§ 9.5. Справедливость для себя и всех остальных

О законах кармы мне сказать нечего, зато о наших моральных суждениях я могу утверждать кое-что определенное. Например: люди по-разному оценивают один и тот же жизненный эпизод в зависимости от того, судят ли они себя или кого-то другого. Это научно доказанный и эмпирически подтвержденный факт.

Помните, в начале книги обсуждалась дилемма вагонетки (§ 3.1)? Это умозрительное упражнение показало, что мы готовы обречь на смерть одного, чтобы спасти пятерых, но не готовы убивать собственноручно, даже если речь идет о спасении тех же пятерых. Итог одинаковый, умрет либо один, либо пять, но поведение принципиально разное. То же самое происходит и в случае моральной оценки своих и чужих действий.

Когда ученые начали заниматься нейросканированием мозга, то обнаружили, что мы используем разные его отделы, оценивая себя или оценивая других. Если оценка наших моральных проступков сопровождается сильной активацией рациональной дорсолатеральной зоны, то на прегрешения других возбуждается уже эмоциональная вентромедиальная зона. Получается, что свои несовершенства мы оцениваем преимущественно с позиции рациональности, а ошибки других, наоборот, с позиции эмоционального отклика. Эта разница объясняется двумя причинами.

Во-первых, собственные и чужие слабости вызывают у нас абсолютно разные букеты чувств. Провинности других отзываются злостью и возмущением, свои – стыдом и досадой. С достижениями аналогично: если кто-то совершил социально значимый поступок, то в нас просыпается чувство зависти, если отличились мы сами – гордость. Зависть и злость гораздо более сильные чувства, чем стыд и досада, поэтому реакция на чужие проступки гораздо сильнее глушит рациональную часть нашей мыслительной дихотомии.

Во-вторых, себя мы судим по конечным целям, а других – за конкретные действия. О своих намерениях нам известно все, так что мы всегда можем оправдать совершенное благородством порывов. Например, коррупционер скажет, что на его плечах лежит забота о больных родителях. «Если я им не помогу, то кто? Кроме меня, у них никого нет, государство их не лечит, хотя должно. А раз должно, но не лечит, значит, я имею право взять у государства деньги. Да, я поступаю нехорошо, но цель моя благородна, поэтому и мой проступок не такой уж и ужасный». Понимаете? Это как раз тот самый рациональный мыслительный процесс во всей красе. Другое дело – чужие проступки. Здесь мы судим исключительно сами действия, так как чужие цели нам просто неизвестны. Поэтому для себя мы всегда отыщем смягчающие обстоятельства, а для других – нет. Из-за этого реакция на чужой проступок идет не по рациональному алгоритму со скрупулезным разбором всех обстоятельств, а по реактивно-эмоциональному.

Вот так и получается, что в одних и тех же обстоятельствах мы можем совершать одно и то же, но других будем судить категорично и по всей строгости, а себя – рационально и с учетом всех смягчающих обстоятельств.

§ 9.6. Справедливость для родственников и всех остальных

Если продолжить разоблачать нашу лицемерную игру в справедливость, то нельзя обойти стороной такое биосоциальное явление, как родственники. Я думаю, никто не поспорит с тем, что кровные связи в нашей жизни занимают особое место. Вы задумывались, почему? Если скажете, что «это же семья, семья – святое», то значит, не знаете, что в животном мире родственные связи так же важны. И у меня большие сомнения, что для тех же приматов это что-то «святое». Они просто живут по правилам естественного отбора, и их особое отношение к родственникам определяется эволюционной программой, которая, я напомню, реализуется в три шага:

1. Тот или иной биологический признак наследуется через передачу генов отца и матери.

2. Полученные признаки получают случайные изменения через мутацию или рекомбинацию генов.

3. Признаки, проявившие себя наилучшим образом, закрепляются в популяции.

И так постоянно, круг за кругом. По сути, мы все, с точки зрения эволюции, лишь способ проверить работоспособность того или иного генотипа. Для нас это не очевидно, ведь мы смотрим на мир с позиции своей единственной и неповторимой жизни. Однако если взглянуть на человечество в целом, то можно сказать, что эволюционная программа каждого из нас представляет собой миссию по созданию максимального количества своих копий. Чем больше их будет, тем выше шанс закрепиться в популяции, так как при размножении наш генотип заимствуется лишь наполовину и то случайным образом. Ребенок получает 50 % генов от отца и 50 % от матери, хотя правильнее сказать, что 50 % – это вероятность каждого нашего гена передаться ребенку. Следуя этой математике, мы можем утверждать, что с нашими сестрами и братьями у нас будет 50 % общих генов, то есть ровно столько же, сколько мы сможем передать по наследству. Таким образом, в рамках первого шага эволюции будет все равно, передадите вы копии генов через рождение собственного ребенка или пожертвуете жизнью, чтобы у кого-то из ваших братьев или сестер появилось двое детей. С точки зрения эволюции, распространять лучшие наборы генов особи могут как самостоятельно, так и помогая близким родственникам оставить потомков.

Эта биологическая математика определяет особое отношение к родственникам, так как все они носители общих с нами генов.

Чем ближе родство и чем больше общих генов, тем сильнее работают кровные связи. Есть даже математическая концепция, которая связывает генетическую выгоду от помощи родственнику со степенью родства. Она была сформулирована в 1964 году английским биологом Уильямом Гамильтоном и сейчас известна как «правило Гамильтона». Суть этого правила хорошо передает шутка другого известного генетика, который говорил, что готов умереть за двух братьев или восемь кузенов.

Итак, наше особое отношение к родственникам предопределено не какими-то сакральными человеческими ценностями, а всего лишь прагматичной логикой эволюции. Поскольку реальных причин этой тяги к родным мы не осознаем, но поголовно ей подвержены, то закрепляем святость родственных уз разными культурными традициями, этическими догмами и прочими социальными правилами. Фаворитизм по отношению к родным, разумеется, сказывается и на объективности мнения, когда дело доходит до осуждения родственников и незнакомых людей за одно и то же прегрешение. Близких родственников мы судим как себя, то есть используя рациональность и весь комплекс смягчающих обстоятельств. Поэтому там, где чужих мы будем безжалостно карать, для родных всегда найдем оправдания. Эта предвзятость настолько очевидна, что не скрывается, а возводится в поведенческий эталон. В ряде развитых стран родственникам даже запрещают свидетельствовать друг против друга в суде. Все понимают, что это нездоровое поведение, поэтому такие эпизоды трактуются обществом неоднозначно, а порой превращаются в негативный пример, как в случае с печально известным Павликом Морозовым.

Разве такая предвзятость ассоциируется с истинной справедливостью? Ни в коем случае. Для одних одна мораль, для других другая. Это не божественная запредельная справедливость, как нам хочется верить, а вполне себе ограниченная квазисправедливость, ее ситуационная симуляция.