§ 6.2. Цивилизованное общество как биоплатформа

Начнем с того, что представим самое простое из возможных цивилизованных обществ. Для себя я использовал такой пример: необитаемый остров, где встречаются женщина и мужчина, выжившие после кораблекрушения. Что должно произойти, чтобы они сделали первый шаг к цивилизованности?

Изначально их ничто не связывает, они предоставлены самим себе и своим желаниям. Так как остров необитаем, у них нет никаких обязательств перед обществом, его моралью и законами. Нет у них и никаких обязательств друг перед другом – они только встретились. Сейчас это просто группа из двух человек, у которой есть два пути: варварство или цивилизация. Путь варварства понятен: мужчина начинает эксплуатировать женщину, после чего та, скорее всего, убивает его спящего. Путь цивилизации – это противоположный вариант: мужчина и женщина начинают договариваться между собой.

Действительно, нельзя представить себе цивилизованное общество, даже в самом примитивном, зачаточном виде, без каких-то договоренностей между его участниками.

Стоит нашим женщине и мужчине о чем-то договориться, и они уже превращаются в нечто большее, чем просто группа. Это логично, ведь договоренность – это взаимное принятие обещаний, которые один человек дает другому. Фактически это не просто коммуникация, а настоящий инструмент управления. Давая обещания, мы порождаем принципиально иную форму взаимодействия. До этого масштаб влияния человека был ограничен его внутренним миром, где о своих целях знал только он сам. Теперь, согласовывая намерения с другими людьми, человек начинает определять не только свои действия, но и влиять на чужие, тем самым неявно совершая акт управления. Это и наделяет группу первыми признаками цивилизованного общества.

Однако мы все понимаем, что обещания – это не просто информация. Это более сложный конструкт. Он подразумевает некий подтекст, если угодно – право давать обещания. Мы с разной степенью сомнения будем наделять им незнакомых, враждебно настроенных или просто подозрительных людей. Маловероятно, что это право получат люди, загнанные в угол или находящиеся в отчаянии. Само собой, не поверим мы и обещаниям тех, кто в наших глазах не собирается их выполнять или не имеет реальной возможности это сделать. Почему нам важно это понимать? Потому что, давая или беря обещания, мы не просто сотрясаем воздух, мы корректируем свое видение будущего. По сути, мы обмениваем свою веру в намерения другого человека на коррекцию собственных планов. Получается, что обещание одного всегда будет заключением договора между двумя.

Также мы знаем, что договор без последствий в случае его невыполнения теряет силу и признается ничтожным. Это объясняет, почему правом давать обещания и заключать социальные договоры мы наделяем только тех, кто, по нашему мнению, готов нести эту ответственность. Однако в социальных договорах, в отличие от юридических, эта ответственность не прописывается буквально. Мы о ней даже не говорим, интуитивно предполагая ее чем-то самим собой разумеющимся. Мы почему-то знаем, что если даем обещание, которое повлияет на видение будущего и решения другого человека, даже незнакомого, то без последствий нарушить слово не получится. И чем больше значат наши обещания для другой стороны, тем сложнее нам от них отступить.

Удивительна и наша убежденность в том, что абсолютно незнакомый человек относится к обещаниям и ответственности точно так же. Откуда берется эта синхронизация, если последствия за нарушения договора не обсуждаются и не закрепляются документально? Если вы думаете, что нас этому кто-то учит, то это не так. Человеческое общество развивалось еще в те времена, когда не было ни школ, ни учителей. 16 тысяч лет назад люди жили в пещерах. Тогда у них не то что письменности не было, они и устно-то толком общаться еще не умели, но им уже удавалось договариваться. Кто идет на охоту, кто собирает коренья, кто ухаживает за больными и детьми, кто охраняет пещеру, кто прав, а кто виноват, кого нужно выгнать из племени, а кого, наоборот, сделать вожаком – по всем этим вопросам наши первобытные предки могли договориться. В противном случае сомневаюсь, что у меня была бы возможность писать эту книгу, а у вас – ее читать.

Мы привыкли считать, что социальным договорам нас учит сама жизнь, но на самом деле мы с этим умением рождаемся и потом лишь учимся его применять. Механизм социальных договоров пропечатан эволюцией в нашем мозгу в виде набора психических рефлексов, который мы называем когнитивной матрицей. Этими рефлексами закладываются в нас основы, позволяющие успешно договариваться друг с другом, независимо от пола, возраста и расы. У кого-то это получается лучше, у кого-то хуже, но все мы с рождения это умеем и именно таким образом повышаем уровень организованности группы, превращая ее в цивилизованное общество. Наше стремление к цивилизованности предопределено в нас силой эволюции, а не прочитанным учебником или административным законом. Оно появилось вместе с биологическим видом, вместе с эволюционным формированием мозга.

Такое положение дел кажется контринтуитивным, и это неудивительно. Человечество с рождения живет в парадигме своей исключительности, ставя себя в центр мироздания и придумывая трансцендентные теории собственного происхождения. Многие из нас до сих пор не могут смирится с тем, что от обезьян людей отделяет 1,5 % генетического кода. Каково же принять идею того, что настоящим Демиургом наших культур, научных достижений, величественных соборов, бесценных произведений искусства является не что-то запредельное, а все та же эволюция, которую мы до этого воспринимали как что-то непримечательное, связанное исключительно с выживанием и поиском партнера для размножения. Это, конечно, правда, но не вся. Существует и другая ее часть. Есть врожденные потребности, которые толкают нас передать свои гены, а есть те, что помогают определенным образом влиять на мир. И если существование первых мы признаем, то вторые предпочитаем не замечать, потому что они и составляют наш образ мышления. А если наши мысли – это тоже рефлексы, то где же здесь мы сами?

Это сложный вопрос, поэтому давайте поговорим о котятах. Вы не задумывались, откуда берется чувство нежности и умиления, когда мы смотрим на детенышей разных животных? Вы же не думаете, что восхищаться плюшевостью и милой неуклюжестью тигрят, котят или совят вас научили в школе? Нет, это один из когнитивных рефлексов, запрограммированная мозгом реакция, которая продуцируется в наше самосознание в виде набора покровительственных чувств. Это такой же психический рефлекс, как и социальные договоры. Он не содействует конкретной особи выживать и размножаться, но он помогает определенным образом влиять на мир вокруг.

А что вы думаете о слезах другого человека, точнее, о чувстве сопереживания, возникающем в этот момент? Классики посвящали оды этому возвышенному состоянию, которое считалось прерогативой человеческой души и было призвано отделить нас от животных. К сожалению, они заблуждались. Сопереживание, такая же животная реакция, как и автоматическое умиление пушистыми зверятами. Эволюция запрограммировала наш детерминированный мозг синтезировать целый букет нейромедиаторов в тот момент, когда мы сталкиваемся с чужими страданиями. Наша реакция не выбор, а ментальная печать, которой мы отмечены с самого рождения. На уровне эмоций, которые мы способны контролировать, реакцию на слезы можно демонстрировать по-разному, но на уровне чувств мы эту ситуацию переживаем одинаково. Я расскажу, как именно это происходит.

Возможно, для многих будет открытием, что сила нашего сопереживания определяется не столько уровнем чужого горя, сколько форматом наблюдения за ним. Концепция возвышения через сострадание, которую прививают многие религиозные учения, конечно, очень красива, но в реальности у сопереживания гораздо более утилитарный смысл. Чтобы увидеть его прикладной характер, достаточно сравнить свою реакцию на мучения одного человека и на страдания больших групп людей. Если вы проделаете этот опыт, то сразу почувствуете, как размывается острота сопереживания при увеличении масштаба горя. Мы способны сопереживать, когда видим происходящее своими глазами, когда оно находится в области наших возможностей, поэтому обливаемся слезами или пылаем яростью при виде издевательств хулиганов над трехногой собакой. Однако мы будем гораздо сдержаннее реагировать на страдания тысяч людей в далекой от нас стране. Бедствия одной собаки и целой страны вызовут у нас разный уровень сопереживания, и парадоксальным образом он будет снижаться вместе с ростом фактического масштаба горя. Поэтому страдания одного побуждают нас к немедленному действию, а страдания миллиардов превратятся в абстрактное горе, реагировать на которое мы будем уже дежурным образом, то есть никак.

Все эти и многие другие особенности восприятия обусловлены не нашим выбором, они порождены когнитивной матрицей, в которую непрерывно заключено наше сознание. Социальные договоры – такая же ее часть, как и реакция на слезы или плюшевых зверят. Это автоматическая способность, присущая всему нашему биологическому виду и доступная нам с самого рождения. Благодаря этому рефлексу, впечатанному в нашу систему мышления, мы знаем, что, когда на необитаемом острове встретятся два человека, возможными будут только два варианта развития событий.

Чтобы до конца расставить точки над «i» в этом вопросе, нам осталось разобраться в последнем элементе социальных договоров, который я до этого момента старательно обходил стороной. Мы много говорили о связи эволюции с цивилизованным обществом через появление социальных рефлексов. Нам открылись предпосылки возникновения цивилизованного общества в одной из целей эволюции, которая последовательно направляет биосферу в сторону большей информационной емкости. Если мы хотим собрать пазл до конца, нам осталось понять, как работает ответственность за нарушение социального договора. В моем исследовании это последний рубеж на пути к объяснению смысла существования самосознания и, соответственно, нашим истинным мотивам.