Результатом действия мотивационной системы служит возникновение мотивации к действию, которая обусловлена мотивационной диспозицией, актуализируемой ситуационными требованиями, те, в свою очередь, связаны с естественными мотивами – значимыми для формирования приобретенных. Мотивация сочетается с когнициями (ценностями), умениями и возможностями, которые приводят все вместе к реализации определенного действия.
В реальной жизни все эти детерминанты поведения часто находятся в «скрытом» состоянии. Например, человек говорит: «Я хочу поехать в магазин и купить рубашку». Основываясь на таком четком утверждении, мы можем с большой долей уверенности предсказать, что этот индивидуум выйдет из дому, сядет в машину, отправится в центр города, заплатит за парковку, зайдет в магазин, выберет рубашку, купит ее, привезет ее домой и там наденет ее. Отметим, что предсказать поведение сформулировавшего свое намерение человека возможно потому, что нам известно следующее: в городе есть магазин, где продаются рубашки; потенциальный покупатель обладает машиной, на которой можно поехать за покупкой; он считает нужным носить рубашки, у него есть деньги на покупку и время, чтобы ее совершить.
Вместе с тем заявления об общих намерениях имеют небольшую «прогностическую» ценность. Например, такое утверждение: «Я хочу хорошо учиться в школе». В данном случае мы мало что знаем о прочих детерминантах учебной деятельности человека (следовало бы учесть развитость его академических способностей, то, насколько условия его жизни способствуют концентрации на учебе, а не на развлечениях, и т. д.). Кроме того, даже само по себе выражение намерения хорошо учиться может быть детерминировано не только мотивационными диспозициями. Речь идет о высокой социальной ценности учения, о социальной желательности продемонстрировать намерение хорошо учиться и др. Короче говоря, выражение сознательного намерения обычно не бывает надежным признаком актуализированного мотива, так как оно представляет собой производную множества факторов, а не только силы мотива.
Психологи, изучающие феномен намерений, обычно говорят об определенных желаниях, или выборах, и концентрируются на соответствующих ситуационных факторах. Например, Аткинсон (Atkinson, 1957) доказал, что намерение или желание сделать какой-либо выбор детерминируется силой мотива, умноженной на привлекательность цели и трудности, связанные с ее достижением. С позиций здравого смысла можно сказать, что сила желания ребенка получить кусок торта зависит от того, насколько этот ребенок голоден, насколько аппетитным представляется торт и насколько высока цена, которую придется заплатить за удовольствие. Модель Аткинсона мы рассмотрим в главе 7. Теперь же необходимо четко понять, что сознательное намерение (импульс к действию) не следует полагать идентичным актуализированному мотиву (см. рис. 6.1). В конкретных условиях сознательное намерение может прямо указывать на присутствие актуализированного мотива, но обычно такие намерения опосредуются сложной совокупностью факторов.
Требования, которые выдвигает ситуация, легко влияют на нашу мотивацию. В самом деле, большую часть времени мы ведем себя так, словно единственный способ повлиять на поведение другого – обратиться с просьбой (требованием). Во многих нормативных ситуациях мы действительно можем ограничиться требованиями, не заботясь о каких-либо других стимулах или мотивационных диспозициях. Отец говорит дочери: «Пей молоко», и та пьет. Начальник приказывает подчиненному вернуться на работу, и тот возвращается. Конечно, за этими требованиями скрыты различные стимулы и мотивы. Однако их выявление не имеет практической ценности, пока не нарушается привычный ход событий и выдвижение требования не приводит к появлению ожидаемого намерения или актуализации привычного мотива.
Более чем 40 лет назад психолог Курт Левин (Lewin, 1935) и его ученики начали изучать феномен естественного стремления завершить прерванное действие. Они выяснили, что выполненные задания забываются в большей мере, нежели незавершенные (в качестве испытуемых выступали студенты), и что человек стремится вернуться к действию, которое он не смог закончить. Существование данной закономерности (названной по фамилии ученого эффектом Зейгарник) обусловлено принятой большинством взрослых установкой на завершение начатой работы. Однако изменение побудительных условий ситуации приводит к смене актуализированного мотива. Если экспериментатор говорит, что испытуемые должны показать, насколько хорошо они справились с работой, то на первый план выступают воспоминания о наиболее сложных заданиях (Atkinson, 1955). Если же испытуемых просят представить, что они терпят неудачу в присутствии множества людей, то на авансцену выходит другое «требование ситуации»: доказать свою состоятельность, и тогда испытуемые вспоминают прежде всего завершенные задания (Russ, цит. по: Heckhausen, 1967).
Актуализированные мотивы не всегда осознаются (см. о теории Фрейда в главе 1). Они могут воздействовать на поведение в обход сознания, выражая себя лишь в различных симптомах. Это еще одно доказательство, что сознательные мотивы или декларируемые намерения не следует считать несомненными показателями силы актуализированного мотива.
Очевидно, что мотивационные диспозиции представляют собой ключевой элемент мотивационной системы. Не зная, какие именно мотивы индивидуум «привносит» в ситуацию, невозможно определить, как он отреагирует на тот или иной стимул или побудительное условие. Перспективным представляется изучение мотивов в рамках лабораторного эксперимента. Дело в том, что, находясь в такой обстановке, большинство испытуемых действуют под влиянием определенных мотивов, опираясь на которые экспериментатор может побудить их к нужному ему поведению. Тот факт, что испытуемые иногда не делают то, что от них ожидается, свидетельствует: личности различаются даже по мотивационным диспозициям, актуализируемым в рамках эксперимента. Каковы же некоторые из этих диспозиций? И как можно измерить индивидуальные различия в их силе?
Один из способов – установление такого поведения, которое оказывается последствием актуализации конкретного мотива, и изучение его как функции силы мотива. Соответственно, если бы мы могли доказать, что гнев всегда приводит к учащению сердцебиения и чем он сильнее, тем быстрее бъется сердце, то частоту пульса можно было бы использовать как показатель степени проявления гнева. Однако подчеркнем: определенное поведение должно вызываться конкретным мотивом, и только им. Иначе можно спутать причину со следствием. Ускоренное сердцебиение допустимо было бы рассматривать как признак разгорающегося гнева лишь в том случае, если бы пульс учащался только вследствие возникновения данной эмоции. Но это, конечно, не так. Учащение сердцебиения бывает результатом страха или сексуального возбуждения.
Интерпретировать мотивы, опираясь на наблюдаемые действия, весьма затруднительно. Как мы постоянно подчеркивали, рассматривая рис. 6.1, поведение (например, несоблюдение диеты и хорошая учеба в школе) детерминируется не только мотивацией, но и множеством других факторов. Однако люди постоянно делают ошибку, заключая, скажем, что хороший ученик обязательно характеризуется сильной потребностью в достижении или что поглощение громадного количества пищи говорит о постоянном ощущении голода. На самом же деле хорошая учеба может обусловливаться наличием развитого интеллекта (или способностей к учебе); устойчивой привычкой к учебной деятельности или мотивами, не связанными с мотивом достижения (примером такового служит потребность в социальном одобрении или потребность в получении высокого социального статуса).
Именно такие рассуждения и заставили психологов искать «следы» мотивов в области перцепции и апперцепции (т. е. в мире воображения). Фрейд и другие клиницисты (см. главы 1 и 2) постоянно указывали на то, что продукты воображения, и прежде всего сновидения, являются превосходным материалом для работы исследователей, стремящихся идентифицировать наличие различных мотивов. Дело в том, что фантазии в меньшей степени, чем поведение, подвержены влиянию со стороны немотивационных факторов, таких как умения или возможности. Люди способны мечтать о совершении таких действий, которые они не имеют возможности совершить в реальной жизни. Отсюда следует, что если девочка мечтает о том, что она – староста своего класса, то данный факт в большей, нежели реальное исполнение этой девочкой обязанностей старосты, степени представляет собой признак стремления к повышению собственной значимости. Реальная работа старостой может быть обусловлена прежде всего тем, что эта девочка обладает развитыми социальными умениями или тем, что ей нет альтернативы.
Обратившись к бихевиористской традиции, мы находим в ней подтверждение данного вывода: Скиннер подчеркивал, что операнты, т. е. «спонтанные реакции», более четко, чем поведение, основанное на подкреплении стимулов, отражают внутреннюю целеустремленность человека. Реакции, опосредованные подкреплением стимулов, разумеется, детерминируются внешними воздействиями, в то время как операнты «черпают силу» из внутренних вознаграждений. Согласно терминологии Скиннера, фантазии представляют собой «скрытые операнты». Они лучше каких-либо иных отражают мотивацию личности. Кроме того, поскольку они скрыты (речь идет о сфере мышления, а не о проявленном поведении), то не зависят от умений или возможностей.