Перелом
Я точно знаю точку отсчета перемен в моей жизни – это был день, когда нас с сестрой нашла семья отца. Это была зима 2012 года. Мне было 20 лет. Это не стало Днем, изменившим все. Но это точно стало Днем, принесшим свет осознания в мою жизнь.
Настоящие, устойчивые перемены требуют много, много, много времени. Наверное, это не самая радостная новость? Однако и в ней есть свет: перемены возможны. Заявляю вам это со всей серьезностью человека, справляющегося с КПТСР (и, на мой взгляд и на взгляд моего психиатра, делающего это успешно), и со всей ответственностью психотерапевта с 10-летней практикой, истово верящего в науку.
В начале книги я писала, что испытала облегчение, узнав о суициде отца. Возможно, вам показалось это бессердечным или как минимум странным? Я поясню: это событие бросило вызов моей диссоциации. Я впервые услышала честную версию своего прошлого. Я наконец узнала, какой была история моей семьи на самом деле. Я поняла, что скрывалось за дымкой молчания все эти годы.
Я не перестала употреблять наркотики.
Я не перестала пить в чрезмерных количествах.
Я не перестала находиться в созависимых отношениях.
Я не перестала ненавидеть себя.
Я не перестала испытывать сложности в общении с мамой.
Я не перестала чувствовать безнадежность.
Но что-то изменилось. Это было маленькое, едва уловимое изменение, заложившее основу для глобальных перемен.
Мы разделили этот опыт с сестрой, и наши отношения окончательно изменили свое направление – в ту зиму мы рука об руку стали двигаться в сторону безопасной привязанности. С тех пор мы ни разу не поругались и не сказали друг другу ни одного злого, неосторожного слова. Только поддержка, только доброта, только забота, и с каждым прожитым днем их становится все больше и больше.
Остальные изменения потребовали гораздо больше времени.
Прошел год, прежде чем я завязала с амфетамином.
Прошло четыре года, прежде чем я нащупала то, чем мне действительно хочется заниматься в своей профессиональной деятельности.
Прошло семь лет, прежде чем я начала строить по-настоящему здоровые отношения.
Прошло девять лет, прежде чем я осознала, что трудоголизм – это тоже форма зависимости, которая разрушает меня.
Прошло 11 лет, прежде чем я начала писать эту книгу, реконструировала детство и решилась высказать маме все то, что я думаю о нашем воспитании.
Прошло 12 лет с тех пор, как я узнала эту часть правды о себе. Я дочь человека, который покончил с собой, когда мне было пять лет, – и это всегда будет так. Всегда. Всегда…
Жить в тишине травмы так сложно. Жить в молчании лжи так разрушительно. Жить, зная правду, оказалось легче и тяжелее одновременно – версий правды оказалось слишком много. И мне пришлось прожить каждую из этих версий, чтобы обрести настоящее понимание того, кто я и кем мне хочется быть.
Истина многосложна. У каждого в нашей семье разные истины. Каждый был в чем-то не прав. Каждый несет ответственность за свое поведение – и за тот выбор, который мы сделали, будучи взрослыми людьми.
Единственные, у кого нет выбора, – это дети.
Дети не несут ответственность за травмы своих родителей.
Но каждый из нас, взрослых, имеет возможность прервать этот цикл семейной травмы.
Мы имеем возможность создать для себя другое будущее. Мы имеем возможность подарить своей детской части другой конец ее истории. А если вы захотите иметь детей (и ваши возможности позволят вам реализовать это желание), вы сможете стать теми, кто подарит своему ребенку действительно безопасное детство.
Детство, в котором он узнает, что такое настоящее утешение.
Детство, в котором он узнает, что такое эмоционально доступный взрослый.
Детство, в котором он сможет быть таким, каким ему захочется.
Детство, в котором он сможет чувствовать и показывать самые разные свои эмоции.
Детство, в котором он узнает, что любовь родителя не зависит от его поведения.
Детство, в котором он сможет баловаться и веселиться.
Детство, в котором у него появятся мечты и надежды.
Детство, в котором он узнает, как ощущается безопасность.
Детство, в котором он и правда сможет побыть ребенком…
Я не помню деталей этого переломного дня. Моя память продолжала работать в режиме выживания, стирая все опасные, по ее мнению, события и рассказы. Но у меня сохранилась часть переписки с сестрой отца и ее дочерью. Они нашли нас с помощью социальных сетей.
Моя мама вычеркнула из нашей жизни всю родню отца (она честно сказала мне, что не помнит об этом решении – ее памяти также знакома амнезия), но дедушка с бабушкой не теряли надежды однажды все же вернуть нас в свою жизнь. Ведь мы были детьми их любимого сына – той ниточкой связи с ним, которая могла напомнить, что когда-то он жил и любил… Кажется, они даже пытались искать нас через программу «Жди меня», но безуспешно.
Современный мир подарил нам возможность не только создавать новые связи, но и восстанавливать их с помощью социальных сетей (прямо-таки как наш организм дарит нам эту возможность с помощью нейропластичности). Для нас они сыграли свою первоначальную функцию – функцию Связи.
Итак, в один совершенно обычный январский день наша с сестрой жизнь изменилась. Ира, совершенно неожиданно для себя, получила сообщение от нашей двоюродной сестры – племянницы отца. Мы начали общаться. Сложилось так, что я оказалась на передовой этого общения. Я стала задавать вопросы, все более откровенные, все более смелые. Я до сих пор не знаю, готова ли была услышать ответы.
Это был день, когда мы с сестрой впервые узнали, что наш папа был добрым и ласковым человеком.
Это был день, когда мы с сестрой впервые узнали, что в этом мире есть люди, которые очень любили его.
Это был день, когда мы с сестрой впервые узнали, что наш папа очень, очень, очень любил нас.
Это был день, когда мы с сестрой впервые узнали, что наш папа покончил с собой.
Тогда я была на зимних университетских каникулах у бабушки с дедушкой – со стороны мамы, как вы, я думаю, уже поняли. Нашим отношениям я готова посвятить отдельную книгу, полную тепла и света, – возможно, когда-нибудь я напишу сборник детских сказок (мне подозрительно кажется, что многие писатели грешат подобными экспериментами). Здесь же я упомяну лишь, что мы с сестрой так и не обсудили эту часть семейной истории с ними – не потому, что не могли быть честны или боялись, а потому, что в связи с их возрастом и состоянием здоровья не хотели их перегружать и беспокоить.
Я не думаю, что могла бы написать эту книгу до их смерти.
В том январе я была у них в гостях, заметена сибирскими снегами, окружена трескучими морозами, одна в своих эмоциях и мыслях. Мы с сестрой переживали это в одно время – но все-таки тогда мы переживали это не вместе, ведь между нами не было настоящей близости. Она была во Франции, я – в Сибири, но нас разделяли не тысячи километров, а 20 лет взаимного холода, 20 лет выживания в одиночку, 20 лет нелюбви.
Слова, полные опыта прошлого, появлялись на наших экранах и в наших сердцах благодаря памяти других людей. История, рассказанная сестрой отца, размывала темные области на карте нашего сознания, создавая ориентиры для новой жизни, – жизни, полной тяжелого облегчения, полученного благодаря знанию.
Ира сказала мне после очередного светлого воспоминания об отце – со слов мамы казалось, что он совершенно другой человек. Бездарная скотина, – горько добавила она.
Я хочу отметить, что уже не помню того, о чем помнила еще 12 лет назад. Мамины горькие описания отца канули в Лету бездонной диссоциативной амнезии, и доступ к ним открыт лишь благодаря нашей с сестрой переписке тех времен. Мы обменивались этими фразами, находя друг в друге печальный отклик узнавания. Моя память стерла и эти фрагменты…
Но я точно помню, как все те каникулы я беззвучно рыдала в ночной тишине. Я не хотела беспокоить бабушку с дедушкой и днем старалась не выдавать своего волнения. Я не понимала, как могу поговорить с ними об этом. Сейчас я думаю, что решение вести себя как ни в чем не бывало тоже могло быть результатом контакта с имплицитными воспоминаниями. У сестры в памяти есть смазанная сцена: как она спрашивает у бабушки «А где папа?», а та в ответ начинает горько плакать. Возможно, мы не хотели причинять ей боль этими вопросами – причинять боль тому уникальному значимому взрослому, который не причиняет боли нам, – и мое взрослое тело помнило об этом. Но мое сознание поддерживало версию «я не хочу их беспокоить».
Несколько лет назад я точно была готова честно поговорить с дедушкой и бабушкой – «зайцами», как я их называла (а они звали меня «лисенок») – о прошлом нашей семьи. Но их здоровье было уже настолько хрупким, что мне было страшно начинать этот диалог.
Разговора между лисенком и зайцами так никогда и не случится. Они ушли из жизни, когда мне было 30 лет, – за одну неделю я потеряла двух моих самых любимых людей. Тех, кто дарил мне мгновения безопасности своей любви. Теперь они лежат на расстоянии вытянутой руки друг от друга, как и всегда ложились перед сном, – теперь их сон вечен, и они навечно рядом.
Каждый день тех каникул я привычно изображала безупречную нормальность.
Каждую ночь тех каникул я открывала глаза кошмарам осознания.
Узнать правду было важно, но оказалось, что знания могут быть суровыми палачами спокойствия. Оказалось, что знания могут истязать и пытать. Оказалось, что истинная история моей семьи полна горьких тайн, которые прятались за желанием забыть о боли, за желанием защитить себя и детей, за желанием стереть то, что не вписывалось в идеальный семейный образ, за желанием, в конце концов, выжить.
Многие друзья отца не знали о том, как прошли последние годы его жизни, вплоть до моего разговора с ними. Мама не делилась с ними этим, да она и не знала всего, ведь все контакты с его семьей были оборваны. Я рассказала им лишь малую часть подробностей – их реакция была слишком эмоциональна, и, честно говоря, я не хотела выдерживать ее.
Некоторые из них почувствовали глубокую вину – за то, что не были рядом. За то, что они даже не пробовали предотвратить трагичную развязку его судьбы. За то, что он был так одинок последние годы своей жизни.
Я знаю, что они просто пытались справиться с тяготами того времени и своих собственных драм, занятые своими семьями, своими детьми, своим выживанием.
Но мне горько, что волна неблагополучия 1990-х смогла захлестнуть и их дружбу…
Мне горько, что он был так одинок.
Мне горько, что единственным человеком, который пытался его поддержать, была его сестра – моя тетя, до сих пор не простившая себя за то, что не смогла ему помочь.
Она тоже пыталась выжить. Она писала свою историю, и я не виню ее.
Каждый из нас несет ответственность за свою жизнь. Ответственность за жизнь моего папы принадлежала только ему.
В его смерти никто не виноват.
Если вы переживаете суицид кого-то из ваших близких, я прошу вас прислушаться ко мне. Вы не виноваты. Вы сделали все, что могли сделать на тот момент. И да, возможно, сейчас вы думаете, что могли сделать больше. Могли быть внимательнее. Могли быть теплее. Могли оказать поддержку. Могли быть более уязвимыми. Могли задать какие-то вопросы, которые – теперь уже навсегда – остались без ответов. Могли что-то изменить…
И если бы у вас был шанс вернуться в прошлое – я знаю, что в чем-то вы бы поступили иначе. Но нам необходимо признавать наши ограничения. Наше время имеет лишь одно исключительное направление: оно неуклонно и беспощадно идет навстречу будущему. Мы не можем вернуть прошлое. Жизнь идет своим чередом, и нам не дано знать всего. И мы никогда не узнаем – даже если бы мы сделали все совершенно иначе, привело бы это к другому результату? К другому концу? К другой развязке?
Наше прошлое находится за пределами зоны нашего влияния – и тем более зоны нашего контроля.
Сделайте глубокий вдох и повторите за мной: «Я не виноват. Я делал все, что мог делать в то время, – с теми знаниями, которые у меня были. Я не виноват. Я не виноват. Я не виноват».
И если вы переживаете в ответ на эти слова сильное сопротивление, если вас поглощает безжалостная вина, если вы яростно отрицаете свои ограничения – полагаю, вы имеете дело с самыми тяжелыми чувствами: беспомощностью и бессилием.
Вы не одни в этих чувствах. Я рядом с вами. Представьте, что я – возможно, совершенно незнакомый вам человек – тихо и мягко говорю вам прямо сейчас: «Ты не один. Ты не виноват. Чувствовать бессилие – это сложно, но ты можешь его вынести. И я буду рядом, пока ты будешь переживать это чувство».
Представьте, что я просто присутствую рядом – и, если вы этого хотите, мягко касаюсь вашей руки, нежно глажу вас по голове, приобнимаю вас. Представьте, что я медленно и уверенно повторяю вам: «То, что ты чувствуешь, – это так больно и сложно. Но ты можешь это вынести. Ты можешь с этим справиться. Ты не представляешь, насколько сильным ты можешь быть. Ты не представляешь, какой ты храбрый человек. И ты не виноват, как бы ты себя ни винил. Ты не виноват…»
Представьте, что вы просто позволяете себе чувствовать – и что рядом есть тот, кто готов вынести любые ваши эмоции. Это нормально – чувствовать то, что вы чувствуете прямо сейчас. Я рядом с вами, через что бы вы ни проходили. Я рядом с вами, что бы вы ни чувствовали. Я готова разделить ваши самые темные и мрачные переживания.
В этом мире есть человек, которому не все равно. Вы не одни. Надеюсь, теперь вы знаете это.
Есть вещи, которые мы можем контролировать:
• наше поведение;
• наш выбор;
• то, на чем мы фокусируем свое внимание;
• то, куда вкладываем свое время.
Есть вещи, на которые мы можем влиять:
• наше здоровье;
• наша карьера;
• наша финансовая свобода;
• наши отношения с другими людьми.
Но также есть вещи, которые находятся за пределами зоны нашего влияния – и тем более зоны нашего контроля:
• наше прошлое;
• наши утраты;
• время, неуклонное идущее вперед;
• первичная реакция нашей нервной системы, основанная на стремлении организма к выживанию;
• многие заболевания;
• другие люди: их поведение, их выбор, их изменения, их мысли, их чувства, их решения и последствия этих решений.
Все это находится за пределами зоны нашего влияния и контроля. Даже если мы имеем дело с последствиями решений других людей…
Чем больше мы вкладываем свое драгоценное время в то, на что мы не можем влиять, тем меньше у нас остается времени на себя, на свои перемены, на свои ценности, на свое благополучие.
Учитесь различать эти сферы.
Мне предстояло пройти через разные чувства. День за днем в общении с семьей отца я приобретала разные знания.
Знания о том, за что я буду винить его и маму.
Знания о том, за что я буду ненавидеть их.
Знания о том, за что я – наконец – буду прощать их.
Знания о том, о чем я буду сожалеть.
Знания о том, о чем я буду скорбеть и горевать.
Знания о том, что я найду в себе силы принять…
Меня поразила история последних лет его жизни. Поразило его стремление разрушить себя. Он приговорил себя задолго до своего суицида. «Я пропал, понимаешь, – я уже не спасусь», – за год до смерти сказал он своей сестре.
Я была в ужасе от деталей, связанных с его смертью.
Я была в ужасе от того, что он выпивал. Психиатры, которые лечили его, в один голос твердили, что не встречали такого злокачественного течения алкоголизма.
Я была в ужасе от того, что он неоднократно пытался покончить с собой. Я представляла, как он пытается завершить свою жизнь, лежа на могиле у своей бабушки и вскрывая себе вены (эта попытка суицида провалилась, и он выжил).
Я была в ужасе от того, что последние дни своей жизни он голодал.
Я была в ужасе от того, что он был наедине с истязающими его тело и дух галлюцинациями.
Я была в ужасе от того, что он в конце концов повесился.
Я пыталась прочувствовать его боль. Понять его. Узнать его версию правды.
Думаю, папа был в глубочайшей депрессии, спровоцированной семейным кризисом и социально-экономическими переменами. Он, как и многие в таком состоянии, пытался справиться с ней с помощью алкоголя – антидепрессанта и анксиолитика в одном флаконе. Жаль, что алкоголь – это избегающая копинг-стратегия, которая в долгосрочной перспективе ведет лишь к разрушению.
Папа был пленником болезненной привязанности к моей матери, не находя в себе сил отпустить эту связь. Не находя в себе сил принять реальность, в которой она не хотела быть с ним. Не находя в себе сил нести ответственность за двоих людей, которые любили его, – маленьких детей, которых он бросил, – если называть вещи своими именами.
Он отвергал свои отцовские обязанности, предпочитая трагедию своей нездоровой любви. «Как бы я ни пытался добиться чего-то или стать кем-то – я ей не нужен», – говорил он, не находя в себе сил согласиться с этой болезненной правдой, не отступая от этой истории и не давая шанса – ни себе, ни нам – на счастливое будущее, пусть и без этих отношений.
Запомните: ни один человек не стоит вашего психического здоровья и ментального благополучия.
Временами мы сами раскручиваем спираль своей тревоги до беспокойного сна или бессонницы. И это важно – учиться не принимать все, что происходит с партнером, на свой счет; не сливаться с его настроением; не жить под диктовку эмоций и реакций другого человека.
Однако временами мы делаем все, что от нас зависит, – но этого недостаточно. Ведь в отношениях один человек не может взять на себя всю нагрузку, их качество зависит от каждого участника.
Повторите за мной: «Я заслуживаю отношений, в которых смогу крепко и мирно спать по ночам».
Довольно часто проблемы во взаимоотношениях связаны с неразвитыми навыками коммуникации, решения конфликтов или нереалистичными ожиданиями от отношений и партнера (например, что отношения принесут вам ощущение целостности и самоценности, а партнер решит все ваши проблемы и закроет все ваши потребности).
Но если вы понимаете, что в этих отношениях вы сделали достаточно из того, что могли сделать, – работали над собой, проявляли ассертивность, предлагали помощь, находили компромиссы, ходили на семейную терапию или предлагали партнеру сходить на нее, но ничего не изменилось или изменения крайне малы; если в ваших отношениях есть насилие; если в ваших отношениях вы гораздо чаще несчастны, нежели счастливы, – задайте себе вопрос: «Для чего я здесь нахожусь?»
Почему же нам может быть сложно закончить отношения?
Нам может быть сложно закончить отношения, поскольку мы цепляемся за фантазию или надежду о том, какими наши партнеры могли бы стать, – вместо того, чтобы принимать их такими, какие они есть.
Нам может быть сложно закончить отношения, поскольку с детства мы привыкли приравнивать любовь к количеству боли, которое мы можем вынести.
Нам может быть сложно закончить отношения, если мы боимся, что больше ни с кем и никогда не сможем почувствовать ничего подобного, наделяя другого человека эксклюзивными правами на нашу способность любить.
Нам может быть сложно закончить отношения, поскольку мы верим в то, что одной любви достаточно для создания здоровой связи.
Нам может быть сложно закончить отношения, поскольку мы застряли в цикле «разойтись – сойтись обратно», ведь мы боимся сделать неправильный выбор, презираем статус одиночки и не хотим снова проходить через знакомства и свидания, таким образом лишая себя возможности настоящей близости.
Нам может быть сложно закончить отношения, поскольку мы верим, что можем изменить другого человека, заставить его полюбить самого себя, повлиять на его привычки, выбрать за него его судьбу.
Нам может быть сложно закончить отношения, но временами это единственный способ спасти самого себя от разрушения.
Отношения моих родителей все же закончились, но по-настоящему папа смог оборвать эту болезненную связь лишь с помощью своей смерти. До конца жизни он любил ее. «Я смотрю на женщин, а лучше ее нет. Она красивая, сильная, необычная. Она ни на кого не похожа!» – бессмысленно повторял он.
Любовь может возвышать нас, вдохновлять нас, мотивировать нас, позволять нам проявлять свои лучшие качества – а еще любовь может быть самой разрушительной силой в нашей жизни.
Как и любое другое чувство, которому мы позволяем контролировать ход своей судьбы.
Однажды я случайно увидела, что в документах моей мамы, крайне не сентиментальной женщины, обычно наотрез отказывающейся от любых старых вещей, по каким-то известным лишь ее сердцу причинам до сих пор хранится выцветшая страница со стихотворением Postscriptum Иосифа Бродского – и я знаю, что это подарок отца. Эта поэзия – будто гимн безответной, разрушающей любви, пронзительная и скорбная иллюстрация болезненной привязанности.
Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существованье для тебя.
…В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения… Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.
И. Бродский, Postscriptum
В разных периодах своей жизни я пыталась понять своего папу. Его сестра до сих пор задается вопросами, которые никогда не дойдут до адресата. «Почему это случилось с ним? Умным, добрым, талантливым. Чутким, добрым, деликатным, все понимающим. Почему он иначе не мог?» – горькие слова, навечно обреченные остаться без ответа. Абонент навсегда недоступен.
Я, закованная в цепи тревожно-избегающей привязанности, пыталась понять его. Мне было 21, и тогда я предпочитала детскую позицию и ругала его за то, что он оставил нас с эмоционально нестабильной матерью. «Как ты мог так поступить? Как ты мог нас бросить?» – пыталась я мысленно докричаться до него.
В то время я смотрела на него снизу вверх, сливаясь в истерике со своей детской частью.
Я, околдованная мыслью о своей собственной (затмившей мне взгляд) значимости, пыталась понять его. Мне было 26, и тогда я осуждала его за то, что он не смог найти в себе сил бороться. «Неужели ты не нашел в себе смелости поступить иначе? Неужели ты был таким слабым?» – пыталась я мысленно достучаться до него.
В то время я смотрела на него сверху вниз, с пьедестала псевдоосознанного человека.
Я, раздумывая о том, хочу ли детей, пыталась понять его. Мне шел 31 год, и тогда я боялась, что, усвоив уроки воспитания, которые мне преподали родители, я не смогу обеспечить своего ребенка безопасной привязанностью. «Что мне нужно делать для того, чтобы не повторить твою судьбу?» – пыталась я тихо прошептать ему вслед.
В то время я смотрела на него издалека, будучи во власти страха будущего, над которым довлело прошлое.
Я до сих пор пытаюсь понять его. Но сейчас я не задаю вопросов. Все, что я говорю ему, – это простые слова «мне так жаль».
Теперь я смотрю на него с позиции взрослого человека – как на равного себе. Я вижу красивого молодого мужчину, моего сверстника, которому очень тяжело. Я вижу, как ему больно. Я вижу, что он не может найти другого выхода. Я вижу, что он пытается помочь себе – так, как он может на тот момент, с теми средствами, которые у него есть. Я вижу тебя, папа. И мне так жаль…
Мне так жаль, что я никогда не услышу твоего голоса.
Мне так жаль, что ты никогда не посмеешься вместе со мной.
Мне так жаль, что я никогда не смогу сказать тебе «я люблю тебя».
Мне так жаль, что ты никогда не улыбнешься мне.
Мне так жаль, что ты никогда не увидишь, какими мы с Ирой стали.
Мне так жаль, что мы никогда не встретимся.
Мне так жаль, что твоя молодость прошла в эпоху таких жестких социально-экономических перемен.
Мне так жаль, что тебе никогда не исполнится 34 года.
Мне так жаль, что твои последние дни были наполнены голодом, ужасом и страхом.
Мне так жаль, что тебе было так тяжело.
Мне так жаль…
Принятие – это тяжелый труд. Мне потребовалось много лет для того, чтобы я смогла принять то, что сначала казалось мне ужасающе отталкивающим. Сначала меня отталкивала история отца. Затем – моя собственная история. Теперь я чувствую – чувствую всем своим телом, – что я принимаю.
И его. И маму. И сестру. И себя.
Это было так. Это не могло быть иначе. Каждый из нас делал то, что он мог, – с тем, что у него было. И я искренне, от всего моего сердца надеюсь, что вы тоже сможете прочувствовать силу принятия. Я напоминаю: я рядом с вами на этом пути.
