Должен вам кое в чем признаться. У меня есть одна зависимость.

Устойчивая привычка, о которой идет речь, зародилась во мне в середине 1960-х, когда я был еще совсем малышом (да-да, вот такой я, из молодых да ранних). Нелегальное вещество, на которое я тогда подсел, в Южной Корее моего детства вывозилось контрабандой с американских военных баз и продавалось на черном рынке.

Называлось оно M&M’s.

Серьезно? Черный рынок M&M’s, спросите вы? Да-да, я ничего не выдумываю.

В то время в Корее импорт иностранных товаров — легковых автомобилей, телевизоров, печенья, шоколада, даже бананов, да буквально всего на свете — был запрещен. Импортировать можно было только станки, машины, оборудование и сырье, непосредственно необходимые для индустриализации страны. Понятно, завозить контрабандой из-за границы нечто вроде автомобилей и телевизоров было весьма затруднительно, но огромное количество мелких потребительских товаров предприимчивые корейцы доставали тайком на американских военных базах, разбросанных тогда по всей стране (некоторые сохранились там по сей день). Консервы (помнится, особой популярностью пользовались фруктовые коктейли Dole и ветчина Spam), сухие концентраты для соковых напитков (Tang — это было что-то!), печенье, жевательную резинку и шоколад продавали бродячим торговцам, которые затем «толкали» все это семьям среднего класса, которым удавалось сэкономить немного лишней наличности.

Особой популярностью пользовались шоколадные конфеты, такие как драже M&M’s, и молочные шоколадные батончики Hershey. В Корее никто не производил шоколад до 1967 года, или даже, по правде говоря, до 1975-го, когда мы получили свой первый шоколадный батончик Gana. Его изготавливали исключительно из какао-бобов, импортированных из Ганы (вообще-то страна по-английски называется Ghana, но в корейском алфавите письменного буквосочетания «gh» нет, а буква «h» в нем все равно бы не произносилась). Этот батончик нам подарила кондитерская фирма Lotte, и это старейший бренд шоколада в нашей стране.

И вот с того далекого дня, когда я впервые попробовал M&M’s, я уже почти шестьдесят лет упорно (и обычно совершенно безуспешно) борюсь с желанием есть все, в чем присутствуют какао-бобы.

В верхнем ряду этого списка находятся батончики, трюфели, флорентини и прочие замечательные вкусности от элитных шоколатье, таких как — перечисляю в алфавитном порядке, чтобы никого не обидеть — Hotel Chocolat (Великобритания), Lindt & Sprüngli (Швейцария), Pierre Marcolini (Бельгия), Republica del Cacao (Эквадор) и Valrhona (Франция). Я, конечно, недостаточно великий знаток, чтобы придавать большое значение месту происхождения какао-бобов в плитке шоколада. Я не заморачиваюсь по поводу разницы во вкусе между, скажем, венесуэльскими и тринидадскими какао-бобами, на которую часто обращают внимание шоколатье. Но устоять перед интенсивностью и богатством вкусов и ароматов этого замечательного продукта — выше моих сил.

Однако моя любовь к изысканным шоколадным изделиям вовсе не означает, что я какой-то гастрономический сноб. Я люблю шоколад во всех его формах.

Например, вполне могу выбрать на полке магазина самый обычный, проверенный батончик вроде Dairy Milk компании Cadbury или шоколадку Gana, а не плитку с содержанием какао более 70% и не коробку экзотических трюфелей от одного из элитных производителей. Должен признать, многие из понимающих меня шоколадных наркоманов, особенно в Европе, с откровенным пренебрежением относятся к шоколадному батончику Hershey’s, презирая его за то, что в нем недостаточно шоколада. И правда, согласно отчету BBC, шоколада в нем всего 11% — примерно вдвое меньше, чем в другой плитке с таким малым содержанием какао-бобов, что она даже не смеет называть себя шоколадкой, — я говорю о Dairy Milk компании Cadbury (содержание какао 23%). Но я по сей день испытываю к Hershey’s огромную слабость, потому что его вкус напоминает мне M&M’s моего детства. Так что — да, для меня шоколад остается шоколадом, будь в нем 70, 23 или вообще 11% какао-бобов.

Если же говорить о добавках в шоколад, то я голосую за арахис: просто вспомните M&M’s с арахисом, различные продукты Reese и Snickers (это вообще мой любимец). И я никогда не откажусь от цельного миндаля в шоколаде, люблю вгрызться зубами в острые ореховые пики батончика Toblerone или отведать «святую ореховую троицу» шоколадных шариков Rocher от Ferrero («троица» потому, что там цельный жареный фундук в центре, кусочки фундука в обсыпке, да еще и шоколад с добавлением фундука). К идее добавлять в шоколад фрукты я испытываю смешанные чувства, но к сочетанию апельсина и шоколада точно неравнодушен: я люблю шоколадные апельсины Terry, засахаренные дольки апельсина в темном шоколаде и даже печенье Jaffa. Несите мне все, да побольше.

Смешав же шоколад с мукой (а еще, понятно, с сахаром и каким-нибудь жиром, лучше всего со сливочным маслом), можно создать совершенно новую вселенную. Шоколадные брауни, шоколадный торт с помадкой, торт с шоколадом и пивом Guinness, торт с расплавленной шоколадной «лавой», шоколадный торт с вишней… Да, и еще разные печенюшки! Обожаю шоколадно-бисквитные батончики типа KitKat и Twix, но мой абсолютный фаворит — шоколадное печенье Digestive. И не забудем замечательное печенье с шоколадной крошкой, которым я никак не могу наесться досыта: Maryland из супермаркета Pepperidge Farm или его аналог домашнего производства.

И последнее по порядку, но не по важности: существуют ведь еще и некондитерские способы применения шоколада. В детстве я обожал пить шоколад (кокоа (kokoa), как мы тогда называли его в Корее); я пью его и сейчас, но изредка, потому что с возрастом перешел в основном на чай и кофе. И хотя вообще-то я не великий любитель мороженого, но если в нем есть шоколад в любом виде, то я съем его с огромным удовольствием. Иногда я посыпаю шоколадной крошкой хлопья для завтрака, йогурт или десерты. А недавно один друг научил меня добавлять несколько долек плитки темного шоколада при приготовлении чили кон карне; поверьте, этот нехитрый кулинарный прием творит чудеса. Бывая в Мексике, я всегда стараюсь побаловать себя курицей в соусе моле поблано (это соус из шоколада и перца чили).

В общем, я мог бы продолжать этот список бесконечно. Но думаю, вы меня уже поняли.

Шоколад делают из семян дерева какао (Theobroma cacao). Этот замечательный продукт берет свое начало в Мезоамерике, хотя в наши дни все его основные производители находятся за пределами этого региона. Тремя крупнейшими из них являются Кот-д’Ивуар, Гана и Индонезия. Считается — хотя это и спорный вопрос, — что дерево какао впервые было культивировано на территории современных Эквадора и Перу. Народы, жившие тогда на землях современной Мексики, — ольмеки, майя и ацтеки, — приняли его на ура. Ацтеки обожали какао-бобы (которые, конечно же, на самом деле вовсе не бобы, а семена плодов какао); они постоянно готовили холодный напиток из шоколада, смешанного с кукурузным пюре, и приправляли его перцем чили, душистым перцем и ванилью. А поскольку дерево какао в высокогорьях, где селились ацтеки, не растет, какао-бобы у них особенно ценились. Говорят, что майя и ацтеки использовали их в качестве валюты.

Испанцы привезли шоколад домой из Мексики в XVI веке, вскоре после завоевания империи ацтеков; этим объясняется, почему его название берет свое начало от ацтекского слова xocolatl.

Сразу по прибытии в Европу шоколад был напитком, ведь именно в этом виде его употребляли ацтеки. Но испанцы еще в Мексике перестали добавлять в него перец чили (слабаки!), заменив его сахаром или медом. Шоколад (все в том же жидком виде) начал быстро распространяться по всей Европе с XVII века.

Твердым он стал только в 1847 году. Именно тогда бристольская компания Fry’s, впоследствии один из членов знаменитого триумвирата британских квакерских кондитеров (другие два — Cadbury’s из Бирмингема и Rowntree’s из Йорка), изобрела первую плитку шоколада. Вскоре ее начали производить в массовом порядке.

К тому времени люди уже два-три столетия добавляли молоко в шоколадные напитки, однако первая плитка шоколада была темной, а не молочной. И объяснялось это не тем, что темный шоколад был популярнее. Просто все предыдущие попытки добавить в плитку молоко проваливались: оно давало лишнюю жидкость, из-за которой шоколад быстро плесневел.

Эту проблему решили в 1875 году два швейцарца. Шоколатье Дэниель Петер создал первые плитки молочного шоколада, заменив свежее молоко в рецептуре сухим, которое изобрел Анри Нестле, гений новых технологий для продуктов на основе молока. Позже эта пара, объединив усилия с другими единомышленниками, создала компанию, которая впоследствии превратилась в гиганта пищевой промышленности Nestlé. А в 1879 году еще одна швейцарская компания, Lindt & Sprüngli, совершила следующий скачок в деле производства шоколада, изобретя метод конширования. Он улучшил текстуру и вкус шоколада благодаря длительному машинному перемешиванию ингредиентов. В результате Швейцария стала известна во всем мире как производитель высококачественного шоколада.

Многие думают, что, за исключением до нелепости дорогущих часов, которые могут себе позволить только олигархи, банкиры и звезды спорта, шоколад — единственное, что производит Швейцария. Широко распространено мнение, будто эта страна создает совсем мало товаров и живет в основном за счет разных услуг.

Из-за этого Швейцарию иногда воспринимают в негативном ключе как страну, которая зарабатывает себе на жизнь обслуживанием «грязных» денег диктаторов третьего мира, да еще тем, что втюхивает наивным американским и японским туристам безвкусные сувениры вроде часов с кукушкой и коровьих колокольчиков (которые сегодня, скорее всего, еще и делаются в Китае). Но чаще люди видят образ Швейцарии позитивно: ведь эта страна стала своего рода моделью постиндустриальной экономики, процветание нации в которой базируется на услугах, таких как финансы и элитный туризм, а не на производстве каких-либо товаров.

Этот дискурс постиндустриальной эпохи, зародившийся в 1970-х, начинается с простой, но мощной идеи: люди, становясь богаче, чаще жаждут все более дорогих и красивых вещей. Как только человек «набивает живот», сельское хозяйство начинает приходить в упадок. Затем, удовлетворив другие простые потребности (скажем, в одежде и мебели), люди обращают взор на более изысканные потребительские товары (такие как электроника и автомобили). А когда большинство получает и это, спрос смещается в сторону услуг (питание в ресторанах и кафе, театры, туризм, финансовые услуги и так далее и тому подобное). Тут в упадок начинает приходить уже промышленность, а услуги становятся доминирующим сектором экономики, давая старт постиндустриальной эпохе в экономическом прогрессе человечества.

Такой взгляд на постиндустриальную эпоху был с новой силой подхвачен в 1990-х годах, когда почти все богатые экономики начали осознавать важность падения производственной сферы и роста сферы услуг как с точки зрения объемов производства, так и в плане занятости населения. Этот процесс известен под названием «деиндустриализация». Сторонники теории постиндустриального общества утверждали, что производство сегодня стало прерогативой низкотехнологичных стран с низкой заработной платой, таких как Китай (в пример они приводили эту страну, которая тогда превращалась в крупнейшую индустриальную нацию в мире). Будущее же, по их мнению, стояло за высококлассными услугами (финансовыми, ИТ-сервисом, бизнес-консультациями). И будущее это, ясно, было уготовано странам богатым и экономически развитым.

Как доказательство того, что страны способны поддерживать очень высокий уровень жизни, специализируясь в основном на услугах, в этом дискурсе нам обычно приводят пример Швейцарии (иногда вкупе с Сингапуром). И вот, убежденные этой аргументацией и вдохновленные примерами, некоторые развивающиеся страны вроде Индии и Руанды даже попытались пропустить этап индустриализации и развивать свою экономику, специализируясь на экспорте элитных услуг.

Однако, к несчастью для сторонников теории постиндустриального общества, Швейцария в действительности является самой промышленно развитой экономикой в мире. У нее наибольший показатель объема промышленного производства на душу населения. Продукты с ярлыком «Сделано в Швейцарии» нечасто встречаются на полках магазинов отчасти потому, что это совсем маленькая страна (ее население составляет всего около 9 миллионов человек), а отчасти потому, что специализируется она на том, что экономисты называют средствами производства. Это станки, высокоточное оборудование и промышленные химикаты, с которыми обычные потребители вроде нас с вами, как правило, вообще не сталкиваются. И обратите внимание, что Сингапур, чью экономику тоже часто приводят как пример постиндустриального успеха, занимает второе место в мире по промышленному развитию. Так что использовать Швейцарию и Сингапур в качестве моделей постиндустриальной сервисной экономики сродни… как бы сказать… сродни тому, чтобы взять Норвегию и Финляндию для рекламы пляжного отдыха.

Проблема в том, что сторонники постиндустриализма в корне не понимают природы экономических перемен, произошедших за последнее время. Деиндустриализация — это результат прежде всего изменений в уровне продуктивности, а не в спросе.

Чтобы сделать эту мысль понятнее и очевиднее, следует взглянуть на нее с точки зрения занятости населения. Поскольку производственный процесс становится все более механизированным, нам для выпуска того же объема продукции требуется все меньше рабочих рук (см. главу ). С помощью машин и даже промышленных роботов рабочие сегодня могут производить во много раз больше, чем было способно произвести поколение их родителей. Еще полвека назад на производственный сектор в богатых странах приходилось около 40% рабочей силы, а сегодня такой же — а иногда и больший — объем продукции производится с участием 10–20% трудовых ресурсов.

А вот с динамикой все несколько сложнее. Важность производства в народном хозяйстве экономически развитых стран действительно пошла на спад, в то время как значимость сектора услуг выросла. Однако произошло это не потому, что населению этих стран требуется больше услуг, чем промышленных товаров, в чем нас упорно пытаются убедить сторонники постиндустриального дискурса. Это случилось главным образом потому, что в обрабатывающей промышленности производительность растет быстрее, нежели в сфере услуг, и последние становятся относительно более дорогими. Хотите пример? Просто вспомните, как сильно за последние несколько десятилетий подешевели компьютеры и мобильные телефоны и подорожали, скажем, услуги парикмахера или ресторанное обслуживание. Если принять во внимание эффекты такого относительного изменения цен, получается, что доля промышленности в национальном производстве большинства богатых стран снизилась в последние несколько десятилетий совсем незначительно (исключением является Великобритания), а в некоторых даже выросла (например, в Швейцарии, Швеции и Финляндии).

Вопреки навязываемому нам мифу о постиндустриальной эпохе, способность экономики производить конкурентоспособные промышленные товары по-прежнему является самым важным фактором, определяющим уровень жизни в стране (см. также главу ).

Начнем с того, что многие из высокопроизводительных услуг, которые, как предполагается, призваны заместить промышленное производство, просто немыслимы без производственного сектора, ведь это их основной покупатель. Речь идет в том числе о финансовых, транспортных и бизнес-услугах (таких как консалтинг, инжиниринг, дизайн). Подобные услуги кажутся новыми только потому, что раньше компании-производители оказывали их собственными силами (и они отражались в отчетности как часть работы производственного сектора). Теперь же их предоставляют специализированные компании (следовательно, они учитываются как результат работы сектора услуг). Вот почему в странах с развитой промышленностью, таких как Швейцария и Сингапур, сильны также и отрасли, предоставляющие услуги (а вот обратное верно далеко не всегда).

Кроме того, производственный сектор по-прежнему остается основным источником технологических инноваций. Даже в США и Великобритании, где на него приходится всего около 10% объема производства, 60–70% научно-исследовательских работ и разработок проводится именно этим сектором. А в более ориентированных на производство странах, таких как Германия или Южная Корея, этот показатель достигает 80–90%.

Надо сказать, слепая вера в то, что мы сегодня живем в эпоху постиндустриальной экономики, сильнее всего навредила США и Великобритании. Начиная с 1980-х обе эти страны, особенно Великобритания, пренебрегали своими производственными секторами, питая иллюзию, будто спад в них — хороший знак, подтверждающий, что их национальные экономики совершают переход от индустриальной к постиндустриальной. Это давало политикам стран удобнейший предлог для того, чтобы ничего не предпринимать в связи со спадом промышленности.

Приоритетом же в экономике Великобритании и США в последние несколько десятилетий оставалось чрезмерное внимание к развитию финансового сектора, который и рухнул во время мирового финансового кризиса 2008 года. С того момента слабое восстановление экономики (экономисты говорят о «вековом застое»), которого им удалось достичь, базировалось на еще одном финансовом пузыре (а также на пузыре рынка недвижимости). Прежде всего речь идет об исторически низких процентных ставках и так называемой программе количественного смягчения, которой руководят центробанки Великобритании и США.

В 2020–2022 годах пандемия COVID-19 четко показала, что нынешние финансовые рынки США и Великобритании не имеют к реальной экономике никакого отношения. Во время пандемии фондовые рынки в этих странах поднялись до небывалых до тех пор высот, а реальная экономика рухнула, и простые люди очень страдали от безработицы и резкого сокращения доходов. Если говорить по-американски, стало ясно, что Уолл-стрит и Мейн-стрит больше никак не связаны друг с другом.

Даже если единственный известный вам товар с надписью «Сделано в Швейцарии» — это шоколад (что весьма вероятно, если только вы не житель Швейцарии), не позволяйте этому факту ввести вас в заблуждение. Секрет швейцарского успеха в том, что у этой страны сильнейший в мире производственный сектор, а вовсе не достижения в таких областях деятельности, как банковское дело или элитный туризм, как мы обычно думаем. В сущности, даже репутация швейцарцев как производителей лучшего в мире шоколада коренится в предприимчивости и изобретательности ее промышленного сектора (создание сухого молока, молочного шоколада и технологии конширования). Эту репутацию ей обеспечила не компетентность в сфере услуг: не то, что ее банки придумали сложную схему рассрочки платежей для покупателей шоколадных батончиков, и не таланты ее рекламных агентств, разработавших превосходную, наиэффективнейшую маркетинговую кампанию для продажи шоколада.

В целом дискурс постиндустриального общества, моделью в котором невольно стала Швейцария, в лучшем случае вводит нас в заблуждение, а в худшем — вредит реальной экономике. Веря в него, мы подвергаем себя великому риску.