На грани

Увы, еще одно подпитывающее одиночество изменение – политизированный климат недоверия и разделения, нависший над большей частью мира. В этом виновато множество факторов, но важнейшей первопричиной является социальная разобщенность.

Как здоровые связи помогают нам преодолевать трудности в отношениях, так и сильные человеческие связи могут помочь в преодолении социальных проблем. Весь мир сталкивается с такими проблемами, как изменение климата, терроризм, нищета, расовое и экономическое неравенство. Решение этих вопросов лежит в диалоге и сотрудничестве. Но даже сейчас, когда вокруг нас все больше разнообразия, нам проще, чем когда-либо, ограничить наши контакты как в интернете, так и вне его людьми, похожими на нас п о внешнему виду, взглядам и интересам. Это позволяет легко отмахнуться от других людей из-за их убеждений или принадлежности, даже если мы не знаем их лично. В результате возникает спираль разъединения, которая способствует распаду современного гражданского общества.

И это порочный круг. Когда мы разъединены, нам трудно услышать друг друга. Мы склонны быстро судить и предполагать худшее о несогласных с нами людях. Из-за этого совместное преодоление проблем становится все труднее. Чем больше мы встречаем проблем, тем больше злимся, подпитывая цикл страха и недоверия, который порождает разрыв и чувство отчуждения от общества. Почему так происходит?

Прежде всего, из-за социальной географии. Сегодня большинство американцев живут в пригородах, и их становится только больше. Но по данным Исследовательского центра Пью, 68 % нынешних жителей пригородов – белые, тогда как в городах их 44 %. Таким образом, возникает расовый разрыв между городским и пригородным населением. И даже в центре городов районы часто разделены по расовому или социально-экономическому статусу.

Между тем многие люди видят, что их р еальная заработная плата находится в стагнации на фоне растущего неравенства доходов, и миллионы американцев в городах, пригородах и сельских районах борются с бедностью в отсутствие хорошо оплачиваемых рабочих мест. Это породило страх и негодование не только среди тех, кто считает, что они потеряли статус, на который имеют право, но и среди тех, кто считает, что их слишк ом долго лишали справедливого заработка. Мы видим это негодование в интернете, на уличных протестах, в радиопередачах и в правительстве. В 2018 году один крупный опрос показал, что 79 % взрослых американцев обеспокоены тем, что «н егативный тон и неучтивость Вашингтона приведут к насилию или терроризму». Опрос показал, что такие настроения разделяло значительное большинство людей с различными политическими взглядами, возрастом, уровнем дохода, образованием и местом жительства. Эта пульсирующая подспудная тревога толкает всех нас к своим исходным позициям, на которых мы меньше общаемся между собой, все больше обвиняем друг друга, теряем взаимопонимание и испытываем возрастающую изоляцию.

И все же так быть не должно. Отчасти благодаря технологиям сегодня у нас больше средств, чем когда бы то ни было, чтобы взаимодействовать и находить общий язык с непохожими на нас людьми. Расцветает движение за восстановление гражданской дискуссии и вовлечение людей в дебаты, направленные на пр еодоление разделяющих нас предрассудков, различных точек зрения и жизненного опыта. Цель не в том, чтобы решить эти проблемы в одночасье, а в том, чтобы справиться с ними вместе.

Доктор Джон Пол Ледерах, международный примиритель и эксперт в разрешении конфликтов, много думал о механизмах, которые объединяют и разъединяют людей. «Вопрос оставшейся части нашего столетия, – прямо сказал он мне, – заключается в том, как мы, глобальная семья, будем заботиться о самих основах возникновения права принадлежности. В мире нет сообщества, которое бы с этим не сталкивалось».

Так что же для этого нужно?

Для Ледераха первый шаг состоит в развитии взаимного чувства принадлежности. Это значит встречаться и служить людям там, где они живут, физически отправляясь в их дома и жилые районы. «Когда вы идете к людям домой и проводите с ними время, у вас возникает коллективная эмпатия: вы видите мир так, как они его воспринимают и как в нем живут», – сказал мне Джон Пол.

По его словам, доступ к этой точке зрения особенно важен, когда вы встречаетесь с людьми, отличными от вас, и с которыми вы хотите установить связи, несмотря на страх или недоверие. Только так можно по-настоящему начать ценить смысл жизни друг друга.

Слова Джона Пола напомнили мне, что отношения между врачом и пациентом были гораздо ближе и информативнее, когда врачи приходили к пациентам домой. Мой собственный опыт работы в ординатуре, когда я посещал пациентов на дому, показал мне ценность этого подхода. Я помню, как навещал хрупкую пожилую женщину в ее доме в окрестностях Бостона. Мы несколько раз виделись в клинике, но мой визит к ней домой поменял динамику ее болезни. И вот я переступаю ее порог. Я приложил все усилия, чтобы попасть туда. Это была ее территория.

Ее доверие ко мне возросло, поскольку она чувствовала себя более заметной и понятой как человек, а не просто пациент. У нее дома я встретил ее родственников и увидел другие фрагменты всей ее жизни: семейные фотографии, книжные полки, памятные вещи на прикроватной тумбочке. Мое понимание ее как человека за один мой визит возросло больше, чем за десять ее посещений клиники.

Также я больше узнал о ее здоровье, поскольку ей было удобнее рассказывать мне о своих проблемах – как о семье, о которой она беспокоилась, так и о ремонте в ее доме. Эти проблемы не были медицинскими, но тем не менее влияли на ее состояние. Тот факт, что современная медицина в значительной степени покончила с вызовами на дом, не отменяет того, что пациентов лучше всего можно узнать там, где они живут.

«Значительную часть изоляции, – говорит Джон Пол, – занимает ступень, на которой люди чувствуют, что их не замечают. С другой стороны, эта незаметность опасна защитой от обнаружения. Поэтому, когда вы приходите, выказываете свое беспокойство и беседуете с людьми у них дома, вы очеловечиваете ситуацию, лишенную связи на очень глубоком уровне».

С этой гуманизации начинается принадлежность, и, когда мы делим одно пространство, мы способствуем этому взаимному чувству. Это одна из причин, по которым общины исторически старались намеренно создавать общие пространства в своих городах и поселениях. Во всем мире жилые дома группировались вокруг площадок для общегородских мероприятий – от рынков и базаров до концертов. Колониальные американские общины строились вокруг деревенской лужайки, где дети играли и знакомились друг с другом. Утопические идеи сэра Эбенизера Говарда, ставшего в 1880-х годах одним из первых современных градостроителей, включали окруженную парками автономную общину, в стороне от промышленности и сельского хозяйства. Эти города должны были управляться гражданами, имевшими в них свой экономический интерес, что создавало явное чувство принадлежности к сообществу. Этот идеал стал еще одной жертвой роста пригородов и господства автомобильной культуры над человеческой.

По словам Джона Пола, когда люди живут в одном месте, проводя там время и разделяя как ответственность, так и получаемые блага, все вокруг становятся более объединенными. В качестве примера он указал общинное садоводство. Во всем мире люди совместно выращивают фрукты и овощи на государственных и частных землях. «Такое воображение помогает [обратиться] к сильному ощущению отсутствия прочного фундамента, которое, по-видимому, стало частью нашего современного общества».

Описанное Джоном Полом указывает на важную проблему нашего времени. С учетом таких тенденций, как миграция, удаленные работа и торговля, затрудняющих создание сообщества и определение приоритетов, нам еще б ольше, чем когда-либо, нужна физическая общая почва в виде пространств, где мы собираемся вместе, чтобы жить, работать, играть и принадлежать друг другу.

Но как быть с враждующими группами, которые отказываются делить пространство, чье взаимное недоверие переросло в страх и гнев? Эти чувства притупляют наше сочувствие и заботу друг о друге. Они увеличивают расстояние между нами, подпитывая наше чувство разобщенности. Именно так разжигались войны, поскольку легко демонизировать врага, с которым можно встретиться лично лишь на поле боя. Но эта формула усилилась с появлением круглосуточного вещания и социальных сетей.

Современные технологии создают иллюзию, что мы действительно знаем наших врагов. Мы каждый день видим и слышим их у себя дома в то время, которое сами же выбираем. Версии, которые мы «знаем», часто обманчивы и одномерны, но мы верим в то, что видим и слышим, даже когда доказательства целиком сфабрикованы. В результате люди, которых мы научились бояться, кажутся нам одновременно ближе и страшнее, чем раньше. Говорим ли мы о противостоянии демократов и республиканцев или о конфликтах на Ближнем Востоке, ощущение неминуемой угрозы говорит нам, что мир н е такой уж безопасный и гостеприимный. Из-за этого нам перестает казаться, что в нем есть место для каждого из нас.

Поначалу эта тревога может не ощущаться как одиночество, ассоциируемое с изоляцией. Это может быть страстное, если не сказать негативное, вовлечение. Но естественная реакция на защиту себя перед лицом угрозы кроется в том, чтобы закрываться и предвзято относиться к другим, а не открываться и давать им кредит доверия. Мы не можем нормально выслушать другую точку зрения, когда злы и напуганы, – мы знаем это по опыту наших личных конфликтов. И это отдаляет нас друг от друга. А также мы слишком часто полны презрения, из-за которого нам трудно собраться вместе.

Согласно серии исследований 2014 года, опубликованных в журнале Proceedings of the National Academy of Sciences, большая часть всего этого вызвана когнитивным искажением, известным как «асимметрия атрибуции мотивов», которая показывает, что наши убеждения основаны на любви, а убеждения оппонентов – на ненависти. Исследования показали, что это предубеждение относится к израильтянам, которые считают, что они сражаются из лю бви к своему народу, в то время как палестинцы движимы ненавистью, и наоборот. Та же предвзятость поражает и американских демократов и республиканцев, уверенных, что их пы л вызван «любовью к этой стране», и не понимают, почему другая партия их «ненавидит».

Интуитивное и праведное презрение, вызванное этим предубеждением, питает не только нетерпимость, но и эмоциональную смесь, из-за которой одиночество так токсично. Если вы сталкиваетесь с людьми, которые уверены, что вами движет ненависть, вы обязательно почувствуете себя отвергнутым и разочарованным. Но если вы сталкиваетесь с тем, кто, по вашему мнению, движим ненавистью, ваш уровень стресса резко возрастает из-за страха и недоверия.

Точно так же, как напряженная работа или финансовые трудности могут лишить нас си л для поддержания личных отношений, так и стресс, связанный с генерализированными страхом и гневом, оказывает негативное воздействие, которое я считаю своего рода «эмоциональным налогом». Это коварное и опасное явление может восприниматься как усталость и отчаяние из-за вечерних новостей. Оно может лишить энергии для конструктивного взаимодействия. Оно может поставить под угрозу терпимость и спокойствие даже в отношениях с семьей и друзьями.

Это эмоциональное состояние может помешать увидеть позитивные отношения и заставить почувствовать себя оторванными ото всех или то, что в се наши встречи носят негативный характер. Будь то разногласия на общедомовых собраниях, на общественных слушаниях или в парламенте, такое отчуждение сильно затрудняет поиск реалистичных решений конфликтов. Практически любое решение проблемы требует компромисса, и мы более склонны искать и принимать компромисс, если можем идентифицировать себя с людьми по другую сторону спора. В противном случае мы просто упремся в свои собственные следы и будем требовать «все или ничего», что лишь усугубит конфликт и наше отчуждение.

Джон Пол Ледерах прекрасно знаком с такими противостояниями по своей примирительной деятельности в Колумбии, на Филиппинах, в Непале и в ряде стран Восточной и Западной Африки. Мне было интересно, можно ли использовать в мирной жизни некоторые из его методов, которые он использует для разрешения споров в зонах военных действий.

Я спросил его, как выйти за пределы наших разногласий, чтобы вступить в содержательный диалог, который позволит разделить пространство, не доходя до конфликта.

«Необходимо подружиться, – сказал он. – Мы должны подойти к дружбе как к действию».

Что он подразумевает под такой дружбой?

«Искренность, – сказал он. – Искренность в помощи и открытости в том, чтобы быть настоящими друг с другом. Это честность и приверженность отношениям, которые позволяют людям оставаться связанными, несмотря на все их различия».

Джон Пол рассказал, что в зонах конфликтов люди не только сильно поляризованы, но и имеют травмирующее знание об угрозах и злоупотреблениях в отношении своих родственников. В таких странах, как Непал или Колумбия, сказал он, обиды и обвинения длятся поколениями. Многие люди были воспитаны так, чтобы видеть друг в друге угрозу. Эта вражда со временем крепнет, и ее очень трудно смягчить.

«Одна из целей нашей работы, – говорит он, – это доверие и сплоченность. Достаточно доверия, которого люди могут достичь и показать: быть честнее и искреннее, чем их опасения и страхи. Протянуть руку – значит выйти за пределы страха перед чем-то иным или стигмы, которую группа создала для тех, кто чем-то от них отличается».

«Раскрытие и помощь, – говорит Джон Пол, – вот столпы, создающие потенциал для гражданского участия и демократии, которые обязательны для существования сообщества. Думаю, самое важное в дружбе то, что вы сохраняете связь, несмотря на различия между вами».

Но как применить это к нашим доморощенным конфликтам?

Джон Пол дал мне простой рецепт со своей другой работы – из Университета Нотр-Дам, в котором он преподает: «Я попросил студентов обратить внимание на свои аудитории и кампус в целом, чтобы найти человека, который чем-то от них отличается. А затем найти способ связаться с ним и посмотреть, не согласится ли он попить с ними кофе или чай».

Цель, подчеркнул он, не в том, чтобы пытаться изменить чужое мнение, «не в том, чтобы пытаться выражать свою точку зрения или слушать других людей, чтобы найти хорошие аргументы».

Нет, сказал он. Цель в том, чтобы просто встретиться, найти общий язык и построить доверие, необходимое, «чтобы воссоздать ткань дружбы». Для этого важно «начать с малого, но стремиться к высокому качеству участия в отношениях».

Чтобы продемонстрировать эту приверженность, Джон Пол ставит перед своими учениками три основные задачи:

1. Слушать, чтобы понимать.

2. Говорить от сердца.

3. Придерживаться этого. Всю оставшуюся жизнь. Упорно продолжать.

«Я называю это двигаться вместе, – сказал Джон Пол. – Вы не думаете о том, чтобы все поменять, – вы хотите, что бы несколько человек вместе пошли против течения».

Вместе идти против течения. Едва ли я мог придумать лучшее описание для тех н етипичных отношений, которые сыграли решающую роль, чтобы заставить Дерека Блэка – сына убежденных ку-клукс-клановцев – отказаться от белого национализма и принять людей разных культур.

Мэттью Стивенсон – один из первых друзей Дерека вне клана – ортодоксальный еврей, устраивавший субботние обеды в Новом колледже, когда они с Дереком там учились. Они оба продолжили обучение в аспирантуре, Дерек – на историческом факультете, а Мэттью – в бизнес-школе, но их дружба осталась ключевым достижением в их жизни.

«Как вы начали наводить мосты через эту пропасть?» – спросил я их в 2019 году.

Мэттью вспоминает, что жил в общежитии прямо напротив Дерека. «Он играл на гитаре кантри. Иногда я приходил и слушал, как он играет или напевает. Это было еще до того, как мы узнали о происхождении Дерека, но я носил ермолку и довольно откровенно демонстрировал, кто я такой».

Дерек вспомнил, как с Мэттью и другими людьми смотрел кино в своей комнате и как они вместе ходили на занятия. Они хорошо относились друг к другу, но еще не были близки. Дерек еще считал себя белым националистом. Он просто не говорил об этом.

Когда тайну Дерека наконец раскрыли, он как раз уехал в Германию на семестр. Вернувшийся в кампус старшекурсник опубликовал в интернете фотографию Дерека с надписью: «Дерек Блэк – белый супрематист, радиоведущий… Студент Нового колледжа???»

«Когда стало известно, что отец Д ерека основал Stormfront, – сказал Мэттью, – конечно, это всех шокировало». В кампусе был настоящий фурор. Большинство однокурсников Дерека были раздражены этим обманом. И все же, когда Дерек вернулся из Германии, Мэттью протянул ему руку и пригласил поужинать в шаббат. И он убедил прийти других друзей, но при этом не допускал конфронтации.

«Смелый поступок, – сказал я. – На что вы рассчитывали?»

Ответ Мэттью был простым, но глубоким. «Я убежден, что в основе каждого человека есть искра Творца. Всех нас что-то связывает. Даже если люди ведут себя неправильно, с моей точки зрения, мы все равно остаемся людьми. И это не стереть. Даже если кто-то противостоит или вредит мне или всему обществу, я все еще чувствую ответственность перед этим человеком».

Когда я спросил, как он пришел к такому необычному мировоззрению, Мэттью сказал, что его мать была алкоголичкой и брала его с собой на собрания «Анонимных алкоголиков». «Я видел много людей, у которых были очень мрачные дни. Там был мужик, который сбил своего сына, сев пьяным за руль. Я видел, как многие из этих людей меняют свои жизни, переходя от ураганов уязвимости к маякам надежды».

Помолчав, он добавил: «Так что я не сомневался, что люди, подобные Дереку, могут измениться».

Мэттью протянул ему руку не для того, что переубедить, а чтобы подружиться – как и предложил бы Джон Пол Ледерах. «Я попросил всех не говорить за обедом о политике, потому что не хотел, чтобы наша встреча превратилась в скандал. Я подумал, что это уникальная возможность его узнать. Полагаю, когда Дерек рос, у него не было много возможностей, чтобы познакомиться с людьми, которых осуждал белый национализм».

Я спросил Дерека, как ему запомнился этот первый обед.

«Я ожидал группового противостояния, – признался он. – Но ничего такого не произошло».

«Я знал, что у нас есть общие интересы: музыка и история, – сказал Мэттью. – Не думаю, что пригласил бы Дерека, если бы мы н е общались, и не думаю, что он принял бы приглашение».

К моему изумлению, Дерек сказал, что он был вынужден принять приглашение на ужин отчасти потому, что это был шаббат. «Это изменило контекст разговора и наше взаимодействие. Это священный момент, который нельзя испортить подобным образом».

А потом были и другие шаббаты. И Дерек стал одним из их постоянных посетителей вместе с цветными студентами и другими людьми, среди которых были иммигранты, иудеи и представители ЛГБТ. А потом Мэттью и Дерек начали проводить время вместе. Из-за шаббата Мэттью не ходил на пятничные вечеринки, «а Дерек и вовсе не был там желанным гостем, поэтому мы проводили много времени вдвоем, беседуя в моей комнате. Но белый национализм незримо присутствовал еще два года».

Я не мог не спросить: «У вас никогда не было желания поднять эту тему?»

«Мне было любопытно, – признался Мэттью. – По опыту своих путешествий я уже знал, каково это – когда в тебя плюют или пинают тебя из-за антисемитизма. Для меня это не было чем-то абстрактным. Но я решил, что если заговорю об этом, то он начнет защищаться. Я думал, что приходить на ужины для него важнее, чем удовлетворять мое любопытство».

«Поначалу, – сказал Дерек, – было важно не спорить, потому что мы н е могли переубедить друг друга. Поэтому мы так долго не могли открыться».

«Чем вы делились друг с другом?»

«Отец Дерека болел, – вспоминал Мэттью. – Когда у моей матери нашли рак, мы это обсуждали. Мы говорили о религии и духовности, но никогда намеренно не поднимали тему белого национализма. Я не хотел, чтобы это определяло нашу дружбу, и поэтому решил подождать, пока Дерек сам об этом заговорит».

Однако Мэттью все же подтолкнул его к этому вопросу. Узнав, что Дерек с отцом будут участвовать в конференции Stormfront, Мэттью спросил его: «Что делаешь в выходные?» Дерек ответил, что они с семьей поедут в Теннеси.

Единственной, кто не был заинтересован в общении с Дереком, была соседка Мэттью, Эллисон. Сначала она перестала посещать ужины, когда Мэттью пригласил Дерека, но позже вернулась. Поскольку она была белой, а не еврейкой и, следовательно, не была жертвой белого национализма, она чувствовала, что должна вывести Дерека на откровенный разговор о его убеждениях. «Она спр ашивала меня, как я могу одновременно придерживаться своих убеждений и праздновать шаббат. Нет ли здесь противоречия?» – вспоминал Дерек. Во время их бессчетных бесед она призывала его проанализировать и объяснить свои убеждения.

И со временем его убеждения поменялись. К концу колледжа многие из ег о близких друзей были именно теми людьми, которых его учили ненавидеть. «Все это становилось несовместимым. Я дошел до того, что мне пришлось осудить убеждения моей семьи и отказаться от них». Эллисон, которая уже стала девушкой Дерека, сказала ему, что мало просто молча отказаться от своих убеждений. Он должен был громко заявить об этом.

Дерек публично отказался от белого превосходства, написав статью, разошедшуюся в интернете. Именно тогда между Дереком и Мэттью наконец состоялся разговор об этом. Дерек рассказал, с чего началась эта беседа: «Я помню, как спросил: “Я абсолютно уверен, что ты в курсе моих семейных дел, но мы никогда об этом не говорили. Ты ведь в курсе?” И Мэттью ответил: “Да, конечно”». Выпивая в баре, они обсудили все, что случилось за последние два года: прошлое Дерека, его поездку и глубокое влияние, которое на его преображение оказали ужины по субботам.

И все же Дереку нужно было время, чтобы свыкнуться с человеком, которым он стал. К своему удивлению, он обнаружил, что этому помогло то, что он рассказал свою историю журналисту Эли Саслоу для книги о его преображении. «Я думал, что реакция будет исключительно негативной, так как я прошел путь от столь плохого явления. И все же я понял, что могу объяснить случившееся». Посмотрев на эту историю со всех сторон, он обнаружил более глубокое понимание и сил, сформировавших его детство, и сил, которые привели к его преображению. «Я мог откровенно говорить о хорошем и о плохом. И благодаря этому мне стало по-настоящему комфортно».

Однако трансформация Дерека дорого ему обошлась. Чувство гнева и обиды, которое испытала его семья, когда он публично отказался от белого национализма, все еще свежо. Во время нашего разговора он навещал родителей во Флориде и шел по долгому пути восстановления испорченных отношений. Такова реальность человеческой натуры… мы можем любить людей – родных, друзей и посторонних, – даже если ни в чем с ними не согласны.

Однажды, беседуя с социологом и писателем доктором Паркером Дж. Палмером, я понял, что уровень доверия, принятия и взаимопонимания, который Мэттью и Дерек установили прежде, чем заговорили о политике, иллюстрирует то, что французский историк XIX века Алексис де Токвиль назвал дополитической ассоциацией.

Палмер, основавший Центр мужества и возрождения для содействия общению независимо от различий и разногласий, описывал наблюдения де Токвиля за американским обществом и политической системой в «Демократии в Америке». «Он считал, что американская демократия невозможна без дополитического слоя добровольных ассоциаций, в которые люди собираются в различных формах: в семьях, в дружеских группах, в аудиториях, на работе, в религиозных общинах и в общественных пространствах». По словам Палмера, на этих встречах люди «напоминают себе о связи друг с другом и создают миллион микродемократий, от которых зависит макродемократия».

Под макродемократией он подразумевает нечто большее, чем просто голосование. Он имеет в виду гражданскую активность и соучастие. Если у меня есть связи с соседскими детьми, меня можно мотивировать пойти на заседание школьного совета, даже если у меня самого нет детей. Если у меня есть друзья, которые не умеют водить машину, скорее всего, я буду участвовать в кампании по улучшению системы общественного транспорта. Если я работаю в парке, я наверняка уделю больше внимания изменениям в зонировании, которые могут повлиять на количество зеленых насаждений. Когда мы связаны с другими людьми, мы имеем дело не только со своими интересами. Взаимосвязь расширяет их, охватывая все наше общество, и тем самым повышает нашу мотивацию к совместной работе.

Точно так же отсутствие связей, сопровождающее одиночество, уменьшает вероятность участия в гражданской активности. Мы склонны закрывать глаза или отмахиваться от проблем, которые не касаются никого из наших знакомых. Зачем убираться в парке в соседнем районе? Зачем обращать внимание на проблемы, связанные с арендной платой, если мы не знаем никого, кто снимает квартиру? Зачем вообще утруждать себя голосованием, если мы не знаем никого, кого можно было бы избрать? Именно поэтому так важна описанная де Токвилем микродемократия: она дает каждому человеку общую долю в будущем.

То, что сделали Мэттью, Дерек и их друзья по колледжу, и было микродемократией. Без нее они никогда бы не смогли преодолеть свои политические различия. А Дерек продолжал бы игнорировать и очернять взгляды любого, кто противоречит взглядам белого националиста. Дерек тоже заметил это, когда сказал мне, что студенческая дружба изменила его взгляд на связь между сообществом и убеждением.

Будучи белым националистом, он полагал, что убеждение – это вопрос разума, фактов и аргументов, а люди присоединяются к сообществам после того, как их в чем-либо убеждают. Но благодаря Мэттью он понял, что на с амом деле верно обратное: «сначала вы находите свое сообщество, а уже потом вас убеждают».

Это простое понимание несет в себе огромные потенциальные последствия для многих укоренившихся конфликтов, которые разрывают на части наше общество. Чтобы заставить людей найти общий язык по вопросам репродуктивных прав, изменения климата и уголовного правосудия, вовсе не обязательно немедленно начать выслушивать аргументы всех сторон. Вместо этого необходимо наладить отношения между теми, кто не согласен друг с другом, – отношения, в которые люди вступают как единомышленники, а не представители разных политических позиций. Дерек прав: когда мы находим общие ценности и заботы, наши умы и сердца открываются друг для друга. И тогда мы тоже можем «вместе идти против течения».

Раньше политики это понимали. До недавнего времени члены всех партий в Конгрессе встречались на школьных мероприятиях, потому что их де ти ходили в одни и те же школы. Они играли в софтбол или виделись в спортзалах. Они часто посещали одни и те же вечеринки. Но теперь представители власти по выходным уезжают в свои районы, их семьи часто остаются в родных штатах, а общение, противоречащее идеологическим линиям, стало предательством. В результате «дополитические слои ассоциаций» Палмера потеряли актуальность, и их все чаще заменяют «постполи-тические» связи, перед установлением которых необходимо согласование. Это навязывает разъединение и затрудняет работу политиков друг с другом. А тем временем вся страна будет стоять в тупике.

К сожалению, говорит Палмер, многие американцы сегодня поддерживают изначальную точку зрения Дерека: «Пока вы действуете, смотрите и думаете, как мы, вы можете присоединиться к нам». А когда речь идет о цене принадлежности, единственная альтернатива – «вы можете делать и говорить все, что хотите, но никто не обратит на это никакого внимания».

Казалось, он описывает разницу между традиционной и индивидуалистской культурами. «Но это звучит так, – сказал я, вспомнив модель третьей чаши, – будто вы думаете, что есть третий путь».

Палмер признался, что Центр мужества и обновления пытался выработать другой способ сосуществования в обществе. «Быть в одиночестве, но вместе. Сообщество одиночек, где люди обращают друг на друга внимание». В таком сообществе люди рассказывают о себе, а другие наблюдают: видят и слышат их, позволяя им чувствовать себя замеченными и увиденными в безопасном общем пространстве, не подвергаясь угрозе со стороны окружающих. Палмер говорил о создании еще одного структурного элемента культуры третьей чаши, так же как Бюттнер делал это с моаи, а Том Тейт – с добротой.

Он подчеркнул, что нельзя недооценивать силу личных историй. Они смягчают комплексные, трудные и, казалось бы, неразрешимые проблемы. Они объединяют людей как партнеров в решении общих проблем, которые они могли и не осознавать. «Большие социальные вопросы слишком далеки от отдельных людей. Но объединение с маленькой индивидуальной историей приближает большую историю и позволяет пролить на нее свет, который поможет людям понять значение их собственного опыта». Другими словами, только делясь нашими личными историями, мы можем наладить взаимосвязь и исцелить наше разделенное общество.

Но сегодня не так-то просто заставить людей успокаивать самих себя, сдерживать порыв перебить или сомневаться, заставить их открыто и уважительно слушать новые для них истории. Поэтому Центр Палмера ввел четкие правила единения. «Одно из правил состоит в том, что нельзя поправлять друг друга. И как только люди к этому привыкают, это начинает им нравиться. Это дает место совсем другому типу беседы».

По словам Палмера, это дружеский разговор, потому что после того, как люди остаются «наедине, но вместе», они чувствуют, что представляют меньшую угрозу друг для друга. «У чужаков нет рогов. Они не опасны. Они несут с собой новости, в которых мы нуждаемся».

Переосмыслив, что значит «быть наедине, но вместе», говорит Паркер, мы сможем преодолеть наши предрассудки и разрыв между страхом и любовью. «Когда вы создаете безопасное место, в котором люди могут рассказывать свои истории, они выходят из социальной изоляции».

Но ключевое слово – «безопасность». Такому сообществу нужен посредник, который понимает риски и имеет «мужество броситься наперерез чему-то плохому прежде, чем весь поезд сойдет с рельсов, потому что после крушения большинство людей больше не вернутся, так как не будут доверять этому безопасному пространству».

Палмер говорит, что именно поэтому Центр просит лидеров не описывать свои встречи такими терминами, как «семья» или «друзья», предполагающими тесную связь, которая может угрожать или обескураживать людей, чувствующих иначе. «Меня беспокоит, когда в церкви я слышу о “церковных семьях”, – сказал он. – Не следует погружаться в образы семьи, когда есть возможность стать мостом между частной и общественной жизнью».

Чтобы проиллюстрировать это, Палмер рассказал мне о священнослужителях, которые учились лидерству в Центре и вернулись домой, чтобы создать безопасные места, в которых могли бы встречаться подростки и полицейские, – что в итоге спасло несколько жизней. «Сейчас они общаются друг с другом, и их следующая встреча на улице будет совсем иной. Результаты выходят далеко за пределы этого опыта».

Палмер признал, что т акой подход вряд ли ср аботает с членами общества, стоящими на абсолютно противоположных сторонах. За редкими исключениями, такие экстремисты, как Дерек Блэк, как правило, так прочно стоят на своих позициях, что их интер есует только переубеждение, а не беседа. Но, по оценке Палмера, левые и правые экстремисты составляют меньше 40 % всего населения. «Даже если исходить из максимума, остается еще 60 % п осередине, которых более чем достаточно, чтобы добиться значительных позитивных изменений».

Суть в том, что мы в се жаждем установить связи. «Есть две базовые человеческие потребности, – сказал Палмер. – Чувствовать себя как дома в своей шкуре и чувствовать себя как дома на этой чудесной земле. Чтобы установить связь только со своим собственным эго, нужно находиться в очень уединенном месте. Наше самоощущение – это коллективная конструкция. С какой бы стороны мы ни посмотрели – с теологической или с биологической, – мы созданы для общества. Без общности нам тяжело. Как если бы у нас не было кислорода, чтобы дышать».