3

Культуры взаимосвязи

И пусть не будет в вашей дружбе иных целей – только углубление духа.

Халиль Джебран, «Пророк»

Зовите это кланом, зовите это сетью, зовите это племенем, зовите это семьей. Как бы вы это ни называли и кем бы вы ни были, вам это нужно. Нужно потому, что вы человек.

Джейн Говард, «Семьи»

Если потребность в объединении и сигнал одиночества встроены в наши тела и умы, значит, они должны были сыграть значительную роль в эволюции человеческого общества и культур всего мира. Однако значение, придаваемое социальным связям, резко варьируется на разных континентах и в различных культурных традициях. Это, в свою очередь, влияет на то, ка к и при каких обстоятельствах люди испытывают одиночество.

Я вспомнил об этом во время недавней поездки в аэропорт, когда мы с моей женой Элис завели разговор о семье с таксистом, молодым человеком родом из Аддис-Абебы, столицы Эфиопии. Он сказал, что больше всего скучает по своему городу из-за того, что там окружающие заботятся о тебе, а ты – о них. Он добавил: «Вы можете просто оставить детей у своих соседей и уйти на четыре-пять дней, и те за ними присмотрят. И это для нас нормально. Мы готовим друг для друга, печемся о чужих детях и вместе проводим время».

Меня и Элис – работающих родителей, воспитывающих двух маленьких детей вдали от наших больших семей, заинтересовала последняя фраза, и мы захотели узнать поподробнее.

Тогда водитель сказал, что его жена и дети еще в Аддис-Абебе. Я спросил, чувствует ли он себя без них одиноко. «Конечно, я скучаю по ним, – ответил он, – но в Вашингтоне я встретил другие эфиопские семьи и мы создали маленькую версию того, что было у нас в Эфиопии. Мы есть друг у друга, а значит, мы не одиноки».

Мы с Элис посмотрели друг на друга. Описываемый им мир сильно отличался от нашего. Когда дело доходит до нашей повседневной жизни, мы прибегаем к современным временным решениям, как и многие наши друзья. Мы нанимаем няню, которая помогает нам найти баланс между работой и заботой о детях. Мы используем популярные сервисы, чтобы найти временных сиделок, когда путешествуем по работе с детьми. Мы думаем о том, как прикрепить к нашим детям трекеры для безопасности и душевного спокойствия, когда они ходят по городу с другими сопровождающими. И мы тратим бесчисленные ночные часы в перерывах между сменами подгузников, ища родительские советы по всем вопросам, начиная от салфеток и колясок до того, как заставить вашего малыша есть овощи (ответ на последний вопрос мы так и не узнали).

Поскольку мы не росли, заботясь о младших членах семьи, и с нами не живут наши родственники, мы пытаемся понять, как воспитывать детей, опираясь на свои собственные силы. Тем не менее, несмотря на все инновации, технологии и ресурсы, которые обещают сделать современную жизнь проще, я поймал себя на мысли, ч то предпочел бы этому сильное сообщество, описанное этим человеком. То есть семья и соседи, которые были бы нам как семья. Я бы предпочел традиционное решение современному миру с его сообществом-на-день.

Эта встреча вдруг напомнила мне другую эфиопскую семью, с которой я познакомился в первый год ординатуры. Одним субботним днем я получил на пейджер сообщение о необходимости осмотреть пациентку с прогрессирующей печеночной недостаточностью, вызванной гепатитом С, приобретенным в результате переливания крови много лет назад. Сверившись с ее карточкой по пути в главный больничный корпус, я прочитал, что у миссис Бекеле последняя стадия болезни. Никакое лечение уже не могло исцелить ее, и она с этим смирилась. Ее госпитализировали для оказания симптоматической терапии, то есть ее поддерживали капельницы морфия и другие лекарства, облегчающие такие симптомы, как тошнота и боль.

Я зашел в отделение миссис Бекеле, где ее кровать была одной из двадцати. На этаже царила обычная суета: пациенты прибывали, их выписывали и увозили на обследования, но, когда я подошел к палате миссис Бекеле, шум стал тише, и я почувствовал, что внутри все тихо. Полагая, что она спит, я постучался и тихонько приоткрыл ее дверь.

Десять человек тихо собрались вокруг ее кровати. Некоторые из них были в традиционных эфиопских нарядах. На других были джинсы и меха. Как я потом узнал, это были сыновья, дочери, племянники, племянницы и внуки, приехавшие отовсюду, чтобы засвидетельствовать почтение главе своей семьи, лежавшей на кровати в ярком традиционном эфиопском платье.

Миссис Бекеле кивнула мне. На ее лице я не заметил ни малейшего намека на огорчение. Ее руки лежали по бокам, и, несмотря на явные признаки болезни – увеличенный живот, пожелтевшие глаза, отощавшие руки и ноги, – она выглядела царственно и умиротворенно.

Я представился и коротко расспросил ее о симптомах. По силе и расположению боль была похожа на ту, с которой ее госпитализировали. Не было заметно ни лихорадки, ни ухудшения состояния – никаких признаков инфекции или тромбов. Ее давление, пульс и частота дыхания были в норме, а уровень кислорода оставался стабильным. Я сказал миссис Бекеле, что не вижу никаких изменений, о которых стоило бы беспокоиться, и что мы могли бы осторожно увеличить дозу морфия для облегчения боли, если она того желает. Она согласилась.

Обычно я быстро переходил к другим своим обязанностям, так как мой пейджер продолжал жужжать от новых сообщений, но сеть человеческих связей вокруг миссис Бекеле была столь редкой для моих пациентов, что я был просто обязан узнать об этом побольше, и поэтому я потратил еще несколько минут на разговор с ее семьей об их прошлом.

Как и наш таксист, они сказали, что традиционная эфиопская культура делает акцент на взаимную поддержку и дружбу как в хорошие времена, так и в плохие. Они выросли, держась друг за друга, были ли они в соседних домах или разделены океанами и континентами. Трудности и триумф должно было переживать вместе. Вот почему многие из них навещали миссис Бекеле не только перед смертью, но и когда она болела.

Сильное чувство связи этой большой семьи было очевидно. Они поделились со мной своим восхищением и любовью к женщине, которая всегда была частью их жизни. Они грустили, но все же в комнате ощущались скорее умиротворение и благодарность за чудесные отношения с миссис Бекеле, которыми они наслаждались. Я мог подобрать ей обезболивающие препараты, но самые важные лекарства, в которых она нуждалась, – любовь и связь – уже были прямо здесь, у ее постели.

Оглядываясь назад, я понимаю, что эти э фиопские традиции не так уж отличаются от традиционной индийской практики. Мои родители описывали столь же тесные общественные связи, когда рассказывали мне о своем детстве в Индии. А когда в детстве я гостил у моей прабабушки в Бангалоре, неожиданные визиты друзей и множества родственников случались каждый день. Многие из них жи ли рядом и, независимо от степени родства и его отсутствия, нас с сестрой просили называть их дядюшками и тетушками. Казалось, что мы в се были частью одной огромной семьи. Позже, когда я сам стал уважаемым дядюшкой, я обнаружил, что эта практика имеет эффект взаимной связи: всякий раз, когда ребенок называет меня дядей, я чувствую себя более привязанным к нему и более ответственным за него.

Так же, как и семья миссис Бекеле, мои родственники часто надолго замолкают во время общих бесед. Даже будучи ребенком, я заметил, что им не нужно заполнять разговорами каждое мгновение. Важно просто быть вместе.

В США мои родители пытались воссоздать чувство большой общины, приглашая родственников и друзей погостить у нас, хотя это совсем не то же самое. Они познакомились с прекрасным сообществом индийских семей, которые жили в разных местах, из-за чего повседневное взаимодействие и поддержка были невозможны. И хотя у нас были хорошие соседи, между нами все же существовали формальные границы, которые нельзя было преступить.

Повзрослев, я осознал, что мир детства моих родителей отличался от моего. Традиционные домохозяйства в Индии (и в индийско-американской общине в Южной Флориде) казались беспорядочными и сложными, когда все всегда были рядом и глубоко погружены в жизнь друг друга. Казалось, никто не беспокоился о личной жизни. Конечно, в этом были свои недостатки, но нам это нравилось, и мы рассчитывали, что будем связаны друг с другом. Нуклеарные семьи, окружавшие меня в Майами, высоко ценили уединение и независимость и казались во многом полной противоположностью индийским.

Это же было и в том, что я смотрел по телевизору. Вестерны с ковбоями и первопроходцами на фургонах, а также такие телевизионные семьи, как Китоны из «Семейных уз» или семья Драммонда из «Различных ходов», описывали индивидуалистскую и нуклеарную семью как самодостаточные единицы. У тетушек, дядюшек, соседей и бабушек с дедушками были более отстраненные роли. Казалось, что американская нуклеарная семья была так же самодостаточна, как классические американские герои вроде Дэви Крокетта и Эндрю Карнеги, олицетворяющие триумф личности и демонстрирующие мужество риска в одиночку. Переход от расширенных семейных сетей к нуклеарным охватил весь индустриальный мир вместе с переходом к скорости, эффективности и конкуренции как доминирующим условиям прогресса.

Несмотря на то что в детстве я принял эти нормы, став врачом и столкнувшись с широко распространенным одиночеством среди моих пациентов, я начал подозревать, что в этом переходе к современной культуре мы потеряли что-то очень важное. В тех редких случаях, когда в больнице появлялись такие большие семьи, как у миссис Бекеле, их присутствие почти всегда приносило только пользу, поскольку они несли с собой сострадание, надежду, поддержку и любовь. Годами наблюдая разнообразие семейных и дружеских традиций среди пациентов, я не мог не задаться вопросом: почему одни культуры выглядят более связанными, чем другие?