ГЛАВА 2. БУДЕЙОВИЦКИЙ АНАБАСИС ШВЕЙКА
С. 278
Ксенофонт, античный полководец, прошел всю Малую Азию, побывал бог весть в каких еще местах и обходился без географической карты. Древние готы совершали свои набеги, также не зная топографии. Без устали продвигаться вперед, бесстрашно идти незнакомыми краями, быть постоянно окруженным неприятелями, которые ждут первого удобного случая, чтобы свернуть тебе шею, – вот что называется анабасисом.
Уже в комментарии к ПГБ 1956 переводчик замечает:
Здесь Гашек иронически намекает на реакционный поход чехословацких легионов во время мятежа в Сибири. Этот поход был назван чешскими националистическими писателями «сибирским анабасисом».
Оставляет ПГБ легионерский комментарий и само слово «анабасис» и в ПГБ 1963, хотя далеко не всегда и не во всем справедливый критик перевода ПГБ Юрий Молочковский в 1962 году сурово и очень настоятельно требовал замены «анабасиса» на совершенно обезличенный и художественно неверный «поход» (это у Гашека-то, любителя ввернуть к месту и не к месту что-нибудь из древней истории!)
Следует отметить, что ссылки на возможность легионерского подтекста в этом фрагменте можно встретить и в чешской литературе о романе. В частности, они бегло рассматриваются в обзорной статье профессора Оломоуцкого университета Йржи Фиала (JF 2004).
Однако, при всей соблазнительности такого допущения, скорее всего оно должно быть признано маловероятным. Во-первых, слово «анабасис» в приложении к чешским военным подразделениям в России использовалось лично Гашеком, причем задолго до появления как собственно названия Чешский легион, так и цепочки событий, завершившихся его «сибирским анабасисом». Как «анабасис», так и полководца Ксенофонта находим в газетной статье, которая во вполне патетическом тоне, свойственном писаниям Гашека той поры, живописует бивуак чешской дружины во времена войны империалистической – «Письма с фронта» («Dopisy z fronty» – «Čechoslovan», 25.9.1916, все даты публикаций в этом издании по старому, естественно, стилю).
Так tábořili Xenofontovi bojovníci na slavné jeho anabazi, než prorvali si cestu do svého Řecka.
Такими же лагерями стояли воины Ксенофонта во время славного своего анабасиса, когда торили себе дорогу в свою Грецию.
То есть речь если и может идти о пародии, то лишь на себя самого.
Во-вторых, число тех самых «чешских националистических писателей» из комментария ПГБ, которые (и с этим не поспоришь) в конце концов связали в общественном сознании чехов слово «анабасис» с исходом Чешского легиона из России через Сибирь, должно быть определенно из множественного переведено в единственное. Поскольку речь может и должна идти исключительно и только о Рудольфе Медеке (Rudolf Medek) – писателе и генерале, авторе пятитомной эпопеи о легионерах – «Legionářská epopeja» («Ohnivý drak», 1921, «Veliké dny», 1923, «Ostrov v bouři», 1925, «Mohutný sen, 1926, Anabáze, 1927). Приведенный список романов, составивший эту пенталогию, данный с годами издания частей, очень наглядно демонстрирует то простое обстоятельство, что в 1921 году Гашек едва ли мог подшучивать над возвышенной поэтикой последнего тома цикла «Анабасис» (1927), в котором Медек, начав в «Огненном драконе» с довоенных времен, через «Великие дни», «Остров в бурю» и «Могучий сон» добрался наконец-то после шести лет трудов до судьбоносных событий 1919 и 1920 годов. (Так что совсем не случайно в ПГБ 1929 этот поздний, расставляющий верные политические акценты комментарий просто отсутствует. Нужное общественное восприятие слова еще просто не сформировалось.) Иначе говоря, все, что мог автор «Швейка» в 1921-м, так это посмеяться над самим творцом будущей эпопеи-пенталогии, бывшим школьным учителем, доросшим до целого генерала – Рудольфом Медеком, изобразив подобного в виде малопривлекательного недоумка поручика Дуба, что Гашек с удовольствием и сделал. См. комм., ч. 3, гл. 1, с. 29.
В общем, с равной долей иронии и правдоподобия можно предполагать, что это Медек, избрав для своей эпопеи многотомную структурную организацию, пародировал Гашека и его роман о Швейке в четырех книгах.
А если серьезно, то все эти гашековские ксенофонты, цезари, галльские моря и готы очень уж отдают весьма для него обычными, я бы сказал автоматическими, профессиональными приемами и штампами газетного фельетониста. См. комм., ч. 1, гл. 2, с. 42, ч. 1, гл. 5, с. 61 и ч. 1, гл. 14, ч. 3, с. 194. Разница с прочими подобными примерами в романе лишь в том, что здесь не механическая параллель, а реальная попытка художественного переноса и обыгрыша древней поговорки.
Ну а вообще, подобные сравнения носились в воздухе времени, и не случайно совершенно независимо от Гашека во втором томе своих фундаментальных «Очерков русской смуты» (ДА 1921) русский генерал Антон Иванович Деникин называет первый кубанский «ледяной» поход русской Добровольческой армии точно также – «анабазисом» (Первый кубанский поход – Анабазис Добровольческой армии – окончен). Сравни и другое показательное совпадение слов и определений того времени, см. комм, о названии «железная бригада», ч. 3, гл. 4, с. 192.
С. 279
Римские легионы Цезаря, забравшись (опять-таки без всяких географических карт) далеко на север, к Галльскому морю, решили вернуться в Рим другой дорогой, чтобы еще попытать счастья, и благополучно прибыли в Рим. Наверное, именно с той поры пошла поговорка, что все дороги ведут в Рим.
Точно так же все дороги ведут и в Чешские Будейовицы.
Весьма показательным и даже закономерным кажется превращение самого Швейка в греческого бога мелкого греха в самом конце второго тома, выступающее еще одним, уже очевидным свидетельством постепенного наполнения новой функциональностью «фельетонного приема», столь долго создающего впечатление чистого автоматизма. См. комм., ч. 2, гл. 5, с. 451.
См. также комм, о Чешском легионе ч. 1, гл. 11, с. 153 и о сходных приемах в прозе Гашека и Медека комм., ч. 1, гл. 14, с. 198.
когда вместо будейовицких краев увидел милевскую деревушку.
Надо сказать, что отличить по виду деревеньку одного южно-чешского края от другого довольно сложно, если вообще возможно это сделать человеку, не знакомому с ними ранее. Швейк, служивший в Будейовицах и не раз бывавший в округе на маневрах (см. в частности упоминание в этой связи именно Милевского района, комм., ч. 3, гл. 4, с. 217), совершенно очевидно знает местность, да так хорошо, что различает административную принадлежность хуторов. В этой связи его дальнейшие действия неизбежно возвращают к неизменному вопросу: что за этим упрямым желанием идти «не туда», помимо желания Гашека как художника обыграть на новый лад старую поговорку про все дороги, ведущие в Рим? Кусок безнадежного идиотизма или нечеловеческой пронырливости? Лично я за первое, по чисто физиологическому соображению: ни у кого не встретишь такой четкой, фотографической памяти, какая встречается у полных, лишенных сомнений и прочих примет нестройности и непоследовательности мышления, идиотов.
И, не меняя направления, он зашагал дальше, ибо никакое Милевско не может помешать бравому солдату добраться до Чешских Будейовиц.
Милевско (Milevsko) – небольшой городок в Южной Чехии, между Табором и Писеком. Здесь мы начнем весьма необходимый нам для понимания реальности гашековского описания подсчет расстояния. От Табора до Милевско – 25 километров, при средней скорости бодрого пешехода 4 км в час, Швейк шагает уже шесть часов.
таким образом, через некоторое время Швейк очутился в районе Кветова, на западе от Милевска. Он исчерпал уже весь свой запас солдатских походных песен и, подходя к Кветову, был вынужден повторить свой репертуар сначала
Кветов (Květov) – маленькая деревенька между Милевско и Писеком (три десятка дворов). Расстояние от Табора до Кветова около 34 километров. Швейк непрерывно топает уже восемь с половиной часов.
Он исчерпал уже весь свой запас солдатских походных песен и, подходя к Кветову, был вынужден повторить свой репертуар сначала:
Когда в поход мы отправлялись.
Слезами девки заливались…
Кажется, Гашек забыл, что по выходе из Табора Швейк исполнял у него другую песню. Не походную 35-го полка, а общеармейскую «Катьку лесника». См. комм., ч. 2, гл. 1, с. 277. И тем не менее, именно так и в оригинале: был вынужден перед Кветовым снова начать с песни (nucen začít znova před Květovém s písní).
Однако совершенно несомненно то, что походную песню 35-го полка Швейк уже исполнял ранее, но сидя за стаканом вина или пунша с фельдкуратом Кацем. См. комм., ч. 1, гл. 13, с. 182.
По непонятной только причине перевод одного слова (mašírovali) у одного и того же переводчика (Я. Гурьян) разнится. Здесь «отправлялись», а ранее, в ч. 1, гл. 13 – «собирались».
По дороге из Кветова во Враж, которая идет все время на запад
Враж (Vráž) – деревенька чуть больше Кветова. Заметим, что дорога от Кветова во Враж не ведет все время на запад, как пишет Гашек, а слегка уклоняется от этой линии к югу. Прямо на запад деревня с чудным названием Smetanova Lhota.
— Батюшки, да вы не туда идете, солдатик! — испугалась бабушка. — Вам этак туда ни в жисть не попасть. Дорога-то ведет через Враж прямехонько на Клатовы.
Клатови (Klatovy) – вполне город (более 20 тысяч жителей в наши дни) уже в сотне километров от Табора, действительно точно на западе. Дорога из Табора в Клатови идет мягкой дугой с небольшим прогибом к югу через Писек.
Также отметим ту невероятную вежливость, с которой бабушка здесь и далее говорит со Швейком, используя форму глаголов третьего лица множественного числа (JŠ 2010):
“Ale to jdou špatně, vojáčku,” ulekaně řekla babička, “to tam nikdy nepřijdou tímhle směrem přes Vráž, kdyby šli pořád rovně, tak přijdou na Klatovy”.
Такое грамматическое явление называется в чешском «ониканье» (onikání) и, как многое в народной чешской речи давних времен, является результатом немецкого влияния. В Википедии приводится такой пример перехода формы из одного языка в другой: Herr Schwarz, Sie sind sehr nett = Pane Schwarzi, jsou velice laskav (= jste velice laskav). В наши дни воспринимается как совершенный анахронизм. Вежливая форма – обращение на вы. В примере – в скобках.
Следует и важно к этому добавить, что сам Швейк поступает точно так же, когда пытается быть предельно учтивым, см. например, как он оникает в разговоре с прокурором (ještě víc na svědomí, než ráčejí mít voni, vašnosti) – см. комм., ч. 1, гл. 3, с. 48, или когда изощренно издевается – см. комм., ч. 3, гл. 2, с. 122.
Вышло ему ехать в Пльзень в ополчение.
Пльзень (Plzeň) – большой и знаменитый прежде всего своим историческим пивзаводом город на западе Чехии. Местонахождение еще более знаменитых и славных машиностроительных заводов Шкода (Škodovy závody).
Ополчение, конечно же, войска самообороны – landvér (Теп měl ject do Plzně к landvér). См. комм., ч. 2, гл. 1, с. 270.
С. 280
Через нашу деревню лучше не ходите, жандармы у нас все равно как стрижи шныряют.
В оригинале конец фразы выглядит так: tam jsou četníci jako vostnži. Стрижи – ostříži – у чехов ассоциируются прежде всего с необычайной остротой зрения, то есть бабушка предупреждает Швейка, что глаз у жандармов в ее деревне, как у орла. За эту востроглазость и самих жандармов часто звали во времена Швейка «стрижами».
Прямо из лесочка идите на Мальчин. Чижово, солдатик, обойдите стороной – жандармы там живодеры: дезертиров ловят. Идите прямо лесом на Седлец у Гораждевиц.
Мальчин (Malčice, у Гашека Malčín), Чижова (Čížová) и Седлице (Sedlice) – названия сел и городков в радиусе 10–15 километров. И все до известной степени уместны в разговоре о том, как, как повернуть на Будейовици.
Гораждевице (Horažďovice) – это прямой путь дальше на запад (километров 25, на полпути к уже упоминавшемуся бабушкой Клатови) и уже очевидный намек на то, что бабушка видит перед собой дезертира. Рядом с Гораждевице был маленький населенный пункт с названием, похожим на близлежащие Вражу Седлицы – Седлиц (Sedlitz). По всей видимости, и написание Мальчина, и Седлиц в романе – свидетельство либо невнимательности, либо ослабления памяти романиста.
Жандармы в оригинале не живодеры, а ретивы, буквально ражи – rasi (Tam jsou četníci rasi).
— Тогда и туда не ходите. Идите лучше через Радомышль.
Радомышль (Radomyšl) – небольшой красивый город в южной Чехии. Расстояние от предполагаемого места беседы – недалеко от деревеньки Враж (Vráž), 25 километров на юго-запад.
Только смотрите, старайтесь попасть туда к вечеру, жандармы в трактире сидеть будут. Там на улице за Флорианом домик, снизу выкрашен в синий цвет. Спросите хозяина Мелихарка.
Почему-то здесь при переводе опущено название улицы Dolejší ulice (Tam najdou v Dolejší ulici za Floriánkem), буквально Нижняя. На самом деле она действительно существовала в Радомышле в 1915 году и ныне существует, но называется иначе – Сокольска (Sokolská). Домик с названием Флориан также не выдуман Гашеком, он несколько пообветашал за прошедшие сто лет, но, как и прежде, стоит на углу Костельни (Kostelní) и Мальтезске (Maltézské) улиц, кадастровый номер дома – 6. Назван он так в честь святого Флориана – покровителя пожарных и трубочистов. Еще более поразительно то, что и хозяин Мелихарка (pantáta Melichárek, см. комм, о слове pantáta ч. 1, гл. 2, с. 38) также совершенно реальное лицо – Вацлав Мелихар (Václav Melichar), живший именно там, где указано в романе. Все это мы знаем благодаря замечательнейшему человеку Йомару Хонси, который в 2010 году прошел полный путь будейовицкого анабазиса Швейка и, заглянув в Радомышль, сумел найти не только дома и улицы, упомянутые в романе, но и потомков папаши Мелихара и даже побеседовать с ними.
Согласно рассказанной Йомару семейной легенде, Гашек однажды гостил у пана Мелихара в Радомышле, и именно в 1915-м. Возможно, так оно и было, в тот счастливый период, когда Гашек лежал в будейовицком госпитале и время от времени исчезал из него на денек-другой. Хотя изрядное расстояние от Будейовиц до Радомышля (70 км) для автора, путешествовавшего точно так же, как и его герой на своих двоих, не может не смущать.
См. комм, к точно установленному Радко Пытликом совпадению деталей прогулок Гашека и его героя «Они проходили мимо пруда», ч. 2, гл. 2, с. 312.
По совету старухи Швейк пошел, минуя Чижово, в Радомышль, на восток, решив, что должен попасть в Будейовицы с какой угодно стороны света.
От Чижова на восток – это не в Радомышль, а назад в Табор. Очевидно, что Швейк, до того шагавший строго прямо, сделал тут первый маленький кружок, поскольку следом за этим мы его обнаруживаем уже на западе от Чижова в Мальчице. Само Чижово точно на юг от Вража. Вообще, если смотреть на карту, то выглядит все так, как будто бы бравый солдат в самом деле с присущим ему добросовестным идиотизмом и буквально следуя совету бабушки из Вража, пошел наконец-то на юг по направлению к Будейовицам, дошел до самого Чижова, где жандармы – ражи, и, раз ражи, и не пошел, а развернулся через левое ухо и двинул через левое плечо кругом, снова на запад.
Из Мальчина попутчиком у него оказался старик гармонист, Швейк подцепил его в трактире, когда покупал себе водку
Теперь, обойдя Враж и затем нарисовав маленькое колечко над Чижово в момент, когда он разворачивался с юга на запад через север, Швейк пришел в Мальчицы, где купил себе коржалки (si koupil v Malčíně kořalku na cestu). Продолжаем счет пройденного за эти сутки. От Табора до Мальчиц, без учета чижовского разворота, уже добрых 60 километров, ну 57 или 58, что дело не меняет. Швейк – просто чемпион по спортивной ходьбе из Эфиопии, и потрясающе то, что он не прекращает на этом мировом достижении свой марафонский забег дня.
Ярда Шерак отмечает, что в 1915 году в Мальчице имелось всего одно заведение, где можно было купить выпивку – гостинец у Гаргов (Hostinec и Harhů).
Гармонист принял Швейка за дезертира и посоветовал ему идти вместе с ним в Гораждевице
Второй человек за этот день, приняв Швейка за дезертира, советует ему шагать прямо на запад.
См. комм, выше, ч. 1, гл. 2, с. 280.
С. 282
— Идет, дескать, в Будейовицы, в полк. Это из Табора-то! А сам, шаромыжник, сперва в Гораждевице, а оттуда только в Писек. Да ведь это кругосветное путешествие!
Швейк шел всю ночь напролет и только возле Путима нашел в поле стог.
Трудно понять, по какому признаку недоверчивый папаша Мелихар безошибочно определил, что Швейк направится теперь обратно в сторону Писека, но именно так и поступил бравый солдат, потому что под утро, как нам рассказывает Гашек, оказался совсем рядом с Писеком, у Путима. Таким образом, пешеходный баланс суток: Табор – Радомышль – 60 километров на запад с маленьким смещением на юг и Радомышль – Путим – 28 на восток, вновь легонько загибая к югу. Итого – 88 километров не туда. Фантастическая выносливость и сила воли у героя Гашека. Но все время к югу, к югу клонит, и это отрицать невозможно. В сторону Будейовиц.
Стоит так же заметить, что русского французского в виде слова «шаромыжник» в оригинале нет. Папаша Мелихарка называет Швейка rošťák (А to jde, rošťák, napřed do Horažďovíc). То есть не попрошайка он у него, а бездельник, шалопай (чешские синонимы – pobuda, ničema). Хотя почему это слово возникло и именно здесь у ПГБ, понятно, но, кажется, не вполне к месту.
— Какого полка? Куда бог несет?
В оригинале бога нет: — Кат se neseš? Куда тебя несет?
Все трое рассчитывали, что война через месяц-два кончится. Они были уверены, что русские уже прошли Будапешт и занимают Моравию. В Путиме все об этом говорили.
О слухах первой военной зимы и русских в Моравии см. комм., ч. 1, гл. 14, с. 243.
артиллерист в бегах с самой мобилизации. Сам он был крестьянин из Путима, и стог принадлежал ему. Он всегда ночевал здесь, а вчера нашел в лесу тех двоих и взял их к себе.
Завтра утром перед рассветом мать артиллериста принесет поесть
В оригинале крестьянин-артиллерист (dělostřelec) из предыдущего абзаца неожиданно здесь объявляется драгуном – dragoun (přinese panímáma dragounova snídani). ПГБ исправляет это недосмотр Гашека.
Предложение любопытно еще и тем, что здесь в своем прямом и первом смысле в романе употребляется вежливое выражение «матушка» – panímáma. См. комм., ч. 1, гл. 2, с. 38.
потом ребята из Тридцать пятого тронутся в путь на Страконице, у одного из них там тетка, а у тетки есть в горах за Сушицей знакомый
Страконице (Strakonice) – большой южночешский город точно на запад от того стога возле Путима, в котором прячутся беседующие. Километров пятнадцать по прямой. В Страконице на большом машиностроительном заводе ČZ (Česká zbrojovka) помимо всего прочего делали красную мечту каждого советского мальчика – мотоциклы Jawa. Впрочем, основан был этот завод уже после войны, в 1919-м.
Сушице (Sušice) – небольшой город юго-западнее уже упоминавшейся в этой главе Гораждевице (Horažďovice). Расстояние между ними чуть меньше двадцати километров.
— Эй ты, из Девяносто первого, если хочешь, идем с нами, — предложили они Швейку. — Наплюй ты на своего обер-лейтенанта.
В оригинале: «насри» (Vyser se na svýho obrlajtnanta). Любопытно, что в ПГБ 1929, где экспрессивная лексика используется переводчиком свободнее, тоже «наплюй». См. комм, к слову «нужник»: ч. 2, гл. 2, с. 262.
С. 283
Швейк пошел лесами. Недалеко от Штекна он повстречался со старым бродягой, который приветствовал его как старого приятеля глотком водки.
Штекно (Štěkno) или, как он именовался на картах тех времен, Stiekna – ныне это Štěkeň. Большая деревня на запад от Путима, и с нее начинаем подсчет километража второго дня. От стога у Путима набирается 10–11 километров. Необходимо отметить и то, что Швейк с ночи сменил направление на противоположное и снова идет на закат.
Наверное, больше не буду повторять этого, но водка у ПГБ – везде у Гашека коржалка.
пойдем через Страконице, Волынь и Дуб
Предлагается путь от Страконице прямо на юг. До городка Дуб (Dub) 25 километров. Небольшой городок Волине (Volyně) лежит примерно на середине пути от Страконице до Дуба. Как полагает Ярда Шерак, недалеко от него в старой овчарне и заночевал Швейк со своим случайным товарищем. См. комм, далее.
В Страконицах много еще честных дураков, которые, случается, не запирают на ночь дверей, а днем там вообще никто не запирает. Пойдешь к мужичку поболтать – вот тебе и штатская одежа.
Ничем не объяснимое искажение оригинального текста (Jdou někam teď v zimě к sousedovi si popovídat, a ty máš civil hned). «Ушли люди в это зимнее время к соседям поболтать, вот тебе и гражданка».
Когда раздобудем штатскую одежу, твои штаны и гимнастерку можно будет продать еврею Герману в Воднянах.
Вот и намечается круг номер два. Водняни (Vodňany) – городок на восток от Дуба, практически на одной широте с Путимом и Писеком. Только южнее и того и другого. Но ближе, ближе к конечной цели. От утреннего стога под Путимом на целых 18 километров ближе к Ческим Будейовицам. Любопытно, что, даже расставшись с бродягой, Швейк очень близкое к намеченному им колечко и опишет. См. комм, ниже: ч. 2, гл. 2, с. 288.
Отсюда часа четыре ходу до старой шварценбергской овчарни, — развивал он свой план. — Там у меня пастух знакомый – старик один. Переночуем у него
Князья Шварценберги – крупнейшие землевладельцы в южной Богемии, которым принадлежала в ту пору едва ли не треть всех здешних лесов, полей и рек, а также заводов, газет и пароходов.
Это самый трудно опознаваемый отрезок швейковского анабазиса, поскольку указание на местоположение старой овчарни князей Шварценбергов никому до сих пор не удалось найти в документах той эпохи. Возможно, просто не искали. В любом случае, все предположения современными исследователями вопроса делаются на основании слов бродяги о четырехчасовом переходе от Штекно плюс то описание местности, которое дал Гашек, рассказывая об утреннем бегстве бравого солдата из овчарни. См. комм, ниже: ч. 2, гл. 2, с. 288.
Таким образом. Ярда Шерак полагает, что овчарня находилась немного северо-западнее Волине; именно этот город и увидел невдалеке от себя справа Швейк, утром следующего дня зашагав на восток. Впрочем, у Радко Пытлика и Йомара Хонси иной вариант. Свою точку они ставят немного восточнее, на северо-западе от другого южночешского городка Скочице (Skočíce).
В любом случае, пройденное расстояние за этот день можно определить с вполне достаточной достоверностью. От стога у Путима до Штекно 10–11 километров и еще 15–16 (четыре часа ходу, как предупреждал бродяга) от Штекно до овчарни. Итого, где-то 25 километров. С учетом предыдущего дня общая протяженность пути 88+25 = 113 километров.
Стоит отметить, что в одну из своих отлучек из будейовицкого госпиталя весной 1915-го Гашек и сам ночевал в овчарне у Netolice (Нетолице). См. комм, ниже: ч. 2, гл. 2, с. 311.
помнил еще рассказы своего деда о французских походах,
В оригинале скорее «о битвах с французами» (vypravoval о francouzských vojnách). Речь идет о периоде 1804–1815 гг. и наполеоновской армии.
С. 284
А вот сын Яреша, дед старого Яреша, сторожа рыбного садка из Ражищ что около Противина
Третье по счету упоминание деда Гашека по материнской линии. См. комм., ч. 1, гл. 2, с. 33. А также комм., ч. 1, гл. 14, с. 230.
— Вот с ума спятил! Тянет его в Будейовицы, и все тут, — ответил за Швейка бродяга.
В оригинале бродяга говорит Ale chyt ho rapi – это полная калька немецкого выражения er hat den Rappel bekommen – ему дурь в голову ударила; он спятил, он рехнулся.
Свистнем какую ни на есть одежонку, а там все пойдет как по маслу!
На самом деле ни здесь, ни ранее в этой главе бродяга не говорит про кражу. Он все время, когда заходит речь о гражданке, использует глагол splašit (Nějakej civil splašíme), то есть «добудем, достанем».
Долгие войны уже бывали. Наполеоновская, потом, как нам рассказывали, шведские войны, семилетние войны.
Под шведской войной имеется в виду Тридцатилетняя война (1618–1648), которая первый и последний раз видела этот северный народ вовлеченным в центрально-европейские дела. Первый и последний, но уж так глубоко, что память о зверствах, безобразиях и бесконечных грабежах стала частью народного сознания. У Гашека в романе эта первая общеевропейская война упоминается неоднократно, чаще всего в шуточном у него контексте военно-полевой евгеники. См. комм., ч. 2, гл. 3, с. 352 и ч. 3, гл. 3, с. 321.
Семилетняя война (1756–1763) началась как конфликт Пруссии и Австрии из-за Силезии, но приняла масштабы мирового с военными действиями не только в Европе, но и в северной Америке и Индии с участием центрально-европейских государств, а также Англии, Франции и России. Впрочем, для чехов, понятно, это было местное, свое несчастье.
С. 285
А наши бары – так те прямо с жиру бесятся.
В оригинале старик говорит: «А нашим барам все новенькое подавай» (Dyťvona i ta naše vrchnost už roupama nevěděla co dělat). Roup или roupama – это острица. Сочное выражение буквально означающее: «все глисту заняться нечем», возникло из-за того, что лезут эти паразиты по ночам у детей из известного места, как будто любопытство их мучает, свежих ощущений ищут.
Старый князь Шварценберг ездил только в шарабане, а молодой князь, сопляк, все кругом своим автомобилем провонял.
Этот пассаж позволил Ярде Шераку (JŠ 2010) идентифицировать, кому именно из Шварценбергов принадлежит овчарня. В 1915-м молодой наследник соответствующего возраста (25 лет) был только в глубоко-крумловской ветке рода. Таким образом, старый князь – это Ян II Непомук князь Шварценберг (1860–1938), крумловский воевода, а молодой «сопляк», соответственно, его сын Адольф Ян (1890–1950).
Ярда Шерак весьма убедительно отказывает в правдоподобии и версии Радко Пытлика о том, что это были другие – северные или орлицкие Шварценберги. Наследник в этой ветви князь Карел VI (Karel VI. kníže Schwarzenberg) родился в 1911-м и едва ли мог наполнять бензиновой вонью какието окрестности перед войной, тем более погибнуть на сербском фронте со своим автомобилем в 1914-м, как утверждает известный биограф Гашека. Скорее всего, это случилось с его отцом, еще довольно молодым в ту пору «старым князем» Карелом V (Karel V. kníže Schwarzenberg, 1886–1914).
Стоит заметить, что орлицкие Шварценберги были верными сынами Чехии и после нацисткой оккупации отказались стать гражданами Третьего рейха. Все княжеское имущество было реквизировано нацистами. Ныне эта ветвь – единственная сохранившаяся ветвь древнего франконского дворянского рода из Зайнсхайма.
Какой у народа может быть военный дух, когда государь не короновался, как говорит учитель из Стракониц. Пусть теперь втирает очки кому хочет. Уж если ты, старая каналья, обещал короноваться, то держи слово!
Старик вспоминает о том, что венский государь в 1871-м дал задний ход со знаменитой Фудаменталкой и коронованием королем всех чехов как актом принятия документа. Согласие Франца Иосифа на это в сентябре 1871-го и отказ от собственного решения через месяц в октябре того же года было однозначно воспринято чехами как надувательство. См. комм., ч. 1, гл. 2, с. 31.
Можно себе представить степень нанесенной обиды и чувство оскорбленного национального достоинства, если случился этот внезапный разворот на 180 в самую горячую пору подготовки к грядущей славной коронации. Знаменитый чешский композитор Бедржих Сметана (Bedřich Smetana), например, специально к событию целую патриотическую оперу сочинил об основательнице Праги королеве Либуше, которая так и называлась «Либуше» («Libuše»). Увы, премьеру пришлось отложить до другого торжественного случая.
Здесь уместно также обратить внимание на то, что корона чешских королей, под которой Франц Иосиф не захотел скрепить новый федерализм, называется короной Св. Вацлава (Koruna Sv. Václava, или Svatováclavská koruna) и превращает помазанного в короля Богемии. При этом имеется в виду не одна лишь одноименная западная часть Чехии, а все чешскоязычные земли – собственно Богемия, а также восточная Моравия и северо-восточная Чешская Силезия. Такая двойственность понятия нередко приводит к ненужной путанице.
— Да и раньше так было, — сказал бродяга. — Помню, в Кладно служил жандармский ротмистр Роттер.
Второе упоминание в романе знаменитого жандарма-собаковода из Писека. См. комм., ч. 1, гл. 3, с. 51. Следует отметить, что история Швейка о Роттере из книги первой и рассказ бродяги из книги второй очень похожи один на другой.
С. 286
Направился я к долине Качака в лес
Качак (Kačák) – речка, левый приток реки Берунки (Berounky). Протекает в окрестностях Кладно, поблизости от которого в ее течении образовался большой рыбный пруд (Turyňský rybník) – результат опускания почв над старыми угольными выработками. Забавно, что далее по течению эту же речку зовут Лоденице (Loděnice). См. также комм., ч. 4, гл. 4, с. 291.
Через час пришел сам пан ротмистр с жандармами, отозвал собаку, а мне дал пятерку и позволил целых два дня собирать милостыню в Кладненской округе.
Здесь пятерка – именно пять крон pětikorun (dal mně pětikorunu). См. комм, по поводу слова «пятерка» (pětka): ч. 1, гл. 8, с. 90.
Я пустился прямо к Бероунковскому району, словно у меня под ногами горело, и больше в Кладно ни ногой.
Бероунковский – район, соседствующий на юге с кладнеским, с центром в городе Берун (Beroun).
а на радостях весь день хлещет с вахмистром водку.
В оригинале просто «весь день выпивает», а что именно, не уточняется (а jen celej den s vachmistrem z radosti chlastal).
— в Липнице жандармский вахмистр жил под самым замком, квартировал прямо в жандармском отделении.
Липнице над Сазавой – городок, в котором Гашек жил именно тогда, когда писал эти самые строчки. И не где-нибудь, а в гостинце Инвальда под старым полуразрушенным замком. См. комм., ч. 2, гл. 1, с. 256, а также комм., ч. 1, гл. 8, с. 96 и ч. 1, гл. 9, с. 116.
А я, старый дурак, думал, что жандармское отделение всегда должно стоять на видном месте, на площади или где-нибудь в этом роде, а никак не в глухом переулке. Обхожу я раз дома на окраине. На вывески-то не смотришь. Дом за домом, так идешь. Наконец в одном доме отворяю я дверь на втором этаже и докладываю о себе: «Подайте Христа ради убогому страннику…» Светы мои! Ноги у меня отнялись: гляжу – жандармский участок!
«Старый дурак» в оригинале скорее простофиля того же возраста – dobrák stará.
А сам анекдот – небольшая модификация истории, рассказанной бродягой из ранней дорожной зарисовки Гашека «В местной тюрьме» («V obecním vězení» – «Národní listy odpolední», 1903).
«Kdo to věděl», pokračoval tulák, «tabulku s nadpisem Četnická stanice opravovali a byla pryč. Četníci hráli v karty a ti se na mne podívali. Poníženě prosím, chudý vandrovní…». Tak jsem dostal hned čtyři dni
Кто же знал, — продолжал бродяга, — что вывеску с надписью «Жандармский участок» унесли в починку и ее не было на месте. Жандармы играли в карты и прямо вылупились на меня, когда я начал: – Подайте Христа ради убогому страннику… Тут же и получил четыре дня ареста.
Второй этаж – не ошибка и не описка. Замок в Липнице располагается на вершине скалистого холма, и дома, стоящие у его подножья, словно бы лепятся к довольно крутому увалистому склону и, соответственно, забавно, как бы буквой «г» устроены. Вход на уровне второго этажа (плечо «г») – на макушке скального валуна, а первый этаж находится уровнем ниже на затылке (ножка буквы «г»). Здесь полное ощущение того, что Гашек описывает тот самый розовый домик, который на деньги от продаж «Швейка» купил в Липнице незадолго до своей смерти.
Полетел я со всех лестниц, так и не останавливался до самых Кейжлиц.
Кейжлице (Kejžlice) – небольшая деревенька в четырех километрах на юго-запад от Липнице.
С. 288
Среди ночи Швейк встал, тихо оделся и вышел. На востоке всходил месяц, и при его бледном свете Швейк зашагал на восток, повторяя про себя: «Не может этого быть, чтобы я не попал в Будейовицы!»
Выйдя из леса, Швейк увидел справа какой-то город и поэтому повернул на север, потом опять на юг и опять вышел к какому-то городу. Это были Водняны. Швейк ловко обошел его стороной, лугами, и первые лучи солнца приветствовали его на покрытых снегом склонах гор неподалеку от Противина.
Здесь мы возвращаемся к овчарне Шварценбергов, которая могла быть расположена, по версии Ярды Шерака, северо-западнее Волине (Volyně), а по версии Йомара Хонси и Радко Пытлика – северо-западнее Скочице (Skočíce).
В первом случае, согласно приведенному фрагменту, путь Швейка таков: шагая на восток, на выходе из леса он увидел справа от себя Волине, затем, поднявшись на север и опустившись на юг – опять справа Водняни (Vodňany), после чего по ту же руку Противин. Во втором варианте Волине заменяется на Скочице, но тут совсем почти не остается места для плавного колебания север-юг.
Километраж первого варианта – окрестности Волине – окрестности Водняни – 26 километров, окрестности Водняни – окрестности Противина (Protivín) – 8 км. Итого, 34 км. Второй вариант короче, поскольку короче первое плечо – окрестности Скочице – окрестности Водняни – 7 километров, итого всего 15.
Но по несчастной случайности, вместо того чтобы идти от Противина на юг – к Будейовицам, стопы Швейка направились на север – к Писеку.
От Противина до Ческих Будейовиц – 37 километров, можно вспоминать, что от Табора, откуда Швейк начал свой путь, до Будейовиц было куда дальше – 60 километров (см. комм., ч. 2, гл. 1, с. 276). Более трети пути позади, несмотря ни на что. Иными словами, не останови Швейка жандарм в Путиме, он бы непременно доказал нам то, что провозгласил Гашек (ч. 2, гл. 2, с. 278) – все пути ведут в Будейовици и только туда. Кругами, спиралькою на юг.
К полудню перед ним открылась деревушка. Спускаясь с холма, Швейк подумал: «Так дальше дело не пойдет. Спрошу-ка я, как пройти к Будейовицам».
Входя в деревню, Швейк очень удивился, увидев на столбе около крайней избы надпись: «Село Путим».
Швейк сделал второй полный круг, и поскольку его через минуту арестуют и не дадут успешно дотопать до Будейовиц, вдохнув в старую пословицу новую жизнь и смысл, подведем итоги с начала дня. Первый вариант: старт возле Волини – финиш у Путима – 34+12 = 46 км. Переход от Скочице до Путима 15+12 = 27. Теперь добавим 113 километров предыдупщх двух дней и получаем, соответственно, 158 или 140. И то и другое впечатляет. И совершенно нереально даже для крепкого и привычного к ходьбе человека. Даже если спать по 6 часов, и 18 часов в сутки пилить, при наименьшем из возможных скочинском варианте нужно это делать с хорошей средней скоростью 2,6 км в час, не отдыхая и вообще не останавливаясь ни на секунду. Будем считать, что герою Гашека песня помогает гнуть наперекор физике и физиологии.
Ну а с высоты птичьего полета тропа Швейка после Вража, возле которого он встретил добрую бабушку, выглядит как неправильная восьмерка с дополнительной шапочкой на севере у Чижова и основной парой колец, нарисованных вниз, в южном, будейовицком направлении.
Общий же путь бравого солдата и основные топологические ориентиры следующие. Из Табора на запад до Вража, от Вража до Чижова на юг, разворот восток – северо-запад в окрестностях Чижова, теперь на запад до Мальчиц и от них на юго-запад в Радомышль, из Радомышля – на юго-восток к Путиму. Конец первого дня и первого круга в стоге. День второй: из Путима на запад до Штекно, от Штекно (версия первая) на юго-запад к Волине, (версия вторая) на юго-восток в Скочице. Конец второго дня в овчарне Шварценбергов. День третий: от овчарни Шварценбергов на восток к Воднянам, от Воднян на север к Противину, от Противина на северо-запад к Путиму. Конец второго большого круга и самого анабазиса.
К сказанному остается добавить последнее замечание: как само приключение, так и его отдельные подробности, по всей видимости, были навеяны автору книги его собственными длительными самоволками из будейовицкого госпиталя, весьма частыми весной 1915-го. Разница лишь в географии. Сам Гашек колобродил много южнее, не удаляясь от Будейовиц более чем на 20–25 километров к северу. Хотя, случалось, точно так же, как и его герой, возвращался в казармы под конвоем. См. комм, ниже: ч. 2, гл. 2, с. 311.
Дальше он уже ничему не удивлялся. Из-за пруда, из окрашенного в белый цвет домика, на котором красовалась «курица» (так называли кое-где государственного орла), вышел жандарм – словно паук, проверяющий свою паутину.
Герб Австро-Венгрии, эта самая «курица», чрезвычайно напоминал своим видом двуглавого российского орла.
Что же касается жандармского отделения, освященного этой черной двухголовой птицей (под которой обычно красовалась двуязычная надпись – c.k. četnická stanice / k.k. gendarmerie station), то в Путиме, как пишет на своем сайте местный краевед Václav Pixa (Вацлав Пикса, ), ее никогда не существовало, за исключением краткого периода нацистской оккупации, но это уже во время Второй мировой войны.
С. 292
Чем дальше жандармский вахмистр Фландерка писал протокол, тем яснее становилась для него ситуация.
Гашковеды предполагают, что фамилия начальника мифического жандармского отделения могла быть заимствована Гашеком у одного пражского знакомого, типографского рабочего Франтишека Фландерки (František Flanderka).
«So melde ich gehorsam wird den feindlichen Offizier heutigen Tages, nach Bezirksgendarmeriekommando Pisek, überliefert» / Доношу покорно, что неприятельский офицер сегодня же будет отправлен в окружное жандармское управление в город Писек (нем.)/
«Доношу покорно» – безусловно, верно по смыслу, но на деле «melde ich gehorsam» есть не что иное как уставное выражение «осмелюсь доложить», столь любимое Швейком (см. комм., ч. 1, гл. 7, с. 86). И едва ли именно здесь в переводе требовалась вариация.
— Согласно вашему приказанию, господин вахмистр, питанием мы обеспечиваем только тех, кто был приведен и допрошен до двенадцати часов дня.
— Но в данном случае мы имеем дело с редким исключением, — веско сказал вахмистр.
Здесь точно так же, как это происходит у Гашека с воинскими званиями, все жандармские в авторском тексте – чешские, а в речи героев – немецкие дериваты. Так в первом предложении местный Шерлок Холмс у собственного ефрейтора (závodčí) – pane vachmajstr, во втором, у самого Гашека уже strážmistr (důstojně řekl strážmistr).
Отправьте кого-нибудь в трактир «У кота» за обедом для него.
В небольшом городке Путиме, как пишут местный краевед Вацлав Пикса и неутомимый путешественник Йомар Хонси, во времена Швейка к услугам граждан имелось всего лишь три господы: «У Срнков», «У Павлов» и «Старая» («U Srnků», ныне «U Cimbury»), «U Pavlů» а «Stará hospoda»). Заведения с названием «На Кошаке» («Na Kocourku») или похожего нет и не было. Ее трудную роль во время съемок знаменитого фильма о Швейке Карела Стеклы (Karel Stekly) 1958 года взяла на себя типичная сельская пивная «На Панской» («Na Panské»).
С. 293
Вы читали в «Национальной политике» о поручике артиллерии Бергере
«Национальная политика» – см. комм., ч. 1, гл. 2, с. 43.
Посмертно награжден золотой медалью «За храбрость»
Золотая медаль за храбрость – см. комм., ч. 1, гл. 14, с. 195. По поводу оказанной поручику чести непреклонный блогер D-1945 как-то заметил:
Золотой медалью «За храбрость» на тот момент (1914–1915) поручик награжден быть не мог, медаль «За храбрость» – она солдатская. Офицеры стали ею награждаться лишь с 1916 года с особой буквой «К» на ленте. Кстати, в Российской империи в то же время стали награждать Георгиевским крестом офицеров, также с особой отметкой на ленте – лавровой жестяной веточкой.
С. 295
Установлено, что среди них есть много русских чехов
См. комм, о чехах на русской Волини, ч. 2, гл. 1, с. 266.
С. 296
инструкция для платных осведомителей из местного населения, зачисленных на службу при жандармском отделении.
В оригинале: začíslené na službě při četnické stanici, где зачисленные (začíslené), еще один русизм из лексикона бывшего комиссара Ярослава Романовича. Правильно по-чешски – přijmout, zařadit. Миколаш Затовканюк (MZ 1981) в своей замечательной статье приводит пример этого же русизма в тексте еще одно «русского» чеха-писателя Рудольфа Медека: «rechnung» je začíslí na stravu… — «rechnung» – зачисление на довольствие. См. также комм., ч. 1, гл. 14, 197 и 198 и ч. 2, гл. 2, с. 278.
Утопая в массе этих изобретений австрийского министерства внутренних дел, вахмистр Фландерка имел огромное количество «хвостов».
В оригинале «хвосты» – немецкий дериват restů. Комм, к этому слову и его переводу: ч. 1, гл. 9, с. 117.
С. 297
ибо к тому времени в его голове не будет хватать многих винтиков,
В оригинале диапазон вариантов шире – poněvadž bude mít buď о kolečko víc, nebo míň, то есть, «к тому времени у него в голове будет либо на шарик больше, либо на шарик меньше».
С. 298
Придя к заключению, что невозможно завербовать кого-нибудь оттуда, где начинается Блата, потому что там весь народ меднолобый
Блата – Blata (Blatsko), буквально Болота, Трясина. Так называется из-за некогда многочисленных, но давным-давно уже осушенных болот равнинная часть южной Чехии, простирающаяся от городов Собеслав (Soběslav) и Весели над Лужницей (Veselí nad Lužnicí) на севере до Ческих Будейовиц (České Budějovice) на юге и от Тына над Влтавой (Týna nad Vltavou) на западе до Йндржихова Градца (Jindřichův Hradec) на востоке. Вотчина Шварценбергов.
Местные жители традиционно считаются неуступчивыми упрямцами. Поэтому меднолобые, в оригинале: tvrdá palice.
взять к себе на службу деревенского подпаска по прозванию Пепка-Прыгни
Не совсем понятно, почему деревенский пастух pasák (službu obecního pasáka) Гашека потерял самостоятельность и стал у ПГБ ниже званием – подпасок.
Пепка, Пепик (Pepik) – уменьшительное от Йозеф. Дурачок-пастух – тезка бравого солдата Швейка и отца Ярослава Гашека. В ПГБ 1929 был Петькой.
— Знаешь, Пепка, кто такой «старик Прогулкин»?
Старик Прогулкин (starej Procházka) – смешная игра слов, связанная с тем, что Procházka в чешском это и прогулка, и одна из самых распространенных фамилий Прохазка. Как это прозвище прилепилось к императору Францу Иосифу, не может толком объяснить никто. Долгое время бесспорной считалась версия о том, что ее появление связано с подписью к газетной фотографии «Прогулка на мосту» (Procházka nа mostě), изображавшей прогулку императора со свитой по новому, только что открытому мосту Франца Иосифа в Праге, ныне мост Легии (см. комм., ч. 1, гл. 2, с. 44). Такая фотография, работы отца основателя чешской репортажной фотографии Рудольфа Брунера-Дворжака (Rudolf Bruner-Dvořák, 1864–1921), датированная 1901 годом, действительно существует, фигура императора в белом парадном кителе с широкой орденской лентой и плюмажем над головой, на фоне оравы мужчин в черных тройках и штатских котелках, сразу бросается в глаза. Чего нельзя сказать о легендарном заголовке. Никто из исследователей вопроса так и не смог отыскать эту судьбоносную подпись в пражских газетах тех дней. Долгое время под подозрением был «Пражский иллюстрированный курьер» («Pražský illustrovaný kurýr») Яна Баштыра (Jan Baštýř), однако, увы, материалы, Йомара Хонси, просмотревшего и отсканировавшего не так давно все номера «Курьера», в которых освещался императорский визит в Прагу 1901 года, ни нужного фото, ни требуемой надписи на страницах этого издания не выявили. Следующему исследователю вопроса предстоит теперь переворошить подшивки не одной конкретной, а всех популярных газет и издания июня 1901-го. У тех же, кто никогда не видел нужды в этом, существует другая легенда о давнем глашатае по фамилии Прохазка, который с середины восемнадцатого века разъезжал по улицам города на коне, объявляя о скором появлении кортежа императора, таким образом, по мнению некоторых историков, имя слуги перенеслось на императора. К сожалению, и у этой ныне популярной версии нет покуда документальных подтверждений.
Меня же простой просмотр старых номеров «Пражского иллюстрированного курьера», отсканированных Йомаром, навел на мысль о том, что заголовка такого и не надо было. Череда бесконечных фото Франца Иосифа, из номера в номер, целых три один за другим с кратким перекуром, 161, 162 и 164, гуляющего и чего-то разглядывающего то тут, то там в самых разных концах Праги сама собой, естественным образом рождает образ фланера и зеваки. Старого Прохазки. Старика Прогулкина.
В любом случае важнее происхождения прозвища его реальное смысловое наполнение и значение. Об этом пишет Ярда Шерак (JŠ 2010), замечая, что прозвище Старик Прогулкин, несмотря на официальный статус оскорбления чести и достоинства Его Величества, на деле вовсе не имело какого-то особого, намеренно унижающего или оскорбляющего оттенка, а было элементарной и по здравому рассуждению совершенно необидной фамильярностью со стороны подданных венского государя. Что равно справедливо и в отношении другого прозвища Франца Иосифа Первого, имевшего хождение среди чехов – Франта Пепик Едничка (Franta Pepík Jednička).
С. 299
жесткая постель, одиночка и три дня в неделю на хлеб и воду.
В оригинале: наказан жесткими нарами в одиночке и тремя днями поста (Byl za to disciplinárně potrestán tvrdým lůžkem o samovazbě a ďemi posty), то есть три дня вообще на одной воде.
«Видать, наши в Сербии опять обделались – вахмистр сегодня больно молчаливый».
В оригинале чуть-чуть посильнее – «просрали» (Naši to zas někde v Srbsku prosrali). В ПГБ 1929 c отточиями: «Наши опять, должно, в Сербии п…». См. комм., ч. 2, гл. 1, с. 263.
С. 300
«Ишь ты какой, — снова подумал вахмистр. — Небось решил вывернуться!» — и выпалил, как из сорокадвухсантиметровки.
Сорокадвухсантиметровка – это знаменитая австрийская гаубица 42 cm L/15 Küstenhaubitze М. 14, производившаяся на заводах Шкода (Škoda) в Пльзене, самая мощная пушка из всех когда-либо стоявших на вооружении Австро-Венгрии (вес 105 тонн, длина ствола 6,29 метров, дальность стрельбы 14 километров, обслуживающий расчет 27 человек). По своим параметрам ближайшая родственница немецкой Большой Берты. Первоначально была сконструирована как орудие береговой обороны, способное пробивать броню самых лучших тогдашних броненосцев, и первое из произведенных орудий действительно было вмонитровано вместе с поворотной платформой в скалу у австрийского адриатического порта Пула (Pula, на императорских и королевских военных картах итальянский вариант названия порта – Pоla).
Однако из-за того, что никакие вражеские дредноуты австрийскими портами после начала войны не заинтересовались, вторую серийную сорокадвухсантиметровую пушку было решено установить уже на железнодорожную платформу и применить на суше. Первый снаряд этого монстра австрийской артиллерии (весом более тонны – 1020 кг) был выпущен в январе 1915 года при осаде железнодорожной станции Тарнов на восточном фронте. Феерический эффект выстрела монстра сделал для целого поколения (ZA 1953) выражение «бахнуть из сорокадвухсантиметровки» синонимом ошеломляющей неожиданности.
С. 301
— Утром мы отвезем вас в Писек, — проронил он как бы невзначай. — Вы были когда-нибудь в Писеке?
— В тысяча девятьсот десятом году на императорских маневрах.
Детально исследовавшие вопрос Годик и Ланда (HL 1998) подтверждают как сам факт проведения больших маневров у Писека в 1910 году, так и участие в них 91-го пехотного полка.
См. также комм, по поводу участия бравого солдата в предвоенных ученьях австро-венгерской армии, ч. 3, гл. 3, с. 160.
См. также другие упоминания, по всей вероятности, этих же самых маневров, комм., ч. 3, гл. 2, с. 103 и ч. 3, гл. 4, с. 205.
С. 303
Вахмистр остался в караульном помещении и сел рядом со Швейком на пустой постели жандарма Рампы, который стоял в наряде и должен был до утра обходить окрестные села.
Очевидно, что «стоять в наряде» и «до утра обходить» – никак не совмещающиеся во времени и пространстве действия. В оригинале: který měl do rána službu. To есть Рампа был до утра дежурным или на дежурстве.
Сама фамилия Rampa (četník Rampa) будет еще раз использована в этой главе для совершенно иного персонажа – трактирщика Рампы (starej hostinskej Rampa na Vinohradech) См. комм., Ч. 2, гл. 2, с. 321.
В настоящее время он уже сидел в Противине, в трактире «У вороного коня»
В оригинале U černého koně. Ярда Шерак (JŠ 2010) полагает, что такой в Противине не существовал.
С. 304
— У вас моя школа, ефрейтор! — с гордостью провозгласил вахмистр.
В припадке самолюбования и высокопарности начальник тут оникает (см. комм., ч. 1, гл. 3, с. 48 и здесь же, ч. 2, гл. 2, с. 279) своему подчиненному: Oni mají mou školu, pane závodčí. «Изволите принадлежать моей школе».
и просит прислать ему бутылку контушовки
Контушовка (Kontušovka) – очень крепкий (содержание спирта до 60 %) и очень сладкий анисовый ликер родом из Польши. Оригинальное название – Kontuszówka от слова kontusz. Контуш – популярный у польской шляхты вид верхней одежды, нечто приталенное, среднее между плащом и халатом с разрезами на рукавах у плеч, что позволяло легко и быстро превращать форму выходного дня в боевой пальто-жилет с закинутыми на спину рукавами в случае необходимости срочно защитить дворянскую честь, а также родину и веру. В боевой обстановке носился подпоясанный кушаком, в расслабленном – распахнутым так, чтобы был виден из-под контуша дорогой кафтан. Контуш (в переводе кунтуш) упоминается еще в одном из эпизодов романа Гашека, см. комм., ч. 3, гл. 4, с. 219.
Основные вкусовые ингредиенты конштушовки в классическом варианте – анис и кориандр. Вводятся в виде масел. Подслащивается все медом. Типичная наливка и флагманский продукт того столь ненавистного фельдкурату Кацу сорта спиртного, что «изготовлен евреями холодным способом на фабрике». См. комм., ч. 1, гл. 10, с. 146. Был весьма популярен в годы первой чешской республики, сейчас большая редкость.
С. 305
Он поднялся и, качаясь из стороны в сторону, с пустой бутылкой в руке направился в свою комнату, бормоча:
— Если б-бы я сразу не поп-пал на п-правильный п-путь, могло бы совсем другое п-получиться.
Грубое искажение смысла. В оригинале последняя фраза – Kdyby se byl nedostal na ne-nepravou drrráhu, tak to mohlo všechno jinak dó-dopadnout. Не попал на неправильный. То есть имеется в виду не пан вахмистр, а бравый солдат: «Если бы не ступил на неверный путь, все бы могло быть по-другому». Понравился, в общем, шпион жандарму.
Керосиновая лампа в караульном помещении еще коптила.
В оригинале: Petrolejová lampa na strážnici ještě koptila. Использование глагола koptit не в смысле «пачкать», «чернить», а «чадить» – čoudit, čadivě kouřit, согласно убедительному объяснению Миколаша Затовканюка (MZ 1981) – очевидное влияние русского языка.
А равно и слово komnata (Strážmistr pokynul závodčímu, а když oba vyšli do vedlejší komnaty), употребленное автором в нейтральном контексте вместо pokoj, místnost в этой же главе (ПГБ с. 291: Вахмистр кивнул головой ефрейтору, и, когда оба вышли в соседнюю комнату…). В стандартном чешском komnata – это русский эквивалент торжественного «покои, зала» – komnaty královského dvora, kardinálské komnaty и т. д.
С. 306
Нам доподлинно известно, что ваш сын – браконьер и господские дрова ворует.
В оригинале старухин сын-браконьер никакие господские дрова не ворует, а собирает хворост в господском лесу – а chodí nа dříví do panskýho.
С. 307
— Ладно уж, я вам помогу, господин ефрейтор; вчера небось я опять здорово набуянил?
Здесь в приступе уже самоуничижения начальник вновь «оникает» подчиненному. Já jim, pane závodčí, pomůžu. «Не дозволят ли они, милостиво, помочь им». См. здесь же комм., ч. 2, гл. 2, с. 304.
Николай Николаевич на будущей неделе будет в Пршерове.
Николай Николаевич Романов (1856–1929) – дядя русского императора Николая II. Человек гвардейского роста и стати. Великий князь. В описываемое время – верховный главнокомандующий всеми сухопутными и морскими силами Российской Империи (с 1914 по 1915). Позднее кумир русских монархистов в эмиграции. С большим пиететом и нежностью описан Иваном Буниным в совершенной во всех отношениях «Жизни Арсеньева». См. отрывок из бунинского описания похорон Николая Николаевича в комм, к слову «гимнастерка», ч. 1, гл. 10, с. 127.
Пршеров (Přerov) – город в центральной Моравии, немного юго-восточнее Оломоуца. И существенно восточнее городка Наход в Богемии, вокруг скорого захвата которого русскими вертелись тайные разговоры конца 1914 года. См. комм., ч. 1, гл. 15, с. 243.
Еще вы сказали, что очень скоро все лопнет, повторятся гуситские войны, крестьяне пойдут с цепами на Вену.
Войны чешских протестантов (гуситов) с католиками всей Европы. В период с 1420 по 1434-й гуситское действительно в массе своей крестьянское войско под водительством сначала легендарного Яна Жижки (Jan Žižka), а после его смерти – не менее талантливых народных выдвиженцев отразило пять последовавших один за другим крестовых походов. Чехов сломить не получалось, но и у чехов не было сил выйти за пределы страны и распространить новую веру на соседей; в результате стороны пошли на компромисс, и в 1436 году в Йглаве было объявлено о подписании соглашения (Basilejská kompaktáta) с папой и Священной римской империей о даровании определенных прав гуситам. В частности, подтверждалось равное со священниками право мирян причащаться вином. Таким образом, символ гуситской веры – чаша (kalich) на время восторжествовала в Чехии. Засверкала не только на гуситских храмах, но и на фронтонах домов или в оконных витражах, одному из таких во втором или в третьем этаже в доме на скромной пражской улице обязана своим названием и любимая пивная Швейка «У чаши» («U kalicha»).
Надо заметить, что все основные события этих крестовых походов (křížové výpravy proti husitům) имели место на территории Чехи и на Вену с цепами никто не ходил. Да и вообще это был первый большой конфликт с массовым применением огнестрельного оружья – бомбард и аркебуз.
а император Вильгельм – зверь.
Восприятие германцев вообще как дрессированной своры примитивных и кровожадных варваров, а императора Вильгельма II как их безжалостного и неуравновешенного предводителя было характерным для народов тогдашней Европы. Да и могло ли быть иначе в контексте публичных высказываний императора вроде того, что прогремело во время отправки немецкого экспедиционного корпуса для участия в подавлении Боксерского восстания в Китае (Bremerhaven, 27 июля 1900).
Kommt ihr vor den Feind, so wird derselbe geschlagen! Pardon wird nicht gegeben! Gefangene werden nicht gemacht! Wer euch in die Hände fällt, sei euch verfallen! Wie vor tausend Jahren die Hunnen unter ihrem König Etzel sich einen Namen gemacht, der sie noch jetzt in Überlieferung und Märchen gewaltig erscheinen läßt, so möge der
Name Deutscher in China auf 1000 Jahre durch euch in einer Weise bestätigt werden, daß es niemals wieder ein Chinese wagt, einen Deutschen scheel anzusehen!
Враг, которого вы встретите, будет побежден. Никакой милости не будет. Не будет никаких военнопленных. Любой, кто попадет в ваши руки, будет уничтожен. Точно так же как тысячи лет тому назад гунны под предводительством короля Аттилы прославили своими действиями свое имя в веках, сделали его частью истории и легенд, точно так же и вы прославите имя германца в Китае, прославите такими делами, после которых уже никогда ни один китаец не посмеет косо посмотреть на германца.
То же самое и эта развалина, «старик Прогулкин», которого нельзя выпустить из сортира без того, чтобы он не загадил весь Шенбрунн»
Шенбрунн (Schloss Schönbrunn) – летняя резиденция австрийских императоров в Вене. Величественный дворец и необъятный парк.
С. 308
— Где вы только подцепили эту глупость, что Николай Николаевич будет чешским королем?
Николай Николаевич – см. комм, здесь же ч. 2, гл. 2, с. 307.
Сама же мысль вполне в духе популярных тогда идей некоторых из лидеров партии младочехов. См. комм., ч. 1, гл. 1, с. 32.
С. 309
— Иисус Мария! — воскликнула Пейзлерка. — Пресвятая богородица! Мария Скочицкая!
В оригинале покороче: «Ježíšmarjá», vykřikla Pejzlerka, «panenko Maria Skočická!». Дева Мария из Скочице – знаменитая и почитаемая икона девы Марии, согласно легенде единственный предмет, сохранившийся благодаря своей святости нетронутым среди пожара, спалившего дотла в марте 1672 года замок тогдашних владельцев иконы графов Штернберков (Šternberk), что в южночешском городе Скочице, — в свою очередь населенный пункт, многократно упоминаемый в этой главе ранее.
С. 310
Вахмистр между тем переписывал свой рапорт, который он ночью дополнил кляксами, размазав их по тексту, словно мармелад.
В оригинале действие, произведенное вахмистром прошлой ночью, определяется так: rozlízal (doplňoval kaňkami, které rozlízal i s rukopisem, jako by na papíře byla marmeláda), Tо есть «украсил кляксами, которые вместе с чернильными строчками слизывал языком, как будто это было варенье».
С. 311
Видите, вот как составляются доклады. Здесь все должно быть. Следствие, милейший, не такая уж простая штука, и главное – умело изложить все в докладе, чтобы в высшей инстанции только рот разинули. Приведите-ка его ко мне. Пора с этим делом покончить.
— Итак, господин ефрейтор отведет вас в окружное жандармское управление в Писек.
В оригинале особое звучание в этих прощальных абзацах создается при помощи использования не народных дериватов, а казенного немецкого в чешской речи:
Видите, вот как составляются доклады – tak vidějí, taldile se píšou berichty…
отведет вас в окружное жандармское управление в Писек – «odvede … pan závodčí», pronesl vážně к Švejkovi, «do Písku na bezirksgendarmeriekommando».
Писекское жандармское управление, согласно (JH 2010), находилось во времена Швейка в ныне уже несуществующем здании окрестной управы на Большой площади (Velké náměstí)
Согласно предписанию, полагается отправить вас в ручных кандалах
В оригинале: želízka (Podle předpisu máte dostat želízka), T. e. просто кандалы. Сейчас под желизкой однозначно понимаются наручники. Неоднократно будут упоминаться далее на всем протяжении дороги в Писек.
— Счастливо оставаться, — мягко сказал Швейк. — Спасибо вам, господин вахмистр, за все, что вы для меня сделали. При случае черкну вам письмецо.
В оригинале Швейк оникает (см. комм., ч. 1, гл. 3, с. 48): «Так spánembohem«, řekl Švejk měkce, «děkuji jim, pane vachmajstr, za všechno, co pro mne udělali, a když bude příležitost, tak jim budu psáti«.
С. 312
случай с мясником Хаурой из Кобылис
Кобылиси (Kobylisy) – во времена Швейка небольшой населенный пункт за северной границей Праги. Ныне спальный район столицы. Здесь на границе с соседним районом Либень (Libeň) на крутом повороте дороги Прага – Дрезден в мае 1942 году был смертельно ранен жестокий нацистский наместник Богемии и Моравии Рейнхард Гейдрих (Reinhard Heydrich). И после этого убито множество невинных людей уже нацистами на территории местного стрельбища (Коbуliská střelnice).
Очутился он раз у памятника Палацкому на Морони и ходил вокруг него до самого утра, думая, что идет вдоль стены, а стене этой ни конца ни краю.
На Морани (Na Moráni) – небольшая улица, идущая от южной оконечности Карловой площади в сторону Влтавы к площади Палацкого (Palackého náměstí). Памятник историку и стороннику славянской автономии внутри империи Франтишеку Палацкому (František Palacký), открытый в 1907 году на этой площади, был еще новостью во времена бравого солдата. Бронзовый мыслитель и «отец чехов» действительно сидит, прижавшись спиной к массивной каменной конструкции с отходящими от нее вправо и влево высокими серповидными лучами. С пьяных глаз вполне может вообразиться кому-то бесконечной гранитной стеной. От Кобылис до Морани путь неблизкий, километров десять.
Оба места также связывает история Второй мировой войны. Буквально в двух шагах от Морани в православном храме святых Кирилла и Мефодия на Рессловой улице укрывались убийцы Гейдриха Ян Кубиш (Jan Kubiš) и Йозеф Габчик (Jozef Gabčík). И тот и другой погибли при захвате храма нацистами.
Дополнительно о Палацком см. комм., ч. 1, гл. 1, с. 32 ич. 3, гл. 2, с. 95.
Они проходили мимо пруда, и Швейк поинтересовался, много ли в их районе рыболовов, которые без разрешения ловят рыбу.
— Здесь одни браконьеры, — ответил ефрейтор.
Вся дальнейшая история в основных деталях – пересказ происшествия, случившегося с самим Ярославом Гашеком в апреле 1915-го. В одну из своих долгих отлучек из будейовицкого госпиталя будущий автор «Швейка» четыре дня провел в гостях у своего знакомого железнодорожника Шаха (Šach) в Противине. Все пропив и проев, будущий романист в одиночку отправился пешком назад в Будейовици по траектории, очень напоминающей швейковскую (север – запад – юг – восток), только закрученную южнее: Противин (Protivín) – Ražice (Ражице) – Netolice (Нетолице) – Zliv (Злив) – Hluboká nad Vltavou (Глубока над Влтавой). Как пишут не лишенные сентиментальности биографы, возможно это было прощанье с местами детства. Уже в окрестностях Будейовиц у большого пруда рядом с местечком Ческе Врбне (České Vrbné) Гашека остановил жандарм – вахмистр из Воднян, которого Гашек уболтал зайти с ним в придорожную пивную. Однако, в отличие от путимского ефрейтора, реальный вахмистр и после пивной не утерял бдительности и дошел с Гашеком до госпиталя, чтобы убедиться, не дезертир ли встреченный им солдат. К счастью, оказалось, всего лишь ходок в самоволку. По иронии судьбы придорожная пивная, в которой реальный Гашек пытался споить реального вахмистра, называлась «У русского царя» («U ruského cara») – в память о визите Александра I в имение князей Шварценбергов во время наполеоновских войн.
Отметим, что в оригинале крупнотоннажная конструкция «рыболовов, которые без разрешения ловят рыбу» отсутствует. И Швейк, и его конвоир используют одно и то же слово браконьер – pytlák. Šli kolem rybníka а Švejk se zájmem otázal se závodčího, jestli je hodně pytláků ryb v okolí. «Zde je to samý pytlák»
Я думаю, не мешало бы пропустить по рюмочке.
В оригинале у Гашека «пропустить полета» – že nám štamprle nemůže škodit. Štamprle (или шутливо štamprdle) – ликерная стопочка, стопарик объемом в 40 или 50 граммов. Дериват от немецкого слова Stamperl.
В романе мелькает в истории еще одного пьяницы. См. комм., ч. 3, гл. 4, с. 209.
С. 315
хозяин постоялого двора уже едва держался на ногах, настойчиво предлагая сыграть в «железку»
В оригинале игра «краски» – ferbl (chtěl neustále hrát ferbla). См. комм., ч. 1, гл. 9, с. 111.
С. 316
Дежурный вахмистр послал за начальником управления ротмистром Кенигом.
Реальным начальником жандармского управления в Писеке был и до войны, и во время войны хороший знакомый Гашека, кинолог и заводчик, многократно упоминаемый в романе, ротмистр Теодор Роттер (Theodor Rotter). См. здесь же ранее, ч. 2, гл. 2, с. 285 и комм., ч. 1, гл. 3, с. 51.
С. 317
— Ага! Ром, контушовка, «черт», рябиновка, ореховка, вишневка и ванильная.
Из этого ряда коржалок и ликеров, так или иначе упоминавшихся в комментариях, стоит выделить только одну еще невиданную и неочевидную – черт (čert). Это очень густой горько-сладкий ликер с основой в виде настойки на горьких травах (hořký bylinný likér), некогда весьма популярный в Чехии. Темно-коричневый цвет и характерная густота достигается тем, что начальную настойку на горьких травах подслащивают смесью сахарного (свекловичного) сиропа с картофельным крахмалом. Получается очень плотно, но не очень сладко. А крепость обычная, не превышающая 40 градусов, так что комментарий по поводу «черта» в ПГБ 1929 «особенно крепкая настойка» – не вполне верен. Относится к категории диджестивов (žaludeční likér).
Приковать себя кандалами к арестованному и прийти вдребезги пьяным!
В оригинале последние слова говорятся по-немецки: Přijít ožralý, total besoffen. Сначала констатация по-чешски – «прийти пьяным», а затем уточнение уже по-немецки – total besoffen – совершенно пьяным.
— О вас пойдет донесение в суд, — коротко бросил ротмистр. — Господин вахмистр, посадить обоих! Завтра утром приведите их ко мне на допрос
К провинившемуся ефрейтору ротмистр обращается на вы, а своему вахмистру «оникает» (см. комм., ч. 1, гл. 3, с. 48):
«О vás půjde bericht к soudu», stručně řekl rytmistr, «pane strážmistr, zavřou oba muže, ráno je přivedou к výslechu»
С. 318
Черно-желтые горизонты подернулись тучами революции. В Сербии и на Карпатах солдаты целыми батальонами переходили к неприятелю. Сдались Двадцать восьмой и Одиннадцатый полки.
Черный и желтый – цвета австрийского флага.
Об истории пленения в Карпатах весной 1915-го значительной части 28-го пражского пехотного полка (3 апреля) и 36-го младаболеславского пехотного полка (27 мая) см. комм., ч. 3, гл. 1, с. 10.
Здесь лишь отмечаем в очередной раз рваную, все время дергающуюся хронологию романа. Метель, через которую пробивались Швейк и пьяный жандарм-ефрейтор, явление не характерное для апреля и уж тем более мая в южной Чехии. Таким образом, в очередной раз время действия в романе неожиданно проваливается в будущее.
