ГЛАВА 1
ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ШВЕЙКА В ПОЕЗДЕ
С. 255
В одном из купе второго класса скорого поезда Прага – Чешские Будейовицы ехало трое пассажиров
Есть все основания полагать, что поезд на Будейовицы отправился с нынешнего Центрального вокзала (Hlavní nádraží), а в ту пору вокзала Императора Франца Иосифа (Nádraží císaře Františka Josefa). Своим фасадом с парой черных башенок, снабженных часами, вокзал и тогда смотрел, и ныне смотрит как раз на тот самый парк (Vrchlického sady), в котором ловкий Благник увел для Швейка злополучного полковничьего пса. См. комм., ч. 1, гл. 14, с. 227 и с. 232.
С. 256
Два года тому назад на Северо-Западном вокзале у одной дамочки украли детскую колясочку
Северо-западный вокзал (Severozápadní nádraží) – вместе с вокзалами Императора Франца Иосифа и Государственным (Státní nádraží, ныне Масарика (Masarykovo nádraží, составлял во времена Швейка троицу главных железнодорожных ворот города. С Северо-западного вокзала отправлялись поезда в Берлин и Вену. Географически вокзал находился в Карлине у самой границы с Нове Место. Этот тот самый район с названием «Флоренци», полный злачных мест и сомнительных заведений, в одном из которых окончательно напиваются солдаты, конвоировавшие Швейка к фельдкурату Кацу. См. комм., ч. 1, гл. 10, с. 132.
Новоренессансное здание вокзала с римским триумфальным портиком и множеством скульптурных композиций очень мешало строительству пражской скоростной магистрали север – юг, современная стрела которой шла на смену железнодорожным путям прошлого века. Частично разобранное здание, объявленное неожиданно памятником культуры, еще довольно долго маялось под боком скоростной дороги, но в 1985-м все-таки пошло на слом. Сейчас на месте бывшего вокзала функциональная автомагистраль и клочок столь же функционального парка. Так что некуда повесить мемориальную доску, свидетельствующую о том, что именно с Северо-западного вокзала 25 августа 1921-го писатель Ярослав Гашек, только что закончивший первую часть романа о Швейке, навсегда уехал из Праги. Вышел утром из дома со жбаном для пива, встретил на углу своего знакомого и тезку, художника Панушку (Jaroslav Panuška), и укатил с ним в Светла над Сазавой (Světlá nad Sázavou), чтобы никогда уже не возвращаться. В компании Панушки дотопал, по дороге инспектируя все пивные и корчмы, от Светлой до Липниц и остался там под старым замком жить и писать.
но воры были настолько благородны, что сдали девочку в полицию на нашей улице
Северо-западный вокзал располагался на приличном расстоянии от любого из предполагаемых районов и мест жительства Швейка – как от Виногради, так и от центральной части Нове Место (см. комм., ч. 1, гл. 5, с. 64). Зато очень близко, меньше километра, от квартиры Франты Сауэра (Franta Sauer) в Жижкове (Jeronýmová ulice 324/8), где Ярослав Гашек жил весной 1921-го, трудясь над первой частью романа. Так что, возможно, здесь на секунду авторские мысли смешались с прямой речью героя.
не спуская глаз с голого черепа штатского, сидевшего напротив поручика с «Нейе Фрейе Прессе» в руках
Нейе Фрейе Прессе (Neue Freie Presse) – большая и солидная венская газета, издававшаяся без перерыва 64 года (1864–1938). После оккупации Австрии нацистами была закрыта как проеврейский печатный орган. И в самом деле, среди сотрудников и редакторов газеты в разное время было немало талантов с неарийской кровью, в том числе пара отцов-основателей сионистского движения – Макс Нордау (Мах Nordau) и Теодор Герцль (Theodor Herzl). Оба трудились корреспондентами в Париже. Впрочем, главный критик и оппонент газеты при ее жизни тоже не годился в штурмовики – по тем же этническим соображениям. Это был поэт, драматург, журналист, литератор и издатель сатирического журнала «Die Fackel» Карл Краус (Karl Kraus) – сын чешских евреев из городка Йичина (Jičín). Как замечает Бржетислав Гула (BH 2012), Краус с пафосом, весьма характерным для людей его эпохи и рода занятий, называл «Нейе Фрей Пресс» величайшим печатным позором со времен изобретения самой печати, такая уж эта газета, по его мнению, была продажная и подлая. Что, впрочем, для эпохи тоже было в порядке вещей.
С. 257
Мне здорово не везет, все равно как некоему Нехлебе с Неказанки, что ходил в трактир «Сучий лесок».
Улица Неказанка (Nekázanka). См. комм., ч. 1, гл. 15, с. 249.
«Сучий лесок». В оригинале: «В сучьем лесочке» («V čubčím háji») – одна из немногих пивных, которую до сих пор не удалось идентифицировать ни с помощью старых адресных книг, ни газетных объявлений давних времен. Ждем.
А утром-то я заметил, братцы, что лежу на нарах!
Нары. В оригинале здесь очередной сочный немецкий дериват. Pryčna (к ránu pozoroval, že jsem na pryčně). От немецкого Pritsche – полка, нары.
У ПГБ во всех редакциях 1929,1956 и 1963 трогательное, имея в виду русского читателя тех времен, пояснение: «на нарах – то есть в полицейском участке».
попробовал прочистить себе трубку петушиным пером из султана на каске полицейского.
См. комм, о головных уборах австрийских полицейских ч. 1, гл. 5, с. 62.
Трубка – в оригинале немецкий дериват fajfka (Pfeife). Это то же самое слово, которое используется для самого оскорбительного из всех способов определения денщика. См. комм., ч. 1, гл. 10, с. 135. Происходит это от того, что в немецком Pfeife – это и трубка, и дурак, и оба значения были восприняты чешским.
Поручик невольно заскрежетал зубами, вздохнул, вынул из кармана шинели «Богемию»
«Богемия». См. комм., ч. 1, гл. 7. с. 83.
и принялся читать сообщения о колоссальных победах германской подводной лодки «Е» и ее действиях на Средиземном море.
Германская подводная лодка «Е» – редкий случай грубой ошибки в идеологически не беспристрастном, но обстоятельном и дельном комментарии к «Швейку» Бржетислава Гулы (BH 2012), присвоенном, по всей видимости, в удобных политических обстоятельствах безо всякой критики целиком и полностью Зденой Анчиком (ZA 1953). Гула утверждает, что для обозначения германских подлодок времен Первой мировой использовались все буквы латинского алфавита, что неверно. Все до единой немецкие подлодки обозначались одной буквой U (Unterseeboot) с последующим номером. Например, лодка, потопившая в мае 1915 года британский пассажирский лайнер «Лузитания» («Lusitania») с американским гражданами на борту, — поворотное в цепи событий, повлекших за собой вступление в войну Соединенных Штатов Америки, называлась U-20. А вот прославившаяся на Средиземном море у берегов Турции была следующей по порядку и называлась U-21. Буква «Е» в «Швейке» – либо описка-оговорка Гашека, либо еще одна нами не понятая шутка веселого автора.
Упоминание о действиях германских подлодок в Средиземном море позволяет в очередной раз синхронизировать действие романа с реальным временем. Совершенно точно известно, что на этом морском театре военных действий германские подводные лодки появились лишь в апреле 1915-го. Небольшой собственный австро-венгерский подводный флот, базировавшийся в Адриатике, не был способен ни технически, ни тактически выйти к берегам Турции для противодействия англо-французской операции по захвату проливов Босфор и Дарданеллы (Галлиполийская операция). А наиболее громкие победы германских лодок – это и вовсе май 1915-го, когда 25-го и 27-го, действуя с исключительным бесстрашием, команда U-21 за пару дней потопила у Галлиполийского полуострова один за другим два английских броненосца – «Триумф» (HMS «Triumph») и «Маджестик» (HMS «Majestic»).
Все эти события и даты очень хорошо увязываются со всеми теми, что всплывают в разговоре поручика Лукаша со Швейком и с торговцем хмелем паном Венддером в главе 14 первой части романа. См. комм., ч. 1, гл. 14, с. 208 и 219. И очень плохо – с датой 20 декабря 1914-го, которую Швейк поставил под письмом, сообщающим о возврате денег пани Вендлеровой. См. комм., ч. 1, гл. 14, с. 224. Но даже если на последнюю и не обращать совсем никакого внимания, считая пивным или иного сходного рода недоразумением, хронология романа не становится от этого совсем уже гладкой и последовательной, поскольку германские морские подвиги последних дней мая, упоминаемые в первой главе второй книги, плохо сочетаются с мелькающими много позднее в романе другими более ранними реальными событиями. Расстрел Йозефа Кудрны – 7 мая 1915 (комм., ч. 2, гл. 3, с. 383), вступление в войну Италии – 23 мая 1915 (комм., ч. 3, гл. 2, с. 79).
— Простите, сударь, не изволите ли вы быть господином Пуркрабеком, агентом из банка «Славия»?
Сударь – в оригинале vašnosti (Dovolte, vašnosti, neráčíte být pan Purkrábek). Аналог русского вежливого, но простонародного «вашество». См. обсуждение ч. 1, гл. 3, с. 48, где ранее было переведено как «ваша милость».
Фамилия Пуркрабек (Purkrábek) будет еще раз дана уже случайному персонажу из ч. 2, гл. 3, с. 407. «Тонда, да ведь это я, Пуркрабек из Шестнадцатого запасного!»
Банк «Славия» (Vzájemná, kapitály а důchody pojišťující banka Slavia) – один из старейших и первый вообще чешский страховой банк, основанный в 1868 году. См. комм., ч. 1, гл. 14, с. 227. Особенно преуспевал после войны, имея множество отделений как в Чехии, так и за границей, включая открытый в 1928-м филиал в Нью-Йорке. Национализирован в 1945-м. После пражской бархатной революции имя унаследовано и традиции возрождены современным страховым обществом «Славия» («Slavia pojišťovna»).
Банк был кормильцем двух поколений Гашеков. Отец Ярослава Йозеф Гашек оставил место школьного учителя математики, поступив в банк «Славия» статистиком в 1889-м (см. комм., ч. 1, гл. 9, с. 105). Здесь же недолго промаялся сам Ярослав (1902–1903), зато его младший брат Богуслав проработал с 1907-го до самой своей смерти в 1924-м.
См. также комм, о первом в жизни жалованье Гашека, ч. 1, гл. 6, с. 74.
С. 258
А один фельдшер, — продолжал он неумолимо, — говорил в кафе у «Шпирков»
В варианте 1956 название было еще в единственном числе – у «Шпирека». Здесь, в ПГБ 1963, как в оригинале и в реальной жизни, уже во множественном. «У Шпирков» («U Špírků») – кофейня с танцзалом на улице Козна (Kožná, 1024/14) в Праге (Старе Место). Существует и сейчас с тем же именем и на том же месте.
Остается лишь пожалеть, что неверное число в названии семейной пивной (ч. 1, гл. 3, с. 50) не было исправлено подобным же образом переводчиком.
С. 259
— Господин поручик, — спросил генерал, — в каком военном училище вы обучались?
— В пражском.
В оригинале: kadetní škola (kde jste navštěvoval kadetní školu?) – кадетское училище. Здание Пражского кадетского училища (С. а. К. Kadetní škola) сохранилось и находится на границе пражских районов Градчани (Hradčany) и Дейвице (Dejvice) – ул. Марианских бастионов (Mariánské hradby, 221). И по-прежнему принадлежит военным, только ныне чешским, а не австрийским.
— Лукаш.
— Какого полка?
— Я служил…
— Благодарю вас. Речь идет не о том, где вы служили. Я желаю знать, где вы служите теперь?
— В Девяносто первом пехотном полку, господин генерал-майор. Меня перевели…
Как справедливо подмечал необыкновенно внимательный блогер D-1945, подобный набор вопросов военного человека военному возможен только в том случае, если Лукаш переведенный из 73-го в 91-й полк, следует к новому месту службы в гражданской одежде. Иначе все, что требовалось узнать господину генералу, сказали бы за Лукаша его петлицы, цвет которых в австрийской армии однозначно определял принадлежность к конкретной части. См. также комм., ч. 1, гл. 15, с. 248.
Вместе с тем, блогер bt_7a справедливо возражает, ссылался на слово «шинель», упомянутое в тексте русского перевода буквально парой абзацев выше (с. 275): «Поручик невольно заскрежетал зубами, вздохнул, вынул из кармана шинели “Богемию”». Но так только в переводе. У Богатырева. А у самого Гашека – из кармана просто плаща, оно же легкое пальто, (plášť – z pláště). Вот оригинал:
Nadporučíkovi bezděčně zacvakaly zuby, vzdychl si, vytáhl z pláště “Bohemii”
Строго говоря, plášť сам по себе еще не шинель, он может подразумевать любую верхнюю одежду с длинными полами, включая рабочий халат и даже белый халат врача (pracovní р.; bílý lěkařský р.), шинелью он становится когда появляется уточнение (vojenský р.) У Гашека в романе в явном смысле «шинель» слово plášť может употребляться и само по себе, и с определением.
Например, выпив еврейский коньяк, Швейк укладывает себе под голову просто plášť (ч. 3):
Švejk vlezl opatrně do svého vagonu, a ukládaje se na svůj plášť a baťoch, řekl к účetnímu šikovateli a к ostatním: “Jednou se vám jeden člověk vožral a prosil, aby ho nebudili…”
A вот попав к своим в плен, оценивает уже русский vojenský plášť (ч. 4, гл. 1):
V noci dospěl к tomu přesvědčení, že ruský vojenský plášť je teplejší a větší než rakouský
В других книгах Гашека, например в «Партии мирного прогресса», plášť определенно мирное, гражданское пальтецо.
Например, вот что говорится о пане Йозефе Валенте:
Nosil plášť tak podivně sešívaný, že se zdálo, že je rozdělen na pole jako šachovnice
Носил пальто такого удивительно покроя, что казалось, будто оно разделено на клетки, как шахматная доска.
Таким образом, оригинал, в отличие от перевода, оставляет поле для разных интерпретаций, что, впрочем, не отменяет и возможности очередной из множества несообразностей в романе. За то и любим.
С. 260
написал на его плеши чернильным карандашом
Чернильный карандаш. То, что выглядит как незатейливая калька с чешского inkoustová tužka (napsal inkoustovou tužkou), no всей видимости, диалектное (Питер, Новгород, русскоязычная Прибалтика), то есть имеющее некоторое распространение название химического карандаша. Стоит заметить, что уже во времена появления ПГБ 1929 определение «чернильный» не было общепринятым. Смотри запись в «Книге прощания» Ю. К. Олеши (М.: Вагриус, 1999, с. 95), датированную 1930-м:
И горе было тому, кто пробовал писать химическим карандашом, который в детстве назывался анилиновым.
Однажды ехал он из Штирии, где портняжил, в Прагу через Леобен и вез с собой окорок, который купил в Мариборе.
Речь идет о Нижней Штирии, южной части австрийской провинции, которая после окончания войны в 1918 году отошла к Королевству сербов, хорватов и словенцев, у нас известному больше под именем Югославия. Город Марибор или, как он во времена Швейка официально назывался, Marburg an der Drau – столица южной Штирии. Место кровавых столкновений австрийского гражданского большинства и вооруженных словенцев при разделе Австро-Венгрии в 1918 г.
Леобен (Leoben) – город в австрийской Штирии и железнодорожный узел, в 60 километрах на север от Граца. До Вены от него еще 160 километров на север.
Когда проезжали Святой Мориц и портной начал отрезать себе ломтики от окорока
Так в оригинале: Svatý Mořic (když si u Svatýho Mořice začal). Очевидно, что в указанных обстоятельствах – путешествие из Нижней Штирии в Богемию – речь никак не может идти об одноименном швейцарском курортном местечке Sankt Moritz, что лежит в 600 километрах западнее от прямой дороги с юга на север (Марибор – Прага). Как совершенно справедливо предположил Йомар Хонси (JH 2010), речь, видимо, идет об австрийском городке и железнодорожной станции Санкт-Михель (Sankt Michael), расположенной в четверти часа езды от Леобена по дороге из Марибора. Гашек сам проследовал через эти места в 1905 году, возвращаясь с друзьями из поездки к Средиземному морю. Возможно, первая часть названия в его памяти осталась, а от второй лишь начальная буква «М».
Этим же путем проехал и Швейк из раннего рассказа о службе денщиком у фельдкурата Клейншродта «Бравый солдат Швейк достает церковное вино» («Dobrý voják Švejk opatřuje mešní víno»). Там отряженный за восемью литрами красного из Нижней Австрии (osmilitrový soudek mešního vína z Vöslavy) бедняга понял задание буквально и двинул из Тренто (Trident), что в современной Италии, в австрийский город Бад-Феслау (Bad Vöslau); успешно его проехал и был счастливо остановлен только в предместье Вены – Корнойбурге (Korneyburg). См. комм., ч. 1, гл. 9, с. 118.
С. 261
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, через пять минут мы в Таборе. Поезд стоит пять минут. Прикажете заказать что-нибудь к завтраку?
В оригинале ни слова не говорится о продолжительности стоянки. Только о том, что через пять минут Табор. Poslušně hlásím, pane obrlajtnant, že jsme za pět minut v Táboře. Nepřikážete objednat něco к snědku?
Табор (Tábor) – город в южной Чехии. Сейчас что-то около 35 тысяч жителей. Некогда (в XV веке) цитадель самых стойких ортодоксальных гуситов – таборитов. Возмутителей как чешского, так и европейского спокойствия. Ныне просто красивый город с древними городскими воротами и выдающейся суровой башней (см. комм, здесь же: ч. 2, гл. 1, с. 266). Примерно в полутора-двух часах езды от Праги поездом.
С. 261
Железнодорожник счел своим долгом объяснить Швейку устройство всего механизма аварийного аппарата
Механизм аварийного аппарата (mechanismus aparátu na poplach) – по всей видимости, калька. Понятно, что речь идет о русском стоп-кране. То есть железнодорожник счел своим долгом объяснить Швейку принцип действия стоп-крана.
С. 262
— Начальник станции вам все разъяснит, — решил кондуктор. — Это обойдется вам в двадцать крон.
Пассажиры тем временем вылезли из вагонов, раздался свисток обер-кондуктора
В оригинале в первом предложении, поближе к прямой речи, немецкий дериват – konduktér, а во втором в авторском тексте все слова чешские – vrchní průvodčí. Старший проводник.
Однажды, когда государь император посетил Жижков
Речь идет об императорском визите, состоявшемся в апреле 1907 года. К приезду его величества в Жижкове, тогда самостоятельном городе (см. комм., ч. 1, гл. 13, с. 175), у границы с соседствующей Прагой были сооружены триумфальные ворота на центральном Карловом проспекте (Karlova třída), ныне улице Сейферта (Seifertova ulice). Современники предпочли имя поэта и нобелевского лауреата Ярослава Сейферта (Jaroslav Seifert) имени в веках потерявшегося чешского короля Карла IV (Karel IV).
некий Франта Шнор остановил его карету, бросившись перед государем императором на колени
Неутомимый исследователь старых адресных книг Ярда Шерак пишет (JŠ 2010):
V Praze moc Šnorů nežilo, pouze dvě rodiny, ale na Žižkově žila skutečně jedna rodina Šnorů: Otec František *1847 a byl písařem (officiant, Schreiber), měl syna Františka *1873.Jeden z těchto Františků si mohl kleknout před kočár. Dále zde byl syn Karel *1886 – ten mohl být tím hostinským «U kamenáče».
В Праге Шноров было не много, всего две семьи, а вот в Жижкове в ту пору жила только одна семья Шноров – отец Франтишек 1847 года рождения был писарем и имел сына Франтишека 1873 года рождения. Кто-то из них и мог упасть перед каретой на колени. Был и еще один сын – Карел 1886 года рождения, который, возможно, и был тем самым гостинским из «У Каменаче».
К этому нужно добавить, что Карел Шнор – хозяин гостинца «У Каменаче» (U Kamenáče, Husitská, 39, čp. 74), расположенного рядом с домом, где жил Франта Сауэр (см. комм, здесь же: ч. 2, гл. 1, с. 256), оставил веселые воспоминания о том, как и какие авансы натурой он выдавал Ярославу Гашеку в первые дни написания «Швейка». Ну а благодарность Гашека, как говорится, налицо.
надо было на соседней улице, которая относится уже к району комиссара Краузе
В ПГБ 1956, по всей видимости, опечатка Каруса. В ПГБ 1929 было самое верное – Крауса (policejního radu Krause, здесь род. падеж от Kraus).
И в любом случае, советник полиции (policejní rada) и комиссар (komisař) – вовсе не одно и то же.
Кроме того, кажется важным замечание Ярды Шерака о существовании полицейского инспектора в Жижкове с очень похожей фамилией – Краузе (Jindřich Krause), проживавшего, согласно старым адресным книгам, в Жижкове на улице Лупачова (Lupáčova), дом 12. Возможно, это еще одно подтверждение того, что у Гашека дым редко бывает без огня.
С. 263
Наполеон при Ватерлоо опоздал на пять минут и очутился в нужнике со всей своей славой.
В ПГБ 1929: опоздал на пять минут и п… всю свою славу. П… — надо полагать, «просрал». В оригинале, между тем, именно так, как в ПГБ 1963: очутился в сортире (а byl v hajzlu s celou svou slávou). См. комм., ч. 1, гл. 8, с. 158 и гл. 15, с. 213.
Что же касается отношения Гашека к отточиям в случае применения крепкого словца, см. комм, ч. 1, Послесловие, с. 250.
Но возвращаясь к Наполеону, как справедливо замечено в Примечаниях (ZA 1953), под Ватерлоо 18 июня 1815 года император и его войска задержались не на пять минут, а на целых три часа. Из-за дождя, сыпавшего всю ночь, вместо намеченных первоначально 9 утра французская атака на армию Веллингтона началась лишь в полдень, когда просохли дороги и поля. В результате, прекрасный план разбить Веллингтона до подхода прусской армии под командованием Блюхера не был реализован. Три упущенных часа оказались критическими. Пруссаки подоспели на помощь готовым уже бежать англичанам, и сдаваться пришлось французам.
Это второе упоминание битвы в романе. Как и первое, связано у Гашека с дерьмом. См. комм., ч. 1, гл. 1, с. 28 по поводу любимого словечка гостинского Паливца.
Швейк рассказал случай с одним из своих знакомых, неким Франтишеком Мличеком из Угржиневси под Прагой
Угржиневс (Uhříněves) – во времена Швейка небольшой населенный пункт (městys или městečko) на юго-востоке Праги. С 1974 года – часть столицы, входит в 22-й административный округ.
Франтишек Мличек в оригинале: Mlíčka Františka, где первое слово родительный падеж от Мличко (Mlíčko). Фамилия (буквально «молочко»), которую Гашек будет щедро раздавать в этой части романа героям рассказов Швейка. См. комм., ч. 2, гл. 3, с. 391.
когда он пришел в Гостивар в гости к огороднику Ванеку, подрался там и об него измочалили арапник.
Гостиварж (Hostivař) – еще один бывший городок на юго-востоке, ныне ставший частью Праги (его делят округи 10 и 15). Впрочем, намного раньше Угржиневс (в 1922 году). Расстояние между Гостиваржем и Угржиневсом по прямой километра три. Для сравнения, от центра Гостиваржа до пивной «У Чаши» одиннадцать или двенадцать.
Огородник Ванек (к Vaňkovi zahradníkovi) – а может быть, и даже вероятнее всего, садовник Ванек. Позднее это имя будет вновь дано персонажу первого плана, фельдфебелю (старшему писарю у ПГБ) Ванеку. Подробнее о нем см. ч. 2, гл. 4, с. 426.
Арапник. В оригинале: bejkovec. См. комм., ч. 1, гл. 13, с. 178.
В ПГБ 1929 была сделана попытка более точного перевода: «измочалили об него плеть из воловьих жил». Невозможно не признать, что и у вола, и у быка эта «жила» общая, разнятся только варианты употребления.
С. 264
— Несколько лет тому назад начальником станции Свитава был пан Вагнер. Вот был живодер! Придирался к подчиненным и прижимал их где мог, но больше всего наседал на стрелочника Юнгвирта
Свитави (Svitavy) – город в Моравии на реке Свитава (Svitava), во времена Швейка населенный преимущественно немцами. Отсюда и фамилии с неродной чешскому буквой «W» – Вагнер (Wagner) и Юнгвирт (Jungwiit).
Йомар Хонси (JH 2010) замечает, что именно в Свитави родился герой уже совсем другого времени – Оскар Шиндлер (Oskar Schindler), для которого это был Zwittau. Все то же нечешское «w».
С. 266
он мясник у Старой башни
В оригинале не башня, а ворота – brána (řeznický mistr od Staré brány). Скорее всего речь идет о старых городских воротах в Таборе – Бехинские ворота (Bechyňská brána), к торцу которых, несколько, впрочем, поодаль, и в самом деле пристроилась котновская башня (věž Kotnov), напоминание об исчезнувшей одноименной крепости.
великодушно одолжил ему пять крон на билет и на другие расходы
В оригинале: pětka. То есть пять золотых или 10 крон. См. комм., ч. 1, гл. 6, с. 74.
— Если попадете, солдатик, к русским в плен, кланяйтесь от меня пивовару Земану в Здолбунове.
В конце XIX столетия (1868–1880) около 16 тысяч семей чехов, привлеченных льготами царского правительства для желающих осваивать нетронутые земли на западе современной Украины (освобождение на 20 лет от налогов, освобождение от воинской повинности, разрешение на культурную и религиозную автономию и т. д.), перебрались из Австро-Венгрии на русскую Волынь. Такое было начало, дальше больше. Селились чехи на всем пространстве от Луцка до Житомира (Дубно, Ровно и т. д.), покупали земли, как им и было обещано, по льготным ценам, и на этих землях занимались земледелием и промышленным производством. Последний род деятельности охватывал уже всю современную Украину от Бердичева до Краматорска и Луганска, но главной индустриальной столицей чешской диаспоры был безусловно Киев, где заложенные выходцами из Богемии и Моравии заводы начала века стала основной всяческих и всевозможных будущих «Радаров» и «Красных экскаваторов». Таким образом, к началу XX века на западе Российской империи образовалась целая чешская колония: села, деревни с костелами, школами, библиотеками, господами, а в городах – с заводами, складами, магазинами и собственной газетой в Киеве «Чехослован». Около ста тысяч человек по данным (AM 2012) к началу Первой мировой. К сожалению, эта попытка привить Восточной Европе немного Западной обернулась для смельчаков-славян драмой длиной в семьдесят лет. Особенно на Волыни. Именно эта территория с началом Первой мировой стала зоной яростных боев между австрийцами и русскими. Первые считали русских чехов предателями, вторые – потенциальными. Многие чехи призывного возраста из семей чешских эмигрантов, для того чтобы избежать такого клейма, записались в русскую армию. Именно они и составили ядро Чешской дружины, превратившейся в конце концов в ненавидимый большевиками Чешский легион (см. комм., ч. 1, гл. 11, с. 153). После окончания войны и раздела Волыни первое, чего лишились чехи-переселенцы на советской стороне, – это права на культурную автономию, язык и школы. Потом пришли колхозы, расстрелы и весь обычный предвоенный набор. После начала Второй мировой несчастные люди оказались между немецкими нацистами и украинскими националистами. Жгли деревни и убивали чехов и те и другие, хотя и по разным идеологическим соображениям. После освобождения в 1944-м многие из тех, что остались в живых, были призваны в 1-й Чехословацкий армейский корпус, сформированный незадолго до этого на территории СССР. В 1947-м после изгнания из Чехии судетских немцев была инициирована на государственном уровне ЧССР и СССР массовая реэмиграция чехов. Значительная часть колонистов (около 40 тысяч), надеясь на лучшую долю на пока еще бесколхозной, буржуазной исторической родине, согласилась вернуться и была размещена чешским правительством в районах, еще недавно населенных чешскими немцами. Но и на этом беды людей, когда-то храбро двинувших с детьми и женами на восток в поисках счастья, не закончились. С наступлением коммунистической эры в Чехословакии эти слишком много видевшие и знавшие чехи стали объектом преследования режима уже на исторической родине.
Здолбунов – город на территории нынешней Украины в районе расселения чешских колонистов конца XIX века. Примерно в десяти километрах на юг от Ровно. Это крупный железнодорожный узел и тут некоторое весьма непродолжительное время в пересыльном лагере при станции содержался взятый в плен 24 сентября у местечка Хорупань будущий автор «Швейка».
«Пивовар Земан» – пивоварня братьев Вацлава и Йозефа Земанов (Václav а Josef Zeman), хорошо развернувшихся на Волыни, находилась чуть севернее Здолбуново, в местечке Квасилово, ровно на полпути до Ровно. В указанное время передать привет можно было только Вацлаву. Йозеф Земан ушел в мир иной в 1892-м, брат Вацлав пережил его на 44 года и умер в 1938-м, в тогда еще польском Луцке, за год до того, как его тамошняя успешно работавшая пивоварня была национализирована пришедшими из СССР коммунистами (JH 2010).
Любопытно, что распространенная чешская фамилия Земан (от zeman – что-то вроде британского сквайра, дворянин по званию ниже барона) очень часто мелькает в довоенных рассказах Гашека. И среди прочих героев попадается даже полный тезка волынского Земана – предприниматель Вацлав Земан (obchodník Václav Zeman) в рассказе «Сиротка и тайная его мать» («Osiřelé dítě а tajemná jeho matka» – «Právo lidu», 1908).
C. 267
вылинявшая военная австрийская фуражка с заржавевшей кокардой
В оригинале «с заржавевшим франтиком» – frantík (vojenská čepice se zrezavělým «frantíkem»). См. комм., ч. 1, гл. 7, с. 83.
Что касается головного убора, то никакая эта не фуражка, а кепи (Feldkappe), или, если уж совсем официально, уставной головной убор (Dienstmütze), ближайшим младшим родственником которого является такой родной всем предмет туалета, как буденовка. Шапка с отворачивающимся ушами, которые в опущенном состоянии закрывают уши, шею и горло. А в свернутом, чтобы не разворачивались, когда не надо, застегиваются парой пуговок над козырьком. В австро-венгерской армии как часть полевой формы пехоты, кавалерии и артиллерии появилась в 1886 году. Моделью при разработке послужил традиционный альпийский головной убор бергмютце (Bergmütze). До войны шилась из плотной ткани и имела кожаный козырек, во время войны от суровой нужды козырек стал также тканевым.
Следует отметить, что сходное по форме офицерское кепи принципиально отличалось от солдатского как раз отсутствием отворачиваемых ушей. Была очень похожа на дошедший до наших дней чепец французских офицеров и жандармов.
Потом взглянул на Швейка и спросил:
— Magyarul? /Мадьяр? (венгерск.)/
— Я чех, товарищ, — ответил Швейк. — Не хочешь ли выпить?
Степень благорасположенности Швейка в эту минуту не совсем будет понятна без небольшого комментария. Дело в том, что волею судьбы именно венгры, а не немцы в Австро-Венгерской империи оказались самыми жестокими и непреклонными угнетателями славян и в первую очередь близких и понятных чехам – словаков. Словаки, административно оказавшиеся под властью венгров, всяческими способами омадьяривались и полунасильственно ассимилировались. Что не могло не вызывать острой неприязни у родственных словакам чехов. См. глумливый и злой довоенный рассказ Гашека «Как Юра Огарко стал венгром» («Jak se stal Jura Ogárko Maďarem» – «Karikatury», 1910).
Ho кроме этого, была еще одна причина для уже собственной, чешской обиды и ревности. Даже части тех привилегий, которые венгры вырвали у Австрии своим бунтарством и нелояльностью, сделав из этой страны в 1867 году двуединую Австро-Венгрию, чехам никак не удавалось получить прекрасной, казалось бы, противоположностью поведения – покорностью и верностью Вене (ЯШ 2003). Не было у чехов собственного парламента, собственных сил территориальной обороны, даже равноправие и уж тем более главенство чешского в местах проживания чехоязычного большинства не казалось вопросом самоочевидным, а составляло предмет бесконечных дискуссий и паллиативных решений. При том, что, согласно предвоенным переписям (ДА 2011), численность венгров на территории империи составляла 19,5 % от общей, а чехов лишь немногим меньше —12,7 % (словаков – 3,7 %).
Именно противодействие венгров и их влиятельнейшего представителя Юлиуса Андраши (Julius Andrassy) в значительной мере определило отказ Франца Иосифа в 1871 году от дальнейшей федерализации империи в пользу чешских интересов, «обман» с принятием Фундаментального Акта, разработанного богемским парламентом (Bohemian Diet), и вожделенным коронованием в Праге королем всех чехов. См. также комм, о чешской политике и партиях, ч. 1, гл. 2, с. 32.
В общем, неприязнь между двумя народами, чехами и венграми, была глубокой и преодолевалась только изредка и под градусом. См. комм., ч. 2, гл. 3, с. 406, а также сравни ниже ч. 2, гл. 1, с. 269.
Ну а сам вопрос «— Magyarul? /Мадьяр?» одного солдата в униформе к другому, по справедливому замечанию въедливого, но прекрасного блогера D-1945, на первый взгляд совершенно абсурден. Ибо нет ничего проще, чем по внешнему виду формы отличить венгра-гонведа от пехотинца общевойскового немецкого (а именно в таких служили чехи) полка. Все верно. Но каких только чудес не было в императорской и королевской армии. Один такой, например, поляк в будейовицком 91-м полку упоминается и в самом романе. См. комм., ч. 3, гл. 3, с. 143. Так что и здесь венгр мог вполне надеяться на чудо, вопрошая у человека в «неправильных» шароварах: «— Magyarul? /Мадьяр?». В том-то была и прелесть этой удивительной империи.
С. 268
— Nem tudom, baratom/Не понимаю, товарищ (венгерск.)/.
— Это, товарищ, не беда, — потчевал Швейк, придвинув свою полную кружку к грустному солдатику, — пей на здоровье.
Тот понял, выпил и поблагодарил:
— Koszonom szivesen /Сердечно благодарен (венгерск.)/.
Baratom – друг, а не товарищ по-венгерски. Да и Швейк в действительности говорит «друг» – kamaráde. «Товарищ», когда обращается один чешский пролетарий-интернационалист к другому – soudruh.
В ч. 3 романа обращение «товарищ/товарищи» (Kameraden) используют в своем кругу офицеры. См. комм., ч. 3, гл. 1, с. 26.
С. 269
В рукаве была дырка от пули, которая ранила его во славу венгерского короля.
Король Венгрии – один из титулов Франца Иосифа I.
— Валяй пей, мадьярское отродье, не стесняйся! — уговаривал его Швейк. — Нашего брата вы небось так бы не угощали!
См. комм, здесь же, ч. 2, гл. 1, с. 267.
Сидевший за соседним столом солдат рассказал, что, когда их Двадцать восьмой полк проездом на фронт вступил в Сегедин, мадьяры на улицах, насмехаясь над ними, поднимали руки вверх.
Сегедин – прямое транскрибирование чешского названия города Segedín. Венгерское – Szeged, а русское – Сегед. Третий по величине город современной Венгрии у самой границы с Сербией.
Что вообще существенно для понимания эпизода, поскольку речь идет о важном историческом событии, многократно упоминаемом далее в романе.
См. комм., ч. 2, гл. 2, с. 318, ч. 2, гл. 3, с. 354, ч. 3, гл. 1, с. 10.
3 апреля 1915 года во время внезапной русской атаки на Дукельском перевале в Карпатах (на границе современной Польши и Словакии) был взят в плен чуть ли не весь разом личный состав пражского 28-го пехотного полка, в соответствии с современными источниками, что-то около 1600 человек. Оставляя в стороне вопрос о том, было ли это обычное военное несчастье или в самом деле сознательное предательство чехов (обсуждается в комм, к ч. 3, гл. 1, с. 10 и 11), отметим здесь лишь хронологический аспект. Поскольку после 3 апреля 28-й пехотный полк перестал существовать, так как император повелел вычеркнуть имя этого соединения из списков своих доблестных войск, в рассказе солдата речь может идти лишь о моменте выдвижения в конце лета 1914-го одного из батальонов 28-го полка на фронт, причем сербский.
В августе 1914-го на восточный фронт в Галицию были направлены в составе 5-й пехотной бригады 3-й пехотной дивизии 1-й, 3-й и 4-й батальоны 28-го пехотного полка – IR 28 (I., III., а IV. prapor) v sestavě 5. pěší brigádě, 3. pěší divize (XIV. armádní sbor).
A вот 2-й батальон 28-го полка в то же время в составе 18-й пехотной бригады 9-й дивизии – II. prapor IR 28 v sestavě 18. pěší brigády, 9. pěší divize, (VIII. armádního sboru) – был брошен на сербский фронт в Боснию и Герцеговину.
Иными словами, получается, что венгры издевались над чехами полгода тому назад, еще до реального, почетного или позорного пленения, заранее не веря в их храбрость и лояльность.
См. комм, о повторении этого издевательского жеста перед поручиком Дубом ч. 3, гл. 3, с. 162.
С. 270
— Ihre Dokumenten /Ваши документы (нем.)/, фаши документ? — обратился к Швейку начальник патруля, фельдфебель, сопровождаемый четырьмя солдатами со штыками.
— Я видит фас все фремя сидеть, пить, не ехать, только пить, зольдат!
В оригинале не зольдат, а денщик, причем без искажения (burš): «já fidět, šédet, nicht fahren, šédet, pit, furt pit, burš!».
Хотя «тенщик» могло быть и оправдано, но в любом случае не зольдат, поскольку род военных занятий Швейка легко определяется (и уже тем более начальником военного патруля) по нашивке на рукаве. См. комм., ч. 1, гл. 10, с. 121 ич. 1, гл. 13, с. 136.
— Was ist das Wort «миляга»? /Что значит это слово? (нем.)/ – спросил по-немецки фельдфебель у одного из своей свиты, старого ополченца.
«Старого ополченца» – в оригинале starému landverákovi, от Landwehrsoldat, солдат территориальной обороны.
Здесь, вероятно, не обойтись без некоторых дополнительных подробностей, касающихся структуры австрийской армии. См. комм., ч. 1, гл. 9, с. 125. Итак, не принимая во внимание ВМФ, императорская и королевская армия состояла из:
— общих сухопутных войск (k.u.k. — kaiserlich und königliche Armee), примерно 330 тыс. солдат и офицеров в мирное время;
— австрийской территориальной обороны (k.k. Landwehr— kaiserlich österreichisch), примерно 37 тыс. солдат и офицеров;
— венгерской территориальной обороны (k.u. Honvéd – königlich ungarische Landwehr), примерно 30 тыс. в мирное время.
Выполнив свой гражданский долг, три года в общих войсках или один год в территориальных, граждане Австро-Венгрии демобилизовывались и зачислялись в резерв соответствующих войск, в котором состояли до достижения тридцатидвухлетнего возраста. После чего приписывались уже к общему для всех ополчению (Landsturm), то есть третьей очереди призыва в случае войны. В скобках заметим, что все это вместе взятое дало империи к концу 1916 года около трех миллионов человек под ружьем.
Теперь обратимся к гашековскому starému landverákovi. Очевидно из сказанного выше, что это никакой не ополченец (Landsturmsoldat), а солдат австрийской территориальной обороны к.к. Landwehr. По-русски, видимо, самооборонец (по модели – японские силы самообороны, израильские и т. д.). А старый всего лишь от того, что ему за тридцать, но нет еще тридцати двух.
Ну а сам по себе двуязычный разговор напоминает о том, что в отличие от венгров в венгерской территориальной армии (гонвед), чехи с военной точки зрения считались немцами (königlich böhmisch) и не имели права, служа в австрийских территориальных частях (ландверк), использовать родной язык как служебный. Только немецкий, даже если все там, за исключением редких командиров, были одной крови. Что не мешало, впрочем, существовать чешским названиям и для территориальной армии Landwehr – zeměbrana и ополчения Landsturm – domobrana, ну и для солдат, соответственно, официальное и народное zeměbranec (landvérák) и domobranec (landšturmák).
Стоит отметить, что реальный ополченец, Landsturmsoldat, редкий гость в романе. Но и он попадается. См., например, комм., ч. 3, гл. 2, с. 90.
Кстати, Петер Юнг (PJ 2004) обращает внимание и на то, что солдат ополчения резерва третьего класса даже внешне отличался от настоящих, нерезервных солдат армии и ландвера, массово одетых в 1914-м в форму нового полевого цвета— серо-голубую (Hechtgrau). Ландштурмаки же ходили в старой темно-синей (Dunkelblau). См. комм., ч. 3, гл. 2, с. 91.
Тот, видно, нарочно все перевирал своему фельдфебелю и спокойно ответил:
В оригинале иная эмоциональная окраска – нарочно все делал назло (dělal všechno naschvál).
С. 271
Командующий взводом Франтишек Гаммель и отделенные командиры Паульгарт и Бахмайер Двадцать первого стрелкового его величества полка
В оригинале, как водится, не воинские должности, а звания – četař František Hammel а desátníci Paulhart а Bachmayer— сержант (četař, Zugsführer) Франтишек Гаммель и младшие сержанты (desátník, Korporal) Паульгарт и Бахмайер. См. комм., ч. 1, гл. 13, с. 184.
21-й стрелковый полк – чешский полк со штаб-квартирой в городе Кутна Гора (Kutná Нога) и казармами одного из батальонов в Чаславе (Čáslav), восточная Богемия.
Стоит заметить, что в таком полку, как 21-й, относившемуся к общим войскам (см. комм, выше ч. 2, гл. 1, с. 270), было четыре батальона, территориальный полк состоял всего лишь из трех батальонов.
На другой стене висел лубок
В оригинале никаких намеков на русский дух. Не стене висела картинка – obraz (Na druhé straně visel obraz).
УНТЕР-ОФИЦЕР 5-ГО ГОНВЕДСКОГО ГУСАРСКОГО ПОЛКА ЯН ДАНКО
Здесь все тот же četař (Četař Jan Danko od 5. pluku), сержант, переводится уже предельно обобщенно – унтер-офицер.
Собственно так или подобным, не вполне верным способом, армейские звания и должности переводятся во всей главе и чтобы не превраш; ать комментарий в повторение одного и того же, просто обраш;аю внимание на это обстоятельство и далее уже упоминать и комментировать не буду.
Гонведского – от венгерского honvédség (hon – родина и véd – оборона) – территориальная армия, одна из трех частей австро-венгерской армии. См. комм., ч. 2, гл. 1, с. 270. А просто гонвед (honvéd) – рядовой венгерской территориальной армии.
Штаб-квартира 5-го гонведского гусарского полка была в городе Комарно (Komárno), на территории нынешней Словакии. В полк кроме собственно венгров набирали и словаков.
С. 272
«Бедный мой Сивка, пришел тебе конец!» – горько причитал Иосиф Бонг,
На самом деле прекрасный перевод, гораздо лучше, чем в ПГБ 1929, где конь был скорее кот: «Бедный Васька, пропал ты ни за грош». Здесь ПГБ пытается, очевидно, передать как раз то, что и заложено в оригинале: кличка, образованная от масти. Только в романе конь не сивый, а белый – bělouš (Ubohý můj bělouši). И тут проблема, есть в наших селеньях и Сивка, и Чубарый, и Чалый, и даже Воронок, а вот как ласково звать лошадь белой масти – загадка. Кумир, как на параде Победы у маршала Жукова, определенно тут не подходит. Просто Белый? Белобок? Пришел тебе конец?
Немного времени спустя ротмистр украсил его грудь серебряной медалью «За храбрость»!
Точно такой же медалью был награжден летом 1915-го и автор «Швейка» Ярослав Гашек. См. комм., ч. 1, гл. 14, с. 187 и с. 195.
Швейк обратился к ополченцам, находившимся в караульном помещении
Здесь и везде далее в главе все ополченцы на самом деле самооборонцы (см. комм, выше: ч. 2, гл. 1, с. 270). То есть в оригинале: landveráků (řekl к landverákům na strážnici).
В Праге, в «Пражской официальной газете» я тоже читал об одной обозной истории
В оригинале: «Pražské úřední listy». Еще один вариант контаминации в разговорной речи сложного названия официальной газеты – «Pražské noviny: české vydání Pražských úředních listů». Сравни c «Pražské úřední noviny», комм., ч. 1, гл. 7, с. 83.
В оригинале нет определения «обозная» у истории, написано просто – случай еще лучше (eště hezčí případ).
А тут возьми да и прилети новая граната, и оторвало ему руку, аккурат ту, в которой он держал палку! Тогда он перебросил эту палку в другую руку и заорал, что это им даром не пройдет! Бог знает чем бы все это кончилось, если б шрапнель не уложила его наповал. Возможно, он тоже получил бы серебряную медаль за доблесть, не отделай его шрапнель. Когда ему снесло голову, она еще некоторое время катилась и кричала: «Долг спеши, солдат, скорей исполнить свой, даже если смерть витает над тобой!».
История этого героя напрямую отсылает к пародийной песне, ставшей популярной в Чехии в восьмидесятых годах девятнадцатого века после австро-прусской войны 1866 года (см. комм., ч. 1, гл. 10, с. 128). Это рассказ о храбром канонире Ябуреке («О statečném kanonýru Jabůrkovi») с такими куплетами:
První kartáč můj ty smutku
vjel mu hubou do žaludku,
on však honem ho vyndal
a už zase střílel dál.
Praskla puma velmi prudce,
utrhla mu obě ruce,
on rychle boty sundal
a nohama ládoval.
V tom jeden prajský frajvilik
šrapnelem mu hlavu ufik,
ač už na to neviděl,
na Prajzy předce střílel.
Jabůrkovi letí hlava
zrovna kolem jenerála
а křičí já melduju
salutovat nemohu.
От картечи та беда.
Что рот в брюхо занесла,
Но его герой наш вон
И стреляет снова он.
Но тут бомба рядом стук.
Канонир лишился рук,
Сапоги он с ног содрал
И ногами заряжал
Но другой осколок вжик.
Голову ему отстриг.
Той беды он не заметил,
Бомбою врагу ответил.
Прямо мимо генерала
Голова летит, как есть.
Доложить, кричит, осмелюсь
Не могу отдать вам честь.
А завершается старая песенка, в отличие от истории героя-вольноопределяющегося Йозефа Вояна, оставшегося и без головы, и без медали, награждением безголового канонира:
А že zachránil ten kanón,
do šlechtickýho stavu on
povýšen za ten skutek
Edler von die Jabůrek.
А за то, что свою пушку
Сохранил средь бранных дел.
Возведен Ябурек храбрый
В благородный Фон дер герр.
Эту замечательную песню будут распевать Швейк и Марек ночной порою во всю глотку на будейовицкой губе. См. комм., ч. 2, гл. 2, с. 342.
С. 273
— Чего только в газетах не напишут, — заметил один из караульной команды. — Небось сам-то сочинитель отупел бы от того, что здесь творится.
Странное искажение смысла. В оригинале все просто: ale takovej redaktor byl by za hodinu z toho tumpachovej. To есть: «Да этот редактор в час бы должен был рехнуться от всего этого [что в его газете]». Причем именно редактор, а не сочинитель. Потому что именно слово redaktor заставляет другого солдата тут же начать вспоминать: — U nás v Čáslavi byl jeden redaktor z Vídně.
— Был у нас в Чаславе один редактор из Вены, немец.
Часлав (Čáslav) – город в северо-восточной Богемии. Недалеко от Кутна Гора. Кстати, места военных действий австро-прусской войны 1866 года.
В дверях появилась сердитая физиономия фельдфебеля:
— Wenn man иду drei Minuten weg, da hört man nichts anderes als: «По-цешски, цехи» /Стоит уйти на три минуты, как только и слышно: «По-чешски, чехи» (нем.)/.
См. комм, о языках общения и командования в австро-венгерской армии, ч. 2, гл. 2, с. 270.
С. 274
— Das ist aber eine Hure, sie will nicht mit mir schlafen /Вот ведь шлюха, не хочет спать со мной (нем.)/.
В ПГБ 1929: – Вот ведь б…, не хочет прийти ко мне на ночь.
Смотри комм, к «п…» – просрал – выше, ч. 2, гл. 1, с. 263.
С. 275
Как говаривал покойный сапожник Петрлик
Скорее всего намек на вполне реальную фигуру Ярослава Салата-Петрлика (Jaroslav Salát-Petrlík) – председателя Центрального чехословацкого бюро по агитации и пропаганде при ЦК большевистской партии. После гражданской войны этот человек активно занимался организацией репатриации бывших чехов-красноармейцев на родину для дела мировой революции. Ярослав Гашек был одним из тех, кого СалатПетрлик сагитировал.
С. 276
— У нас на углу Боиште и Катержинской улицы, осмелюсь доложить, тоже жил один дегенерат.
Казалось бы, что может быть точнее этого указания на возможное местожительство романного героя. Угол На Бойишти (Na Bojišti) и Катержинской (Kateřinská) или где-то поблизости. Но ирония в том, что эти две улицы в своей истории, при всех перепланировках и перестройках Праги никогда не пересекались. Не пересекаются и сейчас. Катержинска выходит на Йечну (Ječná), а На Бойишти на Сокольскую (Sokolská), и только метров через пятьдесят, если не больше, от этих перекрестков сходятся уже Йечна и Сокольская. См. возможный вариант в комм., ч. 1, гл. 6, с. 71.
Днем он подметал улицы, а в кабаке не позволял себя звать иначе, как граф.
В оригинале кабак – kořalna (а jinak si po kořalnách nenechal říkat než pane hrabě). См. комм., ч. 1, гл. 10, с. 134. А как верно перевести – трудно сказать, только длинным набором слов: «в распивочных, где горилка на разлив», ну или просто «в распивочных».
— Вот что, вы, балбес, балбес до мозга костей
В оригинале только первое ругательство – балбес (hlupák), а вот второе весьма сочное и не первого ряда, но вполне ходовое – pazneht (Так vám říkám, vy hlupáku, paznehte), что буквально означает «копыто парнокопытного». Наверное, можно было просто: Вот что, вы, балбес, парнокопытное.
Подпоручик не полез в карман за Соломоновым решением трудного вопроса.
— Пусть идет пешком, — решил он, — пусть его посадят в полку за опоздание. Нечего тут с ним вожжаться.
От Табора до Ческих Будейовиц чуть меньше шестидесяти километров по современному шоссе. Два хороших дневных перехода или три без особой спешки.
Там у нас в караульном помещении лежит краюха хлеба.
Краюха хлеба в оригинале: komisárka (Máme tam na vachcimře veku komisárku), армейский подовый хлеб. См. комм., ч. 1, гл. 14, с. 216.
С. 277
Шли мы прямо в Яромерь,
Коль не хочешь, так не верь.
Любимая солдатская песня Швейка. См. комм., ч. 1, гл. 4, с. 59. Еще одна из множества отсылок в этой главе к Прусской войне 1866 года. См. выше комм., ч. 2, гл. 1, с. 272 и 273.
Он шел по занесенному снегом шоссе, по морозцу, закутавшись в шинель
Очевидно, это не описание апреля или мая в южной Чехии. Речь о декабре-январе. См. комм, о возвратно-поступательной хронологии романа, ч. 1, гл. 14, с. 208 и с. 224.
Я пойду пройтиться
В зеленую рощу…
В оригинале: Já jsem si vyšel na špacír do háje zelenýho. To есть ее время не будущее, а прошедшее – я ходил гулять…
Вообще же у Гашека это легкое искажение припева народной песни о солдатах 11-го пехотного полка, называемых райнерами, или райнерками (rajnerů, rajneráků, rajneráčků), по имени многолетнего «хозяина» эрцгерцога Иосифа Райнера (Joseph Rainer, 1783–1853). Ну а сама песня так и называется – «Rajneráček». И вот ее первый куплет и припев в «традиционном» варианте (VP 1968):
Teče voda, teče, od potoka к řece,
namluvil si mladý rajneráček modrooké děvče.
Mordyje to byla dívčina, ta s těma modrjema vočima,
co jsem s ní chodíval na špacír do háje zelenýho.
Течет, течет, течет от ручейка к реке водичка,
Райнейрочек заговаривал синеокую девичку.
Заколдовал он ее, ту голубоглазку.
Что ходила с ним в лесок вместе на прохазку.
Стоит отметить, что Ярда Шерак (JŠ 2010), в отличие от Вацлава Плетки (VP 1968), полагает, что райнераками могли зваться солдаты другого пехотного полка – 59-го, у которого «хозяином» был и оставался также эрцгерцог Райнер. (11-й полк с 1902 года перешел под покровительстов принца Иогана Георга Саксонского (Johan Georg Saský.) Такой вариант романтичнее, поскольку 59-й полк чисто немецкий, ни один из его батальонов не квартировал в Чехии и чехами не комплектовался. Так что в своей традиционной, не переиначенной Швейком версии эта чешская девичья песня возможно повествует о любви, вспыхнувшей во время маневров в Чехии с участием полков из Австрии, после которых, как и предсказывала мать в одном из куплетов: Rajneráči pryč odmašírujou, ty zůstaneš sama – Райнерачики уйдут прочь и останешься одна.
См. также комм, об институте «хозяев» полков ч. 2, гл. 4, с. 424.
