28
Что делают переводчики
Говоря на родном языке, мы все время повторяем себя и других, имея природную способность перефразировать и в придачу к ней целый сундучок инструментов:
• можно заменить одно слово другим со сходным значением (синонимия);
• можно переписать часть выражения более длинно и подробно (расширение);
• можно заменить часть выражения словом-пустышкой, аббревиатурой, краткой формой или вообще опустить (сокращение);
• можно передвинуть часть выражения на другое место, при необходимости переставив и другие слова (сдвиг темы);
• можно выделить часть выражения, тем или иным образом подчеркнув ее важность (смещение акцента);
• можно добавить выражения, которые относятся к фактам, состояниям или мнениям, неявно содержащимся в оригинале, чтобы разъяснить, что ты (или твой собеседник) только что сказал (разъяснение);
• но если попытаться в точности повторить сказанное тем же тоном, с той же интонацией, теми же словами, формами и структурами – толку не будет (если только ты не талантливый и опытный артист-пародист).
Переводчики, повторяя чужие слова, делают ровно то же самое – только на другом языке, что никак не влияет на разнообразие используемых инструментов.
Однако основная цель, которой они хотят достичь с помощью этих инструментов, может не иметь ничего общего с намеренными или невольными повторами при общении на одном языке. Они стремятся сохранить суть исходного высказывания – сохранить значение не только произнесенного, но и самого факта произнесения, причем с учетом контекста, в котором эта вторая формулировка будет услышана или применена. Переводчики не стараются что-то изменить, в то время как в обычном общении повторы, как правило, сопровождаются теми или иными вариациями.
Вот небольшой пример того, какие изменения вносят переводчики ради того, чтобы ничего особенно не менять. В многоязычном журнале, который раздается пассажирам поезда «Евростар», есть страница с диаграммами, иллюстрирующими масштабы и достижения системы скоростного проезда по туннелю под Ла-Маншем. В одном из текстовых «пузырей» написано «334,7 км/ч», что по-английски комментируется так: «побившая рекорд скорость (208 миль в час), достигнутая поездом «Евростар» в июле 2003 года при тестировании Первой британской высокоскоростной линии». Далее следует французский текст:
Le record de vitesse d’un train Eurostar établi en juillet 2003 lors du test d’une ligne TGV en Grande-Bretagne.
Отсутствие во французском тексте упоминания о милях в час можно рассматривать как дань традиции; но очевидная причина заключается в том, что это упоминание ничего не дало бы французским читателям, едва ли знакомым с такой мерой длины. Интереснее другое: во французском тексте утверждается, что 208 миль в час – самая высокая скорость, которую развил поезд во время тестирования, в то время как в английском сказано, что самая большая скорость поезда побила рекорд. Какой рекорд? В Великобритании практически любой – на британских железных дорогах ни один поезд не развивал большей скорости. Но для Франции, где электропоезда эту скорость не раз превышали, это никакой не рекорд. Поэтому, чтобы явно не противоречить фактам, французскому переводчику пришлось перефразировать утверждение и поменять контекст. А главная тонкость реконтекстуализации заключается в замене во французском варианте Первой британской высокоскоростной линии на высокоскоростную линию в Великобритании. Не стоит сообщать французскому читателю тот неудобный факт, что в Великобритании всего одна высокоскоростная линия, притом что во Франции их много, поэтому во французском варианте детали опущены. Великобритания и Франция, связанные теперь скоростной линией теснее, чем когда-либо, по-прежнему дают совершенно разные контексты даже для самых простых высказываний, поэтому информацию при переводе приходится переформулировать.
У переводчиков художественной литературы более смутное представление о контексте использования их работы, чем у остальных переводчиков. Они вообще не могут быть уверены, что у них будет конечный пользователь. Очень многие переводные произведения (в том числе весьма достойные) продаются в ничтожном количестве экземпляров и пропадают в черной дыре. По сути, единственный пользователь художественного перевода – это воображаемый Читатель, к которому мысленно обращается переводчик.
Вот настоящая причина, по которой, когда речь заходит о передаче культурных ценностей, переводчики говорят себе, что стараются произвести эквивалентный эффект.
С этим часто употребляемым критерием переводческого искусства две проблемы: во‐первых, эквивалентный, а во‐вторых, эффект.
Переводы действительно производят эффект. Они могут заставить читателя смеяться, плакать или бежать в библиотеку в поисках похожих книжек. Как показывает следующий исторический эпизод, перевод может привести и к губительным последствиям.
В 1870 году немецкий канцлер Отто фон Бисмарк обнародовал заявление для прессы. В нем говорилось, что германский монарх отверг переданное французским послом требование к немецкой королевской семье: навсегда отказаться принимать испанский трон. Кроме того, сообщалось, что кайзер хочет прекратить общение с французским послом и отправил ему через дежурного адъютанта предписание более не пытаться вступить в контакт с его величеством:
Seine Majestät der König hat es darauf abgelehnt, den französischen Botschafter nochmals zu empfangen, und demselben durch den Adjutanten vom Dienst sagen lassen, daß Seine Majestät dem Botschafter nichts weiter mitzuteilen habe.
Упомянутый в заявлении Adjutant vom Dienst – это обозначение высокопоставленного придворного, но слово почти совпадает с французским adjudant. Заявление Бисмарка было немедленно переведено парижским новостным агентством Havas и разослано во все газеты, которые опубликовали его в своих экстренных выпусках, тут же поступивших в продажу. В версии Havas слово Adjutant не было переведено, оно приводилось в оригинальной форме. Эффект от одного этого слова был чудовищный. Французское слово adjudant означает старшину. Получалось, что к французскому послу отнеслись крайне пренебрежительно, передав ему послание кайзера через военного столь низкого ранга. Французы были в бешенстве. Через шесть дней они объявили войну.
Весьма вероятно, что именно такого эффекта – начала войны – Бисмарк как раз и добивался, но вряд ли он для этого так составил свое заявление, чтобы оно было неверно истолковано из-за существования во французском слóва, сходного с немецким по звучанию, но отличного по смыслу. В конце концов, это же не Бисмарк, а агентство Havas оставило во французском тексте немецкое слово Adjutant.
В жизни вообще, а в переводе в особенности, трудно предугадать, к чему приведут наши слова и действия.
При переводе детектива Фред Варгас я столкнулся с комически высокопарным монологом, в котором использовались знаменитые строчки Виктора Гюго. Чтобы воспроизвести, как мне казалось, эффект неуместной гиперболы, я вставил в свой перевод слегка измененную цитату из речи Уинстона Черчилля. Но это не сработало. Одна критикесса отчитала меня за слова Черчилля, которых не было в оригинале. Можно ли винить ее за то, что она не знала, какого эффекта я стремился достичь? Конечно нет. Замена Гюго Черчиллем была всего лишь увлекательной игрой ума. Нельзя ожидать от читателей, что они поймут, что эта замена должна была произвести эквивалентный эффект, потому что невозможно оценить, вызвала она его или нет.
Столь же неудачную попытку достичь эквивалентного эффекта можно найти в коробках со звуковыми дорожками, которые Жак Тати использовал для своего оскароносного фильма «Мой дядя» (Mon Oncle). Еще до выхода фильма на экраны Тати решил самостоятельно создать англоязычную версию. Он переснял некоторые сцены, в которых фигурировали уличные вывески, написав School, Exit вместо École, Sortie и так далее. Ему сказали, что замена вывесок приводит к путанице – непонятно, где на самом деле происходит действие. Для устранения этой проблемы он заменил фоновую музыку англоязычной версии более «французистой», и именно поэтому архивы Тати содержат коробки, надписанные ambiance française pour version anglaise – французская атмосферная музыка для английской версии. Но это тоже не сработало. Несмотря на все старания, My Uncle так и не произвел эквивалентного эффекта, потому что дистрибьюторам и зрителям очень нравился французский оригинал. Английская версия со всеми своими французскими эффектами шла всего несколько недель в единственном нью-йоркском кинотеатре, а затем на полвека сошла с экранов.
Рабское следование идеологии эквивалентного эффекта способно сыграть с переводчиком злую шутку: если эффект и возникнет, то может оказаться совершенно непредвиденным. Центральный персонаж незаконченного литературного триллера Жоржа Перека под названием «53 дня» – следователь, расследующий исчезновение автора триллеров по фамилии Сервал. На столе писателя он находит его последний неоконченный роман и узнает от машинистки, что по меньшей мере одна из глав была скопирована из другой книги. Следователь внимательно сравнивает два текста – Перек предлагает нам вымышленный двухстраничный оригинал – и замечает, что при копировании некоторые слова были изменены. Удивительно, что все это двенадцатибуквенные слова и их двенадцать штук. Он выписывает их заглавными буквами, и из них образуется два словесных квадрата:
Следователь некоторое время рассматривает эти квадраты, но не может уловить смысл и откладывает в сторону. Конец главы.
Однажды, когда я уже начал переводить этот роман, в мой кабинет в Манчестере ворвалась аспирантка с вопросом, заметил ли я, что этот чертов Перек на самом деле поместил важный ключ в список слов, размещенный в левой колонке (см. выше). Если читать по одной букве в строке по диагонали, начиная с левого верхнего угла и до нижнего правого, получается название горного массива на юго-востоке Франции, которое служит и первым словом в названии знаменитого романа Стендаля. Надеюсь, вы это видите. До того момента никто – даже редакторы и издатели посмертного романа Перека – этого не замечал. Браво! – сказал я Хизер, моей востроглазой ученице. А мне-то что делать?
Бездумно стремясь достичь эквивалентного эффекта, я сделал следующее: подправил английский перевод псевдокопированного текста, чтобы включить в него двенадцать двенадцатибуквенных слов, которые при выписывании в столбик сохраняют референциальное, самореференциальное и истинное значение левой колонки Перека:
Но, вставив невидимый ключ и оставшись весьма довольным собой, я пошел дальше и изобрел совершенно фиктивный список взамен тех двенадцати слов, которые Сервал использовал для маскировки оригинала. Эти слова должны были вписываться в нужные места скопированного текста, поэтому мой выбор для списка 2 повлиял на список 1 и соответственно на формулировки фраз в переводе предполагаемого источника. Не один день Рим строился. А поскольку задачка оказалась такой головоломной, я решил придать ей личный оттенок, которого не было во французском. Вот два английских списка:
Оказался ли эффект всей этой работы эквивалентным? У меня нет никаких доказательств, что моя имитация игры Перека хоть как-то сказалась на читателях. Либо письмо от восторженного фаната задерживается на двадцать лет.
Еще более очевидная проблема, связанная с эквивалентностью эффекта, заключается в отсутствии рулетки для измерения эквивалентности. Эффекты, в особенности общие впечатления от масштабных произведений, невозможно извлечь из людей и измерить. И никакой читатель не может оценить, какой эффект на него оказали две языковые версии одного и того же текста. Ведь чтение текста всегда происходит на языке, а не между. Различия между языками А и В – материя тонкая, но одно известно наверняка: промежуточной необитаемой лингвистической земли не существует, как нет точки между Дувром и Кале, где можно было бы стать на воду и посмотреть на французский и английский одновременно.
Можно ожидать, что двуязычный читатель способен оценить, передает ли перевод значение оригинала. Но может ли такой человек, как бы умен и чуток он ни был, с уверенностью утверждать, что этот немецкий перевод Бодлера оказал на него такое же воздействие, что и стихотворение Бодлера на французском? Проверить подобное заявление в принципе невозможно, а с моей точки зрения это просто бессмысленная цепочка слов. Даже на меня Бодлер на французском в разное время производит разное впечатление, а спектр эффектов, которые он оказывает на читательскую аудиторию в целом, наверняка еще шире. Какому из них должен быть эквивалентен эффект перевода?
Правда о художественном переводе заключается в том, что переводы несравнимы с оригиналами, точно так же как два художественных произведения несравнимы между собой и как индивидуальные прочтения романов и стихов могут быть «измерены» только при обсуждении с другими читателями. Задача переводчика – находить соответствия (не эквиваленты) для тех единиц, из которых строится произведение, в надежде, что объединение этих соответствий породит новое произведение, пригодное в целом для замены оригинала.
Вот почему приведенная в этой книге версия Дугласа Хофштадтера стихотворения Клемана Маро – перевод. В ней найдены соответствия многим (хотя и не всем) семантическим, стилистическим и формальным особенностям оригинала. Вы можете не восхищаться ею – это ваше право. Но нельзя утверждать, что это не перевод, на том основании, что общий эффект от нее или какая-то ее часть или свойство не эквивалентны оригинальным.
Находить соответствия можно с помощью тех же средств, которые позволяют что-то перефразировать на родном или иностранном языке.
Какое соответствие считать удовлетворительным – вопрос спорный, тут нет жестких правил. Достоверно лишь одно: соответствие не может совпадать с тем, чему соответствует.
Если вам нужно полное совпадение, нет проблем. Читайте оригинал.
