Иногда, когда я подавлен и смирен, и сама моя способность грезить рассыпается и иссыхает, и моим единственным мечтанием может быть лишь мысль о моих мечтах, я пролистываю их, словно книгу, которую листаешь вновь и вновь, читая лишь те слова, что попадаются на глаза. Тогда я задаюсь вопросом, кто ты, фигура, пронизывающая все мои прежние неторопливые видения далеких пейзажей и старинных интерьеров и пышных церемониалов тишины. Во всех моих грезах ты либо появляешься мечтой, либо сопровождаешь меня, как ложная реальность. С тобой я посещаю края, которые, быть может, являются твоими грезами, земли, которые, быть может, являются твоими телами отсутствия и бесчеловечности, твоим сущностным телом, лишенным очертаний на фоне спокойной равнины, и горой с холодными чертами в саду потаенного дворца. Быть может, единственная моя греза — это ты, быть может, прильнув моим лицом к твоему, я прочту в твоих глазах эти недосягаемые пейзажи, эту ложную тоску, эти чувства, что живут в тени моей усталости и в пещерах моего непокоя. Кто знает, не являются ли пейзажи моих грез моим способом не мечтать о тебе? Я не знаю, кто ты, но уверен ли я в том, кто я? Знаю ли я, что значит грезить, чтобы знать, что стоит называть тебя моей мечтой? Знаю ли я, не являешься ли ты частью меня, кто знает, насколько сущностной и реальной? И знаю ли я, не являюсь ли я грезой, а ты — реальностью, я — твоей грезой, а не ты — моим Мечтанием?

Что за жизнь ты ведешь? Как я тебя вижу? Твои черты? Они никогда не одинаковы, но никогда и не меняются. И я это говорю потому, что знаю, хотя и не знаю, что знаю это. Твое тело? Обнаженное, оно такое же, как одетое, сидя оно принимает то же положение, что лежа или стоя. Что означает это, не означающее ничего?

Моя жизнь так грустна, но я даже не думаю ее оплакивать; мои часы так притворны, но я даже не мечтаю о движении, которое бы их отстранило.

Как не грезить о тебе? Как не грезить о тебе? Богоматерь утекающих Часов, Мадонна стоячих вод и мертвых водорослей, Богиня-Покровительница открытых пустынь и черных пейзажей бесплодных скал — избавь меня от моей юности.

Утешительница безутешных, Слеза никогда не плачущих, Час, который никогда не пробивает — избавь меня от радости и счастья.

Опиум всей тишины, Лира, не предназначенная для игры, Витраж дали и заброшенности — сделай так, чтобы мужчины меня ненавидели, а женщины надо мной глумились.

Кимвал Елеосвящения, Ласка без движения, умерший в тени Голубь, Масло часов, проведенных в грезах — избавь меня от религии, потому что она нежна; и от безверия, потому что оно сильно.

Ирис, увядающий вечером, Сундук завядших роз, тишина между молитвами. Внуши мне отвращение к жизни, ненависть к моему здоровью, презрение к моей молодости.

Сделай меня бесполезным и бесплодным, о радушная Хозяйка всех неопределенных грез; сделай меня чистым без причины на то и фальшивым без любви к фальши, о Текучая Вода Пережитой Грусти; пусть мой рот будет ледяным пейзажем, мои глаза — двумя мертвыми озерами, мои жесты — медленным опаданием листвы со старых деревьев — о Литания Непокоев, о Молебен Усталости, о Венец, о Поток, о Вознесение!..

Как жаль, что я должен молиться тебе, как женщине, а не любить тебя ‹…›, как мужчина, и не могу поднять твои глаза от моих грез, как Аврору-наоборот несуществующего пола ангелов, которые никогда не попадали на небо!

Я молюсь тебе, любовь моя, потому что моя любовь — это уже молитва; но я тебя не воспринимаю как возлюбленную и не превозношу перед собой как святую.

Пусть твои действия станут статуей отречения, твои движения — пьедесталом безразличия, твои слова — витражами отрицания.

Великолепие небытия, имя бездны, покой Потустороннего…

Вечная дева до богов и отцов богов и отцов отцов богов, неплодородная во всех мирах, бесплодная во всех душах…

Тебе жертвуются дни и существа; звезды посвящаются твоему храму, и усталость богов возвращается под твой покров, как птица в гнездо, которое она свила, сама не зная как.

Пусть из апогея печали проглянет день, а если не проглянет, пусть сам апогей станет видимым днем!

Ярко свети, отсутствие солнца; блести, угасающий лунный свет…

Лишь ты, солнце, что не светишь, освещаешь пещеры, потому что пещеры — твои дочери. Лишь ты, луна, которой нет, даешь свет пещерам, потому что пещеры ‹…›

Ты принадлежишь полу воображаемых форм, отсутствующему полу фигур. Иногда просто профиль, иногда просто поведение, иногда лишь медленный жест: ты — мгновения, поведение, одухотворенное в поведении моем.

Никакое обаяние пола не подразумевается в моих грезах о тебе, под твоим неясным облачением мадонны внутренней тишины. Твои груди — не из тех, которые можно было бы желать поцеловать. Твое тело — целостная плоть-душа, но не душа и не тело. Материя твоей плоти не духовна — ею является сам дух. Ты — женщина, предшествующая Падению, скульптура из той глины, которую рай ‹…›

Мой страх перед настоящими женщинами, обладающими полом — дорога, по которой я шел тебе навстречу. Земные женщины, которые ради своего существования должны выдерживать подвижный вес мужчины — кто может их любить так, чтобы любовь не осыпалась в предвкушении наслаждения, которому служит пол?.. Кто может уважать Супругу, не думая о том, что она — женщина в другой позе соития… Кто не злится, что у него есть мать и что он происходит из влагалища, что его рождение было таким отвратительным? Разве не вызывает отвращение к нам мысль о плотском происхождении нашей души — из этого беспокойного слияния тел, из которого рождается наша плоть: какой бы прекрасной она ни была, она обезображена своим происхождением и внушает отвращение с самого рождения.

Ложные идеалисты настоящей жизни слагают стихи Супруге, преклоняются перед понятием Матери… Их идеализм — это прикрывающие одежды, а не созидающая греза.

Лишь ты чиста, Владычица Грез, которую я могу представить возлюбленной, не представляя запятнанной, потому что ты нереальна. Я могу представить тебя матерью и восхититься, потому что тебя никогда не пятнал ни ужас оплодотворения, ни ужас родов.

Как не восхищаться тобой, если только ты восхитительна? Как не любить тебя, если только ты достойна любви?

Кто знает, не создаю ли я тебя, грезя о тебе, настоящей, в другой реальности; если ты не будешь моей там, в другом, чистом мире, где мы будем любить друг друга без осязаемого тела, при помощи других объятий и других ключевых жестов обладания? Кто знает, не существовала ли ты уже и я тебя не создал и даже не увидел иным зрением, внутренним и чистым, в другом, совершенном мире? Кто знает, не были ли мои грезы о тебе простой встречей с тобой, не была ли моя любовь к тебе мыслью о тебе, не были ли мое презрение к плоти и мое отвращение к любви потаенной тревогой, с которой я ждал тебя, тебя не зная, и смутным стремлением, с которым я желал тебя, тебя не ведая?

Я даже не знаю, не любил ли я тебя уже в неясности, в которой ‹…› чьей грустью, возможно, является эта моя беспрерывная тоска. Возможно, ты — моя ностальгия, отсутствующее тело, присутствие Расстояния, женственная, быть может, вследствие каких-то иных причин. Я могу представлять тебя девственницей и матерью, потому что ты — не из этого мира. Ребенок, которого ты держишь на руках, никогда не был настолько младше, чтобы тебе пришлось его осквернить, держа в животе. Ты никогда не была другой, чем сейчас, а значит, как ты можешь не быть девственницей? Я могу любить тебя и обожать тебя, потому что моя любовь не обладает тобой, а мое обожание тебя не отталкивает.

Будь Вечным Днем, и пусть мои закаты будут лучами твоего солнца, обладаемыми в тебе.

Будь Невидимыми Сумерками, и пусть мои тревоги и непокой будут красками твоей нерешительности, тенью твоей неуверенности.

Будь Кромешной Ночью, стань Единственной Ночью, и пусть я буду теряться и забывать о себе в тебе, и пусть мои грезы будут светить, как звезды, в твоем отстраненном и отрицающем теле…

Пусть я буду складками твоего плаща, драгоценными камнями твоей тиары, иным золотом колец на твоих пальцах.

Я — пепел в твоем очаге, и разве имеет значение, что я — пыль? Я окно в твоей комнате, и разве имеет значение, что я — пространство? Я час на твоих водяных часах, и разве имеет значение, что я прохожу, если ради того, чтобы быть твоим, я останусь; что я умираю, если ради того, чтобы быть твоим, я не умру; что я тебя теряю, если потерять тебя значит тебя обрести?

Осуществительница абсурдов, Продолжательница бессвязных фраз. Пусть твое молчание укачает меня, пусть твоя ‹…› меня убаюкает, пусть само твое существо меня приголубит и смягчит и утешит, о геральдика Потустороннего, о властность Отсутствия; Дева-Матерь всякого молчания, Очаг для мерзнущих душ, Ангел-Хранитель для покинутых, человеческий и нереальный Пейзаж грустного и вечного Совершенства.

Ты — не женщина. Даже внутри меня ты не вызываешь ничего, что я могу ощущать как женское. Когда я говорю о тебе, слова называют тебя самкой, а выражения обозначают тебя женщиной. Поскольку я должен говорить с тобой нежно и с любовной грезой, слова находят звучание для этого, лишь обращаясь к тебе как к женщине.

Но в твоей смутной сущности ты — ничто. У тебя нет реальности, даже реальности исключительно твоей. Собственно, я тебя не вижу и даже не чувствую. Ты — словно чувство, которое является своим собственным предметом и полностью принадлежит своему сокровенному миру. Ты — всегда пейзаж, который я почти смог узреть, край платья, который я чуть было не увидел, пейзаж, потерянный в вечном Сейчас за поворотом дороги. Твои черты заключаются в том, чтобы быть ничем, а очертания твоего нереального тела рассыпают на отдельные жемчужины ожерелье мысли об очертании. Ты уже прошла, уже была, и я тебя уже любил — чувствовать твое присутствие значит чувствовать это.

Ты занимаешь промежутки между моими мыслями и зазоры в моих ощущениях. Поэтому я о тебе не думаю и тебя не чувствую, но мои мысли суть стрельчатые арки ощущения тебя, а мои чувства — готические колонны взывания к тебе.

Луна утраченных воспоминаний над отчетливо пустым черным пейзажем моего несовершенства, осознающего себя. Мое существо смутно ощущает тебя, как если бы оно было твоим поясом, ощущающим тебя. Я склоняюсь над твоим белым лицом, отраженным в ночных водах моего непокоя, в моем знании о том, что ты — луна на моем небе, создающая его, или странная подводная луна, притворно его показывающая, уж не знаю как.

Кто может создать Новый Взор, которым я смотрел бы на тебя, Новые Мысли и Чувства, которые должны были бы тебя помыслить и почувствовать!

Когда я желаю коснуться твоего плаща, мои выражения утомляются от протяженного усилия его движущихся рук и суровая болезненная усталость замерзает в моих словах. Поэтому, словно полет птицы, как будто приближающейся и никогда не подлетающей, кружит моя мысль вокруг того, что я хотел бы сказать о тебе, но материя моих фраз не умеет подражать сути либо звука твоих шагов, либо следа твоих взглядов, либо пустого и грустного цвета изгиба движений, которых ты никогда не совершала.

И если я вдруг разговариваю с кем-то далеким, и если, будучи сегодня облаком возможного, завтра ты прольешься на землю дождем реального, никогда не забывай о твоей изначальной божественности в моей мечте. В жизни будь всегда тем, кто может быть грезой отстраненного и никогда приютом для влюбленного. Выполняй свои обязанности обыкновенного бокала. Исполняй свое ремесло бесполезной амфоры. Пусть никто не говорит о тебе то, что душа реки может сказать о берегах, существующих для того, чтобы ее ограничивать. Лучше не бежать в жизни, лучше иссушить грезы.

Пусть твоим гением будет поверхностность, а твоя жизнь — искусством смотреть на нее, быть всегда разным взглядом. Никогда не будь ничем иным.

Сегодня ты — лишь созданное очертание этой книги, воплощенный час, обособленный от других часов. Если бы я был уверен в том, что ты им являешься, я бы выстроил религию из мечты о любви к тебе.

Ты — то, чего всему не хватает. Ты — то, чего не хватает каждой вещи, чтобы мы могли любить ее вечно. Утраченный ключ к дверям Храма, сокрытый путь к Дворцу, далекий Остров, который никогда не виден в тумане…