Каждый день Материя меня оскорбляет. Моя чувствительность — пламя на ветру.

Я прохожу по улице и вижу на лицах прохожих не выражение, которое у них есть, а выражение, с которым они смотрели бы на меня, если бы они знали о моей жизни и о том, какой я есть, если бы я проявлял в моих движениях и в моем лице смехотворную и робкую ненормальность моей души. В глазах, не смотрящих на меня, я подозреваю насмешки, которые считаю естественными и которые направлены против неэлегантного исключения, коим я являюсь в мире действующих и наслаждающихся людей; а в предполагаемой глубине физиономий прохожих хохочет над застенчивыми жестами моей жизни то ее осознание, которое я накладываю и вставляю. Напрасно я пытаюсь, подумав об этом, убедить себя в том, что мысль о насмешке и тонком оскорблении исходит и бьет струей из меня и только из меня. Я уже не могу назвать своим образ созерцания себя в нелепом виде, когда он был объективирован в других. Внезапно я чувствую, как задыхаюсь и сомневаюсь в горниле насмешек и вражды. Все показывают на меня пальцем в глубине своих душ. Все проходящие через меня швыряют в меня веселыми и презрительными шутками. Я шагаю среди враждебных призраков, которых создало и поместило в реальных людей мое распаленное воображение. Все мне дает пощечины и глумится надо мной. А иногда посреди улицы, когда за мной наконец никто не наблюдает, я останавливаюсь, сомневаюсь, ищу, словно внезапное новое измерение, дверь, ведущую вовнутрь пространства, на другую сторону пространства, куда я могу немедленно убежать от моего осознания других, от моего слишком объективного ощущения реальности чужих живых душ.

Быть может, моя привычка помещать себя в души других заставляет меня видеть себя так, как меня видят другие, или как они видели бы меня, если бы обращали на меня внимание? Да. И когда я ощущаю, как они чувствовали бы себя по отношению ко мне, если бы знали меня, мне кажется, будто они чувствуют это на самом деле, чувствуют в это мгновение и, чувствуя, выражают это немедленно. Для меня сосуществовать с другими — пытка. А других я держу в себе. Даже вдали от них я вынужден сосуществовать с ними. Я одинок, но меня окружают толпы. Мне некуда бежать, разве только бежать от самого себя.

О большие горы в сумерках, почти узкие улицы при свете луны, если бы я мог обладать вашей неосознанностью того ‹…› вашей духовностью одной лишь Материи, без нутра, без чувственности, не иметь места, куда складывать чувства, мысли, душевный непокой! Деревья — просто деревья с такой приятной глазу зеленью, такой далекой от моих забот и печалей, такой утешительной для моих тревог, потому что у вас нет ни глаз, которыми вы могли бы смотреть, ни души, которая, будучи зримой для этих глаз, могла бы не понять их и поднять их на смех! Камни на улице, обтесанные бревна, простая безымянная почва повсюду, моя сестра, потому что для моей души ваша бесчувственность — это ласка и отдохновение ‹…› вместе с солнцем или под луной Земли, моей матери, такой умилительно моей матери, потому что ты даже не можешь меня журить, как может журить моя собственная человеческая мать, потому что у тебя нет души, которой ты, не думая об этом, могла бы анализировать меня, ни быстрых взглядов, которые приносили бы тебе мысли обо мне, в которых ты не признаешься даже себе. Огромное море, шумный товарищ моего детства, приносящий мне отдохновение и убаюкивающий меня, потому что твой нечеловеческий голос не может однажды тайком рассказать человеческим ушам о моих слабостях и моих несовершенствах. Просторное небо, голубое небо, небо, близкое к тайне ангелов ‹…›, ты не смотришь на меня зелеными глазами, ты кладешь солнце себе на грудь, ты это делаешь не для того, чтобы привлечь меня, и если тебя ‹…› звездами или ты предвосхищаешь это, чтобы выказать мне презрение… Всеобщий покой Природы, материнской по тому, как она меня игнорирует; далекий покой ‹…› и систем, такой родственный в твоем полном незнании меня… Я хотел помолиться вашей бескрайности и вашему покою в знак благодарности за то, что вы у меня есть и что я могу любить вас без подозрений и сомнений; я хотел дать слух вашему неумению слышать ‹…› дать зрение вашей величественной слепоте ‹…› и стать предметом ваших забот посредством этих предполагаемых ушей и глаз, утешаясь тем, что присутствую в вашем Небытии, словно внимая окончательной смерти, вдалеке, не надеясь на другую жизнь, за пределами Бога и вероятных существ, сладострастно ничтожный и окрашенный в духовный цвет всех материй…