25. Злой братец Антонио
Среда, 6 февраля 2013
Время летит, и его остается все меньше и меньше. Всего пять недель до часа «Ч», когда ненавидимые им сановники войдут в его царство, и его план – пока только зародыш – расцветет пышным цветом. Предвкушение обостряет ум Феликса, зажигает его глаза, создает напряжение в мышцах. Полная боевая готовность.
Тони с Сэлом все ближе и ближе. Они посещают банкеты и гала-концерты, раздают интервью, словно швыряют розы в толпу, устраивают себе фотосессии, где бы ни оказались. Он следит за ними в Сети, как паук за бабочками, рыщет в поисках информации об этих двоих. Не подозревая о соглядатае, они беззаботно идут по жизни и даже не вспоминают о Феликсе Филлипсе – о жалком изгнаннике, жертве несправедливости, что ждет в засаде и готовит отмщение. Да, прошло много лет, но месть – это блюдо, которое подают холодным, напоминает себе Феликс.
Он считает дни, считает оставшиеся часы. Они приезжают во Флетчерскую исправительную колонию в середине марта. Приезжают на представление.
Но представление еще не готово. По сути, они еще даже не приступили. Феликс горит нетерпением – горит в прямом смысле слова. Что нужно сделать, чтобы ускорить процесс: отснять все сцены, смонтировать фильм, отшлифовать эпизоды? Чтобы успеть к назначенному сроку.
Злая нечисть сговорилась против него. Два мелких духа отказались участвовать в постановке, хотя одного Феликс все-таки уговорил остаться. Еще один дух загремел в лазарет с какой-то загадочной раной, предположительно нанесенной пилочкой для ногтей. Старые разборки, объяснил Костыль. «Никак не связано с нашим спектаклем». На репетициях были трения с переходом на личности. Пару раз доходило до драки, когда Феликса не было рядом. Все могло развалиться в любой момент; с другой стороны, то же самое он говорил о любой другой пьесе, которую ставил.
Они успели отснять только несколько черновых сцен: все очень сыро. Феликс заказал синтезатор в пункте проката, но его все никак не доставят. А как им записывать музыку без синтезатора? – вопрошают актеры, и вполне справедливо. Они хотят, чтобы им дали доступ в интернет. Чтобы скачивать музыку. Но это уже чересчур: даже Эстель тут бессильна. Руководство высказывает обычные возражения. Заключенные наверняка злоупотребят доверием, будут смотреть порно и строить планы побега. И бесполезно их убеждать, что заключенные настолько увлечены постановкой, что им сейчас не до побега: никто не поверит. К тому же Феликс может ошибаться. Он старается изо всех сил. Скачивает музыку дома, приносит в класс на флешке, но нет, нет… его просили найти совершенно другую версию, говорят актеры и закатывают глаза. Он что, не в курсе, что «Манкис» – полный отстой?
Куда ни глянь – сплошное разочарование. У Чудо-Мальчика с Анной-Марией вышла заминка. Первая репетиция прошла превосходно, а на второй наступила тоска: Чудо-Мальчик как будто сдулся. Просто тупо начитывал текст. Без души.
– Что случилось? – спросил Феликс у Анны-Марии, когда они пили кофе в четверг.
– Он сделал мне предложение, – сказала Анна-Мария.
– Так и положено по сценарию, – сказал Феликс, сохраняя нейтралитет.
– Нет, в смысле, сделал мне предложение по-настоящему, – сказала Анна-Мария. – Сказал, что влюбился с первого взгляда. Я сказала, что это лишь пьеса. Не настоящая жизнь.
– И что потом? – спросил Феликс. Она вертела ложку в руке: он знал, что это еще не все.
– Он полез обниматься. Попытался поцеловать в губы.
– И?
– Я не хотела его покалечить, – сказала Анна-Мария.
– Но все равно покалечила?
– Только временно, – сказала она. – Скорее ранила его чувства, чем все остальное. Он немного покорчился на полу, но потом очень быстро поднялся на ноги. Я извинилась.
Что объясняет отсутствие пыла и страсти, подумал Феликс.
– Я с ним поговорю, – сказал он.
– Не надо, – сказала она. – Он еще больше зажмется.
Даже его Ариэль, 8Рукк, дает сбой. На их второй репетиции акта первого сцены второй он выдал в самом начале речи: «Привет, могучий властелин! Привет, мудец!» – и смущенно захихикал над своей оговоркой по Фрейду.
Они потешаются у него за спиной, втихаря обзывают его и Просперо оскорбительными именами, изгаляются над пьесой как могут – это нормально, – но уж 8Рукк мог бы быть посерьезнее. Ему не следует забывать, кто он такой. Помимо собственно роли у Ариэля есть еще много забот – он тайный помощник Просперо, посвященный во все секреты, – легкомыслие здесь неуместно. 8Рукку надо бы образумиться.
Неужели на этом этапе всегда возникают такие сложности? – спрашивает себя Феликс. Да, всегда. Нет, не всегда. В этот раз все сложнее. Очень многое поставлено на карту.
Еще четырнадцать занятий, и наступит великий день. А они еще даже не определились с костюмами и недоучили роли. Постоянно сбиваются, мямлят, глотают слова.
– Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали, – напоминает он им. – Четче! Артикулируйте четче! У вас каша во рту! В парус бриг впряг бриз близ берега! Давайте еще раз!
Если бы это была постановка в профессиональном театре, как в старые добрые времена, Феликс уже орал бы на них благим матом, обзывал бы их бездарями и недоумками, требовал, чтобы они выкладывались по полной, входили в образ, доводили эмоции до предела – и за пределы, – шли к идеалу через боль и кровь. Но у него особенный контингент. У каждого – уязвимое эго. Кое-кто посещает психолога, курсы управления гневом, и если он будет на них орать, то подаст нехороший пример. Многие склонны к депрессии. Стоит чуть подтолкнуть, и они сразу сломаются. Бросят все к черту, даже исполнители главных ролей. Просто откажутся выступать. Такое уже случалось.
– Вы талантливые ребята, – говорит он им. Они пожимают плечами. Пассивное сопротивление. – Вы способны на большее! – Что ему делать? Угрожать им тюрьмой? Ничего не получится. Они уже в тюрьме. У него нет никаких рычагов давления.
Где взять энергию? Как зажечь искру, которая разожжет эту кучу сырой древесины? Что я делаю не так? – изводит себя Феликс.
Он настоял на нормальном кофе, на молотом кофе, а не растворимой бурде. Феликс сам покупает кофе в зернах, просит, чтобы его смололи прямо в магазине, и приносит на занятия, не забывая делиться с Диланом и Мэдисоном. Сегодня, во время первого перерыва на кофе, к нему подходит Змеиный Глаз. Анна-Мария маячит у него за спиной, изображая команду поддержки. Она одета в свой обычный танцевальный костюм для репетиций: вязаные гетры, бирюзовые спортивные штаны, черная футболка с длинными рукавами. Феликс замечает, что на ней не простые туфли, а с металлическими набойками. Значит, будет степ.
– Мы тут придумали одну штуку, – говорит Змеиный Глаз. – Моя команда. Команда Антонио.
– Я слушаю, – говорит Феликс.
– Помните сцену, в которой вы… то есть Просперо рассказывает историю, как они оказались на острове? Рассказывает Миранде. Как его брат…
– Акт первый, сцена вторая, – говорит Феликс.
– Да, она.
– И что с ней? – спрашивает Феликс.
– Она слишком длинная, – отвечает Змеиный Глаз. – И занудная. Даже Миранде становится скучно, и она чуть не засыпает.
Он прав, думает Феликс. Эта сцена была испытанием для всех актеров, игравших Просперо: как отыграть сцену вторую из первого акта, чтобы зрители не заснули на скорбной истории Просперо. Сцена слишком статична.
– Но зрители должны знать, что случилось с Просперо, – говорит он. – Иначе они не поймут сюжет. Чтобы понять, почему он жаждет мести, они должны знать, от чего он пострадал.
– Да, это понятно, – говорит Змеиный Глаз. – Но мы подумали, пусть это будет воспоминание.
– Это и есть воспоминание, – говорит Феликс.
– Да, но вы сами нам говорите: больше действия, больше энергии.
– Да, – говорит Феликс. – И?
– Так вот, можно сделать воспоминание, но рассказывать будет Антонио. Мы подготовились. Мы репетировали.
Ха. Он меня отодвигает, думает Феликс. Буквально отпихивает локтем. Хочет больше внимания к своей роли. Вполне в духе Антонио. Но ведь он их к тому и призывает? Вживайтесь в роль. Переосмысливайте. Перефразируйте, если нужно.
– Отлично. Давайте посмотрим, – говорит он.
– Ребята выступят на подпевках, – говорит Змеиный Глаз. – Команда Антонио. Мы назвали наш номер «Злой братец Антонио».
– Хорошо, – говорит Феликс. – Показывайте, что у вас.
– Не забывайте считать, – говорит Анна-Мария, когда они занимают позиции. Змеиный Глаз впереди. Его дублеры – у него за спиной: Жучила Фил, ЗакраЛось и – невероятно! – меннонит Крампус. Если Анне-Марии удастся выжать из Крампуса хоть что-то похожее на танец, это будет настоящее чудо.
– Я весь внимание, – говорит Феликс.
– На счет «три», – говорит Анна-Мария. Она считает: Раз-два-три, – хлопает в ладоши, и представление начинается.
Змеиный Глаз входит в образ Антонио: самодовольный, надменный, безжалостный. Он весь раздувается, потирает руки, смотрит, прищурив свой кривой левый глаз, ухмыляется перекошенным ртом. Будь у него усы, он бы их подкрутил. Стоит с важным видом, замышляет братоубийство. Его команда задает ритм: они топают, хлопают, щелкают пальцами, сопровождая все это дыхательными звуками.
У них хорошо получается. Намного лучше, чем ожидал Феликс. За это надо благодарить Анну-Марию? Или они сами учились по музыкальным клипам? Возможно, и то и другое. Топ-топ хлоп, топ-топ хлоп, хлоп-хлоп топ-топ щелк – дублеры держат ритм. Вступает Змеиный Глаз:
Я герцог миланский – и всем лежать.
Я здесь босс, и меня следует уважать.
Было так не всегда.
Я был просто Антонио, да.
Вечно младшенький, вечно второй,
И никто никогда не считался со мной.
Как меня это бесило – не передать.
Но я улыбался. Я решил подождать.
Это Просперо, мой братец,
Вот кто был босс настоящий.
Он был герцог, был герцог, был герцог миланский.
Ооо-ха! Ооо-ха! Топ хлоп, хлоп топ, щелк-щелк топ.
Но он был дурак. С дурака мало спроса.
Не видел, что происходит у него под носом.
Сидит, носом в книги уткнется,
Его позовешь – даже не обернется.
Погрязает в своем учении,
А дела государственные в небрежении.
Я ему говорю: «Брат, ты проснись,
Ты тут, типа, герцог, вот и займись
Своими герцогскими делами,
Не сиди взаперти целыми днями.
Оденься приличней. Затей, что ли, войну.
Кто тут у нас главный босс, не пойму?»
Но он завис в своих книгах, типа, он крутой маг,
Палкой волшебной махал, как дурак.
И пока он свои заклинания пыхтел,
Я тихой сапой взял, что хотел.
Он сам виноват – сам толкнул меня на преступление.
Как устоять перед таким искушением?
Если тебе твое герцогство до фонаря,
Так отдай его брату. А брат – это я.
И пусть прослыву я коварным и злым,
Зато весь Милан будет моим.
Ооо-ха! Ооо-ха! Топ хлоп, хлоп топ, щелк-щелк топ.
И я пошел к королю. К королю неаполитанскому.
Он хотел контролировать герцогство наше миланское.
В общем, мы договорились:
Я с его помощью престол получаю –
И правлю потом под его началом.
И вот мы схватили
Моего бро,
Про-спе-ро.
Стражникам заплатили,
чтобы они не ввязывались в это дело,
чтобы не защищали Просперо.
Мы его посадили в гнилую лодчонку
Вместе с его драгоценной девчонкой.
И отправили в море, не моргнув глазом.
От обоих избавились разом.
Народу сказали, их герцог что-то закис
И поехал развлечься в морской круиз.
А когда не вернулся – о горе! –
Все решили, что он утоп в море.
Ооо-ха! Ооо-ха! Топ хлоп, хлоп топ, щелк-щелк топ.
Все! Нет больше Просперо.
Сгинул в пучине. А мне что за дело?
Кто-то скажет: «Какая жалость!»
А я скажу: «Зато герцогство мне досталось.
Теперь все пойдет по моей указке.
Я герцог, я герцог, я герцог миланский».
Да!
Он герцог, он герцог, он герцог миланский.
Топ-топ топ, топ-топ топ, топ-топ топ-топ топ!
Хлоп хлоп. Ха!
На финальном «Ха!» они все смотрят на Феликса. Он знает этот взгляд. Люби меня, не отвергай меня, скажи, что я самый лучший!
– Как вам? – спрашивает Змеиный Глаз. Он уже вышел из образа надменного аристократа. Он тяжело дышит.
– Что-то в этом есть, – говорит Феликс, который с радостью придушил бы Змеиного Глаза. Он украл у него целую сцену! Но Феликс держит себя в руках: это их представление, говорит он себе.
– Что-то есть?! Да ладно! Шикарный номер! – говорит Анна-Мария, наблюдавшая за выступлением из дальнего угла. – Кратко и по существу. То, что надо!
– И подтанцовка на высоте, – говорит Феликс.
– Я для того и нужна, – улыбается Анна-Мария. – Приношу пользу. Оказываю посильную помощь. Таскать бревна, ставить хореографию, все, что угодно.
– Спасибо, – говорит Феликс.
– Ревнуете, мистер Герц? – лукаво шепчет Анна-Мария. Она видит его насквозь. – Увели из-под носа целую сцену, да?
– Не язви, – шепчет он в ответ.
– А еще мы подумали, – говорит Змеиный Глаз, – что, когда он рассказывает Миранде про лодку… прогнившую лодку, в которую их посадили… можно ее показать на видео, и когда он произносит… в смысле, вы произносите… когда они переходят к той части, когда Миранда ему говорит, что была для него обузой, трехлетний ребенок в дырявой лодке посреди океана, и он говорит, что она была ангелом, который его спас? Херувимом. Вот эта часть.
– Да, я помню, – говорит Феликс. Его сердце сжимается в тугой комок.
– У кого-то из наших ребят есть детишки, – говорит Змеиный Глаз. – И есть их фотографии. Тут разрешается иметь фотографии семьи, ну, у кого она есть. Можно снять лодку на видео… взять, типа, игрушечный кораблик. Как он качается на волнах. Темно, дует ветер, море бушует. Дело происходит ночью, и на небе вдруг появляются фотографии их детишек. Парни именно так и чувствуют. Дети, как ангелы, которые их спасают. Помогают пережить трудные времена.
Разве мог Феликс им отказать?
– Давайте попробуем, – говорит он.
– 8Рукк говорит, он легко вставит фотки, – продолжает Змеиный Глаз. – В смысле, в видео. Говорит, можно сделать, чтобы они мерцали, как звезды. Одна за другой.
– Хорошая мысль, – говорит Феликс. В горле встает комок. На глаза наворачиваются слезы. Старый сентиментальный дурак!
Осторожнее, говорит он себе. Не раскисай. У Просперо всегда все под контролем. Более или менее.
Змеиный Глаз хочет что-то добавить: он смущенно переминается с ноги на ногу. Давай, выкладывай, думает про себя Феликс. Стреляй с двух стволов. Добей меня.
– Мы подумали, может быть, вы захотите внести что-то свое, мистер Герц, – застенчиво произносит Змеиный Глаз. – Если у вас есть фотография, которая вам особенно дорога. Можно тоже поставить ее на небо. Вроде как камео от режиссера. Ребята не против. Наоборот.
Его потерянная Миранда, трехлетний ангел, на качелях, на фоне синего неба, в серебряной рамке. Заливается радостным смехом. Была ты херувимом, что спас меня.
– Нет, – Феликс почти кричит. – Нет, у меня нет ничего подходящего! Но все равно спасибо. Прошу прощения.
Конечно, они не специально. Они не хотели его задеть. Они не могут ничего знать. О нем, о его больной совести, о самобичевании, о неизбывной печали.
Спотыкаясь, хватая ртом воздух, он идет в демонстрационную камеру пятидесятых и тяжело оседает на нижнюю койку. Колючее серое одеяло. Руки сложены на коленях, голова склонилась на грудь. Затерянный в море, брошенный на волю волн. В полусгнившем челне, с которого сбежали даже крысы.
