Книга: Взгляни на дом свой, ангел
Назад: Xex-xex-xex! — смех смаковации.
Дальше: XXVI

XXV

Дa. Чудовищное преступление свершилось. И почти год Юджин сохранял отчаянный нейтралитет. Но его сердце отказывалось быть нейтральным. Ведь на весы была брошена судьба цивилизации.
Война началась в разгар летнего сезона. «Диксиленд» был полон. В то время его самым близким другом была резкая старая дева с расстроенными нервами, которая уже тридцать лет преподавала английский язык в одной из нью-йоркских школ. День за днем, после убийства, эрцгерцога, они следили за тем, как в мире все выше вздымаются волны крови и опустошения. Тонкие красные ноздри мисс Крейн трепетали от негодования. Ее старые серые глаза переполнял гнев. Подумать только! Подумать только!
Ибо из всех англичан самую высокую и вдохновенную любовь к Альбиону питают американские дамы, преподающие его благородный язык.
Юджин так же был верен. В присутствии мисс Крейн он сохранял на лице выражение печали и сожаления, не его сердце выбивало военный марш на ребрах. В воздуха звучали волынки и флейты; он слышал призрачный рокот больших пушек.
Мы должны быть беспристрастны! — говорила Маргарет Леонард.— Мы должны быть беспристрастны! — Но ее глаза потемнели, когда она прочла известие о вступлении Англии в войну, и горло у нее задергалось, как у птицы. Когда она подняла глаза от газеты, они были влажны.
О господи!—сказала она.— Теперь пойдут дела!
Малыш Бобс! — взревела Шеба.
Да благословит его бог! А ты заметила, где он намерен занять позиции?
Джон Дорси Леонард отложил газету и перегнулся от визгливого всхлипывающего смеха.
— Господи боже ты мой! — задыхался он.— Пусть-ка эти разбойники только сунутся!
Они сунулись.
Все это идущее на убыль лето Юджин метался между школой и «Диксилендом», не в силах в упоении неминуемой славы укротить свои гарцующие ноги. Он жадно поглощал мельчайшие новости и летел поделиться ими Леонардами или с мисс Крейн. Он читал все газеты, которые ему удавалось раздобыть, и ликовал, потому что немцы терпели поражение за поражением и отступали повсюду. Ибо из этого хаоса газетных сообщений он извлек твердую уверенность в том, что гуннам приходится плохо. В тысячах мест они с визгом бежали от английской стали под Монсом, молили французов о пощаде на Марне, отступали здесь, отходили там, панически улепетывали еще где-то. Потом в одно прекрасное утро, когда им полагалось быть у Кельна, они оказались под стенами Парижа. Они бежали не в ту сторону. Мир потемнел. Он тщетно пытался понять. И не мог. Избрав неслыханную стратегию непрерывных отступлений, немецкая армия подошла к Парижу. Это было что-то новое в искусстве ведения войны. Собственно говоря, только через несколько лет Юджин наконец полностью осознал, что и в немецких армиях, по-видимому, все же кто-то иногда сражался.
Джон Дорси Леонард хранил спокойствие.
— Погоди! — говорил он убежденно.— Погоди, сынок! Старик Жоффр знает, что делает. Он этого и ждал. Теперь он заманил их туда, куда было надо.
Юджин только удивлялся, по каким тонким соображениям французскому генералу могло понадобиться, чтобы немецкая армия подошла к Парижу.
Маргарет подняла от газеты тревожные глаза.
— Положение, по-видимому, очень серьезно,— сказала она.— Да-да!— Она на мгновение умолкла, волна страстного гнева захлестнула ей горло.
Потом она добавила тихим дрожащим голосом:
— Если Англия погибнет, мы все погибнем.
— Да благословит ее бог! — возопила Шеба.
— Да благословит ее бог, Джин,— продолжала она, похлопав его по колену.— Когда я сошла тогда на ее милую старую землю, я не могла сдержаться. Мне было все равно, что обо мне подумают. Я встала на колени прямо в пыли и притворилась, будто завязываю шнурок, но, знаешь ли…— Ее мутные глаза блеснули сквозь слезы.— Я никак не могла с собой совладать. Да благословит ее бог! Знаешь, что я сделала? Я наклонилась и поцеловала землю! — Крупные клейкие слезы катились по ее красным щекам. Она громко всхлипывала, но продолжала: – Я сказала: это земля Шекспира, и Милтона, и Джона Китса, и, клянусь богом, главное, что это и моя земля! Да благословит ее бог! Да благословит ее бог!
Слезы тихо струились из глаз Маргарет Леонард. Ее лицо было влажно. Говорить она была не в силах. Все были глубоко растроганы.
— Она не погибнет! — сказал Джон Дорси Леонард. – Тут и мы скажем свое слово! Она не погибнет! Вот погодите!
В воображении Юджина пылал неизменный образ двух великих рук, слившихся над океаном в нерушимом пожатии, цвели зеленые поля и развертывал спирали сказочный Лондон, могучий, волшебный, древний,— романтический лабиринт старинных многолюдных улочек, высокие, почти смыкающиеся над головой дома, лукулловские яства и напитки и безумные властные глаза гс ния, горящие в толпе чудаковатых оригиналов.
Вместе с войной появилась и литература колдовского очарования войны. Маргарет Леонард давала ему такие книги одну за другой. Это были книги о молодых людях — о молодых людях, которые сражались за то, чтобь своею кровью омыть мир от зла. Своим вибрирующим голосом она читала ему сонет Руперта Брука — «Когда паду, то думай обо мне лишь так», а вложив в его pyку экземпляр «Студента под ружьем» Дональда Хэнки, она сказала:
— Прочти это, мальчик. Ты будешь потрясен. На этих юношей снизошло озарение.
Он прочел это. И многое другое. На него снизошло озарение. Он стал членом этого рыцарского легиона – юный Галахед-Юджин, копье праведности. Он отправился граалить. Он десятками писал мемуары, в которые скромно, с юмором, с английской сдержанностью высшей закалки вкладывал все, что переполняло его чистое сердце истинного крестоносца. Иногда он доживал до блаженных дней мира, лишившись либо руки, либо ноги, либо глаза,— укороченный, но облагороженный; иногда ero последние светозарные слова бывали записаны накануне атаки, в которой он погибал. Затуманившимися глазами читал он эпилог своей жизни и упивался своей посмертной славой, особенно когда доходил до своих последних слов, записанных и объясненных его издателем. Потом – свидетель собственной мужественной кончины — уронил три жаркие слезы на свое юное сраженное в цвете лет тело. Dulce et decorum est pro patria mori*.
Бен, хмурясь, косолапо шел по улице мимо аптеки Вуда. Поравнявшись с кучкой бездельников у кафельного входа, он посмотрел на них с внезапным испепеляющим презрением. Потом засмеялся негромко и яростно.
— Бог мой! — сказал он.
На углу он, хмурясь, подождал миссис Перт, которая вышла из почтамта. Она переходила улицу медленными зигзагами.
Договорившись встретиться с ней позже в аптеке, он перешел улицу и свернул за угол почтамта на Федерал-стрит. Он вошел во второй подъезд «Дома терапевтов и хирургов» и стал подниматься по темным скрипучим ступенькам. Где-то с размеренной удручающей монотонности в темную влажную раковину капала вода. В дверях широкoro коридора второго этажа он остановился, стараясь усмирить нервное биение сердца. Затем пошел по коридору и на полдороге свернул в приемную доктора Дж. Г. Коукера. Она была пуста. Сдвинув брови, он понюхал воздух. Все здание пронизывал чистый нервирующий запах антисептических средств. Журналы — «Лайф» и «Джадж», «Литерари дайджест», «Америкен», – разбросанные на черном квадратном столе, рассказывали безмолвную повесть о сотнях бесцельно и расстроенно листавших их рук. Открылась внутренняя дверь, из нее вышла мисс Рэй, помощница доктора. Она была в шляпе. Она уже собиралась уходить.
Вы к доктору? — спросила она.
Да,— сказал Бен.— Он занят?
Заходите, Бен,— сказал Коукер, подходя к двери. Он вынул изо рта длинную изжеванную сигару и улыбнулся желтой улыбкой.— На сегодня все, Лора. Можете идти.
– До свидания,— сказала мисс Лора Рэй и ушла.
Бен вошел в кабинет. Коукер закрыл дверь и сел за свой заваленный бумагами стол.
— Вам будет удобнее вон на той кушетке,— сказал он с усмешкой.
Бен посмотрел на кушетку взглядом, затуманенным тошнотой.
– Сколько человек умерло на ней? — спросил он. Он нервно сел на стул перед столом, закурил сигарету и поднес догорающую спичку к обугленному кончику сигары, которую протянул Коукер.
– Ну, так чем я могу быть полезен, сынок? — спросил Коукер.
— Мне надоело гнить тут,— сказал Бен.— Я предпочту гнить где-нибудь в другом месте.
— Я что-то не понял, Бен.
— Вы, наверное, слышали, Коукер,—сказал Бен негромко и язвительно,— что в Европе идет война. То есть если вы научились читать газеты.
Нет, я ничего об этом не слышал, сынок,— сказал Коукер, неторопливо затягиваясь.— Газету я читаю — ту, которая выходит по утрам. Вероятно, они еще не по– :
лучили этого известия.— Он злокозненно улыбнулся. — Так чего же вы хотите, Бен?
Я собираюсь уехать в Канаду и записаться добровольцем,— сказал Бен.— И хотел бы узнать у вас, годен ли я.
Коукер помолчал. Он вынул длинную изжеванную сигару изо рта и задумчиво поглядел на нее.
— Зачем вам это, Бен? — сказал он.
Бен внезапно встал и отошел к окну. Он выбросил свою сигарету во двор. Она ударилась о цемент с коротким сухим щелчком. Когда Бен обернулся, его желтоватое лицо было белым от напряжения.
— Ради всего святого, Коукер! — сказал он.— Зачем все это? Можете вы мне сказать? Для чего мы существуем? Вы — врач и должны что-то знать об этом.
Коукер продолжал глядеть на свою сигару. Она снова погасла.
Почему? — спросил он размеренным голосом.— Почему я должен что-то знать?
Откуда мы пришли? Куда мы идем? Для чего мы здесь? Зачем все это, черт подери? — бешено выкрикивал Бен, повышая и повышая голос. Он смотрел на по
жилого врача горьким, обвиняющим взглядом.— Бога ради, не молчите, Коукер. Что вы сидите как манекен! Скажите что-нибудь.
Что я, по-вашему, должен сказать? — сказал Коукер.—Кто я? Чтец мыслей? Медиум? Я врач, а не священник. Я видел, как они рождались, я видел, как ош
умирали. Что происходит с ними до и после, я не знаю.
К черту это! — сказал Бен.— Но что происходит с ними в промежутке?
Об этом, Бен, я знаю столько же, сколько и вы,— сказал Коукер.— Вам нужен не врач, а пророк.
Но они же приходят к вам, когда заболевают,так? — сказал Бен.— Они все хотят выздороветь, так? И вы делаете все возможное, чтобы вылечить их, так?
Нет,—сказал Коукер.— Не всегда. Но согласен, что ждут от меня именно этого. Ну и что?
Значит, вы должны верить, что в этом есть какой-то смысл,— сказал Бен,— иначе вы не стали бы это делать!
— Человек должен жить, не правда ли? — сказал Коукер с усмешкой.
— Но об этом я и спрашиваю вас, Коукер. Для чего?
— Ну,— сказал Коукер,— чтобы девять часов в сутки работать в газете, девять часов спать и наслаждаться остальные шесть, моясь, бреясь, одеваясь, закусывая в «Жирной ложке», болтаясь возле аптеки Вуда и время от времени сопровождая веселую вдову к Фрэнсису К. Бушмену. Разве этого мало? А трудолюбивый и добропорядочный человек, который еженедельно вносит свои деньги в Строительный или Ссудный банк, вместо того чтобы транжирить их на сигареты, кока-колу и готовое платье от Кунненхеймера, может со временем стать владельцем небольшого домика.— Голос Коукера понизился до благоговейного шепота.— Он может даже стать владельцем автомобиля, Бен. Подумайте об этом! Он может сесть в него и кататься, кататься, кататься. Он может объехать все эти проклятые горы. Он может быть очень-очень счастлив. Он может ежедневно посещать Ассоциацию молодых христиан и мыслить только самыми чистыми мыслями. Он может жениться на хорошей честной женщине и обзавестись любым числом сыновей и дочерей, которых всех можно воспитать в баптистской, методистской или пресвитерианской вере и послать их прослушать великолепные курсы лекций по экономике, коммерческому праву и изящным искусствам в университете штата. Есть много такого, ради чего стоит жить, Беn. И чем занять каждую минуту суток.
– Вы очень остроумны, Коукер,— сказал Бен, хмурясь. – Вы смешны, как сломанный костыль.— Он смущенно расправил сутулые плечи и набрал в легкие воздуха. – Ну так как же? — спросил он с нервной улыбкой. – Годен я?
• Давайте посмотрим,— неторопливо ответил Коукер и начал его осматривать.— Ноги вывернуты пальцами внутрь, но свод стопы хороший.— Он внимательно поглядел на светло-коричневые кожаные башмаки Бена.
— В чем дело, Коукер? — сказал Бен.— Разве для того, чтобы стрелять, нужны пальцы ног?
— А с зубами все в порядке, сынок?
Бен раздвинул тонкие губы и показал два ряда белых зубов. В тот же момент Коукер небрежно и быстро ткнул его в солнечное сплетение сильным желтым пальцем. Выпяченная грудь Бена опала, он перегнулся пополам, смеясь и сухо кашляя. Коукер отвернулся к столу и взял свою сигару.
В чем дело, Коукер? — сказал Бен.— Что это значит?
Все, сынок. Я кончил,— сказал Коукер,
Ну и как? — спросил Бен нервно.
Чго как?
Все в порядке?
Конечно, все в порядке,— сказал Коукер. Он повернулся, держа в пальцах горящую спичку.— Кто сказал, что не все в порядке?
Бен хмуро смотрел на него блестящими от страха глазами.
Бросьте шутить, Коукер,— сказал он.— Мне уже трижды семь. Я годен?
Что за спешка? — сказал Коукер.— Война еще не кончилась. И, наверное, мы в нее скоро вступим. Почему не подождать немного?
Это значит, что я не годен,— сказал Бен.— Что со мной, Коукер?
Ничего,— сказал Коукер осторожно.— Вы немного худы. Немного истощены, ведь так, Бен? Надо нарастить мяса на эти кости, сынок. Сидя в «Жирной ложке» с папиросой в одной руке и чашкой кофе в другой, особо не растолстеешь.

— У меня все в порядке, Коукер, или нет?
Лицо Коукера — удлиненное лицо черепа — расширилось в желтой улыбке.
— Да,— сказал он.— У вас все в порядке, Бен. Вы один из самых порядочных людей, каких я знаю.
Бен прочел настоящий ответ в усталых воспаленных глазах Коукера. Его собственные глаза помутнели от страха. Но он сказал язвительно:
— Спасибо, Коукер. Я вам очень обязан. Вы столько для меня сделали. Вы лучший бейсболист среди врачей.
Коукер усмехнулся. Бен вышел из кабинета. На улице он встретил Гарри Тагмена, который шел в типографию.
В чем дело, Бен? — сказал Гарри Тагмен.— Нездоровится?
Да,— сказал Бен, хмурясь,— мне только что вкатили шестьсот шесть.
Он пошел дальше к аптеке, где его ждала миссис Перт.
Назад: Xex-xex-xex! — смех смаковации.
Дальше: XXVI