В наших апартаментах была только одна ванная — виновата, «туалетная комната», — но размером побольше трех обычных. Мы с Шельмой так бы там и сидели, отмываясь и пробуя всякие незнакомые приспособления, если бы папа с Зебадией не прибегли к грубой силе.

— Тетя капитан, что ты собираешься надеть?

— «Шанель» номер пять.

— Нет, из одежды.

— Из одежды? Когда хозяйки дома ходят нагишом? Я думала, Джейн воспитала тебя лучше.

— Я на всякий случай спросила. Значит, ты поддержишь меня. С Зебадией.

— Если Зебадия станет упираться, я надеру ему уши. А если Джейкоб будет стесняться своей тщедушной фигуры, пусть лучше держит это при себе. Джентльмены, вы опять струсите? Я хотела сказать, в чем это проявится на сей раз?

— Джейк, они снова к нам пристают.

— Не обращай внимания, товарищ. Вот голубые шорты твоего размера. Ого, они с подложенным гульфиком! Я их надену сам.

— Джейкоб!

— Послушай только эту женщину! Голая, как облупленное яйцо, собирается в таком виде общаться с незнакомыми людьми — и еще повышает на меня голос, когда я хочу немного принарядиться. Было время, моя маленькая и страстная супруга, когда мужчины вообще не появлялись на людях без гульфика, подобающего их положению в обществе.

— Джейкоб, я поспешила, — не растерялась тетя. — Но разве у заместителя командира гульфик не должен быть больше, чем у пилота? «Подобающего их положению» — ведь так ты сказал?

— Но о Зебе Аллах и так позаботился. Не могла же ты этого не заметить, любимая?

— Хватит препираться, Джейк, — вмешался мой муж. — Надевай голубые, а я надену вот эти, красные.

Красные шорты оказались Зебу малы, а голубые папе велики. Они поменялись. То же самое. Они снова поменялись — теперь обе пары оказались малы. Они с огромным трудом смогли их натянуть, но шорты тут же с них упали.

Папа отшвырнул шорты в сторону.

— Дора!

— Да, сэр.

— Пожалуйста, соедини меня с вашим капитаном.

— Да ведь я просто пошутила! Вы на меня не нажалуетесь, правда?

— Не нажалуется, — вмешалась тетя Хильда. — Вы с Аей уже познакомились?

— Конечно! Ая повидала куда больше разных мест, чем я, — а ведь я везде побывала. Она умница!

— Мы тоже так думаем, спасибо. Что надеть нашим мужчинам?

— Я поддерживаю среднюю температуру в двадцать семь градусов, палубные плиты на градус теплее. Зачем им вообще что-то надевать? Если они страдают фетишизмом, есть непрозрачные накладки — в туалетной комнате, ящичек девять-б. Но только лучше показать их врачу, пока болезнь не начала прогрессировать. Там, куда мы летим, есть неплохие врачи.

Я отправилась искать ящичек девять-б, пока Хильда продолжала беседовать с Дорой.

— А куда мы направляемся, Дора?

— С такими вопросами обращайтесь, пожалуйста, к капитану. В качестве хозяйки я могу рассказать вам все, в качестве астронавигатора должна вас переадресовать. Меня заставили установить фильтр в этой схеме. Разве это по-честному? Это я вас спрашиваю. Я старше, чем эти двойняшки.

— Все зависит от конструкции, — уклончиво ответила тетя Хильда. — Все мы стараемся делать, как лучше, возраст к этому не имеет отношения. Спроси у Аи.

— О, она слушает.

— Еще бы, конечно, слушаю, капитан Хильда, милая, — ушами Доры, и вижу ее глазами! Знаете, вы похожи на ваш голос — это комплимент.

— О, спасибо, Ая.

— Дора, это и есть те накладки? — перебила я.

— Конечно. Но вот что, пока мы тут все вместе. Вам в таком маленьком корабле не нужны два туалета. Ае не хватает места для системы Тьюринга, которую я ей помогаю установить. Так что если эти фетишисты выкинут свое барахло из того, где на двери мальчик, и… — Дора внезапно умолкла и тут же заговорила снова: — Капитан будет рад принять командира и экипаж «Аи Плутишки» в салоне в любое удобное для них время. Это означает «немедленно». Следуйте за мной — за голубым огоньком.

Я примерила зеленую накладку. Она совершенно ничего не весила — словно в туман кутаешься. Я скинула ее и обмотала вокруг бедер Зебадии.

— На тебе никогда не было и не будет так мало надето, Зебадия, но это то, что нужно.

(Я не осуждаю мужчин за то, что они стесняются. Наша канализационная система почти всегда не видна, она внутри, а у них все наружу и иногда некстати становится похоже на семафор. Некстати для них — хочу я сказать; для женщин это всегда кстати и очень приятно. О моих чувствах тоже можно судить — по соскам, но в той цивилизации, где я выросла, соскам не придают такого значения.)

Маленький голубой огонек повел нас сначала вокруг корабля, потом к центру. Эта «яхта» оказалась так велика, что на ней вполне можно было заблудиться.

— Дора, ты видишь и слышишь все, что происходит в любой части корабля?

— Конечно, — ответил голубой огонек. — Но каюту командора я могу сканировать только с его разрешения. Каждый должен знать свое место. Салон прямо впереди. Позовите меня, если понадоблюсь. Закуска в полночь — наше фирменное блюдо. Лучше не бывает.

И огонек погас.

Салон был круглый и просторный. В углу стояли четыре человека. (Как можно сделать так, чтобы у круга оказался угол? Хитроумно распорядившись его очертаниями, и кушетками, и столиками с закуской, и баром, так что получается очень уютно.) Двое из них были сестры-двойняшки — они сняли свои наклейки и стали неразличимы. Рядом стояли молодая женщина и мужчина лет сорока. В простыне был не он, а она. Он же был одет примерно так же, как и наши мужчины, но у него это было больше похоже на клетчатую шотландскую юбочку.

Одна из двойняшек взяла инициативу на себя:

— Командор Шеффилд, это капитан Хильда, старший помощник Картер, первый пилот Берроуз, второй пилот Дити Картер. Вы уже знакомы с моей сестрой, а это наша кузина Элизабет Лонг.

— Теперь еще раз, сначала, — приказал «командор Шеффилд». (Ну и «командор»! Кого он хочет обмануть?)

— Есть, сэр. Доктор Джейкоб Берроуз и его супруга Хильда, доктор Зебадия Картер и его супруга доктор Дити Берроуз Картер. Доктор Элизабет Лонг, доктор Аарон Шеффилд.

— Минутку, — прервал ее мой муж. — Раз уж вы за это взялись, я должен добавить, что у капитана Хильды больше докторских степеней, чем у всех нас троих, вместе взятых.

Капитан Лонг переглянулась с сестрой.

— Лор, я чувствую себя так, будто я голая.

— Лаз, а ты и есть голая.

— Не в том дело. Командор, та фабрика дипломов в Нью-Риме еще твоя? Сколько возьмешь за степень доктора? Не ахти какую — скажем, Д. Ф. по физике твердого тела? По одной для каждой из нас?

— И не забудь про семейную скидку, дружище!

«Командор» бросил взгляд поверх их голов.

— Дора, не лезь не в свое дело!

— Почему? Я тоже хочу докторскую степень. Это я учила их физике твердого тела.

Он посмотрел на молодую женщину, закутанную (частично) в простыню.

— Дора права?

— Да.

— Дора, ты получишь то же, что и твои сестры. А пока заткнись. Объявляю всех троих спеццокторантами. Все положенные курсы прослушаны, — но нужно еще сдать письменные и устные экзамены, и для таких гениев, какими вы себя считаете, придется сделать и потруднее. Что до той фабрики дипломов… Конечно, она моя. Только это для простачков. А вам троим придется поработать. Двое оппонентов в наличии, все официально. Дора, можешь сказать Фине.

— Будь уверен, дружище! «Доктор Дора» — вот будет здорово!

— Заткнись. Друзья, эти двойняшки могли бы уже сейчас иметь по несколько докторских степеней, если бы были способны похоронить себя в каком-нибудь университетском городке. Они в самом деле гении…

— Слушайте, слушайте!

— …И семья Лонгов ими гордится. Но они капризны, ветрены, непредсказуемы, и спиной к ним лучше не поворачиваться. Тем не менее они мои любимые сестры, и я их обожаю.

Они переглянулись.

— Он оценил нас по достоинству.

— Слишком долго собирался.

— Но мы будем великодушны.

— Обе разом?

— Идет!

Они сшибли его с ног и повалили на пол — с некоторой помощью со стороны Доры (она на две десятых секунды отключила тяготение). Он проделал сальто назад и плюхнулся на задницу, но тем не менее и бровью не повел.

— Четко проделано, девочки. Мир?

— Мир, — ответили они хором, вскочили и помогли ему подняться. — Мы гордимся тобой, дружище, ты в хорошей форме.

Я решила, что пора кончать с этим и выяснить, зачем нас похитили. Да, именно похитили. Я встала прежде, чем он успел сесть.

— И я тоже горжусь, — сказала я, присев в глубоком придворном реверансе, — что имею честь познакомиться со старшим… семейства Говардов.

Наступила мертвая тишина.

Женщина в простыне (частично) сказала:

— Лазарус, все равно у нас бы ничего из этого не вышло. Они ученые. У них есть то, чего не хватает тебе. Кончай хитрить и положись на их милосердие. Я начну с того, что расскажу свою историю. Но прежде…

Она встала, бросив свою простыню.

— Дора! Мне нужно большое зеркало. Инвертор, если можно, — а если нет, то трельяж.

— Это Фина может себе позволить всякие такие штучки вроде инвертора, — отозвалась Дора, — я не могу, у меня целый корабль на руках. Вот тебе трельяж.

Переборка исчезла, и на ее месте появилось зеркало ростом выше меня. Женщина протянула ко мне руки.

— Доктор Д. Т., прошу присоединиться ко мне.

Я дала ей поднять меня на ноги и встала рядом с ней перед зеркалом. Мы поглядели на самих себя, потом она заставила меня повернуться и повернулась сама.

— Все видите? Доктор Хильда, доктор Картер, доктор Берроуз? Лазарус, ты-то видишь?

Ответили те двое, к кому она не обращалась. Лаз (а может быть, Лор) сказала:

— Они так же похожи друг на друга, как мы.

Другая откликнулась:

— Больше.

— Если не считать…

— Ш-ш-ш! Это невежливо.

Лазарус сказал:

— Я никогда ничего не вижу, пока не вляпаюсь. Но я себя за умного и не выдаю.

Она не ответила — мы разглядывали себя в зеркало. Сходство было так велико, что наводило на мысль о близнецах, вроде Ляпис-Лазури и Лорелеи Ли… Да, я сразу поняла, кто они такие. Тетя капитан тоже поняла, а насчет наших мужей — не знаю.

Сиси в самом деле ничего себе — это я могу смело сказать, когда вижу их на ком-то другом. Иметь какое-нибудь физическое достоинство — невелика доблесть: тут все дело в наследственности и в старательном уходе за собственным телом. Но это может быть приятно и тебе, и другим.

Те же широкие плечи, та же осиная талия, те же упругие, несколько подчеркнутые ягодицы.

— Мы и еще в одном похожи, — сказала она. — Чему равен корень четвертой степени из тридцати семи?

— Два-запятая-четыре-шесть-шесть-три-два-пять-семь-один-пять. А что?

— Так, проверяю. Спроси меня что-нибудь.

— Чему равно Число Зверя?

— М-м-м… Ах да — шестьсот шестьдесят шесть.

— А попробуй так — шесть в шестой степени, а потом опять в шестой.

— Сначала получается сорок шесть тысяч шестьсот пятьдесят шесть, а дальше — ого, вот это задачка! Там должна быть единица с дробью… Один и три сотых с чем-то на десять в двадцать восьмой. А ты знаешь, сколько это?

— Да, но для меня это посчитал компьютер. Это будет… Дай напишу. — Я огляделась, и тут же маленький огонек подал мне блокнот и ручку.

— Спасибо, Дора.

Я написала: «10314 424 798 490 535 546 171 949 056».

— О, как красиво!

— Но не слишком изящно, — ответила я. — Оно из шестимерной геометрии, и его надо бы выразить в шестеричной системе, но для таких цифр у нас нет названий, и компьютеры ими не пользуются. А вообще…

Я написала: «В шестеричной системе — (10¹⁰)¹⁰ =

= 1 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000».

Она в восторге прочла результат и захлопала в ладоши.

— Это то же самое число, — продолжала я, — но выглядит изящнее. Только я не могу его прочесть — для этого у нас нет слов. То неуклюжее число в десятеричной системе можно хотя бы произнести.

— М-м-м… Да, но это не так просто. Десять тысяч триста четырнадцать квадриллионов четыреста двадцать четыре тысячи семьсот девяносто восемь триллионов четыреста девяносто тысяч пятьсот тридцать пять биллионов пятьсот сорок шесть миллиардов сто семьдесят один миллион девятьсот сорок девять тысяч пятьдесят шесть. Никогда не взялась бы произнести это скороговоркой.

Я прищурившись посмотрела на нее.

— Да, я узнаю эту номенклатуру, но с трудом. Вот как я бы его прочла: десять октиллионов триста четырнадцать септиллионов четыреста двадцать четыре секстиллиона семьсот девяносто восемь квинтиллионов четыреста девяносто квадриллионов пятьсот тридцать пять триллионов пятьсот сорок шесть биллионов сто семьдесят один миллион девятьсот сорок девять тысяч пятьдесят шесть.

— Я могла уследить за тобой только по цифрам. Но в шестеричной системе оно красивее всего. А что, это число чем-то интересно, полезно или просто красиво?

— И интересно, и полезно. Это число вселенных, потенциально доступных с помощью изобретения моего отца.

— Мне надо будет с ним поговорить. Лазарус, я расскажу свою историю? Момент как раз подходящий.

— Если хочешь. Если не стесняешься.

— «Стесняюсь»! — она подошла и поцеловала его, чмокнула на ходу, но так, что в таких случаях останавливается время. — Милый мой, я стеснялась, когда еще не узнала, кто я на самом деле. Теперь я ничего не стесняюсь. Мои новые друзья, вам меня представили как Элизабет Лонг, но обычно меня зовут сокращенно — Либ. Да, я доктор Лонг. Доктор математики. Мое полное имя — Элизабет Эндрю Джексон Либби Лонг.

Я была больше готова услышать это после того, как мы с ней позанимались устным счетом. К тому же я умею расслаблять лицевые мышцы. У меня это получается само собой — я научилась так делать в три года, как только поняла, что кое-какие свои мысли лучше держать при себе.

Сейчас я тоже это сделала и оглянулась на свою семью.

Шельма кивнула с задумчивым видом.

Зебадия едва слышно шепнул мне:

— Смена пола.

А папа взялся за дело по порядку.

— Я узнаю второе, третье и четвертое имена. Вы когда-то были под ними известны?

— Да.

— У вас было прозвище «Логарифмическая линейка»?

— Да, а до этого — «Рыжик». — Она провела рукой по своим кудряшкам и улыбнулась. — Не совсем рыжая, но почти.

— Сейчас вы женщина. Нет смысла гадать — вы сказали, что собираетесь рассказать свою историю.

— Да. Дора, а как насчет выпить? Лазарус, у тебя еще не кончились эти сигареты с зельем?

Папа сказал:

— Мы все некурящие.

— Это не табак и не гашиш, он не вызывает привыкания. Только легкую эйфорию. Я вас не заставляю, я сама хочу. Спасибо, Лазарус, и предложи остальным. Так вот… Я была мужчиной почти восемьсот лет, потом меня убили. Меня не было в живых полторы тысячи лет, потом меня вернули к жизни. Когда меня обновляли, обнаружилось, что в двадцать третьей паре хромосом у меня триплет — XXY.

— Понимаю, — сказала Шельма. — И Y — доминанта.

— Тетя Хильда — биолог, — пояснила я.

— Отлично! Тетя Хильда, — можно я буду так вас звать, как моя двойняшка? — вы мне поможете в трудных местах? — Либ улыбнулась, и улыбка у нее была точь-в-точь как у меня. — Y была доминантой, но двойная доза X не давала мне покоя, я сам не понимал почему. Из меня вышел неплохой мужчина — тридцать лет в Космическом флоте на старой доброй Терре: один офицер проявил ко мне интерес и устроил в академию. Но я по характеру не годился в командиры и большую часть времени провел в штабе — командовать приходилось только изредка и всегда небольшими кораблями. — Она снова улыбнулась. — А сейчас, когда я чувствую себя полноценной женщиной, а не помесью мужчины неизвестно с чем, я без колебаний принимаю командование на себя. Так вот, возвращаюсь назад. Мне всегда было как-то не по себе с мальчишками и с мужчинами. Я был застенчив, одинок, и меня считали немного ненормальным. Нет, не гомосексуалистом — для этого я был слишком робок. Хотя, возможно, это было бы мне полезно. В те дни, после междуцарствия, я был «бесследно исчезнувшим Говардом» — только через много лет после того как я поступил на флот, семейство меня отыскало. Люди с генотипом XXY по большей части бесплодны, но я — нет. На протяжении следующих семидесяти лет у меня был двадцать один ребенок. Мне нравилось жить со своими женами, спать с ними, я любил наших детей. И вот мы дошли до бегства с Земли, которое возглавил Лазарус. Я был тогда холост — обе мои жены снова вышли замуж. Друзья, Лазарус стал первым в моей жизни мужчиной, которого я полюбила.

— Либ, это не имеет никакого отношения к твоей истории! Я ведь не знал, что ты меня любишь!

— Это имеет отношение к моей истории! В течение восьми столетий мы путешествовали вместе. Потом меня убили — по моей собственной неосмотрительности. Некоторое время спустя Лазарус и его сестры кремировали меня и развеяли прах в атмосфере старой доброй Терры — по такой траектории, чтобы он осел в той местности, где я родился. Лазарус, их это как будто ничуть не удивляет. Они мне не верят?

— Конечно, верим, — вмешалась я. — Но то, что ты рассказываешь, для нас не новость. Чего мы не знали, — это того, что ты жива и стала женщиной. Перевоплощение?

— Да нет! Перевоплощение — это чепуха.

Меня охватило раздражение. С тех пор как после смерти мамы Джейн я привела свои мысли в порядок, мне не нравится, когда по этому поводу высказываются так категорически.

— У тебя есть доказательства? — перебила я.

— Дити, я задела твои чувства?

— Нет, Либ, не задела. Я спросила, есть ли у тебя доказательства.

— Ну… нет. Но если это допустить, то я, по-моему, смогу показать, что это приводит к противоречию.

— Доказательство от противного? Это опасная штука, Либ. Спроси Георга Кантора.

Либ рассмеялась:

— Ну, ладно, не буду высказывать никакого мнения, пока кто-нибудь не представит мне надежных доказательств — или за, или против.

— Я надеялась, что у тебя есть доказательства, Либ, потому что ты уже была мертва, а я нет. По крайней мере, не помню такого.

— Но и я не помню, как была мертва. Просто страшный удар по голове… Потом какие-то сны, которых я не могу вспомнить… Потом кто-то терпеливо спрашивает меня снова и снова, кем я хотела бы быть — мужчиной или женщиной… И наконец я немного пришла в себя и поняла, что спрашивают всерьез, и ответила: «Женщиной»… А потом много дней мне задавали тот же вопрос по меньшей мере раз в день… А потом я однажды вечером уснула, а утром проснулась женщиной. Это меня удивило гораздо меньше, чем то, что, как выяснилось, прошло пятнадцать столетий. Быть женщиной представлялось мне совершенно естественным. У меня сейчас пятеро детей — то есть рожденных детей, а вообще-то я произвела двадцать одного, и один был пересажен в меня одним из моих потомков. Лазарус, а когда ты-то собираешься сделать мне ребенка?

— Когда греки начнут считать годы по календам.

— Либби, прелесть моя, когда ты захочешь это устроить, если только не шутишь, спроси у меня.

— Спасибо, Дора, я буду помнить. Лазарус, тебе придется разъяснить тот парадокс, я-то все это время была просто куклой.

— Либ, тебе не кажется, что время уже позднее? Наши гости устали.

— Капитан Хильда? — Либ вопросительно повернулась к ней.

— Временем у нас занимается Дити.

— Либ, я пока не знаю, сколько сейчас времени по вашим часам. Я показала вам наши секунды: в минуте у нас шестьдесят секунд, в часе шестьдесят минут, в сутках двадцать четыре часа. Примитивно, правда? А у вас время измеряется в метрической системе?

— Смотря что вы имеете в виду, Дити. Вы работаете в десятичной?

— Да. То есть нет, я работаю в двоичной, потому что я программист. Но я привыкла переводить из системы в систему, это мне ничего не стоит.

— Я поняла, что вы пользуетесь десятичной системой, когда попробовала угадать, что вы имеете в виду, говоря «шесть в шестой степени», и вы подтвердили мой ответ. Мы теперь работаем большей частью в системе с основанием сто двадцать — один-один-один-один-ноль-ноль-ноль в двоичной.

— Разумно. Легко пересчитывать в любую систему.

— Да. Обычно мы пользуемся этой. А для научной работы — троичной, потому что ее используют наши компьютеры. Насколько я понимаю, Ае и Доре понадобилось несколько миллисекунд, чтобы понять друг друга.

— Ну, не такие уж мы тихоходные!

— Извини, Дора. Иногда мы пользуемся шкалой времени, которая соответствует троичной системе. Но в повседневной жизни часы у нас точно такие же, как и у вас, — только ходят на три процента медленнее. На нашей планете день продолжается дольше.

— На сорок две ваших минуты.

— Быстро соображаешь, Дити. Да.

— А у ваших компьютеров, значит, трехфазное питание.

— Ты соображаешь быстрее, чем я две тысячи лет назад. А я тогда была попроворнее, чем сейчас.

— Ну, это трудно сказать, а в сравнении с любым компьютером мы похожи на ахиллесову черепаху. Так вот, мы обедали в восемнадцать часов. Ая погрузилась на борт Доры примерно час с четвертью спустя. Так что для нас сейчас около половины девятого вечера, а ложимся спать мы обычно в двадцать два — двадцать три, если только ложимся вовремя, но это у нас никогда не получается. Который сейчас час у вас на корабле и какое тут расписание?

До сих пор остальные молчали, предоставляя мне болтать со своей двойняшкой. Но тут вмешался Лазарус:

— Если в этом сумасшедшем доме и есть расписание, мне до сих пор так и не удалось его обнаружить.

— Ну, ты-то, дружище, вообще живешь без всякого расписания. А я управляю этим бедламом с помощью гонга. Вот так, Дити, — бам-м-м! — двадцать один час. А Лазарус за всю свою греховную жизнь никогда еще так рано не ложился.

— Веди себя прилично, Дора!

— Больше не буду, папочка. Но давайте вернемся к нашей истории с трупом. Либ умудрилась угробиться примерно в восьмисотом году после Диаспоры, Лазарус сует ее — его — в бак с жидким кислородом и выводит ее — его — на орбиту, обозначив радиобуем. Возвращается при первой возможности — и не может найти ее останки. Четырнадцать столетий спустя до моей сестры Фины, известной тогда под именем Минервы, доходит то, что должно было быть очевидно всем: любой корабль, существующий в несоизмеримом времени, вроде вашей покорной слуги, представляет собой не просто космический корабль, а еще и машину времени. Лазаруса осеняет: трупа, замаринованного в жидком кислороде, нет на месте, потому что он уже подобрал его раньше, Лазарус делает новую попытку, больше тысячи лет спустя и пятью годами раньше, — и пожалуйста, вот он — труп. Потом Лазарус, я и Лаз-Лор отправляемся в 1916 год по старому, то бишь григорианскому, стилю, на старую добрую Терру и развеиваем прах Либ над плато Озарк, где она — он — родилась. Что было изрядной глупостью, потому что мы выбросили ее над этими зелеными холмами примерно за столетие до того, как она… как он родился. Парадокс! Но нас не смущают парадоксы. Мы живем в паравремени, Лаз-Лор — отличные парапсихологи, руководствуются паранаукой. Пара доков.

— Дора!

— Папочка, ты просто завидуешь. Но надо отдать должное Лазарусу: хотя соображает он туго, рано или поздно до него доходит. Он всю жизнь верил, что всякий парадокс можно парализовать. Случилось так, что, после того как он покончил с Либ, у него было время пошевелить мозгами: он задержался в той первобытной эпохе, ему отстрелили задницу, и пришлось долго валяться в постели. Ему пришло в голову, что раз он обнаружил труп, вернувшись в скором времени после того как оставил его на орбите, то он может узнать кое-что интересное, если вернется туда как раз перед тем, как вывел труп на орбиту. Поэтому, поправившись, он так и делает, сопровождаемый всей его первой командой во главе с лучшим специалистом — доктором Иштар, а меня переоборудуют под госпиталь и загружают всем, чем полагается, от микротомов до капсул для клонирования. Мы отправляемся туда и ждем, не приземляясь. Появляется Лазарус на той развалине, на которой они с Либ обычно подвергали опасности свою жизнь, вылезает наружу в скафандре, отвинчивает бак с жидким кислородом и устраивает Либ космические похороны. Она остается там дожидаться Судного Дня. Мы воздаем должное его горю — ровно столько времени, чтобы дать ему убраться с дороги, потом я беру бак к себе на борт. Иш принимается За работу, все остальные тоже. Живых клеток, пригодных для клонирования, хватает. Мозг невредим. Мертв, но невредим — нам того и надо, Иш интересует только конфигурация памяти. По ходу дела Иштар выясняет, что из покойной потенциально могли бы получиться и мужчина, и женщина. Вот почему мы посылаем за самым лучшим гипнотизером-телепатом, и он то и дело пристает к этому клону с вопросом, кем он хочет быть, когда проснется.

— Это было гораздо позже, Дора, когда я уже не спала.

— Либ, прелесть моя, лучше спроси у Иш. Ты должна была принять решение задолго до того, как проснулась. Иш и ее артисты-гормонисты должны были поработать над тобой, пока ты еще легко поддавалась. На самом деле ты вообще ничего не отвечала — телепат докладывал нам, как ты себя чувствовала, воображая себя мужчиной или женщиной. Иш сказала, что ты очень радуешься, когда ощущаешь себя женщиной.

— Это правда. В качестве Элизабет Лонг я намного счастливее, чем когда была Энди Либби.

— Вот, ребята, и вся история о том, как Иш превратила озабоченного мужчину в счастливую женщину, полноценную и такую же похотливую, как все женщины из семейства Говардов.

— Дора, у нас гости! — сердито сказал Лазарус.

— Они все женаты и замужем. Моложе всех из них Дити. Дити, я тебя шокировала?

— Нет, Дора. Я сама такая похотливая, что вполне гожусь в Говарды. И мне было очень интересно узнать, как великий Либби — Логарифмическая Линейка — превратился в мою двойняшку и женщину.

— И без всякой операции — никакого жульничества со скальпелем. Но даже у Иш ничего бы не вышло, если бы у Либ не было хромосомы XXY, благодаря которой Иш точными манипуляциями с железами внутренней секреции смогла заставить клон развиваться по любому пути — или XX, или XY. Или вышло бы? Надо будет спросить. Иш — гений в кубе, она умнее большинства компьютеров. А теперь Лазарус может рассказать о своем следующем фокусе — не совсем законном.

— Эй, погодите! — перебила я. — Дора, а как насчет того трупа, который развеяли над плато Озарк? Кто это был?

— Ну как же, это была Либ.

— Либ вот она, здесь. Я сейчас ее обнимаю.

Компьютер поцокал языком:

— Ах, Дити! Доктор Дити! Я только что объяснила тебе, что Либ, с которой ты обнимаешься, — это клон. После того как они выкачали из того мозга всю память, от него остался только корм для собак. Ей — ему — разодрал спину местный аналог пещерного медведя. Выдрал весь хребет. Когда Иш с ним покончила, Лаз опять его заморозила, мы отвезли его обратно и вывели на орбиту, где потом его и нашли — к нашему большому удивлению.

— А почему вы так удивились, ведь вы сами его там оставили?

— Есть в этом доме хоть один математик? — громко поинтересовалась Дора.

— Перестань, Дора. Спасибо, что рассказала мою эпопею — каждый раз, когда ее слышишь, узнаешь что-то новенькое, — Либ повернулась ко мне и тихо сказала: — Тут, двойняшка, с одной стороны биологическое время, с другой физическое. Проследи за ходом стрелы энтропии через петли биологического времени, и поймешь, что Лазарус каждый раз искренне удивлялся, несмотря на то что сам устраивал — должен был устраивать — себе все эти сюрпризы. Обычная грамматика тут не годится. Дити, насколько я понимаю, ты изучала семантику. Давай попробуем сочинить грамматику, которая подходила бы для сложной структуры шестимерного пространства-времени? Я вряд ли смогу быть особенно полезной, но по крайней мере буду тыкать тебя носом в ошибки.

— Вот было бы здорово!

Я действительно так считала. Моя двойняшка такая прелесть, что, может быть, Дити и сама не так уж плоха.