Глава 7
Во имя спасения великой России

12 января 1569 года от Рождества Христова в Александровской слободе у натопленной печи сидели царь Иван Грозный и его верный друг князь Ургин. Дмитрий Михайлович часто протирал лицо платком, покашливал.

Иван Васильевич спросил:

– Уж не захворал ли ты, Дмитрий?

– Есть немного, государь. Неможется что-то.

– Так я сейчас лекаря кликну, он тебя посмотрит. Зачем ехал сюда, коли хворь одолевает?

– Как не ехать, если ты позвал? – Ургин улыбнулся.

– Не надо бы. Погоди! – Иван кликнул опричника, охранявшего палату, и приказал: – Лекаря ко мне, быстро!

Вскоре явился Федот Борзов. Теперь он вместе с Куртом Рингером и голландцем Арнольдом Линдеем был царским врачевателем.

– Слушаю, государь.

– А ну-ка, Федот, глянь, что за хворь прицепилась к моему другу.

Борзов осмотрел Ургина и сказал:

– Ничего страшного. Простуда. Сейчас князю будет лучше. – Лекарь вышел, тут же вернулся с чашей, полной какой-то темной жидкости, подал ее Ургину. – Выпей, князь, полегчает. Отлежаться бы тебе денька три-четыре.

Дмитрий выпил отвар, и Борзов удалился.

– Как? – спросил царь. – Легче?

Ургин вновь улыбнулся.

– Какой ты скорый, Иван Васильевич! Чтобы лекарство начало действовать, время нужно. Но я слушаю тебя.

Царь поднялся, прошелся по палате.

– Новость из Польши пришла нехорошая.

– Что, Сигизмунд опять безобразничает у наших городов?

– Нет, Дмитрий. Сейчас он занят куда более важным делом. Позавчера, десятого числа, недалеко от Люблина собрался совместный польско-литовский сейм. Сигизмунд решил объединить Польшу и Литву. Мне докладывали о переговорах тамошних вельмож, но я как-то не верил, что дело пойдет дальше. Слишком неравные условия выставляет Польша. Проект унии от нее составлял краковский епископ Падневский, а он крепко стоит на защите интересов королевства. Избрание и коронование короля должно происходить исключительно в Польше. Места в едином сейме и сенате тоже распределяются в ее пользу, потому как она, мол, больше и населеннее. Представители Литвы выставили свои условия. Они хотят, чтобы общий сейм для выбора короля проходил на границе Литвы и Польши. Тот должен получать в Вильно литовскую корону. Сеймы созываются попеременно в Литве и Польше. Главное же в том, что назначение на должности в Литве должно производиться лишь из местных. Есть и еще всякое, что привело к серьезным разногласиям. Но все это временно. Поссорятся враги наши, но помирятся. Думаю, что в конце концов Сигизмунду удастся создать единое государство.

Ургин, откашлявшись, спросил:

– А разве сейчас Литва и Польша не едины в противостоянии с нами?

– Союз двух стран и единое государство – далеко не одно и то же. Литва терпит поражение от наших войск. Ее присоединение к России скоро станет реальным. Польская шляхта в настоящих условиях может оказать Вильно помощь или не сделать этого. Ведь она ничего не получает взамен. После заключения унии полякам обязательно придется учитывать интересы Литвы. Объединение позволит провести и в королевстве, и в княжестве давно назревшие перемены. Сигизмунд сможет вести войну против России с использованием всех сил. В общем, дело идет к значительному усилению противника. Вопрос только в том, когда литовские и польские вельможи договорятся. А в том, что на этот раз они это сделают, я не сомневаюсь.

– Тогда нам придется принимать ответные меры.

– Без них не обойтись. Однако, к сожалению, у нас есть и другие противники.

– Ты имеешь в виду Швецию и Крым?

– Прибавь к ним еще и Турцию!

– Султан решил вести с нами войну?

– Селим Второй собирался уже в апреле ударить по Астрахани, но изменил свои намерения. Теперь он хочет напасть вместе с ударом Сигизмунда с запада.

– Да, серьезная угроза, – проговорил Ургин.

– Это еще не все, Дмитрий. Теперь по Швеции. Тебе известно, что прежде мне удавалось поддерживать союз со Стокгольмом. Но сейчас король Эрик низложен братом Юханом. Эрик допустил роковую ошибку. Он прекрасно знал, что Юхан так дружен с Сигизмундом, что даже женился на его сестре Катерине Ягеллонке, ссудил ему крупную сумму денег и получил в залог семь замков в Ливонии. Эрик мог изменить положение шесть лет назад, когда шведский риксдаг обвинил Юхана в предательстве и приговорил к смерти. Однако он ограничился пленением герцога и заключением его в замок Грипсхольм. Это-то, по сути, и погубило Эрика. Юхана освободили дворяне, которым были обещаны самые широкие права в случае свержения Эрика. В итоге Юхан станет королем Швеции. Теперь эта страна вступит в союз с новым польско-литовским государством. Против России! Впрочем, Юхан может пойти на нас и без поляков.

– Сложная обстановка! – Князь Ургин вздохнул.

– Ты-то как себя чувствуешь? – неожиданно сменил тему Иван Васильевич.

– Так от твоих речей и хворь неведомо куда делась.

– Это не от речей, а от лекарства.

– Что ты намерен предпринять, государь?

– То, что должен. Буду готовиться к войне на двух направлениях.

– Но если Сигизмунд пропустит турецкие войска через свои земли? Ведь султан не станет ждать, чем закончатся переговоры поляков и литовцев.

Царь присел рядом с Ургиным.

– Я давно знаю Сигизмунда. Этот опытный политик и полководец не допустит в Польшу янычаров турецкого султана.

– Почему? Селим хорошо заплатит ему.

– Нет, Дмитрий. Здесь дело не в деньгах. Я уже предпринял кое-какие меры. До польского короля дошли слухи о том, что турецкий султан в России, у Астрахани будет воевать лишь для вида. На самом же деле его цель – Польша, Литва и Ливония. Я, дескать, готов уступить султану часть ливонских земель в обмен на отказ от нападения, даже заключить союз с Крымом в интересах Турции.

– Но это невозможно, государь! Сигизмунд не поверит в такую чушь.

– Не поверит, согласен. Но слухи все же породят у него некоторые сомнения. Король задумается. А вдруг я вопреки всему отдам Астрахань Селиму? Тогда туркам и татарам на юге делать будет нечего. У них останется западное направление, земли, которые Сигизмунд желает видеть в составе Польши. Юхан тоже не прочь завладеть Ливонией. Но если туда войдут турки и татары, то Польше, Швеции придется забыть о своих намерениях. Сигизмунду гораздо выгоднее иметь дело с нами, нежели с коварным Селимом. Конечно, только ради достижения собственных целей. Королю желательно, чтобы Россия вступила в войну на юге, у Астрахани, и, естественно, потерпела поражение. По расчетам Сигизмунда, это возможно, но лишь в том случае, если турки и татары будут действовать на одном направлению, именно южном. Посему он не пропустит войска Селима через Польшу, ускорит переговоры по созданию унии и будет держать в голове вероятность заключения союза России и Турции. Король разместит войска так, чтобы держать оборону. При этом он не откажется от мелких выпадов против наших крепостей.

В это время в палату вошел Скуратов.

– Позволь сказать, государь?

– Говори.

– Прибыл гонец из Изборска.

– Из Изборска? – удивился Иван Васильевич. – Что там случилось?

– Не ведаю! Гонец заявил, что будет говорить только с царем. Дело у него очень важное.

– Давай сюда этого гонца!

Малюта открыл дверь. В палату вошел ратник, уже переодетый в чистое, но выглядевший изможденным.

– Долгих лет тебе, государь.

– И тебе того же. Докладывай, с чем прибыл.

– Поляки напали на Изборск.

Иван Васильевич повернулся к Ургину.

– Что я говорил, Дмитрий Михайлович? Сигизмунд не отказался от отдельных ударов по нашим крепостям. Надеюсь, враг получил достойный отпор?

Ратник опустил голову.

– Нет, государь. Поляки захватили Изборск.

– Как? – вскричал царь. – Сколько же войск бросил на крепость Сигизмунд? Как они незаметно подошли к самому пригороду Пскова?

– Так в том-то и дело, что никакой большой польской рати не было. Всего сотен семь или восемь.

– Как же они заняли крепость, считавшуюся неприступной?

– Поляки переоделись в опричников, не таясь подъехали к Изборску, приказали воротнику открывать. Тот так и сделал. Поляки ворвались в крепость и захватили ее. Одна только наша сотня заняла оборону в башне и на части стены. Это было ночью. Мы отбили атаку поляков, они отошли. К нам еще полусотня пробилась. Голову нашего ранило. Он, помирая, вызвал меня. Мол, как хочешь, а уходи из крепости, добывай коня и скачи до Москвы, до самого царя. Сообщи ему о нападении на Изборск.

– Почему в Москву, а не Псков, Юрьев, Полоцк?

– Я тоже об этом спросил. А сотник мне сказал, что измена кругом. Иначе как столь малый отряд врага взял бы крепость? Я со стены в ров, оттуда на поле. Там разъезд польский из двух всадников. Положил обоих, взял коней и поскакал к тебе.

Царь повернулся к Ургину:

– Нет, ты слышал, Дмитрий? Это что же такое? Крамола и в войска проникла? – Не дожидаясь ответа, он заявил Скуратову, стоявшему у стены: – А ты что молчишь, сыскных дел мастер? Где твои осведомители, лазутчики? Почему не предупредили об измене?

– Разберусь, государь.

– Разберется он! – Иван Васильевич в гневе ударил кулаком по столу. – Сколько это продолжаться будет? Мы бессильны против изменников, да? Значит, мало бьем их, иродов, продавшихся дьяволу.

Гонец проговорил:

– Не вели казнить, государь. Наша сотня приняла бой.

Царь подошел к стрельцу.

– Как звать тебя, воин?

– Тарас Семенов, государь.

– Ты, Тарас, не бойся. Мне благодарить тебя надо, а не казнить. Скажи, сколько времени в пути был?

– Где-то в полночь ушел из крепости. Третьего дня.

– Трое суток без отдыха гнал сюда?

– Это ничего, государь. Стыдно. Позор-то какой! Уж лучше бы смерть.

– А что с воеводой?

– Слышал, поляки взяли его в плен.

– И закрепились в крепости?

Семенов тяжело вздохнул.

– Закрепились, государь, и уже, наверное, сотню нашу перебили. У нас боеприпасов с собой мало было. А голова наш Анисим Ильин помер еще при мне, как про измену сказал. Рана смертельной оказалась.

Иван Грозный перевел взгляд на Скуратова.

– Срочно гонцов в Юрьев, к воеводе Михаилу Морозову с приказом немедля вывести войско к Изборску и выбить поляков из крепости. Но так, чтобы пленных побольше взять. Надо выяснить, кто за опричников себя выдавал. Понял, Малюта?

– Понял, государь!

– Так чего ты еще тут? Исполнять приказ бегом!

– Слушаюсь! – Скуратов выскочил за дверь.

Царь вызвал Корзу, помощника Малюты, кивнул на Семенова.

– Отведи гонца отдохнуть. Да накормить сперва, дать помыться!

– Слушаюсь!

Но Семенов спросил:

– Позволь, государь, домой пойти? Считай полгода семьи не видал.

– Так ты москвич?

– Да.

Царь приказал Корзе:

– Проводить до дома!

– Слушаюсь. – Помощник Скуратова вывел гонца из палаты.

Царь сел на лавку.

– Вот такие дела, Дмитрий!

– Что думаешь делать?

– Воеводу и прочих начальников накажу по всей строгости. Ратников прикажу перевести в соседние крепости, а в Изборске посажу других.

– Следствие бы надо провести.

– Надо! Проведем.

Вернулся Скуратов и доложил:

– Государь, гонцы отправлены. Дозволь вопрос.

– Спрашивай.

– Почему ты приказал послать рать на освобождение Изборска из Юрьева, а не из Пскова, откуда ближе?

Лучше бы Малюта не задавал подобного вопроса.

Царь подошел вплотную к своему приближенному опричнику.

– А может, Григорий Лукьянович, мне еще объяснить, почему я вообще войска к Изборску приказал послать? Зачем нам такая крепость, которую захватили без боя несколько сотен ряженых поляков!

– Прости, государь, за глупый вопрос.

– Слушай приказ. Во все крепости в Ливонии отправить указ, запрещающий впускать кого бы то ни было неизвестного. Усилить охранение. На ночь высылать за стены дозоры, выставлять скрытые сторожевые посты.

– Слушаюсь, государь! – воскликнул Скуратов.

– Да погоди ты орать! Это еще не все. Срочно подобрать людей и отправить их под охраной в Изборск для тщательного расследования причин захвата неприступного укрепленного пункта малыми силами поляков. Дружины Морозова выбьют их из крепости, пленных возьмут. Работать будет с кем. Воеводу и других начальников от сотника и выше доставить в Москву. Воеводе Морозову посадить в Изборске своих людей, тамошних ратников распределить по войскам в Полоцке, Юрьеве и других крепостях. Вот теперь все.

– Слушаюсь, государь!

– Ступай!

Вошел лекарь Марии Темрюковны, Арнольд Линдей.

– Позволь, государь?

– Что тебе?

– Царица занедужила, просит тебя зайти к ней.

– Чем занедужила?

– Жар у нее, боли в груди.

– Так это ты должен быть рядом с царицей, а не я. Лекарскому делу меня не обучали.

– Я делаю все, что надо, но Мария Темрюковна желает тебя видеть.

Дмитрий Ургин поднялся.

– Ступай к жене, Иван Васильевич. Знаю, не люба она тебе, но все же супруга. Не надо обижать женщину, тем более больную. Да и я поеду на подворье, по совету Федота Борзова отлежусь пару дней. Но коли нужен стану, вызывай не сомневаясь.

– Ладно. Ты прав. Негоже обижать женщин, даже нелюбимых. И тебе лечиться надо. Езжай, Дмитрий Михайлович. Я тоже завтра на Москву отправлюсь. Надо с князем Владимиром Андреевичем встретиться. Будет время, заеду к тебе.

– Да поможет тебе Господь, государь.

– И тебе тоже, Дмитрий.

Князь Ургин отправился в Москву. Царь навестил заболевшую супругу. Скуратов с присущим ему усердием принялся за исполнение полученного приказа.

Утром тринадцатого января во все крепости в Ливонии выехали гонцы с особым указом. Собралась и комиссия для выезда в Изборск. Людьми Скуратова был подготовлен обоз, назначена охрана. Все ждали новостей от воеводы Юрьева. Его дружины форсированным маршем шли к крепости. А Русь ждали новые испытания.

Полторы недели понадобились воеводе Михаилу Морозову, чтобы, не прибегая к штурму Изборска, принудить литовцев к сдаче. Это произошло 28 января.

В крепость тут же отправилась опричная комиссия. В начале февраля в Москву были доставлены русские изменники, выступившие на стороне литовцев.

8 февраля к Ивану Грозному явился Малюта и доложил:

– Государь, следствие по делу о захвате Изборска закончено.

Иван Васильевич указал ему на лавку.

– В ногах правды нет. Садись и рассказывай обстоятельно.

Малюта присел.

– Вот что удалось выяснить. Отряд литовцев численностью в восемьсот человек тайно подошел к Изборску. В ночь на восьмое января он встал вблизи крепости и окружил ее малыми силами. Командовали отрядом князь Александр Полубенский с братом Иваном. При них были трое русских бывших служивых людей, бежавших в Литву. Один из них, Тимофей Тетерин, до пострижения в монахи и бегства был стрелецким головой.

– Слыхал о нем, продолжай, – сказал царь.

– Так вот этот Тетерин и придумал, как взять без боя Изборск, предложил переодеться в опричников. Он говорил с воротником. Тот услышал, что прибыл отряд царя, и пропустил литовцев в крепость.

Иван Грозный спросил:

– Разве воротник имел право пускать кого-либо за стены без доклада воеводе или начальнику стражи?

– Нет, но воевода в то время, прости, государь, пьянствовал с войсковыми начальниками и дьяками. Воротнику не у кого было спрашивать разрешения, а Тетерин грозил смертью за непослушание. Поляки захватили в плен всех. Только сотня Анисима Ильина, пославшего гонца в Москву, да люди Ефима Гранина, прорвавшиеся к ним, оказали сопротивление.

– Они погибли?

– Нет, государь, продержались до подхода воеводы Михайло Морозова. Впрочем, литовцы особо не пытались сбить их с башни и части стены, не желали, видно, нести потери. Они больше грабили, надругались над храмом.

– Пленных и наших предателей доставили на Москву?

– Вельможи Сигизмунда ушли из крепости, узнав, что к Изборску идут войска из Юрьева. Они бросили отряд. Предатели не пожелали сдаться, ратники Морозова порубили их. Воинских начальников да сообщников Тетерина, подьячего Семена Андреева, Петра Лазарева, дьяков ближних к Изборску ливонских замков доставили в Москву. Они признались, что готовились к сдаче полякам Мариенбурга, Тарваста и Феллина, даже Пскова. А над сей изменой якобы стоит Пимен, архиепископ Новгородский.

– Что значит якобы?

– Против Пимена у нас нет никаких доказательств. Так что обвинить его мы не можем.

Иван Грозный зловеще проговорил:

– Пока не можем. Но мое время придет. Пимен являлся главным обвинителем Филиппа. Он добился его низложения, но так и не получил митрополичью кафедру. Вот и повод для мести мне. Выступить против меня наши внутренние враги не могут. Сил не хватает. А вот сдать города и крепости Сигизмунду – почему нет? Получай, мол, царь, подарок. Они не думают, к чему может привести их гнусная месть. Отпадение Ливонии, новгородских и псковских земель смертельно для России. Это, Малюта, распад страны. Удайся заговор, и нас тут же разорвут внешние враги. Покуда не поздно, необходимо гасить бунт в зародыше. Предо мной выбор: уничтожение нескольких тысяч бунтовщиков или гибель многомиллионного народа. Что я должен сделать, Малюта?

– Все ясно, государь. Так что, готовим поход на Псков и Новгород?

– Да, – твердо ответил царь. – На лето.

– Если турки да татары не помешают.

– Астрахань! – проговорил государь. – Еще одна заноза и ой как не вовремя.

– А зачем ждать лета, государь? Мы можем сейчас двинуть опричные войска к Пскову и Новгороду.

– Тронься мы из Москвы, как турки тут же пойдут на Астрахань.

– Так что же делать, государь? Получается, что у нас нет выхода?

– Нет, Малюта, он всегда есть. Просто не все его видят. Значит, так!.. Первое, что надо сделать, это протрясти крепости, захваченные у врага. Всех главных дьяков и приказных в тех городах казнить, посадить на их место верных нам людей. Второе, отслеживать обстановку в Пскове и Новгороде, держа наготове не менее трех тысяч опричников для быстрого подавления восстания. За Пименом установить особую слежку. Третье, готовить войска для отражения нападения на Астрахань. Их собирать в Нижнем Новгороде. Начальниками назначить Морозова, Серебряного и Сабурова. Верховного воеводу я им пришлю позже. Вели подготовить соответствующие указы.

– Слушаюсь! Позволь сказать?

– Ну?

– Думаю, надо поменять власть в Пскове и Новгороде. Особенно в Новгороде, дабы лишить архиепископа Пимена возможности творить то, что ему вздумается. Он владыка, вот пусть и занимается церковными делами.

– Это мысль. Я подумаю.

– А за Пименом, государь, не беспокойся, я такую слежку установлю, что каждый шаг его будет нам известен.

– Ступай, Малюта, исполняй приказ!

– Слушаюсь, государь!

В марте 1569 года с юга пришло тревожное сообщение. В Кафу, порт в Крыму, начали приходить турецкие корабли с янычарами. Разведка доложила, что вторжение на русские земли поначалу было назначено на 26 апреля, но отложено в связи с переговорами Турции и Польши.

Сигизмунд, как и предполагал Иван Грозный, отказал султану в просьбе пропустить турецкие войска через Польшу. 31 мая они двинулись из Кафы к русским границам. Главная задача турок и крымцев состояла в том, чтобы дойти до переволоки, самого узкого места между Волгой и Доном. Султан велел им выкопать канал, по которому в Волгу должен был войти турецкий флот. Захват Астрахани и низовьев Волги создавал все возможности для дальнейшего наступления.

Для отражения нападения турецко-татарских войск у Нижнего Новгорода была сосредоточена сильная русская армия. Командующим царь неожиданно назначил Владимира Старицкого.

Мятежное боярство воспрянуло духом. Тот самый князь, на которого оно делало ставку, вдруг получал ответственное назначение, а главное, силы, которые можно было повернуть против царя. Даже то, что Иван Грозный никогда не предпринимал необдуманных ходов, не насторожило боярство.

Царь, назначая двоюродного брата командующим войсками у Нижнего Новгорода, хотел убедиться, действительно ли Владимир Андреевич решил порвать с мятежным боярством. Торжественный прием, устроенный ему в Костроме, и поведение Владимира Андреевича, спокойно принимавшего царские почести, рассеяли все сомнения. Князь Старицкий оставался марионеткой в руках врагов государя. Его судьба была предрешена.

Получив известие из Костромы, Иван Васильевич тут же приказал Владимиру Андреевичу прибыть в Александровскую слободу. Войскам Морозова, Серебряного и Сабурова он повелел спешно идти к Астрахани.

Тем временем Малюта Скуратов затеял собственное расследование в отношении князя Старицкого. Из Нижнего Новгорода только что вернулись дворцовый повар Молява с сыновьями, куда они ездили за белорыбицей для царского стола. Скуратов приказал арестовать их.

При поваре, принадлежавшем к опричной челяди государя, был обнаружен яд и крупная сумма денег. Молява дал признательные показания. Яд и деньги он получил от князя Владимира, чтобы погубить царя и наследников. Князь Старицкий якобы желал вернуться в Москву победителем и новым правителем России.

Иван Грозный скептически отнесся к уликам, представленным ему Скуратовым.

После доклада Малюты он усмехнулся и спросил:

– Ты сам-то веришь в то, что князь Владимир передал яд какому-то повару и тот согласился отравить царя?

– Пред тобой показания Молявы и его сыновей. Для суда над князем ничего больше не надо. К тому же он сам выдал свои намерения в Костроме.

– Ладно, покушение так покушение. Все одно Владимиру Андреевичу не жить. В этом виноват он сам.

– А княгиня Ефросинья, его мать?

– Она хотя бы всегда твердо стояла на своем. Владимир же сделал себя игрушкой в чужих руках. Верно говорили старцы Кирилло-Белозерской обители. Пока жив князь Владимир, надеяться на покорность бояр не приходится. Теперь насчет княгини Ефросиньи. Держи в готовности небольшой отряд, чтобы доставить ее из Горицкого монастыря в слободу.

– Слушаюсь!

– Подготовь встречу Владимира Андреевича.

– Где прикажешь это сделать?

– Встань на последнем яме перед слободой.

– Понял. А дальше?

– Предъявишь ему обвинения и доставишь сюда вместе с семьей. К обеду. Это важно!

– А чего делать с поварами, рыбаками?

– Иди отсюда, Малюта. У тебя сегодня что-то с головой!

– Уразумел, государь. – Скуратов вышел из палаты.

Царь подошел к оконцу. На душе у него кошки скребли. Он не желал смерти ни своему двоюродному брату, ни даже тетке, княгине Ефросинье, посвятившей жизнь его свержению с престола. У царя не было злобы на них. Простил бы, да уже нельзя. Решалась судьба государства. За Русь он сам готов был голову сложить.

Иван направился в дворцовую церковь. Молитва поможет.

В июне Иван Васильевич назначил князя Петра Пронского наместником Новгорода, определив ему в ближайшие помощники дьяков Кузьму Румянцева и Андрея Безносова-Монастырева. В Псков царь направил князя Юрия Токмакова и дьяка Юрия Сидорова.

Успокоив ситуацию на западе и ожидая развития событий на юго-востоке, Иван Грозный вместе с царицей в августе направился в Вологду. Лето выдалось дождливое и холодное. На дорогах, пролегавших вдоль рек, озер, болот, стоял плотный туман.

Во время путешествия Мария Темрюковна тяжело заболела. В Вологде она слегла. Царь часто находился при супруге. Лекарь Арнольд Линдей поставил диагноз – воспаление легких.

Состояние царицы ухудшалось изо дня в день, и Линдей ничего не мог сделать. Марию одолевал страшный жар, она часто теряла сознание. У ее постели царя менял Салтанкул, он же Михаил Черкасский, брат Марии.

В последнюю ночь царица пришла в себя и попросила позвать мужа.

Иван Грозный увидел в глазах молодой черкешенки невероятную боль.

– Ты желаешь что-то сказать, Мария?

– Хочу пред смертью вымолить прощение за то зло, которое причинила тебе.

Иван Васильевич вздохнул.

– Мне не за что тебя прощать.

– Ты никогда не любил меня. Не говори ничего, я знаю. Ты всегда думал только об Анастасии. Я смирилась с этим. Прошу, поцелуй меня в последний раз. Это будет и прощением, и прощанием.

Царь прикоснулся губами к мокрому лбу супруги.

6 сентября в Москву ушло сообщение о смерти Марии Темрюковны.

– Царицу отравили! – шептались люди в столице.

Об этом только и говорили. Никто и думать не хотел, что молодая черкешенка могла умереть от болезни.

Царь велел доставить тело царицы в Александровскую слободу. Там ее отпели и повезли в Москву в сопровождении царя, Михаила Темрюковича, Алексея и Федора Басмановых, Афанасия Вяземского, Бориса Годунова, Глинских, Милославских и других вельмож. Похоронили Марию Темрюковну рядом с царицей Анастасией.

9 октября князь Старицкий вместе с семьей, сопровождавшей его в походе, остановился на последней ямской станции перед Александровской слободой. Понимал ли Владимир, что ждет его там? Нет! Иначе он попытался бы скрыться или хотя бы спасти семью, в чем ему несомненно помогли бы бояре, враждебные царю.

Дружина Малюты Скуратова появилась внезапно, окружила лагерь, обезоружила немногочисленную охрану князя Старицкого. В шатер Владимира Андреевича вошли Скуратов и Василий Грязной.

Князь спросил:

– Что вам надо? Царь послал встретить меня? Но в этом нет никакой необходимости.

– Увы, Владимир Андреевич, – проговорил Скуратов. – Дело в другом. Мы прибыли не охранять тебя, а арестовать.

– Что? – в изумлении воскликнул князь Старицкий.

– Царь повелел передать, что считает тебя не братом, а кровным врагом, – объявил Малюта.

– Ничего не понимаю, – растерялся Владимир Андреевич. – Почему?

– А потому! – неожиданно раздался голос Ивана Грозного. – Ты, князь, дошел до крайности, замыслив убийство законного царя и его семьи.

Появления царя не ожидал никто.

Малюта раскрыл рот от удивления.

– Государь?..

– Помолчи! – Царь посмотрел на Старицкого. – Ты будешь отрицать свою вину?

– Я готовил твое убийство? Но это ложь!

Иван Грозный поднял руку. В шатер ввели повара Моляву. Тот стоял, опустив голову.

Царь повернулся к Скуратову:

– Показание Молявы при тебе?

– Да, государь.

– Зачитай!

– Сейчас. Это мы быстро. Вот протокол допроса царского повара. Так, ага!..

Малюта прочитал показания. Из них следовало, что князь Старицкий велел Моляве подать на царский стол рыбу, посыпанную порошком, напоминающим обычную соль. Сделать это надо было на торжественном обеде, после возвращения Владимира из похода на турок и татар. Молява получил пятьдесят рублей, не считая щедрых обещаний.

Царь повернулся к повару:

– Ты, Молява, подтверждаешь свои слова, только что зачитанные?

– Да, – тихо сказал повар. – Подтверждаю.

Царь перевел взгляд на двоюродного брата.

– Слышал, Владимир? Или и теперь будешь отпираться?

– Но, государь, это же неправда. Чтобы я, твой двоюродный брат, общался с каким-то поваром!..

– Иного я и не ждал. А ведь предупреждал тебя, просил, порви с враждебным боярством, не иди у него на поводу, не слушай мать, служи честно. Ан нет! Ты хоть бы в Костроме вел себя скромнее. А то принимал почести как настоящий царь. Понравилось? Кто надоумил тебя отравить меня и детей рыбой?

– Да не было ничего подобного, государь.

– Конечно! Все врут, один ты говоришь правду. Не знаешь, что Скуратов долго следил за тобой! Княгиня Ефросинья надоумила отравить меня? Не она ли и яд тебе прислала?

– Меня оклеветали, государь.

– Хватит! – повысил голос царь. – Надоело. Малюта, возьми у начальника стражи порошок, сданный Молявой, принеси сюда его да вина в кубке.

Князь Старицкий побледнел.

– Ты что задумал, Иван Васильевич?

– Угостить тебя тем, что ты припас для меня и моих сыновей.

– Но я не припасал ничего.

– Перестань ныть, веди себя так, как надлежит князю.

– Почему не велишь судить меня и казнить прилюдно, раз считаешь, что я готовил государственный переворот?

– О чем ты говоришь, князь? Это не казнь, а возмездие.

Малюта внес кубок, доложил:

– Я всыпал порошок в вино, государь!

– Поставь на стол.

Скуратов подчинился.

Царь взглянул на Старицкого.

– Пей, Владимир Андреевич!

– Нет!

Из занавеси вышла супруга Владимира Евдокия Романовна, урожденная Одоевская, двоюродная сестра Андрея Курбского.

– Не унижайся, князь! Такова наша судьба. Пей, и я выпью. Вместе жили, вместе и умрем. – Княгиня взглянула на царя. – Последняя просьба, государь. Детей пощади!

– Евдокия! – воскликнул князь Старицкий.

– Пей! – твердо сказала княгиня.

Владимир, а за ним и Евдокия приложились к кубку.

Царь вышел из шатра. Холодный ветер трепал его длинные волосы.

Вскоре появился Скуратов.

– Все, государь, князь Старицкий и его супруга мертвы.

– Мертвы, – тихо повторил Иван, тряхнул головой и приказал: – Тела в Москву, туда же и детей их. С утра послать гонца в Горицкий девичий монастырь с приказом доставить монахиню Евдокию, княгиню Старицкую в Александровскую слободу. Исполняй!

Иван Васильевич оседал коня и скрылся в темноте, сопровождаемый небольшим отрядом опричников.

Владимир Андреевич Старицкий был торжественно, в присутствии Ивана Грозного, похоронен в Архангельском соборе.

Царь ждал прибытия княгини Ефросиньи, но увидеться с теткой ему было не суждено.

22 октября для доклада зашел Малюта Скуратов.

Царь первым делом поинтересовался:

– Где находится княгиня Ефросинья?

Малюта склонил голову.

– У меня плохая новость, государь.

– В чем дело?

– Инокиня Евдокия, в миру княгиня Ефросинья Старицкая, скоропостижно скончалась.

– Как?

– Отравилась на струге, когда тот шел по Шексне.

– Вот как? Значит, отравилась?

– Да, государь!

– Твоих рук дело?

– Да Боже упаси! Мне-то на что ее погибель? Напротив, княгиня могла многое поведать и по делу сына, и по боярам и дьякам, желающим перейти под руку короля Сигизмунда.

– Шексна забрала моего Дмитрия не без участия Ефросиньи. Теперь она сама нашла свою смерть на этой реке. Воистину возмездие, кара Божья.

– Да, государь! Господь покарал смутьянов.

– Ладно! Хоть и кровью, но многолетняя семейная ссора закончилась. Что у нас по Ливонии? По Новгороду?

– Поляки и литовцы заняты обустройством нового объединенного государства – Речи Посполитой. Они ведут переговоры с королем Швеции Юханом Третьим.

– Значит, с запада нам опасность покуда не грозит. Новгород?..

– Там тихо. Но уж слишком тревожно это спокойствие. Мне стало известно, что с Пименом поддерживает отношения боярин Данилов, возглавляющий Пушкарский приказ. Именно новгородцы устроили пышный прием покойному князю Старицкому в Костроме. Надо бы допросить боярина Данилова. Заговорщики по-прежнему хотят сдать наши земли Сигизмунду.

Иван Грозный быстро принял решение.

– Боярина арестовать и допросить как следует. Готовить опричное войско! Численность – полторы тысячи.

– А не мало ли будет? В Новгороде только конная рать насчитывает около трех-четырех тысяч дворян, да еще ополчение, пушки! Новгородцы привычны к ратному делу. То же самое в Пскове.

– А мы разве будем воевать наши же города? Задача похода – покарать изменников, навести порядок, упрочить власть. Простой народ и дворяне против царя не пойдут ни в Новгороде, ни в Пскове. А для бояр да дьяков нам и меньшей рати хватит.

– Ты сам поведешь войско?

Иван Васильевич вздохнул.

– Занимайся делом, Малюта!

– Слушаюсь. Сейчас же лично арестую боярина Данилова.

Не успел Скуратов выйти, как к царю пожаловал князь Ургин, необычайно бледный.

– Доброго здравия тебе, государь!

– Благодарствую. И тебе здоровья, князь, но, по-моему, ты еще не оправился от хвори.

– Да что-то в последнее время мне все хуже.

– На воздухе бываешь мало.

– Возможно. Вот решил приехать. Не прогонишь?

– Не надо тебе о том спрашивать, Дмитрий. Садись, поговорим.

Ургин сел на лавку и сказал:

– Я слышал, княгиню Ефросинью так и не довезли до Москвы?

– Не довезли. Действительно ли она отравилась в пути? Ведь ты об этом хотел спросить меня, князь?

– Нет, государь. Успокоилась душа мятежной княгини, вот и ладно.

– Что говорят в народе по поводу смерти князя Старицкого?

– А тебе Скуратов не докладывает?

– Его боятся, тебя уважают. При нем люди больше молчат, с тобой охотно общаются.

– Разное говорят, государь. Большинство народа, как и прежде, поддерживает тебя. Бояре затаились в ожидании твоих дальнейших действий. А еще я слышал, что ты готовишь поход на Новгород.

– И об этом слухи ходят? – Иван Грозный прошелся по палате. – Ты знаешь, я хотел летом пойти к северным городам, да помешали турки и татары. Сейчас, когда нашествие на Астрахань с Божьей помощью отбито, надо завершить задуманное. Изменники, желающие сдать полякам наши крепости, должны понести самое суровое наказание. Пощады никому не будет.

– Новгородские бояре вряд ли решились бы на измену без поддержки из Москвы.

– Знаю. После Новгорода и Пскова придется разбираться и со столичными вельможами.

– А то, что изменники могут быть в опричных верхах, тебя не смущает?

– Нет, Дмитрий. Кем бы ни были предатели, они обязаны ответить за свои злодеяния. Иначе порядка в стране не навести.

– Тебе виднее.

– Поедешь со мной в Новгород?

– Поехал бы, да здоровье не позволяет. Скоро мне пред судом Божьим ответ держать.

– Ты это брось, хворь отступит.

– Нет, Иван, чую, смерть рядом. А посему хотел бы тебя просить позаботиться о Филиппе. Конечно, он не дитя малое, тоже в годах уже, но пред коварством злодеев бессилен. Его оружие – слово, их – ножи да сабли.

– Филипп вновь займет место митрополита. Это решено. В походе я призову его к себе. Так что о нем не беспокойся.

– А кто еще об этом знает?

– Почему ты спрашиваешь об этом?

– Возвращение Филиппа ой как невыгодно и опасно кое-кому из бояр. Он может знать о связях с ними новгородского владыки Пимена. Еще опасней он станет в сане митрополита.

– Филипп переведен в тверской Успенский монастырь и находится под охраной пристава.

– Что за пристав?

– Кобылин, человек Алексея Басманова.

– Ты ему доверяешь?

– Кому? Басманову или Кобылину?

– Понятно, что пристав для тебя сошка мелкая. Я спрашиваю об Алексее Басманове.

– Да, доверяю. Может, ты знаешь то, что не известно мне?

– Знал бы, сказал. Но думаю, не все так просто в деле измены Пимена и новгородских вельмож. Если кто-то и не руководит ими напрямую, то поддерживает крепко.

– Ничего, Дмитрий, разберемся. Я никому не позволю рушить Русь. Каленым железом выжгу крамолу.

– Да поможет тебе в этом Бог, Иван Васильевич. Жаль, не могу быть с тобой. Но, может, хворь и отступит? Тогда пойду.

– Здоровья тебе, князь. Зайди-ка сейчас к Борзову. Пусть он и Рингер посмотрят тебя, снадобья какого дадут.

– Зайду.

На следующий день царю сообщили, что князь Дмитрий Михайлович Ургин умер. Он исповедался и попросил похоронить его рядом с женой и дочерью. Царь приехал проститься с верным другом. Потом он приказал опричному войску идти к Новгороду.

19 декабря, как стемнело, пристав Степан Кобылин в монашеской одежде, поверх которой был наброшен теплый тулуп, вышел из обители через потайную дверь. Он увидел человека, державшего коня под уздцы, тихо свистнул и получил такой же ответ.

Кобылин подошел.

– Приветствую тебя, боярин! Зачем звал?

– Дело срочное.

– Говори, только быстро. Холодно!..

– Не замерзнешь. Опричники Ивана чрез три дня будут в Твери.

– Ну?

– Не нукай, не запряг!

– Ладно, что сделать-то надо?

– Из Москвы в Новгород дошли слухи о том, что царь вновь желает видеть его митрополитом. Что это означает для нас, разумеешь?

– Не дурак, – задумчиво проговорил Кобылин. – Когда?..

– Пред тем как явятся посланники царя. Только сделать все ты должен так, чтобы следов не осталось. В келье Филиппа топится печь. А сколько людей каждую зиму мрет от угара?

– Я понял тебя, боярин.

– Тогда ступай!

Но пристав остался стоять, переминая ноги от мороза.

– Чего ждешь?

– Как чего? А то ты не знаешь!

– Все получишь, как Иван уйдет обратно в Москву.

– Гляди, боярин, обманешь, я и тебя!.. Ты все понял. Прощай пока и жди. Вскорости наведаюсь. Только не вздумай паскудства какого учинить. Убью! Мне терять нечего.

– Не обману. Ступай!

Боярин вскочил на коня и поскакал сквозь вьюгу к Великому Новгороду. Там его ждал владыка, деньги, жена с сыном. Даст Бог, он с семьей послезавтра уже будет в Литве. А тут пусть идет все прахом.

Пристав же вернулся в обитель.

23 декабря, на подходе к Твери, царь вызвал к себе Скуратова.

– Малюта, двигай со своим отрядом в монастырь и доставь ко мне Филиппа.

– Так мы будем рядом проходить, государь. Сам сможешь в монастырь заехать.

– Что-то тревожно на душе, Малюта. Как бы чего не случилось.

– Ты о чем?

– О Филиппе, дурная твоя башка. Исполняй приказ. К вечеру Филипп должен быть у меня!

– Слушаюсь!

Скуратов собрал свой отборный отряд и повел его к монастырю.

Кобылин загодя увидел приближавшихся опричников, хмыкнул, погладил бороду.

– Угу! Пора, пожалуй.

Он вошел в келью.

– Что-то жарко, Степан, – проговорил Филипп, лежа на постели и испытывая легкое недомогание.

– Так на дворе мороз лютый.

– Все равно убавь огонь.

– Как скажешь. А к нам гости едут.

– Опять люди Пимена?

– Нет. На этот раз опричники. Я слышал, что царь тебя желает проведать.

– Где они?

– А ты в оконце глянь и увидишь.

Филипп приподнялся на локте. Пристав навалился на него и закрыл лицо подушкой, выдернутой из-под головы.

– Сейчас, святоша, недолго тебе мучиться!

Бывший митрополит затих.

Кобылин убрал подушку. Филипп не дышал, лицо его посинело.

– Вот так! – Убийца усмехнулся.

Он вернул на место подушку, поправил одеяло, которым был накрыт Филипп, подошел к печи и задвинул заслонку на две трети. Келья начала заполняться едким угаром.

Пристав вышел в коридор, спустился к себе и тут же услышал громкий голос:

– Эй, братия, отворяй ворота! Опричный отряд от государя прибыл.

Кобылин проговорил:

– Никак сам Скуратов. Это плохо. У Малюты нрав крутой. Бежать бы надо, да некуда. Теперь придется все валить на монахов да на самого покойника.

Пристав накинул на плечи тулуп и выскочил во двор, куда въехал отряд опричников.

Скуратов спрыгнул с коня, взглянул на Кобылина.

– Как Филипп?

– Приболел немного. Сейчас у себя в келье.

– Веди к нему!

– Слушаюсь!

В келье сильно пахло гарью. Филипп лежал недвижимым.

Скуратов бросился к постели.

– Владыка, это я. Царь послал за тобой… – Малюта осекся, все понял, резко обернулся к игумену монастыря и приставу. – Филипп мертв!

– Да не может быть! – воскликнул Кобылин, подойдя к постели усопшего. – Недавно, где-то час назад я заходил в келью. Старец был только чуть простужен. Господи, спаси и сохрани! Беда-то какая!

– Беда? – взревел Скуратов. – Кто закрыл заслонку печи, когда дрова еще не прогорели?

– Не знаю. – Пристав прижал руки к груди. – Не иначе сам Филипп. Больше некому.

– Сам? Ты, Кобылин, отвечал за безопасность Филиппа. С тебя и спрос будет.

– Да я-то при чем?

– И с тебя, игумен, тоже! – Скуратов резко развернулся и вышел из кельи.

Во дворе Корза спросил:

– Что случилось, Малюта?

– Великая беда, Глеб. Филипп мертв.

– И как теперь быть?

– Я к царю с людьми Стригуна, а ты займи монастырь, игумена и пристава держи при себе.

Из кельи вышел Кобылин.

– Мне надо сообщить в Новгород о смерти Филиппа.

Скуратов тяжело взглянул на него.

– Кому? Пимену?

– Да, владыке и воеводе.

– Оставайся здесь. Думаю, что в Новгород ты попадешь не скоро.

Скуратов с небольшим отрядом вернулся в стан.

Царь спросил:

– Чего один? Где Филипп?

– Не вели, государь, казнить!

– Что случилось?

– Мы не застали его живым.

– Что ты сказал?

– Филипп умер незадолго до нашего прибытия. Видно, отравился угаром от печи.

Малюта поведал государю о том, чему стал свидетелем в монастыре.

Иван Грозный тут же направился туда.

Не замечания никого, он прошел в келью, встал у постели умершего друга и прошептал:

– Прости меня, Филипп, ради Бога. Не сберег я тебя. Не смог. И Дмитрий Ургин покинул нас. Теперь вы встретитесь, а я останусь здесь, один на этой грешной земле.

Скуратов тихо подошел и спросил:

– Тело Филиппа на Москву повезем?

Царь повернулся.

– Игумена сюда!

Вошел настоятель монастыря.

– Филипп что-нибудь говорил в последние дни? О чем-нибудь просил?

– Да, государь. Я как-то зашел к нему, и он неожиданно сказал: «Вижу свою кончину. Приблизилось время моего подвига». Филипп исповедался, принял причастие.

– Он чувствовал близость смерти. Филипп никогда никому не льстил, всегда говорил одну лишь правду, как бы горька и обидна она ни была. Хоронить его будем здесь. Кобылина арестовать!

Филипп был захоронен за алтарем соборной церкви Богоматери. Позднее, в 1591 году, его останки были доставлены на Соловки. Точная дата его канонизации не известна. В 1652 году часть мощей Филиппа перевезли в Москву и положили в раку в Успенском соборе.

Иван Васильевич простился с другом и вернулся в войско. Он продолжил поход в решимости строго наказать не только государственных изменников, но и лиц, причастных к изгнанию с кафедры и смерти Филиппа. В том, что тот был убит, царь не сомневался.

Передовые отряды опричников вышли к Новгороду 2 января. 6-го числа туда прибыл сам царь и стал лагерем недалеко от города, там, где во времена независимости жили князья. Сразу же были посланы гонцы за воеводой Петром Пронским. Он прибыл в ставку царя.

Само назначение Пронского на должность наместника Великого Новгорода вызывало недоумение и у земских бояр, и среди высшего руководства опричниной. С 1558 года по 1565 год он служил у князя Старицкого. В шестьдесят пятом году ему был пожалован боярский сан. В 1568 году Пронский вошел в опричную думу.

Все это свидетельствовало о неограниченном доверии к нему Ивана Грозного. Это несмотря на то, что многочисленная родня Петра в то время служила литовским великим князьям. Его родной дядя Семен принял там католичество, стал называться Фридрихом. В Литве же находились еще один дядя и двоюродный брат.

И вдруг Иван Грозный назначил Петра Пронского наместником Новгорода, той самой крепости, которую бояре-заговорщики собирались сдать королю Сигизмунду! Царь, как и всегда, проявил политическую гибкость, спутал планы заговорщиков. Своими действиями он показал, что не испытывает ненависти к новгородцам, видит в них своих верных подданных.

Царь усадил наместника на лавку напротив себя.

– Ну, Петр Данилович, докладывай, что творится в доверенном тебе городе.

– Виноват я, государь! Как ни старался, а не смог предотвратить заговор. А раз виноват, так и наказывай меня первым. Я готов ко всему, но пред тем как ты вынесешь мне приговор, хочу предупредить, что бывшему митрополиту Филиппу грозит смертельная опасность. Пимен приложит все силы, дабы тот замолчал навеки. Ведь Филипп может очень много рассказать о том, как дьяки да бояре и в Новгороде и в Москве замышляли сдать северные крепости Сигизмунду.

Иван Грозный помрачнел.

– Опоздал ты, князь, с предупреждением. Двадцать третьего декабря злодеи умертвили Филиппа в монастыре.

– Да что ты? Господи! Какой человек был! Без Пимена здесь дело не обошлось.

– У тебя есть доказательства его вины?

– Нет.

– Вот и у меня нет. Посему я учиню следствие как по измене новгородских вельмож и духовенства, так и по выявлению убийц Филиппа.

Князь Пронский проговорил:

– Последнее вряд ли удастся, государь. Пимен хитер, следов не оставил.

– Посмотрим!

– Кому мне сдать должность?

– Разве я освободил тебя от исполнения обязанностей наместника Новгорода?

– Нет, но…

Царь не дал Пронскому договорить.

– Довольно, князь, о пустом. Скажи, каково настроение населения города?

Пронский вытер пот с лица и доложил:

– Настроение разное. Дворянство и служивые люди держатся спокойно. Бродят слухи, что ты привел опричные войска, дабы разгромить Новгород, а за ним и Псков, но народ в них не верит.

– Кто распускает слухи, выяснил?

– Люди Пимена.

– Кого-нибудь взяли?

– Нет. Потому как слухам никто не верит. Если бы ты желал разорить город, то разве пришел бы с опричным войском, уступающим по численности и вооружению дружине Новгорода?

– Что духовенство, бояре?

– Пимен находится на своем подворье, с ним его дьяки. Бояр в городе мало, одни загодя уехали, другие совсем недавно.

– Почему?

– От чумы бежали. Не обошла она Новгород. Больше десяти тысяч человек похоронили в братской могиле.

– На Москве умирало до шестисот человек в день. От заразы мы потеряли более трехсот тысяч жителей по всей стране. Ни одна война не уносила стольких жизней. Но ты, Петр Данилович, ничего не сказал о духовенстве.

– Я говорил, государь, что Пимен сидит на своем подворье. Он, наверное, думал, что ты вызовешь его вместе со мной, человека своего присылал, интересовался, как да что.

– Мы с ним встретимся. Ладно, князь, возвращайся в город и оповести население, что я буду там восьмого января. Дворянам, служивым лицам, простолюдинам передай, что на них никакого зла не держу. Извести всех о кончине Филиппа. Скажи, что его извели враги, испугавшиеся, что он снова займет митрополичью кафедру.

– Слушаюсь, государь! Вопрос дозволь?

– Спрашивай, воевода.

– Где тебя встречать?

– На мосту через Волхов.

Наместник Новгорода кивнул и покинул ставку царя.

Как и было обещано, 8 января Иван Грозный с опричниками прибыл в Великий Новгород. Его встречало духовенство. Архиепископ хотел благословить царя, но Иван Грозный назвал его изменником и приказал арестовать вместе с ближайшими помощниками.

Опричное войско получило приказ поступить так же с новгородскими знатными персонами, подписи которых стояли под договором с Сигизмундом. Опричный отряд численностью в полторы тысячи человек увез арестованных в царский лагерь. Все это происходило на глазах жителей Новгорода, продолжавших жить своей повседневной жизнью.

Началось дознание. Иван Грозный лично допрашивал некоторых персон, в первую очередь архиепископа Пимена. В результате полностью подтвердился сговор духовенства и боярства, имеющий целью отделить от России новгородские и псковские земли и передать их королю Речи Посполитой.

Царь повелел казнить изменников. Пимен же, пристав Кобылин и несколько дьяков были отправлены в Москву, так как следствием была установлена связь между новгородцами, руководителями опричнины и земскими московскими боярами.

Покончив с изменой в Новгороде, Иван Грозный двинул свое малочисленное войско к Пскову. Приезд царя там был воспринят как праздник. Звонили колокола. Государя встречали хлебом и солью.

Из Пскова Иван Грозный переехал в Старицу, оттуда – в Александровскую слободу. Поход был завершен. В Москве на соборе Пимена лишили сана. Царь покарал всех, кто оклеветал Филиппа и был прямо или косвенно повинен в его гибели.

Не забыл Иван Васильевич и о приставе Кобылине. За неимением доказательств его причастности к убийству Филиппа он был сослан в отдаленный монастырь, где вскоре умер при невыясненных обстоятельствах.

Но Новгородом и Псковом дело об измене не было закончено. В Москве началось следствие против Алексея и Федора Басмановых, Афанасия Вяземского и других высших чинов опричнины. Царь не щадил никого.

Алексей Басманов выступил против похода на Новгород. Архиепископ Пимен считался его верным сторонником. Опричник Григорий Ловчиков донес, будто Вяземский предупредил новгородских заговорщиков.

Царь допросил своего первого помощника и советника по опричнине Алексея Даниловича Басманова, прошел в свои палаты и вызвал Скуратова. Иван Васильевич хотел бы сейчас видеть возле себя Ургина и Филиппа, но два его верных друга и советника ушли в мир иной. Царь сильно тосковал по ним, молился. Но чувство одиночества, которое преследовало его с детства и, казалось бы, со временем притупилось, вновь щемящей болью поселилось в груди.

Малюта вошел тихо. Он словно чувствовал настроение царя.

– Я здесь, государь.

– Вижу. – Иван присел в кресло. – Измена поганой занозой проникла в ряды опричнины.

– Да, государь, получается так.

– Как это возможно, Малюта? Ведь Басмановы и Вяземский столько лет верно служили престолу, являлись моими ближайшими советниками. Басмановы татар под Рязанью громили. Это их особая заслуга. Почему они встали на сторону изменников, желавших видеть на троне князя Старицкого?

– Не знаю, государь.

– А дьяк Висковатый, которому я доверял безгранично? А казначей Никита Афанасьевич Фуников? Почему они связались с новгородскими заговорщиками?

– И того не ведаю.

Иван Васильевич раздраженно спросил:

– А что ты тогда ведаешь, Малюта?

– То, что против них дали показания сами новгородцы, да и столичные бояре. Вина их доказана. Не по нутру им всем твое правление.

– Всем?

– Я имел в виду мятежников.

– Интриги, сплетни, покушения, заговоры! За что мне все это?

– Надо кончать с крамолой. В Новгороде и Пскове навели порядок. Надо и Москву от заразы очистить.

– Да, без этого не обойтись. Хан Девлет-Гирей сидеть в Крыму не будет. Думаю, совсем скоро двинет на Русь. Тем более что обстановка для него складывается – лучше не придумаешь. А я, вместо того чтобы готовить войска к отражению нападения, должен с изменниками разбираться.

– Так можно и сейчас закончить дело, – проговорил Скуратов. – Главные виновники заговора уличены, доказательства против них собраны.

– Вот именно, что главные. Одних казним, другие их место займут. Нет, Малюта, если мы начали изводить крамолу, то надо довести дело до конца. К суду должны быть привлечены все, кто даже косвенно причастен к измене. А я уж решу, кого казнить, а кого миловать. Право на это у меня есть.

– Я понял тебя, государь.

– А понял, так продолжай дознание и докладывай мне о его ходе.

– Позволь сказать?

– А до этого ты разве молчал?

– Прости, вырвалось по привычке.

– Говори!

– Нехорошо будет твоих опричных советников выводить на казнь вместе с земцами. Даже если они и виновны. Это бросит тень на всю опричнину.

– От народа правды не утаишь, Малюта, но ты прав, со своими мы разберемся отдельно. А сейчас собери небольшой отряд и жди меня на дворе.

– Куда поедем? К митрополиту?

– Нет! Да и какое тебе дело? – неожиданно вспылил Иван Грозный. – Куда скажу, туда и поедем. Еще раз предупреждаю, меньше спрашивай!

Нервозность царя объяснялась просто. Он единолично, не перекладывая ни на кого ответственности, принимал трудные решения. Иван обязан был навести порядок в государстве, спасти Россию от распада и гибели.

Царь спустился во двор, вскочил на коня и бросил Скуратову:

– На ближнее кладбище!

Государь направился к воротам. Отряд Малюты следовал за ним.

У кладбища Иван Васильевич и опричники спешились.

Царь подозвал Скуратова и приказал:

– Оставайся с людьми здесь!

– Невозможно, государь! – воспротивился Скуратов. – Гневайся как хочешь, но я должен сопровождать тебя.

– Ладно, – согласился царь. – Но один.

Малюта отдал приказ подчиненным и пошел с Иваном Васильевичем к дальнему концу кладбища. Там, рядом с женой и дочерью, был похоронен князь Дмитрий Михайлович Ургин.

Царь подошел к могиле, снял шапку.

– Здравствуй, друг сердечный. Плохую новость я принес тебе, да ты уже, наверное, о ней знаешь. Не уберег я Филиппа. Сгубили его наши враги. Теперь вы оба оставили меня. В детстве, помню, часто вдвоем приходили. Хорошо мне было с вами, покойно. Если бы не вы, то я вряд ли дожил бы до сегодняшних дней. Может, это было бы к лучшему? Но жизнь наша и судьба в руках Господа. Только Богу решать, кому и сколько жить на этом свете. – Иван перекрестился.

Из-за ветлы неожиданно вышел мужик с клюкой. Скуратов тут же выхватил саблю и приготовился наброситься на него.

– Погоди, Малюта, – сказал царь. – Ты кто, человече?

– Не узнал? – спросил мужик.

Царь внимательно вгляделся в его лицо.

– Уж не Богдан ли Сумбуров?

– Ну и память у тебя, государь!

– Не жалуюсь. Да и как не узнать тебя! Я не забыл, как ты приводил в Воробьево толпу из Москвы.

– Тогда только покойный князь Ургин и остановил нас. Но то в прошлом. А я ждал тебя, знал, что придешь на могилу. Вот и дождался.

– И чего ждал? С пророчеством? В последнее время слишком часто я сталкиваюсь с предсказателями.

– Я не пророк, и будущее мне неизвестно. Ждал тебя, потому как просьба у меня к тебе есть. Во дворец не пойдешь, не пустят, да и редко ты на Москве бываешь.

– Дела, Богдан.

– Наслышан и об измене, и о походе в Новгород и Псков, да и о том, что ты теперь на Москве следствие чинишь.

– Осуждаешь царя?

– Бог тебе судья, государь. Но коли ты не подавил бы мятеж в северных городах, а до того не покарал бы изменников-бояр, то народу пришлось бы плохо. Старых порядков люди уже не примут, значит, был бы бунт, междоусобная война. А это гибель.

– Верно говоришь, Богдан, хотя сам когда-то вел бунтующую толпу.

– Что было, то быльем поросло. Мне скоро помирать. Я тут и место себе присмотрел. Хорошее, тихое.

– Ты погоди хоронить-то себя, изложи свою просьбу.

Сумбуров, откашлявшись, сказал:

– Во время великого пожара у меня вся семья сгинула. В живых остался один племяш троюродный Васька Терин. Дальний, но все же родственник. Служил он под началом князя Старицкого. С ним и в Костроме был, а теперь арестован. Только никакой Васька не заговорщик и не изменник. Если и замешан в чем, то не по своей воле. Отпустил бы ты его, царь. Жена у него молодая, детишек двое, один другого меньше. Пропадут без кормильца. Я помочь не в силах. Васька никогда против тебя не пойдет, в том ручаюсь.

Царь задумался.

Оружейник принял это за плохой знак и сказал:

– Или, государь, вели вместо Васьки меня в темницу заточить. Мне все одно помирать скоро. А он еще послужил бы тебе, да и детей поднял бы.

– Как, говоришь, зовут племянника?

– Василий Терин, государь.

– Из московских?

– Да. Тут недалече его хата. А семья последние крохи доедает.

Иван Васильевич повернулся к Скуратову.

– Малюта, подойди!

Опричник тут же подскочил к царю.

– Да, государь?

– В списках заговорщиков числится Василий Терин?

– Так в них более трехсот человек! Разве всех упомнишь?

– Коли не помнишь, то и вина его малая. Значит, так, Малюта, как вернемся во дворец, пошлешь человека на пыточный двор с приказом отпустить Василия Терина.

– Но, государь…

– Ты что, Малюта, плохо понял меня? Терин помилован.

– Слушаюсь.

Государь повернулся к Сумбурову, который протирал тряпицей глаза.

– Ты что, Богдан, плачешь?

– Ветер, государь, слезу вышиб.

– Так не было и нет никакого ветра.

– Благодарю тебя, царь. Признаюсь, не надеялся на твою милость.

– Невинных я не наказываю, Богдан. Ты должен знать это.

– Знаю, только в темницу и на пытки невинных тоже не бросают.

– Всякое бывает. Тем более когда ведется большое дознание. А семья твоего племянника, говоришь, бедствует?

– Теперь да, а так жила как все, не лучше, не хуже.

– А сам как?

– Мне много не надо. Хватает того, что есть.

Царь вновь обратился к Скуратову:

– Малюта! Дай человеку денег, сколько есть при себе!

– Так у меня пять рублей!

– Отдай!

– Много! Ой, прости, государь, – спохватился Скуратов. – Сейчас. – Он передал Сумбурову деньги, по тем временам весьма немалые.

Бывший оружейник смутился.

– Много! Верно твой Малюта говорит.

– Много не мало. Бери! Племянник когда еще жалованье получит!

– Так ему что, можно и на службу поступить?

– А как же он семью прокормит, детишек поднимет? Пусть дня два дома пробудет и идет на подворье князя Ургина. Я определяю его в отряд Алексея Дмитриевича. Он в лесах, но скоро должен на отдых прийти. Тогда племянник твой и поступит на службу. Все сказанное передай ему.

– Передам, государь. Да хранит тебя Господь!

– И тебе здоровья, Богдан. Не спеши умирать. В этом мире еще дел много.

– Это уж как решит Господь!

– Ступай!

– Благодарствую еще раз, царь! Прощай и помни, что Богдан Сумбуров до конца дней своих молиться за тебя будет.

Оружейных дел мастер ушел к дальней городьбе и скоро совсем пропал из виду.

Следствие по измене длилось еще несколько месяцев. Во время дознания выяснилась причастность к заговору близкого родственника царской семьи, одного из старших бояр Семена Васильевича Яковлева-Захарьина. Царь приказал арестовать его, но после личных допросов простил и отправил воеводой в Смоленск.

Не предал он смерти и своих опричных советников Алексея и Федора Басмановых. Они были сосланы на Белоозеро. Многочисленных князей Вяземских царь удалил из опричного двора, сохранив за ними все владения.

Иван Грозный не впервые расставался с близкими советниками и каждый раз очень переживал по этому поводу. Решение об опале людей из опричного братства стало для него особо тяжелым.

Суд над московскими смутьянами завершился в конце июля месяца. На двадцать пятое число была назначена казнь изменников. Около трехсот осужденных рано утром вывели на рыночную площадь, позднее названную Красной. Там собралось много народу. Царь выехал из Кремля в боевых доспехах, вместе с наследником и вооруженной охраной.

Он громко обратился к москвичам:

– Скажите, люди, верно ли поступаю я, желая покарать тех, кто намеревался продать врагу нашу православную Русь?

Из толпы закричали в ответ:

– Верно, государь! Да воздастся предателям и душегубам по делам их.

Услышав слова одобрения, Иван Грозный подал знак опричникам. Те разделили осужденных на две группы.

Царь вновь обратился к народу:

– Но правитель должен не только карать, но и проявлять милость, следуя христианским заповедям. Так, люди?

В ответ прогремело:

– Воистину так, государь!

Царь объявил о помиловании более ста восьмидесяти осужденных. Казни подверглись лишь главные зачинщики заговора, установленные в ходе долгого и кропотливого следствия.

Иван Грозный стоял у лобного места до того момента, как был казнен последний осужденный. Затем он вернулся в Кремль.

Там у него случился новый приступ неведомой болезни. Лекарям Курту Рингеру и Федоту Борзову пришлось потрудиться, чтобы привести государя в чувство.

Два дня после казни он провел в постели. Царь поднялся, избавился не только от недуга, но и от прежнего отношения к подданным, окружающим его.

Он и далее держал при себе приближенных, которые пользовались царским доверием, выполняли ответственные поручения, командовали полками, являлись наместниками крупных и малых городов. Но его отношение к ним стало теперь совершенно иным. Иван Васильевич все больше замыкался в себе. Он проводил в одиночестве долгие вечера. Впрочем, это не влияло на управление государством.

А внешняя обстановка страны продолжала оставаться напряженной. Враги не желали мириться с усилением влияния России на международной арене.

Царь прекрасно понимал, что ни турецкий султан, ни крымский хан не смирятся с позорным поражением под Астраханью и попытаются взять реванш. Речь Посполитая, заключившая договор о союзе со Швецией, не оставит намерения вернуть себе земли, утраченные в ходе Ливонской войны, заодно прихватить и кусок территории русского царства. Смерть Марии Темрюковны повлияет на отношения с горскими народами.

Иван Грозный готовился к новым войнам. Главные, судьбоносные для России решения ему приходилось принимать практически в одиночку, надеясь только на свой ум, опыт, талант великого правителя.

Он не мог положиться даже на собственного сына, наследника престола, обладавшего характером своевольным, но податливым. Именно вокруг семнадцатилетнего царевича теперь собиралось мятежное боярство. Иван Васильевич был окружен детьми, свитой, и в то же время был одинок.

Здесь надо сказать, что ему довелось пережить еще одну личную трагедию. 26 июня 1571 года государь объявил о своей помолвке с Марфой Собакиной, дальней родственницей Малюты Скуратова. Уже после этого она вдруг заболела. 28 октября Иван Васильевич в Александровской слободе сыграл скромную свадьбу. Через неделю, 4 ноября, женился и царевич Иван Иванович. Между тем царице становилось все хуже, и 13 ноября она скончалась.