Книга: Белый царь – Иван Грозный. Книга 2
Назад: Глава 5 Опричнина
Дальше: Глава 7 Во имя спасения великой России

Глава 6
Боярский заговор и низложение митрополита Филиппа

Прощаю всех, кого простить нельзя,
Кто клеветой мостил мои дороги.
Господь учил: «Не будьте к ближним строги.
Вас все равно всех помирит земля».

Прощаю тех, кто добрые слова
Мне говорил, не веря в них нисколько.
И все-таки, как ни было мне горько,
Доверчивость моя была права.

Прощаю всех я, кто желал мне зла.
Но местью душу я свою не тешил,
Поскольку в битвах тоже не безгрешен —
Кого-то и моя нашла стрела.

Андрей Дементьев
В феврале 1567 года от Рождества Христова жгучая метель все же догнала царский обоз и накрыла его беснующимися седыми вихрями колючего снега.
Кутаясь в тулуп от ветра, к государю подъехал Малюта Скуратов и крикнул:
– Государь, метет сильно! Надо остановиться, а то как бы не заплутать.
– Заплутаем, коли остановимся, – ответил Иван Грозный и отдал приказ: – Покуда дорога видна, гоним вперед. До монастыря недалече осталось, версты три. Там отогреемся и отдохнем.
Скуратов развернул коня и поскакал к передовому дозору.
Царский обоз следовал в Кирилло-Белозерский монастырь из Вологды, где царь смотрел, как идет строительство северной опричной крепости. Никто из его свиты и не думал, что Иван Васильевич решит не возвращаться в Москву. Но царь поступил по-своему, отдал распоряжение ехать в Кириллов монастырь.
Конец долгого пути был близок. Иван не раз бывал здесь и узнавал знакомые места. Вскоре Малюта доложил, что гонцы добрались до монастыря и предупредили игумена. Тот ожидает гостей у ворот дальней северной обители. Вечером царский обоз въехал на территорию монастыря.
Государя встретили игумен Кирилл и почтенные старцы. Ивана Васильевича проводили в натопленную келью. Монахи позаботились об охране и о лошадях. Царь сбросил шубу, расстегнул ворот рубахи, принял от игумена чашу с медом.
Он выпил все и похвалил:
– Добрый у тебя медок! На Москве такого не сыщешь.
– Так он же северный, государь. Здесь все иное.
– Кроме того что тут, как и на Москве, одна страна – великая Русь.
– Воистину так.
После молитвы и вечерней трапезы игумен Кирилл, старец Зосима и Иван Васильевич уединились в келье настоятеля.
– Хорошо здесь, – проговорил царь, глядя на дрова, потрескивающие в жерле печи. – Покойно.
Зосима выставил еще несколько свечей, в келье стало светлее.
Царь осмотрелся.
– Да, здесь я когда-то встречался с Вассианом Топорковым. Тогда я спросил почтенного старца, советника моего отца, как по-доброму, без насилия царствовать на Руси, иметь преданных слуг и не опасаться измены. Он ответил мне, что истинному государю не должно подчиняться боярам. Надо сломить своеволие высокой знати, опираясь на поддержку народа. Без нее добра не будет. Правильно говорил Вассиан. Я на всю жизнь запомнил те слова, совет, которому стараюсь следовать и поныне. А некоторым боярам, желающим возвращения старых порядков, это не по нутру. Никак не успокоятся окаянные, плетут нити заговоров как пауки, все на своем стоят.
– Ты прости, государь, – сказал Кирилл. – Но так будет и дальше, покуда живы твой двоюродный брат Владимир и мать его, княгиня Ефросинья, ныне предстающая пред народом смиренной монахиней. Да простит меня Господь за такие слов, но вокруг них собирается черное воронье, твои явные и тайные враги. Да, сам князь Старицкий не хочет садиться на трон, однако же именно он угоден боярам, жаждущим прежней безграничной власти.
– Знаю. Но не казнить же князя Владимира только за то, что он является одним из наследников престола!
– Это уже тебе решать. Мы во всем поддерживаем тебя. У нас ты всегда найдешь понимание и поддержку. Мы с радостью восприняли весть о возведении в митрополичий сан игумена Филиппа. Он как никто другой заслужил это своей крепостью в вере, честностью, великим трудом. Филипп будет тебе опорой, коли продажные бояре не изведут его. Слухи об этом уже и до нас дошли. Не по нраву изменникам новый митрополит.
– А кому именно, не скажешь, отче?
– Нет, скажу другое. К нам в конце лета пришел блаженный, назвался Григорием. Усердно молился, плакал, часто смотрел на небо. А вечером того дня, как он появился, разыгралась страшная буря. Вековые деревья ветер играючи с корнем вырывал. Озеро вспенилось как на огне. Григорий тогда у меня был и неожиданно спросил: «Когда царя ждешь?» Удивился я. Никто не знал о том, что ты собираешься к нам. Ответил: «Того не ведаю и ничего о том не слыхивал». А блаженный сказал: «Он приедет в лютую стужу, в метель. Скажите ему, пусть на Ливонию в следующем году не ходит, не дойдет. Пусть лучше присмотрит за боярами, которым доверяет. Речи они молвят сладкие, а за пазухой ножи острые держат. Ему придется воевать с врагами не в Ливонии, а на Руси, карать их беспощадно, иначе погибнет».
– Что дальше? – заинтересованно спросил Иван Грозный.
– Я сказал Григорию: «Коли знаешь, что царь посетит обитель, дождись его и сам все скажи». – «И рад бы, да не могу, – ответил блаженный. – Буря – знамение. Пора мне на суд Божий, помирать в леса пойду». Как он ушел, так ветер тут же и стих. Больше мы его не видали. Искали по лесам, не нашли. Ушел Григорий навсегда. Слова его я передаю тебе.
– Опять пророчество, – проговорил царь.
– О чем ты, государь?
– Помню, как я отошел от огненной болезни и решил приехать сюда с женой Анастасией и младенцем Дмитрием, царство им небесное.
– Я тогда был здесь иноком.
– Так вот, друзья отговаривали меня брать в поездку сына. Но я посчитал, что опасней оставлять его в Москве, даже под усиленной охраной, настоял на своем. По пути к Белозерску Алексей Адашев и Андрей Курбский уговорили меня сделать остановку в Троице-Сергиевом монастыре. Они хотели, чтобы я встретился с Максимом Греком. Отказаться причин не было, сделали остановку. В своей келье Грек начал надменно упрекать меня в том, что я не забочусь о вдовах и сиротах, оставшихся после Казанского похода. Уважая преклонный возраст, я смиренно выслушал его и покинул келью. Тогда Адашев и Курбский передали мне мрачное пророчество Грека. Мол, мой сын погибнет в дороге, не вернется на Москву. Я не придал особого внимания его злобным словам, а напрасно. Так все и вышло. Нашелся негодяй, который на обратном пути по Шексне подрезал крепления сходен. Все мы оказались в воде. У берега было неглубоко, где-то по пояс, да вот только сын Дмитрий утонул. Сбылось пророчество Максима Грека. И вот опять!..
– Мы скорбим вместе с тобой, государь. Что поделать, если доля у тебя такая? Ты избранник Божий. Господь посылает тебе испытания, чтобы ты становился крепче, сильнее во благо государства и нашей православной веры. Мало кто пережил бы то, что досталось тебе. Ты выстоял, и никакому врагу не одолеть тебя. А к словам блаженного Гришки прислушайся. Он видел то, что для других остается темным.
– Конечно, отче. Если бы ты знал, как тяжело я переживаю, что подданные зачастую не понимают моих замыслов, что приходится прибегать к суровым мерам, что люди, недавно близкие мне, предают меня. Адашев, Сильвестр, а особенно Андрей Курбский!.. Я ищу успокоения в молитвах и мечтах о том, что наступит время, когда не станет измен, дела государственные упорядочатся, страна укрепится настолько, что ей уже не будут страшны никакие внешние, а тем более внутренние угрозы. Тогда я смогу передать царство наследнику, а сам же найду, наконец, успокоение в обители, где смогу погрузиться в размеренный, не знающий смут порядок монастырской жизни. Я напишу для потомков всю правду о своей непростой судьбе. Чтобы они не гадали, каким же был первый русский царь, а судили по написанному, ибо то, что начертано пред святыми образами, есть только правда.
– Я понимаю тебя, государь, – проговорил Кирилл. – Твои мечты исполнимы, не сейчас, но позже.
– Тогда, отче, прими от меня деньги.
– Деньги? – удивился игумен. – Но…
– Прости, что перебиваю, выслушай.
– Да, государь.
– Прими от меня деньги для устройства в монастыре особой кельи для меня. Я желаю постричься здесь, в Кирилло-Белозерском монастыре. Как подготовишь келью, я буду о ней лично заботиться. Ведь она станет моим истинным домом, последним жилищем.
– Это большая честь для нас, государь, – проговорил Кирилл. – Но не рано ли ты завел речь о пострижении?
Царь печально улыбнулся.
– Кто знает, отче, кроме Господа, что рано, а что уже поздно?
Игумен принял деньги.

 

На следующий день царь помолился вместе с братией и отбыл в Москву. Погода на этот раз выдалась студеная, но безветренная.
В пяти верстах от монастыря Иван Васильевич сменил повозку на коня и подозвал к себе Скуратова. Они отъехали в сторону от обоза.
Там государь обратился к своему осведомителю и мастеру раскрытия темных дел:
– Я передал игумену монастыря деньги, чтобы он подготовил для меня особую келью.
Скуратов изумленно открыл рот, посмотрел на царя.
– Келью? Ты что, государь, решил отречься от престола?
– Когда-то это все одно придется сделать. Почему загодя не подготовиться к монашеской жизни?
– Ты шутишь, государь?
– Нет, Малюта, я говорю серьезно.
– Ничего не понимаю!
– Слушай, может, и поймешь.
Скуратов не без обиды сказал:
– Я не глупее других.
– Так вот…
Иван Васильевич передал Скуратову содержание своего разговора с игуменом Кириллом и старцем Зосимой. Он рассказал и о пророчестве блаженного Григория, неведомо откуда появившегося и неизвестно куда ушедшего.
Услышав об этом, Малюта воскликнул:
– Да мало ли что придет в голову блаженному!
– Не говори так. Откуда Григорий знал, что я приеду в Кирилло-Белозерский монастырь? Молчишь? То-то. А пророчество Максима Грека, предрекшего смерть моего сына Дмитрия?
– Грек просто мог знать о готовящемся покушении.
– И взял бы на душу смертный грех, не предупредив меня об этом? Нет, Малюта, сколь бы ни был злобен Максим Грек, на такое он не пошел бы.
– Ладно, согласен, но для чего ты дал указание игумену Кириллу подготовить особую келью? Если об этом узнают бояре, враждебные тебе, то такая новость придаст им сил.
– Из монастыря наш разговор не выйдет. А вот ты должен сделать так, чтобы боярство узнало о моем намерении отречься от престола и уйти в монастырь.
– Но для чего? – еще больше удивился Скуратов.
– Мои слова, сказанные в Кирилло-Белозерском монастыре, дадут боярству повод думать, что я стал слабее, во мне родилось сомнение в правильности принимаемых решений, раскаяние в том, что излишне жестоко покарал кого-то из заговорщиков. В общем, я в смятении, значит, уже не способен решительно пресекать попытки восстановить прежние порядки. Что дает боярам мое отречение? После царевича Ивана наибольшими правами на престол обладает Владимир Старицкий. Они не захотят видеть на троне моего тринадцатилетнего сына, при котором я, даже в монашеской рясе, в любой момент смогу вновь взять власть. Но устранить нас будет нетрудно. Тем более что по моему же указу опекуном царевича станет князь Старицкий, слабовольный и недалекий. Бояре не преминут воспользоваться благоприятной ситуацией. Новое, мощное выступление против царя, потерявшего прежнюю крепость, вполне может и должно привести к тому, что я отрекусь от трона. Мы должны заставить заговорщиков открыто проявить себя и вот тогда ударить по ним так, чтобы полностью извести крамолу. Это будет уже не опала или ссылка, а самая настоящая смертная казнь за государственную измену.
Скуратов почесал бороду, покрытую инеем.
– Понял. Ты хочешь заставить заговорщиков выступить раньше времени. А вдруг не получится? Бояре тоже кое-чему научились, раз за разом терпя поражения. Мои люди не доносят ничего, что говорило бы о готовящемся заговоре. Да, кружат вокруг князя Старицкого вельможи, как оно и до этого было. Но о том, чтобы они строили какие-то планы, мои осведомители не сообщают. Русь готовится к новому походу на Ливонию. Князь Владимир не особо желает занять трон. Он вообще, по-моему, с радостью отрекся бы от своего окружения. Смуту среди бояр может посеять Сигизмунд не без помощи Курбского. По докладам моих людей, король не только собирает большое войско, но и не прекращает рассылать послания нашим боярам с предложением перейти на его сторону. На всякий случай Алексей Данилович Басманов отправил в Полоцк, Юрьев, другие наши крепости распоряжение вылавливать вражеских лазутчиков, без промедления чинить следствие, а тех, кто замешан в самых важных делах, отправлять в Москву.
– Это Басманов правильно сделал. Но надо еще перекрыть и обратные пути, из Руси в Литву или Польшу.
– Сделаем.
– Сделай. И то, о чем я говорил, тоже! Посмотрим, как поведут себя бояре.
– Слушаюсь, государь!
– И помни, Малюта, поручения изловить разбойника Кудеяра с тебя никто не снимал.
– У нас для этого слишком мало сил. Все готовятся к походу.
– Я прикажу привлечь к истреблению разбойников дружину Алексея Ургина.
– Это хорошо. Людей у него немного, но они обучены, прекрасно вооружены, имеют опыт ведения боя в лесах.
– Кто собирал ее?! Сам князь Дмитрий Михайлович!
– Мне кажется, государь, что он относится ко мне недружелюбно.
– Перекрестись!
Скуратов так и сделал.
– Теперь не кажется?
– Кажется.
– Тогда крестись до Москвы. Я в повозку, что-то зябко! Да и слабость какая-то.
– Уж не захворал ли часом? Говорил же, не надо в стужу этакую ездить.
– Ты еще царю указывать будешь, что делать?
– Прости, государь.
К началу марта царский обоз прибыл в столицу. Ивана Васильевича встречала супруга, Мария Темрюковна. Но царь отнесся к ней холодно, впрочем, как и всегда.

 

Прошла зима, студеная и снежная. Спали разливы рек, отгремели первые весенние грозы, деревья оделись в молодую листву. Природа жила по своим законам, подвластным только Господу Богу.
Россия готовилась к новому походу на Ливонию. В Александровской слободе прошли переговоры с главой шведского посольства канцлером Нильсом Гюлленшерном. Был подтвержден союз двух государств, направленный против Литвы. Обстановка складывалась благоприятная. Русский царь имел все основания рассчитывать на успешный исход военного похода, план которого по обыкновению готовил лично и весьма тщательно.
В начале мая Иван Васильевич пригласил к себе давних друзей и единомышленников митрополита Филиппа и князя Ургина. Они прибыли во дворец одновременно, вместе зашли к государю, сели на скамьи, убранные богатыми коврами.
– Весна в этом году бурная, веселая, – проговорил царь. – На душе радостно.
– Да вот только вид у тебя не особо счастливый, государь, – заметил митрополит.
– Дела, владыка. Сам знаешь, сколько забот навалилось. Впрочем, их никогда не было меньше. Я вас вот зачем пригласил. Хочу поведать о том, что слышал от игумена Кирилло-Белозерского монастыря.
Ургин улыбнулся.
– А я думал, ты просто так повидаться с нами хотел.
– И это тоже.
– Позволь вопрос, государь, – сказал митрополит.
– Конечно, Филипп, спрашивай.
– Ты всерьез решил оставить престол и принять постриг?
– Что, дошли слухи? Кирилл новость сообщил?
– Нет, в народе много говорят об этом, бояре слухи обсуждают. Ко мне люди приходят, спрашивают, а я не знаю, что им ответить.
– Да, Филипп, я решил постричься в монахи, но только после того, как на Руси установится полный порядок, будет искоренена измена, железом каленым выжжена ересь, разлагающая нашу святую православную веру, когда смогу со спокойным сердцем передать трон законному наследнику, своему сыну.
Ургин рассмеялся.
– Долго же врагам ждать твоего пострижения.
– А это уж как Бог даст. Но давайте вернемся к тому, что не дает мне покоя.
Царь рассказал ближайшим друзьям и соратникам о поездке в Кирилло-Белозерский монастырь, разговоре с игуменом. Он упомянул о пророчестве благочестивого Григория, которое не давало ему покоя.
– Не все предсказания сбываются, государь, – сказал князь Ургин. – Да и кто такой этот Гришка?
– Ты знаешь, Дмитрий, после смерти первенца, твоего тезки, младенца Дмитрия, которую предрек Максим Грек, я склонен доверять блаженным, кто бы они ни были, откуда бы ни появились и куда бы ни уходили. Им дано видеть будущее. Вспомни знаменитого Василия Блаженного. Он загодя предупреждал о большом пожаре.
– Коли так, то тебе, государь, надо готовиться не только к походу в Ливонию, но и к новому боярскому заговору.
Князь Ургин оставался спокоен, а вот митрополит выказал тревогу:
– Заговоры требуют подготовки. Неужели у тебя нет никаких данных о готовящемся выступлении?
– В том-то и дело, что нет. Люди Малюты повсюду рыщут, вынюхивают все, что только можно, но ничего нового не сообщают. Это особенно настораживает. Если бояре вновь плетут нити заговора, то делают умело, скрывают свои намерения и планы.
Филипп предположил:
– А если нет никакого заговора? Провидец мог ошибиться. Такое тоже часто бывало.
– Нет, владыка, чую, опасность где-то рядом, совсем близко, а вот откуда исходит, понять не могу. Всяко думал, ответа нет.
Ургин проговорил:
– Если опасность существует, то она рано или поздно проявит себя. Тогда и принимай решение. Пусть Скуратов сыск чинит, он мастер на такие дела.
В это время в палату вошел Малюта.
– Новость из Ливонии, государь! Когда мне зайти?
– Сейчас докладывай. От митрополита и князя у меня секретов нет.
– Слушаюсь, государь! Воевода Полоцка, боярин Иван Федоров прислал важное сообщение. В Полоцке задержан Иван Козлов, бывший слуга князей Воротынских, с письмами Сигизмунда четверым нашим высокопоставленным вельможам.
– Кому именно?
– Самому боярину Федорову-Челяднину, князьям Ивану Дмитриевичу Бельскому, Ивану Федоровичу Мстиславскому и Михаилу Ивановичу Воротынскому.
– Ты читал эти письма?
– Да, государь.
– Что в них? Хотя можешь не отвечать, я сам прочту. Да и догадаться об их содержании нетрудно. Сигизмунд предлагает вельможам перейти на его сторону.
– Точно так, государь.
– Козлова доставили в Москву?
– Да.
– Что он говорит?
– Ничего, государь. Молчит как немой.
– Так развяжи ему язык.
– Слушаюсь!
– Где письма?
– У меня только послание к боярину Федорову.
– Давай сюда и займись Козловым. Мне надо знать, кто конкретно послал его в Полоцк и только ли с письмами к названным вельможам. С кем еще он должен был установить отношения, кого, кроме князей и наместника, Сигизмунд пытается переманить на свою сторону? Я должен знать все, что известно самому Козлову. Понял меня, Малюта?
– Понял, государь. У меня этот пес не заговорит, соловьем запоет. Вот только что делать с ним после допроса?
– А что делают с изменниками? Казнить!
– Слушаюсь! – Скуратов передал царю послание короля и удалился.
Иван Васильевич вслух прочитал письмо и проговорил:
– Король сочувствует князьям, которые терпят от русского царя неволю и бесчестие. Это Федоров, Бельский, Мстиславский, а особенно Воротынский, который получил от меня прощение и все вотчины. Тогда другие не просто терпят, а испытывают нечеловеческие страдания. Далее Сигизмунд напоминает вельможам о том, что они являются потомками Гедимина, а поэтому имеют права быть удельными князьями в княжестве Литовском. Значит, их переезд туда никакая не измена, а свободный выбор. Сигизмунд забыл, что у наших бояр больше прав на литовский трон, нежели у него самого. Они по закону могут затребовать передачу себе всей Литвы, а заодно и Пруссии.
Князь Ургин восхищенно воскликнул:
– И как только ты, государь, держишь в памяти столько всяких знаний?
– Мне это дается без труда. Еще мать в детстве разъясняла, кто есть кто среди правителей Запада. Я запомнил. Но это пустяки. Главное, почему именно этим вельможам Сигизмунд отправил такие послания? С князьями Бельским и Мстиславским понятно. Сигизмунд обратился к ним как к главам земской Боярской думы. Он знает, что между земщиной и опричниной существуют разногласия, и на этом можно сыграть. Ясно и с князем Воротынским. Он получил прощение и земли, вернулся из ссылки в удельное гнездо, но все же должен был затаить на меня обиду. К тому же владения Воротынского расположены у ливонской границы. Оттого расчет на него и предложение военной помощи. Но вот почему Сигизмунд решил, что на измену способен боярин Федоров-Челяднин, совершенно непонятно.
Филипп сказал:
– Непонятно, если считать, что письма писались под диктовку Сигизмунда или Хоткевича.
Иван внимательно посмотрел на митрополита.
– Что ты хочешь этим сказать, владыка?
– Стиль письма, государь! Он тебе ничего и никого не напоминает?
– Курбский! А я-то думаю, где-то читал нечто подобное. Да, в посланиях Курбского. Значит, это он помогал Сигизмунду и Хоткевичу. Но Курбский очень хорошо знает боярина Федорова, чтобы предложить ему подлую измену.
– Может, даже лучше, чем ты, государь, – заявил князь Ургин.
Иван перевел на него взгляд.
– Хочешь сказать, Курбский имел основания помогать Сигизмунду?
– Утверждать не берусь, но само письмо означает одно из двух. Король небезосновательно рассчитывает переманить на свою сторону наместника Полоцка, богатейшего русского вельможу Федорова-Челяднина. Тем самым он создаст внутри Руси достаточно большой очаг угрозы мятежа. Ведь у Федорова одних крестьян многие тысячи. Либо Сигизмунд пытается очернить верного тебе боярина, вбить между вами клин недоверия, довести дело до открытой вражды. Сигизмунд не прост, особенно с таким советником, как Андрей Курбский.
Слово взял Филипп:
– Скорее второе, по моему мнению. За двадцать лет Иван Петрович Федоров-Челяднин значительно продвинулся по службе. Его слово имеет немалый вес среди бояр. Летом прошлого года, когда дело вновь пошло к войне с Литвой, ты отправил Федорова воеводой в Полоцк. Назначение, несомненно, ответственное, но, видимо, литовцы и сам Иван Петрович расценили его как знак немилости и опалы. С первых ролей на Москве да обратно в Ливонию, воеводой? Поэтому, думаю, король написал боярину, обещал ему свою милость. Не зря же в письме сказано, что Иван Петрович может рассчитывать в Литве на любой чин.
Царь выслушал митрополита, согласно кивнул и сказал:
– Наверное, ты прав, Филипп.
Князь Ургин спросил:
– И что ты теперь намерен делать с вельможами, получившими письма?
– Кроме этих посланий, нет никаких доказательств тайных отношений бояр с королем. Я не имею никаких оснований для обвинения их в измене. Единственное, что я сделаю, так это потребую от каждого из них дать резкий отрицательный ответ Сигизмунду. Мы продолжим подготовку к войне. Если позже что-либо выяснится, то тогда и будем решать, что делать. Уверен, что Сигизмунд ждет от меня жестокости в отношении бояр. Не дождется. Под его дудку никто плясать не собирается.
– Когда думаешь начать поход, государь? – поинтересовался Ургин и тут же улыбнулся. – Или это строгая государственная тайна?
– Разве начало такого действия утаишь? В сентябре и пойдем. Кстати, Дмитрий, не желаешь ли стать моим советником в походе, покуда сын твой Алексей будет ловить собаку Кудеяра?
– Как в добрые старые времена? Что ж, коли зовешь, не откажусь. Мне на Москве делать нечего, в Благом тоже. Разомну косточки.
– Ну и хорошо. Рад был встретиться с вами, а теперь простите, меня ждут дела. Да и у митрополита их невпроворот. Да, владыка, а что там против тебя имеет архиепископ Пимен?
– Зависть. Новгородский владыка давно желает возглавить Русскую православную церковь, да вот не получается у него.
– У вас тоже свои распри.
– К сожалению, ересь проникла и в святую церковь, уродует ее светлый образ. Пимен не хочет понять, что своей завистью губит не только собственную душу.
– Так отстрани его от должности.
– Невозможно. Пока, по крайней мере. У Пимена тоже есть свои сторонники. Но ничего, Господь не допустит несправедливости.
– Смотри, Филипп, как бы интриги Пимена не обернулись против тебя серьезными последствиями.
– На все воля Божья.
Митрополит и Ургин покинули царя.
Иван Грозный приказал слугам вызвать Скуратова.
Малюта явился быстро.
– Звал, государь?
– Что по Козлову?
– Молчит, собака. Но мы с ним еще серьезно не говорили. Так, прижгли слегка пятки для острастки.
– Ты вот что, Малюта, с пытками не усердствуй. Больше говори с ним. Обещай, скажет всю правду, избежит наказания. Царь, мол, простит и отпустит. Этот Козлов нужен нам. Молчит сейчас, глядишь, потом заговорит.
– А как же твой приказ допросить и казнить?
– Казнь отменяю. С пытками полегче. Ему надо дать время осознать и свою вину, и ее последствия. Пусть сидит в темнице и страшится смерти. Казнить холопа мы всегда успеем. Нам нужна не его смерть, а все то, что он хранит в памяти.
– Понял, государь.
– Приставь к нему человека, чтобы беседы с ним вел. Похожего на него. У тебя всяких полно.
Скуратов довольно улыбнулся.
– Что правда, то правда, государь!
– Ступай, Малюта, и помни, за Козлова головой отвечаешь.
– Эх, государь, если бы ты хоть раз спросил с меня за упущения! Мне одной головы не хватило бы.

 

Не напрасно Иван Грозный принял решение о тщательной и продуманной работе с посланцем короля Сигизмунда. Чуть позже Козлов заговорил. Он действительно осознал свое незавидное положение и понадеялся на милость царя. Его показания во многом предопределили судьбу боярского заговора 1567 года.
А пока царь повел войска к западной границе. В Твери к ним присоединилась рать князя Старицкого. Государь держал слово, несмотря ни на что, по-прежнему относился к двоюродному брату строго по чину.
Князю Ивану Федоровичу Мстиславскому он приказал двигаться к Великим Лукам. Там планировался сбор всех русских войск, имевших целью захват замков на подступах к Риге.
Но уже в самом начале похода стали проявляться проблемы с управлением, несвойственные русской армии, имевшей на то время богатейший боевой опыт. Ивану Грозному донесли о том, что орудия и боеприпасы к ним значительно отстали на марше. При этом сам Казарин Дубровский, отвечавший за обозы, продолжал оставаться на своем московском подворье.
Узнав об этом, царь вызвал к себе Малюту Скуратова.
Опричник тут же появился в шатре, поставленном на время большого привала.
– Да, государь?
Иван Грозный отдал приказ:
– Срочно возвращайся в Москву, найди там Дубровского, передай мое повеление срочно наладить продвижение обозов с пушками, а самого дьяка с его людьми доставь ко мне.
Скуратов поклонился.
– Слушаюсь, государь. Позволь сказать?..
– Говори!
– По моим данным, Казарин Дубровский намеренно срывает перевозку пушек и боеприпасов. Этот прощелыга и вор, подкупленный боярами, не отдал распоряжения везти орудия на телегах, как это было всегда. Думаю, он сделал это по указке Федорова-Челяднина. Казарин Дубровский пьянствует на своем подворье вместе с бывшими новгородскими дьяками. Это Румянцев, Безносов, Бунков и другие. С ними и родственники Дубровского.
– Вот как? Насколько достоверны твои сведения?
– Так измена налицо. Еще никогда не было такого расстройства службы.
– Тогда так! Обеспечь мне порядок перемещения обозов, чтобы они в ближайшее время подошли к войску. Дубровского же отстранить от руководства. Позже мы разберемся с ним.
– Да он вместе со своими новгородцами сбежит, государь, – воскликнул Скуратов.
– Мне сейчас надо восстановить порядок в войсках.
В разговор вступил князь Ургин, находившийся в шатре:
– Одно другому не мешает, государь. Обозы Скуратов подгонит, обеспечит ускоренное продвижение. Дубровского же надо брать немедля да разузнать, правда ли то, что он выполняет команды боярина Федорова. Ведь если выяснится, что так оно и есть, то тебе многое придется менять.
– Ты прав, Дмитрий. – Царь повернулся к Скуратову. – Орудия и боеприпасы должны подойти к войскам. Казарина Дубровского и дьяков новгородских арестовать и доставить сюда. Хотя нет, в войсках мне не до них будет. Оставить саботажников на Москве, посадить в темницу до разбирательства. У Дубровского выяснить, связан ли он с конюшим Федоровым или нет. Это у тебя время много не займет.
– Позволь вопрос, государь.
– Что еще?
– Как быть, если люди Дубровского окажут сопротивление при аресте?
– Рубить их всех! Кроме дьяка Казарина. Того взять живым в любом случае и отправить в темницу. Но главное, Малюта, это восстановить порядок в войсках. Понял?
– Понял, государь.
– Выполняй немедля.
– Слушаюсь. – Скуратов вышел из шатра.
Иван Васильевич взглянул на Ургина.
– Что скажешь, князь?
– Так я уже высказал свое мнение.
– Значит, измена?
– Скорее всего.
– И ты веришь, что все это мог затеять Федоров-Челяднин?
Ургин пожал плечами:
– Правду, государь, может выяснить одно лишь непредвзятое следствие. Но уж слишком часто этот конюший стал светиться в темных делах. А вместе с ним и высокопоставленные вельможи. Я имею в виду князей Бельского, Мстиславского и Воротынского. Может, Сигизмунд действительно хочет заставить тебя незаслуженно покарать их?
– Следствие будет проведено. Однако король не может не понимать, что клеветой на вельмож, которых у нас, слава Богу, есть кем заменить, он практически ничего не добьется. Ну арестую я Федорова, Бельского, Мстиславского и Воротынского. Что это изменит? Мы станем слабее? Нет. Потеряем управление войсками, откажемся от похода? Тоже нет.
– Все же Сигизмунд не просто так послал письма только им. Значит, он все же что-то замышляет.
– У меня уже голова болит! Не этого ли добивался Сигизмунд? – Царь улыбнулся. – Ладно, хватит о боярах. Разберемся с ними позже, если будет нужда. А сейчас помолимся, Дмитрий, да на покой. Завтра с рассветом тронемся.
– Обозы ждать не будешь?
– До Литвы догонят.

 

А Малюта Скуратов тем временем гнал свою дружину в двадцать верных опричников к Москве. На подворье Дубровского не спали. Оттуда доносились громкие голоса.
Остановив отряд, Скуратов подозвал к себе помощника Корзу.
– Глеб, надо разведать, что творится у Дубровского.
– Да и так ясно. Гулянка.
– Гулянка в доме. Я хочу знать, сколько охраны на подворье, как несут службу, так же пьяны, как господа, или просто говорят громко.
– А для чего нам это? Налетим, повалим, порубим тех, кто вздумает дернуться, и возьмем всех в доме теплыми.
– Нет, Глеб! Я хотел бы подслушать, о чем говорят пьяные господа.
– Понял. Снимаем охрану, слушаем, потом берем заговорщиков.
– Что делать, решу я. Ты узнай, что велено, да тихо, чтобы в доме никто ничего не заподозрил. Возьми с собой трех человек, не больше. А мы покуда окружим подворье.
– Где искать тебя после разведки?
– Я буду у городьбы, что на храм смотрит.
– Понял.
– Ступай с Богом!
Глеб Корза с тремя опричниками провел разведку, которая заняла не более получаса.
Потом он подошел к Скуратову, укрывшемуся за городьбой.
– Докладываю, начальник. Охраны шесть человек, все в одном месте, у сарая, справа от дома, если смотреть от ворот. Разговаривают меж собой о всяких пустяках, а шум в доме. Там хозяин и его гости.
– Ладно. Бери людей и тихо снимай охрану.
– Порезать всех?
– Нет! Охранники люди подневольные, они к делам хозяев отношения не имеют. Вяжи их да кляпы забей. Главное, чтобы в доме не услышали, как ты уберешь охрану. Потом стой у ворот.
– Сделаем.
– Только быстро, Глеб! Время позднее, дьяки могут начать собираться по домам.
– Не успеют!
Корза повел людей к воротам.
Вскоре к Скуратову прибежал посыльный.
– Григорий Лукьянович, Корза велел сказать, охрану убрали.
– Вот и славно. – Малюта подозвал к себе Лукьяна Бродина. – Мы с тобой идем к дому, послушаем, о чем народ речи ведет. Твой отряд пусть останется на месте. Всех, кто будет заходить на подворье или пытаться бежать с него, брать. Самых яростных рубить.
Во дворе Бродина со Скуратовым встретил Корза.
– Охрана повязана!
– Подведи своих людей к дому. Дальше действия по моей команде.
– Угу!
Скуратов с Бродиным затаились под окном горницы, где пировали человек десять.
Их голоса были хорошо слышны:
– Так вот, конец правлению тирана близок как никогда. Бояре разумеют, что они сейчас не раздавят Ваньку, то потом он их не помилует.
Скуратов прошептал:
– Дубровский выступает.
Корза кивнул.
– Против Ивана выступили те бояре, которым он доверяет. С письмами, конечно, промашка вышла, но дальше дело пойдет.
Дубровскому вторил другой хриплый голос:
– Давно пора убрать Ивана. Только хитер он как лис.
– Хитер, слова нет, но из этого похода ему не вернуться. На трон сядет Владимир Андреевич.
– Эх, кабы так! А то замордовал уже Иван своим правлением. Видишь ли, захотел из дремучей Руси сделать державу, равную западным. А у нас свои законы! Когда это было видано, чтобы холоп подавал жалобу на своего хозяина? Прежде любой вельможа сам суд вершил, решал, кого казнить, кого миловать. А теперь что?
– Ты не горячись, – сказал Дубровский. – Говорю же, не вернется Иван из похода. Так и останется со своими псами-опричниками в Ливонии на веки вечные.
– Будем надеяться, что так и случится, но тебе, Казарин, надобно кончать держать обозы. Как бы Иван не прогневался да и не послал бы на Москву своих опричников. Тогда всем нам худо придется.
– Обозы завтра уйдут. Я поручение исполнил, более держать их не надо.
– Да и нам время расходиться. Посидели хорошо, поговорили, пора и честь знать.
– Эй, друзья! – крикнул Дубровский гостям и родственникам. – Все, шабаш. Давай разъезжаться. И без шума.
– Да кому на Москве следить за нами?
– Найдутся доброхоты. Я сказал, расходимся. Завтра всем прибыть к обозам.
Скуратов усмехнулся.
– Ишь ты, без шума! Да вы такой хай подняли, что половине улицы спать не дали. Нет, теперь без шума никак не обойтись. Лукьян! – обратился Скуратов к Бродину. – Давай знак своим людям. Оружие к бою, входим в дом. Там как выйдет, но Дубровского и того, что с хриплым голосом, брать живыми.
– А ты не узнал этого хрипатого?
– Нет.
– Так это Кудряш Желнов, тоже новгородец, товарищ Дубровского.
– Я его не знаю. Вперед, Лукьян!
– Что ж, вперед, так вперед! – Он подал знак опричникам.
Те обнажили сабли, подошли к двери.
Скуратов указал на нее.
– Пошли, братья!
Появление опричников стало полной неожиданностью для людей, собравшихся в доме Дубровского. В большой горнице наступила мертвая тишина. Удар об пол кубка, выпавшего из руки хозяина, прогремел в ней пушечным выстрелом. Казарин злобно смотрел на Скуратова.
– Говоришь, не вернется царь из похода! – заявил Малюта. – Ванькой государя называешь, словно он ровня тебе, собаке! Мы с ним навсегда останемся в ливонских землях! Нет, мы тут, у тебя. Знаешь, что будет с тобой дальше?
Трое гостей Дубровского, в том числе и Кудряш Желнов, поняли, что попали в ловушку. Подогретые хмельным вином, они выхватили сабли и с яростным криком бросились на опричников. Но государевы слуги легко отбили нападение. Мятежники, разрубленные до поясов, рухнули на пол.
Малюта вытер клинок о кафтан убитого заговорщика и спокойно спросил:
– Кто еще желает сразиться с нами? Ну? В речах вы смелыми были, а что на деле?
Дубровский и его уцелевшие товарищи склонили головы.
Скуратов приказал:
– Всех, кроме хозяина, в темницу, в цепи! Казарина я сам доставлю туда, но чуть позже.
Опричники заставили заговорщиков вынести из дома трупы товарищей, потом увели их самих.
Скуратов присел на лавку, поставил саблю между ног.
– Поговорим, Казарин Юрьевич, пред тем как тобой на пыточном дворе займутся.
Дубровский без сил опустился на скамью, но Малюта резко крикнул:
– Стоять, собака, и отвечать на вопросы! Учти, изменник, будешь искренен, наказание получишь мягкое.
– Спрашивай, Малюта. Скажу все, что знаю!
Разговор Скуратова с Дубровским длился около часа. Все это время, Казарин, старший сын крупного новгородского помещика Юрия Семеновича Дубровского, безотрывно смотрел на черные лужи крови, расплывшиеся по полу.
Выслушав дьяка, Малюта повернулся к опричному писарю, сидевшему за столом.
– Записал, Захар, показания изменника?
– Да, Григорий Лукьянович.
– Тогда дай их обвиняемому.
Казарин подписал протокол допроса, взглянул на Скуратова.
– Я во всем честно и добровольно признался.
Малюта усмехнулся.
– Попробовал бы ты поступить иначе! Что хочешь? Вижу, просьба у тебя есть.
– Вопрос, Григорий Лукьянович.
– Ишь ты, имя да отчество мое вспомнил! Боишься?
– Как не бояться, когда палач в затылок дышит!
– Раньше трястись надо было. Спрашивай, что хотел.
– Что со мной будет?
– Это государь решит. Но следствия и заточения в темницу тебе не миновать.
– Под пытки отдашь?
– Коли правду рассказал, то какой смысл тебя пытать? До суда государева посидишь в темнице вместе с товарищами. А там, Казарин, как Бог даст. Чего вам неймется? Неужели до сих пор не ясно, что не свалить вам Ивана Васильевича?
– Так все бояре да вино виноваты.
– А ты агнец, значит? Все кругом виноваты, кроме тебя. Кто срывал поставки орудий и боеприпасов? Кузьма Румянцев? Андрей Безносов, Бунков или ты сам по наущению конюшего Федорова?
Дубровский опустил голову.
– Виноват, каюсь.
– Пошел на выход!
– А обозы? Я завтра хотел…
Скуратов оборвал Казарина:
– С обозами теперь без тебя разберутся. Пошел на выход. Не зли меня, я и так не самый добрый!

 

Разобравшись с Дубровским, наладив ускоренное перемещение обозов, Скуратов с дружиной направился в Великие Луки, куда из Новгорода выступил с ратью Иван Грозный.
10 ноября дружина Скуратова догнала войско. Малюта тут же отправился на доклад к царю.
Иван Грозный принял его, оставив в шатре советника, князя Ургина.
– Разобрался с обозами? – спросил царь.
– Разобрался. Орудия и боеприпасы под надежной охраной идут к войску.
– Что по Казарину Дубровскому?
– А вот здесь, государь, выяснилось много любопытного и тревожного.
– Говори.
Скуратов протянул царю протокол первого допроса Казарина Юрьевича Дубровского.
Иван Васильевич обратил внимание на бурые пятна в углу листа.
– Кровь?
Малюта вздохнул.
– Да, государь, без крови не обошлось, но мы действовали так, как ты велел.
– Подробней!
Скуратов поведал царю о визите на подворье Дубровского. Но государь уже не слушал его.
Он внимательно прочитал протокол, передал его Ургину.
– Возьми, князь, посмотри. – Государь мрачно взглянул на Скуратова. – А не давал ли Дубровский показания под давлением, Малюта? Ты, если захочешь, любого заставишь сказать то, что тебе нужно.
Скуратов приложил руку к сердцу.
– Клянусь, государь, пальцем не тронул Казарина, хотя следовало бы. Не давил на него, только советовал говорить правду. В темнице его в цепи заковали, но не тронули.
– Смотри, я узнаю!
– Поклялся же!
Иван Грозный повернулся к Ургину.
– Что скажешь, князь?
– Похоже, Дубровский говорил правду. Если так, то выходит, что бояре задумали невероятную подлость. Во время похода верные им войска нападут на ставку и перебьют охрану. Потом негодяи выдадут тебя королю. И кто стоит во главе заговора, самого подлого на моей памяти? Федоров-Челяднин, сдавший тебе польского лазутчика Козлова с посланиями якобы только ему самому, Бельскому, Мстиславскому и Воротынскому! А по показаниям Дубровского выходит, что Сигизмунд вел переписку с Иваном Куракиным, другими князьями и боярами. Это все очень серьезно, Иван Васильевич.
– Серьезно, – согласился царь. – Да вот только мне непонятно, откуда Дубровскому, думному дьяку, известно о делах вельмож, положение которых несравнимо с его собственным? Для чего было привлекать к заговору пьяницу и взяточника, который мог выдать всех ради спасения собственной шкуры?
Подал голос Скуратов:
– Думаю, Дубровского использовали именно потому, что он руководил обозами. Заговорщикам надо было расстроить управление войсками. Первым их шагом стала задержка наших пушек и припасов к ним. Потом они еще чего-нибудь придумали бы.
– Да тут и придумывать нечего, – сказал Ургин. – Мы без пушек. Войска короля полностью оснащены. Они обязательно нанесут нам поражение. Как раз во время отступления изменники и могли напасть на ставку. Нам пришлось бы ослабить охрану, отправить основную часть опричного войска на передовую. Силы, верные мятежникам, под боком. Главная армия Сигизмунда тоже рядом.
Царь надолго задумался.
Тишину прервало появление опричного стражника.
– Государь, к тебе Федор Миронов просится. Издалека прибыл, конь в мыле. Говорит, что имеет важные новости.
– Миронов? – переспросил царь. – А кто он есть-то?
– Говорит, что разведчик наш у поляков. Его еще князь Шуйский заслал в войско Радзивилла.
– Пусть войдет! – приказал царь.
– Слушаюсь!
Малюта крикнул охраннику:
– Да проверить как следует этого разведчика не забудьте. К царю допускаете!
– Конечно, Григорий Лукьянович.
Опричник ввел мужчину лет тридцати пяти.
– Вот он, Федор Миронов.
Разведчик поклонился.
– Долгих лет тебе, государь.
– И тебе тоже. Что за важные новости у тебя?
– К Борисову от Минска движется большая, я слышал, стотысячная армия поляков и литовцев во главе с самим Сигизмундом. Сейчас она встала лагерем.
– Лагерем? – удивился Иван Васильевич. – Король что, не разворачивает войска для ведения боевых действий? Он же прекрасно осведомлен, что послезавтра русская армия выйдет к Ршанскому яму, откуда нам открыт путь на Ригу!
– Сигизмунд остановил войска. Я тоже был удивлен и попытался узнать, почему поляки встали, имея силы, способные дать бой русским войскам. И вот что удалось выведать от одного польского ротмистра. Король ждет каких-то новостей из Москвы, а главное – из стана нашей армии. А вот каких именно, того не знаю.
Царь повернулся к Скуратову:
– Устрой Миронова среди своих людей и возвращайся.
Скуратов вывел лазутчика, вскоре вернулся.
– Все в порядке, государь. Федор Миронов или кто он на самом деле, находится под надзором моих людей.
– Хорошо! Узнал у него, где Сигизмунд остановил войска?
– Да, государь. У Родошковичей.
– Срочно вышли туда лазутчиков. Мне надо знать, чего ждет Сигизмунд, каких новостей.
– Это уж как получится.
– Ты ступай, не рассуждай! Двенадцатого числа в Ршанском яме я должен иметь все необходимые сведения.
– Понял, сделаю. – Скуратов вышел из шатра.
Царь проговорил:
– Похоже, князь, показания Дубровского полностью подтверждаются. Каких новостей может ждать Сигизмунд? Только сообщения о том, что я низложен и буду выдан ему. Вот так, Дмитрий.
– А каких же тогда новостей ждет Сигизмунд из Москвы?
– Думаю, сообщения о том, что наследники престола, мои сыновья, тоже пленены либо мертвы.
– Да что ты такое говоришь, государь? У всякой подлости должен быть предел.
– Должен, князь, но не сейчас, да и не у бояр, которые решили пойти на все ради моего свержения. Видно, у них не осталось терпения, а с ним и возможностей захватить власть если не сейчас, то позднее.
– Надо созвать совет и объявить воеводам о заговоре. А до того стянуть к ставке все опричное войско. Тогда изменники не смогут захватить ставку.
– Опричное войско подтянуть можно. Оно стоит недалеко. К тому же здесь мятежники действовать не будут. Они дождутся, когда полки из Ршанского яма пойдут на литовские крепости. Тогда их придется разделить. Сигизмунд готов к битве, ее не миновать. Еще более удобный случай.
– Тогда надо поворачивать назад, на Москву, и чинить следствие по факту измены. От похода придется отказаться. Да, сбывается пророчество блаженного Григория. Войну предстоит вести не с внешним, а с внутренним врагом. Кто бы мог подумать, что наше боярство дойдет до такой подлости!
– Это должно было произойти, князь. Да, поход придется отменить, но разворачивать войска сейчас нельзя. Этим мы спугнем заговорщиков. К тому же надо будет изучить данные лазутчиков, которые поступят послезавтра. Войско пойдет к Ршанскому яму. Там мы и проведем большой военный совет, на котором я объявлю свое решение по дальнейшим действиям.
– Что ж, государь, тебе виднее.
– Ты сам, князь, прекрасно понимаешь, что другого выхода у меня нет.
– Понимаю.
– Тогда помолимся да приступим к трапезе.
– Да.
Но молитву и ужин царю пришлось отложить.
На входе вновь показался опричный стражник.
– Государь, к тебе прибыл князь Старицкий.
Это было совершенно неожиданно.
Царь и Ургин переглянулись.
Иван Грозный проговорил:
– И что бы это означало?
– Узнаем, выслушав князя. Может, он просто приехал проведать двоюродного брата?
– Просто так князя Владимира сюда силком не затащишь.
– Мне, наверное, следует уйти. Все же вы…
Царь не дал Ургину договорить:
– Нет, князь. Останься!
– А если Владимир Андреевич будет против?
– Разве он уже сменил меня на престоле?
– Я понял.
Иван Грозный приказал стражнику:
– Пусть князь Старицкий войдет!
Владимир Андреевич шагнул в шатер, сбросил верхнюю дорогую одежду.
– Долгих лет тебе, Иван.
Царь усмехнулся.
– Твоими молитвами, князь, может, и поживу еще. С чем пришел?
– Покаяться!
Иван Васильевич изобразил изумление.
– Покаяться? Но я не священник.
– Все так, однако дело серьезное.
– Садись, я слушаю тебя.
Князь Старицкий посмотрел на Ургина.
Царь перехватил этот взгляд и сказал:
– Князь Ургин останется здесь. Говори!
– Хорошо. Хотя ничего хорошего в том, что я намерен тебе сообщить, нет. Бояре опять готовят заговор против тебя.
– Владимир, ты ничего нового не сказал. Сколько царствую, столько враждебные бояре и чинят против меня заговоры. Или ты об этом не знаешь? А они, кстати, прикрываются твоим именем.
– Но теперь все обстоит гораздо серьезнее, чем прежде.
– Продолжай!
– Король Сигизмунд склонил к измене конюшего, боярина Федорова-Челяднина. А с ним еще тридцать вельмож, среди которых князья Мстиславский, Бельский, Воротынский. Да, Федоров выдал лазутчика Козлова. Бельский самовольно сдал письмо короля. Они сделали это лишь для отвлечения твоего внимания. Федоров вообще, как мне представляется, ведет двойную игру.
– Что-то я плохо понимаю тебя, Владимир.
– Боярин Федоров отказал Сигизмунду, но не прекратил борьбы с тобой. Он, видимо, желает сам возглавить заговор. Федоров приходил ко мне. Боярин предложил мне сдать тебя Сигизмунду, занять престол и сделать его первым после меня человеком. Опричнину же распустить.
– Откуда тебе известно о том, что названные тобой вельможи продолжают отношения с королем?
– Так сам боярин Федоров и передал мне список заговорщиков, показывая этим, какие силы стоят за ним, ну и за мной!
– Боярин Федоров-Челяднин сдал тебе своих сообщников?
– Так он же на моей стороне. Что в этом странного?
– То, что ты или кто-нибудь из твоего окружения наверняка известили бы меня о заговоре. Вот что странно, Владимир Андреевич.
– Я не знаю, почему Федоров передал мне списки. Может, тоже раскаялся?
– Тогда он принес бы их не тебе, а мне.
– Тоже верно. Ничего не понимаю.
– Разберемся. А почему ты решил сдать людей, желающих посадить тебя на трон?
– Я не враг Руси. Ты – законный царь, я – твой подданный!
– И давно ты осознал это?
Старицкий взглянул на Ивана Васильевича.
– Ты знаешь, я всегда придерживался такого мнения.
– Тогда почему собираешь вокруг себя изменников?
– Так я разве виноват, что они сами идут ко мне и твердят одно и то же, мол, трон должен быть твоим?
– Но раньше ты не выдавал изменников. Что сейчас произошло?
– Я уже сказал, дело заходит слишком далеко. Жизненно важно подавить заговор в корне, пока он не перерос в открытый бунт.
– Смотри как заговорил! Мне известно о заговоре, и я приму необходимые меры. Ты же занимайся подчиненными тебе войсками. Послезавтра полки должны встать лагерем у Ршанского яма. Это все!
– Как? – воскликнул князь Владимир. – Несмотря на внутреннюю угрозу, ты решил продолжать поход?
– Пока я не вижу оснований отменять его, а там посмотрим.
– Оставишь заговорщиков на свободе?
– Покуда, Владимир Андреевич, я менять ничего не собираюсь. Предлагаю отужинать вместе.
– Благодарю, я не голоден, – отказался князь Старицкий, явно опешивший и никак не ожидавший подобной реакции царя на, казалось бы, серьезнейшие угрозы.
– Тогда занимайся войсками. С часу на час подойдут обозы, и двинем дальше. Списки заговорщиков я оставлю у себя. Тебе о них лучше никому не говорить. Целее будешь.
– Да, конечно, государь. Позволь идти?
– Ступай, Владимир Андреевич! О походе думай!
Проводив двоюродного брата, царь вновь повернулся к Ургину:
– Что скажешь, князь? Что означает такой ход Владимира? Желание показать, что он в стороне, покуда его сообщники будут свершать государственный переворот, или действительно раскаяние и понимание всей губительности нового заговора?
– Хочешь узнать мое мнение? Слушай. Думаю, заговорщикам стало известно о том, что их планы частично раскрыты. Да это и понятно. Сначала где-то оплошал Иван Козлов, и его пришлось выдавать. Тем более что ничего особенного он знать не мог. Затем дурость Казарина Дубровского, приведшая его в темницу. Второе куда более опасно. Дьяк наверняка много знает. Своими опасениями изменники поделились с князем Владимиром, а тот просто струсил. Узнай ты о заговоре из других источников, ему грозило бы обвинение в государственной измене. Вот он и пришел к тебе со списком, который ему якобы передал боярин Федоров. Я же думаю, что этот список они составили вместе и включили в него тех вельмож, которых можно сдать без угрозы быть разоблаченными. Жертвуя этими персонами, Старицкий и Челяднин убивают двух зайцев. Они раскрывают заговор, который сами же и готовили, остаются в стороне и даже в почете. На самом деле негодяи всего лишь решили подождать. В большей мере, по-моему, это все касается Федорова и тех высокопоставленных вельмож, которых в списке отчего-то нет. Князь Владимир для них не более чем игрушка. Он сядет на престол, а править станут бояре. Ничего нового в этом нет.
– И как же, по-твоему, они намерены теперь осуществлять государственный переворот?
– Просто, государь. Ты заполучил списки вельмож, готовых свергнуть тебя в походе, потом передать Сигизмунду или убить, что куда вероятнее. Понятно, подобная измена должна вызвать в тебе ярость. Ты прекращаешь поход, возвращаешься в Москву и казнишь заговорщиков. Дело как будто закончено. Но только как будто. Бояре дождутся, когда ты успокоишься, и нанесут тебе смертельный удар в спину. Именно тогда, когда ты будешь считать мятеж подавленным. Таково мое мнение, государь. Возможно, я и ошибаюсь, но чутье подсказывает, что заговорщики будут действовать именно так.
– Ты не ошибаешься, Дмитрий, – проговорил царь. – Говоришь верно. Трусость Владимира Андреевича спутала планы изменников, но не повлияла на их окончательное решение. Царь должен быть свергнут любым путем. Вопрос только во времени. А ждать они научились. Но мне непонятно другое. Ладно Владимир Андреевич, человек слабохарактерный, недалекий, трусливый. Но почему умный, смелый, влиятельный Федоров раскрылся перед ним? Он мог тайно подготовить переворот, имея в союзниках не менее влиятельных бояр, за которыми стоит значительная военная сила. Федоров провел бы его при встрече с польскими войсками или, еще лучше, во время сражения. Потом бояре возвели бы на трон князя Старицкого и стали бы править как прежде. Почему они не пошли этим путем?
– Думаю, им перекрыл его король по совету гетманов. Почему? У Сигизмунда нет уверенности в том, что влиятельное русское боярство, заполучив власть, изменит свое отношение к нему. Сигизмунд желает держать наших бояр на привязи. Он своими руками резко ограничил их возможности. В общем, если выразиться образно, в одной берлоге оказались два медведя. А они вместе не уживутся ни при каких условиях. Так, думаю, получилось и с заговором. Сместить тебя с трона без поддержки Сигизмунда враждебные вельможи не могут, но и зависимость от Польши им не нужна. Посему главный удар Федоров-Челяднин, измену которого еще надо доказать, перенес в Москву.
– Ты прав, Дмитрий. Не напрасно я пригласил тебя в поход.
– Так похода-то и не получается.
– Ничего. Война с Польшей и Литвой – дело затяжное. Это меня вполне устраивает. А с боярами мне не впервой сталкиваться в открытом бою. Я знаю, как подавить этот мятеж. Ладно, хватит о делах.
– Ты все же скажи Малюте, чтобы передал в опричные войска приказ подойти ближе к ставке.
– Здесь и его собственной дружины хватит. Идем, князь, помолимся, поужинаем, потом отдохнем пред переходом.
– Поначалу обозов надо дождаться.
– Теперь это не важно. Выступим в любом случае, подойдут орудия или нет. Все одно от Ршанского яма нам обратно, на Москву идти!

 

Как только полки вышли к назначенному пункту, царь собрал военный совет. Он был краток, сказал, что какого-либо значительного успеха в настоящих условиях достичь невозможно. А вот понести крупные потери в живой силе вполне реально. Это не только нежелательно, но и преступно.
Иван объявил поход завершенным, отдал приказ отводить войска и объявил о своем намерении немедленно убыть в Москву для решения важных государственных дел. Он ни слова не сказал о боярском заговоре, основные зачинщики которого находились здесь же, на совете, кроме князя Воротынского, оставшегося в столице.
Подобного решения не ожидал никто. Князь Мстиславский выразил недоумение. Он сказал, что польские войска, несмотря на то что их возглавляет сам Сигизмунд, никакой активности не проявляют, стоят лагерем. Поэтому можно даже потратить время на распределение артиллерии по полкам, потом нанести удар по полякам, разбить армию и двинуться дальше, вплоть до Вильно и Риги. Его поддержали и некоторые другие воеводы, не знавшие о заговоре против царя.
Иван Васильевич выслушал всех и подтвердил приказ, отданный ранее. 14 ноября русская армия должна вернуться на исходные позиции, поход завершен.
Участники совета разошлись, кто удивленный решением царя, кто встревоженный. Лишь князь Старицкий во всем поддерживал венценосного двоюродного брата. Он активно взялся за исполнение обязанностей главного воеводы, теперь возложенных на него.
Царь прибыл в Александровскую слободу. Его сопровождал князь Ургин. Чуть позже из войск срочно был отозван князь Старицкий.
По его прибытии Иван Васильевич пригласил в слободу митрополита. Филипп был буквально потрясен известием о заговоре высших вельмож. Князь Старицкий подтвердил их измену.
Иван Грозный внимательно смотрел на митрополита. Тот долго читал список заговорщиков, протоколы допросов Казарина Дубровского и польского лазутчика Ивана Козлова.
Потом государь спросил:
– Как на этот раз, владыка, посоветуешь поступить с изменниками? Прежде ты просил милости для бояр, выступивших против опричнины, несмотря на то что указ был утвержден собором. Станешь ли и сейчас хлопотать за персон, желающих совершить государственный переворот в пользу князя Старицкого?
– Нет, – твердо сказал Филипп. – Учитывая всю тяжесть преступления, задуманного ими, я не стану просить для заговорщиков ни прощения, ни милости. Они заслужили смерть. Но прошу провести тщательное расследование по каждому человеку, указанному в списке. Среди них вполне могли оказаться люди, втянутые в заговор хитростью либо ложью.
– В том, владыка, мое тебе царское слово. Следствие будет проведено тщательно и праведно. Скажу больше, покуда не станет ясна вся картина заговора, не будет определена вина каждого изменника, я не подвергну ни аресту, ни опале никого, даже Федорова-Челяднина. Но после следствия и доказательства вины пощады никому не будет!
Русский царь сдержал свое слово. Следствие по делу боярского заговора велось весьма тщательно. Как и предполагалось, в ходе его выяснилось, что не все бояре и дворяне, указанные в списке, были напрямую причастны к заговору. Некоторых, пусть и весьма немногих, освободили еще во время следствия. Царь не подверг их наказанию.
В Москву для дачи показаний вызвали Федорова-Челяднина, главное лицо заговора. Неожиданно для всех государь не тронул его сразу. Он пока выслал конюшего в Коломну, приказав ему заплатить штраф в государственную казну.
Избежал наказания и второй по знатности участник заговора князь Иван Куракин-Булгачев. Его казнили позже, десять лет спустя. Он тогда был воеводой крепости Верден в Ливонии, но вместо организации ее обороны попросту пьянствовал. В результате Верден был потерян для России. Но пока Иван Куракин-Булгачев не пострадал. Как, кстати, и братья Воротынские, которым кровавый царь-тиран якобы отрубил головы.
Следствие закончилось в 1568 году. Состоялся суд, вина заговорщиков была подтверждена. Митрополит Филипп обличал бояр, молчаливо сочувствующих изменникам.
В Москву был доставлен и здравствующий боярин Федор-Челяднин.
Государь вызвал его во дворец, без гнева указал бывшему конюшему на трон, символ царской власти и сказал:
– Вот трон, боярин. Теперь ты можешь занять то место, о котором мечтал.
Федоров опустил голову. Что он мог ответить царю? Расследование обстоятельств боярского заговора завершилось, вина бывшего конюшего была полностью доказана. Его ждала смерть. Федоров понимал это. Царь не желал видеть жалкого старика и приказал увести его. Глава изменников был казнен.
Огромные вотчины казненного боярина, располагавшиеся на границе с Новгородом, подверглись конфискации и были взяты в опричнину. Но на Москве стало понятно, что земли покойного боярина Федорова без военного похода не взять. Государь приказал провести опричный рейд по этим местам и сам возглавил его.
Подобное решение диктовалось тем, что во владениях Федорова-Челяднина проживали многие тысячи крестьян. Дворяне и верные слуги казненного изменника могли поднять людей против опричников, назначь Иван Грозный командующим кого-то другого. На любимого царя же простой народ никогда не пошел бы. Иван Васильевич возглавил опричный поход, чтобы не допустить обмана крестьян, избежать огромных, совершенно неоправданных жертв.
Его замысел удался. Люди не пошли за дворянами. Опричное войско захватило земли бывшего конюшего Федорова-Челяднина. Оно не тронуло тех, кто не оказал сопротивления, и жестоко разгромило мятежные силы. Впрочем, таковых оказалось ничтожно мало.
Земли бывшего конюшего отошли в опричнину, то есть стали государственными. Крестьяне могли продолжать свободно жить и трудиться на них. Русский царь Иван Грозный никогда не воевал со своим народом. Тот отвечал ему любовью, приязнью и полным доверием.

 

В то же время смертельная угроза нависла над Филиппом. Честность митрополита грозила разоблачением многим тайным противникам государя. Мало кто из них обладал высочайшей силой духа, свойственной ему.
Одним из ярых противников Филиппа являлся архиепископ Новгородский Пимен. Его желание самому встать во главе церкви со временем переросло в болезнь. Пимен не простил выбора Ивана Грозного ни самому царю, ни Филиппу. Он предал их обоих, а с ними и веру. Это предательство трагически повлияло на жизнь Великого Новгорода.
Но эти события развернутся через год. Пока же Пимен готовил удар по Филиппу. Его сторонники убеждали государя в нелояльности митрополита, в том, что он осуждает опричнину. Иван знал Филиппа. Семена лжи пока не давали всходов. Однако, как говорится, вода камень точит.
Князь Ургин узнал о готовящемся заговоре против митрополита и в начале осени 1568 года приехал к нему.
Филипп обрадовался встрече с давним другом.
– Ты ли это, Дмитрий? Очень рад, но, по-моему, ты впервые здесь, на митрополичьем подворье?
– Нет, бывал и раньше.
– А почему такой смурной? Или случилось что?
– А ты не знаешь?
– Так! Вижу, разговор у тебя ко мне есть. Пройдем в палату. Там нам никто не помешает. – Филипп усадил гостя на лавку, сам устроился рядом на простую скамью. – Ну, Дмитрий? Говори, что хотел.
– Слушай, Филипп, ты хоть и митрополит, но я с тобой говорить буду как с Федором Колычевым, старым другом. Ты чего простачка из себя строишь? Неужели не знаешь, что насчет тебя затевается? Не ведаешь, что вокруг плетутся сети заговора и кто за этим стоит? А ведь Пимена поддерживают не только высшие чины из духовенства, но и бояре!
– Знаю, Дмитрий. Скажу больше, вижу свою кончину, понимаю, почему меня хотят изгнать из Москвы и настраивают так царя. Дело в том, что я клятве своей не изменил, поддержал Ивана в борьбе с боярами.
– А государь о том ведает?
– У него и без меня дел хватает.
– Ты, значит, решил положиться на судьбу?
– На волю Господа нашего Иисуса Христа.
– А знаешь ли ты, что Пимен настаивает на расследовании твоей деятельности в бытность настоятелем Соловецкого монастыря?
– Ну и что? – Митрополит Филипп по обыкновению оставался спокойным. – Вся моя жизнь в монастыре как на ладони, праведна и честна. Старцы подтвердят это. Их лгать не заставишь.
– Эх, Филипп, неужели не ясно, главное не то, что станут искать, а то, что найдут. Пимен и его сообщники не пожалеют средств, чтобы купить нужные показания. Подленькие людишки везде найдутся, а то, что скажут старцы, на Соловках и останется.
– На все воля Бога, Дмитрий.
– Надобно защищаться, Филипп.
– Я ни в чем не виноват, не должен защищаться, а тем более оправдываться. Ты лучше других знаешь, что за должностями я никогда не гнался, в сан митрополита был возведен по настоянию Ивана. Коли он послушает лжецов, что ж, вернусь обратно в монастырь, простым иноком.
– Да? Поначалу, может, и вернешься, а после не дадут тебе жить, друг мой. А каково без тебя царю будет? Или ты забыл клятву, которую мы давали его отцу?
Филипп улыбнулся.
– Нет, Дмитрий, я не забыл клятву ратника особой стражи. Но мы с тобой ее исполнили.
– Я тебе удивляюсь, Филипп. Ведь есть еще время остановить изменников!
– На все, Дмитрий, воля Божья.
– Понятно. – Ургин вздохнул. – Надеешься на высшую справедливость? Надейся, а я к Ивану поеду. С ним о тебе толковать буду.
– Не стоит, Дмитрий.
– А вот это уже мне решать!
– Ну тогда помогай тебе Господь.
– О себе лучше подумай. Я кто? Князь, которых на Руси полно, а ты митрополит, глава православной церкви.
– Заезжай, Дмитрий, коль время будет.
– Непременно, владыка.
Филипп перекрестил старинного друга.
Ургин тут же направился в Кремль. Там он узнал, что Иван Васильевич только что вернулся из опричного двора, но принять его не может. Приступ вновь уложил царя в постель. Дмитрий хотел переговорить с лекарями, но им было не до него. Так ни с чем он и вернулся на свое подворье, где его ждал сын.
Ургин не ожидал увидеть Алексея, так как тот с дружиной уже полгода вел поиски разбойника Кудеяра.
– Алешка, ты здесь? Неужели наконец-то поймал лиходея?
– Нет! Я уже сомневаюсь, а существует ли этот Кудеяр.
– Откуда такие сомнения?
Княжич улыбнулся.
– Отец, может, в дом пригласишь? Или так и будем во дворе разговаривать?
Князь спохватился:
– Да, конечно, Лешка, проходи. И чего разрешения спрашиваешь? Дом такой же мой, как и твой. Наш, общий.
Покуда готовился обед, отец с сыном уединились в горнице.
Ургин спросил:
– Так почему ты сомневаешься в существовании Кудеяра?
– Да получается, что он как призрак, сегодня здесь, завтра там, за сотни верст. С десяток разбойничьих шаек разгромили. Пленники говорят, что они Кудеяровы люди, а где он, не знают. Был да сплыл.
– Так, может, Кудеяра и на самом деле нет? Этим именем прикрываются главари разбойных шаек?
– Выясним. Недолго охотиться осталось. В курских лесах мы разбойников крепко прижали. Если и есть Кудеяр, то только там, более негде. Значит, выловим.
– Тогда почему ты на Москву явился, коли след разбойника взял?
– Запасы пополнить, коней сменить, телеги, одежду. Со временем все изнашивается, даже люди. А вот чего у тебя настроение плохое? Будто и не рад встрече.
– Рад, сын, рад, только дела на Москве нехорошие.
– Что такое?
– Да ничего. Ты исполняй царский приказ, а мы тут как-нибудь с Божьей помощью разберемся.
– С чем или с кем разбираться собираешься, отец?
– Прости, сын, тебя это не касается.
Кирьян доложил, что обед подан в трапезную. Разговор отца с сыном прервался.

 

Через двое суток дружина княжича Алексея покинула Москву. Царь по-прежнему болел, и доступа к нему не было. Филипп продолжал исполнять обязанности митрополита. Наступило затишье. Но оно, как известно, приходит перед бурей.
Ее началом послужило возвращение из Соловецкого монастыря специальной особой комиссии. Царь почувствовал себя лучше и принял епископа Суздальского Пафнутия, архимандрита Феодосия и князя Василия Темкина, проводивших тайное дознание. Он сделал это лишь потому, что понятия не имел о существовании такой комиссии.
Когда упомянутые персоны явились к нему, царь, бледный и слабый от болезни, спросил Пафнутия:
– А скажи мне, отче, кто отдал приказ на проведение следствия в отношении действующего митрополита? Или ты, а также другие епископы не в его подчинении? Так кто разрешил?
Суздальский епископ смутился, и за него ответил Темкин:
– Государь, духовенство в лице присутствующих здесь сановников, а также новгородского архиепископа Пимена и твоего духовника протопопа Евстафия возбудило дело о неправедном житии митрополита, когда он служил игуменом монастыря. Мы отправились на Соловки для сбора доказательств.
Иван Васильевич повысил голос:
– Почему я об этом не знал?
– Прости, государь, но сначала ты был занят следствием по боярскому заговору, потом заболел, и разрешение на нашу поездку дал Алексей Данилович Басманов.
– Вот как? Лихо. А не освященный ли собор вправе решать вопросы в отношении главы церкви? Или Басманов выше собора, да и царя?
Иван Грозный закашлялся. Рингер принес настой. Царь выпил его и успокоился.
– Ладно, с Алексеем Даниловичем разберемся. С чем вы ко мне явились? Ведь всякому известно, что Филипп не может быть замешан ни в каких темных делах и уж тем более в неправедном житии.
Князь Темкин вздохнул.
– Я думал так же, когда отправился на Соловки. Алексей Данилович был уверен, что следствие закончится ничем, но…
– Что? – вскричал царь.
– Не гневайся, государь, обвинения духовенства нашли свое подтверждение.
– Этого не может быть.
– Увы. Алексей Данилович и послал меня на Соловки, чтобы я смотрел за тем, праведно ли ведется следствие. Как это ни прискорбно, но обвинения подтвердились.
– Кто их подтвердил?
– Игумен Соловецкой обители Паисий, а также девять монахов дали показания против владыки Филиппа. Они готовы подтвердить их на соборе.
Царь поднялся, подошел к Пафнутию.
– Сколько ты заплатил игумену за ложь, епископ?
Тот изобразил недоумение.
– О чем ты, государь? Почему оскорбляешь? Разве кто-то из нас давал показания против владыки?
Силы оставили Ивана Васильевича, потрясенного полученным известием. Он приказал всем убираться, с помощью лекаря прошел в опочивальню, где прилег на постель.
Бояре и продавшиеся им епископы торжествовали. Они тут же назначили собор на ноябрь месяц.
Соглашение о разграничении сфер деятельности церковной и светской власти, подписанное Иваном Васильевичем и Филиппом, ставило царя в сложное положение. Он мог пытаться защитить святителя, но не имел права нарушить соборное постановление. То, что делалось на благо, обернулось коварством изменников, вредом.
Но царь не оставлял надежды вывести митрополита из-под удара вероломного внутреннего врага. Вечером того же дня он послал за Филиппом.
Митрополит явился тут же и сразу справился о здоровье царя.
Иван Грозный ответил:
– Что мое здоровье? Хворь уйдет, силы вернутся, а вот заговорщики, имеющие показания против тебя, не успокоятся. Нашли-таки способ нанести ответный удар! Они привезли из Соловецкой обители игумена и монахов, давших показания о твоей якобы неправедной жизни.
– Знаю, государь.
– И ведешь себя так, словно ничего не произошло?
– Я пред Богом чист, душа моя спокойна. Мне известно, что архиепископ Пимен уже примеряет одежды митрополита, остальные клеветники подбирают себе должности.
– Вот как? Не рано ли?
– Нет, государь. Поздно. На этот раз противник опередил тебя. Духовенство имело право провести следствие без твоего ведома, и ты это знаешь. Дела государственной важности, опричнина, это твое. Земщина, а тем более духовенство имеют свое управление. Не пойдешь же ты на открытое противостояние с церковью! Такой твой шаг станет роковой ошибкой, принесет непоправимый вред государству, интересы которого ты обязан блюсти.
– Но не могу же я пойти на поводу у клеветников?
– Тебе не надо ничего делать, только исполнять соглашение о разграничении власти. Собор вынесет решение. Ты его примешь и останешься на престоле. Я, никогда не стремившийся к власти, удалюсь в монастырь. Иван Васильевич, думай не обо мне, а о государстве.
Иван Грозный долго молчал, потом оторвался от тяжелых мыслей.
– Хорошо, Филипп, пойдем на уступки, примем решение собора. Ты уйдешь в монастырь, но со временем вернешься в Москву и вновь займешь митрополичью должность. Недолго радоваться изменникам. Я не прощу им подлости в отношении тебя.
Филипп улыбнулся.
– Если захочу, государь.
– Если будешь нужен русскому народу, – поправил его царь.
В ноябре 1568 года епископы-заговорщики созвали собор. Особенно яростно обличал митрополита архиепископ Пимен, дали показания и подкупленные монахи Соловецкой обители.
Филипп не оправдывался. Он хотел тут же сложить с себя знаки достоинства митрополита, но царь потребовал, чтобы святитель оставался в своем сане до произнесения приговора.
8 ноября 1568 года после богослужения Алексей Басманов зачитал решение собора о низведении Филиппа с митрополичьей кафедры. Он снял с себя знаки достоинства, переоделся в простое монашеское платье, сел в дровни и под охраной опричников отправился в Богоявленский монастырь.
За дровнями бежали москвичи. Обычные, простые люди со слезами провожали Филиппа.
Царь стоял на паперти, не обращал внимания на резкие порывы ветра и печально смотрел вслед удаляющимся саням. Он словно предчувствовал, что свидеться со своим другом, единомышленником и советником ему больше не придется. Иван Васильевич прощался с Филиппом, а народу вокруг становилось все больше. Сильный ветер рвал в клочья черные тучи, будто сама природа восстала против свершившейся несправедливости.
Назад: Глава 5 Опричнина
Дальше: Глава 7 Во имя спасения великой России