Глава 5
Опричнина

В 1565 году от Рождества Христова страна была фактически разделена на две части. Центром опричнины стала Александровская слобода, превращенная в крепость и окруженная заставами. Для управления территорией, определенной под опричнину, государь создал особый двор со своей думой.

Принципиальное новшество состояло в том, что царь открыл доступ к высшим должностям в опричном дворе людям, которые ранее могли претендовать лишь на вторые роли. Теперь они оказывали влияние на управление государством. В новой думе не нашлось места Захарьиным, в которых русский царь глубоко разочаровался.

Опричную думу формально возглавлял Михаил Темрюкович, брат жены Ивана Грозного, но самым влиятельным лицом в ней являлся Алексей Данилович Басманов. Важные роли играли князья Вяземский, Черкасский, Плещеевы.

Большое внимание царь уделил формированию особого воинского корпуса из тысячи ратников. Он создавался не только для защита монарха, но и поддержания порядка в стране, искоренения крамолы и укрепления самодержавной власти. Основу первых отрядов опричной рати составили стрельцы из подмосковной Воробьевой слободы.

Отбор проходил для всех одинаково. Кандидаты в опричники в ходе особого допроса, который зачастую чинил сам царь, должны были рассказать о своем происхождении, указывать, с какими боярами или князьями имели отношения или вели дружбу. Для службы отбирались только те воины, которые сумели доказать свою преданность государю. Люди, отобранные в опричнину, приносили царю особую присягу на верность.

Опричникам из простолюдинов царь тут же давал от пятидесяти до двухсот и более десятин земли. Он назначил всем денежное жалованье, которое должно было выплачиваться без задержки.

Опричникам предписывалась особая форма одежды, похожая на монашескую. Всадники должны были привязывать собачьи головы на шее у лошади и шерсть на кнутовище. Это означало собачью преданность государю.

Верхушка опричников образовывала братство из трехсот человек. Его главой, «игуменом всея Руси» был сам царь.

В том же году царь нанес основные, планировавшиеся им ранее удары по княжеско-боярской оппозиции. Они имели целью усиление борьбы с пережитками политической децентрализации, обособленностью отдельных территорий. Иван хотел предотвратить внутренние раздоры, ослабить силы, противостоящие его политике и представляющие непосредственную опасность для жизни первого русского царя. За государственную измену Иван Грозный повелел предать казни князя Горбатого, Оболенских и нескольких других вельмож, яростно поддержавших Владимира Старицкого. В мае 1565 года в Казань и Свияжск были сосланы некоторые князья из Ростова и Ярославля.

Иван Грозный последовательно претворял в жизнь свои планы. Не забывал он и о делах международных. Весной того же 1565 года завершились переговоры о перемирии со Швецией. Сигизмунд II Август вновь оказался в сложном положении. В случае возобновления боевых действий ему пришлось бы воевать на два фронта.

В начале декабря царь пригласил в Кремль своего старого друга, верного подданного и мудрого советника князя Ургина.

В назначенное время тот вошел в палату, поклонился и сказал:

– Долгих лет тебе, государь.

– И тебе здравствовать, князь. Проходи!

– А я уж и не ждал, что понадоблюсь тебе.

– Дмитрий, ты прекрасно знаешь, что я всегда рад видеть тебя.

– Знаю, государь, да вот только ты все реже бываешь в Кремле.

– Это верно. Дела, князь.

– Да уж, таких перемен Русь действительно еще не видела.

Иван присел в кресло, Ургин, как и всегда, устроился на лавке.

Царь внимательно посмотрел на друга своего нелегкого детства.

– А сам ты, князь, как расцениваешь предпринятые мной меры?

– Что ответить, Иван Васильевич?

– Правду!

– Я никогда не лгал, государь.

– Прости и говори! Не может быть, чтобы у тебя не сложилось собственного мнения насчет всего происходящего.

– Ты прав, сложилось. Но и вопросов разных немало.

– Вот и давай разберемся.

Князь Ургин погладил бороду.

– Скажи, государь, у тебя были веские основания казнить первого воеводу в Казанском походе князя Горбатого-Шуйского, его шурина Петра Ховрина, Горенского-Оболенского, Дмитрия Шевырева?

– Ты забыл князя Лобанова-Ростовского, Дмитрий.

– С ним все ясно, но остальные?

Царь вздохнул.

– А ты, Дмитрий, считаешь, что я вот так просто ради забавы бросил людей на плаху?

– Нет, государь, но казнь может быть и показательным, устрашающим действом. Мол, глядите, люди русские, бояре угнетают вас, а мы их под топор палача. Если другие вельможи не покорятся, с ними будет то же самое.

– Вот ты как!.. И многие мыслят так, как ты?

– За других я не ответчик, да и не общаюсь ни с кем. Но полагаю, что думать так же могут многие.

– Что ж, за содеянное мне пред Господом Богом ответ держать. Но те, кто казнен, заслужили смерть. Скажу больше, не только они. Но ты прав в том, что те негодяи, которые избежали кары за свои подлые делишки, надолго утихнут.

– Особенно ростовские и ярославские князья, которых ты отправил в ссылку?

– Это временная мера. Она действительно устрашающая и предупреждающая. Мне нужна поддержка как боярства, так и простого народа. – Иван Васильевич шагал по палате из угла в угол. – В ином случае все перемены обречены на провал. Даже, казалось бы, самые лучшие, продуманные, очевидные. Если люди не понимают их смысла, крах неизбежен. Я не могу допустить этого.

– Ты говоришь, что ссылка ростовских и ярославских князей – мера временная?

– Да. Верну я их, если не всех, то большинство. Пусть в Казани и Свияжске подумают, поразмыслят, следует ли идти против государя и народа, его поддерживающего. Погляди, как ведут себя некоторые вельможи. Устраивают междоусобицу, чинят раздоры, плетут нити бесконечных заговоров, тем самым разрушая собственное государство. Они служат нашим врагам. Разве я затребовал бы себе особых полномочий, создал бы опричнину, казнил бояр, накладывал бы на них опалу, коли в государстве было бы все спокойно? Всем нам, от царя до нищего, надо вместе укреплять Русь. Бояре же не только противятся, но и открыто предают интересы нашей православной державы. Вот взять, к примеру, тебя. Ты всегда служил родине честно, верно, себя не жалея. Так мне и в голову не придет подвергнуть опале тебя или твой род, потому как ты заслуживаешь только награды. Как и многие другие. Подумай, я ведь мог поступить проще, предоставить новые права средним и низшим слоям населения. Но это привело бы к ослаблению самодержавной власти, чего на Руси в настоящее время допустить никак не возможно. Дело тут не во мне. Ты знаешь, я ради пользы государства готов уйти с трона, но что дальше? Кто возьмет в руки верховную, самодержавную власть? Князь Владимир, который и поныне находится в зависимости то от своей матери, княгини Ефросиньи, ныне монахини, то от ближних бояр, которые спят и видят, как повернуть вспять? А нам, Дмитрий, пятиться нельзя. Надо продвигаться вперед. Многие предали Русь. Яркий пример тому – князь Андрей Курбский. Уж ему, казалось бы, быть в первых рядах наших вельмож, а он что? А с ним и другие. Присяга для них оказалась пустыми словами. Принимая ее, Курбский и подобные ему вельможи уже намеревались бежать в Польшу или Литву, к Сигизмунду, который обещал им рай земной. Вот так, князь Ургин! Для тебя и других верных людей присяга свята, а вот для некоторых собак, другого слова не нахожу, она пустышка или игрушка. Это очень обидно.

Ургин проговорил:

– Понятно, государь, но присяга не нарушит общность правящей знати.

– Ты сам обосновал необходимость предпринятых мер. В данных условиях единственный способ обеспечить себе поддержку заключается в том, чтобы расколоть дворянское сословие. Часть его должна получить особое положение. Опричники, обязанные мне своим возвышением, кровно заинтересованы в сохранении и укреплении самодержавной власти. Решения, принятые мной, оправдывают себя. Указ о создании опричнины привлек на мою сторону много народу, как знатных бояр и дворян, так и простых людей. Я рад всякому человеку, который желает служить своей стране. Раньше как было? Высокие думные и военные чины предоставлялись только знати. Всем остальным путь к возвышению был закрыт. Это несправедливо, так быть не должно. Процветание государства возможно, как я уже сказал, только при общности всех слоев населения, строгом порядке, крепости православной веры, четком, твердом управлении страной. Моя цель – создать такое государство. Я пойду на все, чтобы достичь ее. – Иван Грозный вернулся в кресло.

Князь Ургин пожал плечами.

– Что ответить тебе, государь? Ты мудрый, сильный правитель. Тебе виднее. Я же как был, так и остаюсь на твоей стороне. А со мной и все мои люди. Присягу, данную твоему отцу и тебе, исполню до конца.

– Знаю. Потому и пригласил тебя, чтобы поделиться сокровенными мыслями, объяснить свои действия, послушать советы.

– Ответь, государь, а что за поместье начали воздвигать недалеко от Кремля?

– Опричный двор. Строительство крепостей началось в Александровской слободе и в Вологде. Весной думаю объехать Козельск, Белов, Алексин и другие порубежные места, которым постоянно угрожают крымские набеги. Надо закончить создание всей засеченной черты. Пора завершать строительство крепостей Усвят, Сума, Ситна, Красный и Касьянов на реке Оболе, Сокол и Ула, Копье, Нещерда. Они должны противостоять литовским городам-крепостям и прикрыть Полоцк.

– Значит, ты считаешь вопрос о будущем недавно присоединенных ливонских земель уже решенным?

Царь ответил кратко, категорично:

– Окончательно и бесповоротно.

– Да, государь, размах воистину впечатляет.

Иван поднялся с кресла. Неуемная энергия не давала ему долго сидеть на одном месте.

– Теперь, князь, я хотел бы держать с тобой совет насчет дел нашей православной церкви.

Ургин удивился и спросил:

– В ней что, тоже крамола завелась?

– Я не о том. Думаю, в скором времени встанет вопрос о замещении митрополичьей кафедры. Афанасий тяжело болен, едва способен служить. Замена его неизбежна. Кого ты видишь во главе митрополии?

– У меня одна кандидатура. Тебе, государь, она известна.

– Филипп, мой добрый друг Федор Колычев?

– Да, государь.

– Я тоже о нем думаю. Но, по-моему, здесь я столкнусь с противодействием высшего духовенства. Такой выбор противоречит обычаям.

– Ты, царь, проводящий невиданные ранее перемены, единолично решающий судьбы самых знатных бояр, не сможешь убедить духовенство в правильности возведения игумена Филиппа в сан митрополита?

– Грубым давлением – смогу, но надо ли настраивать против себя высшее духовенство?

Князь Ургин пожал плечами.

– Тогда ищи другого человека.

– Нет, Дмитрий. Мне очень нужен именно Филипп, честный, неподкупный, способный, крепкий в вере, не боящийся говорить правду в лицо. Я знаю, как, не раздражая высшее духовенство, возвести Филиппа на кафедру. Я сделаю так, что собор епископов сам будет настаивать на избрании митрополитом именно его.

Ургин спросил:

– Как же ты намерен это сделать?

Царь впервые за всю затянувшуюся беседу улыбнулся.

– Есть у меня одна мысль.

– Что ж, Бог в помощь тебе, государь!

– Устал поди, князь?

– Нет, с чего? Или считаешь меня уже непригодным для серьезных дел? Дряхлым стариком?

– Не хотел бы я попасть под руку такому дряхлому старику где-нибудь в укромном местечке.

Ургин поднялся.

– Позволь удалиться, государь?

– Ступай, князь. Да хранит тебя Господь!

– Благодарствую.

Князь поклонился в пояс и вышел из царских палат. Покинул он Кремль в смятении чувств, еще более изумляясь воистину великим размахом планов первого русского царя.

Наступил 1566 год от Рождества Христова. Отвыли свои песни зимние метели, ушли прочь лютые морозы. Повсюду зажурчали быстрые веселые ручьи. В свои права вступила весна.

Она принесла с собой не только природное потепление, но и оттепель в политической жизни державы после холодов нового порядка – опричнины. Ярким примером перемен стало повеление государя о снятии опалы с большинства ростовских и ярославских князей, отправленных в ссылку. Им были возвращены земли, отобранные годом ранее.

Следующий важнейший шаг был предпринят Иваном Грозным летом того же года. Бояре и дворяне, обвиненные им в измене, получили прощение и были привлечены к обсуждению вопросов международной политики государства.

Никто не мог предполагать, каким насыщенным событиями, имеющими прямое влияние на историю Руси, окажется май, да и весь 1566 год.19 мая по причине тяжелой болезни и физической невозможности исполнять свои обязанности митрополит Афанасий сложил с себя сан.

Иван Грозный, находившийся в то время на богомолье в Александровской слободе, поспешил в столицу, где состоялся совет с земцами и духовенством. Царь неожиданно для всех предложил стать митрополитом казанскому епископу Герману Палеву, противнику опричнины. Из Москвы послали сразу двух гонцов, в Казань и… на Соловки.

Вечером того же дня к царю явились Алексей Басманов и Малюта Скуратов.

Алексей сразу спросил:

– Государь, опричная братия в недоумении. Позволь узнать, почему ты предложил сан митрополита одному из наших противников?

– Что, даже в опричном дворе кто-то выражает недовольство решениями государя, игумена всея Руси?

Басманов смешался, вперед выступил Скуратов.

– Позволь, государь, мне сказать?

– Говори, коли пришел.

– Недовольства не проявляет никто, просто опричной братии непонятно, почему ты хочешь поставить митрополитом именно Германа, а не другого архимандрита, дружественного нам.

– Вам известно, что я не назначаю главу церкви. Он избирается собором. Мне дано право лишь называть какое-то имя.

– Но почему Герман, государь? – осведомился Басманов.

– А вот это уже не ваше дело. Передайте опричникам, царь знает, что делает. Герману Палеву не быть митрополитом. У вас есть еще ко мне вопросы?

– Нет, но есть неприятное известие, – заявил Малюта.

– Говори! – приказал царь.

– Наши лазутчики в шайках лихих людей сообщили, что по приказу Кудеяра, будь проклято его имя, разбойникам, переодетым в опричников, велено жечь и грабить села, входящие в земщину, разорять обозы и купцов из этих земель. Вчера лиходеи в облачении опричников разгромили небольшое село у Курска, перебили всех жителей от мала до велика.

– Вот оно, значит, как! – проговорил царь. – Кудеяр бросил вызов лично мне?

– Это дело не шуточное, государь, – сказал Басманов. – Если лиходеи и далее продолжат кровавый разбой, то скоро молва о том, что опричники бесчинствуют на земщине, облетит всю Русь.

– Да уж такие тут шутки, Алексей Данилович. Опричным дружинам пора показать себя, извести лиходеев, навести порядок в стране и поддерживать его. Посему повелеваю срочно сформировать отряды по тридцать-сорок человек, в том числе стрельцов, и отправить их на поиск и истребление разбойничьих шаек. Стеречь все дороги из ближайших вотчин. Предоставлять охрану купцам, если попросят, прежде доведя, что опричники готовы защитить их добро и жизни. Днями и ночами объезжать села и деревни. Создать отдельный отряд для поиска, поимки, задержания или уничтожения Кудеяра. Схваченных атаманов доставлять ко мне. Вот с этого надо было начинать, братья, а не с вопросов по митрополиту. Ступайте, исполняйте приказ!

Высшие чины опричнины попятились к двери. Алексей Басманов вышел в коридор.

Скуратова задержал царь.

– Малюта, погоди!

Тот тут же подошел к креслу.

– Да, государь?

– Я послал гонца на Соловки за игуменом тамошнего монастыря Филиппом. Его прибытие следует ожидать где-то в середине июня. Летнюю дорогу от Соловков до Москвы ты знаешь. Боярам известно о приезде Филиппа. Наверняка кто-то из них если не напрямую, то косвенно поддерживает разбойника Кудеяра. Поэтому не исключено, что враждебные нам бояре попытаются убрать Филиппа. Ведь нас с ним связывает давняя дружба. В нем я вижу митрополита, который поддержал бы меня в отличие от архимандрита Германа. Смекаешь, к чему я клоню?

Скуратов утвердительно кивнул.

– Смекаю, государь! Надобно встретить игумена и доставить его в Москву живым и здоровым.

– Верно. Для этого ты соберешь отдельный отряд, который сам и возглавишь. Понял, Малюта?

– Понял, государь.

– Головой своей отвечаешь! Используй своих лазутчиков, делай, что хочешь, но чтобы Филипп был на Москве.

– Слушаюсь, государь!

– А теперь ступай! О моем распоряжении может знать лишь Алексей Данилович Басманов, больше никто, даже ратники, которых будешь набирать в отряд.

– Да, государь! – Скуратов поклонился и покинул палату.

В конце мая в Москву вновь прибыло литовское посольство во главе с Юрием Ходкевичем. Переговоры были назначены на ближайшие дни, однако обычный протокол подобных дипломатических мероприятий был изменен. Сразу же по прибытии в Москву Ходкевич передал Ивану Грозному просьбу принять его одного. Вечером литовского посла пропустили во дворец.

Иван Васильевич предложил ему сесть и спросил:

– О чем ты хотел поговорить со мной, гетман?

– Я хотел обсудить с тобой, государь, вопросы дальнейших отношений между Россией и Литвой.

Русский царь удивился:

– Но ведь они должны обсуждаться на переговорах!

– Король поручил мне первоначально встретиться с тобой, государь. Ведь как решишь ты, так ответят на наши предложения и твои вельможи, назначенные вести переговоры.

– Что ж, ты прав. Время у меня есть, я слушаю тебя, гетман.

– Мы предлагаем разделить Ливонию. Россия и Литва должны сохранить за собой уже занятые земли.

– А как же быть с тем, что отошло к шведам?

– Тоже разделить.

– Вот как? Сигизмунд предлагает мне нарушить договор со шведами?

– Разделение земель, государь, вполне реально, так как сейчас Швеция не является мощной военной державой и не сможет сопротивляться совместному давлению России и Литвы.

Иван Грозный повысил голос:

– Так вот почему ты настаивал на личной встрече! Сигизмунд предлагает мне союз против Швеции, но его посольство не может заявить об этом вслух. Твой король склоняет меня к измене?

– Но это же в интересах России, государь!

– А почему же Сигизмунд не советовался со мной, когда заключал союз с нашим извечным врагом крымским ханом?

– На это, государь, у меня ответа нет.

– Король польский рассчитывал при поддержке Крыма усилить действия своих войск против нас. Однако узнал, что турецкий султан потребовал от хана выслать войска в Венгрию для войны со Священной Римской империей, и пошел на попятную. Теперь ему предстоит воевать с Россией и со Швецией, чей военный потенциал Сигизмунд явно недооценивает. Посему он и делает мне подлое по своей сути предложение. Впрочем, ничего иного от короля Польши ждать не приходится. Он подкупил Андрея Курбского, рассылает письма другим русским вельможам, предлагает им бежать под его покровительство в Литву или Польшу. Я же считаю подобное поведение недостойным. А посему мой ответ – нет. Никакого союза с Литвой и Польшей в ущерб интересам держав, союзных России, не будет.

Хоткевич воскликнул:

– Это продолжение войны, государь.

– Ее можно избежать, если король польский примет наши предложения.

– В чем они состоят?

– Литва должна отказаться от главных городов Ливонии. Мы готовы отдать Сигизмунду Курляндию и часть других земель, занятых нами. Взамен этого он признает права России на всю остальную Ливонию, в том числе на Ригу.

– Но это означает, что Литва добровольно должна отказаться от основного торгового пути на европейский рынок.

Иван Грозный усмехнулся.

– Таковы наши условия. А принимать их или нет, это ваше право.

– Я понял тебя, государь.

– Если у тебя все, пан гетман, то не смею задерживать.

Поникший Хоткевич покинул царские палаты и под охраной вернулся в посольство.

На следующий день начались официальные переговоры. С российской стороны их вели ближайшие советники царя. Они выслушали предложения литовцев, отвергли их и выставили встречные требования. Литовские послы категорически отказались принять их. В результате переговоры, как и следовало ожидать, зашли в тупик.

Иван Грозный, используя сложившуюся обстановку, решил вынести вопрос о мире или войне с Литвой на Земский собор. В его работе приняли участие представители духовенства, члены Боярской думы, другие бояре и дворяне, помещики, дьяки, приказные и торговые люди. Всего триста семьдесят четыре человека.

Торжественное заседание Земского собора состоялось 28 июня. Все его участники были заранее ознакомлены с предложениями польско-литовской стороны и решили продолжить войну. Хоткевич отбыл из Москвы ни с чем.

Тогда же Иван Грозный разрешил князю Старицкому расширить свой двор в Кремле. Это смягчило напряженность в их отношениях. Она возникла в январе – марте, когда по указанию царя Владимир потерял свои прежние владения и получил другие. Данный обмен преследовал одну цель – разорвать всякие связи между боярами, традиционно служившим Старицким. Его новые земли не граничили между собой.

Теперь государь выказал князю Владимиру свое расположение и вызвал недовольство его ближних бояр. Они поняли смысл мероприятий, проведенных мудрым царем, но изменить ситуацию не могли.

Настало время решать вопрос о митрополите. Архиепископ Казанский Герман уже въехал в митрополичьи палаты. Государь пригласил его на беседу. Все ожидали, что он станет новым митрополитом, однако Иван Грозный изменил решение, казалось бы, уже принятое. Причиной данного поступка он назвал непринятие архиепископом Германом опричнины.

Повелением царя новым кандидатом на митрополичью кафедру был объявлен Филипп, который должен был срочно прибыть в Москву. Никто из бояр и духовенства даже не догадывался, что царский гонец уже известил игумена о решении царя. Филиппа ждали на Москве. Кто-то с радостью, кто-то безразлично, а кто-то с большими опасениями.

В столице не знали отношения нового кандидата к опричнине. Это рождало у противников политических реформ, проводимых Иваном Грозным, опасения в том, что Филипп поддержит царя и в этом вопросе. О личных дружеских отношениях Ивана Грозного и Филиппа знали почти все бояре. В том числе и те, которые готовы был пойти на любые меры ради возвращения прежних порядков, низложения законного русского царя и возведения на трон податливого и слабого князя Старицкого.

Бояре-предатели не гнушались якшаться с главарями разбойничьих шаек, проливавших кровь ни в чем не повинных мирных людей. Меры, предпринятые Иваном ради обеспечения безопасности Филиппа Колычева оказались весьма своевременными.

Поляна в дремучих Задольских лесах была изрыта землянками. Горел костер, в котле варилась похлебка. У огня сидел главарь шайки Семен Ярый, бывший холоп Старицких. Он был уличен в убийствах и разбоях на Москве и сумел бежать из острога пред самой казнью. Рядом с атаманом устроился его помощник, второй воевода, как называл его сам Ярый, Василий Щепа. Напротив расположились старшие разбойничьих отрядов Иван Трут и Степан Колода. Ночную тишину нарушал только треск колод, горевших в костре.

Ярый потянул носом, взглянул на Колоду.

– Степан, глянь, не готова ли похлебка? Есть хочется, аж живот сводит.

– Нет еще. Мясо недавно кинули, не сварилось.

– Что-то Гнутый запаздывает.

– Так боярин назначил ему встречу на полночь. Подойдет.

– Интересно с чем?

– Да как обычно, Семен. Наведет нас боярин на какую-нибудь деревню соседнего удела, и разговору конец.

Голос подал Щепа:

– А я вот думаю, надо ли нам водиться с этим боярином? У него в поместье добра собрано немало. Не потрепать ли его самого? Потом можно уйти ближе к Курску, там выгодно продать или обменять добро. Купцы особо не спрашивают, откуда товар.

– А вот это тебе на что дано? – Ярый поднял полу монашеского черного платья. – Разве боярин плохо платит за то, чтобы мы ряжеными на дело ходили? Хочешь срубить сук, на котором сидишь?

– Все верно, Семен, но чует мое сердце, рано ли поздно, а подставит нас под настоящих опричников этот боярин. Ему-то что? Скажет, мол, знать не знаю никаких лесных людей. Нам головы с плеч срубят, а до того палачи в пыточной избе вдоволь потешатся.

Ярый недобро посмотрел на Щепу.

– А ты никак боишься, Васька?

– Забоишься тут! Одно дело просто разорять села, деревни, грабить обозы, совсем другое – под видом опричников. Молва об этом, думаю, уже дошла до Москвы. Как бы царь не выслал против нас все свое опричное войско. Те быстро обложат да порубят на куски.

Ярый повысил голос:

– У нас царь не в Москве прохлаждается, не на пирах гуляет, а живет в лесах, наравне с нами и бьется за справедливость. Или ты забыл, Щепа, кто наш царь?

– Нет, Семен, я ничего не забываю. Но неспокойно у меня на душе. Мы зря связались с боярином. Да, денег он дает немало. Но лучше быть вольными, как ране. А теперь получается, будто закабалил нас этот боярин.

– Ты говори да не заговаривайся. Никто нас закабалить не может. А боярин повязан с нами так же, как мы с ним. Пропадем мы, и он не жилец.

– Как же он пропадет, если мы указать на него не можем? – не унимался Щепа. – Нам не известно, кто он на самом деле.

– Его же представлял нам Михайло Сильник, правая рука Кудеяра. Это боярин Дрогин Василий Георгиевич.

– А ты уверен, что так оно и есть?

– Хорош пустое молоть, Щепа! – прервал его Ярый. – Кто-то по лесу идет.

– Двое, – проговорил Иван Трут. – Это могут быть только Андрюшка Гнутый и Евсей Чума.

– А ну-ка все отошли от кострища да приготовили сабли, – приказал главарь шайки. – Щепа, встань у землянок, чтобы быстро поднять наших людей. Кто знает, Гнутый с Чумой идут, или людишки Федьки Басманова, отряд которого рыщет по округе.

Опасения главаря оказались напрасными. Из леса на поляну вышли разбойники. Увидев Гнутого и Чуму, на место вернулись Ярый, Щепа, Трут и Колода. Все присели вокруг костра.

– Так что, Андрюшка? – обратился главарь к Гнутому. – Встретился ли с боярином?

– Как и договорено было, в овраге перед прудом, что у села Верхнедольское.

– Что на сей раз сказал вельможа?

– Да, как и всегда, дело предложил. В общем, завтра через Задольский лес должен идти обоз. Не торговый, обычный, а церковный. Игумен какого-то монастыря едет на Москву. Так вот боярин приказал разорить сей обоз, игумена и всю его братию прибить, кроме одного, любого, которого потом отпустить, чтобы он донес о нападении в Верхнедольское. Боярин велел нам рядиться опричниками, с собачьими головами и метлами. Чтобы тот, кого мы в живых оставим, описал нас.

– Понятно. Разорить церковный обоз – дело не хитрое, управимся.

– Все добро, которое возьмем с обоза, – наше. Боярин сказал, что игумен везет на Москву дорогие подарки.

– Странно, – проговорил Ярый. – Видно, непростой игумен едет в обозе.

– Имен боярин не называл. Только велел, чтобы все было сделано так, как он сказал. Одного из обоза непременно оставить в живых, других всех, особливо игумена, порубить или порезать.

– Когда и как платить обещал боярин?

– Обоз должен пройти на дорогу к селу Верхнедольское от Ильинского где-то в полдень. Нам надо утром выбрать место засады, укрыться и ждать. Управимся с обозом, захватим добычу и уйдем к реке, где остров. Там в балке будем дневать. От боярина вечером явится человек. Он привезет деньги и скажет, что нам делать дальше.

– Как мы узнаем этого человека?

– Боярин описал его мне.

Главарь шайки усмехнулся и спросил:

– А коли тебя прибьют монахи, которые сопровождают игумена?

– Тьфу на твои речи, Семен. А вот чтобы никто не прибил меня случайно, я не должен идти на обоз. Я в лесу подожду, пока вы управитесь с монахами.

– Ладно. Но и доля твоя уменьшится.

– Жизнь ни за какое золото не купишь.

– Что верно, то верно.

Голос подал Щепа:

– Братья, еда готова!

Голодные разбойники сняли с углей котел и быстро опустошили его. Потом Ярый устроил что-то наподобие военного совета. Вместо карты он использовал песчаную залысину, выровненную ладонью.

Атаман что-то начертил палочкой на песке и сказал:

– Глядите, братья, это село Ильинское, а вот Верхнедольское. Дорога между ними проходит по лесу. Там большая поляна, где стоит вековой дуб. Вы хорошо ее знаете. Обоз будем брать на этой поляне. Спрячемся в лесу. По левую руку, коли глядеть от села Ильинское, у дуба затаится Щепа со своими людьми. По правую встанет Трут. Тебе, Степан, надо вывести своих ближе к селу Верхнедольское. С тобой будет Гнутый. Его на дело не брать, пусть смотрит из кустов. Мои люди укроются ближе к Ильинскому. Как обоз объявится, выйдет целиком на поляну, нападем на него и слева и справа, и спереди и сзади. Пленника взять Колоде. Монахов порубить, собрать добро, а с игуменом не спешить. Желаю сам лично прибить его, а до того кое о чем спросить. После все уходим в лес, но не сюда, а к болотам. Ближе к вечеру пойдем к реке. О том, что будет дальше, нам скажет гонец боярина, а мы решим, слушать его или нет. Потому как каждый из нас человек свободный. Над нами только истинный царь – атаман Кудеяр. Сейчас Гнутому загасить костер, и всем спать. Встаем с рассветом, обряжаемся здесь в опричников и осторожно, не спеша, идем к большой поляне Задольского леса. Все, разошлись.

Разбойники пошли в свои землянки. От дальних кустов в лес отполз человек в черном одеянии. Слышимость ночью в лесу, как и на реке, хорошая. Он запомнил, о чем договорились разбойники, вышел на опушку, ближе к дороге, отвязал от березы коня, вскочил в седло и поскакал в сторону деревни Родниковка.

Там на ночь остановился особый отряд опричников Малюты Скуратова, высланный царем для встречи и сопровождения в Москву Филиппа, игумена Соловецкого монастыря. Это его обоз завтра в полдень должен был проследовать через Задольский лес.

Жители небольшой деревни сообщили Скуратову о том, что в лесу, неподалеку от села Верхнедольское разбили лагерь царские опричники. Это удивило Скуратова. Он знал, что, кроме его отряда, здесь других опричных дружин быть не могло.

Малюта выслал в лес разведчика Гридю Шангина, молодого ловкого парня из поместных дворян. Сейчас тот и спешил к Малюте со срочным сообщением.

В Родниковке опричного разведчика остановил сторожевой пост.

– Куда так спешишь, Гридя? Конь весь в мыле!

– Срочную новость Скуратову везу, Лукьян.

– Что, нашел ряженых?

– Нашел. Но мне спешить надо.

– Давай! Малюта недавно обход делал, может, еще не лег спать.

– Угу! Погнал я.

– Да тут уже можешь не торопиться. Григорий Лукьянович в третьей слева избе.

– Знаю.

Скуратов готовился отойти ко сну, когда в избу буквально ворвался разведчик.

– Срочная новость!..

Малюта указал на скамью у стола.

– Садись и докладывай. – Он надел рубаху, устроился напротив.

Шангин доложил командующему особым отрядом о том, чему стал свидетелем в Задольском лесу.

Малюта внимательно выслушал разведчика и ударил кулаком по столу.

– Вот оно, значит, как! На обоз Филиппа шайку направляет боярин? Дожили. Как, говоришь, его зовут?

– Дрогин Василий Георгиевич.

– Дрогин? – задумчиво переспросил Скуратов.

– Да.

– О таком боярине я не слыхивал, а знаю если не всех, то многих. Скорее всего, это вымышленное имя. Как думаешь, Гридя, откуда этот боярин мог появиться здесь? В округе земские земли. Они принадлежат другим боярам. Я точно знаю! Может, он снюхался с кем-то из местных помещиков?

– Вряд ли! Думаю, боярин приехал сюда из Москвы. Отсюда до столицы не больше трех часов конного пути, и то если не спешить.

– Из Москвы. Возможно. Значит, из столицы он намерен и человека своего выслать, чтобы тот рассчитался с лиходеями за кровавое дело да сказал, что им делать дальше.

– А может, не будет никакого человека? Заговорщикам, которые решили убить игумена Филиппа, шайка больше не нужна. А лиходеям и добра с обоза хватит. Они вынуждены будут уйти отсюда, понимая, что их начнем искать мы. Так зачем боярам платить, когда они и так получат то, что желают?

– Вот тут ты не совсем прав, Гридя. Разбойники не получат ничего, кроме смерти. Кто, ты сказал, встречался с боярином?

– Молодой парень, Андрей Гнутый.

– Он не будет принимать участие в нападении на обоз?

– Нет. Потому как больше никто не может опознать человека, присланного боярином.

– Вот и славно. Ты его видел?

– Видел. Он с другим разбойником прошел в нескольких саженях от меня.

– Его видел ты, он – боярина. Значит, что, Гридя?

– Значит, надобно взять этого Гнутого живым и выпрямить его на дыбе, чтобы описал нам боярина.

– Верно мыслишь. Ты знаешь, где он должен быть во время нападения, вот и возьмешь его. Справишься один-то?

– Обижаешь, Григорий Лукьянович!

– Ладно, ступай да позови ко мне Корзу и десятских.

– Слушаюсь.

– Сам отдохни. На это у тебя есть пара часов.

Вскоре в избу вошли Глеб Корза, помощник Скуратова, десятские Анисим Пильник, Ипат Стригун и Мирон Чипыга. Особая дружина Скуратова насчитывала сорок ратников: три группы по десять человек, начальствующий состав и отдельный поисковый ертаул. Этой пятеркой руководил сам Малюта.

Скуратов быстро и кратко довел до подчиненных замысел противника, который был раскрыт благодаря разведчику Гриде Шангину.

– Этих собак надобно прямо сейчас в лесу на деревьях развешать! – возмутился Корза. – Ишь что удумали! Бесчинствовать под видом опричников, на игумена Филиппа, самим царем приглашенного на Москву, лапы свои поднять! Да еще какого-то Кудеяра царем называют! Смерть им!

– Спокойно, братья, – заявил Малюта. – Подойти к лесу, окружить лагерь и атаковать татей в их же логове мы уже не успеем. Нападать на них во время движения к большой поляне нельзя. Лиходеи издали засекут нас и разбегутся либо подготовятся к бою.

– Но мы все одно сорвем планы заговорщиков убрать Филиппа! – сказал Пильник.

Малюта задумчиво покачал головой.

– Кто знает, Анисим. А если, завидев нас, шайка прямиком рванет на обоз и захватит его, прежде чем мы успеем перестроиться? Что тогда? Филипп с братией окажется в заложниках. Разбойникам терять нечего, они убьют игумена, пред тем как принять последний бой. Что мы тогда скажем царю? Не уберегли, мол, Филиппа, потому как начали действовать без подготовки?

– Что предлагаешь ты, Малюта? – спросил Глеб Корза.

– Разбойники намерены устроить засаду на поляне, по которой проходит дорога на Москву, там, где растет вековой дуб. Пусть будет так. Мы же подстережем их. – Скуратов достал из сумки план местности. – Смотрите, братья, вот эта поляна. Вот тут, тут, тут и тут главарь шайки Семен Ярый планирует разместить по пять нехристей. Как видно, Ярый решил взять поляну в круг, напасть на обоз игумена Филиппа сразу с четырех сторон. По словам Гриди Шангина, сам Ярый намерен находиться на северной оконечности поляны. Он приказал напасть на обоз, но всех не убивать, на время оставить в живых Филиппа. Лиходей желает о чем-то поговорить с ним, потом сам зарежет. Одного монаха Ярый приказал отпустить вовсе, дабы тот сообщил в село Верхнедольское о разгроме обоза опричниками. Гридя знает, что ему делать. Он должен взять Гнутого. Сразу после совета мы тихо поднимаем людей и выводим их за околицу. Тебе, Глеб, надо в обход поляны вместе с разведкой по лесу выйти к месту ночной стоянки обоза Филиппа. Это рядом, в селе Ильинском. Там ты все объяснишь игумену и заменишь монахов нашими людьми.

– А куда девать монахов? – спросил помощник Скуратова.

– Пусть следуют за обозом, в случае чего помогут нам.

– Понял.

– Я с Лукьяном Бродиным и Захаркой встану за спиной Ярого. Эту кровавую собаку лично изрублю на куски, как только он двинется на обоз. Анисим Пильник выведет людей в тыл Щепы. Ипат Стригун обходит шайку Трута, которая должна укрыться в лесу, ну а тебе, Мирон, встать за спиной Колоды. Подход с запада, после того как разбойники займут свои места. Когда обоз выйдет на поляну, а шайки двинутся на него из лесу, мы бьем поганых татей с тылу. Повторюсь, Ярый на мне. Кончать всех беспощадно. Языка возьмет Шангин. После поговорим с разбойником. Он нам все выложит! Скажет, кто из бояр якшался с шайкой, наводил ее на безоружные деревни, села и богатые обозы. Может, поведает, где находится схрон самого Кудеяра, будь проклят его род! Теперь ступайте, тихо будите ратников, снимайте стражу, выводите людей и коней за околицу.

Вскоре опричники собрались за околицей деревни Родниковка, в небольшой, но глубокой балке. Десятские уже определили задания воинам. Первым увел в темень своих людей Глеб Корза. Им предстоял самый длительный переход. Потом отправились по своим местам и все остальные.

К рассвету отряд опричников расположился в Верхнедольском лесу. К логову шайки Ярого был отправлен Гридя Шангин.

К 6 часам у села Ильинское остановился отряд Корзы. Помощник Скуратова приказал опричникам остаться в роще, сам пешком пошел в село. Там на подворье местного помещика встал на ночевку обоз игумена Филиппа. Стражники-монахи остановили Корзу, но тут же пропустили, увидев особую царскую грамоту.

Филипп встретил Корзу во дворе поместья, где вовсю шла подготовка к выходу из села.

– Кто ты, человек в монашеском одеянии? – спросил Филипп.

– Я Глеб Корза, помощник воеводы опричной дружины, посланной государем обеспечить твой безопасный проезд на Москву.

– Наслышан я о нововведениях царя в управлении державой, а вот опричника впервые вижу. Ладно, скажи-ка мне лучше, Глеб, почему государь озаботился моей безопасностью? У меня в обозе своя стража.

– А в Задольском лесу, отче, шайка разбойников числом голов в сорок ждет твой обоз и тебя лично. Нет, не для того чтобы хлеб с солью преподнести. Они перебьют всех, кроме одного, который должен сообщить о бесчинстве опричников.

– Вот как? А почему человек, которого пощадят тати, должен разнести по округе молву о бесчинстве опричников? Как связаны вы и разбойники?

– Опричники, отче, кое-кому поперек горла встали. Ты сам наверняка лучше меня знаешь, какие пакости постоянно вытворяют некоторые бояре. Вот и теперь заговорщики и изменники хотят выставить царя тираном, а опричников – карателями, орудием подавления любого недовольства земщины, жестоким и беспощадным. Бояре, которые настроены против новых порядков, якшаются с разбойниками. Лиходеи за плату вырезают и жгут деревни да села, не щадят ни старого, ни малого, вчистую разоряют обозы. Они бесчинствуют в нашей одежде. Да ты, отче, вскоре и сам это увидишь, коли не прикажешь обозу стоять здесь. Но тогда, думаю, разбойники решатся на атаку села, потому как за тебя и за людей твоих им заплачено дорого.

– Не желают, значит, бояре моей встречи с царем?

– Не желают, отче. Боятся.

– Чего же им бояться?

– Мне известно только одно. Шайка должна уничтожить твой обоз. А вот игумена главарь приказал не трогать. Он сам решил тебя убить, но пред тем хочет о чем-то поговорить с тобой. Нет уж, мы этого не допустим.

– Погоди, Глеб, не спеши. Кто командует опричной дружиной?

– Григорий Лукьянович Скуратов. Об этом и в царевой грамоте сказано.

– Малюта?

– Да.

– Что должен делать я по его замыслу?

– Ничего. Находиться при обозе, в своей повозке. У меня в роще за селом пятеро ратников. Как обоз войдет в лес, они сменят твоих стражников. Сколько их у тебя?

– Семеро.

– Тогда троих, самых крепких оставь при обозе, остальные пусть следуют за нами на расстоянии сажен в сто. Я буду находиться при тебе.

– Зачем людей менять? У меня сильная стража.

– Прости, отче, но таков приказ Малюты Скуратова. Он выполняет повеление самого царя любой ценой уберечь тебя и обеспечить прибытие на Москву.

– Что ж, раз у Скуратова приказ царя, то его надо исполнять. Ты можешь послать своего опричника к Малюте?

Помощник Скуратова удивился.

– Зачем?

– Передать просьбу.

– Могу, конечно, но…

Филипп прервал опричника:

– Пошли, Глеб. Пусть передаст Малюте, чтобы не убивал главаря банды. Коли Ярый желает говорить со мной, надо дать ему такую возможность.

– Он, собака, не заслужил такой милости.

– Господь, Глеб, учит нас милосердию. Даже преступник, приговоренный к казни, имеет право на исповедь.

– Ярый не исповедоваться желает.

– Кто знает? Прошу, сделай так, как я сказал. – Голос Филиппа звучал властно.

– А ты, отче, больше похож на воина, нежели на служителя церкви.

– Я не всегда был иноком. Пришлось в свое время и повоевать.

– Заметно.

– Так исполнишь просьбу?

– Да. Как только вернусь в рощу, отправлю ратника к воеводе.

– Вот и хорошо.

– Тогда я пошел к своим. Мы будем ждать обоз на опушке леса, у дороги.

– Договорились. Ступай с Богом.

Филипп перекрестил опричника, и тот незаметно ушел со двора.

После молитвы и трапезы обоз игумена Филиппа вышел из села и вскоре остановился на опушке леса.

К повозке настоятеля монастыря подошел Глеб Корза.

– Мы готовы сменить часть твоей стражи.

– Что насчет главаря шайки, Глеб?

– Мой человек передал твою просьбу Скуратову. Тот согласился оставить Ярого в живых, но предупредил, что не обещает. Неизвестно, как пойдет бой. Еще Малюта передал, что лиходеи уже давно сидят в засаде, а наши опричники у них за спиной. Обоз может выйти на поляну.

Филипп улыбнулся.

– Скуратов, гляжу, все продумал.

– А как иначе, отче, коли царь пригрозил его голову с плеч снести, если с тобой случится беда?

– Ладно, Глеб, с Божьей помощью все будет хорошо. Меняй стражников, которые находятся в крайних телегах.

– Это мы быстро!

Не прошло и десяти минут, как обоз Филиппа возобновил движение. Его охраняли опричники, снявшие с коней символику особого войска, и самые крепкие монахи. За ним следовали все остальные иноки, тоже вооруженные и готовые вступить в бой.

Ровно в полдень обоз вошел на поляну. Из леса раздался разбойничий свист, и к телегам со всех сторон ринулись всадники в черных монашеских одеяниях. Филипп поцеловал крест, снял его с шеи, положил под циновку, обнажил саблю и встал на повозке во весь рост.

Увидев это, опытный воин Глеб Корза, дравшийся и с татарами, и с литовцами, одобрительно улыбнулся, встал рядом с игуменом и крикнул:

– К бою, братья!

Но вступить в схватку ни Филиппу, ни Корзе не пришлось. Боевые группы особой дружины Скуратова настигли врага на полпути к обозу и ударили ему в спину. Половина шайки была уничтожена выстрелами из пищалей. Внезапный удар с тыла ошеломил разбойников, оставшихся в живых. Они успели развернуть коней и тут же попали под сабли опричников. Ратники Скуратова в считаные минуты изрубили разбойников.

Только сам Малюта старался исполнить просьбу Филиппа. Он не ударил главаря шайки в спину, а вступил с ним в схватку. Ярый отбивался упорно, но недолго. Используя свой малый рост, Скуратов изловчился и выбил у него саблю. Лукьян Бродин, находившийся рядом, тупым концом копья сбросил атамана на землю, прыгнул на него и быстро скрутил.

За тем, что происходило на поляне, из кустов смотрел Андрей Гнутый.

Он пришел в себя, тряхнул головой, вскочил с земли и тут же услышал голос за спиной:

– Стоять, собака!

Гнутый резко обернулся.

– Бежать собрался, пес смердящий?

Разбойник быстро посмотрел влево, вправо.

– Стоять, я сказал! – повторил приказ Гридя Шангин. – Или на куски порублю!

Гнутый бросил саблю на землю.

– Твоя взяла, сдаюсь!

Гридя усмехнулся.

– А куда бы ты делся, клоп вонючий? На колени, сволочь! И не крути башкой. Отсюда тебе путь только в пыточную избу или на небеса, к своим собратьям, таким же гадам, как и ты.

– Так я не по своей воле в шайке оказался. Не убивал, не грабил никого. Хотел бежать, да тут ты появился.

– Молчи, пес! На Москве разберутся, кто ты да что. А теперь встал и пошел к обозу! Вздумаешь бежать, прибью на месте.

Гнутый поднялся с колен и обреченно двинулся к месту разгрома его подельников. Он не хотел разделить их участь, хотя и понимал, что на Москве с ним особо церемониться не станут. Будут выбивать все, что знает. Но все же это жизнь. А там, глядишь, за раскаяние царь и помилует.

Надо лишь не упрямиться, сразу выложить все, что известно о делах шайки Ярого и стоять на том, что уже заявлено. Он, мол, в шайке недавно, на деревни, села и обозы не ходил, даже в нападении на игумена не участвовал. В шайку был загнал силком. Вот только станут ли палачи чинить следствие?

Шангин подвел Гнутого к Скуратову и Филиппу.

– Вот он, тать, общавшийся с боярином. Он по описанию знает человека, который должен явиться к реке и передать Ярому деньги.

Гнутый изумленно посмотрел на Шангина. Откуда это известно опричнику?

Разбойник задрожал. Положение его осложнилось. Он жалел, что не решился на побег в лесу. Лучше бы его сразу убил этот опричник. Теперь на помилование или снисхождение рассчитывать нечего. Да и на жизнь тоже. Он завыл и упал на колени.

Скуратов взглянул на Филиппа.

– Всыпать ему кнута, отче, чтобы заткнулся?

– Пусть кричит. Потом замолчит, задумается и расскажет все, что знает. Такие негодяи, как этот, мать родную продадут, лишь бы шкуру свою сберечь. Но и он раб Божий, хоть и попал в руки дьявола. Доведется, я с ним сам потом поговорю.

– Как скажешь, отче. Ну а с Ярым сейчас беседовать будешь или тоже на Москве?

– Он хотел здесь говорить, значит, сейчас. Да и у тебя, по-моему, еще дел много.

– Да какие дела? Собрать трупы, сбить волоки, чтобы тащить этих покойников через села и деревни на Москву.

– На это тоже нужно время.

– Хорошо. – Малюта обернулся к опричникам, державшим связанного главаря шайки. – Захар, Лукьян, тащите сюда Ярого. Настоятель монастыря с ним говорить будет. – Скуратов взглянул на Филиппа. – Я бы тоже не прочь послушать, что желает сказать эта кровавая собака.

– Коли не пожелает исповедоваться, слушай!

– Ага! Отдам распоряжение, подойду. А там как получится. – Малюта объявил сбор дружине.

Главаря шайки подвели к Филиппу.

– Мне сказали, Ярый, ты хотел о чем-то поговорить со мной. Убить меня тебе уже не удастся, а побеседовать можно. Я слушаю тебя.

– О чем теперь-то разговоры вести?

– Так ты хотел насладиться беспомощностью человека, обреченного тобой на смерть? Понятно, но тогда у меня к тебе будут вопросы.

Ярый скривил физиономию то ли в усмешке, то ли в гримасе боли или ненависти.

– Раз так вышло, что же, спрашивай, игумен. На что смогу, на то отвечу. Но особенно на откровенность не рассчитывай. Мне еще предстоят серьезные разговоры. Палачей у Ивана много!

– Как ты смеешь называть так государя!

– Государя? Нет, монах! Это мы служим истинному государю, которого иноверцы лишили престола.

– О ком ты, Ярый?

– Знамо о ком. О Юрии Васильевиче, мать которого, благочестивая Соломония, была насильно заточена в монастырь. Там он и родился, а народ дал ему имя Кудеяр.

– Вот ты о ком, заблудшая овца! И кто ж тебе такую глупость в голову вбил?

Ярый демонстративно отвернулся и пробурчал:

– Не твоего ума дело.

– Придется просветить тебя, а то так и помрешь, не ведая правды.

– Оно мне нужно?

– Правда, Ярый, нужна всем, даже таким пропащим, как ты. Запомни, несчастный, у Соломонии Сабуровой никогда не было детей. Так что Кудеяр не наследник престола, а такой же разбойник, как и ты.

– Я это уже слышал. Скажу тебе, монах, забивай головы своей братии, а меня переубеждать не надо. Для меня законный царь – Кудеяр.

– Да что ты его слушаешь, отче? – воскликнул Малюта, подошедший к ним. – Он тебе и не такого наговорит, лиходей. Посмотрим, как этот пес на дыбе взвоет. В пыточной избе он все признает, во всем раскается, сам же и смерти просить будет.

– Раскаяние, Малюта, под пыткой не приходит.

– А мне все одно. Я получил приказ царя, вот и исполняю его. Обоз готов, отче. Часть моего отряда проведет тебя до Москвы.

– Ты с нами не едешь?

– Нет, – ответил Скуратов. – Мне еще надо побывать кое-где. Глядишь, зацеплю рыбешку покрупнее этого Ярого.

– Думаешь, неизвестный боярин пришлет своего человека для расчета с шайкой?

– Не уверен, а там кто его знает. Проверить не мешает.

– Это верно.

– Гнутого я с собой заберу, Ярый с тобой в обозе поедет.

Филипп кивнул.

– Хорошо.

Скуратов отдал команду:

– Корза, трогай!

К вечеру обоз прибыл в столицу. Игумену передали, что царь хотел бы встретиться с ним немедля. Филипп пришел во дворец.

Иван Васильевич с радостью встретил друга детства.

– Филипп! Рад видеть тебя.

– Здравствуй, государь. Ты мог бы и не увидеть меня.

– Ты насчет шайки, поджидавшей обоз в Задольских лесах? Так все же разрешилось!

– Теперь поздно об этом вспоминать. Только скажи, откуда ты знал, что меня хотят убить?

– Ты, Филипп, присаживайся, в ногах правды нет.

Игумен устроился на скамье.

Царь сел в кресло и спросил:

– Проголодался с дороги?

– Есть немного.

– Ничего, после разговора поужинаем.

– На трапезу меня братия ждать будет. Но ты так и не ответил на мой вопрос.

– Точных известий о нападении на твой обоз у меня не было. Лишь предчувствие, что нечто подобное вполне может произойти.

– У меня на Москве нет врагов.

– Ты знаешь, для чего я вызвал тебя?

– Со слов гонца, государь.

– Ну вот! А у кандидата на митрополичью кафедру не может не быть врагов.

– Так я еще не согласился стать митрополитом.

– Боярам, которые выступают против перемен, проводимых мной, до этого никакого дела нет. Но давай о главном. Мне нужен во главе церкви человек сильный, честный, уважаемый духовенством. Ты как раз таков. Поэтому я остановил свой выбор на тебе.

– До того предложив кафедру архиепископу Казанскому Герману?

– Да. В этом есть свой смысл.

– Интересно. Но мое выдвижение на столь высокую должность противоречит обычаям церкви.

– Знаю. Раньше в митрополиты могли быть избраны лишь архиепископы, другие высшие чины духовенства, в крайнем случае игумены московских обителей. Я не хочу ломать обычаев, но у меня есть право предложить на митрополичью кафедру своего человека. Я им пользуюсь. Надеюсь, ты не откажешься принять мое предложение. Положение в стране непростое, требующее принятия жестких, а подчас и жестоких решений. Поддержка главы церкви сейчас просто неоценима.

Филипп подумал и проговорил:

– Ты знаешь, государь, я, как и Дмитрий Ургин, всегда поддерживал тебя, защищал в детстве, готов и теперь. Но ответь, почему ты разделил государство на две части?

– Ты о земщине и опричнине?

– А разве было какое-то другое разделение?

– Отвечу, но тогда придется отложить трапезу на ночь.

– Ничего. Нам не привыкать.

– Что ж, постараюсь объяснить тебе, почему я пошел на подобные меры.

Царь поднялся, начал ходить по палате и излагать Филиппу причины, побудившие его ввести в России опричнину. Речь Ивана Васильевича затянулась более чем на два часа. Он старался в мельчайших подробностях довести до собеседника суть дела.

Филипп внимательно слушал его.

Государь закончил речь, опустился в кресло, взглянул на Филиппа.

– А теперь ответь, прав я или нет?

Филипп вздохнул.

– Так сразу и не скажешь. Скорее прав. Но так ли неизбежны были казни, ссылка ростовских и ярославских князей в Казань? Да, я знаю, что многих ты вернул, но изначально подверг-таки опале.

– А разве изменники не заслужили смерти? Мои действия не были вынужденными, ответными на происки заговорщиков? Ладно, допустим, я простил бы и Горбатого-Шуйского, и Петра Ховрина, и Горенского-Оболенского, Шевырева. И что? Они раскаялись бы? Прекратили бы свою подрывную деятельность? Нет, потому как перемены ограничивают их самовластие, а они привыкли править в уделах так, как захотят, бесчинствовать не хуже разбойников. Возможно, кто-то бежал бы в Литву, как Юрий Оболенский, а до него и князь Андрей Курбский. Они обливали бы свою родину грязью, более того, возглавляли бы отряды, действующие против своих же войск. С этим мы справились бы, но внутри страны осталась бы угроза нового заговора. Ты считаешь, что Иван стал жадным до крови, возомнил себя чуть ли не Богом, бросает на плаху любого, кто против него слово скажет?

– Я так не считаю.

– Надеюсь. Но поверь мне, старый друг, не введи я опричнину, не казни изменников, не прими особых мер по установлению нового порядка, те же самые бояре в стремлении вернуть утерянное разорвали бы Русь на мелкие княжества. В итоге, Филипп, внешние враги тут же захватили бы эти уделы, разорили бы Русь, как уже бывало. Могу ли я допустить такое? Да мне за бездействие первому голову следовало рубить. Не так легко, как может показаться, дались мне решения казнить изменников. Я до сих пор думаю, почему они стали предавать державу. Коли не нравилось что, так собрались бы да и высказали свое недовольство. Напрямую, открыто. Мы вместе нашли бы общее решение. Так нет, им с новой Русью не по пути, подавай старые порядки да золото, которым их манит к себе король польский.

Филипп сказал:

– Слава Богу, ты не придал казням всеобщего характера. Но делить государство все же не след. Русь всегда была сильна единством.

– Так она и теперь едина.

– Тяжело тебе, Иван!

– Да, Филипп, но такова уж участь монарха.

– Я согласен возглавить Русскую православную церковь, коли на то будет воля собора.

– При этом ты должен потребовать отмены опричнины! – неожиданно сказал царь.

Филипп удивленно взглянул на него.

– Что-то я не понимаю, государь. Уж коли принимать сан, то быть с тобой до конца.

– Верно, Филипп. Но я вижу твое отношение к опричнине. Его можно объяснить. Дабы понять цели нововведений, надобно разобраться в обстановке. У тебя не было времени на это. Чтобы высшее духовенство, а главное – бояре пошли против обычаев, ты должен показать, что не во всем согласен со мной. К тому же духовенство сейчас раздражено удалением Германа. Оно ждет, что я поступлю с тобой так же, и не преминет возвести на кафедру человека, который, с одной стороны, близок ко мне, а с другой – не разделяет мои взгляды на опричнину. Впрочем, это больше касается бояр, а не духовенства. Представители церкви не чинят заговоров и не потакают изменникам. Зато бояре стремятся повернуть историю вспять, только и мечтают, чтобы между царем и церковью возникли серьезные противоречия. Потому как в результате этого смена высшей государственной власти станет не таким уж и невозможным делом.

– Кажется, я начинаю понимать тебя, государь, – проговорил Филипп.

– Ну вот и хорошо, мой старый друг. К князю Ургину заедешь?

– Конечно. – Игумен улыбнулся. – Нам есть о чем поговорить, что вспомнить.

– Я бы тоже побыл с вами, да это сейчас нежелательно. Вот решим вопрос с кафедрой, тогда и соберемся вместе, если, конечно, неугомонные бояре не подбросят нам еще каких подлостей. Этого от них ждать можно в любой момент. Значит, решили, Филипп? Я предлагаю возвести тебя в сан. Ты выступаешь против опричнины или за ее смягчение, сообразно собственному мнению. Я какое-то время думаю, а потом соглашаюсь с возведением тебя на митрополичью кафедру. Дальше дела, Филипп! Их в стране много.

– Ты говорил, что я должен поступить так, как того требуют интересы государства, сообразно собственному мнению. Я сделаю так, как подскажут мне сердце и совесть.

– Иного ответа я от тебя и не ждал.

– До свидания, государь! Да хранит тебя Господь!

– До свидания, Филипп.

На следующий день государь объявил свое решение о возведении на митрополичью кафедру игумена Филиппа. Боярам стало известно, что тот в разговоре с царем выразил сомнение в правильности создания опричнины, чем вызвал гнев государя. Однако Иван, вопреки ожиданиям, не отменил своего решения.

Бояре и часть духовенства, противники политики Ивана Грозного, опасались, что он все же пойдет на крайние меры, как то было с архиепископом Германом. Они собрались вместе и пришли к выводу, что следует использовать данную ситуацию. Если упустить время, то предсказать дальнейшие действия царя будет невозможно.

Филипп переехал на время на подворье князя Ургина. Он, как виделось извне, занял нейтральную, выжидательную позицию. Неожиданным для всех стал официальный отказ Филиппа от своих требований, касавшихся немедленной отмены опричнины.

Бояре недоумевали, не понимали логику происходящего. Дело запутывалось, время шло. Царь ждал.

Наконец был созван собор, на котором епископы объявили царю, что настаивают на избрании митрополитом игумена Филиппа. После непродолжительных переговоров он был возведен на митрополичью кафедру.

Бояре сочли уступчивость и кажущуюся нерешительность царя проявлением слабости. Земцы обратились к нему с челобитной об отмене опричнины. Это выступление носило массовый характер. В нем принимали участие более трехсот знатных людей земщины, среди которых были и бояре.

Но русский царь показал, насколько они заблуждались. Ни о какой уступчивости и слабости Ивана Грозного не могло быть и речи. Государь отклонил ходатайство. Более того, он приказал арестовать челобитчиков.

Узнав об этом, к царю тут же прибыл новый митрополит.

Иван встретил Филиппа радушно, хотя тот находился в довольно раздраженном состоянии.

– В чем дело, государь? Почему ты отправил в темницу дворян, всего лишь подавших тебе челобитную? Разве обращение к монарху является преступлением? Или ты вновь решил вернуться к карательным мерам в отношении земских дворян?

– Во-первых, здравствуй, владыка! – Иван Грозный улыбнулся.

– Здравствуй.

– Во-вторых, ты задал столько вопросов, что одним словом на них не ответить. Но я готов к разговору с тобой. Присаживайся, побеседуем.

– Я постою, государь.

– Дело твое. Итак, является ли преступлением обращение к царю? Естественно, нет. Это ответ на твой второй вопрос. Решился ли я вернуться к карательным мерам в отношении дворян? Ответ тоже очевиден, если они не совершали преступлений. Почему я отправил челобитчиков в темницу? Они вели себя непозволительно, вызывающе, устроили беспорядки. Ведь им хорошо известно, что моим указом создана особая челобитная изба. Но дворяне и бояре пренебрегли законным порядком, значит, заслужили наказание.

– Какое же?

– Я отвечу на твой вопрос, владыка, но сначала ты дай ответ на мой. Как считаешь, могли более трехсот человек разом собраться, выразить единое мнение и далеко не в спокойном состоянии явиться к дворцу, чтобы подать мне челобитную, больше смахивающую на жесткое требование? Что ответишь, владыка?

Митрополит Филипп присел на скамью.

– Коли вопрос обсуждался заранее, то могли.

– А если нет? Он, владыка, не обсуждался. Я могу привести тебе доказательства этого. Не находишь, что противники опричнины вдруг проявили весьма странное единодушие?

– Значит, кто-то подбил их подать челобитную.

– Вот! Подбил. И не в челобитной дело. Введение опричнины – это закон, владыка. Дело-то как раз в том, кто именно подговорил дворян устроить беспорядки? Сейчас это выясняется. Теперь о наказании. Казнить кого-либо я не собираюсь, не за что. Зачинщики беспорядков попробуют кнута, дабы впредь неповадно было мутить людей, ну а остальных отпустят. Без всяких последствий. Посидят в тюрьме, покуда не будут выявлены зачинщики, подумают, надо ли творить подобное, да разойдутся.

– Я прошу тебя, государь, отменить следствие, не подвергать никого наказанию и отпустить всех челобитчиков. Духовенство напугано.

Иван Васильевич вздохнул.

– Ладно. Будь по-твоему. В тюрьме есть кому сидеть и кроме челобитчиков. Успокой духовенство. Не до внутренних распрей сейчас. Надо готовиться к продолжению войны, к новому походу на Ливонию. Нам необходимо укрепить свои позиции в Нарве, не только сохранить русский порт, но и расширить его возможности. Сейчас наши купцы торгуют не только со Швецией, но и с Испанией, Англией, Францией. Мы покупаем английское сукно, французскую, испанскую, португальскую и немецкую соль, медь, олово, свинец. Продаем пушнину, лен, коноплю, сало, воск. Особо ценна на Западе пушнина. А нам необходимы металлы для развития литейного дела. Кроме того, из Европы в Москву охотно едут разные мастера, художники. Торговля морем процветает. Это, понятно, не по нраву Сигизмунду. Король хорошо осознает, что благодаря Нарве Россия все более укрепляется, и убеждает соседей в том, что это для них очень опасно. Мыслю, настала пора нам создавать свой военный флот. Но это позже. Сегодня у нас для этого просто сил не хватит. А могло, владыка, хватить, если не тратить их на внутренние распри, на противостояние с теми боярами, которые на словах радеют за государство, на деле же разрушают его.

– Да, – проговорил Филипп. – Положение сложное. Для воплощения твоих великих идей требуется единодушная поддержка всех сословий.

– А я о чем все время говорю? Единение для Руси – это не только спасение государства, но и путь к процветанию. А бояре, которые противятся переменам, не желают понять, что единение всех слоев русского народа возможно только при сосредоточении власти в одних руках. Я не имею в виду себя. Правитель должен служить народу, а не думать о собственном достатке. Я буду карать всех, кто посмеет пойти против государства. Пусть потом как угодно говорят обо мне. Но разорять Русь я не дам. Никому!

Филипп поднялся.

– Я понял тебя, государь. Пора возвращаться на подворье. Пойду.

– Ты прости меня, владыка, коли что не так.

– Тебя, государь, Бог простит.

Митрополит Филипп ушел. Иван недолго оставался в палатах наедине со своими мыслями.

Вскоре пришел Скуратов, угодливо поклонился, приложив к сердцу правую руку.

– Позволь, государь?..

– Ты весьма кстати зашел, проходи.

Скуратов устроился на лавке.

– Я тут кое-что любопытное узнал…

– Погоди, – прервал его Иван. – Выслушай сначала меня.

– Конечно, государь.

– Челобитчиков, которых посадили в темницу, чрез пять дней отпустить!

– Что? Всех? – не выдержав, воскликнул Скуратов.

– Всех!

– А…

– Всех, Малюта. Следствие по выявлению зачинщиков беспорядков прекратить.

– Но…

Царь опять не дал ему договорить:

– Это мой приказ. Исполнять его надо неукоснительно.

– Слушаюсь, государь!

– Смотри, Малюта, прознаю, что дворян да бояр подвергли пыткам, не обессудь, самого на дыбу отправлю.

– Да не трогали на пыточном дворе никого.

– Вот и ладно. Теперь говори, что прознал любопытного.

– Бояре затевают новый заговор.

– Это уже привычно.

– Да, но на этот раз твои противники, доведенные до крайности, готовы пойти на все, чтобы свергнуть тебя с престола и посадить на него князя Старицкого.

– Помнится, изменники не раз уже пытались это сделать.

– Повторюсь, государь, сейчас твои внутренние враги готовы на все! Им терять нечего.

– А жизнь?

– И ею готовы рискнуть. Потому как новые порядки для них хуже смерти.

– Ты, Малюта, оставь пустые речи, говори по существу, что прознал.

– То, во что верить не хочется.

– Малюта! – прикрикнул царь. – Я же велел по существу.

– Слушаюсь. А прознал я то, что новый заговор, имеющий целью твое отречение, а скорее уничтожение и возведение на трон Владимира Старицкого, готовят князья Иван Дмитриевич Бельский с Иваном Федоровичем Мстиславским и Михаилом Ивановичем Воротынским. Самое главное в том, что над ними стоит конюший, боярин Иван Петрович Федоров-Челяднин.

– Что? – Царь поднялся с кресла. – Против меня собираются выступить виднейшие московские бояре, управляющие земщиной?

– Трудно поверить, государь, но это так.

– Откуда у тебя сведения о предательстве названных бояр?

– От моих людей, которые были приставлены к князю Воротынскому по возвращении в Москву в июле месяце, когда ты снял с него опалу. Да и от тех, что следят за князем Владимиром Андреевичем.

– Что донесли тебе твои люди?

– Эти бояре собирались вместе на подворье Воротынского. Был там и князь Владимир. Говорили высокопоставленные вельможи о том, что если упустить момент и не покончить с опричниной в скором времени, то потом сделать это станет невозможно. Еще о том, что надо тебя с трона скинуть.

– Кто так сказал?

– Челяднин.

– Дальше!

– Кто-то из бояр спросил, как это сделать. Царь, мол, не кукла и сидит на троне крепко. Он доказал это казнями Горбатого-Шуйского, Оболенского и других вельмож. А Владимир Андреевич заявил, что только твоя смерть откроет ему путь на престол. Тут кто-то сказал, что она всегда рядом с человеком, особенно в военных походах. Князь Владимир, наверное, испугался, потому как повел себя очень странно. Он резко встал из-за стола, крикнул, дескать, не вмешивайте меня в свои дела, и уехал. После этого бояре перебрались на подворье князя Бельского. О чем они там речи вели, неведомо, но по домам разъехались поздно, когда Москва уже спала.

Царь подошел вплотную к Скуратову.

– Я не верю тебе, Малюта! Я хорошо знаю и Федорова-Челяднина, и Мстиславского, и Воротынского, и Бельского. Они могут открыто выразить недовольство, что уже и делали, но чтобы замыслить переворот? Нет, этого быть не может. Где твой человек, который слышал речи бояр?

– Я знал, что ты спросишь о нем. Он здесь, во дворце.

– А ну приведи его!

– Слушаюсь.

Вскоре перед царем предстал молодой человек, щека которого нервно подрагивала.

– Кто такой? – спросил государь.

– Мирон Сухарев.

– Что ты слышал на подворье князя Воротынского?

Мирон повторил слово в слово то, что говорил Скуратов.

Царь выслушал его и лишь махнул рукой. Иди, мол.

Сухарев вышел из палаты.

Иван Васильевич посмотрел на Скуратова.

– И как твоим людям, Малюта, удается так легко подслушивать тайные переговоры бояр? Ведь те повсюду охрану выставляют, очень заботятся о своей безопасности. У тебя не люди, а призраки какие-то, которым и стены не помеха.

– Ты подозреваешь, что я наговариваю на бояр и использую для этого преданных людей?

– Отвечай на мой вопрос, Малюта, свои же оставь при себе.

– Я не знаю, как им это удается. Главное, что получается. Прежде их доносы всегда подтверждались.

– А сейчас я не верю ни тебе, ни твоему лазутчику!

– Время рассудит нас.

Иван недобро усмехнулся.

– Ты уверен, что у тебя оно есть?

Малюта поднял голову.

– Государь, обидно слушать твои слова. Коли ты потерял веру мне, то не мучай меня сомнениями, а прикажи предать казни! Лучше сдохнуть, чем терпеть такие речи.

Царь задумался.

Скуратов стоял, опустив обнаженную голову.

– Ты вот что, Малюта, обиды забудь. Слежку за боярами продолжай, но так, чтобы люди твои не попались. Понял?

– Понял, государь! – Скуратов воспрянул духом.

– Это хорошо. А теперь скажи, что сделано против разбойников, удалось ли нашим дружинам узнать, где находится логово Кудеяра?

– Более десяти шаек полностью истреблено. Сейчас разбойники поутихли, забились далеко в леса. След Кудеяра мы пока не нашли, но ищем, а значит, найдем. Но итог действий дружин неплохой. Теперь на дорогах, да и в деревнях спокойно стало. Люди благодарят за это опричников. Сегодня они разбираются, кто государев человек, а кто разбойник в обличье опричника.

– Поиски Кудеяра тоже не прекращать!

– Слушаюсь!

– Все, Малюта, ступай!

– Благодарю, государь.

– За что?

– За все, чего словами не выразить!

– За то, что не приказал бросить на плаху?

– И за это тоже.

– Ступай!

Скуратов удалился.

Царь задумался, присев в кресло. Он не хотел верить в измену ближних бояр, гнал от себя мысли об этом. Иван Васильевич занялся подготовкой нового похода на Ливонию.

Со временем он забудет о доносе Скуратова. Но пройдет год, и русский царь вынужден будет вспомнить о нем и признать, что Малюта, к сожалению, говорил правду, жестокую, бьющую прямо в сердце.