Глава 4
Накануне опричнины

Воскресный вечер в октябре 1563 года от Рождества Христова выдался ненастным, дождливым. Дмитрий Ургин после молитвы и семейной трапезы по обыкновению отправился к себе в горницу. Последнее время он ложился спать рано, стал реже появляться в Кремле. Вести оттуда князь получал от сына Алексея, начальника дворцовой стражи.

Дмитрий лег в постель, но услышал шум, доносившийся со двора. Он поднялся. Тут же в двери постучали.

Затем на пороге появился слуга Кирьян.

– Князь, гонец от Алексея прибыл. Говорит, скоро государь приедет.

– Государь? Сам? Сюда? В такое время?

– Да. Княжич просил предупредить.

– Так что ж ты стоишь, Кирьян? Людей лишних убери со двора, Глафире новость передай, пусть распорядится быстро кушанья да меду приготовить, хотя трапезничать царь вряд ли будет.

– Я уже все сделал, князь.

– Стражу предупредил?

– Да.

– Ступай, Кирьян, мне переодеться надо.

Спустя недолгое время князь вышел во двор. Туда как раз въехал небольшой отряд. Впереди царь на статном коне. За ним княжич Ургин и немногочисленная стража. Иван легко спрыгнул с седла.

Князь Дмитрий поклонился.

– Рад видеть тебя у себя, государь.

– Здравствуй, Дмитрий, я тоже рад. Вот объезд по Москве делал, подумал, дай загляну к старому другу.

– Э-э, нет, государь, просто так ты и на Москву не выехал бы, и ко мне бы не отправился, да еще в ненастье.

Царь улыбнулся.

– Все ты, князь, знаешь! Долго ли на улице держать будешь? Погода сегодня действительно не балует.

– Проходи в дом, государь. Он всегда открыт для тебя.

Иван Васильевич прошел в сени, снял мокрую накидку, передал ее Кирьяну.

– Просуши малость.

Слуга низко поклонился.

– Да, государь, это мы мигом. Печь натоплена на ночь.

Князь Ургин провел царя в горницу, зажег больше свечей.

Иван присел на лавку.

– Хорошо у тебя, Дмитрий, уютно. Ладаном пахнет, от него покой на душе.

– Прости, государь, но позволь узнать, почему ты решил наведать старого князя?

– Ну, во-первых, не так уж ты и стар, пятьдесят три года всего. Во-вторых, коли ты сам ко мне редко заглядываешь, то я должен тебя навестить. Может, нужду в чем испытываешь или обиделся на что?

– Нужды не терплю. Слава Богу, все, что надобно, есть. Обижаться мне не на кого. Это удел слабых, а меня Господь силой не обделил, как телесной, так и духовной.

– Вижу.

– О чем говорить со мной хотел, государь? – напрямую спросил Ургин.

Царь поднялся, прошелся по горнице.

– Ты прав, я не просто так заехал. Во дворце теперь и поговорить по душам не с кем. Кругом либо тайная злоба, либо явная лесть.

– А как же законная жена? С ней тоже говорить не о чем?

– О Марии молчи. Какая она мне жена?

– Все Анастасию забыть не можешь?

– А ты Ульяну смог забыть?

– Нет, государь, прости.

– Не за что мне прощать тебя. Это ты не взыщи. Врываюсь в твой дом со своими заботами!..

– Зачем ты так, Иван Васильевич? Неужели я дал повод усомниться в моей верности тебе, престолу?

– Чего в Кремле редко появляешься? Не заходишь, как прежде?

– Возле тебя и так бояр полно.

– Раньше ты внимания на них не обращал.

– Чего было, не вернешь. Ты позвал бы, я бы пришел.

– Ладно, Дмитрий, не о том мы говорим. Не за тем я приехал. – Царь присел на лавку.

– Тогда рассказывай, Иван Васильевич, что за заботы тебе покоя не дают? Какие мысли гложут? Послушаю. Чем смогу, помогу, коли помощь моя тебе еще нужна.

– Совет мудрого человека всегда нужен, Дмитрий. А забот и мыслей много. Боярская дума опять стеной встает против всего нового. Что за люди? Как только дашь слабину, тут же головы поднимают. Проявишь жесткость, как хорьки по норам прячутся, потом вылезут оттуда и рассыпаются лестью. Конечно, не все, даже меньшинство, но оно-то и сеет смуту. За всем следить надо. Разве должно так быть, Дмитрий?

– За что же боярам любить тебя, государь? За то, что ты резко ограничил их вотчинные права? Они же в собственных владениях имели безграничную власть, в том числе и судебную, сами решали, сколько платить налогов и вносить ли их вообще? Жили государями. А тут твои перемены!

– А что, по-твоему, я должен был безразлично смотреть, как удельные князьки державу, собранную ценою кровью предков наших, рушат во благо своей корысти?

– Нет. По-моему, ты всегда делал все правильно. Но бояре никогда не смирятся с ущемлением своих прав.

– Ничего, Дмитрий, смирятся. Совсем скоро. Пока они видели только цветочки. Ягодки, как говорится, еще впереди.

Князь Ургин внимательно посмотрел на царя.

– Ты готовишь новый удар по боярству?

– Пришла пора в корне изменить порядки внутри государства. Это вынужденная мера, но без нее не обойтись, потому как бездействие грозит губительными последствиями для страны, народа. О себе не думаю, ко всему готов. Но на мне волею Божьей лежит ответственность за все государство, за всех наших русских, православных людей, а не только за бояр с их прихотями. Многие из них не любят меня, ты прав, но и я не испытываю к ним приязни. Не желают жить в мире и согласии, заставлю. На то я самодержец, помазанник Божий. Таковы не только мои права, но и обязанности. Главное, народ и дворянство, лучшие люди и правда за мной. Я сделаю то, чего еще никогда не было на Руси, но давай сейчас не будем об этом.

– Как скажешь, государь!

Иван Васильевич погладил бороду и задал неожиданный вопрос:

– Как ты думаешь, Дмитрий, князь Андрей Курбский способен на измену?

Ургин удивленно переспросил:

– Курбский?

– Да, Дмитрий, Андрей Курбский, который верно служил отчизне, участвовал в походах на Казань, в Ливонской войне, во взятии Полоцка, проявляя самоотверженность и мужество. Дрался с басурманами не на живот, а на смерть. Человек, которого я считал своим другом.

– Нет, я считаю, не способен!

– Вот и я думал так же. После взятия Полоцка оставил его наместником в Ливонии. А потом узнал, что Курбский по прибытии в Юрьев обратился к монахам с просьбой молиться о нем, окаянном, потому как ждет беды от власти.

– Но слова князя Курбского могли переиначить недоброжелатели, которых у него немало.

– Могли. Если бы только это обращение к монахам, то пусть, это мелочь. Однако мне достоверно стало известно, что князь Курбский давно ведет тайные переговоры с поляками и получил по меньшей мере два секретных письма. Одно от литовского гетмана Радзивилла и подканцлера Воновича, а второе – от самого Сигизмунда. Ему предлагают перейти на сторону польского короля за приличное вознаграждение. Еще мне донесли, что князь Курбский ведет переговоры и с графом Арцем. Вот так, Дмитрий.

– И давно ведутся эти переговоры?

– Года полтора.

– Ты уверен в достоверности этих известий? Не навет ли это со стороны поляков? Не мстит ли таким вот образом король, потерявший Полоцк? Вдруг он намеренно очерняет одного из лучших твоих людей? Как можно вести какие-то переговоры с человеком, ведущим войну против тебя? Он, значит, громит твои армии, берет крепости, а ты зовешь его на службу к себе? Нет, что-то здесь не так. Надо бы во всем тщательно разобраться.

Царь вздохнул.

– Естественно, Дмитрий, я начал следствие. Малюта Скуратов был сотником в войсках при взятии Полоцка. Ему я и поручил проверить правдивость известий, в которые тоже ой как не хотел верить. Но Скуратов развеял мои сомнения. Он сумел получить признания одного высокопоставленного вельможи из окружения Сигизмунда в том, что переговоры с Курбским действительно ведутся. Начаты они были после письма короля Радзивиллу, касающегося Курбского. Это письмо, написанное полгода назад, польский вельможа продал Скуратову за большую сумму. Сейчас оно у меня.

– Прости, государь, но как письмо короля гетману Радзивиллу оказалось у этого вельможи?

– Поверь, Дмитрий, тому есть объяснения. Долго рассказывать, но то, что письмо настоящее, Курбским прочитанное, к сожалению, не вымысел, но печальный факт.

– Да, – протянул Дмитрий. – Не хочется верить в измену князя Курбского. Что ты намереваешься делать?

– Продолжить следствие. Если Курбский ведет тайные переговоры с поляками, у него должны быть сообщники. Сигизмунд не просто так приглашает князя в Польшу. Он должен потребовать от Курбского что-то взамен. Наместник Ливонии может многое. Посмотрим, как дальше будут развиваться события.

– Коли измена подтвердится, то ты казнишь князя?

– Его судьбу решат Боярская дума и церковный собор. В зависимости от того, насколько велика будет вина Андрея и раскается ли он в содеянном.

– Ты можешь простить его?

– Не знаю, Дмитрий. У тебя что, все печи в доме затоплены?

– Нет.

– Жарко. Голова закружилась. – Иван распахнул ворот рубахи, внезапно побледнел, схватился за живот.

– Что с тобой, государь? – вскричал Дмитрий.

– Плохо мне, тошнит, голова… – Царь не договорил.

Судорога пробила его тело, и желчь пошла ртом. Ивана вырвало.

Князь Ургин крикнул:

– Кирьян!

Слуга тотчас появился, увидел царя, содрогавшегося от рвоты, воскликнул:

– Господи, да что ж это такое?

Ургин приказал:

– Быстро нашу знахарку Дарью сюда, да передай Лешке, чтобы гонца срочно посылал за царским лекарем.

Но Кирьян не успел выбежать из горницы. На лестнице послышались торопливые шаги, и в комнату буквально ворвались Малюта и Курт Рингер.

– Царь жив? – крикнул Скуратов.

– Жив, – ответил растерявшийся Ургин. – Да только худо ему.

– Слава Богу, что хоть жив. Лекарь!..

Но Курт уже был рядом с Иваном. Кирьян привел Дарью.

Ургин отошел к окну и оттуда смотрел, как лекарь давал пить царю что-то такое, от чего того еще больше рвало. Наконец рвота прекратилась. Рингер уложил Ивана на лавку. Царя била дрожь. Кирьян принес шубу, накрыл ею Ивана. Дарья со слугой принялась прибирать горницу.

Князь Ургин подошел к Скуратову, вытиравшему запотевшее лицо.

– Что происходит, Малюта? Откуда ты узнал про внезапную хворь царя? Я приказал послать гонца в Кремль за лекарем, но ты явился с ним, до того как приказ успели донести до сына?

– Все проклятые заговорщики! – процедил сквозь зубы Малюта.

– Ты можешь говорить понятней?

Иван пришел в себя, лицо порозовело.

– Откуда вы взялись? – спросил он лекаря.

Рингер ответил:

– Так Григорий Лукьянович прибежал ко мне. Приказал быстро собираться. Я спросил, в чем дело? Он сказал, что государю помощь требуется. Потом мы галопом сюда.

Иван перевел взгляд на Скуратова.

– А ты откуда узнал, что мне требуется помощь?

– Двое моих людей померли.

– Погоди, что-то я не пойму тебя.

– Вспомни, государь, из Юрьева вино прислали. В подвалах замка нашли, тебе в подарок и отправили.

– Помню. За обедом я отведал того вина. Хорошее, крепкое, терпкое.

– А до того как тебе кубок передать, я велел двум своим людям попробовать вино. Они хлебнули. Сперва ничего, а потом мне сообщили, что эти люди померли в страшных муках. Ты в это время был уже здесь, на подворье князя Ургина. Я за лекарем. Он только взглянул на трупы и сразу же сказал – отравление. А меня словно обухом по голове! Ты ведь тоже это вино пил. Ну и рванулись мы с лекарем сюда. Слава Богу, не запоздали.

– Так вино было отравлено?

– Да, государь, – ответил Рингер. – Яд действует не сразу, но убивает наверняка. Я удивлен, что твой организм справился с отравой. Это чудо.

– Нет, Курт, это не чудо, а прозорливость и опыт моей покойной матушки. Она с младенчества давала мне пить какую-то горькую настойку. Помню, противился, плакал. Очень уж гадкой она была. Только позже узнал, что мать давала мне понемногу яду, чтобы в теле появилась способность бороться с ним. Не напрасны были ее опасения и старания. Если бы не мать, лежать мне вместе с теми, кто помер от поганого зелья.

Князь Ургин перекрестился.

– Господи! Да что же это такое творится?

Рингер же проговорил:

– Вот оно что. Теперь мне все ясно. Прием яда в малом количестве давно практикуется не только на Западе. Твоя матушка спасла тебе жизнь.

– Кто привез это вино, Малюта? – спросил князь Ургин.

– Люди князя Курбского. Они и грамоту показали. На ней стояла печать наместника Ливонии. Надо бы найти тех людишек.

Иван Васильевич махнул рукой.

– Пустое. Их в живых уже нет, или далече они, не достать.

– Тогда надо Курбского брать и везти сюда, – воскликнул Скуратов. – В пыточной избе он расскажет, как хотел царя отравить, про свои сношения с литвинами, с Радзивиллом.

– Нет! – твердо сказал царь. – Андрей Курбский еще не выжил из ума, чтобы отравленное вино присылать чрез своих людей, выставлять напоказ собственную печать. Это не его рук дело. Кто-то воспользовался печатью Курбского.

– Прости, государь, – не унимался Скуратов. – Но за печать несет ответственность ее владелец.

– А если ее у Курбского украли?

– Так он должен заявить о том.

– Думаю, скоро мы получим такое заявление.

– А коли это все же происки князя Курбского? Ты же сам, государь, только что сказал, как легко мог уйти от ответственности ливонский наместник.

– Не верю я, что Курбский пошел на такое.

– Но ты не запретишь учинить следствие по этому делу?

– Тайное, Григорий.

– Ну а я о чем? Конечно, тайное. Сам поеду в Юрьев, землю грызть буду, но найду заговорщиков.

– Тебе в Ливонии делать нечего. Оставь это. Я передумал. Никакого следствия, ибо ничего оно не даст. Заговорщики наверняка хорошенько позаботились о том, чтобы скрыть все следы своего злодеяния. А вот то обстоятельство, что неизвестные враги подставляют Курбского под удар, очень интересно, как и странно.

– Тем более надо найти этих негодяев, – стоял на своем Скуратов.

Иван присел на скамье, сбросив шубу.

– Нет, Малюта. Не надо тратить силы, время и средства на пустое дело.

– Конечно, будет так, как ты скажешь, государь, но ты же сам говорил, что безнаказанность рождает куда более страшные преступления. А мы, получается, прощаем заговорщиков, решивших свести тебя со свету, нехристей, пошедших на смертный грех. Разве так можно?

– Ты плохо слушал меня, Малюта. Я не говорил, что не надобно наказать преступников, сказал лишь, что найти их не удастся, а посему и тратить время не следует.

– Тогда будем ждать новой подлости. Враги твои не угомонятся.

– Угомонись ты, Малюта! – Царь повернулся к князю Ургину, улыбнулся краями тонких губ. – Вот какой гость неблагодарный у тебя, Дмитрий! Приехал, нагадил в горнице.

– О чем ты, государь? Главное, жив. Вот и слава Богу.

Иван поднялся. Малюта бросился к нему, желая поддержать.

Царь отстранил Скуратова.

– Не надо. Я здоров. – Он взглянул на Ургина. – Поеду я, князь. О чем хотел, поговорили. Ты на подворье не затворяйся, почаще приезжай во дворец. Ты мне нужен.

– Да, государь. Завтра же буду.

– После полудня, Дмитрий. Вчера прибыло польско-литовское посольство во главе с Хоткевичем. С утра буду принимать послов. А потом встретимся.

– Хорошо, государь. Буду.

– Ну и славно. Курт, у тебя есть что-нибудь от головной боли?

– Да, конечно.

– Дай!

– Сей момент, государь.

Лекарь дал Ивану Васильевичу какое-то снадобье. Кирьян принес воды. Выпив лекарство, царь пошел во двор в сопровождении Ургиных. Вскоре небольшой отряд направился в сторону Кремля.

Несмотря на недомогание, царь приказал ехать не в Кремль, а на подворье митрополита. Он решил проведать Макария, хворавшего второй месяц. В сентябре, совершая крестный ход на память великомученика Никиты, владыка простудился и заболел.

На подворье митрополита царя встретили по чину, провели к Макарию. Разговаривали они наедине и недолго. Глава русской церкви был совсем плох. Иван Васильевич уехал из подворья святителя в настроении плохом, озабоченном.

Через несколько дней Макарий высказал царю свое намерение уехать в монастырь. Он сказал, что из-за старости и болезни больше не может исполнять обязанности митрополита.

Иван понимал, что этим сразу же воспользуются его противники. Они обязательно распустят слухи о том, что Макарий решил оставить митрополию не добровольно. К этому его принудил царь, показывающий свое пренебрежение к обычаям и традициям Русской православной церкви. Если не придумают еще чего-нибудь хуже.

Слухи распускаются легко, а бороться с ними трудно. Иван мог лишь просить Макария не оставлять митрополию. Он вместе с царицей и наследником вновь посетил подворье Макария. 21 декабря тот, ясно понимавший положение царя, согласился отменить свое решение.

Иван Васильевич вздохнул с облегчением. Однако болезнь не позволила Макарию вернуться к службе в полной мере. 31 декабря 1563 года от Рождества Христова, когда колокол ударил к заутрене, митрополит скончался.

Отпевали его в присутствии царя. Похоронили Макария в Успенском соборе. Церковь лишилась авторитетного руководителя, с которым считались и царь, и бояре.

Иван Васильевич имел значительное влияние на духовенство. Он остановил свой выбор на Афанасии, бывшем многие годы его духовником. Государь желал иметь рядом верного человека.

Царь дал ему много привилегий. Эти милости должны были укрепить согласие между властью и церковью. Иван Васильевич добился своего. Об этом красноречиво говорит тот факт, что бояре, противники политики Грозного, тут же осудили его союз с главой церкви.

Но открыто выступить против данного соглашения, поддерживаемого народом и новым сословием – дворянством, бояре не решились. Они продолжали подло пакостить первому русскому царю где только можно.

Эта тайная, скрытая борьба была гораздо опасней открытого выступления. Оно было бы мгновенно подавлено царем при всенародной поддержке. Иван Грозный продолжал вести собственную политику. В первую очередь он заботился об укреплении самодержавия на Руси.

Но давайте вернемся немного назад, когда государь, весьма озабоченный болезнью митрополита Макария, вернулся в Кремль. Ему предстояло принять польско-литовское посольство. Иван Грозный прекрасно понимал, что король Сигизмунд II Август не смирится с потерей Полоцка, а с ним и земель до Двины. Поэтому он еще с лета готовил новый план наступления русских войск на западном направлении.

Русский царь принял посольство, выслушал речь гетмана литовского Юрия Хоткевича. В ней не было ничего нового. Мол, король Сигизмунд не признает потерю Полоцка, предлагает вести переговоры о возвращении приграничного города, как и всех ливонских земель, занятых русскими войсками.

Когда Хоткевич замолчал, Иван Грозный поднялся с кресла.

Ответ его был краток:

– Пан гетман, передай королю, что я не нуждаюсь в признании или отрицании своих успехов в Ливонии. Мы не намерены уступать ни Полоцка, ни других земель, возвращенных Россией, а также тех городов и крепостей Ливонии, население которых добровольно перешло на нашу сторону. Королю придется смириться с этим. Я предлагаю мир. Если же король желает войны, то она продолжится. Но достаточно ли у него сил для противостояния русским войскам? Вот о чем следует подумать правителю Польши и Литвы. Повторяю, Россия предлагает мир. В случае же войны мои войска не ограничатся защитой земель, возвращенных Россией, а продолжат наступательные действия. Это решение окончательное. Я от него не отступлю.

Не попрощавшись с послами, Иван Васильевич покинул зал приема иностранных делегаций. С ним ушли и вельможи из свиты, присутствовавшие на встрече. Польско-литовским дипломатам пришлось возвращаться на родину ни с чем. А русский царь принял решение возобновить активные военные действия в Ливонии, тем более что план новой кампании уже был подготовлен.

Замысел нового наступления был масштабен и смел. Оно имело целью проникновение русских войск в глубину территории противника. Прежде царь отказывался от этого. Он желал закрепиться на завоеванных рубежах, прекратить войну на западе. Иван хотел сосредоточить силы для отражения более чем вероятного и скорого нападения на Русь орд крымского хана Девлет-Гирея. Неуступчивость Сигизмунда вносила коррективы в политику Ивана Грозного и на Западе, и на Востоке.

Князь Петр Шуйский должен был выступить с войском из Полоцка. Князья Василий и Петр Серебряные-Оболенские выводили из Вязьмы молодое пополнение без оружия. Армии должны были встретиться под Оршей и продвигаться на Минск и Новогрудок.

Примечательно, что войско Шуйского шло не налегке. Оно было обременено тяжелым обозом с пушками и вооружением для новобранцев князей Серебряных. План был тщательно продуман, и ничего вроде бы не грозило бедой.

В январе войска начали движение, и сначала все шло нормально. Однако воеводы и сам государь не знали, что секретный план зимней кампании был известен королю Сигизмунду. В окружении царя нашлись предатели.

Зная замысел русских, литовцы под руководством гетмана Радзивилла устроили засаду на пути московских армий к Орше, близ местечка Чашники, на реке Уле. Ближе к вечеру 26 января 1564 года они внезапно напали на русское войско.

Разведка князя Шуйского слишком поздно сообщила ему о появлении противника. Он не успел развернуть полки в боевые порядки. Много сил было отвлечено на охрану обоза. Дружины князей Серебряных не могли прийти на помощь основным силам из-за элементарного отсутствия у новобранцев какого-либо вооружения.

Русские ратники вступили в бой и дрались с неприятелем более трех часов. На поле битвы пал воевода князь Шуйский, успевший отдать приказ на отступление. Князья Серебряные-Оболенские повернули свои войска и отошли к Смоленску. Рать же Шуйского была разбита.

Сообщение о гибели войска вызвало у Ивана Грозного ярость. Он лучше других понимал, что его план был передан врагу. Для полного выяснения обстоятельств поражения войска Шуйского государь повелел вызвать в Москву князя Василия Семеновича Серебряного-Оболенского. Одновременно Малюта Скуратов получил приказ провести тайное расследование, найти предателей.

Воевода Серебряный явился в Москву 30 января, вошел к царю удрученным, но без страха, поклонился, приложив правую руку к сердцу.

Иван, сидевший на троне, сказал:

– Я вызвал тебя, князь, для того, чтобы узнать подробности беды, случившейся под Чашниками. Говори, что знаешь! Правду!..

Князь Василий Серебряный поднял голову.

– Правда, государь, в том, что нас предали. Радзивилл точно знал, какими путями пойдут обе рати. Ему было известно и о том, что войска князя Петра Шуйского скованы тяжелым обозом, а наши с Петром ратники безоружны, а потому принять бой не смогут. Но главное в том, что Радзивилл знал, где и когда мы должны были соединиться. Он напал на войско князя Петра Шуйского еще до того, как к Чашникам вышли наши рати. Радзивилл, государь, знал все подробности плана похода. В этом нет никаких сомнений ни у меня, ни у брата, ни у ратников, которые остались в живых. А теперь, государь, вели казнить или миловать. Я готов принять любое твое решение, но напоследок скажу вот что. В обстановке, сложившейся у Чашников, наши войска были обречены на поражение. Мы с братом Петром начали отход к Смоленску, дабы уберечь невооруженных новобранцев по приказу воеводы князя Петра Шуйского. У меня нет доказательств того, что он был отдан, но я клянусь в том. Иначе мы тоже вступили бы в бой, даже если он являлся бы для нас последним. Теперь все, государь! – Князь Василий Серебряный-Оболенский поклонился, а потом гордо поднял голову, ожидая решения своей участи.

Царь поднялся, подошел к столу, на котором лежал чертеж, и приказал Серебряному:

– Подойди, князь! Покажи, где Радзивилл устроил засаду.

– Вот здесь.

– Как же разведка князя Шуйского не заметила неприятеля?

– Если ты, государь, посмотришь повнимательнее, то увидишь, что место засады выбрано очень удачно. Кругом густой лес, кустарник. Войска Радзивилла были разделены на мелкие группы и ждали нашу рать, отойдя от дороги. Впереди литовцев не было. Разведка заметила врага, правда, как я уже говорил, слишком поздно. Радзивилл напал справа и слева. Развернуть войска в данной обстановке невозможно. Мешал и обоз. Посему нашим ратникам пришлось отчаянно драться там, где их застал неприятель.

– Как погиб князь Шуйский?

– Того не видел. Слышал, что в схватке с литовцами, которые пытались пленить его. Не дался им воевода. Предпочел смерть позорному плену. Как и братья Симеон и Федор Палецкие.

– А что же Плещеев? Его, как мне доложили, Радзивилл взял-таки в плен.

– Захарий был ранен и не мог оказать должного сопротивления.

Иван задумался, глядя на чертеж:

– Да. Радзивилл не просто так устроил засаду в этом месте. Других таких, пожалуй, просто нет. Он знал все. Что ж, Сигизмунд празднует победу. Пусть. Недолго ему радоваться.

Князь Серебряный проговорил:

– Государь, я жду твоего решения.

– Казни или милости?

– Да!

– Не за что мне казнить тебя, князь. Гибель войска Шуйского явилась результатом подлого предательства. Я найду этих продажных собак и покараю смертью. Ты же с князем Петром вооружи новобранцев и веди рать в Великие Луки. Там стоять до приказа. Сейчас Сигизмунд не решится на продолжение активных действий, но позже обязательно попытается отбить Полоцк. Тогда твоя рать будет весьма кстати, чтобы наказать Радзивилла или другого гетмана, которого польский король пошлет на крепость. Наладь сообщение с полоцким воеводой Петром Щенятевым. Ты все понял, князь?

– Да, государь.

– И еще один вопрос. Я слышал, будто гетман Радзивилл доставил тело князя Шуйского в Вильно для похорон с почестями. Это так?

– Я тоже только слышал об этом.

– Хорошо, ступай! Сегодня же с братом готовьте войска.

– Да, государь. – Василий Серебряный-Оболенский покинул царя.

Тут же появился Малюта Скуратов.

– Что проведал? – спросил его Иван.

– О планах зимнего похода знали немногие. Кроме тебя, государь, только несколько бояр. Среди них Репнин и родич его Юрий Кашин.

– Почему ты отмечаешь их? Есть и другие вельможи, которые были в курсе наших планов.

– Есть, – согласился Скуратов. – Да вот только эти другие не вели тайных переговоров с гетманом Хоткевичем.

– Что? – Иван помрачнел. – Репнин и Кашин общались с Хоткевичем?

– Не с ним напрямую, а с вельможами из свиты литовского посла.

– Есть доказательства?

– Да! Не менее трех человек могут подтвердить это, потому как были свидетелями тех переговоров.

– Что за люди?

– Из окружения боярина Репнина.

– Они что, сами пришли к тебе и рассказали о предательстве боярина?

– Нет, конечно. Пришлось надавить маленько.

– Пытками добыл улики?

– До того дело не дошло. Эти людишки испугались, как узнали о гибели войска князя Шуйского. Я только усилил их страх, предупредил, что за такое злодейство им придется отвечать по всей строгости вместе с боярином.

– Но как ты нашел этих людей?

– Так мои ребята допросили очень многих людей по всей Москве. Так и вышли на Репнина и Кашина.

– Оговора ты не допускаешь?

– Допускал, до тех пор пока под Тулой сторожевой отряд не перехватил гонца Репнина к князю Курбскому.

Государь невольно воскликнул:

– Что? Гонца? От Репнина к Курбскому?

– Да! Тот оказался неглупым малым. Не захотел в пыточной избе страдать по вине вельмож и выдал все, что боярин Репнин велел ему передать князю Курбскому.

– Ну!.. – В голосе царя прозвучали стальные нотки. – Что же Репнин велел передать Курбскому?

– Совсем немногое. Хоткевич узнал, что встреча наших дружин должна произойти у Орши, утром двадцать седьмого января. Все.

– Где этот гонец?

– Где ж ему быть, государь? В темнице.

– Я желаю его видеть!

– Сюда доставить или?..

Иван прервал Скуратова:

– Сюда! И немедля!

– Слушаюсь.

Малюта вышел из палат. Вернулся быстро. Мрачный.

– Что такое? – спросил царь. – Где гонец?

Скуратов выдохнул.

– Нету больше гонца. Удавился он. Хотя, скорее всего, придушили его в подвале.

– Кто?

– Кабы знать! Эх, хотел же я у себя его держать, но подумал, ты прогневаешься, обвинишь в самовольстве. А теперь что? Концы в воду. Как быстро враги следы заметают! У них повсюду есть свои людишки, даже в тюрьме. Что-то с этим делать надо, государь. Тебя сгубили бы, если бы не предусмотрительность матери твоей, великой княгини Елены.

– Так, значит! Творят, что и где хотят? – угрожающе проговорил царь. – Жизни свои сберечь желают, сгубив предательством тысячи доблестных ратников, дети которых остались сиротами! Псы шелудивые. Страх потеряли, в безнаказанность уверовали.

– По-моему, они больше рассчитывают на то, что суд оправдает их и преступление сойдет с рук. Думные бояре не дадут наказать предателей, потому как это удар по ним самим.

– Суд, говоришь, Малюта? А не будет никакого суда!

– Как это?

– Коли суд решает не по закону, а по выгоде, то это уже не суд. Карать теперь буду я. Всякому терпенью приходит конец. Приказываю завтра поутру схватить боярина Репнина, родича его Кашина и казнить их немедля, прилюдно!

– Слушаюсь, государь! Только как бы Боярская дума, членом которой является боярин Репнин, бучу не подняла?

– Поднимет, успокою! Всякому терпенью приходит конец. Я не желаю более выносить своевольство бояр. Да, тем самым я первым нарушаю закон, но готов держать ответ пред Господом Богом по всей строгости. По совести, по справедливости, предатели не должны уйти от заслуженной кары. Я не ищу тех, кто хотел отравить меня. Но пойти на поводу у бояр, которые встанут на защиту продажных тварей, не имею права. Потому как тогда я предам народ свой, детей, оставшихся без отцов, баб, лишившихся мужей из-за предательства бояр, не наказанных мной, все то, что по Божьему благословению обязан защищать, оберегать. Тому не бывать. Исполняй приказ, Малюта!

– Слушаюсь, государь!

Проводив Скуратова, царь долго и слезно молился. Никто не слышал его слов, обращенных к Богу, не знал, что творилось в душе первого царя великой Руси, вынужденного пойти на крайние меры во благо Отчизны и на погибель ее врагов.

Отстояв всенощную, боярин Михайло Репнин вышел из храма на улицу и тут же был схвачен стражниками Ивана Грозного. Он пытался сопротивляться, но силы были неравны. Вокруг собралась толпа.

Малюта пробрался к боярину чрез ряды стражи и крикнул тому в лицо:

– За сколько, пес, родину продал? – Скуратов вопил так, чтобы его слышали люди, столпившиеся у церкви. – Или думал, что тебе и твоим дружкам все обойдется? Никто не узнает, как вы, псы, передали литвинам план похода Шуйского и Серебряных? Золото очи затмило? Из-за него, проклятого, вы обрекли на смерть тысячи русских людей, оставили детей без отцов, жен без мужей. Да как у вас, собак, мысли о предательстве могли зародиться? За подлость надо платить. Ты сейчас получишь расчет за все, сотворенное тобой.

– Я ни в чем не виноват! – воскликнул князь Репнин, но его голос утонул в возмущенном крике толпы.

Блеснула сталь клинка, и окровавленный труп боярина упал на снег.

Малюта отдал приказ двум стражникам:

– Оставаться здесь! Пусть люди смотрят. Подойдут родственники, разрешите им забрать труп. Остальные за мной!

Отряд направился к подворью Юрия Ивановича Кашина, который тоже был казнен. Люди Малюты схватили и бросили в темницу и других вельмож, подозреваемых в государственной измене.

К обеду Малюта Скуратов явился к царю.

– Твой приказ исполнен, государь, собаки Михайло Репнин и Юрий Кашин казнены. Репнина зарубили сразу после всенощной.

– Надеюсь, Малюта, у тебя хватило ума не обагрять кровью изменников святой храм?

– Хватило, государь. Репнина казнили на улице, возле храма.

– Люди при том были?

– Те, кто приходил молиться. Немало народа видело гибель Репнина. Потом мы казнили и Кашина. Кого требовалось, определили в темницу для расследования.

Иван прошелся по палате.

– Я не должен был так поступать! Но разве предатели и бунтовщики оставили мне выбор? – Он повернулся к Скуратову: – Передай княжичу Ургину, чтобы за отцом послал. Пусть тот по пути посмотрит, что на Москве после казней делается. Ты же отправь людей во все концы города, чтобы поглядели да послушали, о чем говорит народ на улицах, а особо на боярских подворьях. Понял, Григорий? – Иван Грозный называл Скуратова то по имени, то по прозвищу.

Малюта склонился в поклоне.

– Да, государь, все понял.

– Ступай! Накажи не пускать ко мне никого, кроме Ургина, да, пожалуй, владыки.

– А супружницу?

– И ее не пускать! Ступай, сказал!

Ургин не заставил себя ждать.

Не прошло и часа, как он вошел, поклонился и сказал:

– Многих лет тебе, государь! Ты звал меня, я пришел.

– Здравствуй, Дмитрий, проходи, присаживайся.

Князь сел на лавку.

Иван спросил:

– Ты уже слышал о казни Репнина и Кашина?

– Об этом, государь, вся Москва говорит. Как ты наказывал, я послушал по пути разных людей.

– И о чем они говорят? Осуждают меня? Мол, судебник ввел, велел по закону преступников карать, а потом взял да самовольно расправился с неугодными?

– Люди чаще говорят, что так боярам и надо. Они творят, что хотят. Царь накажет их опалой, а потом прощает. Простой народ поддерживает тебя. Кое-где я слышал и чуть ли не призывы давить всех бояр. Без них, мол, на Руси лучше будет. Такие дела пресекать надо, государь. До добра они не доведут. А что сам-то такой мрачный? Не хворь ли опять душит тебя?

– Нет, Дмитрий, просто на душе тягостно. Но не мог я поступить иначе.

– Что сделано, то сделано. Измену прощать нельзя.

– Надо было бы вывести изменников на суд и уже там ломать сопротивление боярства. Но ты прав, что сделано, то сделано.

– Вельмож суду предашь?

– Нет. Посидят в темнице день-другой, узнают, что такое оковы да хлеб с водой, отпущу. Предъявлять им, конечно, есть что, но серьезно обвинить не удастся. Так зачем же держать их в заточении?

– Их хоть допрашивают?

– Да. Но пытки я запретил. И вообще, Дмитрий, все эти дознания в отношении отдельно взятых бояр, даже их казни, дела в корне не изменят. Притихнут вельможи на время, потом опять примутся за старое. Потому как новый порядок для них неприемлем. Не примут они то, что необходимо вводить на Руси, опять станут чинить заговоры. Нет, князь, как бы ни хотелось, но обычными мерами бояр не усмирить.

Ургин поинтересовался:

– Что ты задумал, государь?

– Ломать всю прежнюю систему управления на Руси.

– Как это?

– Над этим я сейчас крепко думаю.

– А мне чутье подсказывает, что ты уже все решил.

– Все не решишь, Дмитрий. Но давай пока не будем об этом.

– Как скажешь, государь.

Разговор Ивана Грозного с князем Ургиным продлился еще около часа. Потом Дмитрий отправился к себе на подворье, а к царю вошел Малюта Скуратов.

Его доклад мало чем отличался от того, что уже сказал князь Ургин. Казнь Репнина и Кашина, аресты вельмож вызвали в Москве разные настроения. Простой люд в большинстве своем приветствовал действия царя. На боярских и княжеских подворьях царила тягостная тревога. Никто не знал, как поведет себя дальше непреклонный царь. Кое-где вельможи начали готовиться к отъезду из Москвы.

Скуратов спросил:

– Следует ли, государь, препятствовать выезду бояр из столицы? Мы все дороги перекроем.

– Нет, – ответил Иван Васильевич. – Если желают, пусть едут.

– А мне тогда чего делать?

– Тебе? – Царь ненадолго задумался. – А ты, Малюта, собери-ка отчаянных людей, человек этак двадцать, да пошли их в леса.

– Зачем, государь?

– Чтобы нашли след разбойника Кудеяра. Или не знаешь, какой урон от него терпят наши люди?

– Знаю, но против Кудеяра надо выставлять целые дружины.

– Дружины есть, но ты знаешь, куда отправлять их? Где логово Кудеяра?

– Ага, понял. Надо отправить в лес лазутчиков, чтобы они прибивались к разбойничьим шайкам да искали этого Кудеяра.

– Наконец-то! Все, ступай. Ко мне никого не пускать, работы много. Да и сам не досаждай.

– Слушаюсь, государь. – Малюта поклонился и покинул палату.

Прошла зима, весна постепенно вступила в свои права. Грянули первые грозы, по-весеннему громкие, но скорые, дождливые. Зелень стала проступать на ветвях кустов и деревьев. Защебетали птицы. Природа проснулась от зимней спячки.

Вместе с весной в Москву из Юрьева прибыло неожиданное послание. В Литву бежал наместник Ливонии князь Курбский с верными слугами. Он укрылся в городе Волмере. Князь так спешил, что оставил в Юрьеве жену. Причиной торопливости было то, что где-то за неделю до побега Курбский получил из Москвы тайное послание. Друзья предупреждали его о том, что ему грозит опала, а то и смертная казнь.

Побег Курбского полностью подтвердил то, что он давно вел переговоры с Польшей и был причастен и к гибели войска Петра Шуйского. Московское боярство, быстро прознавшее о поступке высокопоставленного вельможи, ожидало массовых репрессий, ярости царя, арестов, казней, опалы.

Но Иван Грозный на удивление спокойно воспринял известие о бегстве воеводы. Он не думал предавать его смерти, в первую голову из-за прежних и значительных заслуг пред государством, несмотря даже на открытую измену.

Вскоре стали известны некоторые весьма интересные подробности бегства Курбского. Находясь в Юрьеве, он часто брал взаймы деньги в Печерском монастыре, а за границу явился с мешком золота. Монахи столько дать ему не могли, имение свое он не продавал, воеводской казны не тронул. Оставалось одно предположение, объяснявшее поведение князя. Его предательство было щедро оплачено золотом короля Польши.

Явившись за рубеж богатым человеком, Курбский почему-то практически тут же обратился к тем же монахам с просьбой о материальной помощи из-за весьма тяжелого финансового положения. Никто не мог понять, что это означало.

Царь и не желал понимать. Для него изменник просто перестал существовать.

Однако Курбский напомнил о себе, прислав «досадное» письмо со своим стремянным Василием Шибановым. Тот был доставлен в Москву и вручил царю послание своего господина. Шибанову предложили отречься от изменника и остаться в городе, но верный холоп заявил, что даже под пыткой этого не сделает, и громко восхвалял Курбского.

Иван забрал письмо, ушел в палату и там начал читать послание бывшего друга.

«Царю, Богом препрославленному и среди Православных всех светлее являющемуся, ныне же за грехи наши – ставшему супротивным, совесть имеющему прокаженную, какой не встретишь и у народов безбожных».

Иван усмехнулся.

– Долго же ты, Курбский, подбирал слова. Много же в тебе злобы накопилось. Но это только начало.

Далее Курбский обвинял царя во всех смертных грехах, в истреблении бояр, воевод, в крови мучеников в церквах, в отвержении бывших соратников.

«Какого только зла и гонений от тебя не претерпел! И каких бед и напастей на меня не обрушил! И каких грехов и измен не возвел на меня! А всех причиненных тобой различных бед по порядку не могу и исчислить, ибо множество их, и горем еще объята душа… И воздавал ты мне злом за добро мое и за любовь мою непримиримой ненавистью. И кровь моя, которую я, словно воду, проливал за тебя, обличает тебя перед Богом моим».

Царь покачал головой.

– О какой ненависти ты пишешь, Курбский? Уж не ты ли был возвеличен мной без меры за свои военные подвиги? Что ж, посмотрим, о чем пишешь дальше.

«Полки твои водил, и выступал с ними, и никакого тебе бесчестия не принес, одни лишь победы пресветлые с помощью ангела Господня одерживал для твоей же славы, и никогда полков твоих не обратил спиной к врагам, а напротив – преславно одолевал на похвалу тебе. И еще, царь, говорю тебе при этом: уже не увидишь, думаю, лица моего до дня Страшного суда. И не надейся, что я буду молчать обо всем: до последнего дня жизни моей буду беспрестанно со слезами обличать тебя… Не думай, царь, и не помышляй в заблуждении своем, что мы уже погибли и истреблены тобою без вины, и заточены, и изгнаны несправедливо, и не радуйся этому, гордясь, словно суетной победой… А письмишко это, слезами омоченное, во гроб с собою прикажу положить, перед тем как идти с тобой на суд Бога моего Иисуса. Аминь.

Писано в городе Волмере, владении государя моего короля Сигизмунда Августа, от которого надеюсь быть пожалован и утешен во всех печалях моих милостью его королевской, а особенно с помощью Божией».

Иван отложил свиток, встал из-за стола, прошелся по палате.

В дверях показался князь Ургин.

– Дозволь войти, государь?

– Дмитрий, ты кстати. Входи, конечно. Здравствуй, князь.

Ургин поклонился.

– Многих лет тебе, государь. Слышал, Андрей Курбский послание тебе через Ваську Шибанова переслал?

– Да вон оно на столе, хочешь, прочитай.

– А надо ли?

– Надо! Прочитай и скажи, что ты об этом думаешь.

Князь Ургин взял письмо, быстро прочитал его, бросил на стол и воскликнул:

– Как он мог написать такое, обвинить тебя в том, чего не было? О какой крови, пролитой в церквях, он пишет? О какой ненависти к нему? Напротив, ты одаривал его своей милостью более других. Да, было за что, тут спору нет, но выпячивать себя, будто он один добывал победу, проливал кровушку за отчизну!.. Не знаю, как все это назвать. Разве достойно князю, ратнику требовать себе милость за то, что должен был делать по обязанности, исполняя клятву, данную царю и Отечеству?

– Как видишь, Курбский считает, что достойно. Но ведь я ни в чем ему не отказывал. Он обиделся, что я оставил его наместником в Ливонии. Так этим следует гордиться. Ему ведь честь была оказана, а он!.. – Иван махнул рукой. – Изменник не желает признать того, что если бы я хотел казнить его или сурово наказать, то не дал бы убежать в Литву. Он не знает, что мне известно о его давних переговорах с Сигизмундом. Ладно. Суд Божий рассудит нас.

– И то верно.

– Но я отвечу ему.

Ургин посмотрел на царя.

– Почему, государь? Не по чину тебе оправдываться пред беглым князем.

– Ты думаешь, Курбский сам решил мне написать? Нет, он не таков. Сбежал за границу и ладно. Переписку со мной его надоумили начать новые хозяева. Возможно, сам Сигизмунд.

– Но зачем?

– Затем, Дмитрий, чтобы выставить меня пред Западом тираном, варваром, для которого главное в жизни власть, а с ней разгул и безграничное своеволие. Если я не отвечу, то письмо Курбского в ближайшее время наверняка разойдется по всей Европе. Мое молчание будет представлено как гордыня тирана либо как признание правоты князя. Поляки, а тем более Курбский не ждут от меня ответа. А я это сделаю, не оправдываясь, а объясняя правду и обличая ложь.

В палату вошел Малюта Скуратов, завидел Ургина, поклонился и попятился обратно на выход.

Иван Васильевич остановил его:

– Погоди, Малюта, чего тебе?

– Так я после зайду, как вы с князем разговор закончите.

– Проходи, не помешаешь!

– Слушаюсь.

Малюта по привычке вновь поклонился. Царь улыбнулся. В желании угодить царю Скуратову при дворе равных не было.

– С чем пришел, Малюта? Докладывай, не стесняясь!

– Узнал, что собака Курбский в письме своем обвиняет тебя, оскорбляет, грозится. Это так?

– Откуда проведал о содержимом послания?

– Так о нем по Москве вовсю разговор идет. Слухи как змеи расползаются по сторонам.

– Вот как? Кто-то позаботился о том, чтобы о тайном послании Курбского узнала вся Москва?

– Тут и думать нечего. Ясно, кто распускает слухи. Бояре, будь они прокляты, теперь величают бывшего князя и воеводу жертвой твоего, прости, царского произвола, страдальца за интересы русской знати.

– Это не ново. Не будь Курбского, бояре сделали бы жертвой другого представителя своего сословия. Вернулись бы к князю Старицкому, вспомнили бы Адашева с Сильвестром. Им ничего другого не остается, Малюта. На открытое противостояние со мной никто из вельмож не пойдет. Подленько покусывать – да, но противостоять – нет. Впрочем, недолго осталось им и кусаться.

Ургин вновь не без удивления взглянул на царя.

– Что же ты все-таки задумал, Иван Васильевич?

– Я же тебе уже говорил, князь. То, чего никогда на Руси не было. – Иван Васильевич повернулся к Скуратову. – Есть новости от твоих людей, отправленных в леса?

– Мало, но есть. Кое-кому удалось прибиться к шайкам разбойников. Покуда к мелким, в которых о Кудеяре только слыхали, дел же общих не имели. Но это только поначалу. Всему свое время. Выйдут мои люди на след Кудеяра.

– Следи за этим!

– Конечно, государь. – Малюта почесал затылок. – Позволь сказать, царь?

– Предложить чего-то хочешь?

– А ты как будто читаешь мысли.

– Так у тебя на лице все написано.

– Неужто?

– Говори, что хотел предложить.

Скуратов вздохнул.

– Не надо бы, государь, прощать Курбскому его подлую измену.

– А никто ему и не прощает.

– Я не о том. Необходимо его наказать, да так, чтобы другие бояре, замышляющие бегство к врагам, крепко призадумались бы.

– Продолжай!

– Думаю, надо схватить Курбского, доставить в Москву и казнить прилюдно, на лобном месте.

– Угу! Схватить, пытать, казнить?

– Да, государь. В этом ничего особо сложного нет. Васька Шибанов передал такое же послание печерским старцам. Но не только письмо, но и просьбу оказать помощь. Слышал я, будто литовцы обобрали его до нитки, лишили всего, золота в первую голову. Так вот, надо отправить в монастырь наших верных людей. Те передадут Курбскому, что помощь ему собрана, но потребуют, чтобы он сам за ней приехал. Не в Юрьев, в другое какое-то место. Курбский, нуждающийся в деньгах, явится куда надо. Взять его труда не составит, как и тайно переправить в Москву. Хотя можно нашего беглеца и в Волмере достать.

– Все сказал, Малюта?

– Да, государь! Отдай только приказ, и я лично брошу предателя к твоим ногам.

Иван Васильевич приблизился к Скуратову, тихо, вкрадчиво спросил:

– Ты кому служишь, Григорий Скуратов? Мне или Сигизмунду с нашими заговорщиками-боярами?

Малюта побледнел.

– Да что ты такое говоришь, государь? Конечно, только тебе.

– Тогда почему предлагаешь сделать то, что будет использоваться против меня?

– Прости, государь, но я не понимаю…

Царь прервал верного холопа:

– Сделай я по-твоему, и мои враги только возрадуются.

– Почему? – продолжал недоумевать обескураженный и напуганный Скуратов.

– Отвечай, Малюта, для чего, по-твоему, Сигизмунд сманивал к себе Курбского, воевавшего против него? У польского короля не хватает гетманов? Хватает. Один Радзивилл чего стоит. Король хотел завладеть его богатствами? Но он сам предлагал золото за измену. Так для чего?

– Не знаю, государь. – Скуратов опустил голову.

– А для того, Малюта, что Сигизмунд как раз и рассчитывает, что брехня Курбского на Западе вызовет у меня ярость, и я прикажу любым способом вернуть его для казни в Москву. Полякам нужен мученик, жертва тирана, русского царя. Но я не дам сделать из Курбского мученика. Мое оружие против него и тех, кто стоит за Курбского – не меч, но слово.

– Но тогда, государь, побег Курбского послужит примером для других бояр-изменников. Они вслед за ним понесут ноги на Запад.

– Ну и пусть бегут, коли им удастся. Чем меньше станет этих псов, тем чище будет на Руси. Однако сомневаюсь, что Сигизмунду нужны изменники. Разве что станут они бессловесными холопами да воеводами малых отрядов в войсках гетманов Радзивилла и Хоткевича.

– О том не подумал, государь, прости.

– Думать надо всегда, Малюта. На то тебе и дан Господом разум. Понял?

– Понял, государь.

– Ступай, предупреди княжича Ургина, пусть готовит небольшой отряд стражников. Поеду в Александровскую слободу. Надо писать ответ князю Курбскому.

– Слушаюсь, государь! – Скуратов вышел из палаты.

Иван Васильевич повернулся к князю Ургину:

– Видел советчика, Дмитрий?

– И видел, и слышал. То, что он предложил глупость, не беда. Главное, Малюта верен тебе. Таких людей беречь надо.

– Вот и я о том же. Проехаться со мной в слободу не желаешь?

– А нужен я там буду?

– Ты мне всегда нужен.

– Не раз слышал, благодарю за доверие. В Александровской слободе у тебя и без меня хлопот будет достаточно. Но коли прикажешь, поеду, только дай время собраться.

– Оставайся! Знаю, к тебе люди тянутся. Будут расспрашивать о письме Курбского. Тебе народ поверит, зная наши отношения и твою честность. Так что на Москве ты нужнее, а в слободе я не задержусь. Вернусь, встретимся.

– Да, государь. Позволь идти?

– Иди, князь. Да поможет тебе Бог.

– И тебе тоже.

Князь Ургин вернулся на свое подворье, а царь выехал в Александровскую слободу. Это было в июне 1564 года от Рождества Христова.

В слободе Иван в течение нескольких недель составлял ответ Курбскому. Наконец 5 июля он закончил это знаменитое послание. Под вечер царь еще раз перечитал его, понимая, что данное письмо будет читать не только князь, бежавший за границу.

Иван Васильевич ответил на все обвинения, предъявленные ему Курбским. Он уличал князя во лжи конкретными примерами, доказательно отрицал, что обагрял кровью церковные пороги, объяснял, что мучеников за веру на Руси нет, напоминал о милости и великом жаловании заслуженным людям.

Царь подробно описал собственные унижения и несчастья, которые испытал от бояр, оставшись сиротой. Это было хорошо известно Курбскому, но не людям, живущим на Западе. Поэтому он придал данному факту особое значение. Иван отметил давние отношения Курбского с Сигизмундом.

Государь ясно давал понять, что намерения Курбского бежать были ему известны. Он, учитывая прежние заслуги князя, по сути дела позволил тому уйти за границу, хотя имел все возможности не допустить этого. Русский царь показал польскому королю, что бегство Курбского не являлось каким-либо значительным событием для России.

Иван внимательно перечитал письмо, кое-где сделал последние пометки. Потом он переписал его набело, скрепил царской печатью и велел отправить в Юрьев для дальнейшей передачи Курбскому.

Бывший князь был полностью разоблачен. Он еще трижды отправлял русскому царю письма, полные злобы, но был скомпрометирован ответами Ивана Грозного и потерял интерес к словесной перепалке с царем. Это локальное дипломатическое сражение белый царь выиграл, но впереди были куда более масштабные и серьезные битвы с внутренними врагами, не желавшими сдавать своих позиций.

Курбский еще показал свою предательскую сущность. Будучи уже воеводой литовского войска, он попытался отбить Полоцк. Но это ему не удалось.

А положение Ивана Грозного становилось все сложнее. Наряду с происками внутренних врагов вновь проявилась внешняя угроза. На этот раз со стороны Крымского ханства.

Девлет-Гирей воспользовался сосредоточением основных сил русской армии в Прибалтике и тем, что на южной границе были оставлены только «легкие воеводы с малыми людьми». Он нарушил договор и вторгся на Рязанские земли, имея войско численностью более шестидесяти тысяч всадников.

Москва не успевала выставить полки против орды Девлет-Гирея, но помогла счастливая случайность. В это время в своем поместье на берегу реки Оки отдыхал боярин Алексей Данилович Басманов из рода Плещеевых. Он вернулся туда после взятия Полоцка.

Как только до него дошли известия о нашествии крымских татар, боярин тут же приказал привести в боевую готовность свое малочисленное войско и выслал навстречу противнику разведывательные отряды.

Потом он вызвал к себе сына:

– Федор, к Рязани идет огромное войско Девлет-Гирея. Судя по действиям татар, главный удар они хотят нанести со стороны реки Вожа. Оттуда, думаю, Девлет-Гирей развернет молниеносное наступление на Рязань, в первую голову на городские посады. Войск там кот наплакал. Да и у нас сил маловато, чтобы сорвать планы крымского хана. Поэтому давай-ка немедля, покуда враг не перекрыл дороги, отправляйся в Михайлов, к воеводе князю Федору Татеву. Объяснишь ему, какая обстановка складывается у Рязани. Надо, чтобы Татев немедля вывел свое войско сюда.

– Куда именно, отец? – спросил Федор.

– Глянь! – Боярин указал сыну на крупную карту Рязанского княжества, лежавшую на столе, провел условную линию по реке Вожа. – Вот сюда.

– Но, отец, вряд ли у Татева есть значительные силы, чтобы противостоять крымцам.

– Да, людей у него, как и у нас, немного. Но мы не можем допустить разорения Рязани проклятыми басурманами. Нам надо продержаться какое-то время. Гонца к царю я уже послал. Иван Васильевич направит нам помощь.

– Не поздно ли будет?

Отец взглянул на сына.

– Поздно будет, Федька, коли ты и дальше продолжишь пустые вопросы задавать, а не действовать.

– Я все понял, отец. Завтра войско из Михайлова придет сюда.

– Будь осторожен. Сторожевые отряды хана наверняка рыщут по всей округе.

Отправив сына в Михайлов, боярин Алексей Басманов выслал гонца в Рязань с предупреждением об опасности. Он предлагал оставить посады, закрыться за стенами и готовиться к его обороне. Сам же Басманов решил атаковать неприятеля у Вожи.

Девлет-Гирей не ожидал подобного развития событий. Малочисленные дружины боярина Алексея Басманова напали на передовые разъезды татар. Хан не имел сведений о силах непонятно откуда взявшегося русского войска. Он не решился на прямое столкновение и приказал повернуть основные силы для совершения обходного маневра.

Предотвратить прорыв татар к Рязани ратники Басманова физически не могли, да и не стремились к этому. Опытный воевода добился главного. Крымцам пришлось менять направление основного удара, а это не могло не сказаться на слаженности их дальнейших действий. На какое-то время Девлет-Гирей утерял управление войсками.

Дружины боярина вернулись в Рязань и заперлись за стенами. Руководство обороной города принял на себя сам Алексей Басманов при активном участии владыки Филофея. Ратники были грамотно распределены на стенах. В Рязани имелась артиллерия. Все это позволило защитникам города отбить первый, самый мощный штурм татар.

Девлет-Гирей пришел в бешенство. Он не жалел своих людей, посылал их на новые приступы. Рязань держалась. Горел посад, грохотали пушки. Татары волнами накатывали на валы и стены, но всякий раз вынуждены были отходить, неся значительные потери.

Немалую роль в этой битве сыграла смекалка Федора, сына боярина Басманова. Он понимал, что разведка Девлет-Гирея может узнать о малочисленности отряда князя Татева, спешившего к Рязани. Федор выслал вперед людей, которые под видом перебежчиков передавали татарам заведомо ложные сведения.

В частности, они сообщили крымцам о том, что Иван Грозный послал от Михайлова и Шацка малые отряды для проведения отвлекающего маневра. Тем временем царь якобы уже выслал из Москвы и ближайших вотчин крупные силы для удара по орде Девлет-Гирея с тыла. При этом каждый так называемый перебежчик говорил татарам совсем не то, что все остальные.

Отчаянное сопротивление рязанского гарнизона сыграло свою роль. Девлет-Гирей потерял управление шестидесятитысячным войском. Он не имел возможности штурмовать Рязань сразу всеми своими силами ввиду ее весьма удачного стратегического расположения. Сказалась противоречивость разведывательных данных. Хан не забывал, что русский царь был талантливым и решительным полководцем, способным нанести поражение любому противнику.

Все это заставило Девлет-Гирея снять осаду Рязани и начать отход. Этому способствовали и удары, которые стали наносить по врагу ратники Федора Татева. Войска крымского хана спешно отступали от Рязани.

Девлет-Гирей больше всего боялся попасть в блокаду русских дружин, которые не выпустили бы татар к Крыму. Он оставил у Вожи четырехтысячный отряд князя Мамая, который должен был прикрывать отход основных сил.

Алексей Басманов узнал об этом. Он не имел возможности догнать и разбить всю орду крымского хана, но решил атаковать отряд Мамая. Малые русские дружины напали на врага с фронта и флангов. Татары дрались недолго. Мамай был разбит наголову, более пятисот его воинов сдались в плен.

Это была общая победа Басманова и Федора Татева. Их немногочисленные войска остановили крымцев, не дали им прорваться в центральные области России. В этот момент русская армия не была готова к отпору с этого направления. Значение этой победы возросло на фоне неудач в Ливонии. Она была одержана именно тогда, когда Россия в ней остро нуждалась.

Иван Грозный по достоинству оценил заслуги боярина Басманова, его сына Федора и князя Татева. Михайловский воевода не жаждал каких-либо привилегий за свою ратную службу и вернулся с дружиной к себе. А вот судьба Алексея Даниловича Басманова сложилась иначе.

Он оказался на вершине славы. Царь благоволил ему, и Басманов занял высокое положение при дворе. Вместе с ним поднялся и весь его многочисленный род, в первую очередь, конечно же, старший сын Федор.

Слава пришла к Басманову в изрядном для того времени возрасте, в пятьдесят лет. Казалось бы, Алексея Даниловича ожидала почетная старость. Однако боярину Басманову еще предстояло сыграть в истории государства роль, сделавшую его знаменитым еще более. Уже не на поле брани.

Но не все в Москве радовались победе русского воинства под Рязанью. Вельможи, противостоявшие царю, продолжали вить паутины заговоров. За границу бежали несколько бояр, последовавших примеру Андрея Курбского.

Война затянулась. Продолжалось тайное, а где-то и открытое неповиновение бояр, затаивших злобу на царя за лишение былых привилегий. Все это требовало от Ивана Грозного решительных действий. Под угрозой оказывалось само существование России. Царь трезво и верно оценивал складывающуюся обстановку. Он готовился к решающей битве не с внешним, а в первую очередь с внутренним врагом, оппозиционным боярством.

28 декабря 1564 года царь позвал Дмитрия Ургина во дворец. После обеда князь вошел в царские палаты. Иван сидел в кресле сосредоточенный, мрачный.

– Долгих лет тебе, государь!

– И тебе здравствовать, князь!

– О чем думаешь?

– А разве не о чем? Я пригласил тебя, чтобы поделиться мыслями, попросить совета. Так получилось, что теперь мне полностью довериться некому.

– По-моему, ты усугубляешь положение. Народ, дворянство, воеводы да и многие бояре на твоей стороне.

– Знаю, Дмитрий, а все же довериться могу лишь единицам, тебе в первую голову.

Князь Ургин присел на лавку.

– Ты можешь во всем полностью положиться на меня, государь. Если желаешь высказаться, то я выслушаю тебя, смогу, то и совет дам. Я еще отцу твоему клялся служить тебе и слово не нарушу.

– Это известно давно и проверено не единожды. Но к делу. Дело в Москве, кое-где в уделах складывается так, что я вынужден принять решительные меры по наведению порядка в государстве, в зародыше пресечь всякие попытки внешних, а особенно внутренних врагов посеять на Руси смуту и хаос.

– Государь, поясни, что ты имеешь в виду?

Иван кивнул.

– Дмитрий, помнишь, я говорил тебе о скорых изменениях в жизни государства? О намерении сделать то, чего до сих пор на Руси не было?

– Помню. Как и то, что ты скрывал свои намерения. Мол, время еще не пришло.

– Теперь оно настало. Больше медлить нельзя. Мне стало достоверно известно, что мои тайные враги приступили к подготовке, если не к осуществлению попытки отстранения меня от власти.

Ургин удивленно посмотрел на царя.

– Но разве такое возможно, государь? Кто же позволит боярам сотворить подобный грех? Я уже говорил, за тебя…

Иван прервал Ургина:

– Да, помню, Дмитрий, народ, воеводы, дворяне за меня, но пока я жив.

– Что? – удивление Ургина возросло. – Ты предполагаешь, что бояре решатся на цареубийство?

– Я, князь, не предполагаю, а знаю их планы. Они хотят созвать собор, на котором мне будут предъявлены обвинения во всех смертных грехах. На этом соборе бояре могут потребовать от меня отречения от престола.

– Но это же переворот!

– Да, Дмитрий, переворот. Именно его и замышляют мои враги.

– Но кто подчинится решению этого собора? Бояре сами поднимут против себя народ.

– Ты удивишься, когда я скажу, кто все это замыслил.

– Бояре, кто же еще!

– Да, бояре, но при поддержке митрополита Афанасия.

– Не может быть.

– Это так, князь. Скажу больше, противники не исключают и моего убийства. Так случилось с благочестивой, любимой мной Анастасией. А народ? Дворяне? Всем моя смерть будет представлена как внезапная. Умер царь, скончался скоропалительно, ведь лежал уже на смертном одре. Тогда поднялся, на этот раз не встал. И что народ? Погорюет, поплачет, возможно, устроит кое-где волнения. Но это для бояр пустяки. Они добьются главного: уберут со своего пути царя, мешающего им править по старине, безгранично и своевольно.

Ургин покачал головой.

– Ты говоришь такое, что разум не воспринимает.

Иван неожиданно улыбнулся.

– Застращал я тебя, князь? Не волнуйся. Ничего не выйдет у изменников-бояр. Пока они будут собирать свой собор, я нанесу по ним такой удар, от которого им станет не до переворотов. Сейчас уже можно сказать тебе, что я думаю сделать. Настало то время, о котором я прежде говорил намеками.

– Я внимательно слушаю тебя, государь.

– Ты согласен с тем, что терпеть подобное положение больше нельзя?

– Согласен, – ответил Дмитрий.

– Так вот, князь, я долго думал, все тщательно взвешивал и принял, с моей точки зрения, единственно возможное для христианина решение. Русский народ должен сам определить, быть ли с царем или отвергнуть его, подчиниться боярам. Что на это скажешь?

Ургин вздохнул.

– Что сказать, царь? Ты мудрый человек, в твоих руках власть, данная Богом. Держать ее надо крепко. Но понимаешь ли ты, как сильно рискуешь, решившись на подобное дело? Вдруг враги узнают, что ты решил опередить их? Не предпримут ли они незамедлительных мер уже безо всякого лицемерия?

– Не успеют! Потому как в начале января я с семьей покину Москву, отъеду в Александровскую слободу и уже оттуда нанесу по ним удар.

– Ты оставишь Кремль? Стольный град?

– Да!

– А не назовет ли это враждебное тебе боярство отречением от престола?

– Отречения не будет. Власть остается при мне и со мной, если так можно сказать. Приказные люди, верные бояре тоже отбудут в слободу. А на Москве пусть народ решит, нужен им царь Иван или нет. Все планы врагов будут спутаны. Какой может быть собор без того человека, ради которого он созывался? Думаю, худо придется боярам-изменникам.

– Да, – протянул Ургин. – Русь такого действительно еще не видела.

– Может, ты предложишь что-нибудь другое?

– Нет! Потому как ты уже все решил, причем верно. Прознав про то, что к отъезду тебя, царя, вынудила ненавистная знать, народ, дворянство отвернется от бояр. Тем придется не обличать и обвинять, а оправдываться. Если на Москве не поднимется бунт.

– Здесь же останешься ты, другие верные мне люди. Вы не позволите разгореться бунту. Ну а если народ поднимется, то, значит, так угодно Богу.

– Позволь спросить, государь, а что ты будешь делать, получив поддержку народа, добившись смирения врагов, поставив точку в распрях внутри страны?

– Как что, князь? Править. Но не как прежде, а по-новому.

– И что это значит?

– Ты опять вынуждаешь меня ответить так же, как и раньше. Придет время, узнаешь первым.

– И на том спасибо. Что ж, поеду я, царь, к себе на подворье. Готовиться.

– К чему?

Ургин улыбнулся.

– К тому, государь, чего на Руси никогда не было.

Вечером 2 декабря в Кремле начали собираться люди, близкие к царю. Десятки саней заполнили площадь. Москвичи гадали, что бы все это значило. Домыслов было много, ответа же не находил никто.

Иван Грозный тщательно продумал выезд из Москвы, а также дальнейший путь в Александровскую слободу. В крупные повозки грузились драгоценности, казна, иконы, прочие святыни, особо почитаемые в Москве и хранившие христиан от бед.

Рано утром царь помолился в Успенском соборе. Потом большой обоз покинул Москву.

К Рождеству Иван Васильевич прибыл в Александровскую слободу, что в ста с лишним верстах от столицы. Отъезд царя вызвал в Москве страх. Народ не понимал, что происходит, и волновался. Слухи о том, что Иван Грозный оставил столицу, не желая больше править царством, заставили людей паниковать.

Все ждали, когда ситуация разъяснится, боялись и молились. Никто не был готов к такому повороту событий. Жизнь в Москве в то время словно остановилась.

3 января 1565 года в столицу были доставлены две грамоты. Одну из них, в которой Иван Васильевич описывал измены, заговоры, мятежи боярства, гонец Поливанов вручил митрополиту Афанасию. Другая же, адресованная московскому простонародью, купцам, тяглым людям, была зачитана на площади.

В ней Иван Васильевич тоже указывал на противодействие бояр и невозможность в таких условиях управлять государством. Он объявил, чтобы русские люди не сомневались в том, что гнева на них царь не держал. Он как бы спрашивал, желают ли московские люди и дальше служить ему.

В Москве тут же прекратились обычные занятия, лавки закрылись, площади опустели. Город взорвался народными сходками. Повсюду слышалось, мол, царь не оставил нас. Это изменники-бояре задумали сгубить Русь. Многим вельможам пришлось спешно покинуть столицу.

Народ волновался все больше. На улицах и площадях звучали уже другие речи. Русь гибнет! Кто будет защищать страну в войнах с иноплеменниками? Огромная толпа осадила подворье митрополита. Духовенство, бояре, стоявшие на стороне царя, приказные люди требовали от главы церкви, чтобы он умилостивил Ивана.

Кругом звучало одно: пусть царь правит как желает, казнит лиходеев и изменников, но не оставляет престол. Простолюдины, купцы, служивые люди выступали куда резче. Пусть царь только укажет на изменников, и мы сами истребим их.

Заговор против Ивана Грозного был сорван. Митрополит, поддерживающий изменников, вынужден был подчиниться требованиям народа. Афанасий собрался было сам ехать к царю, но совет, срочно собранный духовенством и оставшимся на Москве боярством, порешил, что митрополит должен остаться в Москве, находившейся в преддверии всенародного бунта. Главными послами к Ивану Грозному были избраны святитель Новгородский Пимен и архимандрит Чудовского монастыря Левкий.

За ними по своей воле отправились и другие епископы. За духовенством последовали вельможи, купцы, простой народ, дабы бить челом государю.

Иван Грозный и на этот раз полностью переиграл враждебное боярство. Ни о каком заговоре на ближайшее время теперь и речи быть не могло. Выслушав послов, а также остальных прибывших людей, Иван Васильевич выразил согласие остаться царем и торжественно вернулся в Москву. Тогда же был обнародован указ об истреблении лиходеев, затеявших заговор против помазанника Божьего.

Вся территория страны была поделена на земщину и опричнину, над которой Боярская дума власти не имеет. Учреждались особый опричный совет и войско.

Князья и бояре, не включенные в число опричников, но имеющие владения на этих землях, должны были быть высланы оттуда. Их владения подлежали конфискации. Взамен им предоставлялись поместья в других областях страны.

Иван Грозный впервые вводил прямое царское правление в отдельных, особо стратегически важных областях России, выделенных в опричнину. В этом и заключался удар царя по мятежным боярам, которые лишились своих вольностей. Начинался новый, особый период правления белого русского царя.