8
После знойных земель и договора с безволосыми ашкарами еще целых двенадцать дней мчалась Скуфь указанным долгим путем, меняя лошадей под седлами и направление. Ехали то на полунощь, то встречь солнцу или вовсе на полудень: заселивший эту землю кочевой народ уже обустроил пути и межи, отметив их камнями и знаками. И от того, что не кривой и извилистой была дорожка, Рапейские горы лишь обозначились на окоеме и никак не приближались.
Если дальше так ехать, то вряд ли поспеть к условленному с государем сроку.
Узрев желанные горы, Важдай подумал-подумал и поехал прямо, не послушав советов ашкарского вождя. Между тем степь кончилась, и вновь потянулись дубовые леса, березовые рощи на холмах, чистополье с высокими травами и звенящие прохладные реки небесного цвета – земли благодатные, но отчего-то безлюдные.
Проскакала Скуфь прямицей по этим местам совсем недолго, как заметила впереди верховой разъезд, поджидающий их на пути: три великих молодца на тяжелых, толстоногих, вороной масти конях. Вроде землепашцы, одеты в простые холщовые рубища, однако на них нашиты латы из воловьей кожи, а в ручищах по булаве – должно быть, стража порубежная. А на вид миролюбивые, веселые, и речь у них сарская. Спрашивают:
– Куда путь держите, чужеземцы?
– За горы идем, в Рапейское царство, – ответил Важдай.
Изумленная стража глаза выпучила:
– А на что вам рапеи?
– Сарский Владыка послал.
Тут молодцы аж подскочили в седлах:
– Сарский?!
– Сарский государь, именем Ураган.
– Вы что же, сары?!
– Мы сарская Скуфь! А вы кто будете?
– А мы – савры! – закричали стражники. – Про саров даже и не слыхали!
– Нас иногда тоже зовут саврами, – объяснил воевода. – На самом же деле мы сары.
– А ну, поехали к нашему князю!
Можно было бы ослушаться да идти своим путем, но Важдаю любопытно стало: оказывается, есть на свете еще люди, гордо называющие себя саврами. И хоть это неверно, да все равно любопытно: и речь одна и та же, и образом схожи, разве что эти беловолосые, как рапеи. В последние времена все, кто откололся от государства и стал жить сам по себе, и вспоминать не хотел, из каких племен пошел, и называют себя так, как их ромеи или греки кличут обидными прозвищами.
– Есть ли у вас девы на выданье? – спросил Важдай.
– Зачем вам?
– Да мы себе невест ищем.
– Дев у нас избыток!
– Ну тогда поехали!
Кони у порубежной стражи хоть и великие да мясистые, но резвости никакой нет, даже рысью не идут, только шагом. Ярый муж говорит молодцам: дескать, поехали быстрее, недосуг нам за вами волочиться, а молодцы говорят:
– Куда спешить-то? И так доедем.
Земля у этих савров добрая, кругом нивы вспаханы, посевы уже в пояс поднялись, на холмах селения виднеются и ветряные мельницы крыльями машут. Через малые реки мосты наведены, болота гатями вымощены, на развилках придорожные писаные камни стоят – посмотреть любо-дорого.
– Добрая у вас земля, – похвалил ярый муж. – Если такие же добрые девы, то посватаемся.
– Это как князь скажет, – отвечает стража.
Приехали к укрепленному частоколом и башнями граду. Стражники оставили Скуфь за воротами, сами же постучали и вовнутрь въехали. Витязи ждут-пождут, нет никого, хоть на ночлег станом становись.
Выходит наконец князь – детина в сажень ростом, беловолосый, молодой и тоже веселый, но медлительный, как и кони у них. Встал и глядит, улыбается.
– Вы что же, саврами называетесь?
– Нет, мы сары, – отвечает ему воевода.
– А откуда вы?
– Из Азарских степей.
– Землепашцы?
– Нет, мы кочевые.
– Потому и сарами прозываетесь. Мы с вами братья!
И далее стоит, глядит – и ни туда, ни сюда.
– Ты, князь, или к себе в гости зови, – говорит ему Важдай, – или уж пропусти через свои земли. Некогда нам стоять, след за Рапейские горы ехать, а они еще далеко.
– Как же вас ашкары через свои степи пропустили? – наконец спрашивает князь. – И даже лошадей не отняли?
– У нас с ними уговор. Не то что лошадей отнять, даже путь к рапеям указали.
– Если бы ашкары дорогу указали, вы бы к нам не попали.
– А мы прямо поехали!
– Кто прямо ездит, далее нашей земли не бывает.
– Давай тебе пошлину заплатим, если хочешь, и поедем.
– Погодите ехать, – отвечает князь. – Мы пошлин не берем. Тем паче вы и впрямь на нас похожи. Только отчего волосы у вас золотого цвета?
– Такие уж есть.
И опять стоит и смотрит – скуфские кони устали уж с ноги на ногу переступать.
– Скажи уж что-нибудь, князь, – поторопил ярый муж. – Или сами пойдем через твою страну.
– А вот любо мне испытать, нашей крови вы или нет, – говорит тогда князь. – Слезай с коня, воевода, на спинах потягаемся. Одолеешь меня – пропущу!
Было у саров такое состязание: становились спина к спине, брали друг друга сгибами локтей и кто кого от земли оторвет – испытывали, кто крепче на ней стоит. И у этих савров оказался такой же обычай, знать, и в самом деле братья.
Важдай спешился, взялись они друг за друга и давай тягаться. Князь на голову выше, в плечах пошире и тяжелее пуда на три, да в этом состязании иное дороже было – крепость и твердость сырой жилы. Считалось, если муж коня на спине поднять не может, забравшись под брюхо, то ему только с женой тягаться.
Повозились они час, другой, уж третий пошел, солнце на закат, ехать надо, а с князем никак не сладить. Тут уж один по одному народ собрался всякий – старики, пары, дети и девы; стоят веселые, смеются и своего князя подбадривают:
– Подыми! Подыми его, князь! Супротивник-то малый да рыжий!
Заметил ярый муж, девы у них высокие, статные, беловолосые – ну истинные рапейки! И Скуфь это же приметила и с дев глаз не сводит, забыла, что воевода состязается, что ехать надо. Важдаю никак нельзя было уступить, поднапрягся он да и оторвал князя от земли.
Соплеменники его закричали радостно:
– Верно, братья они! А что рыжие, так и ладно!
Воевода поставил соперника на ноги и отпустил.
– Ну, теперь мы дальше поедем!
– Куда же вы на ночь глядя? Не отпущу! Коль вы наши братья оказались, след пир устроить! Мы ведь жили здесь и думали, нет более никого нашей крови и обычаев!
И народ поддержал его:
– Заходите в город! Потчевать будем! Радость-то какая!
Скуфи только этого и надо было!
Тут выходят из ворот девы, одна другой краше, и выносят каравай хлеба, какой аратаи пекут, и плошку соли – видно, обычай у них такой. Кланяются, целомудренно опустив взоры, и говорят:
– Просим вкусить хлеб-соль и в гости к нам пожаловать.
Тут сердце Скуфи и вовсе размякло: за весь путь нигде так не встречали! Сразу видно, живут они по ветхим сарским обычаям! Только вот как сберечь их удалось, коли вокруг инородцы?
– Мои пастухи ваших лошадей попасут, – сказал князь. – А вас ждет званый пир!
Витязи расседлали и отдали лошадей отрокам, а сами вошли в город.
Хоромы в нем деревянные, добротные, на нынешние сарские похожи, даже коньки на кровлях такие же. Только ничем не украшены – видно, невелик достаток, а значит, жира не признают.
Гостеприимные хозяева уже костры разводят, скот режут, снедь всякую выносят, бочки выкатывают на площадь, и все так дружно, слаженно – поглядеть любо-дорого! Однако витязи смутились, ибо не зрели еще истинного сарского радушия, что в минувшие годы было на всех кочевых путях, когда и табуны, и скот, и сама земля с прочим имением считались общим и делились по совести.
Похоже, савры эти до сей поры ветхие обычаи сохранили.
Князь усадил ярого мужа с собой за стол, поднес деревянный кубок с медовой сурой и только тогда спрашивать стал – и прежде у саров так было заведено.
– Зачем же ты едешь за Рапейские горы?
Тут уж нечего было таить.
– Государь послал невест высватать у них.
И поведал, как ныне живут кочевые сары в степях и что Ураган замыслил.
– Знать, вы даже волосы себе позолотили, – сказал князь. – А я думаю, отчего вы рыжие стали? Нельзя с золота ни пить, ни пищу вкушать.
– Теперь мы это знаем. Вот и хотим вернуться к прежней жизни, да жить дружно, как вы.
– Кто же вам сказал, что у рапеев невесты есть?
– Есть или нет – не знаем, – отвечает Важдай. – Но была молва, они живут по законам Тарги, а девы их целомудренны и воинственны.
– Лживая молва! – Князь еще один кубок поднес. – Нет у рапеев невест. И сдается мне, самих рапеев нет.
– Как же так?
– За Рапейскими горами живут сколоты.
– Сколоты?!
Князь и сам усомнился.
– Трудно и разобрать кто. Себя сколотами называют, а посмотришь на них – неведомо, что за люди?
– Беловолосые?
– Беловолосые...
– Девы у них целомудренные?
– А их не видал никто.
– Знать, прячутся от чужих взоров.
– Говорят, прячутся...
– Это добро! А питаются водой, на которой солнце играет?
– Будто впрямь воду пьют. – Князь обнял Важдая по-братски. – Да на что они тебе, даже если сущи? Ты зрел наших дев?
– Славные у вас девы! – от души похвалил ярый муж. – Но больно кротки. Нам же след взять воинственных и отважных, ибо много у нас врагов, коим приходится противостоять. Государь прежде всего заботится о добром потомстве.
– Позри на наших малых чад! Доброе потомство?
А дети у савров и в самом деле крепыши, только медлительные.
– Доброе!
– На дев же не смотри, что кроткие, – говорит князь. – Это они при вас норова не выказывают. Понравились твои витязи. А так-то они резвые. Мы тут не спеша живем, воюем редко, да и то прежде не воевали, покуда ашкары в степи не пришли. Реки у нас медленные, лошади смирные. А куда нам торопиться? Девам же всегда более по нраву и кони борзые, и пары озорные. Эх, нам тоже бы недурно кровь освежить, да кругом инородцы. Дам каждому по невесте, дев у нас довольно. Творите вено и оставайтесь у нас.
– По нашему обычаю невесты избирают женихов. По любви и согласию.
– И у нас так же! Попируют витязи, попляшут с девами – будет любовь и согласие!
– Не можем мы остаться, брат, – сожалея, промолвил ярый муж. – Государь нас ждет. И ему невесту надобно, поскольку вдовец.
– Напрасно! – вздохнул князь. – Какой бойкий народ у нас получился бы!.. А ты ведь у рапеев невест не возьмешь! Зря только время потеряешь.
– Отчего же?
– Еще мой дед к ним лазутчиков засылал, – признался князь. – Тоже думал кровь освежить. Если они и впрямь сколоты, то значит, родственные и по нашим законам живут... Так у них тогда невесты наперечет были. Теперь, наверное, и вовсе.
– Пойду и сам изведаю.
– Добро, что ты упрямый, – одобрил он. – Зрю в тебе наш дух. Но ты знай, через наши земли к рапеям еще никто не проходил. Все здесь и оставались. Вождь ашкарских племен не зря тебе путь указал, чтоб ты нашу страну стороной обошел. Ты же не внял и прямицей двинулся. И теперь не знаю, выпущу тебя или нет.
Князь засмеялся и пошел в свой великий дом, называемый здесь черем, ибо кровля у него была о четырех скатах, коньки указывали на четыре стороны света и весь покрашен в черемный цвет.
Витязи же напировались, наплясались, а когда строгие братья взяли своих кротких сестер, по хоромам развели и гулять не с кем стало, вышли за городские ворота да собрались в круг возле ярого мужа. У всех жар в очах пламенеет.
Посмотрел на них ярый муж и спросил:
– Зрю, зачаровали вас девы савров?
– Ох, добрые девы! – Еще жарче загорелись глаза. – Не сыскать нам лучше, брат! У нас уж любовь и согласие! Не пойдем к рапеям! Давай здесь посватаем?
– Охлади сердца, Скуфь, – строго вымолвил Важдай. – Девы и впрямь всякому мужу на радость и счастье. Но не взять этих лебедиц нашему соколу.
– Отчего же? У нас и обычаи сходные, и нравы! И дев у них с великим избытком. Или князь противится?
– И князь не противится. Сам сказал – не ходите к рапеям, возьмите наших.
– Так что же?!.
– Коли возьмем, не будет нам обратного пути. Здесь придется остаться. А нас в своей земле государь ждет.
Огонь в очах вмиг и угас, ровно туча солнце накрыла.
– Твоя правда, брат, – сказала Скуфь. – Не поменяем своей чести на самых красных дев.
Ходили, ходили кругами, и снова:
– А может, передумает князь?
– Ложитесь-ка почивать, – велел воевода. – Утро вечера мудренее.
Сам завернулся в плащ, положил седло в изголовье, глаза закрыл, да не идет сон. Витязи тоже было повалились наземь, но не заснули и давай взад-вперед ходить, здешнюю землю ногами мерить – не дают сна и покоя беловолосые красавицы, так и стоят перед взорами! А мысли у них такие громкие, что и глухому слышны, и мертвого восстать принуждают.
И думают они все одну думу, ибо побратались в дружине, слились в единого витязя. Покуда ночь на дворе, думают, а здешние сары спят крепко, вкусив хмельной медовой суры, выкрадем себе дев, коих приглядели, сядем на борзых коней да и умчимся. Городские ворота стоят нараспашку, хоромы не запирают, и стражи никакой. А мужи здесь медлительные, лошади у них не резвые – когда спохватятся, уж не догонят сразу. Ну а следом пойдут, так у них на пути ашкары встанут, если им своих коней отдать.
Вот ведь какие чумные мысли приходят, когда увидишь в очах чужой девы любовь и согласие, когда зрит око, да зуб неймет! И нравы тогда нипочем, и обычаи – как будто ни стыда, ни совести, ни разума нет!
Но именно в этот миг даже самого непричастного человека слышат боги!
Наутро князь вышел из своих черемных хором, позрел на витязей и говорит:
– Всю ночь я не спал и думу думал, как нам по-братски расстаться, коли по-доброму встретились. И надоумили меня боги дать вам невест и отпустить с миром.
Боевой победный клич, будто гром, прокатился в небе, и с кровли черема дранка брызнула.
– Ур-ра!
Услышали боги!
– Бывает, мы своих дев за инородцев отдаем, – признался щедрый князь. – Когда своих женихов недостает. Уж лучше за вас выдать!
А девы того и ждали, и созывать не пришлось, сами сбежались на площадь со всех концов, и начался оглас.
У кочевых саров по обычаю после выбора невеста берет жениха за руку, подводит к своим родителям и говорит:
– Вот мой суженый-ряженый. Хочу с ним вено творить!
Здесь же по-иному было: дева огласит витязя, сама же идет не к отцу и матери – к князю и просит у него дать ей зерна для разживы. А он отвечает:
– Поди в черем, там и получишь.
И так всех в свои хоромы отправляет – видно, у землепашцев савров обычай такой.
Важдай вчера на пиру не присматривал девы, сидя с князем, и только в сей час взором избрал деву, переглянулся с ней раз да другой – она и огласила ярого мужа, и со всеми пошла в черем. А он свое думает, мол, дева эта настолько красна, что непременно государю по нраву станет. Ураган возьмет ее за себя, а ему Обаву в награду отдаст, как и условились.
Князь рядом с воеводой стоял и, когда половину витязей огласили, говорит ему:
– Я пойду семя на разживу давать. А как оглас свершится, родители невест бочки с сурой выкатят и угощать станут. Вы уж повеселитесь всласть!
И удалился в свой черем за высоким заплотом.
А оглас без него быстрее пошел. Чем меньше оставалось женихов, тем скорее избирали их невесты – дев-то числом больше, и каждой хотелось за чужеземца пойти. Долго не присматривались к своим суженым, одна за одной выходят, взоры потуплены, и который витязь оказался на пути, того и оглашают, да бегом в черем. Женихи и запомнить не успевали, которая кому дева досталась, но особо тем не тяготились, ибо они такие искусные чаровницы – на любую глянешь, и вот уж трепещет истосковавшаяся душа.
Когда завершился выбор, родители невест и в самом деле выкатили бочки и стали творить сватьё – обряд схождения родов, точно такой же, как и у кочевых саров: наполняют братину хмельной сурой и пьют из нее, пуская по кругу. Поскольку у витязей не было здесь родственников, то каждый в одиночку со всем родом сходился и пил за отца, мать, братьев и сестер, возглашая их имена – не сироты же, не изгои, а именитые сары. И все скоро захмелели да в хороводный пляс пошли, обнявшись с новой родней.
Но дев что-то все нет и нет, а уж смеркается. Веселится Скуфь, а сама на черем поглядывает – очень уж хочется к суженой хотя бы прикоснуться ненароком или за ручку взять. А уж если приобнять в хороводе, так и вовсе счастье!
Ярый муж поплясал в круге да и спрашивает у отца невесты:
– Сколько еще ваш князь будет зерно девам давать?
– Пожалуй, к завтрашнему утру управится, – отвечает тот. – Эвон сколь невест у нас в один день!
Важдай такого обычая не знал и потому думает, долго ли каждой по горсти семян насыпать, даже если пять сот горстей – ну, час, от силы, два. И спрашивает:
– Нельзя ли скорее?
– Да ведь долгий обряд. А что, у вас нет такого?
– У нас зерна невестам не дают, – говорит воевода. – Мы земли не пашем.
– Как же тогда девы вено творят без разживы?
– Дойную кобылицу дарят.
– У нас прежде князь своим семенем делится. Таков обычай. Ведь и впрямь, какое первое зерно бросишь в землю, таков и урожай будет.
Воеводе любопытно стало. Отделился он от пира и стороной, стороной да на княжеский двор, чтоб самому взглянуть на землепашеский обычай. Перемахнул он заплот, затаился: князя нигде не видать, во дворе только девы стоят, радостные, так веселятся. Одно слово, невесты!
Проник он к черему, в одно окно заглянул, во второе – в палатах тоже везде девы.
Забрался на гульбище и посмотрел в окно опочивальни...
Там же князь обряд справляет, и довольно притомился, словно и впрямь землю пашет – вспотел, рубаха к телу льнет.
Войдет к нему невеста, постелет холстинку, поднимет подол, закрывши голову, и ложится на ложе. Князь осыплет лоно горстью зерна, потом воскладывается на деву и совокупляется, приговаривая:
– Вспашу твою пашенку и семенем своим засею. А ты с суженым пожнешь добрый урожай!
Дева потом встает, благодарит, берет с ложа холстинку окровавленную, щепоть зерна и уходит. На ее место тотчас другая приходит, и все сначала.
Позрел на это Важдай, кое-как сладил с собой, вспомнив, что след уважать чужие нравы и обычаи. Спустился он с гульбища и пошел, кляня себя, что не послушал ашкарского вождя и прямо поехал.
А на площади пир горой! Радуется и веселится Скуфь, не ведая, что в тот час творит князь с их невестами. Взметнул он бич да щелкнул над головами пирующих. Витязи же хмельные, так сразу и не уразумели, почему ярый муж за бич взялся, кричат:
– Отчего ты не радуешься, брат? Испей суры с нами!
Тогда он поднял турий рог и затрубил тревогу. Тут Скуфь вмиг протрезвела, ничего не поймет, но и ничего не спрашивает. Поскольку сарские кони сами прибежали на тревожный зов, то заседлали их и сели верхом.
Родственники невест всполошились, руками замахали:
– Эй, куда же вы?
– Не по нраву ваш обычай, – сказал им воевода. – Мы сами и вспахали бы свои нивы, и засеяли!
Тут земледельцы взбеленились, за оружием побежали, стали коней своих ловить, но покуда, хмельные, канителились, Скуфь уже далеко была.
* * *
Послушав своего воеводу, омрачились витязи и весь путь к Рапейским горам ехали хмурыми – трава увядала под их взорами, у дойных кобылиц молоко присыхало. Терпелив к чужим обычаям только тот народ, кто крепко держится за свои, но тут будто два ветра столкнулись да скрутились в гневный смерч. Претило сарам брать подобных невест, ибо в то время многие народы еще ведали, что муж, совокупляясь с девой, порочит ее, то есть влагает вместе с семенем и материнский рок, как влагают закваску в новый сосуд, дабы выбродила сура.
А какова закваска, таков и хмель, потому и брали замуж непорочных дев, чтобы свой род продлить, но не чужой.
И более всего было жаль обретенных и утраченных невест, которые подобно лиху все еще стояли перед взорами, и уж не манили неведомые рапейские девы.
Но встречный ветер и дорога скоро развеяли и растрясли печаль, и сморгнулось лихо, будто сор из ока.
Не такими и высокими показались Рапейские горы, но через них и в самом деле не было ни дорог, ни троп – один камень повсюду да густые леса, только привыкшие к ровной степи конские и свои ноги ломать.
День шли, ведя коней в поводу, другой и третий, делая затесы на могучих деревах, чтоб найти потом обратный путь. А горный хребет как стоял на окоеме, так и стоит, ничуть не приближается. Кое-как добрались до скального перевала и как посмотрели оттуда на страну рапеев, которая вроде бы за горами лежала, так и поняли, отчего никто назад не возвращается: насколько зрело око – дремучие леса, каменные останцы и не то что таможни или порубежной стражи, ни единого селения, ни дымка, и только орлы в небе кружат.
За всю жизнь эту синюю даль не пройти, не проехать! Да делать нечего, попили кобыльего молока и ступили с Рапейских гор под сень дерев.
Еще целую неделю то ехали, то пешими шли, покуда не узрели порубежный рапейский знак на высокой скале – высеченный в камне грозный лик бога Ра. Как полагается, витязи спешились, воздали ему жертвы жиром и отправились искать города и селения. Едут, смотрят, а у рапеев ни пастбищ, ни пахотных земель, ни прочих промыслов, дабы хлеб насущный добывать. Кругом один камень да болотистые леса в долинах, где рыщут непуганые дикие звери. Едут и думают, гадают про себя, мол, вождь ашкаров не зря говорил, будто жители загорной страны не сущи, ибо питаются и живут лучами солнца, отраженными на воде. А знать, скорее всего они бесплотны, и потому рапеев и увидеть-то невозможно, даже если мимо пройдешь.
И коли так, то зря Скуфь рыщет по горам и лесам: даже если и отыщешь рапеек, на что такие бестелесные невесты?
Нашли они реку, бегущую с гор, и поехали вверх по течению, полагая, что рапеи должны жить по берегам, возле своей пищи. Три дня скоро поднимались, до самого горного истока дошли, и тут встретилось им несколько причудливых селений. Дома у рапеев рубленые и поставлены в круг, так что посередине образуется площадь, а с тыльной стороны все глухие стены смыкаются и получается одна крепостная стена. И ворота, выходящие на восток, есть, однако открыты настежь и в селении даже стражи нет – заходи и бери что хочешь. В каждом жилище есть камелек, который топится изнутри, а дым выходит наружу, поэтому стены чистые и вокруг светло, хотя окон всего по два. Одно, крохотное, глядит на площадь и заделано настоящим хрусталем, а второе, большое и открытое, направлено на восток. И там, куда падают солнечные лучи, стоит плоская медная чаша, которая так начищена, что отражает свет и рассеивает его по всему дому. На полках глиняная посуда, у входа железные заступы и обушки, по обе стороны от камелька – постели из свежей травы.
И коль суще все это, знать, рапеи не призраки бесплотные, а вполне телесные люди, ибо носят одежды, едят, пьют, спят и трудятся.
Но при этом ни души вокруг! Только рогатые звери возле селений пасутся и к себе подпускают так близко, что рукой можно погладить, словно и не дикие вовсе.
Должно быть, люди поспешно бежали, ибо на площадях, где стояли жертвенные алтари, еще пепел в кострищах был горячим. Важдай всякий раз высылал разъезд, но сколько бы он ни рыскал по округе, даже следа человеческого не находил.
Тогда Скуфь по другому истоку вниз спустилась и пошла вдоль реки через всю страну рапеев, но куда ни придет, везде брошенные селения, незримые и неуловимые люди вроде бы только что были и ушли неведомо куда. А некоторые давно пожжены и уже травой заросли: видно, и здесь случаются войны.
Где же сыскать дев из воинственного племени, если весь народ бежит, бросая укрепленные деревни и не оказывая сопротивления?
И вот на семнадцатый день блуждания в недрах рапейских лесных земель обнаружили витязи целый каменный город, и тоже все ворота открыты. Заглянули они и вдруг видят, женщина на улице мелькнула! Одежды белые, а волосы – чистое серебро!
В тот же час Скуфь въехала в ворота, однако дома и улицы пусты, а на алтаре огонь горит. Возле него и увидели рапейку, скорее поспешили на площадь, но оказалось, это сморщенная древняя старуха с седыми непокрытыми волосами.
Однако и ей обрадовалась Скуфь, тотчас спешилась, пустила коней пастись, а сама вошла в город, взглянуть на первую рапейку, ибо никто из ныне живущих саров и даже бывших по соседству землепашенных саров и ашкаров этих людей не видывал. Старухи же у всех народов на одно лицо – седая, морщинистая и пятнистая от времени, стоит возле алтаря, опершись на клюку, и будто ничего не замечает.
Важдай оружие с себя снял, поближе подошел.
– Скажи, мать, – у саров так принято было обращаться к пожилым женщинам, – куда же ушли все люди? Мы с добром пришли, а мечи у нас потому, что путь к вам далек, через многие земли.
А она молчит, словно глухая и слепая, но зрачки в глазах вроде бы живые. Между тем солнце село, а из-за гор грозовая туча наползла, вот-вот разродится...
– Мы хотим взять от вас невест, – продолжал ярый муж. – Позови своего государя или князя, я говорить с ним буду.
Старуха все слышала и речь понимала, взглянула кротко на незваного гостя и застучала клюкой к одному из домов. На пороге обернулась, посмотрела в предгрозовое небо и скрылась.
Тут Скуфь вдохновилась, думая, что она звать пошла, стоит на площади и ждет. Время же идет, гром загремел, а старухи все нет, и тогда Важдай сам вошел в тот дом, все углы обшарил, всюду заглянул – пусто! И никакого потайного хода нет...
С грозой же и ливень начался, и тогда, утомленные дорогой и незнаемым в степи гнусом, витязи разошлись по домам и легли спать, завернувшись в меховые плащи. Воевода стражу за воротами выставил и тоже прилег, но едва закрыл глаза, как сквозь раскаты грома услышал тревожный голос турьего рога.
Скуфь выскочила под дождь, а ворота снаружи закрыты наглухо: видно, все рапейские селения были не крепостями, а западнями, чтоб заманивать и ловить супостата.
Важдай поднялся на стену и в зареве частых молний узрел, что стоит за ней рапейское пешее войско в бронзовых латах, такие же шлемы на головах поблескивают, и сами тоже будто из меди – тяжелые, грозные.
Откуда и взялись, если сарскую чуткую стражу врасплох захватили?
Дабы показать, что с миром пришли, ярый муж велел оставить оружие, снять доспехи и встать на стены. Наутро же, когда совсем рассвело, увидела Скуфь, как рапеи бочки со смолой подкатывают, город поджечь вздумали: должно быть, не в первый раз они воюют так с неприятелем, ибо сарам встречались уже старые пожарища.
Витязи, глядя на эти приготовления, не дрогнули, а дождались восхода, поклонились и запели песнь солнцу, однако рапеи не вняли и этому.
– Не досталось нам невест от землепашенных саров, а от этого народа достанется смерть принять, – сказал воевода своим витязям. – Коли таков наш рок, не дрогнем же и примем его, как подобает, с честью и мужеством.
– Любо, ярый муж! – стройно отозвалась Скуфь.
Важдай не стал ждать, когда подожгут, безоружным спустился со стены, а его тут же схватили и подвели к воеводе.
– Если ты предводитель этих людей, ступай назад, – сказал тот. – И умри с ними.
– Мы пришли не умирать, а свататься, – ответил ярый муж. – Мы сары, ваши родственники!
– Народа такого более не существует.
– Но вот же мы перед тобой!
Рапейский воевода заговорил жестко:
– Вы жалкие потомки тех, кто погряз в жиру и утратил волю. Вы достойны смерти на жертвенном огне, а не женитьбы на наших девах.
– Наш государь хочет возродить былую славу саров и жить по законам Тарги. Ныне у него на исходе роковой срок, поэтому и послал в ваши земли, чтобы взять ему невесту и нам. И освежить кровь.
Пьющий солнце был неумолим.
– В ваших жилах течет жирная и густая кровь. Освежить ее можно лишь огнем, ибо нельзя порченой кровью пачкать землю. Бог Ра будет доволен жертвой.
Важдай печально оглянулся назад, где на стенах плотно стояла Скуфь.
– Пожалей город, воевода! Выпусти нас и казни в поле.
– Вы осквернили его. И мы построим новый. – Голос его звучал, как медное било. – Ступай и прими смерть достойно, если посмел назвать себя саром.
– Ну что же, пусть живут на земле одни рапеи!
Ярый муж развернулся и пошел к стене, откуда свисала веревка. Витязи не могли слышать, о чем он говорил с воеводой, однако по тому, как закованные в медь воины поливали смолой стены, догадывались, что их ждет.
Важдай уже взялся за канат, когда один из воинов положил ему руку на плечо:
– Иди за мной!
И отвел его к каменному останцу, у подножия которого одиноко сидел светловолосый и нежный юноша, более похожий на деву. Судя по его белым льняным одеждам и серебряному оплечью, усыпанному самоцветами, это был высокородный рапей, возможно, сын государя, а то и сам государь. И голос у него был негромкий и мягкий.
– Я Владыка этой земли, – представился он. – Мое имя – Сколот. Слышал ли ты обо мне?
– Нет, государь, никто не называл твоего имени в нашей стране. И никто допрежь не бывал здесь, ибо не было пути.
– Ты утверждаешь, что привел к нам саров? – спросил государь.
Воин, сопровождавший ярого мужа, безбоязненно удалился, оставив их один на один.
– Со мной пришла сарская Скуфь.
В его речи послышалась юношеская грусть:
– Твои слова ласкают мне слух, а поведение достойно Скуфи... Нам одиноко жить за этими горами, но мы все равно никого к себе не впускаем. Мы хотим, чтобы о нас все забыли и чтобы мы никого не помнили.
– В Сарском государстве о вас знают. Поэтому и пришли сюда.
– А как называют?
– Рапеями.
– Да, мы пьем живую воду, освещенную солнцем, но у моего народа иное имя – сколоты. Знают ли о сколотах?
– Только из преданий, – признался Важдай. – Молва была, вы ушли из степей и где-то сгинули.
– Вы еще помните ветхие предания?
– Есть сары, которые помнят. Но желтый жир гасит свет памяти.
– Добро, что ты чувствуешь это, – похвалил Сколот. – Но все равно не спасешься от смерти. Вы пришли к нам в наш священный праздник Страж, день солнцестояния. Всякий чужеземец, кто является к нам в этот день, приносится в жертву.
Воевода оглянулся на городскую стену, где ждала своей участи Скуфь, и пожал могучими плечами.
– Коли по року так заповедано, станем вашей жертвой. Все равно когда-нибудь придет роковой час. И лучше в огне сгореть, чем лежать где-нито на бранном поле.
Государь рапеев взглянул пристально.
– Ты можешь выслушать меня?
– Я всегда готов слушать то, что мне неведомо.
– И даже на пороге мучительной смерти?
– А умирать легче, – весело сказал Важдай, – когда знаешь, за что и почему.
– Все прошлое время мы составляли один народ. – Сколот указал на камень, предлагая сесть. – Сары были земным творением, а сколоты – порождением солнца, детьми Тарбиты и бога Ра. Мы составляли единое целое и не могли жить друг без друга и земных законов Тарги. Вы всегда были воинами, вкушали земную пищу и носили черные одежды, а мы – жрецами богов и питались только его светом и солью, если тучи закрывали небо. Две тысячи лет назад случилось то, что и сейчас. Сары приносили из походов золото, дабы мы жертвовали его солнцу. Но жир, земное воплощение Ра, так ярко светился, что твои предки стали оставлять его себе. Они меняли золото на хороших лошадей и рабов, дабы облегчить суровую жизнь. И не заметили, как он проник в кровь и сделал ее густой и сладкой, как мед. Тогда мы ушли из теплых степей за эти холодные горы.
Важдай выслушал Сколота и воспрянул:
– Теперь нам нужно вновь соединиться! Мы возьмем у вас невесту нашему государю Урагану и каждому витязю Скуфи. И вновь породнимся, а уже наши дети и внуки вернут прошлое единство!
– Не вернут. – Юный голос превратился в голос зрелого мужа. – Живя в разных странах, мы разорвали плоть народа и забыли имя друг друга. Не только сары, отягощенные жиром, не способны продлить свой род, но и мы стали иными. Защищая свою землю, сколоты вынуждены становиться воинами, и ты видел мои медные рати. А ратнику приходится вкушать земную пищу, чтобы иметь силу для сражений. И теперь у нас рождаются воины и очень редко девы – всего одна на тысячу мужчин. Даже мне, государю, пока еще нет невесты. Но если я принесу вас в жертву, бог узрит мои устремления, и родится дева...
Тут Владыка сколотов опечалился и замолчал, а ярый муж встал.
– Что же, тогда позволь уйти, государь?
– Куда ты пойдешь?
– Разделю участь Скуфи.
– Добро, я отпускаю тебя. Ступай в свою страну и забудь дорогу к нам. А воинов твоих предам огню.
– Мне и с витязями нет пути в свои земли, – проговорил Важдай, – одному и подавно. А изгоями мы быть не желаем. Уж лучше на огонь...
Государь встал.
– Вижу волю истинного сара, – промолвил он и сделал знак рукой. – Добро, я вас всех принесу в жертву. Не могу оставить в живых, ибо вы открыли к нам путь, который мы тщательно стережем. За вами придут другие, и мы погибнем. Но прежде чем воздать богу, хочу, чтобы ты воздал мне и разделил со мной хлеб-соль. У нас таков обычай.
Он отвернул в сторону камень, на коем сидел, и повел Важдая по темным подземельям...
