10

Испили витязи хмельной суры, порезвились, потягались с сивером, воссев на борзых сарских кобылиц, и будто выветрился хмель обид и поражений.

– Что, братья, не станем терять время понапрасну, – сказал ярый муж. – Поедем искать счастье государю.

– Куда же мы поедем? – спрашивают они. – Если бы знать, где эта Чаяна, какого роду-племени и из какой земли. След бы спросить у государя, но ведь во гневе был Ураган, думал, смеемся над ним.

– Так поедем сейчас к нему и спросим, – решил Важдай. – Если коней нам прислал, сурой напоил и просил вернуться, знать, отрезвел от обиды.

Поскакали они вдогон кочевья, но едва реку вброд перешли, как узрели на кочевом следу брошенную омуженку. Важдай взял ее на руки и взъярился:

– Эх, государь! Себе деву не взял, мне не отдал и убил, чтоб никому не досталась! И правы будут старцы, коль заточат тебя в каменную вежу!

Скуфь спешилась, встала в скорбный круг и глядит горько.

– И верно, не по правде поступил Ураган.

– Не по совести.

– Зачем деву извел?

– Сколько б счастья принесла она избраннику своему.

– Сколько б детей нарожала...

– Мы даже имени ее не знаем, чтоб схоронить и начертать на камне.

– Что станем делать, Важдай? Земле предадим, как воинственную деву, чтоб Тарге служила, или огню, дабы унеслась в небесный Ирий Тарбиты? Как омуженок хоронят? Как жен или как мужей?

Ярый муж воззрился в лик девы, и почудилось ему, будто дрожат ее веки и разглаживаются скорбные, мертвящие складки у глаз и сжатые синие губы наливаются алым.

– Постойте, братья, хоронить ее, – сказал он. – Чудится, оживает дева!

В тот же час тело ее вздрогнуло, налилось упругой жизнью, омуженка потянулась, открыла очи и глубоко вздохнула.

А Скуфь выдохнула:

– Жива!

Воевода же возрадовался, прижал ее к груди, но дева вырвалась из рук и на ноги встала.

– По какому праву ты меня к сердцу прижимаешь, как жену свою? – спросила строго.

– Да ведь ты мертвая была!

– Ты прежде приручи меня и обуздай, а потом на руки бери. Вот если бы я тебя огласила женихом!

– Ты же хотела огласить?

– Хотела, да ты вздумал показать меня своему государю!

– Добра ему желал, – повинился Важдай. – Готов был за Урагана жизнь свою положить, чтоб осчастливился. А он убил тебя.

– Не вините государя, – заявила дева. – Он хоть и ненавидит племя мати, но не убивал меня.

– Знать, тебя стражник засек?

– Я ему обнаженной показалась, так махнул кнутом, да промахнулся. А одежду мою потом взял, не испугался. Одно слово – изгой.

– Как же твое имя? – ласково спросил ярый муж.

– Мерцана мне имя, – не сразу ответила она. – Еще ни один муж не спрашивал, как меня зовут. По нашему обычаю мы называем свои имена мужчинам только на праздник Купалы.

– А ты и впрямь омуженка?

– Я дева народа мати! – с гордостью произнесла она. – И не смейте называть омуженкой! Лучше дайте мне одежду и шелковую нить.

Витязи дали ей свою одежду и спрашивают:

– Зачем тебе шелковая нить?

– Сейчас узнаете!

Суконным покровом плаща она начистила латы на груди Важдая, после чего взяла нить, смочила ее слюной и, глядясь будто в зерцало, стала накручивать на нее да рвать юношеский пух, что рос на щеках и подбородке. Минуты не прошло, а лик ее так преобразился, что витязи взоров отвести не могут.

– Ну что смотрите? – рассердилась Мерцана. – Нарвите мне травы кровохлебки!

Витязи тотчас нашли этой травы, а Важдай поднес деве и спрашивает:

– Кто же тогда голову тебе уязвил?

– Сама рассекла!

Тут Скуфь друг на друга позрела, потом на деву. А она положила траву в рану и волосами оплела.

– Зачем же было себя калечить?

– Затем, витязи, чтоб государь меня мертвой нашел и на свой стан привез.

– Да ведь я сам мог тебя привезти живую! – воскликнул ярый муж. – И Урагану показать!

– Тогда бы государь прогнал тебя вместе со мной в тот же час, – сказала Мерцана. – И я бы никогда не узнала, какими стали нынешние сары, каковы у них нравы и обычаи. Да и сам Ураган не сказался бы таким, каков он есть. А я же обернулась, но не волчицей, а мертвой, и все позрела своим взором, все услышала своими ушами.

– Так ты лазутчица? – хором вопросила Скуфь, не терпящая всяческого коварства и хитростей. – Прав был Ураган! Не жениха себе искала, а выведывала сарские законы?

Она, должно быть, знала, как поступают сары с конокрадами и лазутчиками, но хитрить не стала, а лишь голову опустила.

– Лазутчица, – призналась. – Но вы ведь не станете меня казнить, как у вас заведено?

Важдай переглянулся со Скуфью и узрел ее сумрачный взгляд обманутых, коими не пристало быть витязям.

– На что тебе знать наши законы? – спросил ярый муж.

– Прежде чем воевать чью-то землю, – с готовностью отвечает дева, – мы всегда выведываем нравы и обычаи того народа. Потому легко проникаем в глубь страны и завоевываем ее.

Скуфь и вовсе помрачнела, а Важдай вскинул бич и одним движением спутал омуженку.

– Так вы пришли завоевать нашу землю?

Мерцана и глазом не моргнула.

– Пришли мы сюда по воле судьбы и морской стихии. А позрели на вашу страну и сейчас размышляем, как нам поступить. Сарская земля богата жиром, обильна табунами коней и стадами скота. И города ваши нам нравятся.

– Чем же ваша земля плоха, если на нашу позарились?

– Нет теперь у нас своей земли, – загрустила дева. – Жили мы по соседству с аланами, но они не захотели больше приходить на праздник Купалы. Стали говорить: мол, выходите за нас замуж, и будем жить семьями, как полагается по их закону. И чтоб не нарушать своих обычаев, мы ушли от аланов за Черемное море, отвоевали у парфян их страну и теперь живем в чужом краю. И нет близко родственного нам народа, от которого мы могли бы призывать мужчин на праздник Купалы.

– И вы пришли к нам, чтобы взять мужчин?

– Не мыслили мы идти к вам. Но повадились к нам ромеи. Не для совокупления приходили на Купалу, а чтобы красть наших сестер, матерей и детей. И стали мы воевать с ромеями, да не хватает сил, чтоб победить их. След нам найти новую землю, отвоевать ее и поселиться всем народом.

Ярый муж еще раз переглянулся со своими витязями, и сотники спешились да сняли с седел веревки, дабы распять деву на земле. Она же словно не видит приготовлений к казни, глядит на Важдая доверчиво и говорит при этом:

– Ныне я позрела на Скуфь да на тебя, Важдай. На ваш народ позрела, на князей с ярыми мужами, на государя Урагана. И теперь мне след спешить к своей царице, чтоб посоветоваться, что сотворить? Войной пойти или мир заключить? Если затеять с вами брань, то кто против нас встанет? Скуфь, то есть вы, витязи, да сам государь с подручными. Ополчение вам не собрать ныне, а наемная стража тотчас же разбежится... А коли мы вас истребим на бранном поле, откуда станем себе мужей брать в этой земле? Табунами да стадами сары богаты, но не мужчинами. Тех же, кто себя таковыми считает, след порвать конями, ибо они к соитию не способны...

А Важдай слушает и диву дается ее смелости и откровенности речи. Сотники подступили к Мерцане, стали струнить ее по рукам и ногам, но веревки спадают и искусные узлы, вязать которые умели кочевые сары, сами собой развязываются...

– Мир же учинить с вашим государем и со Скуфью, – между тем говорит она, – наши законы не позволяют, данные Аридой, которую мы почитаем, как богиню. Народу мати свычно быть вольными и не заводить семей, а только в праздник Купалы совокупляться с мужчиной. А по сарским законам целомудрия, коих вы держитесь, этого вам не позволено. Кому-то из нас придется изменить своим нравам и обычаям, если будет мир между нами.

– Хоть выбор и за вами, – сказал тогда Важдай, – но жена всегда под мужем. А посему вам следует отказаться от своих обычаев, если хотите мирно жить с нами.

– Легче необъезженных кобылиц приручить, чем моих сестер!

– А где ныне твои сестры? – спрашивает Скуфь. – И много ли вас в сарских землях? Или не скажешь?

– Отчего же, скажу, – согласилась Мерцана. – Мы зимним станом встали, в лесах на реке Божьи Чары. И нас здесь тысяча.

– Важдай! Чего же мы медлим?! – закричали витязи. – В сей час же поедем и пленим омуженок! А будут они полонянками, так не след ждать их согласия. Сами в жены возьмем, по своему хотению!

– Поезжайте! – засмеялась Мерцана. – Сестры мои еще не отказались от своих обычаев. И ныне летом на празднике Купалы должны были впервые познать мужей. Да не познали и оттого страстью переполнены! А вас в два раза меньше числом...

Тут призадумалась Скуфь, укротив свой порыв, и воззрилась на ярого мужа: дескать, как ты, брат, скажешь, тому и быть.

– Кто же тебя послал разведать сарские обычаи? – спросил Важдай.

– Наша царица Чаяна.

– Чаяна?! – хором воскликнула Скуфь.

Удопоклонница и бровью не повела.

– Значит, слышали это имя?

– От нашего государя и слышали! – ответил ярый муж. – Да только не ведаем, откуда он знает вашу царицу?

– В праздник Купалы мы отправились не коней красть, а мужчин, – стала рассказывать дева. – Долго рыскали по кочевому пути, в кибитки заглядывали, в шатры, да не отыскали ни единого вольного мужа, с коим можно совокупиться. С рабами же, по закону Ариды, нам запрещено входить в соитие, ибо рожденные от них дети боятся бичей. А царица Чаяна пошла на реку, чтоб омыться холодной водой, дабы плоть свою укротить. Забрела она на глубину, где бьют ключи студеные, и тут на берегу позрела достойного, да спящего мужа. Вышла из воды, шелковой нитью его спутала, дабы, проснувшись, не убежал. И уж хотела позвать своих сестер, но тут узрела бич о двенадцати коленах и признала в спящем муже государя. Поскольку же он пришелся Чаяне по нраву, она не захотела делить его любовь с другими девами. И, сама с ним не совокупившись, отпустила Урагана с миром. Иначе бы он сразу признал обычаи дев из племени мати. Да только с той поры потеряла покой, слыша молву, будто Сарский Владыка ненавидит женщин нашего народа. Вот и послала меня выведать ваши нынешние обычаи и нравы, верить или не верить молве.

– Ураган и в самом деле презирает удопоклонниц, – согласился Важдай. – От одного воспоминания о них в ярость приходит. Но как же он не признал в ней вашу царицу?

– Никогда бы не признал! – засмеялась дева. – Если б не шелковая нить, которой Чаяна спутала ноги государю и теперь жалеет. По ней, должно быть, и догадался...

– Но ведь у нее персь едина!

– Наши царицы по заповеди Ариды не прижигают правой перси в малом возрасте. И делают это, дабы показать всему народу мати, что совладать с непотребным влечением к соитию возможно силой духа. Но редко кому из дев удается совладать с собой.

– Значит, тебе не удалось? – Важдай покосился на ее грудь.

Мерцана в тот же миг воззрилась на него столь манящим взглядом, что ярый муж отступил на шаг и спросил, отвернувшись в сторону:

– Откуда же вы взялись в наших пределах, если живете на парфянских землях, за Черемным морем?

Дева еще раз посмотрела на Важдая и вдруг вскочила на его коня.

– А садись со мной, поедем, так по пути и расскажу.

У мати не было Скуфи, а все они, с раннего детства, как только совершалось омужение – обряд прижигания правой груди, жили в ратном учении и вырастали девами-воинами. До летнего праздника Купалы, праздника любви и познания мужчины, они не покидали седел и не снимали с пояса мечей, беспрестанно сражаясь с супостатом. И лишь впервые совокупившись и зачав дитя, они больше не ходили ни в дальние, ни в ближние походы, садились верхом и воевали, только когда неприятель подступал к стенам их городов.

А врагов у мати во все времена было достаточно, ибо после установления закона и мира с аланами омуженки спустились с гор, отвоевали себе землю у кочевых сакалов и расселились в долинах рек вблизи Черемного моря. Несколько столетий обиженные кочевники пытались вернуть свои пастбища, однако мати настроили крепостей на порубежье, возвели защитные валы и, прикрываясь ими, осыпали тучами стрел всякого, кто смел приблизиться.

Слава о воинственных девах-всадницах неслась широко, и от этого врагов лишь прибывало, поскольку одни мыслили отнять их возделанные нивы и выращенные в голой степи сады, другие жаждали получить воинственных рабынь, но были и такие, что хотели разорить государство лишь потому, что оно женское, живет по неслыханным, несвычным законам, поклоняется уду и подает дурной пример обращения с мужчинами. В последние времена чаще всего омуженки воевали с кочевыми племенами, что приходили из горных пустынь, и с ромеями, которые приплывали к ним на кораблях за диковинным товаром, высоко ценившимся в Середине Земли, – омуженками-рабынями.

Ромеи считали мати диким, варварским народом с грубыми нравами, а значит, подлежащим уничтожению, однако сладить с женским царством еще никому не удавалось, поэтому заморский супостат совершал внезапные набеги. По обыкновению, корабли не подходили близко к берегу, высылали лазутчиков и выжидали, когда в беззащитном селении все заснут и останется лишь ночная стража. Пользуясь тьмой, ромеи подгоняли свои галеры и нападали, захватывая только дев и детей, которые еще не подверглись прижиганию груди. Их помещали в железные клетки, ибо, даже безоружные, воинственные девы были опасны, особо дерзких распинали по рукам и ногам вдоль бортов корабля, дабы усмирилась под знойным солнцем. Маленьких девочек потом выращивали, укрощали нрав и преподносили в дар царям или покупали как наложниц, а юных дев продавали вместе с клетками, в которых обычно держали свирепых львиц: в Середине Земли считалось за великую честь и роскошь иметь дикую, но прекрасную одногрудую омуженку. Овладеть ею и сделать наложницей было опасно да и почти невозможно, поэтому их выставляли против могучих гладиаторов, и если последний побеждал, то овладевал ею прямо на арене, доставляя удовольствие зрителям. Но чаще верх одерживала омуженка, ибо, имея в руках оружие, у нее появлялась возможность не только победить, но и убить себя, дабы не терпеть позора, однако от этого зрелища ромеи приходили в восторг.

Мати не могли бороться с мореходами, ибо были сухопутным народом и воевали только на суше, поэтому справиться с ромеями было трудно. Захватив полон, они тотчас отходили от берега на два поприща, когда даже самые лучшие лучницы не доставали их стрелами, и безнаказанно кричали женщинам, что придут еще, показывая при этом уды.

Исполнившись беспредельным гневом, мати нарушили свои законы, оставили в крепостях лишь старух и детей, сели на коней и, громя попутно подвластные ромеям земли, прошли берегом Черемного моря до Середины Земли, захватили их город Рум и запороли бичами всех вельмож, которые держали в клетках их сестер. После чего разорвали конями их царя, ибо он был не способен к соитию, затем свергли их кумиров, на их место поставили каменные уды, вызволили своих пленниц и вернулись домой с богатой добычей.

Десять лет потом ромеи опасались трогать уды, стоящие на их площадях, и еще сто лет боялись даже приближаться к материнским берегам. Если была великая нужда, например, провести через их страну свое посольство в иные земли, то просили сделать это греков, которые жили с мати в мире.

И потом еще двести лет омуженками пугали детей, друг друга и доверчивые народы, говоря, что это женщины-змеи, живущие в пещерах, и если существовать на земле, наслаждаясь только хлебом и зрелищами, презирая пищу духовную, то они, как божье наказание, вновь приползут в Середину Земли и покарают все пороки.

Да и мати все это время жили беззаботно, ибо после похода на Рум даже кочевники не смели появляться в пределах благоухающей садами страны.

Однако долга память побед и коротка – поражений. Миновали времена, и однажды ромейские купцы, причалив к берегу, увидели народ, состоящий из одних только женщин. Причем все они носили на шее ножи, как знак вольных, ходили полуголые, имели всего одну грудь, и настолько были прекрасны, что захотелось им подивить своего царя. Ромеи попытались высадиться на берег, но омуженки заслонили путь и стали показывать на высокие каменные уды, стоящие у самой воды: мол, приходите на следующий год, когда будет праздник Купалы. В иное время нам мужчины не нужны.

Тогда купцы предложили им украшения из серебра и золота, но женщины отказались, как, впрочем, и от дорогих тканей, вин и сладостей. В это время прискакали вооруженные и облаченные в доспехи всадницы, и кто успел спуститься с корабля, поднося женщинам товар, пал от их стрел, а кого полонили и, связав шелковыми нитями, увели к себе. Остальные поспешно спрятались за борта, и галера, осыпаемая тучами стрел, отошла от берега.

Оскорбленные таким приемом, во всех землях и на всех берегах почитаемые ромеи помнили только сказку о женщинах-змеях, поэтому дождались ночи, похитили каменный уд, выкрали одну деву и, опутав сетями, привезли в Рум. Царь же позрел на омуженку, подивился ее красоте и величественному виду, приказал освободить – сладкими плодами хотел угостить и расспросить, кто она и откуда. Но едва сняли сети, как дева выхватила меч у стражника и в тот же миг заколола себя.

Потрясенный столь невиданным поведением, а более изяществом ее лица и тела – она и мертвая была прекрасна, царь велел забальзамировать деву, чтобы потом любоваться на нее. А купцы, дабы утешить его, преподнесли ему каменный уд и рассказали, что этих одногрудых женщин там несчетно и все одна краше другой, но все дерзки, злобны и воинственны.

Царь как узрел кумира омуженок, так сразу вспомнил о давнем позоре своих предков, когда удопоклонницы покорили и разграбили Рум, отчего налился великим гневом и жаждой мести. Велел он своим воеводам и мореходам немедля снарядить сто кораблей с воинами, отправиться к берегам мати, разорить их государство, а всех женщин взять в полон и, опутав цепями, привезти к его дворцу.

Наученные прошлым, омуженки еще помнили набеги ромеев, и потому юная и еще девственная царица мати, Чаяна, заранее выбрала тысячу самых ярых дев, живущих у моря, умеющих плавать и управляться с ладьями. Обрядились они в тяжелые доспехи, запасли много стрел и укрылись на берегу, дабы ни один ромей не сошел живым с корабля. Но когда увидели множество мачт на окоеме и услышали скрип многих тысяч уключин, поняли, что не выстоять им против такой силы в открытом сражении, ибо корабельные борта завешаны щитами, а сами воины закованы в железные панцири, от которых отскакивают стрелы. А звать на помощь уже поздно, ибо галеры подошли к материнским берегам и встали в бухте – должно быть, чтоб дождаться ночи.

И вот тогда хитрая Чаяна велела своим девам снять доспехи, одежды, оставить оружие, спрятав по одному засапожному ножу в своих космах, и, взяв боевые рога, выйти из укрытия. Истомленные бурным морем и долгим плаванием, ромеи повалились было спать, но тут услышали трубный звук рогов с берега. Думая, что это исполчились на них омуженки, ромеи схватили мечи и выскочили на палубы. Но глядят, а возле воды стоит целая тысяча обнаженных, прекрасных и безоружных дев. Однако ромеи помнили о прошлых хитростях мати и сразу не бросились на берег, чтоб взять в полон, а отправили лодку с посольством.

– Наша царица решила не воевать с вами, – сказала Чаяна чужеземцам. – И чтобы не зорили наши города и селения, жертвует вам тысячу дев. Берите нас и везите своему царю. Если надо будет еще, то снова приплывете к нашим берегам.

Ромейское посольство все равно не поверило, сошло на берег, а и правда, ни засад нет, и никаких прочих подвохов. Однако посадить на корабли целую тысячу амазонок невозможно, ибо на них приплыли две тысячи воинов, и оставить товар, доставшийся даром, жалко. И решили они тогда ссадить половину войска и вместо нее взять дев.

Подали знак, галеры снялись с якорей, подплыли, и тысяча ромеев сошла на берег, а омуженки сами поднялись на корабли. Мореходы тотчас отвалили, подняли паруса, а гребцы ударили веслами. И едва удалились за окоем, как к ромейским воинам, оставшимся на берегу, вышли такие же обнаженные девы и стали угощать вином, дескать, царица наша так велела. Угостили добро, сами испили и, держа в руках рога, начали танцевать, петь чарующие песни и показывать, чтоб ромеи тоже оставили оружие, сняли доспехи и одежды. Те же вкусили вина, повеселели и давай разоболокаться да вовлекаться в пир. И не заметили, как амазонки опутали их шелковыми нитями, сострунили по рукам и ногам да, отведя в пещеру, заперли там до летнего праздника Купалы, ибо по законам не след было совокупляться в иное время.

А мореходы, что повезли дев в Ромею, спустили их под палубы и давай наряжать в ромейские одежды да потчевать всяческими плодами и сладостями, ибо царь велел, пока плывут обратно, приручить непокорных амазонок. Те же и в платья заморские нарядились, и сладостей вкусили да будто спать легли. Сами подождали, когда ромейские воины снимут доспехи и заснут, затрубили в рога, достали из-под волос засапожники, и началась сеча. Не выстоять было ромеям против омуженок, ибо те метались по палубам, ровно молнии, резали ножами без разбора – и тех, кто пощады просил, и кто вздумал сопротивляться. Мертвых, раненых, а то и живых бросали за борт, но кораблей не портили и снастей не резали, поскольку замыслили взять себе галеры и обучиться мореходству.

И пока они мстили, как всякие женщины, упоенные этим чувством, поднялся ветер и незаметно понес корабли в море. Когда же под утро, завершив свое ратное ремесло, они хватились, а уже и берегов не видно! Кругом лишь высокие волны катятся, и несет их неведомо куда.

С ладьями приморские омуженки управлялись, однако сладить с парусами и великими веслами не могли, и так носило их по морю несколько недель. Галеры то расходились в разные стороны, повинуясь стихии, то опять сходились вместе, и все это время древняя царица мати, обожествленная Арида, хранила своих воительниц – никто не сгинул в пучине. И жалели мужественные девы только о том, что не суждено им теперь вернуться в свою землю и вкусить радостей Купалы, коих заслужили сполна: на праздник любви допускались лишь те, кто убил врага.

Уж и буря улеглась, изломав греби, и солнце прорвалось сквозь тучи, а повсюду была вода и морские птицы. Наконец, однажды утром девы узрели в небе орла и на другой день увидели на окоеме узкую полоску суши. Ночью же корабли прибило к низкому, пустынному берегу, омуженки взяли с собой лишь ромейское оружие да кольчуги и ступили на твердь, однако, утомленные качкой, повалились на землю и долго лежали, испытывая сладострастные чувства, будто на празднике Купалы.

Потом собрались девы все вместе и замыслили уйти домой, да вот беда, не знают, на какой берег их выбросило и в какую теперь сторону идти, к тому же несвычно было им, выросшим в седле, пешими ходить и воевать. Отправились они в глубь неведомой земли, подальше от ненавистного моря, и брели много дней, прежде чем наткнулись на табуны коней и кочевой стан. И по речи пастухов поняли, что попали они в Сарское государство, и устрашились этого, поскольку с младенчества слышали предание об Ариде, ее кровожадном муже Аркане и жестоких сарах, которые едят женщин.

В первый миг хотели они бежать куда глаза глядят, даже назад, к морю, лишь бы не оставаться в землях чудовищных женоедов. Но царица Чаяна вспомнила о ягинях, престарелых омуженках, многие из которых уходили к сарам доживать свой век и учить их дев чарам и обхождению с мужчинами. Дескать, отыщем ведунью, а она уж научит, как нам поступить, дорогу покажет или поможет вернуться в родную землю.

Разошлись они в разные стороны малыми ватагами, а нет более ягинь в сарской земле. Вдоль и поперек исходили, прячась по балкам и оврагам, каждый лес обошли, во всякое брошенное жилище заглянули и ни одной живой ведовской души не отыскали. Опять сошлись в одном месте и начали друг другу рассказывать, что видели, да диву даваться. Хоть и крадучись ходили они по чужой земле, хоть взирали на кочевье издалека, но все разглядели, и поначалу думали, не сары это, а какие-то неведомые существа кочуют по степи, совсем не похожие на людей. Но послушают речь – нет, женоеды, только невероятной толщины: на огромном туловище вверху голова клинышком, чуть ниже руки, и такие короткие, что только до рта достать, у иных ног так вообще нет, одни ступни остались, и могут они лишь сидеть или лежать, да и то с помощью слуг. А кто помоложе, те ходят, но только в шатре или кибитке, ибо ноги у них маленькие и кривые, на улице же их переносят на носилках. И есть еще совсем молодые и подвижные, что даже на лошадь могут сесть верхом, хотя и пары не имеют ни шеи, ни стана. Притом мужчин от женщин не отличить, все одинаково толстые, неповоротливые и бритые, как ромеи, и все носят золотые украшения, с золота же едят-пьют и одежды на них, как у ромейских вельмож.

Лишь рабы выглядят, как обычные люди, и тела у них мускулистые, сильные.

Позрев на женоедов, омуженки воспели славу Ариде – за то, что увела она мати от этих уродливых тварей, а поскольку сарские табуны пасли и охраняли рабы, наемные парфяны и даже сакалы, девы осмелели и начали сначала незаметно угонять по одной-две лошади, а потом отбивать от табунов косяки средь бела дня. Кто раздобыл себе коня, те стали ходить ватагами на разбой и грабить шатры да кибитки, в коих было полно золота, серебра и драгоценного оружия; кто же еще пешим был, промышлял конокрадством.

И пошло по степи озорство такое, что даже хортьи стаи притихли, спрятавшись по балкам.

Пожалуй, разжились бы омуженки, взяли богатую добычу и ушли с этой земли куда глаза глядят, да в праздник Купалы царица Чаяна узрела на берегу Денницы, вдоль которой кочевали сары, спящего государя...

Предводитель вечевых старцев не спешился и шапки не снял, а вынул из-за пояса древко бича, неспешно раскинул по земле его плетеные колена на серебряных кольцах и лишь тогда взглянул на Урагана.

Своеволие было немыслимое, ибо никто в присутствии государя не посмел бы даже коснуться рукояти своего бича.

– Что станешь глаголить, Валуй? – упредил тот. – В веже мне место определили? С бесплодной невестой? Или отыскали иную истину, коли бич распустил передо мной?

– Слушай глагол, Ураган! – Старец отчего-то подпрыгивал в седле, словно от тряской рыси. – На нынешнем вече мы кликнули государем сарским брата твоего, Коченя! Отныне он наш Владыка! Твое же место в каменной веже.

– Не поспешил ли ты, старец, – засмеялся государь, – оглашать сей глагол? Получил ли ты согласие прочих кочевых путей?

– Есть и согласие, Ураган, и помощь от всех путей. Тебе след подчиниться воле вечевого собора.

– Добро! А согласие и помощь богов? Что, если в сей же час мы услышим глас небесный и земной? Глагол Тарги и Тарбиты, ниспосланный ими знак?

– Твои хитрости известны. – Старец отвел назад руку с бичом, словно намеревался ударить. – Боги глухи и немы вот уже целый век!

– С тех пор как сары искусились жиром!

– Еще твой прадед утратил причастие! – Валуй взыграл бичом. – Не ведали его ни дед твой, ни отец. И ты не ведаешь сакральных имен богов и не способен воззвать к ним!

– А добро бы испытать! – развеселился государь. – В сей час же, воззвав к ним, попрошу, чтоб покарали вас! Чтоб Тарбита поразила стрелою огненной, покуда вы на вечевом кругу! Иль Тарга бы, разверзнув землю под вашими ногами, сбросил вас в пекло.

– Тебя боги не услышат, Ураган, – уверенно заявил предводитель вечевых старцев. – И нас не покарают.

– Верно, Валуй, не покарают. Ибо вы беззаконны, будто ахманеи! И нет для вас ни кумиров, ни государей. Как если бы вы произошли не от богов, а от скота!

– Не след оскорблять свой народ! – прикрикнул возмущенный Валуй. – На вече мы судили по закону! Что ты передашь наследнику, даже если родишь его?

– А разве брат мой, Кочень, причастен?

– Из двух зол след избрать меньшее. Кочень лишен наследия вашего рода и потому будет радеть за саров более прилежно, чем ты. А твой приемный сын Ровен, получив от тебя наследство, станет радеть духовно.

– Что же я дам в наследство, если ты сам сказал – я не причастен?

– Мы прежде испытаем твое счастье! Готов ли ты к сему?

– В сей же миг, Валуй! Скажи, что должен сотворить?

– Ты бросишь свой бич. Если он не упадет на землю, знать, ты причастен и вече перед тобой повинится. Но коли упадет, то более его не поднимешь, передашь наследство и сам себя замуруешь в веже.

– Такое испытание мне по нраву! – вдруг согласился государь и вскинул бич. – Сейчас и брошу!

Предводитель вечевых старцев подпрыгивать в седле перестал и чуть напрягся.

– Постой!.. Бросишь на вечевом кругу. Пусть все позрят!

Они тотчас же поскакали с холма, прыгая через обереги таборов, выстроенные из телег. Жидкие лучи от вече расступились, давая дорогу, однако беспомощные без рабов именитые сары в носилках лишь втягивали маленькие головы, взирая над собой копыта лошадей. Под ропот и молву Ураган въехал в круг, поднял коня на дыбы и распустил свой бич.

– Бросай! – закричали ему в тысячу глоток все вечевые круги. – Бросай, в сей час и испытаем твое причастие!

Конь плясал на задних ногах, и, не давая ему опуститься на все четыре, государь подбросил бич, выпустив рукоять, перехватил его в воздухе за двенадцатое колено и раскрутил у себя над головой. Свистящий шелест пронесся над головами, словно прибойная волна, и усмирил молву. В полной тишине Ураган изловчился и метнул бич вверх. Блеснула в солнечных лучах золоченая рукоять, унося за собой вытянутый в струну плетеный трехсаженный хвост, и через мгновение даже точка растаяла в небе.

Взоры веча, устремленные вослед бичу, замерли в ожидании, ибо всякий знал, что все, брошенное непричастной человеческой рукой, будь то камень или пущенная из лука стрела, должно было непременно упасть наземь.

Задравши головы, стояли старцы минуту, вторую, третью, после чего начали вставать на ноги именитые сары, чего не делали уже десятки лет. Они таращились в небо, и заплывшие жиром их глаза начинали открываться. А государь, позрев на это, выехал из круга старцев, пробился сквозь онемевших саров и поскакал в свой табор.

Там же его поджидала дочь, обряженная в походные доспехи – и меч на поясе, за спиной колчан со стрелами и луком...

– Сбылось твое пророчество, – признался ей Ураган. – Я бросил бич.

– Сары все еще стоят в кругу и ждут, – сказала Обава. – И еще долго так простоят. А покуда ждут, давай, отец, прощаться.

Ураган знал нрав дочери, и что ему было сказать вольной и своенравной сарской деве?

– Дорога долгая, – только и предупредил он. – Через чужие земли и племена...

У нее на все был ответ:

– Скуфь открыла путь, оставив о себе добрую славу. Везде пропустят без препятствий.

Ураган спохватился:

– Да ведь зима скоро! А в полунощной стороне и вовсе холодно. Может, подождешь до весны?

– Я бы подождала, – молвила она. – Да ведь Сколот этой зимы не переживет и погибнет от тоски в своей пещере.

– Ну, вот судьба – мыслил невесту от рапеев взять, а дочь им отдаю. – Он обнял Обаву. – Что же, поезжай. Вряд ли мы свидимся на этом свете.

– Скоро и свидимся, – промолвила Обава. – Три года только минет – роковой срок.

– Еще один срок? Нет, довольно. Не верю...

– Ты и прежде мне не верил, государь.

– Ныне я не государь. Бич брошен...

– Ты Владыка, Ураган, и им останешься до конца своих дней!

– Полно предсказывать, Обава! – прервал он. – Я ранее стремился к власти и мыслил собрать народ под сень законов Тарги. Но ныне позрел на это племя и утратил всякое желание управлять ими. Я им более не государь! Пусть ими правит тот, кого они сами изберут из себе подобных.

– Не зарекайся, Ураган! Пройдет три года, и ты соединишь в единый три сарских народа!

– Где ты зришь народы?! – закричал он, и рука привычно легла на пояс, за которым всегда был бич. – Это не сары – ахманеи! Рожденные от соития с дикими животными! Они вытаптывают ирийские сады и восхваляют жир, как божество!..

И вдруг, ощутив дрожание земли под ногами, оборвался на полуслове, прислушался к себе и спросил уже тихо:

– Зачем ты гневишь меня в самый трудный час? Тем паче в час расставания...

– У тебя ныне самый добрый час. – Обава рассмеялась. – Тебе след радоваться!

– Довольно, не верю! Ты предрекла мне, что сегодня обрету! Но я все утратил, даже бич! И вот теперь тебя...

– Ступай в свою кибитку и позри, что обрел. Твой вещий сон был в руку.

– Не верю! Коль собралась в дорогу, так поезжай! Не хочу тебя слушать!

– Что же, Ураган, прощай! – Она вскочила в седло. – И все-таки загляни в кибитку!

– Прощай!

Он отвернулся, чтобы не видеть, как уезжает дочь, и чтобы впредь не тосковать о ней. Он некоторое время еще слышал стук копыт ее коня, созвучный с биением своего сердца, однако скоро и этот перестук пропал в многоголосье бушующего веча, которое, рассыпав все круги и обратившись в лавину, бежало, скакало и ползло на «цареву горку».