ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Я мельком глянула на часы и искренне удивилась необычности времени, которое выбрал неожиданный визитер. Я тут же подумала о своих поклонниках из сна. Может, один из них пробрался из сна за мной и теперь трезвонит в дверь? Конечно, предварительно прикупив банальный букет алых роз для первого представительства. Ничего необычного в этом я не находила. И потому, подходя к двери, я почти не сомневалась в счастье, которое наконец меня нашло.

— Кто там? — спросила я чисто по привычке и меньше всего ожидала услышать в ответ: «Милиция».

Но именно это я и услышала. Под хрустальный звон бьющейся вдребезги чудесной мечты о поклоннике с букетом я провела ночного гостя в комнату, где торжественно усадила его в кресло. Разобранная кровать привлекла к себе неприлично сильное внимание Степанова. Я назло ему не стала ее застилать. Какого черта! Он позволяет себе приходить в столь раннее время и без предупреждения к девушке, которую видел буквально несколько раз, а я должна сидеть здесь и краснеть от его нахальных взглядов. Не дождется.

— Извините, что я без звонка. Но к телефону никто не подходил.

Я сварливо подумала, что он все-таки молодец. Додумался-таки извиниться, но меня это ничуть не смягчило.

— Я не подходила, так как на ночь отключаю его, чтобы иметь возможность выспаться.

— Мне надо срочно поговорить с вами, — продолжил Степанов.

Я изобразила вежливый интерес, но не удержалась от быстрого взгляда на часы.

— Я понимаю, что время неподходящее, — догадался Степанов, — но все равно нам придется побеседовать.

«Теперь будет полчаса вокруг да около ходить, — тоскливо подумалось мне, — а ведь заранее известно, о чем речь пойдет».

Вспомнив, о чем именно мне известно, я почувствовала себя не в своей тарелке, но постаралась это скрыть. Однако руки и ноги похолодели. Хотя, возможно, они похолодели в силу чисто физиологических причин, так как на улице был сильный мороз, а форточка не кухне имела специфическую особенность приоткрываться не ко времени.

— Два часа назад была ограблена библиотека.

Степанов пристально глядел на меня, словно хотел прочесть по моему лицу все подробности кражи и не сомневался, что мне они отлично известны, а после его заявления мне останется только горько зарыдать и раскаяться в содеянном. Я холодно посмотрела на него и спросила:

— И что с того?

— Где вы были в это время?

Ну это уже форменное свинство. Что он себе вообразил? Он мне не папа, не муж и вообще никто, а задает такие вопросы, которые даже близкие мои друзья остерегаются задавать. Остерегаются потому, что знают о моей особенности говорить в ответ на поставленный вопрос чистую правду, которая не всякому придется по вкусу. Но Степанову я, разумеется, не стала говорить всей правды, а ограничилась ее частью.

— Мы гуляли с Наташей по городу. Ее, видите ли, бросил муж, и она была по этому случаю в депрессии. Поэтому было необходимо отвлечь ее от мрачного поедания самой себя И я водила ее по городу. Мы были в парках и садах, а также просто бродили по улицам.

— А мимо Публички вы случайно не проходили во время своих странствий по Питеру?

— И там мы тоже были, — правдиво ответила я.

— А возможно, заметили что-нибудь неожиданное, нетипичное для тех мест?

— Например?

— Группу людей на машине или парня и девушку, которые выбирались бы из здания, держа в руках несколько книг, и которые старались остаться незамеченными, или группу из четырех человек — три девушки и парень?

«Наш пленник, оставленный в Публичке, похоже, пришел в себя и начал давать показания».

Вслух я сказала:

— Ни того, ни другого и ни третьего я не видела, честное слово. — И зачем-то добавила: — Только милиция ездила на машинах, но ведь они вас не заинтересуют. А мы, понимаете, были так заняты обсуждением личной жизни Наташи, что особо смотреть по сторонам у нас не было времени. Мы целиком погрузились в дискуссию о подлости мужской натуры и сделали несколько интересных выводов.

И я пустилась в разглагольствования о коварстве и черствости мужчин, приводя примеры еще из личной жизни моей бабушки и ее тетушек. Я увязла в семейных хрониках и преданиях настолько прочно, что уже на знала, как выбраться из очередной истории, начала и конца которой не помнила. И мои старания не пропали даром. Степанов стал подозрительно ерзать на стуле и пару раз сделал попытку вставить словечко.

— А когда друг моей тети, — щебетала я, не затыкаясь, — ну, тот, у которого я сидела в детстве на коленях, уехал к себе на родину в Китай, то тетя едва не зачахла от тоски, но ее спасла подруга, которая дружила с тетей еще со школы, то есть была ее школьной подругой. Она занялась тетей, и жизнь той буквально через месяц…

На этом месте Степанов издал хриплый звук, который здорово смахивал на храп. Глаза у него были закрыты. Сомнений не оставалось — мой рассказ усыпил его. Признаться, я не рассчитывала на такой результат. Меня он совсем не устраивал по целому ряду причин. Во-первых, когда Степанов проснется, он на свежую голову опять начнет задавать свои бестактные вопросы, во-вторых, мне просто-напросто не улыбалось, что он проведет остаток ночи у меня в доме, пусть даже безобидно посапывая в кресле, и, в-третьих, может прийти настоящий поклонник. Что тогда я ему скажу? Извините, но у меня милиция спит в кресле? Ужас. А ведь по закону подлости поклонники появляются тогда, когда они меньше всего нужны. Вот к чему приводит богатое воображение. Ведь видела же, что милицейская машина крутится возле дома, и могла бы сделать правильные выводы и не отзываться на звонки в дверь, ведь телефон же я догадалась отключить. Только я подумала о звонке, как он громко, я бы даже сказала оглушительно, зазвенел. Ну, теперь точно поклонник!

Я побледнела и притворилась глухой. Но тут проснулся Степанов, который недоуменно взглянул на меня и сказал:

— Вроде бы звонили?

Отвечать я не стала, потому что нужды в том не было. Тот придурок за дверью просто надрывался от усилий привлечь мое внимание.

— Может, мне открыть? — поинтересовался Степанов.

Представив себе, как он это провернет, я гордо отказалась от его услуг и пошла к двери сама. Других путей отступления я не видела, и оставалось идти до конца, точнее до дверей, с высоко поднятой головой. Степанов вызвался охранять меня.

«Раньше думать надо было, — возмутилась я про себя, — теперь мы уже успели столько дров наломать, что одной охраной моей персоны дела не спасешь».

За дверью стоял, сияя убийственно приветливой улыбкой душегуба, Амелин. В течение бесконечно долгого времени, показавшегося мне столетием, милиционер и преступник тупо смотрели друг на друга. Первым опомнился Амелин благодаря тому, что Степанов был в форме сегодня, и Петечка сообразил, что ему здесь не будет оказан прием, на какой он рассчитывал. Я никогда не перестану повторять, что бы там ни говорили остальные, что в ту ночь Амелина спасло от заключения под стражу только то, что я стояла между ним и Степановым. Своим телом я несколько затормозила рывок капитана, когда он инстинктивно метнулся вслед поспешно удаляющемуся Амелину. Повторяю, что именно я спасла Амелина, и хотя потом некоторые уверяли, что спаслись благодаря смекалке и быстроте ног, но это чистой воды фантазии. Спасла его я. Сделав вид, что тоже стремлюсь вперед, я очень кстати для Амелина застряла в дверях, тем самым преградив путь капитану. Потом я чрезвычайно ловко мелькала у Степанова перед носом, делая вид, что пытаюсь уступить ему дорогу.

На операцию по расчистке себе прохода у Степанова ушло несколько драгоценных секунд, которые дали возможность Амелину благополучно слинять. Он в очередной раз продемонстрировал свою фантастическую манеру исчезать в мгновение ока на месте, которое, казалось бы, просматривается на много километров.

Ребята Степанова, которых он оставил в машине, не заметили никакого движения возле парадного, и мы все вместе обыскали невыносимо вонючий подвал, но нашли только пару сексуально озабоченных котов, кучи разнообразного хлама, которые были не настолько велики, чтобы иметь возможность укрыть в своих глубинах взрослого человека, и агрегат, чье назначение осталось для меня загадкой навсегда. Петечки мы не нашли. Лифт не забыли тоже осмотреть. Дверь в «офис» Генки в виде исключения была крепко заперта.

Амелин бесследно растворился в воздухе.

Как и следовало ожидать, гнев капитана обратился на тех, кто находился в непосредственной близости от него, то есть на меня и его ребят. Сначала он отчитал парней за то, что они проспали важного преступника и даже не заметили, в какую сторону он побежал. Возражений он не слушал. Потом наступила моя очередь.

— Почему это к вам ходят по ночам весьма подозрительные личности? Ходят как к старой знакомой. Они доверчиво звонят в дверь и явно хотят общаться, почему? — въедливо вопрошал он меня.

— Он, между прочим, не первый раз приходит ко мне домой. Если вы потрудитесь вспомнить про тот бедлам, который он оставил после своего первого визита, то поймете, что дружбу водить с ним я не стану. И еще в первый раз я вам сказала, что не знаю, какую вещь он искал. А звонил он для того, чтобы выяснить, дома я или нет. Ясно?

Таким образом я опять ловко избежала откровенного и наглого вранья. Просто я кое-что недоговорила. Недовольный Степанов оставил меня в покое, но пообещал на прощание, что завтра, а точнее уже сегодня, мы с ним встретимся и даже уточнил время, которое приходилось на 11 утра. Он также настоятельно советовал прихватить с собой Наташу и угрожал в противном случае страшными карами вплоть до ареста на трое суток. Я чуть не фыркнула ему прямо в лицо. Он думает напугать меня тремя сутками! Это меня, которой светит не меньше трех лет при самом благоприятном раскладе в суде!

Степанов еще что-то говорил о гражданской чести или бдительности. О том, что милиции в раскрытии преступлений надо помогать тогда, когда она, милиция, в этом нуждается, а не тогда, когда некоторым взбредет в голову. Это был явный валун в Наташкин огород. Он говорил, что сейчас наступил именно такой момент. Момент, когда Наташа может помочь разоблачить целую банду, потому что он, Степанов, чувствует, что мы с Наташей владеем ценной для него информацией, но из вредности не желаем ею поделиться с ним. Я просто из вредности, а Наташа еще вдобавок из мстительных побуждений.

— Для мести сейчас самый неподходящий момент, — разглагольствовал Степанов. — Мы должны объединить мои силы и опыт и ваши сведения для борьбы с преступниками, но если вы будете упрямиться, то я найду средства развязать вам языки. Даю вам время до завтра. В одиночку вы не добьетесь успеха. В лучшем случае спугнете преступника, а в худшем можете погибнуть. Слышишь меня? Погибнуть!

— Не пугайте меня, — с достоинством отозвалась я, — и так страшно.

Кажется, его успокоило мое признание. Мужчины почему-то остерегаются бесстрашных женщин, которые могут сами водить машину и вылезти из машины тоже могут сами. Слишком самостоятельных и независимых они тоже недолюбливают. Стоит мне им сказать, что я все уже давно поняла и справлюсь дальше сама, они начинают смотреть на меня, как на нечто из ряда вон выходящее, как на монстра. До них просто не доходит одна простая вещь, что если у женщины голова на плечах, то в ней по закону природы, единому для всех живых существ, находится мозг, который по количеству извилин и объему серого вещества не уступает мужскому. Нет, конечно, теоретически они это признают и понимают, но когда доходит до дела, то они говорят себе: «Да, у женщин есть мозги, но бывают же исключения из правил, и, конечно, вот у этой милой девушки, что сейчас сидит рядом со мной, в голове пусто». Не может же быть, чтобы одним все — и очаровательная головка, и ум в ней, а другим только лысина на макушке. Такое предположение ужаснет любого, даже самого смелого мужчину. И для того чтобы не терять присутствия духа, мужчины успокаивают себя тем, что если женщина хороша собой, то неумна, а если же нехороша, то тем более глупа.

Степанов, видно, утомился рисовать картины чудовищного будущего, которое ждет нас с Наташей, и отправился восвояси, оставив меня наконец одну. Я поздравила себя с удачным завершением его визита. Никого не убили, не задержали. Я поставила ногу на первую ступеньку той лестницы, которая привела бы меня к дому, если бы мне удалось по ней подняться. Но у меня это не получилось.

Из видеопроката прозвучало явственное шебаршение, мгновенно пригвоздившее меня к месту. Перед моим мысленным взором всплыли наиболее леденящие душу кадры из мистических фильмов. Откровенно признаюсь, что я верю в призраков, вурдалаков, привидения и прочую нежить. А раз я в них верю, то для меня они существуют. Поэтому я ничуть не усомнилась в природе шума, исходящего из видеопроката. Нисколько не сомневалась, что увижу сейчас перед собой в лучшем случае призраков бывших владельцев того помещения, где сейчас происходило нечто непонятное, а в худшем окровавленного маньяка. Но все они должны быть недовольны тем, что их растревожили. Степанов своими воплями и пророчествами мог разозлить и мертвого, и живого. Холодеющими, на этот раз от ужаса, пальцами я вцепилась в перила и слабым голосом спросила:

— Кто там есть?

Разумнее было уйти, не дожидаясь ответа, но благоразумие никогда не значилось в числе моих достоинств. Шорох повторился и усилился, а в придачу заскрежетал замок. Почти теряя от страха сознание, я смотрела на дверь как загипнотизированная. Мертвенный холод окончательно парализовал меня, и теперь я при всем желании не смогла бы двинуться с места. Душа превратилась в ледяной ком и забилась в самый дальний и темный угол моего тела. Дверь заскрипела в лучших традициях жанра и медленно приоткрылась.

В образовавшуюся щель высунулась растрепанная мужская голова. Внимательно всмотревшись в нее в полумраке, я признала злополучного ее обладателя — Петра Амелина. Именно он, и никто другой, издавал леденящие сердце и кровь шорохи. Не в силах поверить в свое счастье, я молча стояла на площадке и только ощущала, как быстрее бьется сердце, разгоняя по венам и артериям кровь и прогоняя омерзительный, сковывающий движения холод.

— Они ушли? — деловито осведомился Амелин и, получив подтверждение, вышел из укрытия. — Ловко я спрятался? Никто из них не догадался вскрыть дверь, бегали вокруг дома, а я сидел здесь, все видел, слышал и от души смеялся над ними. А чего ты не предупредила, что у тебя мент сидит? Я сразу понял, что это мент, как только он рванул за мной. Или еще раньше. Да, конечно, я понял, кто он, в тот же момент, как увидел его морду в дверях за тобой. Ты должна была предупредить меня, что ты не одна, — строго сказал он мне.

«И он еще мне предъявлять претензии вздумал?»

— Как же я должна была тебя предупредить? Записку на дверях вывесить: «У меня милиция. Осторожно»? Или кричать сквозь двери: «Эй, у меня тут засада. Беги, Петя, скорей». Или как ты себе представляешь это предупреждение? — накинулась я на Амелина, решив отыграться на нем за всех. — И вообще, сначала позвонить надо было по телефону, прежде чем заявляться в гости. Незваный гость хуже татарина.

— Я не мог тебе позвонить. У меня нет твоего номера, — оправдывался Амелин, но я была неумолима:

— Значит, адрес есть, а номера телефона нет? А узнать по адресу не мог? Ну ладно, чего уж теперь говорить. Дело сделано. Я догадываюсь, за чем ты явился.

Книгу я ему отдала. Вернее, достала из ящика и, держа ее в руках, потребовала его координаты. В тот момент, когда Амелин доставал ручку и бумагу, на сцене появилось третье действующее лицо. В сиянии единственной уцелевшей на потолке лампочки на нас, грозно насупив брови, наступал мой непредсказуемый друг Саша. По выражению его лица было нетрудно понять, что он намерен закатить сцену ревности со всеми необходимыми для этого атрибутами: чудовищными угрозами, ломаньем носов и рук и так далее. Отчетливо читалось в его глазах: «Так я и знал. Недаром надумал приехать. Чувствовало же сердце неладное, дай, думаю, приеду, а они тут как тут. Как она меня за нос, оказывается, водит. Ночь на дворе, а она тут в неглиже с мужиком разгуливает. Ну, я им сейчас покажу где раки зимуют».

Я поспешно отступила с его дороги и тем самым спаслась от немедленной расправы. Сашка пролетел мимо меня, как бык на корриде, и вцепился в Петечку. Оскалив все свои 32 зуба, чтобы нагнать побольше страха на своего предполагаемого соперника, а также чтобы похвастаться ими (а для этого он не упускал ни одной возможности), он произнес пару фраз, которые просто сочились ядом:

— Может, познакомимся? До сего дня я занимал твое место и могу поделиться некоторыми секретами, как оставаться на нем и впредь.

Но Амелин совсем не жаждал знакомиться с Сашей или идти на какое-либо сближение с ним. Тот был выше бедного Пети всего на пару сантиметров, но кипел праведным гневом и был крайне опасен в общении.

— Я тут случайно задержался. Скорее, зашел по делу, — залепетал он несуразицу. — Пожалуй, мне уже пора. Меня Ася ждет.

И пока я сгорала от стыда под испепеляющим взглядом Саши, Амелин вытянул у меня книгу и собрался дать деру.

— Телефон!!! — всполошилась я, но тут Саша озверел.

Это уже было верхом нахальства. Требовать телефон любовника на глазах у него. Это было слишком и для его терпения. Он побагровел и схватил меня в охапку, грозно заворчав при этом:

— Бесстыдница, бегаешь за парнем, у которого уже есть девушка, которая его ждет. Если бы ты меня любила, то ждала бы. Кто тебя воспитывал? Ни капли порядочности в тебе нет. Если ты, меня не стесняясь, будешь просить телефон у него, то подумай о той порядочной девушке, которая его любит. Бегаешь за ним — смотреть тошно! Я ему сейчас голову сверну, — без всякой логики прибавил он.

Эта речь произвела на меня слабое впечатление. Я была озабочена тем, чтобы не отпустить Петю, не взяв его телефон, и пропустила мимо ушей эту проповедь. Но в отличие от меня на Амелина она произвела впечатление. Особенно вдохновила его последняя фраза про голову. И когда, выпустив меня, Саша шагнул в сторону Амелина, того как ветром сдуло. Сдуло вместе с драгоценной книгой и телефонами, которые были так нужны нам с Наташей для гарантии. Бежать следом за ним мне помешал все тот же неуемный в своей ревности Саша. В другое время я была бы польщена, сколь сильную страсть внушила ему, но сейчас я лишь бессильно проклинала свою фантастическую привлекательность, благодаря которой так не ко времени воспылал чувствами Саша, появившийся тоже очень не ко времени.

Он, видите ли, беспокоился. Звонил мне вчера и сегодня весь вечер и полночи. А меня не было дома. Где я была?

— Я была очень занята, — ответила я резко.

Не говорить же ему, что мы с подругой считанные часы назад участвовали в грабеже и я на его глазах передала украденное своему подельнику в краже, пусть даже она совершена из самых благих побуждений. Самому Саше позволено гулять ночи и дни напролет, но от меня требуется безукоризненное поведение. Иначе он быстро наведет порядок. Вот как сейчас. Нет, кричать и топать на меня ногами он не будет. Он будет в течение долгого времени читать мораль и доказывать мне, что мое поведение возмутительно и недопустимо для его девушки. И через пару часов я готова буду согласиться со всеми его доводами, лишь бы он замолчал.

Саша решительно проводил меня до квартиры. По пути он хмурился, совершенно убивая меня этим. Хуже знака невозможно было придумать. Когда он повышал на меня голос, то чаще всего оказывалось, что так он пытается развеселить меня. Но надувшийся Саша не предвещал мне добра.

— Опять будешь воспитывать? — в ужасе прошептала я, входя в квартиру, но Саша не снизошел до ответа. Я была обречена.

Саша принял удобную позу в кресле и приступил к чтению нотации на тему: «Что должна делать девушка и как ей себя вести, чтобы удачно выйти замуж или просто не оставаться в одиночестве».

«Вообще-то, — размышляла я, — это даже хорошо, что он со мной беседует. Это означает, что я не совсем безнадежна в его глазах. В противном случае он не стал бы тратить время и силы на разговоры. Да, если бы он молчал, это было бы значительно хуже».

— Ты меня понимаешь? — спросил Саша.

Но я не дала застать себя врасплох и быстро отреагировала на опасность:

— Конечно, ты говоришь все очень правильно.

Я изобразила крайнюю степень заинтересованности, и Саша успокоился. Он продолжал говорить. Видимо, дар красноречия увел его в необозримые дебри, дальше, чем он намеревался, потому что через четверть часа я включила свое сознание и с удивлением обнаружила, что он уже переключился на абхазский кризис, а я пропустила момент, когда он на него перескочил.

Мне стало стыдно. Человек почти полчаса распинался передо мной, а я не потрудилась его выслушать. Спать мне, видите ли, хотелось. Я с раскаянием взглянула на Сашу. Он печально и задумчиво смотрел мимо меня. Выглядел он бледно. И неожиданно теплая волна захлестнула меня.

«Примчался среди ночи, чтобы выяснить, где я и что со мной. И теперь потратил время, наставляя меня на путь истинный. И это вместо того, чтобы спокойно заснуть. А я, свинья неблагодарная, сижу и в душе ругаю его».

— Ты приехал, чтобы узнать, как я?

Сашка изумленно посмотрел на меня, словно удивляясь, как подобная мысль могла у меня зародиться, и сказал:

— Вот еще! Я был в ночном клубе на Ленинском. В пять он закрывается, я и вспомнил, что ты рядом живешь. Потому и пришел. Могу и уйти, если мешаю.

Я еле удержалась, чтоб не выставить его за дверь, но потом подумала, а вдруг он шутит. Никогда ведь не поймешь, шутит он или говорит всерьез. И вместо того чтобы изгнать его, спросила:

— Хочешь, позавтракаем вместе? У меня есть яйца, ветчина и зелень. Съедим омлет, по паре бутербродов и почувствуем себя другими людьми.

И все закончилось мирным ранним, очень ранним, по моим меркам, завтраком, а для Саши, который вел преимущественно ночной образ жизни, — поздним ужином. За едой мы распили пакет апельсинового сока и пару жестяных баночек пива, которые Саша принес в кармане. Мир заиграл новыми красками, стало тепло и уютно. Не хотелось двигаться и спать уже тоже не хотелось, потому что за это время солнце, готовясь взойти, окрасило все окрестные дома в розоватый цвет. Саша продолжал прочно сидеть в кресле и покидать его не собирался. Очевидно, он о чем-то размышлял. Стрелки часов переползли к восьми часам и, не задерживаясь на месте ни на миг, тронулись дальше.

— В девять я пойду на работу, — сообщил мне Саша. — Спасибо за завтрак.

Этот человек задался целью сразить меня наповал. С момента нашего знакомства он постоянно выкидывал разные коленца, которые не позволяли мне скучать в его обществе. Целую ночь веселиться в клубе, напиться там и наутро как ни в чем не бывало отправиться на работу. Фантастика, и только!

— Разбуди меня через час.

С этими словами Саша вытянулся в кресле и решительно приготовился заснуть.

— Ляг на диван, — приказала я ему. — Ты не сможешь отдохнуть толком в кресле.

Я устроила его на диване, а сама улеглась в теплой и душистой воде, которую напустила полную ванну. У каждого свои фишки. Я обожаю принимать ванну и могу бултыхаться в ней до побеления подошв. Кому что, а я провела счастливейшие и безмятежнейшие часы именно дома в полной теплой воды ванне, которая наполняла меня покоем.

В девять часов я разбудила Сашку и ласково вытолкала его на работу, где он ставит пломбы и делает искусственные челюсти. Одним словом, он зубной врач в дорогущей клинике, и меня всегда искренне занимал вопрос, что же он может налепить с бодуна пациентам? И потом — этот запах застарелого спирта, как он борется с ним? Но кажется, ночные гулянки нисколько не мешают ему быть хорошим врачом. И еще у него очень ровный характер. Он может, совершенно не раздражаясь, в течение часа и больше объяснять и уговаривать вас сделать то-то и то-то. Наверное, своим пациентам, когда они нервничают, он так же мягко и убедительно объясняет, что бояться не следует. Великое дело для врача, когда он нравится своим пациентам не только как врач, но и как человек. Но я бы к нему в кресло не села, и не просите.

Только я улеглась поспать, как раздался звонок в дверь. Я решила, что вернулся зачем-то Саша, и открыла дверь, но на пороге стояла взволнованная Юлька, которая немедля кинулась меня обнимать, восторженно крича при этом:

— Ну, привет! Хорошо, что я тебя застала дома! Как чувствовала, что надо мне заехать к тебе перед работой, а то у тебя каникулы, и ты совсем куда-то подевалась! Я уж и не знала, что думать о тебе. Где ты пропадаешь?

— Ой, Юлька, — махнула я рукой, — у меня тут такие дела завертелись. Помнишь, ты не поверила, что меня преследуют бандиты?

— Припоминаю. А что, они действительно преследуют тебя?

— В том-то и дело. Но только они не совсем бандиты и не совсем меня преследуют. Теперь я сама на них охочусь, и к тому же часть бандитов уже почти мои приятели. Но толком я и сама еще ничего не понимаю, но, конечно, кроме того, что я стала их коллегой, и у нас теперь профессиональный интерес друг к другу.

Юля испуганно оглядела меня. Она явно сомневалась в моей трезвости и еще надеялась, что я шучу, но мне было не до шуток.

— Дело оказалось настолько серьезным, что даже тебе я не рискну про него рассказать. Вчера мы рисковали своей свободой, а позавчера — жизнью на одной даче в Озерках. И не знаю, что лучше — рисковать жизнью и заслужить одобрение милиции или играть в грабителей, что угрожает неодобрением органов.

— Я не верю, что ты могла сделать что-нибудь дурное, но ты вполне могла вляпаться в какую-нибудь историю с плохим запахом. Поэтому я беру тебя на поруки и позабочусь о тебе, раз ты сама не в состоянии. Но для этого мне надо отпроситься с работы, что нетрудно, так как сегодня у нас намечается переучет. Ты побудь пока дома, а я сбегаю на работу и вернусь, как только смогу, а ты не предпринимай пока ничего рискованного.

С этими словами она убежала.

Радостно вздохнув, я пошла в сторону постели, решив наконец доспать то время, которое не удалось ночью посвятить сну, но пришла Наташа и спутала все планы. Из нее посыпались новости, как горох из дырявого мешка:

— Встретила Сашку. Он был у тебя в гостях? А мне ночью звонил капитан, но я как раз в этот момент одерживала верх над Русланом и зажала его шевелюру в кулак, еще немного, и он весь бы там очутился. Поэтому я и не могла нормально поговорить со Степановым. Как думаешь, чего ему нужно было от меня?

— Хотел, чтоб призналась, что это ты взяла книги из библиотеки, или, в крайнем случае, сказала бы ему, кто это мог сделать. Он почувствовал к тебе уважение, и теперь его интересует наше алиби.

— Это твои догадки!

— Какие догадки?! Да на меня вчера велась форменная охота. Сначала явился Степанов без предварительного звонка и договоренности, не заставил себя ждать и Амелин. Мы провели несколько веселых минут, гоняясь за ним.

— Его поймали? — изменяясь в лице, спросила Наташа.

— Нет, он спрятался в лавке у Генки. Знаешь же, что Гена почему-то никогда не закрывает ее на ночь. Потом Амелин вылез, и мы пришли с ним к согласию относительно книги и телефона, но тут на сцене появился Сашка и начал ревновать. Никогда не замечала за ним приступов собственничества по отношению ко мне, а тут она просто вышла из берегов.

— Кто вышла из берегов? — не поняла Наташа.

— Ревность, — охотно разъяснила я ей.

— И что у нас в итоге?

— Все весьма неутешительно. Нас жаждет допросить с пристрастием Степанов, книги в чужих руках, твой муж нам не помощник. Кстати, я правильно поняла, что он к тебе вернулся?

— Ну, острый кризис прошел. Теперь наши отношения должны пойти на поправку. В семейной жизни главное уметь настоять на своем. Для этого нужно использовать любые предметы. Я всегда предпочитала сковородку. Только не бери тефлоновую, а лучше пользуйся чугунной, тогда порядок в семье гарантирую.

Я от души посочувствовала мужу Наташи, которого, оказывается, воспитывают по ночам сковородой. Мало того, что он терпит от нее моральные страдания, когда его вызывают в милицию, чтобы он забрал оттуда свою супругу, так ему еще и попадает от нее. Да, Наташа предстала передо мной в новом амплуа.

— Ну и как он реагирует на твою методику? — спросила я, так как меня всерьез заинтересовали ее педагогические навыки.

— Да никак. После уже никак не реагирует. Лежит себе тихо и молчит. Потом очухается, когда я на него водой из-под крана полью, и извинения просит. Или не спит до утра, а уже утром просит.

— А почему до утра не спит? Думает?

— Подозреваю, что он просто боится, что я наброшусь на него, беззащитного, и окончательно добью.

— Ужасно. А сдачи он тебе не дает? Ну, он никогда не пытался схватить тебя за горло и придушить или утопить?

— Нет, не замечала. Может быть, ты и права. Может, он замыслил убийство и теперь обдумывает детали? Рыщем в поисках преступления по городу и даже за город выбрались, а здесь, можно сказать, под самым носом зреет преступление. И ходить никуда не надо. Слушай, пообещай мне в том случае, если со мной произойдет несчастный случай с летальным исходом, ты позаботишься о том, чтоб найти истинного виновника.

— Ты окончательно спятила. Зачем кому-то, кроме Степанова, тебя убивать? Если ты имеешь в виду своего мужа, то он просто может развестись с тобой, а не убивать. Зачем ему такие крайности?

Мое предположение ее успокоило, но, как выяснилось, ненадолго, потому что она после минутного размышления заявила:

— Но я же не соглашусь с ним развестись, и тогда ему придется меня прикончить, — с удовлетворением в голосе закончила она.

Меня уже утомили супружеские страсти, и потом я никак не могла понять, с какой силой надо наносить удар сковородой. Поэтому Наташкин метод не мог быть использован мной на практике и, значит, не представлял для меня ценности. Откуда мне знать, вдруг я стукну, а он, вместо того чтобы спокойно лежать на мягком ковре, успокоится совсем и навсегда. Это если я его крепко стукну, а если слабо, то он полезет сам драться. Что же мне, целую ночь воевать с кавалером на сковородках? Этак никаких сковородок не напасешься.

Я поспешно изгнала из головы дальнейшие мысли о сковородах и, вернувшись к нашим насущным вопросам, сказала:

— Ты будешь рада услышать, что телефон Амелин оставить не успел. Ты же любишь находить повод не скучать. Вот чудесный повод поволноваться.

— Чепуха, — одним словом отмела мои тревоги Наташа. — Возьмут крепыша, найдут книги. Даже лучше, что теперь все они в одном месте.

— Почему ты упорно не считаешься с возможностью того, что Амелин и его компания просто оставят книги себе?

— Потому что, — терпеливо принялась объяснять мне Наташа, — они уже подставили крепыша. Мы сами видели, как они подкинули его удостоверение, и, значит, его возьмут хотя бы для того, чтобы порасспросить хорошенько, а когда возьмут крепыша и книг у него не найдут, то все и вся перевернут вверх дном, чтобы их обнаружить. И, конечно, выйдут на тех четверых. Они это прекрасно понимают, и книги окажутся у крепыша. Не волнуйся из-за этого. Боюсь только, что крепыш ускользнет из рук милиции. Тогда уж тем четверым не жить. И мы будем обязаны спасти их.

От последних слов мне захотелось громко и тоскливо закричать, но я справилась с собой. Мои муки были прерваны телефонным звонком. Звонила моя мамочка. Она желала знать, где я пропадаю эти дни и что со мной случилось. Хотя мы провели последние дни очень активно, но я ежевечерне звонила ей с приемлемым отчетом, изготовленным специально для нее, но вот ее самой дома не бывало. Меня успокоила моя тетушка, сказав, что мама занялась поправкой своего здоровья, посещает с этой целью сеансы иглоукалывания и так увлеклась, что дозвониться до нее решительно невозможно. Первый же из этих сеансов пошел маме на пользу, о чем она гордо сообщила тете, и, почувствовав прилив новых сил, она быстро потратила их на дела, которые давно требовали ее внимания.

Разные там мастера, водопроводчики, выправление удостоверения жителя блокадного Ленинграда и прочие бытовые нужды, которые раньше откладывались до поры до времени. Теперь, обрадовавшись своему новому энергетическому заряду, мама переделала их все и, естественно, перетрудилась. После второго сеанса, который состоялся вчера, маму скрутил радикулит и по ноге иногда пробегала судорога. Судорогу, видимо, мамочке врач подложил для разнообразия, потому что раньше она так не страдала. И вот теперь она дозвонилась-таки до своей блудной дочери с материнскими требованиями внимания и заботы.

— Ты представляешь, — возбужденно повествовала моя любимая родительница, — я не в состоянии подмести пол, а еще с вечера замочила пододеяльник в «Доместосе» и боюсь, что не смогу его выполоскать, потому что врач запретил мне поднимать больше одного килограмма, а пододеяльник в воде стал весить значительно больше. Его надо прополоскать сегодня, иначе до завтра он в этом «Доместосе» просто растворится.

— Я использовала его один раз в жизни, и мне этого хватило. Он разъел мне руки не хуже кислоты, — подтвердила я ее опасения.

— Ты чем сегодня занята? Не могла бы приехать и выполоскать его? Стирать уже не надо, он и так уже достаточно белый.

Конечно, я не могла отказать в таком пустяке и быстренько сказала, что уже еду.

— Купи по дороге пару килограммов картошки, — успела дать мне еще одно поручение мама. — Смешно будет носить картошку по килограмму.

Я была согласна и на картошку. И даже выяснила, не нужно ли еще чего-нибудь, но оказалось, что приступ радикулита прошел так же внезапно, как и начался, поэтому свободы передвижения мама не утратила. И все, что было легче килограмма, она могла безбоязненно нести. Я немедленно приступила к сборам, чтобы ехать спасать мамин пододеяльник. Наташе поручила идти к Степанову самостоятельно, сказав, что я приеду в участок прямо от мамочки. В душе я очень радовалась удачно найденному предлогу, чтобы оттянуть нашу с ним встречу. Устроив таким образом свои дела, я уехала.

В пути тихо радовалась приятному разнообразию, появившемуся в моей жизни. Было так славно после ночных погонь и неожиданных встреч ехать в обычном автобусе рядом с мирными старушками, тихо дремавшими на сиденьях, обитых искусственной кожей. В переднее окно светило редкое по зиме солнышко. Снег искрился в его лучах, и даже грязные сугробы по краям дороги приобрели праздничный цвет. Если бы не воспоминания о содеянном, холодившие мне нутро, и предчувствия того, что еще ничего не закончилось, все было бы и вообще чудесно.

Вокруг маминого дома бродило несколько кошек. Все они были пепельно-серые или грязно-серые, когда-то белые. Это были многочисленные потомки одной пушистой полосатой матроны, которая однажды оказала честь нашему дому, поселившись в подвале. До ее появления общественных кошек в доме не наблюдалось. Через положенный по ее кошачьей природе срок она подарила миру три пушистых серых комочка, которые были без единого пятнышка или полоски. Котята выросли и сами стали папами, мамами, тетями, бабушками, свекрами и так далее, но никогда среди потомства той первой полосатой кошки-прародительницы не бывало пестрых или полосатых котят. Этот непонятный каприз природы забавлял меня необыкновенно. И при этом в соседних домах полосатых котов и кошек было хоть пруд пруди, но наш дом был плотно оккупирован одноцветными представителями кошачьего племени. Даже когда случайно в их ряды затесывалась полосатая подружка, надолго она не задерживалась и под каким-нибудь благовидным предлогом торопилась удалиться.

Тлетворное влияние кошачьего племени на мою судьбу не вызвало бы сомнения ни у кого, кто ознакомился с событиями, происшедшими со мной с тех пор, как мне перебежали дорогу кошки возле дома подруги в то далекое субботнее утро, с которого вся каша и заварилась. Но после ночи без сна я не уловила предупреждения, носившегося в воздухе, и не предприняла самых необходимых мер спасения от них. Здесь сыграло свою роль еще и то, что кошки были привычным фрагментом в архитектуре маминого дома.

Возле меня образовалось заинтересованное моим пакетом общество из четырех кошек. Наши кошки жили на широкую ногу и питались тем, что приносили им добросердечные бабушки, которых в доме было гораздо больше, чем кошек, и, следовательно, еда у них не переводилась. А так как жили они коммуной, то излишней робостью не страдали. Ласкаться к человеку ради самого процесса они никогда не желали, им, должно быть, хватало общества друг друга, поэтому они контактировали с человеком, когда их припирали к стенке, держа одновременно в руках соблазнительный шмат колбасы. Тогда они милостиво разрешали погладить себя. Сейчас на мордах четверки отчетливо читался вопрос: «Что несешь? А что из этого ты несешь для нас?»

Обнаружив, что ничего им от меня не светит, они потеряли ко мне всякий интерес и поспешили к своим мисочкам, чтобы утешиться сухим кормом и рыбными головами, а я беспрепятственно миновала кошачью заставу и поднялась на лифте к маме.

«Доместос» оправдал мои самые худшие опасения. Он отбеливал абсолютно все. Начиная с эмали на ведре и кончая кожей на ладонях. Французских красавиц времен Людовиков XIII–XV надо было бы замачивать в «Доместосе», тогда они приобрели бы столь ими ценимый бледный вид. Жаль, что они, бедняжки, тогда ничего подобного в своем хозяйстве не имели.

Мама осталась мной довольна и тут же постаралась впихнуть в меня побольше сведений и еды. Ей всегда кажется, что я худею и чахну просто у нее на глазах, и она переполняется тревогой за мое здоровье и незамедлительно приступает к кормлению. То, что я вышла из младенческого возраста, не останавливает ее ни на минуту. Вот и сейчас она грациозно курсировала между кухней, обеденным столом и холодильником, который стоит у нас в прихожей с тех пор, как один из диванов встал на место холодильника в кухне. С периодичностью в несколько минут мама появлялась с новым блюдом, которое настойчиво предлагалось мне на пробу.

В детстве я была хилым ребеночком с очень плохим аппетитом. С возрастом аппетит наладился. Во всяком случае, меня он вполне устраивает, но мама продолжает быть озабоченной тем, как бы побольше впихнуть в меня еды, и в кратчайшие сроки. Она выработала несколько фраз, которые я всегда использую, когда кто-то из моих знакомых отказывается от поставленной перед ним еды. Здесь главное заставить человека начать есть, независимо от того, взрослый это или ребенок. Если он начал есть, то в силу вступает чисто животный инстинкт, надо съесть все, что влезет, а иначе съест кто-нибудь другой, а ведь это его тарелка и его еда. Он уже не отдаст ее до тех пор, пока будет в силах проглотить хоть кусочек. Но это лишь в том случае, когда он до нее дотронулся. Только тогда она становится его собственностью и, стало быть, начинает нуждаться в защите от чужого посягательства.

Мама с искусностью (мне таких высот никогда не достигнуть) использует разнообразные уловки для удачного кормления меня. Половину ее ловушек я просто не успеваю заметить. Я уже оказываюсь сыта, а передо мной все выстраиваются тарелки и блюдечки с разнообразными десертами.

— Мама, я больше не могу съесть ни крошки.

— Ну не ешь, — удивленно говорит мама. И через пару минут коварно спрашивает: — Ты чай будешь с молоком?

Я тут же попадаюсь на удочку. Подумаешь, чай. Чай — не еда. Могу же я позволить себе чашку чая, чтобы не расстраивать и не обижать мамочку, она ведь старалась.

— Буду, но только без молока и без сахара.

— А варенье персиковое или чернику?

— Персики, но без хлеба.

— А я уже нарезала! — огорченно кричит мама из кухни. — Теперь он засохнет. Может, все-таки кусочек съешь? — печально вопрошает она.

Мое сердце обливается кровью, и я соглашаюсь. В итоге не могу сразу встать из-за стола, потому что слишком много съела и ноги просто не держат меня. Охватывает сытость и тяжесть, и я вяло жую яблоко в тщетной надежде, что оно меня взбодрит. И тут мама приступает к допросу:

— У тебя все в порядке?

Что тут скажешь? Если рассказать маме, что творится в моей жизни, тем самым можно лишить ее даже подобия покоя. Она будет волноваться, придумывать всякие несуществующие ужасы, ругать меня, а я буду чувствовать себя бесчувственной дрянью. А кому это может понравиться? Поэтому я слегка приукрасила действительность, сказав, что у меня все нормально.

Я могла бы просидеть у мамы еще бог весть сколько времени и благополучно опоздала бы к Степанову на свидание, но мама тоже собиралась идти по делам, а точнее, на очередной сеанс иглоукалывания, и это дало мне толчок к тому, чтобы выйти из состояния прострации и взбодриться до такой степени, чтобы быть способной вяло передвигаться. К счастью, мама из боязни вызвать новый приступ радикулита, который бы помешал ей почерпнуть новую порцию здоровья, тоже двигалась с осторожностью, поэтому к автобусной остановке мы пришли ноздря в ноздрю на хорошей и безопасной скорости асфальтового катка.

Когда мама едет в автобусе, это всегда зрелище, за которое я бы брала деньги как за спектакль. Она первым делом выискивает наиболее неприятного старикашку, причем никогда не трогает тех, кому больше 65 лет и видно, что он на ладан дышит. Нет, маме подавай достойного противника. Она не будет прыгать там, где забор ниже. Почему она выбрала такой странный и нервный способ развлечения, я никогда толком не понимала. Может быть, жажда авантюр затаилась в маминой крови и дает себя знать только в общественном транспорте. И мама протискивается сквозь толпу к тому месту, где сидит ее потенциальная жертва, и спрашивает у меня, какого я мнения о мужчинах, которые позволяют себе сидеть, когда столько женщин стоит. Ну и так далее. Ее вопрос вызывает живейший отклик у женщин, находящихся в автобусе, они неодобрительно оглядывают сидящих смущенных мужчин, но пока молчат. Обычно жертва ломается на третьей остановке и оставляет поле битвы за мамой, а сама решает, что короткая пешая прогулка может повредить никак не больше, чем поездка в полном фурий автобусе. Торжествующая мама взбирается на сиденье, старичка ждет прогулка, все счастливы. Но иногда попадаются такие толстокожие типы, которые предпочитают делать вид, что они глухие и не мужчины вовсе и не слышат укоризненных маминых слов или вступают с ней в дискуссию, что для них еще хуже.

Сегодня нам в виде исключения достался полупустой автобус, населенный бабулями с кошелками и животами. С бабушками мама не вступает в дискуссии, и тревожные предчувствия о своем будущем охватили меня с новой силой, потому что время нашего свидания с милицией приближалось. В весьма нестабильном состоянии психики я добралась до Степанова и немедленно успокоилась и даже заскучала, узнав, что на месте его нет.

«И почему все неприятности норовят случиться в одно и то же время?» — размышляла я от нечего делать, сидя в коридоре и ожидая появления Степанова, который изволил где-то пропадать уже полчаса. Заняться мне было решительно нечем, и я пошла бродить по участку, чтобы хоть как-то развеяться. И увидела Степанова. Я ему даже обрадовалась, уж очень надоело мне томиться в неведении, но против всякого ожидания Степанов не кинулся сломя голову в мою сторону. Его перехватил какой-то субъект и увлек за собой в кабинет со словами:

— Есть срочные новости о твоем библиотечном гангстере.

Черт! И как мне узнать подробности, если они укрылись за толстыми стенами? А узнать ведь их желательно из первых рук, и немедленно. Замочная скважина! Как я сразу о ней не сообразила и как низко я пала. Подслушивать у дверей. Если бы меня видела моя бедная бабушка, ее бы удар хватил. Она так пеклась о моих манерах, но, правда, не слишком преуспела в их формовке.

— Никогда толком не понимала, почему цель не оправдывает средства, — в утешение пробормотала я себе под нос.

Голоса раздавались глухо, как из бочки. Я испытывала массу чисто технических трудностей и еще должна была следить, чтобы меня не застукали за сим неблаговидным занятием. Услышанное было поразительно интересно. Так бы и слушала не переставая, но судьба в лице дюжей капитанши решила внести коррективы в мои планы. Капитанша моментально углядела меня и загудела, как труба:

— Что же это здесь такое?

Идея себя исчерпала. Это было ясно. Пора было уносить ноги, что я и проделала незамедлительно и с большой скоростью. Она не успела второй раз открыть рот для следующей сирены, а меня уже и след простыл. В дверях я очень удачно наткнулась на Наташу, а потом менее удачно на косяк, но по ее вине, так как загляделась на нее. А поглядеть было на что. Физиономию моей подруги украшали синяки гениальных оттенков. Утром я как-то спросонок не уделила им того внимания, которого они заслуживали. Тот старый, который она получила в борьбе с Амелиным-взломщиком, стал к этому времени светлого желто-зеленого цвета, но была еще парочка свеженьких. Они светились ровным багровым цветом. Еще один был какого-то непонятного черно-синего оттенка. Цвета причудливо перемешивались с голубыми тенями на веках, румянами на щеках и яркой помадой на губах. Темные очки не справлялись с возложенными на них непривычными обязанностями. Я остановилась, ошеломленная внешним видом Наташи.

— Как это? Мы же расстались всего 3–4 часа тому назад, — растерялась я, — и ты выглядела вполне прилично.

— Упала, — прокомментировала Наташа.

— Столько раз? — недоверчиво переспросила я.

Наташа оставила мое смятение без внимания и пожаловалась:

— Не представляю, как мне идти в таком виде к Степанову. Это же неприлично, ты не находишь?

Ее вопрос напомнил о том, что мне удалось подслушать под дверьми, и я потащила Наташу в сторону, чтобы поделиться с ней и на ходу утешить ее:

— Тебе и не придется идти к Степанову, пугать его и выдумывать новые идиотские истории в оправдание. Они сели на хвост крепышу, и он крутится по всему городу, пытаясь оторваться от них. Степанов или кто-то там получил ордер на обыск, но книг не нашли. За крепышом еще числится что-то, поэтому они его сразу не хотят брать. Думают, что он наделает глупостей и выведет их на своих дружков. Не знаю, почему они так решили, но похоже, что у них есть мотивы так думать. Я бы и еще кое-что услышала, но одна корова мне помешала. Но главное ты усекла?

— Книг не нашли.

— Точно.

— Что будем делать? Ты знаешь, где живет Амелин или Ася или они вместе?

— Понятия не имею.

— Я тоже. И узнать их адреса через милицию нельзя. Во-первых, им не до нас, во-вторых, как объяснить, зачем они нам понадобились, а в-третьих, они их и не знают.

— Есть одно место… — я многозначительно недоговорила.

— Дача? — полувопросительно сказала Наташа.

— Да. Туда они все приедут рано или поздно, если сейчас уже не там. Поедем и выясним, где книги.

— Думаешь, скажут? — усомнилась Наташа.

— Уверена. А потом, не обязательно сразу докладывать о своем присутствии. Никто нам не помешает поступить, как в прошлый раз, и забраться туда, не оповещая всех и каждого о своем присутствии.

О добермане, который бегал возле дома в Озерках, Степанов не счел нужным нам рассказывать, и мы наивно предположили, что и во второй раз все обойдется так же, как и в первый. И поехали туда. Не менее наивно было думать, что крепыш не укрепил свою крепость после нашего первого вторжения, но нам было не до таких нюансов и тонкостей. Раз мы решили добиться справедливости, значит, мы ее добьемся любой ценой.

Мы мчались с такой скоростью, что я не заметила тоненькой фигурки, которая призывно махала мне руками, стоя на другой стороне Ленинского проспекта. Фигурка что-то кричала, но ее крики были не громче комариного писка среди грохота «КамАЗов», грузовиков и легковых автомашин, которые безостановочно проносились мимо фигурки, принадлежащей Юльке. Она наконец расправилась со своими делами на работе и теперь горела желанием разобраться в том нагромождении непонятных сведений, которые ей довелось услышать сегодня с утра от своей подруги. Видя, что ее призывные крики и жестикуляция привлекают внимание только случайных прохожих и таксистов, а никак не тех, к кому они обращены, Юля опрометью вылетела на проезжую часть, которая в эту минуту показалась ей затихшей, но так только казалось. Не успела Юля ступить ногой на асфальт дороги, как откуда-то из-за угла вылетел «жигуленок», который ранее притаился там с какой-то зловещей целью, и теперь мчался на Юльку на всех парах. С другой стороны перекрестка шел троллейбус, который сам по себе угрозы не мог представлять, так как был солидным троллейбусом, который ездит только под протянутыми специально для него проводами, от которых Юля стояла на приличном расстоянии, но рядом с ним на большой скорости мчалась машина с гордой надписью СОВТРАНСАВТО на боку и со всеми вытекающими из этого понятия габаритами. Обе машины избрали конечной целью то место, на котором по роковой случайности очутилась Юля. И все трое упорствовали в своих намерениях. Юля не уходила, а водители не сворачивали. Первым опомнился «жигуленок». Его водитель внезапно увидел девушку, которая стояла с закрытыми глазами на оживленной магистрали и не делала попыток спастись. Он скрипнул зубами и тормозами и остановился. Водитель машины, которая следовала за ним, не ждал такого подвоха и впялился в зад «жигуленка», начисто срезав его левую заднюю фару. Машина СОВТРАНСАВТО обдала ветром голову Юльки и помчалась дальше, а Юлька открыла глаза.

Врезавшихся по ее милости друг в друга машин она просто не увидела, так как ее внимание было по-прежнему приковано к противоположному тротуару, где предположительно находилась ее подруга, которую было необходимо спасти. Она была на месте, и не одна. Юлька ловко избежала протянутых к ней кровожадных рук водителя «жигуленка» и резво перебежала улицу, которая стала на удивление свободной от машин. Но Юле было некогда удивляться и глазеть по сторонам на беспорядок, учиненный ее скромной персоной. Она тоже видела цель и спешила к ней. До остального ей дела не было.

— Даша! — закричала она, чтобы привлечь мое внимание, прыгая в этот момент через невысокую чугунную ограду, разделяющую дорогу на правую и левую полосы движения. Я оглянулась.

— Куда ты собралась? — накинулась Юля на меня.

— На дачу в Озерки, — автоматически ответила я, и на этом разговор окончился, потому что до Юли добрался-таки водитель «жигуленка», который привел с собой работника ГАИ. Тот оказался здесь весьма кстати для водителя и некстати для Юльки, так как видел ее метания по проезжей части и был полностью солидарен во мнении относительно нее с шоферами пострадавших машин.

Мы с Наташей попытались отбить мою подругу, но были вынуждены отступить перед лицом превосходящих сил неприятеля. Нам было указано идти отсюда подальше и не приближаться к этой чокнутой, которая теперь поступала в распоряжение работника ГАИ. Он, правда, клятвенно пообещал нам, что с Юлей обойдутся со всей возможной мягкостью, учитывая ее миловидность, молодость и очевидную глупость. Мы печально посмотрели вслед уходящим мужчинам и Юле, которую вели к месту аварии, чтобы она воочию убедилась в размерах ущерба, причиненного ею, а также для того, чтобы ей стало стыдно. Нам осталось только прокричать вслед свои пожелания и отправиться своей дорогой.

Время в дороге то бесконечно тянулось, а то неслось как безумное. Опять мелькали за окнами электрички елки, фонари, поля и станции. Пурги не было, и солнце светило просто ослепительно и прямо в глаза, заливая все вокруг сияющей яркостью, на мой взгляд совершенно ненужной. Поезд полз со всеми остановками. Наташа нервничала и ежеминутно сверяла часы с видом за окном. Ни то ни другое ее не утешало. Заняться было опять нечем, а угрызения совести, что мы бросили Юльку одну и беззащитную, бледнели перед лицом близкой опасности. Пожалуй, было даже хорошо, что мы оставили ее там. Это все-таки безопаснее, чем тащить ее с собой, а она бы обязательно увязалась за нами, так как решительно была настроена выручить меня. А между тем план предстоящей кампании вырабатываться наотрез отказывался. Приходилось уже в который раз положиться на волю случая. Меня трясло как в лихорадке. Руки и ноги были ледяные. Где-то внутри меня поселился маленький холодильник, который дребезжал и вырабатывал стужу. Мне было нехорошо и Наташе тоже. Она за свои убеждения страдала на совесть, а за что страдала я, было непонятно.

— Может, расскажешь, откуда у тебя синяки, — нервно попросила я, чтобы отвлечь себя и ее от размышлений о новом приключении, обещавшем быть покруче всех предыдущих.

Наташа задумчиво посмотрела в окно на бегущие деревья и сказала:

— Не советую тебе пользоваться моей сковородочной методой. Она, оказывается, дает сбои. Я сегодня убедилась в этом на собственном опыте, и опыт, скажу тебе по совести, не из приятных. Но видела бы ты его!!! Ему досталось от меня еще больше и, надеюсь, послужит уроком на будущее, — ликующе прибавила она.

— А он вообще-то выживет?

— ?!

— Если ему досталось круче, чем тебе, то он не жилец, — пояснила я.

— В моем доме он уж точно не жилец. Я его выставила со всеми рубашками и носками. А его коллекцию кассет подала на завтрак, разогрев их перед этим в микроволновке. Он что-то мямлил о моем характере, но я живо поставила его на место за порог. После сегодняшнего скандала я не желаю иметь с ним ничего общего.

— Правильно, — горячо поддержала ее я. — Надо его примерно наказать.

В самом деле — это полное свинство. Драться с женой, куда это годится? Пускай у нее даже невыносимый характер и умственный коэффициент меньше 0,1, но надо же было раньше думать, до женитьбы. Ведь куда он смотрел, пока она была его невестой? На ноги и бюст, так нечего теперь локти кусать. Пенять ему, кроме как на самого себя, не на кого. Сам виноват и пускай теперь расплачивается за свое легкомыслие. Но все же мне было жаль эту парочку идиотов, которые любят друг друга, но не могут договориться, хотя оба с рождения говорят на одном и том же языке, оба получили высшее образование и должны, казалось бы, уметь связно излагать свои мысли, но между ними бездна непонимания и взаимных обид. Всегда печально смотреть, как разваливаются семьи. Самый плохонький муженек лучше, чем гордое одиночество, и я постаралась довести эту мысль до Наташи, но момент оказался выбран неудачно. Она отвергла возможность воссоединения с мужем даже в самом отдаленном будущем.

— А помнишь вчерашнего Лешу? — спросила она.

Я удивилась сначала резкой смене темы, но оказалось, что все очень логично, и ее следующие слова прояснили смысл ее вопроса и связь его с предыдущей обсуждаемой темой:

— Вот парень, который совершенно не похож на моего бывшего. Если за него взяться сейчас, то еще можно вылепить что-то удобоваримое. Он молоденький и легко поддается влиянию извне. Помнишь, как я заставила его плясать под мою дудочку? Это я не к тому, чтобы он меня во всем слушался, а к тому, что мне легко удастся внушить ему верные и комфортные для меня взгляды на жизнь.

— Что-нибудь типа того, что мыть посуду после обеда следует по очереди, когда жена плохо себя чувствует, ее следует окружить заботой, помогать ей материально и не скупиться на подарки, комплименты и прочие приятные штуки?

— Не стоит иронизировать. Увидишь, будет так, как ты перечислила.

— Не стала бы надеяться. Леша себе на уме, и возраст здесь ни при чем. Они вылезают на свет божий уже эгоистами, всю жизнь думают прежде всего о том, чтобы им было удобно, и, даже умирая, особенно не беспокоятся ни о ком из остающихся. То есть тревожная мысль у них, конечно, мелькает, но и только. Плевать он хотел на весь мир, а если у него зуб заболит, то он пойдет к частному дантисту и пускай семья следующий месяц сидит без еды.

Но Наташа была настроена оптимистично.

— Ты все утрируешь, — только и ответила она на мою желчную речь. — Встречаются и другие мужчины. Они добры, заботливы, обаятельны, верны. Они любят свою единственную, боготворят ее и делают все, чтобы она была счастлива.

— Я что-то об этом читала.

— Напрасна твоя ирония. Главное — верить! И тогда тебе воздастся по вере твоей.

Дело принимало серьезный оборот. Раз Наташа взялась цитировать Святое Писание, то от нее можно ожидать самых немыслимых выводов, и они не заставили себя ждать:

— И если я буду верить в то, что такой мужчина живет и рано или поздно мы с ним встретимся, то получу желаемое. А я верю, что у нас с Лешей все должно быть не так, как с Русланом. С Лешей я начну новую жизнь, если ты только не будешь вмешиваться. Не будешь?

Я клятвенно пообещала, что не стану портить ее светлое будущее с Лешей своим присутствием. К тому же мое внимание привлек к себе толстяк. Он сидел через две лавочки за спиной Наташи, и она не видела его шарообразную лысину. Я же его вспомнила и не могла теперь понять, как мне быть дальше. Сообщить Наташе, что не более чем в трех метрах от нее находится человек, чье присутствие служит для нее предвестием скорых бед, или нет? Хорошенько пораскинув мозгами, я решила ничего не говорить. Ведь если сказать, то она обязательно разволнуется, а кому это надо? Ей и так сегодня досталось. Пусть сидит спокойно. Пока она не знает про опасность за спиной, ей и в голову не придет тревожиться, а я присмотрю за толстяком на случай, если он проявит агрессию.

Оставшуюся часть пути мы трое провели мирно. Наташа утопала в мечтах о Прекрасном Принце, который однажды свалится ей на голову из розовой неизвестности. Толстяк дремал, прислонив свою лунообразную голову к стеклу и подложив для комфорта под нее берет, похожий на блин. На мою долю выпало смотреть за тем, чтобы Наташа его не заметила. Я благородно оберегала и без того пострадавшие нервы подруги от ненужного стресса. Особых сложностей мне моя добровольная миссия не принесла, могла бы и не волноваться.

…Была середина дня, когда мы добрались до дачи. Солнце, как всегда у нас зимой, норовило сесть за горизонт побыстрее. Небо окрасилось в багрянец и угрожающе низко висело над нашими головами. Вокруг царила необычная, прямо-таки мистическая пустота. Людей не было видно, словно их и не было тут никогда, а дома выросли сами собой. Мы стояли между низкими деревянными постройками, каждая из которых не превышала двух этажей. Становилось сумеречно. Сумерки — таинственное время. День уже покончил счеты с жизнью, и земля с живущими на ней замерла в ожидании ночи. Ночи, которая принесет с собой покой. Но на границе между красками дня и тишиной ночи царят сумерки. У меня от них мурашки по спине бегут и хочется рыдать в голос, неизвестно отчего. Цвета вокруг нас постепенно блекли. Хотя до ночи еще было далеко, но зимний день короток. Не успеешь оглянуться, а вокруг уже все посерело.

Мы вступали в решающую фазу нашего приключения. Быть или не быть — так стоял вопрос.

Не слишком торопясь, мы двинулись к даче. Не спешили мы по моему настойчивому требованию. Мне было нужно время, чтобы привести свои мысли в порядок, и вообще я не ждала ничего хорошего для себя от нашей вылазки, а потому оттягивала время, как могла. Таким образом, Наташа вытанцовывала впереди и нетерпеливо оглядывалась на меня через каждые пять метров, проверяя, здесь ли я еще, и предлагая мне прибавить шагу и не тянуть волынку. Я не поддавалась. Мне было муторно и до жути хотелось вернуться в людный город, где скоро загорятся фонари и толпы людей устремятся в метро и дальше. А здесь — пусто, серо, уныло, неуютно.

Но как бы я ни растягивала время, до дачи мы все-таки дошли. На этот раз мы тоже заблудились. Это уже стало для нас своеобразной традицией. Мы подошли к домику с неожиданной стороны через ельничек, который рос здесь с непонятным мне упорством. Мы его раньше не видели за плодовыми деревьями, но тем не менее он был здесь, и мы сквозь него пробрались. Нас прельстила тоненькая тропочка, которая, по нашим расчетам, должна была привести к даче. Так оно и вышло.

Мы укрылись за яблоней или вишней, так как под снегом было не разобрать, и провели скорый военный совет. Раньше нам не пришло в голову поразмыслить о том, каким образом мы собираемся войти внутрь, и теперь мы тщетно ломали голову над этой загадкой.

— Чего здесь торчать! Надо на месте посмотреть, — сказала решительная Наташа, но я была более осмотрительна:

— А если в доме кто-то есть?

— Ты видишь следы возле дома?

— Нет, — честно ответила я, не понимая, впрочем, при чем тут следы.

— А между тем ночью был снег, и поэтому здесь никого не было со вчерашней ночи. Иначе были бы следы, — с апломбом произнесла Наташа.

Меня ее доводы не слишком убедили. Снег — дело крайне ненадежное. Он идет то здесь, то там, и уследить за временем его выпадения представлялось делом безнадежно трудным или, скорее, просто невыполнимым. Но состряпать свой план у меня не получилось, и поэтому было решено, что Наташа пойдет в разведку, а я останусь здесь, и если увижу что-нибудь ужасное, то побегу за подмогой. Куда и к кому — не уточнялось. И Наташа пошла, оставляя после себя красноречивую цепочку следов, которые наглядно подтверждали ее теорию и выдали бы нас с головой любому, кто взял бы на себя труд присмотреться. Я осталась волноваться под сливой. Впрочем, мое волнение было явно напрасным. Тишину не огласили неожиданные крики, и никто не гнался за Наташей, когда она возвращалась.

— Наше подвальное окошко заперто на двадцать два замка. Даже не шелохнулось, когда я его толкала, а я уж на совесть постаралась. Входная дверь тоже ничего обнадеживающего нам не сулит. Окна со ставнями. Ставни закрыты изнутри. В доме голосов или других признаков жизни не заметно, — отчиталась она.

Положение становилось угрожающе тоскливым. Мы заскучали. Пока нам было не холодно, но это скоро изменится. Отчаянно не хотелось торчать в чужом и негостеприимном саду до позднего вечера или до ночи. Но предложения просто уйти ни от одной из нас не последовало. Мы ждали непонятно чего или кого. Уже через непродолжительное время, казалось, я была бы рада любому живому и неагрессивному существу, которое нарушило бы наше ожидание. И словно в ответ на мои молитвы за моим плечом раздался мужской голос, который дружелюбно сказал:

— Какая неожиданность! Если вы тоже ждете, то давайте ждать вместе и в доме. В доме все-таки теплее.

Судорожно дернувшись от неожиданности, мы узрели нашего незаметного Амелина, который в очередной раз возник перед нами из воздуха. После первых восторгов из-за того, что это оказался всего лишь безобидный Амелин, мы вспомнили о его словах и хором поинтересовались у него:

— А как ты собираешься войти в дом?

Амелин загадочно улыбнулся и прошел в сторону дома, где уже переминалась с ноги на ногу Ася. Она, оказывается, знала кое-какие мелкие тайны крепыша, и в их числе было местонахождение потайной двери, скрытой под грудой всевозможного барахла. Куча была внушительной и к тому же надежно укрыта снегом. Так что заподозрить тут тайный ход не пришло бы в голову человеку, не посвященному в тайны этого места.

Живенько подраскидав эту кучу в течение 15–20 минут, мы в самом деле наткнулись на дверцу, которая была закрыта. Наше разочарование не описать словами, но Ася и тут оказалась на высоте. Откуда-то из недр своего балахона она извлекла предмет, который сильно смахивал на отмычку. Ничего удивительного в этом не было. С помощью железки Аська легко открыла нам путь, а мне стало понятно, как она собиралась пройти через закрытую дверь в тот отдел в библиотеке минувшей ночью, если бы ее предусмотрительно не взломал грабитель.

Наша потайная дверь вывела в знакомый, по-прежнему заставленный рухлядью чуланчик, где мы с Наташей так недавно прощались с жизнью. Как показала практика, то были цветочки и не стоило нам тогда особенно волноваться. В чуланчике ничего не изменилось, а в самом доме был наведен идеальный порядок. Не было раскиданных по полу и столам вещей, и они не висели на спинках стульев и кресел. Даже пыли на полированных поверхностях не было видно. Кто-то навел здесь больничную чистоту, и совсем недавно.

— Странно, — подала голос Ася, — я не слышу Гамбита.

— Кто это?

— Гамбит — доберман. Его всегда слышно за версту. Когда Виктор уходит по делам, то выпускает пса охранять дом от незваных гостей вроде нас с вами. Гамбит меня знал еще щенком и не тронет скорей всего, но поздороваться он бы обязательно прибежал, — пояснила она нам.

Меня, признаться, ни капли не огорчило отсутствие злобного пса-охранника, и я даже обрадовалась, что его нету поблизости, потому что была уверена, что тот предпринял бы ряд энергичных мер для изгнания нас с Наташей с вверенной его заботам территории. Но Ася никак не хотела успокаиваться и требовала, чтобы мы пошли искать Гамбита. Чтобы не накалять обстановки, мы пошли.

Во дворе его не оказалось. Тогда Ася высказала интересную мысль, что Гамбитик мог погнаться за прохожим и выскочить со двора через вон ту дыру в сетке. Дыра в сетке была, без сомнения, проделана недавно, потому что из нас никто не мог припомнить ее в прошлые визиты на дачу. Но эта неясность не помешала нам воспользоваться ею и выбраться на улицу. И тут встал вопрос, в какую сторону идти?

— Я определенно чувствую, что он побежал к пруду, — сказала Ася и в ответ на наши недоуменные взгляды пояснила, что будь она на его месте, то побежала бы именно туда.

Мне было все равно куда идти. Наташа если и имела свое мнение на этот счет, то держала его при себе, а Петечка сказал, что он доверяет чутью Аси. И мы направились к пруду. Находился он неподалеку. Всего через 10 минут мы вышли к заснеженному пустому пространству, на котором не росли деревья и которое и оказалось замерзшим по зиме прудом. Летом к воде вели деревянные мостки, которые сейчас тоже были основательно укрыты снегом. Там и сям по периметру берега из снега высовывались редкие кусты и чахлые ивы с грустно поникшими в холодном воздухе ветками.

Собачьих следов нами обнаружено не было. Нашлись следы чьих-то ботинок и автомобильных шин. Особенно большая концентрация следов от ботинок была на мостках. Словно кто-то приехал на двух или трех машинах, вышел и прошел по мосткам к замерзшей воде. Мы тоже прошли по ним. Под ними зияла полынья, которая уже начала затягиваться свежим льдом. Мы задумчиво постояли некоторое время над ней и повернули к дому. На обратном пути Ася поведала нам, зачем и почему они здесь.

— Менты упустили Витюшу, — голосом, более уместным на похоронах, поведала она нам.

— Мы уже знаем, — сдержанно сказали мы.

Ася тактично не стала допытываться у нас об источниках, из которых мы черпаем свою информацию, и продолжила:

— Он звонил нам и угрожал. Даже не столько слова, сколько его голос напугал меня. И теперь мы здесь, потому что лучше встретиться с ним лицом к лицу, а не ждать удара в спину всю оставшуюся жизнь. Мы должны теперь сами с ним справиться. Желательно его обезоружить, связать и сдать милиции.

— Вы вдвоем против него одного? И почему вы сомневаетесь в своей победе?

— Не так все просто. У него, кроме нас, есть и другие интересы и другие знакомые. Он будет не один, но и мы ждем подкрепления. А пока мы займем стратегически важный пункт в доме и будем держать оборону до последнего. Поэтому вам, девочки, лучше уехать. Вы и так уже достаточно пострадали, — мягко посоветовала нам Ася.

Мне очень не понравился ее тон. В нем слышалась отрешенность человека, который уже простился с жизнью и теперь единственно прикидывал, как ее дороже или безболезненнее продать. Это было нехорошо для молодой девицы.

— А если он просто махнет рукой на вас и уедет, чтобы потом вернуться и отомстить, может быть, через несколько лет? Вы так и будете его здесь ждать? — спросила я у Аси, чтобы прояснить обстановку.

— Не уедет он никуда. У него в доме тайник. Он не может уехать, не забрав вещи из него. Здесь завязаны слишком большие даже для него деньги, чтобы их просто бросить. Поэтому он постарается во что бы то ни стало войти в дом.

— Его можно понять, — не удержалась от сарказма Наташа, — все-таки это его дом.

— Так почему же мы прохлаждаемся тут? — вскричала я. — Может быть, они уже орудуют в доме.

— Нет, он будет здесь через полчаса или 40 минут. Раньше не сможет добраться, — авторитетно сказал Амелин, а Ася любовалась пейзажем так, словно она навсегда хотела запомнить этот снег и лес и не сомневалась, что больше ей не суждено его вновь увидеть.

— Те двое, которые считаются вашими друзьями, они здесь будут? А если будут, то когда? — спросила Наташа. — Потому что если они явятся через час или через два, то все будет уже кончено.

Меня от ее слов дрожь по всему телу продрала.

— Ты ведь не имеешь в виду то, что сказала, — дребезжащим голосом поинтересовался у нее Амелин, который, насколько я видела, тоже не очень-то быстро соображал.

— Я только сказала, что им стоило бы поторопиться, — удивленно посмотрев на него, сказала Наташа.

Тем временем мы подошли к дому, и Ася с Петей вошли внутрь с таким видом, словно они взбирались на костер, а мы по инерции за ними следом.

«Ну вот и все», — обреченно подумала я.

Но отступать не годилось. В самом деле, не могли же мы бросить на произвол судьбы и крепыша двух живых людей. Их приятели то ли приедут, то ли нет, а крепыш точно приедет и мало того, вот-вот будет здесь и не в лучшем настроении.

— Ему надо, оторвавшись от ментов, еще успеть уладить пару дел, — сказала Ася, имея в виду крепыша. — Потом пристрелить пару свидетелей, которые ему насолили, и только после этого он приедет сюда. Можете еще уйти, потом будет поздно, мы забаррикадируемся и будем сидеть до последнего.

— Мы остаемся.

Что бы там каждая из нас ни чувствовала про себя, но наши голоса прозвучали твердо. Мне показалось, что Ася как-то посветлела лицом, но вслух только сказала:

— Будет жарко. Подумайте.

— Тем более остаемся. Мы в беде вас не оставим, — торжественно сказала Наташа.

— Тогда закрываемся, — сказал Петя и сопроводил свои слова наглядным действием.

Мы заперлись на железный прадедушкин засов, новомодный замок, являющий собой еще один предмет особой гордости хозяина дома, и для верности подперли дверь двумя бревнами, случайно завалявшимися в доме. Затем придвинули к двери очень тяжелый старый комод и не менее старый стол. Почувствовав, что с этой стороны нам теперь ничего не грозит, мы проследовали дальше, выискивая по пути слабые места. На наше счастье, дом крепыша был построен серьезным человеком, который избегал всяких там застекленных верандочек и прочих легко устраняемых деталей. Самое большее, что он позволил себе, — это чердачное окошко. Оно было очень широкое и не прикрыто ставнями, но влезть на крышу без лестницы не представлялось возможным ни нам, ни нашему предполагаемому неприятелю, и поэтому мы не стали паниковать раньше времени. Окна первого этажа были укрыты ставнями и решетками. Мы еще раз проверили их надежность и остались довольны осмотром. Не был забыт и подвал с подполом. Они были укреплены нами со всей возможной старательностью, для этого нам очень пригодилась мебель из верхних комнат. Мы вернулись в верхние комнаты и приготовили себе чай. Все остро нуждались в каком-нибудь успокаивающем средстве, но, кроме чая, нам ничего не попалось на глаза, поэтому пришлось удовольствоваться им.

Последние пять минут меня настойчиво мучил один вопрос, и я наконец набралась духа и спросила у общества:

— А почему бы нам просто не подождать милицию?

После довольно продолжительного молчания Ася спросила у меня:

— А откуда они знают, что мы их ждем? И если даже догадываются, что мы их ждем, то они же не знают, где именно. Так что не стоит надеяться на них. Со мной все согласны?

У меня глаза буквально на лоб полезли.

— Вы что, не сообщили милиции, где будет крепыш? — выдавила я из себя чисто риторический вопрос, ответ на который уже знала.

Наташа опустила полную чашку с чаем на стол так внезапно, что напиток расплескался по скатерти, и удивленно уставилась на эту легкомысленную парочку.

— Ребята, это не серьезно, — заметила она. — Глупо будет сложить свои головы просто так. Надо вызвать Степанова. Пусть спасает.

— Если у вас есть связи с милицией, то это не значит, что они распространяются и на нас, — заявил Петя. — У меня нет желания близко общаться с ними. За мной у них на счету есть разные дела, которые они мне, без сомнения, припомнят, как только увидят меня вблизи.

— Не сходи с ума. Мы же погибнем. Сюда вот-вот заявится толпа народу, готовая содрать с нас живых шкуры, а вы тут беспокоитесь о каких-то пустяках, — сказала я.

— Их не может быть очень много, а у нас выгодная позиция. Мы их обезвредим, — жизнерадостно сказал Петя, на мой взгляд, чересчур бодро у него это прозвучало, чтобы быть правдой.

— И к тому же телефона в доме нету, — поддержала его Ася.

— Как нету?! — ахнула Наташа.

— У Виктора мобильный телефон, и он носит его, естественно, с собой. Живет он один, и поэтому звонить домой ему некому. Сейчас телефон у него, а не здесь. Я не вру, можете проверить, если хотите.

— Выходит, мы отрезаны от всего мира, — подвела неутешительный итог Наташа. — И даже не сможем сообщить никому о том, как и каким образом мы закончили свои дни.

— Не трави душу, — ласково попросила Ася. — Если хочешь, мы разберем баррикаду и дверь и тебя выпустим.

Для истории осталось неизвестным, что собиралась ответить Наташа, потому что в эту минуту мы услышали шум подъезжающих автомобилей и кинулись, позабыв о налитом в стаканы и чашки чае, к окну. Во двор въезжали две иномарки. Одна была новенькая, и она мне была уже знакома. Только я не могла припомнить, откуда. Второй был сверкающий хромом и лаком джип. Сомнений не оставалось — приехал хозяин, который сейчас, ничего не подозревая, подойдет к входной двери, а она…

— Входная дверь! — заорала я. — Мы о ней забыли. Она хоть закрыта?

Ася переменилась в лице и побледнела еще больше, хотя, казалось, это уже было совершенно невозможно. Потом она метнулась в прихожую, а мы за ней, и очень вовремя. Дверь была закрыта на многочисленные замки, но у всех их был один существенный недостаток. Они все, к сожалению, открывались снаружи и с помощью ключей, которые находились в руках у крепыша. Буквально в последние минуты мы накинули большой крюк, заблокировали один из замков, подходящий для этой цели, и придвинули к двери шкаф и еще один шкаф. После этого отерли холодный пот со своих лбов и наскоро допили чай, чтобы опять же успокоиться. Дальнейшие события разворачивались, как по сценарию.

Крепыш долго ковырялся в замках и чертыхался при этом очень громко, чем доставил нам несколько блаженных мгновений, когда мы с наслаждением слушали его. Не добившись успеха, он сказал своему приятелю, который сопел у него над головой так шумно, что даже до нас доносилось его сопение:

— Ничего не понимаю. Должно быть, замок заело, но такого никогда не случалось.

Тот еще немного посопел в задумчивости и спросил:

— Можно еще войти как-нибудь?

— С другой стороны дома есть еще одна дверь, — ответил крепыш, и мы бросились к той дверке в чулане, чтобы послушать, чего он скажет в этот раз. И оно того стоило. Крепыш вышел из себя и начал сыпать отборными ругательствами. Это ему не помогло, и тогда он начал приплясывать на месте, но дверь не поддавалась.

— Не открывается? — с сомнением спросил чей-то голос.

— Не видишь ты, что ли! — набросился на него крепыш в приступе раздражения.

— Давай сюда ключи. Я попробую, — раздался тот же голос, и ключи звякнули.

После недолгих усилий первый претендент отступил, но тут появились еще желающие. И пока они пыхтели над замком, который не желал открываться, крепыш осыпал весь мир бранью и в промежутках иногда негодующе осведомлялся о том, как идут дела с дверью. По его тону легко можно было догадаться, что он не сомневается в том, что ничего толкового его приятели предпринять не смогут. Потом он снова бесился и топал ногами.

— Какой неприятный и несдержанный тип, — шепотом сказала Наташа. — Я очень рада, что мы его подставили. Ругаться из-за такого пустяка — это просто форменное свинство.

Скоро, обозленные донельзя, они отступили. Крепыш заметил, что исчез Гамбит, и бедному псу досталось заочно.

— Что будем делать?

Кто-то из их компании озаботился наконец традиционно русским вопросом. И после этого голоса удалились.

— Ага, заволновались, — злорадствовала Наташа.

Я ее радости, к примеру, не разделяла. Меня волновали более шкурные вопросы.

— Они слишком рано прибыли, — недовольно заметила Ася. — У нас еще ничего не готово для приема. Вот ведь какой необязательный человек этот Виктор. Нужно так: если сказал, что приедешь через полтора часа, то изволь приехать именно через полтора, а не через полчаса. Я горько разочарована, — сообщила она нам.

— Да, вместо чая нам бы следовало заняться арсеналом, — поддакнул Амелин.

Упомянутая вещь заставила меня и Наташу навострить уши.

— Каким арсеналом? — подчеркнуто вежливо спросила я.

— Кажется, наступила пора им все рассказать, — обратился Амелин к Асе.

— Да, пора, — поддержала она его. — Слушайте, — обратилась она к нам, стоящим не у дел, но рядом, — у Витюши на даче имеется тайничок, и находится он как раз в том подвальчике, через который вы проникли в дом в первый раз. И там лежит самое современное оружие, о котором могут только мечтать люди, занимающиеся торговлей им, и которое Витюша и должен был передать своим партнерам по бизнесу и непосредственным заказчикам. Ясно, чего они на двух машинам приперлись?