ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Назавтра в назначенное время, прихватив с собой необходимое снаряжение в виде парика, грима, косметики, перчаток, шарфиков различных расцветок и паспорта, я вовсю трезвонила в дверь к Наташке. Звонила я уже в течение пяти минут, не меньше, но за дверьми не раздавалось ни шороха. Я уж было решила, что ночью Наталью придушил собственный супруг (за то, что она заставила его тащиться с ней в милицию), как вдруг раздался хриплый голос, вопрошавший, кто я и что мне тут нужно. Я правдиво ответила, что Даша и что хочу видеть свою подругу.

Откуда у них взялся обладатель этого голоса? Смогла предположить только одно, что ночью к Наташе нагрянули неожиданно гости из отдаленных мест и она была вынуждена оставить их ночевать у себя. А может, это родственники? Но за дверью сказали:

— Ой! — Дверь без дальнейших расспросов отворилась. — Я проспала, — сокрушенно призналась Наташа.

Она могла бы этого и не говорить. Весь ее вид — помятый и нечесаный — говорил сам за себя. Хриплый голос, удививший меня, принадлежал все той же Наташе. Она со сна, оказывается, всегда сипела, как застарелый пьяница.

— Ты соображаешь, сколько сейчас времени? — набросилась я на нее. — Мы же к двум часам не успеем. Тебе только умываться не меньше получаса нужно.

— Без паники, — отозвалась Наташа. — На водные процедуры хватит и двадцати минут. И могу обойтись без завтрака.

— Ты с ума сошла. Завтрак приготовлю я, а ты не трать времени и — марш мыться. Иначе я за себя не отвечаю.

Через каких-нибудь сорок минут мы бодренько пробежали к ближайшему входу в метро.

Удивительно, но в библиотеку нам удалось попасть без всяких проволочек. Постовой мельком глянул на наши пропуска и отвернулся.

— Куда теперь? — спросила Наташа.

— В туалет. Перевоплощаться. Кстати, о чем ты не захотела вчера вечером сообщить по телефону?

Последовало продолжительное молчание. Я уже предположила самые гнусные вещи, как вдруг Наташа заговорила:

— А-а, вспомнила. Я договорилась с капитаном Степановым, и он обещал держать нас в курсе — неофициально, ясное дело, — если будут какие-то новости. А говорить я тебе об этом не хотела, потому что телефон твой, милочка, может прослушиваться.

— Ну, прошу в кабинет, госпожа конспираторша.

Я затолкала Наташу в кабинку, где мы и приступили к изменению своих образов, решив на всякий случай слегка изменить и облик Наташи. Но увлеклись делом и чуточку пересолили. Я напялила на себя уже привычный парик и в один момент превратилась в жгучую брюнетку. Нанесла легкий слой грима и покрылась загаром. Накрасила глаза, губы и обмоталась шифоновым шарфиком нежно-бежевого цвета. На мне была длинная шерстяная юбка неприметного кирпичного цвета, черная блузка и длинный вязаный жилет в клетку. Мой теперешний облик ничем не напоминал девушку, которую бандиты видели в кафе.

Наталья была в синих джинсах и темно-синем бадлоне. Волосы она собрала в хвост и надела очки с простыми стеклами. Очки ей шли и к тому же изменили ее до неузнаваемости. Гримом она тоже воспользовалась — надо же было замазать свои синяки. И чтобы я не слишком выделялась, как она мне объяснила. Я оглядела нас с пристрастием и осталась довольна. И в смысле эстетики, и в смысле неузнаваемости камуфляж нам удался на славу. Теперь оставалось обнаружить тех или того, из-за кого мы замаскировались. Иначе вся возня пошла бы насмарку. Глупо щеголять по библиотеке, вырядившись как попугаи.

Хихиканье и наши возбужденные восклицания были слышны на весь туалет, что выяснилось, когда мы, очень гордые собой и своей новой внешностью, вышли «в люди». Нас встретили задумчивые и пытливые взгляды многочисленного общества, собравшегося тут. Общество сплошь состояло из пожилых дам. Они, видимо, хотели что-то у нас спросить. Скорее всего нечто нескромное, потому что выражение их лиц я не назвала бы одобрительным. Мы верно поняли их и постарались покинуть комнату с наивозможной быстротой, провожаемые дружным молчанием, настолько полным негодования, насколько только молчание может быть чем-то заполнено.

Отойдя от опасного места с максимальной скоростью, приличествующей двум девушкам, старающимся сбежать побыстрее, но одновременно пытающимся сохранить чувство собственного достоинства, мы свернули за угол и смогли там наконец-то отдышаться.

— О чем они могли подумать? — тревожно поинтересовалась я. — Там было несколько подружек моей мамы. Если они меня узнали, то можно меня сразу пристрелить. Они расскажут матери, что ее дочь запирается в кабинке туалета с некоей особой и они обе там глупо хихикают, а потом ее дочь выползает оттуда накрашенная, как панельная девка. И добавят еще от себя пару замечаний. Они же не смогут ограничиться одними фактами. Хотя и голые факты выглядят неутешительно, но эти язвы обязательно придумают какое-нибудь грязное объяснение моему поведению. Самое меньшее, чем они ограничатся, — что я лесбиянка. Ты понимаешь весь ужас положения, в которое я попала из-за собственной неосторожности?

Наташа ответила, что понимает прекрасно, но тетки вряд ли узнали меня и могут лишь подозревать, кто именно был в кабинке. И потому они не пойдут к моей маме жаловаться на мое аморальное поведение. Потому что побоятся попасть в глупое положение. Если там была не я, они будут выглядеть в глазах библиотечного общества как грязные сплетницы, а им этого не захочется. Самое большее, что смогут они сказать маме при случае, что видели девушку с угольным цветом волос, которая непристойно хихикала возле унитаза. Но мало ли кто это мог быть!

Несколько утешившись этими сумбурными объяснениями, я предложила осторожно, чтобы не нарваться больше на знакомых, пробраться к залу техники, который был конечной целью нашей вылазки.

Наслушавшись вчера по телефону о разносторонних увлечениях Амелина, я пришла к выводу, что единственное объединяющее его интересы звено — это криминал. Непорядочность его, присутствующая в рассказах о нем, не позволяла усомниться, что и сюда он явился с целью кого-то обмануть или, может быть, украсть редкий фолиант.

Работая в свое время в Публичке, я вдоволь повидала удивительных шедевров — начиная от подлинных писем Наполеона к разным людям до микроскопического экземпляра сборника сказов Бажова, размером со спичечный коробок. Хранились здесь уникальные словари и рукописи. И была комната Фауста. Допустим, что саму комнату Амелину даже с друзьями свистнуть не удастся, но рукописные Библии с изумительными по красоте иллюстрациями, книги, от которых так и веяло древностью, вполне могли быть похищены. А ведь дотрагиваясь до них, ты как бы соприкасаешься с бесчисленными поколениями людей, державших эти книги в руках за столетия до тебя. Они хранились с величайшей тщательностью и считались святыней библиотеки, но это совсем не означало, что этим они полностью застрахованы от воров.

И эти бандиты могут украсть все — даже мою любимую Библию, чей переплет украшен огромным аметистом! И хотя она подвешена над столом на двух цепях, — им замки и цепи не помеха. И письма Вольтера тоже могут украсть, и еще тысячи вещей.

Как-то до сих пор я воспринимала бандитов безотносительно к убыткам, какие они могут нанести честным людям. Погром в моей квартире я давно им простила. Что взять с мужчин, которые и в собственном доме постоянно все ломают. Но только теперь до меня дошло, что ценности, хранящиеся в библиотеке и в других местах, находятся под угрозой. Все замерло внутри от ужаса. Одновременно я почувствовала прилив сил и бешенства.

Я стояла с выпученными глазами и открытым ртом. Не позволю! Не позволю им украсть у нас наше литературное богатство. На что же я буду любоваться, если бандиты все украдут? Сначала одну, потом другую книгу и постепенно вынесут все сокровища, принадлежавшие, как ни банально это звучит, всему нашему российскому народу. Ведь когда вы наслаждаетесь их видом и содержимым, то книги в этот момент принадлежат вам, а не библиотеке, которой только дозволяется их хранить.

— Наташа! — в ужасе я чересчур громко зашипела ей в ухо, и она испуганно шарахнулась от меня.

— Что за шутки? Так человека можно на всю жизнь заикой сделать, — обиделась подруга.

— Наташа, следующее преступление они совершат здесь. Я только сейчас поняла это. Меня озарило.

Наташа с интересом взглянула на меня.

— Где? Вот именно на этом месте, где мы стоим? — уточнила она, ничуть не усомнившись в моей правоте.

— Нет, в библиотеке, но где именно — не знаю. И мы должны установить это сегодня.

— Так пойдем, куда запланировали. Зал техники уже заждался нас, — с готовностью предложила Наташа.

По дороге мы не встретили никого, кто бы даже отдаленно напомнил бандита. Чаще всего попадались преклонного возраста кандидаты в мир иной обоих полов. Было много откровенных негров и застенчивых девушек белого цвета. Иногда встречались голубоватые парочки. Но основную массу присутствующих в этом хранилище мудрости составляли женщины всех возрастов, размеров и мастей. В них, женщинах, невзирая на различия в материальном и духовном планах, было нечто неуловимое, присущее лишь библиотечным работникам. Словно легкий слой пыли легким облачком поднялся с древних манускриптов и осел на их хранительницах. Чуть заметная бледность, уместившаяся в складках их одежд, забившаяся в мельчайшие морщинки кожи лица и рук, выдавала род их занятий.

Порой, встретив на улице незнакомую мне женщину, я с уверенностью могла определить ее профессию. Возможно, проработав здесь не три года, а лет двадцать, я постигла бы науку определения по оттенку и составу пыли, лежащей на ком-нибудь, даже конкретный раздел работы этого индивидуума. Но я вовремя удрала из библиотеки. Дело в том, что я тоже начала чувствовать себя раритетом, и мне это вовсе не нравилось. Библиотечная пыль — вещь необычайно коварная. Ее немного, но она постоянно вокруг тебя. От нее не спастись, принимая душ по два раза в день. Она незаметно въедается в вас. Настойчиво пытается проникнуть внутрь и окрасить ваш мир в идеальный серый цвет. Наверное, серое и правда практично, но я предпочитаю более яркие расцветки и тона.

В нас с Наташей библиотечные работники незамедлительно узнавали читательниц, то есть людей извне, не принадлежавших всем телом и душой к этому храму знаний. То, что они нас безошибочно определяли, меня не порадовало. Я-то планировала незаметно пробраться по чугунной витой лесенке в служебные помещения, расположенные в виде балкона над залом техники. Балкон для нас был бы удобным пунктом наблюдения. Сверху зал лежал как на ладони. А через прихваченный из дома папин полевой бинокль мы смогли бы сосчитать количество вставных зубов у любого сидящего внизу или неспешно передвигающегося мимо составленных в ряды столов человека.

В конце концов мы решили, что для начала постараемся прокрасться наверх, где окопаемся, по возможности, надолго. В случае атаки со стороны библиотекарей будем прикидываться затюканными студентками, заблудившимися в лабиринтах стеллажей. Это правдоподобно. Я сама нередко плутала в дебрях библиотечных фондов.

Еще мне не давал покоя вопрос, здесь ли человек, которого капитан Степанов обещал отрядить на охрану моей драгоценной персоны. Идя по улице и спускаясь в метро, я безуспешно высматривала свою охрану, с пристрастием изучала физиономии сидящих напротив людей. Я так энергично крутила головой во все стороны, что Наташка, заподозрив неладное, принялась выпытывать, кого я ищу.

Я благоразумно умалчивала о присутствии возле меня телохранителя, желая избежать попыток Наташи оторваться от «хвоста». Я и сама толком не разобралась в собственных ощущениях. С одной стороны, совсем неплохо чувствовать за собой надежный тыл, а с другой — приключение уже засосало меня с головой, и всюду таскать за собой милицию мне не улыбалось. Никогда не знаешь, что милиция может придумать в следующий момент.

Если бы мы встретили в библиотеке одного или двух членов шайки, то во сто крат занятнее было бы выследить их самим и до поры не брать милицию в расчет. Охваченная противоречивыми чувствами, разрываясь между здравым смыслом и жадностью к приключениям, я хранила подлое молчание о возможном «хвосте».

Мы с Наташей просочились на балкон и спрятались между многоярусными шкафами, на чьих полках покоилось неисчислимое количество папок и тому подобной макулатуры. Чем именно занимаются здесь сотрудники, догадаться не представлялось возможным. Папки были разложены по неизвестному нам алфавиту, в котором после буквы «А» сразу шла буква «К», а возле «Н» пристроилась «Р». Ко всем прочим сложностям на некоторых папках стоял номер, не поддающийся анализу. Но мы забрались сюда не для решения алфавитных ребусов.

— Видимость отличная, — поделилась со мной Наташа вполголоса, справедливо опасаясь привлечь к себе внимание окружающих. — Доставай бинокль, чего тормозишь? — войдя в азарт, прошептала она.

Я молча извлекла его и принялась настраивать линзы для своих глаз. Не знаю, кто уж им пользовался в последний раз, но возилась я долго.

— Такого плохого зрения просто не бывает. Что они с биноклем делали? Уму непостижимо, — возмущалась я.

— Дай мне, я тоже хочу поглядеть, — заканючила над ухом Наташка.

— Сейчас.

Оглядев внимательно зал сквозь линзы бинокля, я не заметила никого, кто был бы знаком мне и подозрителен. У сидящих внизу людей был коллективно респектабельный вид. Я тяжело вздохнула и передала бинокль Наташе:

— Смотри сколько влезет. Никого там нет. А время, хочу заметить, уже без пяти два.

Наташа детально изучила внешность всех наблюдаемых и резюмировала:

— Будем ждать.

Ничего другого не оставалось. Напротив нас висели огромные настенные часы, и я периодически поглядывала на их стрелки. Когда большая приблизилась к пяти минутам третьего, я ощутила тычок в бок от Наташи. Она молча указывала пальцем на типа, который стоял в дверях.

— Узнаешь его? — поинтересовалась она и в оправдание добавила: — Он подозрительно выглядит. У него есть что-то преступное в лице.

— Затрудняюсь определить так сразу. Очень неуловимое выражение лица, но это точно не Амелин.

Презрительно фыркнув, Наташа опять впялила свой взор в типа, стоящего в дверях. Он тоже высматривал кого-то в зале. Наш разговор не пропал даром, он был услышан, и перед нами материализовалась пожилая дама, пожелавшая узнать, кто мы такие и знаем ли, где находимся. Мы знали, но с места не двинулись, потому что в это время наш подопечный увидел наконец своего знакомого и мотнул головой, приглашая того выйти поговорить. Я с любопытством перевела взгляд на зал, чтобы увидеть, кто отреагировал на его приглашение.

— Девочки, откуда вы здесь взялись? — надрывалась над ухом наша настойчивая дама. — Вы сотрудницы? Тут служебное помещение.

Наташа вяло мямлила в ответ, что мы не знали, больше не будем, скоро собирались уйти и прочее.

Единственное живое существо, которое отреагировало на приглашение типа в дверях и двигающееся сейчас по направлению к выходу, было девушкой в плотно облегающих ее попку блестящих штанах. Штаны!! Я пристально изучала только лица, принадлежавшие мужчинам старше 18 лет. На женские лица я почти не глядела, а на их попки и подавно. И напрасно. Эту девицу я уже встречала, а штаны мелькали передо мной даже пару раз. Они определенно были хорошо мне знакомы. Надо было не терять времени и бежать за ней.

Я мило улыбнулась даме, почтив наконец ее своим вниманием, и произнесла ласковым голосом:

— Извините нас за беспокойство. Мы и правда заблудились.

Бормоча извинения и одновременно с этим запихивая бинокль в сумку, я тут же повторно уверяла, что мы заплутали.

— Видите, мы даже бинокль доставали, выход высматривали.

После этой фразы Наташи взгляд библиотечной дамы, доселе пылавший жаждой расправы, приобрел жалостливое выражение. На лице проявилось что-то материнское.

«Бедные девочки, они совсем заучились», — видимо, подумалось даме, потому что она заботливо довела нас до лесенки и пыталась проводить до гардероба. Но мы вежливо отклонили ее любезное предложение и скатились вниз со всей доступной для наших ног скоростью.

— Это она! — возбужденно восклицала я. — Определенно, я ее где-то видела… В Эрмитаже, позавчера! Мы столкнулись с ней нос к носу. А ее штаны я видела позднее в толпе. То, что она крутится там, где и мы, — очень подозрительно. Это не просто так. И твой подозрительный мужик тоже с ней. Все одно к одному.

Невзирая на некоторую путаность моих объяснений, Наташа верно сориентировалась. Она усекла главное — что ситуация осложнилась появлением неучтенной девицы. Она не фигурировала в моих рассказах. Я и сама вспомнила о ней, лишь увидев ее в тот момент, когда она торопилась скорей добраться до своего знакомого.

Мы увидели их мирно беседующими, как только сами вышли из зала. Они заняли два стула возле круглого стола, стоящего в холле. Подобраться к ним незаметно было нереально, и нам оставалось лишь наблюдать из укрытия, которое было обнаружено между очередными шкафами, за беседой тех двоих.

— Проследим за ними, — решила я, — если они вдруг разделятся, то ты берешь девку, так как она тебя раньше не видела, а мою маскировку может раскрыть. Я же пойду за мужиком.

— Вечно ты со своими мужиками. И почему тебе вечно достается то, что лучше, — неожиданно принялась выяснять отношения Наташа.

— Какое к черту лучшее! Ты шутишь, надеюсь. Не хватало сейчас нам с тобой делить мужиков.

Но Наталье решительно приглянулся этот тип, и она не сдавалась:

— Тебя девка никогда в этих лохмах не узнает. Поэтому я лучше возьму на себя мужчину. Хорошо?

Я чуть не придушила эту идиотку. Меня остановило то, что объекты нашей слежки оторвали свои седалища от стульев и целенаправленно устремились мимо шкафов, служащих нам укрытием, к лестнице, которая вела только вниз. Я пообещала Наталье тысячу неприятностей, если она не согласится следить за девицей, и с трудом добилась согласия. По-моему, Наташку больше всего волновало то, что девица спокойно направится к себе домой и, скорее всего, больше на улицу не выйдет. На мужчину Наташа возлагала большие надежды.

Дружными парами мы протопали мимо читательского гардероба. Еще одна головная боль для нас с Наташей. Читатели и сотрудники заходили в библиотеку через разные двери, с разных сторон здания. Соответственно, и раздевались в разных гардеробах. Нас с нашими пропусками никогда бы не допустили к читательскому входу, и, следовательно, нам не удалось раздеться в читательском гардеробе. Можно было, конечно, раздеться у читателей и обежать затем вокруг здания, чтобы пройти через служебный вход, но на это у нас не хватило духу. Бегать по центру города без верхней одежды в 20-градусный мороз я бы не согласилась ни за что, а тем более из-за каких-то негодяев, которые еще неизвестно, явятся ли. У Наташи большого энтузиазма мое предложение пробежать кросс по морозцу тоже не вызвало, и мы спокойно разделись в принадлежащем нам по праву гардеробе. Теперь я горько жалела об упущенной возможности. Подумаешь, немного померзли бы, зато сейчас бы не волновались. Но толку? Сделанного не воротишь.

Миновав пару дверей и коридор, мы увидели вдруг, как наша парочка замедлила ход возле двери, которая вела, как я прекрасно знала, в отдел редкой книги, где и хранились реликвии былого. Книги, написанные на телячьей коже, называемой пергаментом, от руки древними монахами чуть ли не в IX веке. Девица махнула рукой на эту дверь, привлекая внимание спутника. Мои худшие опасения начали подтверждаться. Я продолжала убеждать себя, что эти жесты ничего не значат, но в душе знала, что это конец. Конец для бандитов. Теперь я не выпущу их из поля зрения ни за какие коврижки.

— Они стоят возле отдела редкой книги. Там внутри хранятся книги, которые написаны еще от руки, или первопечатные, или раритеты.

Наталья не отреагировала, видимо, для нее была важнее сама игра в следователей.

— За любую из тех книг можно купить твою квартиру два раза, — добавила я, чтобы она врубилась, насколько высока ценность этих книг, и оценила бы размах преступников по достоинству.

— За книгу? Ты спятила, — равнодушно произнесла она.

— Да ты хоть слышала про Остромирово Евангелие? Оно тоже хранится в библиотеке.

Наконец-то Наташку проняло. Она с благоговейным трепетом взглянула на дверь и здраво заметила:

— Дверь не железная, и взломать ее ничего не стоит. Такие богатства за простой дверью. Приходите и берите, пожалуйста.

— Не так, конечно, просто. Во-первых, милицейский пост, во-вторых, ночью патруль совершает обход всего здания библиотеки. Потом — на дверях сигнализация, а на окнах решетки. Но ты права — все охранные средства несовершенны, и при желании их можно легко обойти. А желание у этих ребят, судя по всему, есть, и немалое. Вон как крутятся возле двери. Чуть ли не облизывают ее.

Те двое решили, видимо, что увидели достаточно. Они пошли дальше, мы за ними, через все здание библиотеки. Девица иногда останавливала своего приятеля и указывала ему то один, то другой коридоры. При этом она возбужденно переминалась с ноги на ногу, что-то ему втолковывала.

Мы дошли уже до милицейского поста возле служебного входа. Девица принялась опять настойчиво говорить что-то своему попутчику. При этом она энергично кивала на милиционера, беззаботно сидящего за своим столом и не подозревающего об угрозе, находившейся в непосредственной близости от него.

— Не может она громче говорить, что ли? — возмутилась Наташа, которая до сих пор смиренно вышагивала за ними без малейшего признака недовольства. — Дохлятина! Мне же не слышно.

— Они только о том и думают, как бы поменьше неудобств доставить Наташе, — только и смогла съязвить я, не сводя глаз с девицы.

Если судить по ее жестам, она собиралась спуститься в служебный гардероб, а мужику, следуя ее указаниям, надлежало обойти кругом и встретиться с ней уже на Невском. Неужели нам улыбнулась удача? И точно. Девица, задорно блеснув напоследок на мужика глазом, убежала одеваться. Мы тоже побежали за ней. Больше нам деваться было некуда. Пальто-то наши висели в гардеробе, а без пальто мы бы далеко не ушли.

Возле милицейского поста у нас произошла заминка. Наташкин пропуск был выдан до 16 часов, а сейчас любые часы показывали самое большее без десяти минут три. Бюрократически настроенный милиционер требовал от Наташи отбыть весь срок полностью или домогался отметки из отдела кадров, куда мы не потрудились зайти. Наташа упрямо отказывалась. Спор грозил затянуться. Выручил нас мальчишка, тащивший огромную зеленую сумку с книгами.

В библиотеке существовало и существует по сей день понятие «рейс». Означало оно следующее. Несколько раз в день затребованные читателями или находящиеся в обработке книги переносили из фондов, где они хранятся, в читальные залы или на абонемент. Вот такой рейс мы и повстречали. Книги сопровождались кучей документов, в которых указывалось их число, иногда названия, место назначения и все такое прочее. Милиционер закопался с головой в бумаги, сверяя их с книгами, и на время забыл о нас. Когда он вспомнил и вспомнил ли вообще, я не знаю. Мы к тому времени были уже далеко. По правде говоря, мы были далеко уже ровно через полминуты, если считать с того момента, когда он наклонил свою голову над бумагами.

Нам надо было успеть проделать массу действий. Выудить гардеробщицу, которая, как назло, исчезла из поля зрения, получить наши пальто, одеться, не попадаясь на глаза девице. Догнать ее нам удалось только на Невском. И кавалер ее был тут же. Это нас искренне порадовало. Они опять оживленно поболтали о своем и перешли на другую сторону проспекта. Когда они оказались на другой стороне, то их стало уже трое. Где-то на середине пути к ним присоединился светлоголовый парень. Как это у него получилось, понять я не смогла. Мы же ни на миг глаз от этой парочки не отводили.

— Ты видела? Как он умудрился? — спросила я у Наташи.

— Ты его узнала? — вопросом на вопрос ответила она.

— Нет. Но неужели это Амелин?

— Он, голубчик, — с глубоким удовлетворением в голосе произнесла Наташа и вся прямо осветилась зловещей ухмылочкой.

Я поняла, что Амелину от расправы не уйти. Наташка может потратить годы своей бесценной жизни, но негодяя достанет. И не скрыться ему от нее, не спрятаться. Бедняга. Тут я его могла даже немного пожалеть, потому что знала дьявольскую натуру Наташки, способную испортить жизнь кому угодно. Радости жизни ему больше не видать. Наташка умудрится полностью отравить ему существование. Так что он сам пойдет в милицию и покается во всех своих темных делишках, лишь бы от нее избавиться.

Тем временем этот бедняга, не подозревающий о несчастье, которое подстерегает его буквально за углом, обнял и поцеловал девицу в щечку, пожал руку мужику и они скрылись в дверях кафе-мороженого. Мы подобрались ко входу в подвальчик, где, собственно, и располагалось это кафе, и приступили к выработке новой стратегии.

— Как следует поступить в данном случае? — глубокомысленно спросила меня Наташа и добавила: — Вот вопрос, стоящий перед нами.

Мне в голову лезла всякая чушь, вроде: «Почему они выбрали такое неподходящее место для обсуждения своих грязных махинаций?», «Как мне избавиться от своего «хвоста», «Не рассказать ли Наташе, что мы с ней тоже находимся под наблюдением?». Последняя мысль показалась мне своевременной.

— Степанов обещал выделить людей для своей операции, — как бы между прочим сказала я. — Операции, которую они назвали «ловля на живца». — И с непонятной мне самой гордостью добавила: — Живец — это я.

Наташа молчала, увлеченно разглядывая стекло витрины.

— Эти люди должны держаться поблизости от меня, если хотят что-нибудь узнать, — с невинным видом продолжила я. — Они и сейчас где-то рядом.

В последнем замечании необходимости не было. Наташа подняла на меня глаза, полные горького разочарования и муки, и спросила:

— Почему ты… до сих пор молчала?

Я почувствовала себя неловко под ее скорбным взглядом и поспешно попыталась оправдаться:

— Заметь, я и сейчас могла бы не говорить. — Но даже для меня самой эта фраза прозвучала как-то гнусно, а по лицу Наташи можно было легко заметить, что чувства, ее обуревавшие, далеки от всепрощения.

Она гневно глядела на меня. Такой взгляд последний раз я видела у одной дружелюбной собаки, у которой отобрали любимую косточку, сберегаемую ею для особо торжественного случая, и выбросили в мусоропровод, где этой кости и было место. Потом Наташа преисполнилась надеждой, что это всего лишь моя дружеская шутка. Я готова была язык себе вырвать, глядя на ее мучения. Меня останавливала мысль, что этим я Наташу не утешу.

— Видишь ли, — начала я, — возможно, они и не здесь. Вчера, когда мы встретились, в чем я была одета?

— При чем тут как ты была одета? — с досадой бросила она.

— Нет, ты ответь.

— В пальто и беретике.

— Правильно, а сегодня я надела совсем другое, старое пальто, чтобы не привлекать к себе ненужных взглядов. Когда-то оно было светло-терракотовое, но после многих лет носки я сама затрудняюсь определить его цвет. А вместо беретика я надела шарфик. Парика менты под шарфом не заметят, они же мужики. Вот и получается, что, вероятно, они меня возле дома караулят. Конечно, не очень порядочно с моей стороны, но я не предупредила Степанова и их, что замаскируюсь. И они могли просто не узнать меня.

— Глупо так рассуждать. Может, они здесь, а может, еще где-то. Это бесплодное переливание из пустого ведра в порожнее. Я поражена, что ты скрывала от меня, своей подруги, правду. Но все еще можно исправить.

— Поясни свою мысль.

— Пожалуйста, — охотно согласилась Наташа. — Мы постараемся выявить человека, который следит за нами, и потом оторвемся от него. Это несложно будет сделать. Во всех детективах и шпионских фильмах главный герой, заметив слежку, заходил в кафе, магазинчик или любое подобное заведение. Всем заведениям присуща одна общая особенность. Они должны иметь второй, запасный выход, желательно на другую улицу. Теперь ясно?

— Насчет выхода ясно, но наш «хвост» тоже узнал Амелина. И, плюнув на меня, будет следить за ним. Или за обоими. Если я пойду за Амелиным, то «хвосту» и голову ломать не придется, за кем идти.

— Они не знают, как он выглядит. То есть знают, что он высокий блондин с карими глазами и все такое неопределенное. Но составлять фоторобот я отказалась. Отмазалась тем, что темно было на лестнице, толком не разглядела. Значит, они не смогут опознать его при встрече, — уверенно закончила Наташа.

— Бред какой-то. У них есть его фотография из читательского билета, который мы нашли в его вещах. Верно?

— Нет.

Охваченная нехорошим предчувствием, я повторила:

— Фотографию с читательского билета, из его сумки, которую ты должна была отдать как ценную улику в обмен на кое-какие сведения, интересные для нас.

— Я отдала сумку.

— Со всем содержимым? — продолжала допытываться я.

— Почти.

— Как клещами из тебя все вытаскивать приходится! Говори, несчастная, отдала ли ты читательский билет с фотографией или нет? Нет?

— Не отдала, — гордо вскинула голову эта ненормальная. — Не отдала, и, как видишь, правильно сделала.

— Сокрытие от следствия улик, способных помочь раскрытию преступления, как мне кажется, уголовно наказуемое деяние, — горестно заметила я.

— Если ты меня не выдашь, я ни капли не рискую. Никто, кроме нас с тобой, не знает, что именно было в сумке.

— А сам хозяин, у которого ты вырвала ее прямо из рук?

— Еще неизвестно, удастся ли поймать его с поличным. И потом, когда человека арестовывают, он не склонен требовать, чтобы ему вернули его читательский билет, — резонно заметила Наташа.

Я мысленно постаралась представить себе сцену, когда уже обритый наголо Амелин закатывает следователю грандиозный скандал из-за пропавшего читательского билета и отказывается принимать пищу и медицинскую помощь до тех пор, пока ему не пообещают найти его утерянное сокровище. И вот уже он лежит на узкой кровати с похолодевшими конечностями, ослабевший от голода, но по-прежнему непреклонный. А следователь — плотный дядька с усами в пол-лица и обширной лысиной — допрашивает своих подчиненных и упрекает их в безалаберности и безответственном отношении к уликам. Те отпираются и клянутся, что получили сумку уже без читательского билета.

«Разве мы бы позволили себе подобное халатное отношение к документам! Никогда! — кричали они хором в моих мыслях. — Это дело рук той сумасшедшей, которая принесла ее нам». «От нее всегда сплошные неприятности получаются», — заявлял наш знакомый капитан Степанов.

С последним я была совершенно согласна, но в целом картина в моей голове получалась неубедительная. И, вернувшись к действительности, я была склонна согласиться с утверждением Наташи. После моего торжественного обещания не выдавать ее секрета капитану мы вновь вернулись к дружескому взаимопониманию. Было решено немедленно перейти к проблеме выявления конкретного лица, приставленного следить за нами. Для этого я должна была побродить по ближайшим магазинам, чьи входы находились в поле видимости Наташи. В магазинах было приятно тепло, и я с удовольствием выполняла свою часть задачи.

— Никого не заметила, — с огорчением призналась Наташа, когда я, согревшаяся от ходьбы по магазинам, вернулась обратно. — Ты нашу троицу не упустила? Ты глазела на меня и по сторонам, определяя, кто у нас на хвосте, а не могли ли они слинять в это время?

— Не могли. Я стою так, что все время краем глаза вижу дверь кафе, а из нее вообще никто еще не выходил.

— В кафе ведь тоже бывает по два выхода? Или наше кафе-мороженое редкое исключение?

По изумленному виду Наташи я догадалась, что не исключение. Но мысль о возможном коварстве нашей тройки посетила нас с Наташей почти одновременно. Забыв обо всех наших правилах конспирации, мы вместе кинулись в кафе. И очень вовремя, надо сказать. Потому что мы успели заметить все те же блестящие брюки, принадлежавшие подружке Амелина, которые исчезали в дальнем от нас углу кафе, где располагался запасный выход. Не раздумывая долго, мы бросились следом.

— Ты подумай, вот хитрые негодяи! — восхищалась Наташа. — Почти как я.

— Смыться от нас хотели. Не получилось, голубчики, — злорадствовала я.

Пробегая в двери, в которых за несколько мгновений до этого исчезли блестящие штаны, я очень кстати сказала:

— Предлагаю взглянуть, был ли у нас преследователь. Они соображают быстрее нас, как-никак профессионалы, и должны в ближайшее время появиться у главного входа. Скажем так, если через 15 секунд никто не появится, то мы бежим следом за компанией Амелина и им самим.

— Ох, уже не надо ждать. Вот он! — простонала Наташа, приникнув к щелке в двери. — Уносим ноги, пока он не догадался, где мы.

Мужчина, которого мы столь стремительно покинули, был не очень похож на телохранителя. Он был невысок, толстоват, среднего возраста. Одет скромно. Стрижка короткая, под бокс или вроде того. Черты лица немного вылинявшие. Должно быть, работа наложила свой отпечаток. Нелегко постоянно притворяться незаметным в толпе, сохраняя при этом индивидуальность.

— Мелкий он. Невысоко тебя Степанов ценит.

Мне стало обидно:

— Он, наверное, мастер спорта или метко стреляет. Нельзя судить о человеке по одному короткому взгляду. В нем может оказаться уйма внутренних достоинств.

— Тебе должно быть понятно, что внутренние его достоинства не уберегут тебя, Даша, в рукопашной схватке.

— Ты завидуешь!

— Чему?

— Тому, что меня охраняют.

— Было бы чему. Недомерка выделили.

— У тебя, между прочим, и такой охраны нет.

— У тебя теперь тоже.

Пока мы на ходу, спеша унести ноги, препирались с Наташей о качествах утерянной охраны, пожилой человек, вошедший за нами в кафе, повел себя нетипично для ищейки, потерявшей след. Он спокойно заказал порцию мороженого у стойки и принялся неторопливо его смаковать из красивой металлической вазочки. В оставленное нами кафе торопливо вошел второй мужчина, являвшийся волшебной противоположностью первого. Ростом и телосложением он напоминал молодого Шварца, который сел на легкую диету и немного отощал, но был в хорошей форме и на удивление бодр. Резво обежав кафе по периметру и заглянув под стойку, он наконец заметил запасный выход, и мимо изумленной буфетчицы, у которой никто не спрашивал разрешения воспользоваться запасной дверью, промелькнула шестая за последние две минуты фигура, которая тоже растаяла в проходе.

— Что за безобразие, — пожаловалась буфетчица пожилому мужчине с мороженым в руках и занялась своими привычными делами, выбросив из головы увиденное.

Однако молодому человеку, чей нос свидетельствовал о неоднократном участии его хозяина в боксерских поединках, не повезло. Его не выручил ни спортивный вид, ни атлетическое телосложение. Кого бы он ни надеялся встретить в проходе, ему ничего не обломилось — коридор был пуст. Все мы были уже далеко и энергично продирались сквозь потоки людей, плавно текущих в двух направлениях по главной улице города. С каждой минутой мы удалялись от кафе все дальше и дальше.

По непонятной нам с Наташей причине идущая впереди троица передвигалась зигзагом, и поэтому мы то и дело попадали во встречный поток, так как очень старались идти след в след с той троицей.

— Удивительно неудобный способ ходьбы, — сказала я, в очередной раз пересекая реку из человеческих тел.

Присмотревшись к Амелину, благо его белобрысая башка четко просматривалась, я увидела, что именно он является инициатором необычных перемещений. Мой брат тоже был счастливым обладателем такой же особенности, которая присуща и Амелину. Они оба не могли идти спокойно, чинно, а главное — рядом со своими спутниками. Такие люди всегда вырываются на шаг вперед друзей, и сначала их ведет влево, потом вправо. Они умудряются вынуждать своих друзей тоже мотаться по дороге из стороны в сторону, если те, конечно, не хотят постоянно спотыкаться об их ноги.

Диву даешься, до чего этот мерзавец, который Амелин, мне симпатичен. Он даже ходит, как мой драгоценный братик. О том, что Амелин перевернул и разгромил в моем доме практически все, я уже как-то забыла. Но Наташа не позволила мне расслабиться.

— За кражу национального достояния дадут срок больше, чем за простую кражу, — деловито заметила она.

— Какое национальное достояние?

— Книги в Публичке.

— Ну, по правде сказать, книги, достойные такого названия, как, например, Остромирово Евангелие, хранятся в отдельной комнате под специальной охраной, и даже экскурсии туда не допускаются. А в большинстве хранящихся в библиотеке изданий нет ничего примечательного. Но если ты про ту комнату, на которую обратили внимание эти подозрительные личности, то там есть немало интересных вещей. А цена их может зависеть от многих факторов. Основная ценность библиотеки в том, что в ней должны быть все издания, которые только выпускались в нашей стране с 1821 года. По Высочайшему указу императора все издательства присылали туда по два обязательных экземпляра любой новой книги. И если разные брошюры, листовки, журналы, газеты и тому подобное давно сгорели в печах и кострах, может, уже через неделю после их выхода в свет, то в библиотеке они лежат и ждут, когда люди вспомнят о них и захотят прочесть. И люди приходят и читают в свое удовольствие. Уникальность Публички в этом.

На этом месте мне пришлось остановить свою лекцию, потому что троица нырнула в подземку, без помех прошла через контроль, дружно предъявив, как нам удалось подглядеть, студенческие карточки.

— Тоже мне студенты нашлись, — бурчала Наташа, покупая жетон. — Аферисты разнесчастные.

— А они в свободное от учебы время занимаются аферами. И их занятиям ущерба нет. Я имею в виду Амелина и девушку. Насчет мужика у меня большие сомнения. Староват он для студента.

В метро нам пришлось проявить всю свою изворотливость, чтобы не попасть лишний раз на глаза троице и в то же время не упустить их из виду. Из метро мы вышли на площади Ленина и быстро побежали к пригородным кассам. Они взяли билеты и устремились к поездам.

— Покупай и нам скорей. Видишь, как припустили. Должно быть, поезд уходит! — кричала я Наташке.

— Куда же брать? — в растерянности вопрошала Наташа.

— Во вторую зону бери. Помнишь билет в сумке Амелина? И поспеши, пожалуйста, если не хочешь остаться.

Забравшись чуть ли не с ногами в окошко кассы, Наташа уверяла кассиршу, что ей с подругой абсолютно все равно, до какой станции ехать. Лишь бы эта станция находилась во второй зоне. Женщина в кассе была изрядно утомлена многочисленными пассажирами и их претензиями и удовольствовалась этими скудными, но дающими широкое поле для фантазии сведениями, и выдала нам два долгожданных кусочка бумаги в зеленоватых разводах. Гордо размахивая ими, Наташа выбежала на перрон к поездам, где уже стояла я и торопила ее.

— Они сели на электричку, которая идет в Рощино, — сообщила я ей.

— Нам тоже тогда туда, но в какой вагон?

— У них тяга к одной и той же цифре.

— Неужели во второй? — смекнула Наташа.

— От конца.

Каким образом мы успели в вагон, до сих пор для меня остается загадкой. Электронные часы на здании вокзала не оставляли сомнения, что для нас случилось маленькое, но очень своевременное чудо. Поезд уходил в 16.20, а на часах было уже на шесть минут больше, то есть 16.26. Должно быть, небеса сжалились над двумя ненормальными и решили немного помочь им. Правда, тогда не понятно, зачем им это было нужно. Не просто же по доброте натуры. И почему они не остановили до сих пор Амелина в его преступлениях, если могут с легкостью задержать отправление электрички? Но здесь в голове началась давка противоречащих друг другу объяснений случившегося. Со мной всегда так.

— Я есть хочу, — подала голос Наташа, когда мы уже сидели в вагоне и могли позволить себе расслабиться. — Я не завтракала.

— А кто виноват? Надеюсь, ты не будешь упрекать меня, что не накормила тебя обещанным завтраком?

Тема еды была необычайно актуальна для нас обеих, и мы с удовольствием и особым смаком, появившимся от сосания под ложечкой, ее обсудили.

— Я сумасшедшая, — грустно призналась Наташа. — Еду куда-то в неизвестном направлении в зимнюю стужу. В погоне за всего лишь подозрительной троицей. Может, они ничего плохого сегодня обделывать не будут, а едут на шашлык к друзьям в гости. А друзья живут во второй зоне и уже замариновали мясо.

— Я предпочитаю из свинины.

— Шашлык? — осведомилась у меня Наташа.

— Да.

— И не надейся, на тебя не рассчитывали.

— Если в ближайшее время я не съем хотя бы хот-дог, то за себя не ручаюсь. Вцеплюсь в первого же встречного

За окном в неожиданно ранних сгустившихся сумерках проносились придорожные столбы, уныло тянулись линии электропередач, мелькали посеребренные зимой деревья. Засыпанные снегом прямоугольники колхозных полей быстро сменялись небольшими лесочками, радовавшими глаз зеленью хвойных деревьев. И вновь белые поля и темные деревья в лесу. Если прибавить пустые желудки, общую неопределенность нашего предприятия и то, что в вагоне не топили и по нему гулял ветер, то положение становилось удручающим.

Оставалась надежда, что на станции, где выйдут эти трое, будет продаваться какая-нибудь снедь, не требующая дополнительной термической обработки. В моем организме, ослабленном многочасовым голоданием и шатанием по холодным улицам, происходили досадные изменения. Началось с настроения. Оно быстро падало. Желудок издавал недвусмысленные звуки, требуя еды. Голова болела. Все тело замерзало. Наташа, похоже, испытывала сходные с моими ощущения.

В мозгу проносились страшные видения. Вот мы на заснеженной поляне в лесу пытаемся развести огонь, чтобы поджарить куски колбасы, купленной в случайном ларьке, и согреться. Газ в зажигалке заканчивается, а дрова упорно не желают разгораться. И мы с похолодевшими сердцами и замерзающими ногами отказываемся от борьбы с одной их четырех древних стихий, печально жуем обледенелую колбасу и плетемся из последних сил к железнодорожному полотну, которое вырисовывается за лесом. А вокруг сгущается темнота, и вьюга впивается в наши бледные лица.

— Возможно, они заметили слежку за собой и теперь заманивают нас подальше от города, чтобы разделаться без помех на природе, — поделилась своими соображениями Наташка.

— Ты прямо читаешь мои мысли.

— Но мы ведь не отступим?

Я вспомнила о шедеврах печатного слова, которые мирно хранились в недрах библиотеки и подвергались опасности быть украденными этими типами. И даже если я ошибаюсь относительно намерений, то все равно один из этой тройки взломал мой дом, перевернул все вверх дном, а двое других следили за мной с непонятными целями. Я была намерена получить объяснения их странным поступкам. И твердо решила докопаться до правды, чего бы мне это ни стоило.

— Не отступим, — подтвердила я вслух.

И мы утвердились в своих рискованных намерениях разоблачить преступную шайку, члены которой вламываются в квартиры к незнакомым девушкам, а когда их пытаются остановить, ввязываются в драки, подозрительно кружат по Эрмитажу и Публичной библиотеке, обманывают доверчивых особ, забирая их накопления и воруя предметы чужого наследства. Такие люди заслуживают всеобщего порицания, наказания и просто напрашиваются на то, чтобы их вывели на чистую воду.

— Мы уже долго едем, — сказала Наташка. — Вторая зона должна располагаться вблизи города. Может, они давно вышли?

— Подозреваемые все на месте. Не волнуйся.

Троица действительно великолепно просматривалась через стекла раздвижных дверей вагона.

— Они едут не во вторую зону, а за тридевять земель. А тот билет, из-за которого мы решили, что они ездят исключительно во вторую зону, был чистой случайностью. Скоро мы попадем в третью зону, а потом в четвертую. Потом придет контролер и потребует штраф, а так как денег у нас хватит только на покупку необходимого провианта, то штраф мы не заплатим и нас высадят где-нибудь в пустынном месте, где не каждая электричка делает остановку. Мне это только что пришло в голову, — тут же нашла новый повод для беспокойства Наташка.

Словно в ответ на ее трепыхания те трое поднялись и гуськом направились в тамбур.

— Выходят, выходят! — громко шипела Наташа, порываясь кинуться в противоположный тамбур.

— Спокойней, прошу тебя! — шипела в ответ я. — Не привлекай их внимание. Если мы сразу сорвемся с места, то неминуемо обратим их внимание на нас, а это было бы нежелательно. Особенно если учесть, что нам с тобой придется их еще пасти на почти безлюдных пригородных улицах, где каждый человек виден за версту.

Обратившись к голосу разума, я поступила верно. Наташа успокоилась и перестала подпрыгивать на деревянной лавочке. Мы медленно подъезжали к станции. Название в темноте разобрать не удавалось, но общий ее вид порадовал. Она была большая и многолюдная. Стекла вокзала светились мягким электрическим светом, было много фосфоресцирующих рекламных щитов, которые тоже добавляли света. Светились также продуктовые ларьки и магазинчики, столь необходимые нам с Наташей для подкрепления угасающих сил.

— Мы потеряли их из вида! — в ужасе воскликнула Наташа, которая положительно впадала в истерику.

— Говори за себя, — посоветовала я ей. — Я отлично вижу голову Амелина.

— А, да-да, теперь и я ее вижу.

Мне некогда было болтать с ней, так как все мое внимание занимали две вещи. Во-первых, что я сейчас съем, и, во-вторых, как бы не упустить в сумерках ту троицу. Из этих двух плавно вытекал третий вопрос: как умудриться успеть наесться, если подозреваемые не сбавят темпа? Те неслись, словно скаковые лошади на финишной прямой, и даже на секунду нигде не останавливались.

— О-о-о! — дружно заголосили мы с Наташкой, когда эти мерзавцы не притормозили даже возле последнего на их пути ларечка, где продавали благоухающую чесноком, пряностями и политую кетчупом шаурму.

Увы, перспектива сытно перекусить исчезла вместе с вокзальным шумом, а мы, влекомые своими собственными глупостью и безрассудством, растворились в окружившем нас безмолвии и темноте. По вечерней улице деловитой трусцой передвигались пять теней. Три, которые вырвались несколько вперед, шли уверенно, чего нельзя было сказать о двух последних. Эти две тени явно старались слиться с окружающим пейзажем. Они держались все больше в тени деревьев. Когда же им попадался ярко залитый фонарным светом участок дороги, они его пробегали как можно быстрее. Потом вновь терялись из поля зрения возможного наблюдателя.

— Куда они нас заманивают? — раздраженно ныла я, ибо одной из осторожных теней была я.

— Предполагается, что они не знают о нашем присутствии, — заметила Наташа.

— Мы прошли уже пять улиц. И чего им неймется? Сколько славных домиков попадалось на пути, что за привередливость, — ворчала я. — Не понимаю, почему бы их знакомым не жить где-нибудь поближе к станции. А для нас с тобой было бы лучше…

Что было бы лучше для нас, мне не удалось довести до сведения Наташи. А потом уже никогда не удалось вспомнить, о чем я собиралась тогда поведать. Потому что наша таинственная троица свернула в жуткий темный проулочек, о существовании которого я самостоятельно ни в жизнь бы не догадалась. Так, тропинка, ответвляющаяся от основной дороги, тоже не особенно широкой, кстати говоря. Она была просто смехотворно узенькой. Недоумевая про себя, как людям удается переставлять здесь ноги, мы попытались пройти по ней. Первая попытка оказалась неудачной. Потеряв равновесие, мы дружно ухнули в высокие мягкие сугробы, среди которых и змеилась тропка. Я упала налево, а Наташа почему-то направо. Судя по звукам, доносившимся откуда-то спереди, у негодяев возникли те же проблемы. После первой неудачи я приноровилась, высоко поднимая ноги на манер цапли, ставить их цепочкой. Я поделилась открытием с Наташей и в следующий раз упала уже направо. Ну а Наташа — налево. Так что мое открытие не особо нам помогло. Снег забился в мои перчатки и ботинки и потихоньку принялся там таять, как и полагается всякому приличному снегу. Из перчаток мне удалось его вытряхнуть, но, чтобы разуться, пришлось бы балансировать в течение некоторого времени на одной ноге, а такое физическое упражнение было мне пока не под силу.

— Если я падаю, даже стоя на двух ногах, то и ежу понятно, чем закончится такая акробатика, — пробормотала я и отказалась от попыток избавиться от снега в ботинках.

Нашпигованные снегом по самые уши, мы с Наташей медленно, но неуклонно продвигались вперед. Мы то и дело натыкались на следы падения в снег кого-то из наших противников, шедших впереди. Мысль, что они страдают не меньше нас, утешила нас ненадолго. Мы живо смекнули, что обычные люди не склонны блуждать зимними вечерами по заснеженным пространствам, если у них нет конечной цели путешествия. Места, где их с нетерпением ждут. Где для этих подлецов уже подготовлен горячий чай и не менее горячий прием. Может быть, им даже дадут бутербродов.

Представив аппетитную гору из кусочков белого и черного хлеба, намазанных маслом и украшенных сыром, ветчиной, паштетом из гусиной печени, колбасой или фруктовым джемом, я, тихонько застонав, потеряла бдительность и сразу была наказана за это потерей равновесия в очередной раз. Молча выкарабкавшись с помощью Наташи из снега, я замерла, прислушиваясь. Скрипа шагов на тропинке больше не раздавалось. Зато впереди и слева раздавались три голоса, которые спорили так громко, что отдельные слова долетали и до нас. Из них мы смогли заключить, что у нашей троицы возникли разногласия по поводу их местонахождения, и они решили уточнить у людей в сером домишке, стоящем возле этой богом забытой тропки, туда ли они попали. Присутствие людей в доме подтверждал свет и чьи-то вопли, пробивавшиеся сквозь ставни. Наконец нашим знакомым ответили. Вопроса мы не расслышали, но ответ был нами услышан четко.

— Нет, рано свернули. Возвращайтесь обратно на дорогу, а потом на следующей тропинке свернете, — возвестил мужской бас, приведя нас своими указаниями в панику.

— Назад! Скорей, Наташенька, — шепотом взмолилась я. — Ведь увидят же нас.

Наташка, следовавшая до этого за мной по пятам, теперь оказалась номером первым на импровизированной спринтерской дистанции. Проявив ловкость, которой я за собой до этого не замечала, я повернулась на 180 градусов и, резво переставляя ноги, поспешила из последних сил вперед или, скорее, назад. Мы шли на удивление ровно, и, возможно, нам удалось бы ускользнуть от нагоняющих нас людей, но, увидев впереди освещенную фонарями полоску дороги, мы возликовали и совершили ошибку. От радости слишком стремительно кинулись вперед и немедленно свалились в снег. На этот раз, видимо для разнообразия, мы обе упали направо, но так неудачно и глубоко, что выбраться оттуда незаметно нам никак не удавалось.

Три голоса неумолимо приближались. Молча переглянувшись, мы одновременно скатились еще дальше от тропинки в благодатную тень высокого забора. Хочу заметить, что очень неприятно, когда рукава задираются и на обнажившиеся участки кожи попадает омерзительно холодный снег. Забившись под него как мыши, мы благополучно переждали, пока обладатели голосов вышли на большую дорогу, и только затем постарались выкарабкаться следом за ними. Снег был до отвращения прилипчивым и при каждом движении норовил пообщаться с нами потеснее. Холодные ручейки растаявшего снега пробирались до самых подмышек и свободно стекали по бокам вниз в ботинки. Спасала нас от полного обледенения лишь кипучая деятельность, развитая нами, чтобы выбраться на твердую почву.

— Никогда бы не подумала, до чего сложно влезть по склону, покрытому свежевыпавшим снегом, — пыхтя и отдуваясь, удивлялась Наташа.

Я молча согласилась с ней. Молча, потому что берегла силы.

В результате, выбравшись все же из этой котловины, мы с изумлением разглядели, что весь проделанный нами с огромным трудом путь от забора до теперешнего места нахождения занимал не более двух, в крайнем случае двух с половиной метров. Но мы не могли позволить себе роскошь надолго расслабиться и стремглав кинулись догонять наших троих, ушедших к этому времени далеко вперед.

— С одной стороны, хорошо, что мороз крепчает. В мою сумку попала уйма снега, а в сумке писанные чернилами и тушью документы, пудра и…. Да и перечисленных вещей достаточно, чтобы надолго превратить мою жизнь в кошмар в случае их порчи, — поделилась я своими соображениями с Наташей.

— Во всем можно найти привлекательную сторону, — сказала в ответ Наташа и без остановки продолжила: — Следующий поворот уже здесь. Поворачиваем?

Новый поворот находился прямо под фонарем, и у меня появились желание и возможность рассмотреть повнимательнее наш с подругой внешний вид. Лучше бы я подавила это желание в зародыше. Картина была впечатляющая. Снеговики, которым по недосмотру вместо морковки вставили маленькую свеклинку, — вот на что это было похоже. Стоит прибавить горящие голодным блеском и азартом погони глазки на той части тела, которая предположительно являлась головой. Я грустно оглядела себя, по крайней мере, те места, которые находились в пределах моей видимости, и могла признаться самой себе, что выгляжу не лучше.

— Снег начинается и засыпает следы. Пойдем, — поторопила меня Наташа, направляясь прочь от меня по тропинке.

— Раз начинается снег, то не стоит тратить время на отряхивание, — сказала я и поплелась следом за ней.

Новая тропинка, на которую мы свернули, была чуть пошире своей предшественницы, и мы обошлись без внезапных падений в снег. И уже через несколько десятков метров уперлись в сплошные железные ворота, которые полностью преграждали дорогу, и встали, тупо глядя на них.

— Гараж, — заметила я, — мы уперлись в чей-то гараж. Признаков жизни на близлежащем пространстве в данный момент не наблюдаю. Каков будет вывод?

— Они сошли с дорожки раньше.

Вернувшись на несколько метров назад, мы наконец-то увидели сквозь метель свет, который горел неярко и словно был чем-то прикрыт.

— Туда! — возвестила я. — Сердцем чую, что нам туда.

Как мотыльки, мы полетели навстречу таинственному огоньку, дружелюбно подмигивавшему нам. Не успели мы пройти и половины расстояния, как он, мигнув последний раз, погас. В растерянности стояли мы среди густого изобилия белого цвета, и единственным звуком, который до нас доносился, был далекий душераздирающий собачий вой. И еще визг ветра в ушах, но он уже стал привычным для нас.

— Идем по направлению к месту, где мигал свет, — предложила я.

Так как ничего другого нам не оставалось, мы перевалились через высокую сеточную ограду, которой было почти не видно под многодневным слоем снега. Создавалось впечатление, что снег самостоятельно принял такое непривычное для него вертикальное положение, и, проваливаясь теперь уже по пояс в рыхлую снежную перину, мы потащились вслепую туда, где предположительно находились люди.

Наша жертва была вознаграждена несколько странным образом. Мы набрели на маленькое, всем известное дачное строение с вырезанным сердечком на входной двери. Сейчас оно явно не пользовалось спросом. Человеческих следов или тропинок возле него не было. Мы продолжили свой нелегкий путь, рассудив, что раз есть санузел, то должен быть и дом. В самом деле, когда я окончательно выбилась из сил и приготовилась безропотно встретить свой конец, мы одновременно увидели вблизи слабенький лучик света, выглядывающий из-под ставня на окне.

Славный отважный лучик. Он не побоялся пурги, которая не на шутку разыгралась вокруг нас, и выбрался наружу. До сего дня я как-то не подозревала за собой способности ликовать при виде совершенно обычных вещей, пусть даже появившихся на удивление кстати. А сейчас я с умилением смотрела на отблеск электрического света, который, должно быть, заливал собой просторную комнату. И мою душу переполняло чувство благодарности ко всем людям, причастным к изобретению электричества. Лейдена с его банкой я бы от души расцеловала, если бы довелось с ним встретиться, на что, впрочем, надежды было мало.

— Там должны быть люди, — твердым голосом заявила Наташа.

Люди там, конечно, должны быть, но какие люди? Вот вопрос похлеще гамлетовского. Если там живут простые порядочные люди, мы можем смело рассчитывать, учитывая наш замерзший и несчастный облик, на тепло, чашку горячего питья и пару советов. Если же в доме собралась шайка с их главарем, о котором мы знали понаслышке, то даже наш маскарад вкупе с плотно облепившим нас снегом не спасет от допроса, и, возможно, с пристрастием. При близком контакте с членами шайки наши личности будут опознаны ими в первые же мгновения. Нетрудно догадаться, какие действия последуют со стороны преступников. Сначала они расстроятся, что их штаб-квартира известна теперь посторонним, которых ничто не удерживает от визита в милицию и которых никто не приглашал, а затем на сцену выплывает пресловутый подвал, переоборудованный второпях под временную темницу, но с основательно толстыми и окованными железом дверями. Немного утешает то, что я там буду не одна, а в компании с Наташей. И мы сможем тихо переговариваться и ободрять друг друга до самого конца, если, конечно, палач не будет особенно усердствовать и у нас еще останется время на разговоры.

Противная дрожь пробежала по телу. Я отнесла ее на счет своего волнения, но, может быть, просто здорово замерзла. Стоя под окнами таинственного и не полностью видимого из-за снега, продолжавшего сыпать с неба, дома, мы шепотом провели совет по поводу положения, в котором оказались, и способах его разрешения.

— Предлагаю потихоньку заглянуть в окно. Соблюдая предельную осторожность при этом, естественно, — предложила я.

Других предложений ни от кого не последовало, и мы приступили к осуществлению задуманного. Наташа с моей помощью приволокла чурбан для колки дров, который стоял в пристройке у крыльца. Мы наткнулись на этот полусарайчик, еще когда совершали проход от санузла до жилого дома. В разыгравшейся к тому времени пурге было невозможно разглядеть ни сарайчика, ни чурбачка, но мы знали, где именно они находятся, что серьезно помогло в наших поисках. Ориентируясь по стенам дома и ближайшим деревьям, без плутаний в метели мы достигли своей цели и извлекли оттуда вожделенный чурбан. Теперь оставалось лишь утвердить его на земле так, чтобы он стоял и не заваливался в сторону от прикосновения к нему. И сделать это надлежало под одним из окон. Нам удалось и это, что было большой удачей.

После небольшого спора было решено, что лезть нужно мне, как предложившей этот способ. Я с трудом взобралась на колоду — она была скользкая и к тому же угрожающе качалась и кренилась подо мной — и отворила ставень. Затем очень медленно и осторожно приблизила свою голову к стеклу, которое было забрано витой и очень красивой, но все-таки решеткой.

В маленькой комнатке стоял белый шкаф с книгами в толстых золоченых переплетах и прямо против меня на стене висели два пейзажа. Один морской, а другой изображал сельскую местность в пору страды. Сельский пейзаж напоминал мне что-то, но копаться в воспоминаниях я не стала — времени не было. Так как в этой комнате не было никого живого, я лихо спрыгнула вниз и сообщила о результатах своего осмотра Наташе:

— В этой комнате никого. Только две картины, шкаф с книгами, диван и ковер на паркетном полу.

— Тогда переезжаем к следующему окну.

И мы перекатили чурбан ко второму окну, и я уже оперлась коленом на него, собираясь влезть, но поймала взгляд Наташи, и во мне заговорила совесть. Я отступила в сторону и широким жестом предложила лезть подруге. Немедленно просияв, она забралась к окну, заглянула в него и тут же поделилась со мной разочарованием:

— Здесь тоже никого.

— А как обстановка? — спросила я.

— Возле стены слева от меня огромный камин, облицованный розоватым камнем с прожилками, с чугунной решеткой. В середине комнаты ковер, возле камина старинное резное кресло вишневого дерева. В смысле, дерево вишневого цвета. Напротив окна — кушетка с многочисленными подушками на ней и небольшой письменный стол с обалденно красивым торшером в виде голого мальчика.

— А стены? — спросила я, хотя непонятно, для чего мне потребовалось это знать.

— Обшиты панелями.

— В прошлой комнате были оклеены светлыми обоями, — поделилась я информацией, которая вся в совокупности наводила на кое-какие мысли, а именно, что загородный дом, обставленный с таким размахом, — это подозрительно.

Мы решили соблюдать очередность по заглядыванию в окна, и в этот раз на чурбанчик опять забралась я. Мне повезло больше. Я всегда знала, что третий раз всегда удачный, а сейчас лишний раз убедилась в этом.

В большой комнате с двумя окнами царила атмосфера всеобщей озабоченности. Ее создавал крепыш с профессорскими очками на коротком носу. Он постоянно вскакивал со стула и, размахивая руками, словно они мешали ему, бегал вокруг стола, за которым с кислыми минами сидели четверо моих знакомых: Амелин, девица и двое мужиков. Видать, именно эти двое искали меня в кафе. Только теперь они присмирели и как будто стали даже меньше ростом. Всех присутствующих я постаралась рассмотреть внимательно, чтобы узнать их, если будет необходимость, при любом освещении и в любом месте. Единственное место, где я хотела бы их встретить, был зал суда, куда меня могли бы пригласить как свидетеля.

Особое положение занимал все тот же непоседливый крепыш, являвшийся хозяином дома, так как был одет в домашний теплый халат и домашние же тапочки, а горло его обвивал пушистый бежевый шарф. Он явно верховодил собравшимися. Пока он говорил, все остальные молча слушали и преданными глазами следили за малейшим его движением. Судя по жестам, хозяин был недоволен гостями. Он стучал себя по голове, недоуменно разводил руками, крутил у виска пальцем и отмахивался всеми частями тела от того, что ему втолковывали гости. Попытки оправдаться, предпринимаемые по очереди его собеседниками, отметались им в мгновение ока.

Невербальным языком своих жестов и телодвижений он явно давал всем понять, как недоволен ими и возмущен их тупостью. Роста он был с меня, то есть для мужчины весьма средненького, но сложен плотно. Возраст его я затруднилась бы определить, но примерно лет 50–57. Зубы у него были все на месте и неестественной белизны. Лицо пересекали несколько морщин и две глубокие складки, от крыльев носа к углам рта. Рот был четко очерчен, но со странным беловатым налетом по контуру, из-за чего губы казались светлее, чем кирпично-красное лицо. Волосы были тонкие, но аккуратно подстриженные, а седина окрасила их в светло-серый цвет. Такой цвет бывает у мышек, живущих в просторных деревенских избах.

Я уделила столько внимания его внешности, потому что, несмотря на то что в нем не было ничего отталкивающего, он стал мне противен с первого взгляда. Я думаю, это из-за его глаз. Они были как две ледышки, получившиеся из грязной воды. Временами они загорались гневом, но даже гнев не мог растопить их мутного холода.

Следующей привлекла мое внимание единственная в комнате девушка. По правде говоря, девушка и крепыш были единственными, кто сидел лицом ко мне и кого я могла рассмотреть. Наконец-то мне удалось хорошенько рассмотреть загадочную незнакомку. У нее было приятное круглое лицо, большой подвижный и густо накрашенный рот, который иногда кривила капризная улыбка. Карие, широко расставленные глаза лукаво поблескивали под тоненькими бровками. Короткие волосы только едва прикрывали ей уши. Когда-то они были окрашены в идеально белый цвет, но со временем отросли и у корней были своего природного густо-каштанового цвета. Во всем ее облике проглядывала какая-то прямо-таки первобытная непосредственность, а в чертах лица проскальзывало нечто цыганское.

Да, именно так: цыганка, которая перекрасилась в блондинку. В придачу ко всем ее странностям во внешности на левой щеке выделялся небольшой шрам в виде полумесяца, который ничуть ее не портил. Руки у нее были грубой формы, с неровно накрашенными и нечистыми ногтями, а цвет их свидетельствовал, что к перчаткам и рукавицам она относится с величайшим презрением.

В целом она производило приятное впечатление и сразу понравилась мне. Настораживала только легкая помятость всего ее облика, которая появляется обычно при тяжелом похмелье. Она не производила впечатления девушки порядочной и серьезной, но была в ней своя изюминка. Она бы и в плотной толпе привлекла к себе мужской взгляд. Непорядок в прическе и туалете ни капли не портил ее, а, наоборот, подчеркивал бесшабашность.

Уверена, что если бы мы с ней дружили, то на мою долю выпало бы бесчисленное множество ночных приключений в ее компании, а прерывистая череда безумных пьянок сменялась бы тягостными запоями. Деньги она наверняка добывает древнейшим ремеслом, не гнушаясь порой и мелкого воровства. А возможные неприятности с милицией улаживает с помощью своих чар. В определенном обаянии ей невозможно было отказать. Даже не слыша ее слов, я была покорена ею почти с первого взгляда, и подобной участи, должно быть, не избегал никто. Однако со временем люди привыкают ко всему — и к хорошему, и к плохому. Привыкают даже к самому чудному. И мужики в комнате обращали на нее не больше внимания, чем, скажем, на огромный рояль, стоящий тут же. На рояле, кстати говоря, расположились маленькие симпатичные фарфоровые безделушки, числом ровно три. Они представляли собой нечто среднее между круглыми вазочками и афинскими амфорами.

Девушка была одета в упомянутые выше блестящие брюки и в умопомрачительную кожаную косуху с грубыми молниями, вшитыми по всей ее поверхности. Под косухой виднелось кружевное белье, что в сегодняшний мороз было по меньшей мере неблагоразумно. Косуху носила она под пальто, которое висело сейчас на спинке ее стула. Значит, всего три слоя одежды предохраняли ее от мороза. Возможность сохранять необходимое тепло с помощью двух из них была сомнительна.

— Странная девушка, — пробормотала я себе под нос, подсчитывая при этом количество слоев одетого на мне. Их число сильно переваливало за три.

Девушка в это время пыталась засунуть в рот Амелина подушечку жвачки, но тот решительной рукой пресек ее фамильярность. Потерпев неудачу, она, ничуть не обескураженная его холодностью, положила жвачку в свой собственный рот и принялась энергично пережевывать. Челюсти ее ходили с угрожающей для ее зубов скоростью. Тщательно размягчив резину, она принялась выдувать шикарные пузыри, один громаднее другого. Я с интересом наблюдала за ее опытами, ожидая результатов. Они не заставили себя долго ждать. Самый громадный пузырь лопнул, залепив ей все лицо вплоть до бровей, и, пока она отдирала его, над ней дружно хохотали все присутствующие. Зрелище было до того забавное, что я и сама не выдержала и тихо захихикала. Девушка ни капли не обиделась на насмешки своих знакомых и сама смеялась громче всех. Развалившись на стуле в раскованной позе, она принялась вытягивать резинку изо рта на расстояние вытянутой руки, а потом заглатывать ее обратно на манер макаронины. Эти ее действия не вызвали восторга у крепыша. Он грозно глянул на нее — одного взгляда оказалось достаточно, чтобы призвать к порядку распоясавшуюся красотку.

Взгляды, которые девушка бросала на Амелина, невозможно было истолковать двояко. Что именно чувствовал к ней сам Амелин, сказать трудно. Она же была влюблена в него по самую макушку. Но, видимо, именно сейчас ее чувства не вызывали в нем страсти, потому что в ответ на ее подмигивания он только недовольно посмотрел на нее. Но взгляду его не хватало суровости, и процент любви в ее глазах не уменьшился. Ей любовь не была к лицу. Она сразу теряла большую часть своего шарма, который заключался в некоторой вульгарности, раскованности, сквозившей во всех ее членах, и искрометного веселья, исходившего от нее. Когда же она смотрела на Амелина, она скромнела, всем видом показывая, что из них двоих он один заслуживает внимания, и старалась вести себя хорошо, что совсем ей не шло. Блеск елочной мишуры затмевался более сильным светом, начинавшим исходить от нее, когда она убеждала своего кумира или просто любовалась им. Но Амелин не реагировал сейчас на ее сияние, потому что ему было не до того. Он настороженно следил за малейшим движением крепыша, вновь заходившего по комнате.

Сама комната меня, попросту говоря, убила. Она, похоже, была гордостью своего хозяина. Вся мебель подобрана с большим вкусом и, насколько я могла судить, сделана из карельской березы. Во всяком случае, она была тепло-золотистого цвета с крохотными черненькими прожилками, располагавшимися по всей полированной поверхности. Здесь был овальный обеденный стол с несколькими стульями, на которых, собственно, вся компания и разместилась. Шкаф с книгами, чьи названия я не смогла бы даже при желании рассмотреть, стоял у стены. Ковра на полу не было, зато был паркет, выложенный не просто полосами, а узором. В нем затейливым образом чередовались темные, светлые и почти белые дощечки разных форм и размеров. Подобную красоту я встречала только в музеях, да и то не во всех. Паркет на даче и сам по себе был весьма подозрительным фактом, а плюс к этой шайке-лейке, окопавшейся здесь, приобретал совсем уж уголовный оттенок.

Вняв гримасам Наташи, которые она строила мне уже давно, я великодушно уступила ей место и позволила вдоволь насладиться созерцанием компании, разместившейся в комнате. Пока она любовалась, моя голова в срочном порядке обдумывала новый план. Он отличался большой дерзостью. Я приняла за точку отсчета то, что нам ничего не слышно из разговора подозрительных людей в доме, а услышать хоть что-нибудь необходимо. Поэтому единственным возможным выходом из положения было прямое проникновение в дом. Разумеется, без ведома обитателей. Кажется, я слегка сошла с ума от голода и холода, если мне в голову полезло такое, а мысль о том, что скоро я окажусь в тепле, перевесила все соображения, которые могли быть выдвинуты против этого рискованного плана. Вывела меня из задумчивости Наташа, оказавшаяся вдруг рядом.

— Входная дверь, должно быть, заперта, — бросила она, избегая при этом смотреть на меня и пряча глаза.

Я предпочла промолчать и послушать продолжение, так как предчувствовала, что сказала она это не просто так.

— Придется попробовать, — нерешительно продолжила Наташа. — Но если нам не удастся проникнуть через дверь, то найдется же тут хоть какое-нибудь отверстие, годное для того, чтобы через него пролезть внутрь.

Я хранила гробовое молчание, потому что была сильно занята — просчитывала вероятность попадания в лапы этим типам. Цифра выходила не очень утешительная. Примерно пятьдесят на пятьдесят.

— Я не предлагаю тебе идти со мной, — трагическим голосом продолжала Наташа, — так как не могу просить тебя рисковать из-за моего любопытства.

Я подумала, что это очень благородно с ее стороны.

— Но ведь ты не позволишь мне пойти одной?! — с трепетом закончила свой монолог Наташа, и в голосе ее мне послышались слезы.

— Ну, вот! И так всегда, — грустно посочувствовала я сама себе. — Сначала вроде никто от меня жертв не требует. Все отлично могут справиться со своими идеями сами, все очень самостоятельны и независимы, но как только на горизонте появляется грязная работенка вроде той, что ты мне предлагаешь, как немедленно раздается: «Ты ведь сделаешь это, а потом и то? Вот и умница, разгребай тут пока, а я пошел. У меня есть еще парочка свежих идей, и их надо срочно обдумать, а то они зачерствеют».

Впрочем, отдаю должное Наташке, которая сама с боевого поста никогда не уходила. Принимала врага на себя, но и мне доставалось на орехи. Я еще понимаю, страдать за свою собственную глупость, но за чужую — это уж слишком. Все эти мысли крутились в моей голове, и я признавала их справедливость, но уже решила идти с Наташей в этот дом. Как я могла поступить иначе? У меня, конечно, есть свои недостатки, но откровенная подлость не в их числе. Разумных выходов из затруднительного положения я могу придумать хоть дюжину, а сделаю все вопреки рассудку, руководствуясь непонятно чем.

— Ты же знаешь, что я пойду с тобой? — обреченно вздохнула я. — Зачем же устраивать этот спектакль?

— Пойдешь, да? — обрадовалась Наташа. — Я уж думала, что на этот раз ты откажешься ввязываться в историю. Я бы тебя поняла. Как сейчас помню, какими словами обзывал тебя тот старичок, которому я кусок мяса за шиворот сунула. Он ведь так и не поверил, что это я сделала. Решил, что тебя выгораживаю. Кстати говоря, почему его ребята тебя тогда не пристрелили?..

Зря она эту историю вспомнила. Тот старичок был большим авторитетом. И в том ресторане, в котором мы подрабатывали с моей подругой, он считался грозой всего общества. Ресторанчик располагался недалеко от нашего дома и посещался всякой шушерой и бандитами покрупнее. По какой-то одной ей ведомой причине, а в том, что причина была, Наташа поклялась потом всеми святыми, она сунула обжигающе горячий бифштекс этому уважаемому бандиту сзади под воротник его смокинга. Причем схватила его прямо с тарелки, которая была в моих руках. И улучила момент, когда рядом со старым бандюгой сидел только один молоденький охранник, да и тот отвлекся на стриптизерш, которые здорово изгалялись в полутьме на сцене. Больше, ручаюсь, куда ни попадя на работе он глазеть не будет. Да и все в ресторане таращились на то место, где работали девочки, и на нас с Наташей внимания не обращали. Все произошло так быстро, что я и рта для удивленного вопля открыть не успела, как уже стояла с пустой тарелкой, а ее содержимое вместе с гарниром, соусом, расплавленным сыром и кусочками ананаса, истекавшими соком, переместилось за шиворот авторитета. Ресторан огласился его обиженным и пронзительным визгом, от которого уши закладывало. Что было дальше — вспоминать не люблю. Все указывало на меня, и подозрения, конечно, пали на меня. Именно я стояла за спиной этого матерого бандюги, и пустая тарелка в быстром разбирательстве была неопровержимой уликой против меня.

История эта для меня кончилась увольнением. Я была очень довольна, что так легко отделалась, потому что сам старичок оказался ужасно кровожадным и требовал более строгого наказания для меня. Я в ту ночь еле ноги унесла от него и его ребят. До сих пор с содроганием вспоминаю, как Ник — наш администратор — отправил меня через запасный выход на улицу, а погоню, снаряженную за мной, направил к центральному входу. Потом я еще долго петляла по пустынным дворам, предварительно мне еще пришлось пересечь огромный пустырь с горящими фонарями, где я чувствовала себя мухой на ярко освещенном мельхиоровом подносе.

Светлая летняя ночь тем временем плавно перешла в туманный рассвет, и остаток пути до дома я вынуждена была прятаться позади деревьев, кустов и столбов при первых же подозрительных звуках. Стоило мне услышать шум приближающегося автомобиля, как я начинала трепетать. Каждая машина представляла для меня потенциальную угрозу, потому что я не знала, какие марки машин могут предпочесть мои преследователи и каких машин стоило мне опасаться. На всякий случай я опасалась всех подряд.

До дома я добралась без физического ущерба, но ущерб, причиненный моей психике, никакому учету не поддавался. Много последующих за этим происшествием дней я ожидала возможной запоздалой мести оскорбленного дедули. Наш бывший директор вынужден был пустить в ход все свое влияние и задействовать связи в преступном мире, чтобы угомонить дедулю и его ребят. И лишь спустя пять дней сообщил мне, что реальная опасность миновала, но мне лучше не напоминать дедуле о себе и не появляться в ресторанчике. Я бы и сама туда больше не сунулась.

Среди работников ресторана никто не усомнился, что истинным виновником происшедшего была Наташа, но бандиты упрямо придерживались своей точки зрения. На Наташу же все давно махнули рукой, как на человека с большими странностями. Она уволилась одновременно со мной той же ночью и до последнего момента клялась, что виновата она, но никто из бандитов не желал ей верить. Так обычно и бывает, когда говоришь людям правду.

Потом Наташа уверяла меня, что пострадали мы с ней за правое дело. Что ее выходка с бифштексом спасла несколько ни в чем не повинных людей, которых в эту ночь дедулины ребята должны были прикончить. Но из-за суматохи, поднявшейся после моего ухода, они не успели на операцию, и те люди счастливо избегли уготованной им участи. Памятуя о прочих подвигах Наташи и их последствиях, обычно губительных для окружающих ее людей, я позволила себе усомниться в ее словах. Но дело сделано, и исправить его было уже нереально.

Очень вовремя я вспомнила этот случай. Теперь мне точно известно, что меня ждет. Уверенности в благоприятном для меня конце это знание не прибавляло. Но и предчувствуя неприятности, что могли меня ожидать, если пойду с Наташкой, я твердо понимала, что одну ее в лапы преступников я не пущу.

Таким образом, чрезвычайно возбужденная Наташа и я, томимая мрачными предчувствиями, обогнули дом и направились к входной двери. Конечно же, она была заперта. Мы точно убедились в этом, когда подергали ее по очереди.

— Где-то в фундаменте я видела подходящий по размеру лаз, который прямо-таки создан для нас с тобой, — доложила я, горько жалея о каждом произнесенном слове. — По-моему, он был возле дровяного сарайчика.

— Что же мы тут топчемся? Идем! — откликнулась Наташа.

Мы быстро обнаружили лаз. И хотя он был уже, чем мне представлялось, однако достаточно широк, чтобы очень худой человек протиснулся через него. Излишним весом мы с Наташей не страдали и проникли внутрь без особого труда. Правда, нам пришлось снять с себя пальто и теплые свитера, что на таком морозе весьма неприятно.

В подвале была тепло и уютно. Мы обрадовались возможности хорошенько отогреться и приникли к теплым трубам, которые тянулись по стенам. Потом мы занялись осмотром. Честно говоря, смотреть было не на что. Пол был покрыт по всей его площади кусками угля. В углу же его скопилась громадная куча. Судя по всему, мы находились в котельной, из которой шел обогрев всего дома. Мы перешли в соседнее помещение. Здесь было значительно интереснее.

На полках, вдоль стен, лежал различный рабочий инструмент: сверла, дрели, молотки, клещи, болты разных размеров. В каждой коробочке лежали гвозди или шурупы строго определенной длины, а все предметы стояли и лежали каждый на своем месте.

— Просто загляденье. Какой порядок! — восхитилась я.

— Мне никогда не удастся создать даже его подобие у себя в доме, — закручинилась Наташа.

Отдав дань восхищения аккуратности хозяина дома, мы вспомнили, зачем мы, собственно, оказались здесь, и, рассудив, что хозяин как-то должен спускаться в свою мастерскую, стали искать лестницу.

— Чудеса какие-то, — сказала Наташа после пяти минут безуспешных поисков. — Вижу люк над головой, но где лестница к нему? Не через лаз же в котельной он сюда проникает. Не настолько худенький.

Я тоже так думала. И мое внимание привлек к себе стеллаж, ближе всех остальных стоявший к люку в потолке. Он, в отличие от своих собратьев, был идеально пуст.

— Почему на его полках ничего не лежит? — сама себе задала я вопрос. — Должно быть, его используют иначе. Но в чем тогда эта польза? — продолжала я мучиться загадкой пустого стеллажа. — Его полки расположены гораздо чаще, чем в других. И что это на нем? Наташа, взгляни сюда, — попросила я ее, показывая на следы кроссовок, четко отпечатавшихся на всех полках этого стеллажа. — Как ты думаешь, кому могло понравиться лазить вверх и вниз по пустым полкам?

— Может, хозяин любит экзотику и держит макаку, шимпанзе, орангутанга или другую какую обезьяну?

— Ну да, и она ходит у него в кроссовках и по утрам бреется опасной бритвой, а в остальное время высматривает непрошеных гостей вроде нас с тобой. Высмотрев, она приканчивает их все той же бритвой, а трупы прячет в котельной под грудой угля, — съязвила я. — Меньше читай Эдгара По.

— Хватит издеваться, — возмутилась Наташа. — Раз ты такая умная, объясни, зачем под каждой полочкой на этом таинственном пустом стеллаже с обеих сторон приделаны тугие пружинки. Смотри, я ставлю ногу — и полка под моей тяжестью опускается примерно градусов на 20 вниз, так что стоять на ней неудобно. Как же этот, в кроссовках, забирался наверх?

Тут меня внезапно осенило. По жару, разлившемуся по всему телу, я определила, что по крайней мере близка к истине. Так всегда со мной бывает, когда я долго ломаю голову над задачей, ответ неожиданно приходит сам собой.

— Наташа, посмотри на люк. Возле него два крепления, как по заказу. Если нам удастся наклонить стеллаж к люку, то крепления примут на себя тяжесть стеллажа и удержат его в наклонном положении.

— А мы сможем подняться по полкам как по ступенькам! — ликующе воскликнула Наташа.

— Вот именно. Помоги наклонить это сооружение.

С большим усилием, потребовавшим напряжения всех частей тела, ибо ноги разъезжались на полу, мы пригнули сооружение и получили импровизированную лестницу. Стеллаж охотно повиновался нам. Самая нижняя его часть уходила в пазы пола, и можно было не опасаться, что в момент нашего восхождения стеллаж неожиданно заскользит по полу под тяжестью двух тел. Крепления наверху тоже выглядели солидно и внешне заслуживали доверия. Потому мы отбросили колебания и вскарабкались наверх. Это удалось легко, хотя перед восхождением мы разулись, чтобы не оставить следов, и теперь держали свою обувь в руках, поэтому цепляться за ступени мы могли одними ногами, но полки под ногами послушно поворачивались и превращались в удобные ступеньки. Я шла первой и где-то на середине у меня возникли вполне закономерные вопросы: в какую комнату ведет люк из мастерской? Что, если я вылезу прямо под ноги крепыша в очках?

Остановившись между полом и потолком, я задала эти вопросы Наташе.

— Во вторую, конечно. В ту, где стены бревенчатые. Именно там я видела люк в полу.

Несколько успокоившись, я добралась до люка, прислушалась и, не услышав никаких голосов, немного приоткрыла его. В образовавшуюся щель видно было мало. К тому же меня смущало, что обзор был ограничен сзади крышкой люка. Я могла видеть только то, что происходит в одной половине комнаты. Меня интересовало прежде всего, есть ли в ней кто-нибудь? А для выяснения этого недостаточно половины комнаты. Приходилось снова идти на риск.

Нам повезло. В комнате никого не было. Вообще никого. От такого постоянного везения мне стало слегка не по себе. Скоро придется за это расплачиваться, как пить дать. Так как светлые полосы в жизни всегда сменяются темными, то и везение приходит на смену неудачам, и наоборот.

Голос из соседней комнаты доносился отчетливо, и стоило немного поразвесить уши, подкрасться потихоньку к двери, и можно было разобрать, о чем идет беседа. Мы так и поступили и стали свидетельницами разговора, который мы слышали с середины, и потому сначала было трудновато разобраться, что к чему.

— Такого идиотизма я даже от тебя, Петя, не ожидал, — сказал голос, принадлежавший крепышу. В этом я убедилась, заглянув в замочную скважину и немедленно испытав мучительные угрызения совести от собственного неблаговидного поведения и страх от того, что мою любопытную физиономию в любой момент могут увидеть.

— Только полный осел мог, забравшись в чужую квартиру, оставить на месте преступления свои документы, — продолжал распекать крепыш. — Теперь они в милиции и тебя ищут. А потому тебе придется лечь на дно, и от тебя не будет никакой пользы. Да вдобавок, если твои родители проговорятся ментам, где ты живешь, возьмут и тебя, и Аську. Осел ты, одним словом, всех подставил.

— В том доме точно нечисто. Я уже говорил вам, что не боюсь обычных людей, какими бы уродами они ни были, но то, что набросилось на меня там, не принадлежало к этому миру, — горестно поведал Петя.

— Сказки для сопливых…

— Нет, не сказки, — раздался женский голос. — Вы не видели, в каком состоянии Петя вернулся, а я видела. Он был белее простыни, его всего трясло. И он все время повторял: «Лохматая горилла, волосатая горилла…»

— Это они про тебя рассказывают, — прошептала я Наташе на ухо. Она оскорбленно на меня покосилась, но промолчала. А на крепыша эти ужасы не произвели впечатления, и он продолжал, негодуя, осыпать Амелина упреками:

— А зачем ты вообще туда поперся? Что ты там забыл? Зачем было вскрывать квартиру этой девчонки? Кто тебе, дураку, велел это делать? Таким придуркам только и проявлять инициативу.

— Но мы же объясняли, что на месте ничего не оказалось, и я подумала, что это она слямзила, — виновато оправдываясь, снова вступила в беседу девушка.

— Она подумала! Тоже мыслительница выискалась на мою голову, — уже спокойнее произнес крепыш, наверное, он устал злиться. — Любая команда — это живой организм, а у нормального организма должна быть только одна голова. Эта голова — я. Мне полагается думать и давать указания, как и что делать в том или ином случае. А вы должны ждать моих команд и не предпринимать самостоятельных действий. Ничего путного из них все равно не выйдет, в чем мы и могли убедиться только что.

В доме стало тихо. Все молча обдумывали речь крепыша.

— Из-за твоего идиотизма весь план по библиотеке придется переработать и сроки пересмотреть.

— Мы их отложим? — поинтересовалась девушка.

— Нет, наоборот.

Мы с Наташей насторожились, но крепыш ничего больше не прибавил. Зато заговорил один из мужиков, который до того сидел молча.

— Виктор Владимирович, — уважительно обратился он к крепышу, — Петру теперь небезопасно показываться в библиотеке. Кто займет его место? Нас всех это волнует.

— Черт знает что творится. Я должен все заново обдумать в связи с вашими неприятностями. Во всяком случае, сейчас я не буду принимать решения, как говорится, с кондачка. Это не в моих привычках.

Назад: ДЕНЬ ВТОРОЙ

Дальше: ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ