Глава 51

— Да, Самиха, новости со Сплита не слишком радуют, не правда ли? — согласился Андрьё Иверно. Тон его был серьезен, но полностью спрятать блеск в глазах ему никак не удавалось… даже если предположить, что он вообще пытался это сделать. Казалось, он балансирует гребне волны странного возбуждения и вызова, посередине между весельем и горечью.

— Я беспокоюсь о том, чем это может обернуться для КЛП, Андрьё, — заметила Лабабиби с озабоченностью, притворной только частично. — Александра с самого начала была душой и сердцем либералов. Теперь, когда её отозвали, даже её собственная делегация начинает сдавать позиции. И я не думаю, что этот пример прошёл незамеченным для глав остальных делегаций.

— Тем большие они дураки, что не заручились полной, информированной поддержкой собственных правительств, — презрительно сказал Иверно. — Неужели они думали, что респектабельные классы не поймут? Тьфу! — он на самом деле плюнул на дорогой ковер, скорчив гримасу негодования. — А теперь посмотрите, чем это для них обернулось! Каждый из них, сидя в своем дорогом кабинете, каждый вечер гадает, когда псы, хватающие его за пятки, утянут его вниз. А это произойдет со многими из них, Самиха. Вот увидите! Когда подтекст высокомерно поставленного Медузой временного лимита станет ясным, тот факт, что они не получили чёткой, безоговорочной поддержки своих позиций даст их противникам — а возможно, и "друзьям" — дома взвалить всю вину за задержку на них. В результате их принесут в жертву бесхребетники, которые мечтают о том, чтобы запрыгнуть в вагон к Альквезару и подползти к Медузе на брюхе, скуля "Мы не виноваты! Мы не знали о том, что они делают!"

Лабабиби едва заметно нахмурилось. Даже это было больше, чем она собиралась показать, но обжигающий яд гневного презрения Иверно удивил её. Новотосканец всегда гордился своим самообладанием, своей отстраненно-насмешливым отношением к окружающим его простым смертным. Он знал, что превосходит любого из них, что это только вопрос времени, прежде чем судьба неизбежно вручит ему возможность получить то, что он хочет.

"К сожалению, этот идиот совсем не рассчитывал на то, что у Елизаветы лопнет терпение в отношении раздражающих пигмеев — вроде него — жужжащих на Собрании подобно рою мошкары. И мой собственный кабинет хочет, чтобы я сотрудничала с этим дураком? — она мысленно покачала головой. — Вот что значит быть у руля корабля, терпящего бедствие!"

Проблема Лабабиби была во многих отношениях противоположна проблеме Александры Тонкович. Поскольку Собрание происходило в её собственном мире, каждый член правительства системы Шпиндель — не говоря уже о каждом полуграмотном обывателе — знал все подробности происходящего. То есть, по крайней мере, все публичные детали. К счастью, некоторые вещи всё ещё оставались конфиденциальными. Благослови Господь прокуренные кулуары и их духовных наследников!

Но известно было более чем достаточно для того, чтобы помешать Лабабиби действовать со свободой, хоть отдалённо напоминающей ту, что обладала Тонкович… до того, как её вытащили обратно на Сплит. В этом, разумеется, были и плюсы. По крайней мере никто не мог вызвать её домой и обвинить в сокрытии важной информации или составлении собственных политических замыслов. Плохо было то, что у неё не оставалось другого выхода, кроме как выполнять те задачи, что ей диктовали, независимо от того, находила ли она их безумными или нет.

— Если вы считаете, что столь многим делегатам-либералам угрожает отзыв, что вы предлагаете с этим делать? — спросила она Иверно.

— Я предлагаю посмотреть, сколько этих тупых баранов готово держаться по-мужски — по крайней мере, пока их не утянут домой за шкирку.

— Очень поэтично, — едко заметила Самиха. — А нельзя ли получить хотя бы немного более развёрнутый ответ?

— Ситуация в целом очень проста, Самиха, — заявил Иверно лекторским тоном, который больше всего раздражал Лабабиби. — По сути дела, Медуза объявила нам, что мы находимся под прицелом. Что перед нами поставлен срок, навязанный Мантикорой, в течение которого мы должны уступить требованию Звездного Королевства о полной сдаче нашего суверенитета. Если мы откажемся лизать руку королевы Елизаветы, как полагается настоящим комнатным собачкам, нас выгонят прочь и оставят подыхать за порогом. Где нас несомненно проглотит Пограничная Безопасность, что и является последней составляющей её угрозы.

Он замолчал, и, хотя Лабабаби могла бы поспорить насчет тона и цели заявления мантикорцев, он, без сомнения, вполне точно суммировал последствия в своем яростном спиче.

— Однако, — продолжил Андрьё, — правда не так однозначна, потому что Александра была права. Если они приведут свою угрозу в исполнение, и если Пограничная Безопасность действительно нас захватит, престиж и дипломатическая надежность Мантикоры потерпят огромный урон. Возможно, даже непоправимый урон, учитывая то, сколько споров ведется насчёт версий манти и хевов их предвоенных дипломатических переговоров. В плане допустимости нового ущерба доверию они находятся в худшем положении, чем кто-либо ещё из тех, кто мне известен.

— Значит, ты думаешь, что, несмотря на официальное коммюнике именем королевы от премьер-министра Александера, это на самом деле блеф? — Лабабиби каким-то образом сумела удержаться от выражения недоверия в своем голосе.

— Больше, чем блеф, но далеко не заявление об окончательном политическом курсе. Они могут нам этим угрожать, но на самом деле они меньше всего хотят это сделать.

"Потрясающий идиот! И с какой стати, — язвительно подумала Лабабиби, — ты считаешь, что Скопление настолько важно для Мантикоры, чтобы терять время на попытку блефа? Единственное, что я могу сказать в твою пользу, Андрьё Иверно, это что ты не намного глупее, чем мои собственные политические хозяева".

— Если это так, что нам с этим делать? — спросила она, округлив глаза и изобразив самое лучшее выражение в духе "волнуюсь, но доверяю".

— Мы отнесемся к этому, как к блефу, — решительно заявил он.

— Прошу прощения? Не вы ли только что говорили, что это больше, чем блеф?

— Конечно. Но если мы упремся, если скажем им, что готовы отвергнуть их требования даже рискуя процессом в целом, мы сможем использовать саму политику Медузы против Альквезара и его так называемых "умеренных" дружков. Они уже боятся, что мы пустим все их планы по ветру. Убедим их в том, что именно так мы и поступим, если они не пойдут нам навстречу. А когда они в это поверят, предложим им компромиссную платформу, над которой я работал все это время. Они будут настолько испуганы, будут настолько отчаянно стремиться сделать что угодно, что спасет анексию, что согласятся на компромисс, вместо того, чтобы поставить на то, что это мы блефуем, и рисковать потерять все.

— А если они всё-таки решат "проверить наш блеф" и положиться на ту часть заявления Александера, в которой говорится, что Мантикора будет выбирать, какие системы Скопления она аннексирует, а какие исключит из процесса?

— Есть две возможности, предполагая — а лично я так не считаю — что у этих напуганных умишек найдётся сила духа, чтобы столкнуться с нами лбами. Одна, что Мантикора искренне готова исключить наши звездные системы из процесса и оставить их на произвол судьбы, несмотря на дипломатические последствия такого действия. Вторая, что наши правительства у себя дома отрекутся от наших позиций и уступят, добившись по возможности лучших сделок с Альквезаром после того, как уберут нас из делегаций.

— Лично я не думаю, что у мантикорцев хватит духа исключить нас. А даже если они это сделают, я не считаю, что они позволят Пограничной Безопасности захватить нас. Манти не смогут себе позволить, чтобы на их новую территорию здесь, в Скоплении, проникли метастазы Лиги. Так что хотят они того или нет, но им придется накрыть нас тем же самым зонтиком безопасности, как и их владения здесь. Поэтому я рекомендую моему правительству отказаться, даже если все остальные подпишутся, как послушные крестьяне.

— А если правительство не согласится с вашей рекомендацией?

— Если так, им придётся дезавуировать мои действия, — не дрогнув, сказал Иверно.

Лабабиби весьма сомневалась, чтобы он действительно мог представить себе ситуацию, когда правительству на самом деле придется пойти на такое. Высокомерие слишком глубоко укоренилось в его характере, чтобы признавать на любом эмоциональном уровне, что даже сама вселенная может в конечном итоге ослушаться его желаний. К тому же в его неверии скорее всего присутствовал элемент отчаяния. Его последним убежищем было отрицание реальности угрозы, нависшей над ним. Однако готов ли он был полностью принять возможность политического падения или нет, он хотя бы разумом осознавал такую возможность. И таким образом по-своему демонстрировал заметную политическую храбрость. Возможно мерзкого, высокомерного типа, но всё-таки храбрость.

Что, вполне вероятно, было его единственным достоинством.

— Вы обсуждали это с остальными делегатами КЛП?

— С большинством.

— И что они сказали?

— Ответная реакция была в целом положительной.

"То есть, по крайней мере четверть из них послали тебя куда подальше", — подумала она. Проблема была в том, что её земляки-олигархи из Шпинделя вряд ли согласятся с этой разумной четвертью. Они, без сомнения, предпочтут второй вариант Иверно, когда его блеф провалится, но Лабабиби не испытывала большого желания подчиняться их указаниям и отказываться уступать лишь для того, чтобы они отреклись от неё, когда это не сработает.

"Бог ты мой. Ему на самом деле может удастся получить голоса, нужные чтобы попробовать это безумие, просто потому, что люди слишком напуганы для того, чтобы иметь дело с политическими истеблишментами дома, не попытавшись этого сделать!"

— Так когда вы собираетесь предложить эту… стратегию Собранию?

— Завтра или послезавтра. Мне перед тем ещё нужно переговорить с одним-двумя людьми.

— Понятно.

— Как вы считаете, система Шпиндель присоединится к нам?

— Я, разумеется, обсужу это с моим кабинетом и лидерами законодательной власти сегодня днем, — заверила его Самиха. — Честно говоря, на данный момент я бы не рискнула предсказывать их реакцию. Пока что могу лишь сказать, что они были очень тверды поддержке позиции КЛП с тех самых пор, как Нордбрандт стала убивать людей.

— Тогда я буду считать это хорошим признаком, — сказал ей Иверно. — А сейчас, прошу прощения, но мне нужно идти. У меня встреча с делегацией с Рембрандта. — Он тонко улыбнулся. — Не думаю, что контроль Ван Дорта настолько крепок, как он считает. А с тех пор как он стал мальчиком на побегушках для Медузы, он все равно слишком часто отсутствует, чтобы удерживать их в строю, не так ли?

— Так что мы будем делать в связи с последним заявлением Иверно? — спросил Генри Крицманн.

— Ничего, — ответил Иоахим Альквезар с безразличием, которое, на взгляд Крицманна, должно было быть хотя бы отчасти деланным.

— Он ведь на самом деле может заставить этих глупых динозавров встать рядом с ним перед ледником, ты же понимаешь, — заметил дрезденец.

— В таком случае их найдут через тысячу лет с замороженными лютиками в желудках, — насмешливо ответил Алькесар. — Это лучшее, на что они могут надеяться — оставаться замороженными там, где они есть, в то время как остальные объединятся со Звездным Королевством и оставят их далеко позади. Но этого не случится.

— Не случится?

— Нет. Даю десяток стандартных лет, максимум двадцать пять, прежде чем их вышвырнет с постов новая поросль политических лидеров, которые придут униженно умолять, чтобы им позволили присоединиться к Звездному Королевству на наших условиях. Не думаю, что в конечном итоге будет возможен какой-то другой вариант. Не тогда, когда они увидят, что сделает членство в Звездном Королевстве для нашей экономики и наших граждан.

— Я думаю, что вы слишком оптимистичны, — сказал Критцман с обеспокоенным выражением лица. Он поднял левую руку, ту, на которой не хватало пальцев, в несколько раздражённом жесте. — Если только мы не решим наложить эмбарго на торговлю с ними, на них всё равно скажется любое улучшение экономической ситуации в Скоплении. Может быть, не в такой же степени как на нас, но, боюсь, их домашняя ситуация может улучшиться достаточно, чтобы удерживать крышку на котле намного дольше, чем ты предсказываешь.

— Может быть, — согласился Альквезар. — И если они поступят так, мне будет очень жаль их остальное население. Но мы можем делать только то, что можем. А если быть предельно честными, Генри, в первую очередь мы несем ответственность за свои собственные системы. Мы не можем оправдать угрозу будущему нашего народа опасениями за последствия действий горстки эгоистичных, себялюбивых, своекорыстных политических паразитов в других системах.

Это было чудесное позднее утро. Она взглянула на голубое небо, украшенное ровными линиями ослепительно белых облаков и продуваемое освежающим восточным ветром, и почувствовала чистую, живую энергию этого дня. Энергия эта касалась её кожи подобно изначальной жизненной силе, и она откинулась в шезлонге на крыше своего городского дома, закрыла глаза и подняла лицо наверх, к солнцу.

С закрытыми глазами можно было забыть — по крайней мере, временно — о политическом кризисе. Также, как можно было забыть о дополнительных охранниках, стоявших на страже по углам расположенной на крыше террасы, и вооруженных теперь новейшим инопланетным оружием, либо прямо с мантикорских складов, либо из захваченного в базовом лагере АСК.

"Нордбрандт всё ещё где-то там, — подумала она. — Райкович со своими союзниками-стервятниками кружат, готовые попытать счастья в юридическом перевороте, а "великий вождь" террористов всё ещё остаётся не пойманным, не наказанным. Она, несомненно, планирует новую атаку, но разве могут так называемые политические лидеры Корнати озаботиться сделать хоть что-то по этому поводу? Нет, пока они не закончат гладиаторский цирк с попыткой импичмента".

Частью сознания Александра Тонкович понимала, что несправедлива — по крайней мере в том, что касается охоты за АСК. Райкович с дружками знали, что Нордбрандт ещё жива, ещё действует. По этой причине подразделение мантикорских морпехов по-прежнему располагались в космопорту, осуществляя наблюдение и охрану. Нордбрандт потребуется нечто большее, чем простое планирование и удача, чтобы проникнуть сквозь такой зонтик безопасности, и Тонкович это понимала. Неудивительно, что террористы залегли на дно, зализывая раны. Однако другая её частичка не могла не желать, чтобы АСК таки прорвался… или, по крайней мере, сделал неудачную попытку. Такое доказательство того, что налет на базовый лагерь не покончил волшебным образом с террористической угрозой могло бы по крайней мере сорвать маску с лживого образа Райковича.

— Простите, госпожа президент.

Это был дворецкий, и она открыла один глаз, чтобы посмотреть на него.

— Да, Лука?

— Здесь министр Канжер, мадам президент. Он спрашивает, будет ли вам удобно принять его?

Оба глаза Тонкович широко распахнулись. Канжер, здесь? Без предварительной договорённости? Во рту почему-то стало сухо, но она сглотнула и выпрямилась в шезлонге.

— Конечно, удобно, — спокойно сказала она, дотягиваясь до халата и надевая его. Обмотав пояс вокруг талии, она кивнула. — Приведи его, Лука.

— Сию минуту, госпожа президент.

Дворецкий исчез с бесшумной, волшебной деловитостью, присущей его профессии. Возник снова он через несколько минут, ведя за собой Мавро Канжера.

— Министр Канжер, госпожа президент, — пробормотал он и снова исчез.

— Присаживайтесь, Мавро, — предложила Тонкович, указывая на стулья вокруг столика под зонтиком. Обычно разговорчивый министр юстиции резковато кивнул и сел, не сказав ни слова. "Плохой признак", — подумала Александра, но ничего не сказала, лишь улыбнулась и расположилась в кресле по другую сторону стола.

— Чему обязана удовольствию вас видеть? — усевшись, жизнерадостно спросила она.

— Мрзич собирается официально объявить об импичменте завтра утром, — напрямую заявил Канжер.

Несмотря на предупреждение Зована, она почувствовала себя так, как будто получила удар кулаком под дых.

— Вряд ли, — услышала она собственные слова, и Канжер скривился.

— Александра, дело шло к этому уже несколько недель, — сообщил он. — Признаю, что мне тоже так не казалось — пока парламент не проголосовал за отзыв тебя домой. И даже тогда я не думал, что такое возможно. Но я ошибался. У них есть голоса Постоянного Комитета для обвинения в импичменте, и они собираются это сделать.

— Ублюдок! — прошипела она, когда броня отстранённости начала рушиться под холодным молотом реальности. — Этот жалкий, подлый сукин сын! Ему не сойдет это с рук — говорю вам, не сойдет!

— Кому не сойдет? — Канжер выглядел изрядно озадаченным.

— Этому ублюдку Райковичу, конечно! Если он думает, что может таким образом украсть президенство, пусть подумает еще раз как следует!

— Райковичу? — Канжер уставился на нее. — Разве вы не слышали, что я сказал? Это инициатива Мрзич — Элдижаны Мрзич.

— Мрзич? — Тонкович моргнула, когда наконец полностью осознала сказанное. Элдижана Мрзич не была примиренцем. Она даже не была социально умеренной. Она была старшим представителем демократических централистов в Постоянном Комитете Кужеты Кризанич.

— Именно это я и пытаюсь до вас довести, — подтвердил Канжер. — Инициатива идёт изнутри партии, Александра.

— Но… каким образом Райковичу удалось добраться до Мрзич? — недоуменно переспросила Тонкович.

— Он и не добирался, Александра, — ответил Канжер почти ласково. — Мы с Алёнкой всё время пытались объяснить тебе, что Райкович не ведёт секретных переговоров с парламентом. Он не прослушивал твою связь. Не использовал НПК против тебя и твоих сторонников. Ты просто не слушала.

— Но… — она уставилась на него в смущении, и он покачал головой.

— Вук Райкович вовсе не святой, Александра. Он опытный политик и может быть таким же хитрым пронырой, как и все мы. Но на этот раз ему это не понадобилось. Он не давил на парламент, чтобы вас отозвали. Он только передал информацию, которую получил от Медузы через Ван Дорта. Остальное сделал парламент. И теперь парламент проталкивает импичмент.

— Но почему? А как же наше большинство? — спросила она.

— По этому вопросу у нас нет большинства. Нордбрандт напугала слишком многих, а манти получили слишком много очков от напуганных людей, когда взяли базу террористов и всё то оружие. И, если быть откровенными, Александра, угроза, что ваша политика может заставить Мантикору внести нас в черный список, напугала их даже больше, чем Нордбрандт. Вот почему в партии раскол по данному вопросу. Кое-кто из наших депутатов на самом деле хочет, чтобы тебя лишили должности, потому что боятся именно этого и возлагают на тебя всю вину. Но ещё больше тех, кто боится последствий на выборах, если вы останетесь главой партии. Они хотят, чтобы вы ушли, Александра. Они считают, что вы стали опасной политической обузой, и не поддержат вас. В лучшем случае они воздержатся, когда дойдет дело до голосования. А если они воздержатся, то вы проиграете.

— О чем вы? Хотите сказать, что импичмент состоится?

— Да, — ответил он, и в его жестоко откровенном ответе прозвучала некая нежность. Она покачала головой в ошеломлении, почти потрясении, и он потянулся через стол и взял её вялую правую руку двумя своими.

— Я знаю, что вы пытались сделать, — сказал он. — И верю, что большинство в партии это знает. Но этого большинства недостаточно. Не с блоком примиренцев в парламенте. Если будет голосование по импичменту, то его поддержат. С уверенным перевесом голосов.

Тонкович сглотнула. Это был кошмар. Этого не могло произойти — не с ней.

— И что мне?.. В смысле, как?..

— Вам придется подать в отставку, — мягко сказал ей Канжер. В её глазах мгновенно зажегся отказ, и он сжал её руку крепче. — Послушайте меня, Александра! Вам придется подать в отставку. Если вы не уйдёте, они все равно выкинут вас. Этого не миновать. Вы можете выбирать только способ ухода.

— А почему я должна облегчать жизнь ублюдочным предателям? — рявкнула она, снова воодушевляясь. — Если они хотят быть крысами, бегущими с тонущего корабля, почему меня хоть на секунду должно волновать то, чего они хотят?

— Потому, что если вы этого не сделаете, это станет концом вашей политической карьеры.

— О какой "политической карьере" можно говорить в случае президента, который с позором уходит в отставку? Ни один планетарный президент никогда не подавал в отставку, и вы это знаете!

— Это паническая реакция, — ответил Канжер. — Те, кому следовало бы понимать, чего вы пытаетесь добиться, на данный момент слишком напуганы, чтобы защищать вас. Но это не значит, что когда-нибудь они не поймут, что вы были правы. Что бросившись в объятия манти на условиях Альквезара они похоронили свою лучшую — возможно, единственную — надежду сохранить наш образ жизни и, говоря без прикрас, их собственное положение.

— Но когда наступит этот день, они всё ещё будут политической силой. Не такой мощной, как до того, как сами отказались от своих преимуществ, но всё ещё силой. И единственной силой посвятившей себя защите того, что осталось от нашего общества. Но когда они наконец проснутся и поймут, что они натворили и насколько плоха ситуация, им понадобится лидер. Кто-то, кто не ударился в панику вместе с ними.

— Вы, Александра. Им будете нужны вы.

— Что это? — горько осведомилась она. — Речь команды поддержки? Они выбрали тебя для того, чтобы вручить мне извещение об увольнении, потому что решили, что ты сможешь подсластить пилюлю, Мавро?

— Я не виню вас в том, что вы так считаете, — сказал он, прямо встречая её взгляд. — Но я ничего не подсластил. Будет мерзко, и будет унизительно. На какое-то время — возможно даже на два-три стандартных года — вы будете, в лучшем случае, гласом вопиющего в пустыне. Но я предельно серьёзен. В конце концов, то, что останется от централистов и умеренных поймёт, что им нужен яркий лидер. А вы, женщина, которая стала политической мученицей, пытаясь защитить их от их собственной паники, будете единственным логическим выбором. Поэтому вам нужно подать в отставку сейчас, прежде чем импичмент будет вынесен на голосование. Пока это всё ещё ваш выбор, и вы сможете сказать тем, кто оставил вас, что уходите с высокой поднятой головой, уходите до того дня, когда они осознают, какую ужасную ошибку совершили.

Он замолк и покачал головой.

— Я не могу обещать, что всё обернется именно так, как я предполагаю, — признался Канжер. — Но вы всегда говорили, что я один из лучших известных вам политических стратегов. Может быть это так, а может быть и нет. Но, если быть совсем откровенными, что ещё вам остается?

Александра смотрела на него, слушая, как поднявшийся этим солнечным утром ветер треплет край материи зонтика, словно весело хлопает в ладоши, и пыталась найти ответ на его вопрос.