Глава 50

— Шкипер, вы понимаете, что ставите на кон свою карьеру?

— Вздор, Анстен, — Терехов, улыбаясь краем рта, покачал головой, но Фитцджеральд всё равно не отстал.

— Как-то раз вы сказали мне, что вам может понадобиться, чтобы я предупредил вас, что ваши замыслы переходят грань разумного риска, — напомнил старпом. — Так вот, солли это должно привести в бешенство… если только нам посчастливится отделаться так дёшево!

Капитан со старпомом находились в боте "Гексапумы" номер два, и Фитцджеральд указал на иллюминатор, за которым виднелась гороподобная туша принадлежащего "Линиям Калокаиноса" грузового судна "Копенгаген".

— Сдаётся мне, адмиралтейские суды называют это "пиратством", — заявил он.

— Вздор, — беспечно отозвался Терехов. — Это явный и очевидный случай спасения брошенного экипажем судна.

— "Брошенность" которого вы же сами и организовали!

Терехов смотрел в иллюминатор на постепенно приближавшийся "Копенгаген". Наедине с самим собой он готов был признать, что в словах Фитцджеральда есть резон. Даже, на самом-то деле, не один. Но одно дело признавать это перед самим собой, и совсем другое — перед кем-то другим.

— О чём ещё вы, шкипер, могли бы задуматься, — добавил Фитцджеральд с интонациями человека, ищущего действенный аргумент, — это о количестве проблем, которые могут обрушиться на Монтану, когда солли выяснят роль, которую в этом спектакле согласился сыграть Саттлз.

— Анстен, президент Саттлз в данных обстоятельствах проявил вполне резонную и благоразумную обеспокоенность, — лицо Терехова было честным как у человека, которому вдовы и сироты могут смело доверять последнюю копейку. Однако скептицизм Фитцджеральда только вырос, и Терехов снова улыбнулся, на этот раз чуть шире, чем раньше.

— С учётом того обстоятельства, что зарегистрированное в Лиге судно было арестовано с поличным в ходе незаконной поставки оружия террористам его планеты, у президента Саттлза были все основания для беспокойства. Поскольку на орбите в это же самое время находилось ещё одно зарегистрированное в Лиге судно, и поскольку известно, что "Линии Калокаиноса" и "Джессик Комбайн" координировали свои интересы в некоторых областях Пограничья, факта принадлежности "Марианны" "Джессик" более чем достаточно для оправдания решения провести расследование также и в отношении "Копенгагена". А поскольку весь флот Монтаны состоит исключительно из ЛАКов, без единого способного к гиперпространственным полётам корабля, президент явно не мог рассчитывать, что удастся предотвратить бегство "Копенгагена" из системы, если его экипаж и в самом деле замешан в данный низкий заговор. Поэтому у него, конечно же, не было другого выбора, кроме как снять с "Копенгагена" команду для допроса.

— И вы думаете, что эта… сказочка должна убедить Лигу, что Саттлз никоим образом не участвовал во всём этом? — Фитцджеральд снова сделал жест в сторону "Копенгагена", пока бот тормозил, уравнивая скорость с громадным грузовым судном.

— Я думаю, что как раз это в любом случае не будет иметь значения, — с куда большей серьёзностью ответил Терехов. На взгляд Фитцджеральда он ответил пожатием плечами. — Если аннексия пройдёт благополучно, перед Лигой будет не одиночная, не имеющая никакой поддержки система Пограничья, перед нею будет система, входящая в Звёздное Королевство Мантикоры. И защита Саттлза от Пограничной Безопасности станет нашим делом. А если, — тон его голоса стал ещё более серьёзным, почти мрачным, — вы обнаружите то, что, как я очень опасаюсь должны обнаружить, то Саттлза и всех остальных, кто вообще поддерживал аннексию, вскоре ожидают куда более серьёзные проблемы, чем что угодно, что может быть вызвано этим, если только мы чего-либо не предпримем.

Пилот бота работал маневровыми двигателями с мастерством, которое напомнило Терехову о Рагнхильд Павлетич. Воспоминание вызвало свежий укол боли, но он не позволил и следу её отразится на лице, снова поворачиваясь к иллюминатору, чтобы проследить, как пилот тщательно выравнивает бот шлюзом строго напротив аварийного люка судна. Один человек вышел в скафандре из шлюза бота и грациозным толчком отправился к "Копенгагену", достигнув которого открыл технический лючок и набрал на скрывавшейся за ним клавиатуре команду. Переварив код ("неофициально" полученный у Тревора Баннистера после того, как команда "Копенгагена" поневоле приняла его приглашение погостить на Монтане) аварийный люк послушно выдвинул переходную трубу для стыковки со шлюзом бота.

Фитцджеральд сидел, изучая профиль капитана, и пытался подыскать свежий аргумент, который мог бы заставить Терехова сойти с избранного им пути. Не то, чтобы старпом не понимал, что тот задумал, или даже чтобы был не согласен с подозрениями Терехова, или даже с его убеждённостью в том, что необходимо что-то предпринять, чтобы подтвердить или опровергнуть эти подозрения. Дело было в избранном Тереховым методе… и, возможно даже в большей степени, в подозрениях Фитцджеральда о том, что капитан собирается предпринять в случае, если расследование подтвердит их наихудшие опасения.

Над внутренним люком шлюза зажёгся зеленый свет, обозначавший герметизацию переходной трубы и установившееся в ней нормальное давление. Терехов кивнул.

— Пора вам подниматься на борт.

— Шкипер, хотя бы отправьте один из кораблей прямо на Шпиндель, — почти отчаянно воззвал Фитцджеральд, но Терехов покачал головой.

Взгляд его был направлен вдоль центрального прохода, на Аикаву Кагияму. Гардемарин выглядел лучше, но по-прежнему горбился, словно его гнул к земле груз вины. Терехова беспокоило его состояние, и это было одной из причин, по которым он отправил Аикаву с Фитцджеральдом.

Механиком у Фитцджеральда будет лейтенант МакИнтайр, астрогатором — лейтенант Оливетти, а связью займётся лейтенант Кобе. Это были все офицеры, которыми Терехов готов был поделиться, но команда Фитцджеральда получалась крайне недоукомплектованной, поскольку только у Оливетти был допуск к самостоятельному несению вахты. МакИнтайр и Кобе оба были младшими лейтенантами, достаточно подготовленными по своей специальности, но опыта у них не хватало. Вообще-то, у МакИнтайр имелась своего рода репутация излишне критичной и язвительной в общении с нижними чинами. Терехов подозревал, что корень проблемы в недостатке уверенности в себе и надеялся, что это назначение может помочь ей измениться к лучшему. Но всё-таки решил, что Фитцджеральду пригодится по крайней мере небольшая дополнительная помощь, поэтому и отправил с ним Аикаву. Гардемарин тоже пока что не имел допуска к несению вахты, но был уравновешенным человеком, и управлялся с нижними чинами по сути дела лучше, чем МакИнтайр. Он мог взять на себя по меньшей мере часть нагрузки… а удаление его с "Гексапумы" также уберёт его подальше от места, где каждый вид, звук и запах напоминает ему о смерти Рагнхильд.

— Адмирал Хумало сочтёт, что вы должны были направить известие напрямую к нему, сэр, — прямо завил Фитцджеральд. На текущий момент это было самым сильным заявлением о его несогласии.

Терехов перевёл взгляд на него, и был тронут заботой, написанной на лице старшего помощника.

— Спасибо за заботу, Анстен, — тихо сказал он, — но решение принято. У меня есть только три способных к полёту в гиперпространстве судна, если не считать саму "Гексапуму"… и, разумеется, "Копенгаген". Я не могу пожертвовать ни одним из них, чтобы направить напрямую на Шпиндель, но "Эриксон" после Дрездена отправится туда. Он и доставит мой полный доклад адмиралу и временному губернатору.

— Но…

— Думаю, пора заняться другими проблемами, — твёрдо завил Терехов, и Фитцджеральд умолк. Секунду-другую он, зная, что смысла спорить дальше нет, смотрел на командира, насчёт решимости которого питал после первой встречи, шесть месяцев назад, такие сомнения.

— Да, сэр, — сказал он наконец, и Терехов мягко улыбнулся и потрепал его по руке.

— Замечательно. А теперь давайте-ка перебирайтесь со своими людьми на борт вашего нового корабля. Вам ещё многое предстоит сделать, прежде чем покинуть орбиту.

Александра Тонкович встала с приветственной улыбкой навстречу Томажу Зовану, вошедшему в сопровождении дворецкого в библиотеку её дома в Карловаце.

— Томаж, — протянула она ему руку.

— Госпожа президент, — ответил он, пожимая её, и при виде такой неожиданной официальности улыбка Александры увяла, сменившись слегка нахмуренным взглядом. Зован был демократическим централистом и ветераном парламента с сорока стандартными годами стажа. Она его знала буквально с детства, и хоть он никогда не числился среди самых замечательных интеллектуалов парламента, но всегда был лояльной, надёжной рабочей лошадкой партии и её собственной администрации. И поэтому обычно обращался к ней по имени, во всяком случае наедине.

— К чему такие формальности, Томаж? — спросила она секунду спустя. — Я так поняла, что это должен был быть дружеский визит.

— Я не был до конца уверен в безопасности своего коммуникатора, когда дал секретарю распоряжение договорится о встрече, госпожа президент, — ответил он и поморщился. — Райкович и Басаричек клянутся, что не используют технологии манти, чтобы прослушивать ведущиеся из Неманья-Билдинг переговоры, однако…

Он не договорил, пожав плечами, и лицо Тонкович закаменело.

— Даже он уж точно не зайдёт так далеко!

— Госпожа президент, — произнёс Зован, преднамеренно подчёркивая титулование, — как мы можем быть уверены в этом? Он же не возвратил вам полномочия, верно? Не выглядит ли вероятным, что как минимум отчасти причина в том, чтобы вы не смогли обнаружить, к чему именно он готовился? К чему продолжает готовиться?

Тонкович принялась заверять Зована в том, что такая паранойя излишня. Вне всяких сомнений, Райкович обязан был вернуть ей государственную печать и, вместе с ней, формальные полномочия главы государства, как только она ступила на землю Корнати. Он этого не сделал, а сегодня шёл уже девятый день после её возвращения. Это было оскорбительно, это её бесило, но это не было — не вполне было — нарушением закона. Формально, для любой передачи полномочий требовалось провести подтверждающее голосование в Парламенте, даже если Райкович возвращал обратно её собственные полномочия. А учитывая настроение Парламента в настоящий момент, продолжающиеся слушания в Специальном Комитете по Аннексии, и ещё более горячие слушания в Постоянном Комитете по Конституционному Праву Куджеты Крижанич, она решила не поднимать вопроса. Некоторые контакты между её сторонниками и оппонентами — и не все из последних были примиренцами — начали становиться определённо неприятными. Как бы малоприятно ни было признаваться в этом самой себе, она не была уверена, что Парламент поддержит её, если она потребует от Райковича вернуть полномочия, а она не могла себе позволить потерю политического капитала в том случае, если Парламент откажет ей в поддержке.

Кроме того, она не нуждалась в официальном возвращении полномочий, чтобы отслеживать происходящее в "его" кабинете. Мавро Канжер и Алёнка Местрович держали её полностью в курсе всего сказанного Райковичем на заседаниях кабинета, а Канжер, как министр юстиции, наверняка знал бы о любой ведущейся мантикорским контингентом прослушке.

Она предпочла этого не объяснять. Если кто-то захочет пойти на принцип, Мавро и Алёнку можно формально обвинить в нарушении закона за то, что они докладывали ей в то время, когда обязанности главы государства исполнял другой человек. Зован определённо не разгласит чего-либо доверенного ему, но, в данных обстоятельствах, чем меньше людей знало об этом, тем лучше.

— Полагаю, ваша озабоченность безосновательна, Томаж, — сказала она вместо того. — Но раз уж вы здесь, прошу, присаживайтесь. Налейте себе выпить, а потом расскажите, к чему всё это.

— Спасибо за предложение, госпожа президент. Возможно, позднее я и воспользуюсь вашим предложением выпить. Но мне кажется, что лучше будет сперва объяснить, почему мне нужно было видеть вас.

— Как хотите. Но, хотя бы, присядьте.

Она указала на одно из комфортабельных кресел, расставленных напротив её собственного, и Зован послушно опустился в него. Но не расслабился, сел на самый край, положил руки на колени и даже слегка наклонился вперёд.

— Итак, Томаж, — сказала она. — К чему всё это?

— Госпожа президент, официально я не должен этого знать. Или, по крайней мере, не должен признаваться, что знаю. Однако, с учётом всех обстоятельств, я решил, что мой долг состоит в том, чтобы немедленно отправится к вам.

Голос его был серьёзен, выражение лица мрачно, и Тонкович почувствовала, что заледенела внутри.

— Сегодня днём, — продолжил Зован, — Крижанич провела заседание постоянного комитета за закрытыми дверями. После чего ко мне в кабинет пришла Юдита Дебевич.

Он сделал паузу, и Тонкович едва заметно кивнула. Дебевич была лидером партии Социальной Умеренности и вице-председателем комитета.

— Госпожа президент, — тяжко заявил Зован, — она пришла ко мне, чтобы неофициально осведомиться, готов ли я выступить вашим адвокатом в официальных дебатах по импичменту.

Несмотря на десятилетия политического опыта и воспитания выдержки, Тонкович явственно содрогнулась. Как минимум десять секунд она сидела, уставившись на посетителя, и в её сознании царила одна звенящая пустота. И только потом она сумела заставить свой мозг заработать снова.

Ни один из действующих президентов не подвергался импичменту! За всю историю Корнати только один билль об импичменте дошёл до голосования, да и тот провалился. Может быть с минимальным перевесом, но провалился. Наверняка даже Райкович не настолько глуп, чтобы считать, что можно успешно подвергнуть её импичменту по настолько шатким основаниям!

Однако, даже говоря всё это себе, она чувствовала несомненную дрожь страха. Примиренцы Райковича после последних выборов получили пост председателя Постоянного Комитета по Конституционному Праву для Крижанич в качестве одного из своей доли постов председателей комитетов. Тогда это казалось приемлемым, с учётом того, что партия Тонкович вместе с союзниками контролировали президентство и рабочее большинство в Парламенте. Однако, хотя Куджета Крижанич и была председателем комитета, пять из восьми его членов были либо демократическими централистами, либо социально умеренными. Это должно было гарантировать провал любой попытки комитета инициировать импичмент.

Но Дебевич не стала бы спрашивать Зована, будет ли тот действовать как адвокат Тонкович, если бы не была глубоко обеспокоена возможностью того, что импичмент может быть — а скорее всего будет — инициирован. Она говорила с Зованом неофициально, но знала, что Томаж сообщит об этом Тонкович сразу же, как только сможет. Для неё это было способом предупредить планетарного президента, не нарушая записанной в Конституции обязанности хранить в тайне содержание обсуждаемых комитетом вопросов.

Это означало, что Дебевич опасалась потери как минимум двух "гарантированных" голосов. Глаза Тонкович сузились, пока она мысленно прошлась по списку членов, пытаясь решить, кто мог оказаться предателем.

— Юдита случайно не упомянула, когда ей нужно получить ваш ответ?

— Она хотела, чтобы я дал ответ немедленно, госпожа президент, — голос Зовиана стал ещё тяжелее. — Нет нужды говорить, что я заверил её, что почту за честь представлять вас, если подобное немыслимое событие всё-таки произойдёт.

— Спасибо, Томаж. Огромное вам спасибо, — сказала она, улыбаясь настолько тепло, насколько смогла вопреки леденящей пустоте, воцарившейся у неё внутри при мысли о том, что упомянутое событие было куда более мыслимым, чем ей казалось.

— Адмирал, к вам мистер Леваконич.

— Просите немедленно, — отреагировал Исидор Хеджедусич.

Моникский адмирал встал, приветствуя препровождённого к нему худощавого посетителя. Однако не вышел из-за стола навстречу Леваконичу. Об этой встрече он просил уже почти неделю.

— Мистер Леваконич, — сказал адмирал, протягивая руку. — Спасибо за визит. — Несмотря на все его усилия в интонациях прозвучало не сказанное вслух "долгожданный".

— Адмирал Хеджедусич, — ответил Леваконич, пожимая его руку с широкой улыбкой на лице. — Простите, что не смог появится у вас раньше. Я был настолько занят встречами с президентом Тайлером, миз Анисимовой и миз Бардасано, что у меня едва было время перевести дыхание. Каждый раз, когда мне начинало казаться, что я смогу выкроить время на полет к станции "Эройка", появлялось что-то ещё. Приношу свои извинения.

— Оставьте, — сказал Хеджедусич с куда большей любезностью, чем был настроен на самом деле. На данный момент станция "Эройка", главная верфь Флота Моники, проделала большую часть пути к точке противостояния с Моникой относительно светила. Время, необходимое для перелёта с планеты на станцию, находившуюся в одноимённом астероидном поясе, составляло почти восемь часов. Так что он готов был даже допустить, что Леваконич возможно сказал правду, и что он, возможно, не тянул время, чтобы напомнить союзникам-"неоварварам" их место.

Возможно. Что не следует путать со "скорее всего".

— Но теперь, когда я здесь, адмирал, — оживлённо продолжал Леваконич, — я горю нетерпением увидеть, как продвигается работа. И, разумеется, узнать, что ещё я могу сделать для вас?

— Первый из линейных крейсеров прибыл для переоборудования почти два стандартных месяца назад. Уверен, что это вы знаете, — сказал Хеджедусич. — Однако боюсь, что темп работ оказался ниже ожидаемого. До ввода первого из них в строй остаётся ещё по меньшей мере полтора месяца.

— Так долго? — Леваконич нахмурился так, словно впервые услышал о задержке. Что, вынужден был признать Хежедусич, было как минимум возможно. В докладах адмиралу Бурмону он уже несколько недель обращал внимание на отставание от графика, но вполне в духе командующего флотом было… воздержаться от передачи дурных известий дальше.

— Я надеялся, что наши технические специалисты смогут ускорить работу, адмирал. Вообще-то, я считал, что именно это они и сделали.

— Помощь ваших людей неоценима, — ответил Хеджедусич, и это было самой что ни на есть истиной. — На мой взгляд, проблема в том, что наши технические возможности при составлении первоначального графика были переоценены. Я докладывал о затруднениях начальству… — он подразумевал Бурмона, что Леваконич вне всякого сомнения должен был понять, — уже на протяжении некоторого времени, и надеялся, что вы в курсе.

— К сожалению, нет, — снова хмурясь, покачал головой Леваконич. — Если бы я знал об этом раньше, то мог бы организовать доставку дополнительного оборудования и ещё одной партии специалистов с наших собственных верфей. Теперь же, к тому времени, когда моё сообщение дойдёт до Йилдуна, будет уже слишком поздно, чтобы успеть доставить сюда дополнительную помощь к моменту, когда это ещё могло бы заметно изменить ситуацию.

— Жаль, что эта информация не дошла до вас своевременно. Уверен, это чьё-то упущение.

— Не сомневаюсь, — согласился Леваконич, и Хеджедусичу показалось, что он заметил, что тот начал испытывать искреннее уважение… или, по крайней мере, симпатию к компетентному офицеру, пытающемуся делать своё дело, несмотря на собственное начальство.

— Что ж, — оживлённо продолжил солли, — Я всё-таки хотел бы проинспектировать работы. И, естественно, если смогу придумать что-либо, что может привести к ускорению процесса, непременно вам сообщу.

— Спасибо, очень вам признателен, — искренне сказал Хеджедусич. — Однако подлинная причина того, что я хотел с вами переговорить, имеет отношение к ракетным подвескам.

— Только не говорите, что они тоже запаздывают! — воскликнул Леваконич с юмором, который Хеджедусич заподозрил в некоторой вымученности.

— Нет, они были доставлены по графику в начале прошлой недели, — заверил его адмирал. — Чего я хотел, это спросить насчёт возможности развернуть часть из них здесь, в системе, чтобы укрепить безопасность станции "Эройка" на период, когда мы начнем сокращать существующие силы флота, чтобы перевести персонал на линейные крейсера. Мы проводим дополнительное рекрутирование, но нам всё равно придётся поставить на прикол все имеющиеся у нас корабли. Мне не нравится подобная степень уязвимости.

— Не могу вас за это винить.

Леваконич ненадолго задумался, а потом кивнул и снова поднял взгляд на Хеджедусича.

— Не вижу, в чем тут может быть проблема, — сказал он с такой готовностью, что адмиралу стоило большого труда скрыть своё удивление. — Нам потребуется как минимум пара недель — лучше месяц — на их осмотр и техническое обслуживание, прежде чем они будут готовы к постановке у терминала Рыси. Но у вас должно будет быть в строю достаточно новых крейсеров, чтобы я мог начать подбирать установленные подвески достаточно заблаговременно. А если даже не успею, скорее всего, нам не придётся установить более тридцати-сорока подвесок — максимум около сотни. Если ограничиться таким числом, то мы практически наверняка сможем произвести их обслуживание на борту судна по дороге к Рыси.

— Честно говоря, я бы предпочёл развернуть здесь столько подвесок, сколько смогу, — сказал Хеджедусич. — С другой стороны, я сознаю, что скорее всего излишне болезненно воспринимаю проблемы с безопасностью "Эройки". Но я буду глубоко признателен за возможность развернуть любое количество подвесок.

— Я прекрасно вас понимаю, адмирал, — заверил его Леваконич. — Пока я здесь, я поговорю на эту тему со своими специалистами. Точные числа мы ещё с вами обсудим, но разрешение на развёртывание подвесок я подпишу до своего возвращения на Монику.

— Спасибо, — с ещё большей искренностью поблагодарил Хеджедусич.

— Адмирал, — сказал ему Леваконич с улыбкой, в которой не было ни тени юмора, — "Технодайн" вложил в эту операцию немалые деньги. И, говоря начистоту, мы очень надеемся получить возможность непосредственно ознакомится с кое-какими новыми технологиями манти. Мы всемерно нацелены добиться успеха в этом предприятии, а ваше предложение кажется мне совершенно обоснованным.

— Я надеялся на такую реакцию, — сказал Хеджедусич. — И с облегчением вижу, что не ошибся. Итак, — он снова поднялся, на этот раз выходя из-за стола, — давайте теперь займёмся организацией вашей инспекции верфи.

— Итак, — тихо сказал Бернардус Ван Дорт, стоя рядом с командирским креслом Терехова, наблюдавшего на главном дисплее, как "Копенгаген" покидает орбиту Монтаны с новой командой, — когда вы начнёте попытки сплавить меня со своего корабля?

— Прошу прощения? — Терехов повернулся к нему.

— Я так понимаю, — задумчиво произнёс Ван Дорт, — вы собираетесь заявить что-то насчёт того, насколько важную роль я сыграл в убеждении Вестмана положить конец его партизанщине. После чего собираетесь убедить меня, что мне действительно следует остаться на Монтане для гарантии того, что больше ничего наперекосяк не пойдёт. И, разумеется, вы собираетесь пообещать подобрать меня на обратном пути после рандеву, чтобы доставить на Шпиндель.

— Вот значит как вы считаете? — у Терехова определённо был вид человека, пытающегося собраться с мыслями, и Ван Дорт радостно ухмыльнулся.

— Ну, вы определённо приложили немало стараний к тому, чтобы сфабриковать "убедительный" довод в пользу того, что мне следует отправиться на "Эриксоне". Который, как своевременно подсказал мне мой острый разум, был единственным из ваших гонцов, кто не вернётся обратно на Монтану до того, как вы помчитесь на рандеву с "Копенгагеном".

— Полагаю, — после краткой паузы сказал Терехов, — что этот разговор нам следует продолжить в комнате для совещаний. — Он перевёл взгляд на Наоми Каплан. — Канонир, мостик ваш.

— Слушаюсь, сэр. Мостик мой, — отозвалась та, и Терехов поднялся из кресла и поманил за собой Ван Дорта.

Когда за ними захлопнулся люк комнаты для совещаний, мантикорец повернулся к своему гражданскому гостю.

— А теперь, — заявил он, — выкладывайте, что за гнусную интригу вы мне приписываете.

— Да бросьте, Айварс! — закатил глаза Ван Дорт. — Я более-менее представлял, что у вас на уме, ещё с того момента, когда вы вынудили нас с Тревором Баннистером помочь вам придумать способ украсть "Копенгаген".

— Позаимствовать, — практически рефлекторно поправил его Терехов, а Ван Дорт громоподобно фыркнул.

— Ах, простите! — заломил он руки. — Конечно же, я имел в виду "позаимствовать"! И хватит пытаться увильнуть от разговора.

— Я и не пытаюсь увильнуть, — запротестовал Терехов. Ван Дорт гневно сверкнул на него глазами, и капитан пожал плечами. — Ладно уж, продолжайте разоблачение моего коварства.

— Айварс, — куда более серьёзно продолжил Ван Дорт, — у вас могла быть только одна причина для того, чтобы "позаимствовать" грузовое судно солли, загрузить ему в трюм один из ваших автономных разведчиков, и послать его на Монику. Особенно когда за этим следует отправка приказов всем кораблям, находящимся в системах Дрезден, Талботт и Тиллерман присоединиться к вам, прежде чем вы отправитесь на рандеву с "Копенгагеном" после возвращении того с Моники. И уж тем более, когда назначенная вами точка рандеву располагается в сотне световых лет от Монтаны… и только в тридцати восьми от Моники.

— Это просто обычная предосторожность.

— Также как, вне всякого сомнения, и то, что вы ничего не сказали никому из монтанцев о последнем визите "Марианны" на Монику. Помните, том, когда Дуань и его головорезы высаживали техников "Технодайна"?

— Ну, может быть не совсем обычная.

— Да хватит уже! Вы даже реквизировали единственный курьер Саттлза и отправили его с сообщением на Тиллерман. Приказав возвращаться прямо сюда и сопровождать вас к точке рандеву.

— Ладно, Бернардус, — решительно завил Терехов, — я и так знаю, что вы умный человек. А теперь расскажите мне, почему мне не следует оставить вас здесь?

— Потому, что я не останусь, — не менее решительно отрезал Ван Дорт.

— Не глупите. Разумеется, останетесь.

— Только если вы готовы приказать морпехам силой выкинуть меня на планету, — упёрся Ван Дорт.

— Бернардус, образумьтесь!

— Не выйдет. Вы подстроили всё так, что к тому времени, когда "Эриксон" доберётся до Шпинделя, будет уже слишком поздно, чтобы Хумало или баронесса Медуза могли успеть отправить вам запрет покидать Монтану. Вам, и всем тем кораблям, что вы сумеете забрать с собой из состава "Южного патруля" Хумало. А если "Копенгаген" сообщит то, что как мы с вами оба подозреваем должен сообщить, из точки рандеву вы двинетесь прямиком на Монику. И не пытайтесь, чёрт подери, строить невинное выражение лица! Что за чертовщину вы, по-вашему, творите?

— Проявляю инициативу, как и полагается старшему офицеру Её Величества, — без какого-либо намёка на юмор ответил Терехов.

— А также устраиваете всё так, чтобы никто никаким чёртом не смог вас остановить. И обеспечиваете Звёздному Королевству "правдоподобное неведение" на случай, если всё это обернётся фонтаном дерьма. Королева сможет дезавуировать ваши действия с абсолютно правдивым заявлением о том, что ни единый из ваших начальников не знал, что вы планируете устроить, и что ваши действия, от первого и до последнего, не были санкционированы.

— Может быть.

— Что ж, вам не удастся сделать это без меня.

— Почему нет? — впервые в голосе Терехова прорезалось заметное раздражение, и Ван Дорт сухо улыбнулся.

— Отчасти потому, что я отказываюсь делать вид, что вы обвели меня вокруг пальца. Я не намерен выставиться перед всей галактикой таким кретином. Отчасти потому, что если мы отправимся в этот ваш идиотский набег вдвоём, у Королевы будет двое сорвиголов, на которых можно возложить вину. Но в основном? — взгляд Терехова он выдерживал не отводя горящих глаз. — В основном потому, что всю эту кашу заварил я, когда разродился блестящей идеей организации референдума. Если смотреть в корень, Айварс, то всё что произошло, включая Нордбрандт, Вестмана и Монику, произошло по моей вине. Так что если кое-кто собирается подставить на кон собственную идиотскую жизнь, а вместе со своей, возможно, и жизни изрядного количества других людей, то я намерен быть рядом с ним.

— Бернардус, это, несомненно, самое самонадеянное заявление из всех, что я слышал за свою жизнь. Один человек, кем бы он ни был, не может приписать себе все заслуги — и взвалить на себя всю вину— за действия всех людей, населяющих скопление размером с Талботт!

— Может и нет, — пыл Ван Дорта угас, и он наконец-то отвёл взгляд. — Может и нет. Но я провёл всю свою сознательную жизнь, пытаясь не дать родной планете попасть в когти Пограничной Безопасности, и ради этого продал душу дьяволу. Я интриговал, я давил на людей, я вымогал концессии, выжимая из целых планет последние стеллары. Хотел я того или нет, я пожертвовал своей одержимости собственных жену и дочерей. Пятнадцать дней назад я отдал ей в жертву Рагнхильд Павлетич и ваших морпехов. Всех их я отправил в жертвенный огонь, и самое страшное то, что я сделал бы это и ещё раз. Так что если ублюдки из Пограничной Безопасности — или откуда угодно ещё — думают, что могут заявиться и захапать всё, что мне дорого, всё, к чему я старался не подпустить когти солли ценой собственной души, собственной жизни и жизней людей, которых я люблю, то я, чёрт побери, буду там, где они встретят своё поражение!

На мгновение повисла тишина. Потом Терехов прочистил горло.

— Ладно, — наконец произнёс он. — Вы даже больший идиот, чем, похоже, считаете меня, но если это настолько важно для вас то, пожалуй, можете отправляться с нами.

— Спасибо, — сказал Ван Дорт, глубоко вздохнул и снова повернулся к своему другу. Терехов криво ему улыбнулся.

— Даже если я прав в своих подозрениях, — тихо произнёс он, — поражение Пограничной Безопасности не настолько уж предрешено, вы же понимаете.

— Я слишком хорошо узнал вас и ваших людей, Айварс, — столь же тихо ответил Ван Дорт. — Вы можете этого не пережить, но они потерпят поражение.