Глава 46

В золотистом солнечном луче, падавшем в окно её кабинета на планете Флакс, Александра Тонкович сидела, уставившись на чеканные официальные фразы на лежавшем перед ней листе. Всё Конституционное Собрание получило один и тот же доклад о рейде против АСК, но, по крайней мере, этот ублюдок Райкович осмотрительно воздержался от выражения своей отвратительной, едва прикрытой радости в документе, который, как он знал, прочитает такое множество политических деятелей других звёздных систем.

Разумеется, личное письмо было написано совершенно по-другому.

Несомненно, он будет утверждать, что всего лишь исполнял свой долг планетарного вице-президента. И послушного проводника воли Парламента. Но она знала Вука Райковича. Знала, что он никогда не разделял её видение будущего Корнати. Ничего удивительного, что они с этой возмутительницей спокойствия Нордбрандт так долго были закадычными друзьями! Его Партия Примирения могла с тем же успехом публично признать Партию Национального Искупления Нордбрандт просто своим отделением!

Александра скрипнула зубами, глубоко вдохнула и заставила уняться — хотя бы чуть-чуть — свою ярость.

Будь честна, безжалостно сказала она самой себе. В чём бы ни были другие недостатки Райковича, он никогда не скрывал сути своих убеждений. Это было одним из качеств, которые делали его опасным противником. Он заботливо создал себе репутацию честного политика. Политика, который мало того что не продаётся, так ещё и говорит именно то, что думает. У Тонкович была аналогичная репутация среди электората, но тут-то и крылось различие: Райкович имел эту репутацию среди коллег-политиков.

Нет, ни один из идиотов, пошедших за Райковичем, не мог заявить, что не знал, куда его ведут. Разве только признав, что по собственной воле постоянно держал глаза плотно зажмуренными.

Мысль о том, что она оставляет его распоряжаться у себя за спиной, была Тонкович ненавистна, но доверить должным образом представлять систему Сплит она не могла никому, кроме себя самой. Кроме того, блок голосов Партии Примирения в парламенте был достаточно велик, чтобы практически гарантировать, что если не поедет она, то пошлют Райковича. А в этом случае Сплит оказался бы на стороне этих идиотов Ван Дорта с Альквезаром и их помойного пса Крицманна.

А теперь вот это.

Когда АСК начал свои злодеяния, она надеялась, что былая близость с Нордбрандт подорвёт позицию Райковича. Не то, чтобы она обрадовалась самим атакам, разумеется нет. Но было бы только справедливо видеть, что его карьера рушится из-за действий кровожадных террористов, выходцев из того самого класса, за предоставление более широкого доступа к власти которому он столь долго ратовал. Уж конечно неспровоцированный хаос, развязанный невежественным, бездумным, по-звериному жестоким сбродом из числа тех самых "обездоленных" и "несправедливо обделённых" нижних слоёв общества, в защиту которых он так любил выступать, должен был подорвать доверие к Райковичу.

Вместо этого во время кровавых событий он показал себя решительным национальным лидером, фигурой, излучающей спокойствие и несгибаемую целеустремлённость, руководителем, который разбирался с кризисом, пока Тонкович находилась в другой звёздной системе. Человеком, который был в достаточной степени своим для толпы, чтобы та испытывала к нему доверие, и, в то же время, достаточно "респектабельным", чтобы партийные лидеры-олигархи видели в нём единственного реального посредника с нижним классом, который внезапно стал представлять такую угрозу.

Хотя сама она постоянно преуменьшала угрозу АСК, внутренне Тонкович не меньше других была напугана его впечатляющими первыми успехами. Ей хотелось бы обвинить Райковича за то, что он этого не предвидел, но она знала, что это было бы нелепо. Ещё ей хотелось обвинить его в недостаточной решительности действий, когда всё началось, но её осведомители на Корнати предельно чётко свидетельствовали, что он — вместе, разумеется, с назначенным ею кабинетом — делал всё возможное. А ещё она надеялась, что если уж Нордбрандт не удастся сокрушить, — чего, разумеется, Тонкович всячески желала, — то, по крайней мере, образ решительности Райковича будет рассыпаться под натиском страха и ненависти, порождаемых террористическими атаками АСК.

И даже казалось, что именно это и происходит… пока этот полнейший ублюдок Ван Дорт и долбанный Королевский Флот Мантикоры не вышли на сцену и не накрыли тайный арсенал Нордбрандт. Всего пятнадцать дней назад. Неужели действительно всего пятнадцать дней прошло с того момента, когда был нанесён сокрушительный удар не только по смертоносной организации Нордбрандт, но и по всем политическим расчётам на Корнати?

Один только ошеломляющий масштаб поражения, нанесённого АСК, и, что было даже более важно, ущерба его возможностям в будущем, неимоверно укрепил позицию Райковича. Особенно с учётом воскресения Нордбрандт и нового всплеска активности террористов. Да его превозносили чуть ли не как бога даже те, кто в других обстоятельствах оставался бы достаточно сдержанным и невозмутимым, чтобы отдавать себе отчёт, что в перспективе программа Партии Примирения несла опасность не меньшую, чем любая бомба террористов! Этим идиотам следовало бы понимать, что Нордбрандт была всего лишь верхушкой айсберга, всего лишь предвестником нашествия варваров, для которого Райкович открывает двери своей политической философией.

Даже после поражения — в неизбежности которого Тонкович не сомневалась с самого начала — Нордбрандт будет служить примером, способным воспламенить всех тех бесполезных, ленивых, ни к чему не способных паразитов, стремящихся обрушить укоренившиеся устои общества и разграбить экономику в ходе какой-нибудь безумной кампании по перераспределению. А "права", о которых Райкович продолжает твердить этим самым паразитам, послужат для толпы оправданием производимого ими разрушения! Если только вменяемым элементам корнатийского общества не повезёт сверх всякой меры, им предстоит увидеть целый выводок клонов Нордбрандт. Тонкович сомневалась, что кому-то из них удастся приблизиться по зловредности к оригиналу, но это не могло помешать им нанести чудовищный ущерб.

Вот почему теперь даже важнее чем когда-либо ранее стало обеспечить, чтобы на Корнати сохранились правоохранительная система и экономические механизмы, способные гарантировать, что новая Нордбрандт не преуспеет там, где потерпел неудачу АСК. Вот почему она решила не передавать высокомерное, унизительное требование этой невыносимой фарисейки Медузы отступиться от тех принципов, бороться за которые и прилетела на Шпиндель.

Даже сейчас она не могла поверить, что Медуза была настолько глупа, чтобы верить, что может убедить кого-то, кто знает, как делаются дела, что предупреждение правительства Александера о предельном сроке было чем-то кроме уловки. Блефа. Ещё одной попытки застращать её настолько, чтобы она сдала им неотъемлемые части суверенитета Корнати. Звёздное Королевство Мантикора слишком многое поставило на успех аннексии. Позволить ей провалиться и отдать в конечном итоге Скопление в лапы Пограничной Безопасности оказалось бы сокрушительным ударом по его межзвёздному престижу. Если бы она просто продолжала стоять на своём — если бы только оставшиеся на Корнати трусы позволили ей назвать условия Мантикоры блефом — премьер-министр Александер нашёл бы какие-нибудь совершенно логичные "государственные соображения" чтобы перенести предельный срок.

А даже если бы и нет, насколько бы это ухудшило их положение? Если бы они полностью отказались от своего суверенитета, то всё что имело значение на Корнати, было бы уничтожено. Скорее всего за месяцы, за годы уж наверняка. Куда лучше продолжать держаться за принципы. А если мантикорцы реализуют свою трусливую угрозу и откажут системе Сплит во включении в их драгоценное Звёздное Королевство потому, что Сплит отказался им уступить, то и она сама, и её правительство смогут обратиться к народу Корнати с высоко поднятой головой. Вина будет не на них, а Корнати будет волен идти своим путём. И, что лучше всего, Звёздное Королевство, отказавшее им в приёме, как будто они представляют собой каких-то моральных парий, в конечном итоге всё равно будет защищать их от Пограничной Безопасности одним своим присутствием.

Поэтому она, естественно, не сказала никому дома о несносных, оскорбительных требованиях Медузы. В противном случае кто-то из слабаков в парламенте мог запаниковать и потребовать от них отбросить последние остатки самоопределения. А не сказав никому, она, по крайней мере, позволила правительству занять позицию благовидного неведения. Они бы смогли возложить вину за исключение Корнати из процесса аннексии на неё. На единственную отважную женщину, взявшую на себя задачу спасения исконных свобод родной планеты. Возможно, поначалу ей пришлось бы тяжело. Но в конечном итоге выяснится, что её действия были оправданы, и она снова вернётся на подобающее ей место в политике Корнати.

Но понимает ли это Райкович? Разумеется, нет! Или, что ещё хуже, его это не волнует. Вполне может быть, что его мстительность и политические амбиции подтолкнули его воспользоваться этой возможностью уничтожить её, не обращая внимания на то, чего это будет стоить Корнати.

Тонкович ещё раз взглянула на письмо — официальное письмо, на мелованной бумаге, а не простое электронное сообщение — и стиснула зубы. Оно было очень коротким и написанным по существу.

Президентский дворец

Карловач

13 декабря 1920 года э.р.

Госпожа президент,

Во исполнение указания Парламента, я обязан потребовать от вас вернуться на Корнати с первой же представившейся возможностью. Вашего присутствия требуют Специальный Комитет по Аннексии и Постоянный Комитет по Конституционному Праву.

По указанию Парламента и народа Корнати,

Вук Людевит Райкович

Планетарный вице-президент

Построение фраз было исключительно формальным, веками определённым законом и обычаями, однако ей в каждом слоге слышалось злорадное торжество Райковича. Он не смог опередить её на выборах, поэтому прибег к этому грязному манёвру, чтобы украсть пост, который не смог завоевать.

Тонкович вздохнула ещё раз и мысленно встряхнулась.

Это ещё не конец. Да, её отзывают, чтобы предстать перед Парламентом, и выбор фраз чётко указывает на то, что это не будет дружеской беседой. И, да, у парламента была возможность лишить её поста, если будет установлено, что она превысила свои установленные конституцией полномочия в качестве планетарного президента или специального посланника, или что не справилась с накладываемыми любой из этих должностей обязанностями. Но её Демократические Централисты вместе с союзниками по-прежнему составляли большинство в парламенте, а импичмент должен был быть поддержан двумя третями голосов. Райкович с приятелями ни за что не сумеют набрать такого количества голосов в поддержку столь откровенной попытки украсть президентство.

Она взглянула на письмо в последний раз, а потом встала и презрительно швырнула его на стол.

Ей надо было кое с кем встретиться, прежде чем вернуться домой, чтобы встать лицом к лицу с этим пигмеем Райковичем и его презренными прихлебалами.

Сорок пять дней спустя отбытия с Монтаны на Сплит, и двадцать два спустя уничтожения базы АСК, КЕВ "Гексапума" снова вышла из гиперпространства у Монтаны, в 19,8 световых минутах от центральной звезды системы. После гиперперехода, подобные раскатанной в блин молнии, её паруса красочно полыхнули голубым и сложились снова в импеллерный клин, принявшийся разгонять корабль вглубь системы с начальной скорости меньше пятнадцати тысяч километров в секунду.

Айварс Терехов какое-то время сидел на мостике, наблюдая за растущей перед его кораблём звездой класса G1, а потом обратился к Амалю Нагчадхури.

— Запишите пожалуйста сообщение для главного маршала Баннистера, — сказал он, и Нагчадхури щелкнул тумблером.

— Микрофон включён, шкипер.

— Главный маршал, — начал Терехов. — Мы с мистером Ван Дортом вернулись на Монтану, обнаружив на Корнати информацию, которая, по нашему мнению, должна оказать существенное влияние на позицию мистера Вестмана в отношении аннексии. Мы были бы чрезвычайно признательны, если бы вы смогли связаться с ним и сообщить ему, что мы бы хотели поговорить с ним ещё раз. На орбиту Монтаны мы должны выйти примерно через два часа двадцать пять минут, и мы с мистером Ван Дортом с нетерпением ждём новой встречи с вами. Если это будет удобно, мы бы очень хотели поужинать с вами в, скажем, "Филе с Кровью". Вы бы не могли, если это возможно, зарезервировать для нас тот же столик, что и обычно? Или мне сделать заказ самому?

Он закончил и подождал, пока Нагчадхури проиграет запись через свой наушник. Офицер-связист кивнул.

— Запись чистая, шкипер.

— Отправляйте, — сказал Терехов.

— Слушаюсь, сэр.

— И как вы собираетесь поступить, босс? — спросил Луи Паласиос.

— Толком не знаю, — отозвался Стивен Вестман. Признание было не из тех, что делаются перед кем попало.

Они вдвоем сидели под осиной у замаскированного входа в пещерный штаб ДНМ, и смотрели на маленькую горную долину. Воздух был прохладнее, чем ещё недавно, и в нём ощущался едва уловимый свежий запах осени. Паласиос монотонно, ритмично жевал бако и прислушивался к шелестевшему листьями ветру. Повисло молчание.

Уютное молчание. Молчание лидера и последователя. Двух старых друзей. Хозяина и старого верного слуги, давным-давно заслужившего право говорить начистоту. Того, который знал, что сейчас, в этот самый момент, в этом нет необходимости.

Вестман сидел молча, но его мозг напряжённо работал.

Как дошло до такого? Он мог вернуться к каждому сделанному им шагу, к каждому решению, и, правду сказать, не испытывал сожалений о сделанном даже сейчас. Вообще-то — его губы дрогнули при воспоминании о босых инопланетниках в нижнем белье, ковыляющих по горной тропке — временами это было просто-таки забавно.

Но тут улыбка увяла. Нельзя было сказать, что он больше не был готов к бою, к смерти — даже к тому, чтобы убивать других — за ту правду, в которую верил. Нельзя было сказать, и что он больше не был готов вести за собой Луи и прочих своих последователей. Дело было в том, что он больше не был уверен, что то, во что он верил, было правдой.

Вот. Он признался в этом. У него есть сомнения. Не в том, был или нет виновен РТС в обмане и злоупотреблениях на Монтане. Не в том, должен был или нет этот надменный ублюдок Ван Дорт сказать Сюзанне правду о пролонге, прежде чем поймать её в ловушку брачных уз. И уж конечно не в том, насколько далеко он готов зайти ради предотвращения подстроенного изнасилования его планеты алчными, коррумпированными инопланетниками. Но…

Но что, если они не алчные, коррумпированные инопланетники, стремящиеся выпотрошить его мир и закабалить всех его граждан как батраков прямо на планете, которую их предки сделали домом? Что, если он позволил ненависти к Рембрандту автоматически распространиться на всё, что Рембрандт — и Ван Дорт — считал благом? И что, если — эта мысль по очень, очень многим причинам беспокоила его больше всего — он был не прав в отношении к самому Ван Дорту?

Конечно же, нет! Конечно же, он не мог быть не прав в отношении всего этого! Но всё та же упрямая цельность, которая сделала из него партизана, настойчиво повторяла, а что если? И эта же упорная цельность настаивала, что это было возможно. В конце концов, что он собственно знал о Звёздном Королевстве Мантикоры? Если разобраться, то ничего. Только то, что его огромное богатство основывалось на торговом флоте и преимуществе в астрографическом положении, а это в его глазах всецело ассоциировалось с положением Рембрандта в Скоплении. Он знал, что это королевство, с наследственной монархией и аристократией, и этого было достаточно, чтобы у всякого приличного монтанца шерсть на загривке встала дыбом. Однако если верить Ван Дорту и мантикорскому капитану, Терехову, именно эгоистичное сопротивление олигархов вроде Александры Тонкович затягивало процесс аннексии. А если Звёздное Королевство было тем, чего боялся Вестман, то зачем бы кому-то вроде Тонкович противится варианту Конституции, предложенному Иоахимом Альквезаром и Генри Крицманном? И, если на то пошло, что общего могло найтись у дрезденца и одного из богатейших олигархов, когда-либо живших на Сан Мигеле?

"Взгляни правде в лицо, Стив, — сказал он сам себе, — эта заваруха куда как сложнее, чем казалось тебе тогда, когда ты решил ввязаться в неё как упрямый, вечно-уверенный-что-знает-ответы-на-все-вопросы деревенский болван, каким ты всегда и был".

Впрочем, он знал, что несправедлив к себе.

"Но не слишком", — упрямо настаивала его сомневающаяся часть. Разумеется, человек должен отстаивать то, что считает правильным, и махать кулаками после того, как бой был проигран, было бы слишком поздно. Но ещё он должен быть уверен, что знает, против чего борется — не только за что — прежде чем быть готовым убивать, или требовать этого от тех, кто ему доверился. И что с того, что ты не любишь Ван Дорта? Никто и не говорит, что ты должен его любить. Даже сам Ван Дорт. Черт, Тревор говорит, что мне следует прислушаться к нему, а он был Сюзанне братом!

Вестман нахмурился, вспоминая. Снова увидев очаровательную старшую сестру своего лучшего друга обожающими глазами мальчишки. Сколько ему тогда было? Десять? Нет, скорее всего меньше. Но он помнил тот день, когда Сюзанна уехала со своим богатым мужем-инопланетником. Помнил тот день, когда Тревор рассказал ему, что муж Сюзанны проживёт тысячу лет, а она состарится и умрёт. И тот день — он был уже не мальчишкой, но взрослым мужчиной, представителем одной из семей Основателей — когда Сюзанна вернулась на Монтану чтобы объяснить, почему её драгоценный вероломный муж пытается затянуть всё Скопление в экономическое рабство у Рембрандта.

Он стиснул зубы, вновь переживая тот момент предательства. То мгновение, когда он понял, что Сюзанна как-то изменилась. Что сильная и прекрасная личность, которую он помнил, подверглась промыванию мозгов и теперь гнёт линию Рембрандта. А потом был момент ещё худшего предательства, когда она умерла. Умерла прежде, чем у неё было время взяться за ум и понять, как её использовали.

Он помнил всё это и весьма ясно. Возможно ли на самом деле, что он воспринял всё это не так?

Нет. Ван Дорт сам признал, что Рембрандт был намерен построить свою экономику за счёт всех остальных. Но причина этого… Возможно ли, что он и о причинах появления таких планов сказал правду? И о причинах того, почему он отбросил пятьдесят лет последовательной политики, когда представилась другая возможность?

И имело ли на самом деле значение почему Ван Дорт делает то, что он делает?

— Полагаю, я всё-таки встречусь с ними ещё раз, Луи, — наконец произнёс он.

— Так я и думал, босс, — отозвался Паласиос так, словно между вопросом и ответом прошло пятнадцать секунд, а не пятнадцать минут, и сплюнул окрашенную бако слюну.

А потом они вдвоём продолжили сидеть в молчании и любоваться видом долины.

— Он сказал, что встретится с вами, — сказал Тревор Баннистер.

— На тех же условиях? — спросил Терехов.

— Ну, похоже, прошлый раз всё сработало, — пожав плечами, ответил Баннистер. А потом выражение его лица неуловимо изменилось. — Хотя есть один момент. Он достаточно настоятельно высказал пожелание, чтобы ваш гардемарин — миз Зилвицкая, правильно? — снова была с вами.

— Миз Зилвицкая? — практически против воли Терехов оторвал взгляд от коммуникатора и посмотрел на Хелен, сидевшую бок о бок с Рагнхильд Павлетич и наблюдавшую, как Абигайль Хернс что-то демонстрирует им в тактической секции. Потом он снова вернулся к Баннистеру. — Он не сказал почему?

— Нет, не сказал. Возможно, у меня есть догадки, но вам лучше спросить Ван Дорта. — Баннистер помедлил и неохотно продолжил. — Однако я могу вам сказать одно. Если он просит взять с собой миз Зилвицкую, это чертовски точно означает, что он не планирует ничего… предосудительного.

Терехов хотел было переспросить, что тот имел в виду, но передумал, вспомнив о загадочных обмолвках Ван Дорта насчёт личных отношений с Баннистерами. Тут творилось что-то подспудное, и если это означало, что один из его офицеров — тем более один из его гардемаринов — может оказаться в опасности, его долгом было разобраться, что происходит. Но если бы Хелен что-то угрожало, Бернардус ему об этом сказал бы. Уж в этом-то Терехов был уверен.

— Передайте мистеру Вестману, что его слово для меня достаточная гарантия. Мы с мистером Ван Дортом встретимся с ним в любом месте и в любое время, которое он предпочтёт. И если он хочет, чтобы при разговоре присутствовала миз Зилвицкая, я уверен, что это также можно устроить.

Что-то мелькнуло во взгляде Баннистера. Удивление, подумал Терехов. Или, может быть, одобрение. Возможно даже сочетание того и другого.

— Я ему передам, — сказал главный маршал. — Полагаю, сообщение дойдёт до него где-то этим вечером. Завтра после полудня не будет для вас слишком рано?

— Чем раньше, тем лучше, главный маршал.

— Диспетчер, говорит Хок-Папа-Один. Прошу разрешения на отбытие в космопорт Брюстера.

— Хок-Папа-Один, говорит диспетчерская. Ожидайте.

Хелен сидела в удобном кресле бота и прислушивалась к доносившимся через открытый люк в пилотскую кабину переговорам Рагнхильд с диспетчерской. Она решила, что испытывать глубинную зависть к дополнительному времени, которое её подруга наматывала в пилотском кресле, было низко и недостойно её. По некоторым обмолвкам Рагнхильд и одному-двум замечаниям лейтенанта Хернс Хелен подозревала, что подруга всерьёз рассматривает перспективу пойти после салажьего рейса служить в эскадрилью ЛАКов. Это, разумеется, было подходящим выбором для человека с её тактической хваткой и многократно продемонстрированным талантом к полётам.

Переговоры Рагнхильд и диспетчера отрезало захлопнувшимся люком, и Хелен снова повернулась к иллюминатору, наблюдать как ярко освещённый шлюпочный отсек уплывает в сторону, когда Рагнхильд подняла бот из стыковочных захватов и дала двигателям тягу.

Хелен не знала всего, что капитан и мистер Ван Дорт хотели сказать Вестману, но в отношении главного выпада у неё имелось более чем ясное представление.

Будет интересно посмотреть, как отреагирует Вестман.

Стивен Вестман смотрел, как аэрокар снова опускается возле палатки, которую он… позаимствовал у мантикорской топографической партии. Они определённо не были намерены мешкать. И, судя по тону сообщения Тревора, искренне верили, что у них есть какая-то новая информация для него. Хотя он не мог вообразить, что же такое они могли нарыть на Сплите, что бы имело хоть какое-то отношение к ситуации здесь, на Монтане.

"Признайся честно, парень, — подумал он. — Какая-то часть тебя чертовски надеется на то, что они что-то да нашли. Эта затея с движением сопротивления не для тех, у кого вопросов начинает появляться больше, чем ответов".

Стивен Вестман, на взгляд Хелен, был на самом деле весьма видным мужчиной. Во время первой встречи она была сосредоточена больше на том, что он говорил, чем на том, как он выглядел, но его харизма была очевидна даже тогда. Сегодня, надев по-видимому свой лучший стетсон и своеобразный аналог галстука, называемый монтанцами "боло", с поблёскивавшим в лучах солнца украшенным драгоценными камнями зажимом в форме вставшего на дыбы чёрного жеребца, высокий, широкоплечий мужчина представлял собой воистину импозантное зрелище.

Однако, даже признавая это, она чувствовала, что в этот раз он чем-то отличается. Не то, чтобы отсутствием уверенности, но… чем-то вроде этого.

"Нет, — медленно вползла в её сознание мысль. — Это не совсем так. Он выглядит как… как человек, у которого достаточно уверенности в себе, чтобы признавать, что он начал испытывать сомнения в отношении того, что сначала казалось ему вполне очевидным".

И в то же мгновение она отвесила себе мысленный подзатыльник. Попытки принимать желаемое за действительное никому сейчас не нужны, даже со стороны ничтожного гардемарина/"помошницы". Хелен надеялась, что капитан с мистером Ван Дортом окажутся более устойчивы к искушению прочитать в поведении основателя ДНМ то, что, как она знала, все они хотели видеть.

— Капитан Терехов, — произнёс монтанец, приветственно протягивая руку. — Мистер Ван Дорт.

А вот здесь действительно были отличия, отметила Хелен. Вестман не выглядел особо радующимся встрече с рембрандцем, и во взгляде у него по-прежнему была неприкрытая неприязнь, хотя он и умудрялся контролировать выражение лица. Но на этот раз проскакивающие в его голосе враждебные нотки, столь заметные в прошлый раз, были выражены гораздо слабее.

— Мистер Вестман, — ответил на приветствие капитан и шагнул в сторону, уступая место выбравшемуся из аэрокара и протягивающему руку Вестману Тревору Баннистеру.

— Тревор.

— Стив.

Мужчины кивнули друг другу, и Вестман взмахнул рукой в сторону знакомой палатки.

— Изволите зайти в мой офис? — пригласил он с намёком на озорную улыбку.

— Итак, — произнёс Вестман, опуская стетсон на край стола и уставившись на своих гостей. — Тревор сказал, что вы, джентльмены, полагаете, что обнаружили кое-что, что я должен знать? — Он сухо улыбнулся. — Надеюсь, вы оба будете иметь в виду, что я склонен отнестись к альтруизму, что привёл вас сюда, с толикой недоверия.

— Иное меня бы разочаровало, — с ответной улыбкой сказал Айварс Терехов.

— Тогда предлагаю вам выкладывать, что у вас есть.

— Замечательно, — Терехов даже не взглянул в сторону Ван Дорта. В конце концов, улики были обнаружены морпехами Терехова. Да и не было смысла добавлять на пути информации дополнительный барьер в виде личной неприязни Вестмана к рембрандцу.

— Мы знаем, что вы говорили — и, по крайне мере до сих пор, демонстрировали своими действиями — что не считаете себя кем-то вроде террориста, каковым решила стать Агнес Нордбрандт.

Вестман еле заметно поджал губы при словах "по крайне мере до сих пор", но просто продолжил сидеть, учтиво ожидая от Терехова продолжения.

— Пока мы были на Сплите, — продолжил капитан, внимательно наблюдая за выражением лица монтанца, — мы установили местонахождение одного из базовых лагерей Нордбрандт. Силами одного взвода моих морпехов был проведён рейд. В ходе операции, продолжавшейся около двадцати минут, потери АСК оказались весьма близкими к стопроцентным, и более чем в сотне случаев невозвратными.

При осознании того, что Терехов умышленно подчеркнул быстроту и полноту разгрома, учинённого единственным взводом морпехов капитана Качмарчика на базе Альянса Свободы, глаза Вестмана сузились.

— Впоследствии мы обнаружили там более тысячи тонн современных, происходящих из других миров вооружений, — Терехов продолжал следить за выражением лица Вестмана ещё пристальнее. — Всё производства Лиги и находящееся в отличном состоянии. Информация, полученная от одного из захваченных террористов, указывает, что Нордбрандт этот груз был доставлен — весьма недавно — при посредничестве кого-то, кого называют "Зачинщиком".

Тревор Баннистер говорил своим иномирянским союзникам, что среди друзей Вестмана было хорошо известно, что тот неспособен блефовать при игре в покер. И теперь Терехов разглядел в голубых глазах монтанца краткую, быструю вспышку узнавания. Выражение исчезло также быстро, как и появилось, но недостаточно быстро, чтобы остаться незамеченным.

— Когда мы были на Монтане в прошлый раз, мистер Вестман, — тихо сказал Терехов, — здесь также всплывало имя "Зачинщик". — Глаза Вестмана снова сверкнули, хотя выражение лица больше подобало изображавшему учтивое внимание камню. — Это заставляет меня предположить, сэр, что между вами и вашей организацией с одной стороны, и Агнес Нордбрандт и её организацией с другой, существует более тесная связь, чем выходило по вашим словам.

"О, ему это не понравилось!" — подумала Хелен.

Выражение лица Вестмана и без того мало что выдавало, но тут стало совершенно каменным. Хотя и уступавшим твёрдостью выражению глаз. Ноздри его раздулись, когда он коротко, зло втянул воздух, но тут монтанец заставил себя притормозить, явно восстанавливая самоконтроль перед тем, как заговорить.

— Нет никакой связи между Движением Независимости и АСК, — произнёс он затем ледяным тоном. Также куда-то подевалось непроизвольное употребление им в речи монтанских оборотов. — Я никогда не встречался лично, не состоял в переписке и не общался каким-либо иным способом с Агнес Нордбрандт, и с презрением отношусь к используемым ею методам.

"Интересное заявление, — отметила Хелен, когда дала о себе знать наука отца. — В каком бы бешенстве он ни был, слова его, на мой взгляд, подобраны весьма тщательно. Особенно это касается слова "лично".

— Чтобы работать с кем-то вместе, не обязательно одобрять его методы или тактику, — заметил капитан. — Однако в конечном итоге методы тех, кого ты готов записать в союзники, даже если только опосредованно, скорее всего скажутся на восприятии твоих собственных достижении. — Он не отводил глаз от монтанца. — Возможно, вам стоило бы задуматься, кто ещё мог видеть выгоду в поддержке… стремлений столь различных между собой людей, как вы с Агнес Нордбрандт.

— Я мог бы сказать то же самое вам, капитан, — ответил Вестман, переводя взгляд на Ван Дорта. — Тот факт, что ваше Звёздное Королевство сочло уместным для проведения своей политики записать в союзники кого-то вроде РТС, даёт мне достаточное основание усомниться в его конечных целях.

— Я это понимаю, — капитан фактически ухмыльнулся, похоже с искренним весельем. — Вы достаточно ясно объяснили это во время первой нашей встречи, мистер Вестман. И, если на то пошло, как мистер Ван Дорт так и я сделали всё возможное, чтобы ответить на вашу озабоченность. Однако весьма советую вам задуматься над масштабом нашей находки. Мы захватили и уничтожили тысячу тонн оружия, мистер Вестман — на одной базе. Всё ли это, что у них было, или нет, я в данный момент утверждать не берусь, хотя подозреваю, что это было большей частью доставленного им до сих пор. Но мы знаем, что вы и сами, прежде чем уходить в подполье, потратились как минимум на некоторое количество оружия. Поэтому, очевидно, вам пришлось завести собственные контакты и найти деньги, чтобы им заплатить. Основываясь на этом опыте, насколько вероятным вы бы сочли вариант, что АСК сумел расплатиться за такое количество современного оборудования из собственного кармана? А если нет, если кто-то готов субсидировать кого-то вроде Нордбрандт в масштабах, представление о которых даёт эта груда оружия, то каковы могут быть его цели?

Вестман чувствовал, что непроизвольно сутулится, пока мантикорец ровным голосом повторяет его собственные мысли насчёт сомнительности искренности "Зачинщика".

"Стив, ты с самого начала не был настолько глуп, чтобы поверить всем его разглагольствованиям об "альтруизме", который двигает им и его "Центральным Комитетом Освобождения", — напомнил он сам себе. — И нельзя сказать, что ты подписался идти за ним, куда бы он ни повёл. Но всё-таки…"

Он заставил себя откинуться на спинку кресла, взглянул на Терехова и глубоко вдохнул.

— И кто же, по-вашему, мог оказаться готов субсидировать… кого-то вроде Нордбрандт? — спросил он.

На лице Терехова не дрогнул ни единый мускул, хотя внутри он просто взорвался ликованием, услышав, как Вестман задаёт вопрос, о котором он всё это время молился.

— Я бы, для начала, — невозмутимо ответил он, — задумался о том, кто — за исключением, разумеется, патриотов вроде вас — мог бы плохо отнестись к присутствию Звёздного Королевства в Скоплении. И задал себе вопрос, кого они могли бы предпочесть видеть здесь вместо Звёздного Королевства. Если тот, кто бы это ни был, кто поставил оружие Нордбрандт, также готов поставить его… кому-то ещё, в аналогичных количествах, то у этого поставщика должны иметься одновременно обширные финансовые возможности и обширные контакты там, откуда пришло это оружие.

Делая паузу, он смотрел Вестману прямо в глаза, выбирая момент с той же точностью, с которой выбирал бы момент для ракетного залпа. И когда он настал…

— И я бы не забыл о том факте, что каждая без исключения единица оружия, боеприпасов и оборудования в той массе происходит откуда-нибудь из Солнечной Лиги.

"Я никогда, никогда не сяду играть в карты с капитаном", — отметила Хелен, когда Хок-Папа-Один выскользнул из глубокой синевы атмосферы Монтаны в чёрную неподвижность космоса.

Она не знала, где и как всё это закончится, но капитан явно достучался до Вестмана. Пока непонятно, сумеет или нет монтанец отодвинуть достаточно далеко в сторону свою приверженность независимости Монтаны, чтобы с полной серьёзностью обдумать то, что сказал капитан, но она предполагала, что шансы на это были велики.

Будет ли или нет Вестман готов отказаться от своей вендетты против аннексии — и Рембрандского Торгового Союза — вне зависимости от того, с кем по неведению мог оказаться на одной стороне, было, разумеется, совершенно другим вопросом.