КНИГА ПЕРВАЯ

На Сфинксе этот осенний ветер сочли бы легким прохладным бризом, но здесь, на дальнем юге планеты Мантикора он воспринимался как ледяной. Задувавший со стороны залива Язон, он трепал полотнища приспущенных флагов и волосы тысяч молчаливых людей. Мимо них пролег путь скорбной процессии от Столичного Поля к центру Лэндинга. Не считая свиста ветра да хлопков флагов, слышны были лишь размеренный бой барабана, стук конских копыт да дребезжание анахроничных обитых железом колес.

Впереди, ведя лошадей под уздцы, глядя прямо перед собой, церемониальным шагом шествовал капитан второго ранга Рафаэль Кардонес. По обе стороны бульвара Короля Роджера Первого, держа оружие на караул, стояли линейные всех родов войск с траурными повязками на рукавах. Толпа за их спинами в напряженном молчании следила за барабанщицей в парадном мундире гардемарина острова Саганами. Девушка вышагивала за лафетом, задрапированным черной тканью, и звук ее барабана многократно усиливался укрепленными на каждом флагштоке динамиками. Вся церемония изображение, звук и даже угрюмая тишина, окружавшая и непостижимым образом поглощавшая и то и другое, – транслировалась всеми голографическими каналами двойной системы Мантикоры.

Следом за барабанщицей шел еще один гардемарин: он вел в поводу вороного коня с пустым седлом и со вставленными задом наперед в стремена сапогами. За конем следовала темнокожая женщина в капитанском мундире и белом берете командира звездного корабля; затянутыми в перчатки руками она держала перед собой меч Харрингтон; его усыпанные драгоценными камнями ножны сверкали в лучах неяркого солнца. Женщина не плакала, но в глазах ее стояли так и не пролившиеся слезы. Замыкали шествие восемь адмиралов: командующий флотом метрополии сэр Джеймс Боуи Вебстер и все семь Космос-лордов Адмиралтейства в полной парадной форме. Больше лафет не сопровождал никто. По сравнению с помпой и великолепием шествий, какие проводили в Народной Республике, процессия могла показаться скромной, вот только во всем городе с населением в одиннадцать миллионов человек двигались только эти три лошади и дюжина людей: все остальное движение прекратилось.

Дождавшись траурного кортежа, люди, порой неловко и со смущенным видом, снимали головные уборы. На ступенях королевского собора стояли, глядя на приближающуюся колонну, премьер-министр Звездного Королевства герцог Кромарти и королева Елизавета Третья.

До того как средства массовой информации оповестили население о порядке проведения траурной церемонии, мало кто из собравшихся вообще имел представление о том, что такое «лафет», а еще меньше народу знало, что в древности, на Старой Земле, такие предназначавшиеся для перевозки артиллерийских орудий платформы использовались при похоронах выдающихся полководцев. Сам Кромарти узнал об этом от друга детства, увлекавшегося военной историей.

Зато каждому человеку из многотысячной толпы было известно, что гроб на лафете пуст, а тело женщины, с которой торжественно прощалась сейчас Мантикора, никогда не упокоится в земле родного Королевства. И вовсе не потому, что оно распылено на атомы в яростном межзвездном сражении или навеки затерялось в безбрежных просторах космоса, погребенное в склепе мертвого корабля, как тела многих и многих сынов и дочерей Мантикоры. Неудивительно, что, вопреки тишине и печали, торжественно струившимся на холодном ветру, Кромарти ощущал грозную пульсацию гнева, созвучную размеренному барабанному ритму.

С неба донесся звук, похожий на тысячекратно усиленный треск рвущейся ткани, – над бульваром пронеслись пять «Дротиков» с острова Саганами. Их вели опытнейшие инструкторы Крескин-филд. За каждым самолетом по омытому осенью голубому небу тянулся длинный белый след. Потом один из пятерки вырвался вперед и, резко взмыв вверх, исчез, растворился в солнечном сиянии, подобный отлетевшей душе. Этот символический ритуал прощания с погибшими товарищами пилоты использовали уже более двух тысяч лет.

Остальные четыре самолета пересекли маршрут кортежа и тоже растворились в небе. Герцог проводил их взглядом. Ему очень хотелось оглянуться, посмотреть себе за спину, но, глубоко вздохнув, он сдержал этот порыв. Незачем суетиться: он и так знал, что позади, за спинами королевы, премьера и членов правящей фамилии, собрались политические лидеры всех фракций обеих Палат.

«Другое дело, – с горечью подумал герцог, – что похороны, которые собрали их здесь, далеко не для всех стали таким уж печальным событием. Просто ни один из них не посмел отклонить приглашение королевы». Кромарти с трудом сдержал гримасу отвращения. Хотя долгая политическая карьера во многих отношениях сделала его циником, ему претило, что иные из соотечественников, наделенных огромной властью, втайне радуются злодеянию хевов. Правда, только втайне, поскольку избиратели, узнав об этом, разорвали бы их в клочья.

Когда процессия вышла на площадь перед собором Короля Майкла, герцог снова вздохнул. Конституция Звездного Королевства не допускала установления государственной религии, однако царствующий Дом Винтонов уже в течение четырех столетий принадлежал римско-католической церкви Второй Реформации. Король Майкл начал строительство собора, носившего теперь его имя, в 65 году после Посадки (по общечеловеческому календарю – в 1528 году эры Расселения). С тех пор храм стал родовым святилищем Винтонов и местом последнего упокоения всех членов правящего Дома. Последние государственные похороны – погребение короля Роджера Третьего – состоялись в соборе тридцать девять лет назад. И только одиннадцать могил в храме принадлежали не Винтонам, причем три из этих одиннадцати были пусты.

«Пустой суждено остаться и двенадцатой», – мрачно подумал Кромарти, не питавший особых надежд на то, что даже в случае полной победы над Народной Республикой соотечественникам удастся обнаружить и доставить домой тело Харрингтон. Правда, в этом она не одинока: крипте Хонор суждено хранить ее память меж пустых могил Эдуарда Саганами и Элен д'Орвилль.

Процессия остановилась перед собором, навстречу ей по ступеням четкой поступью спустился траурный караул, составленный из заслуженных старшин флота и сержантов морской пехоты. Командовавшая караулом невысокая черноволосая стройная женщина в мундире полковника морской пехоты, чья легкая хромота ничуть не портила выверенной элегантности движений, отдала честь темнокожей женщине-капитану и обеими руками приняла меч грейсонского лена. Тем временем почетная стража сняла пустой гроб с лафета, и его понесли вверх по ступеням.

Барабанный бой продолжался, все еще задавая медленный, скорбный ритм, до тех пор, пока ее нога не коснулась порога храма. Тогда барабаны умолкли, а из динамиков полилась музыка «Рыданий по утерянной красе» Сальваторе Хаммервелла.

С очередным глубоким вздохом Кромарти, наконец, повернулся к стоявшим у входа в собор людям. Вместе с королевой Елизаветой проводить Хонор Харрингтон в последний путь явились принц-консорт Джастин, кронпринц Роджер с сестрой, принцессой Джоанной, королева-мать Анжелика, тетушка Елизаветы, герцогиня Екатерина Винтон-Хенке с мужем Эдуардом Хенке, графом Золотого Пика, и их сыном Кальвином, дядюшки королевы герцог Эйдан и герцог Япет, жена Эйдана Анна. Капитан Хенке, передав церемониальный меч, присоединилась к родственникам. Теперь в соборе собралась почти вся августейшая фамилия, отсутствовал лишь брат ее величества принц Майкл, офицер флота: его корабль находился сейчас близ звезды Тревора.

Поклонившись государыне, Кромарти церемонным жестом указал на врата собора. Королева склонила голову и, бок о бок с мужем, во главе процессии родственников, придворных и высших государственных деятелей, направилась вслед за гробом ко входу в храм.

– Господи, до чего же я ненавижу похороны! Особенно похороны таких людей, как леди Харрингтон.

Услышав это тихое, горькое замечание, Кромарти вскинул глаза на говорившего – канцлера казначейства, лорда Вильяма Александера. Второй по значению человек в правительстве стоял неподвижно, держа в руках тарелку с закусками, и рассматривал суетящихся вокруг стола людей. Уголок рта герцога непроизвольно дернулся.

«Ну почему, – подумал премьер, – любому значимому событию непременно сопутствует еда? Или ее поглощение должно утешить нас и убедить в том, что жизнь продолжается, что бы ни произошло? Неужели все так просто и объясняется?»

Выбросив эту мысль из головы, герцог огляделся по сторонам, удостоверяясь, что церемония идет своим чередом, в соответствии с разработанным организаторами протоколом. Протокол этот требовал постоянного присутствия премьера на виду у «гостей», и за все время поминок у него и Александера-младшего только сейчас появилась возможность поговорить без посторонних. Кстати, оба понимали, что долго уединение не продержится: кто-нибудь непременно заметит стоящих особняком руководителей государства и поспешит к ним присоединиться, чтобы обсудить какой-нибудь жизненно важный политический или административный вопрос. Пока никто не мог их подслушать, премьер-министр позволил себе усталый вздох.

– Сам этого на дух не переношу, – тихо признался он. – Хотел бы я знать, как прошли похороны на Грейсоне.

– Вероятно, примерно так же, как у нас… только с большим чувством, – отозвался Александер.

Пожалуй, впервые в истории Протекторат Грейсона и Звездное Королевство Мантикора организовали совместные государственные похороны одного и того же человека. Идея одновременного проведения церемонии на планетах, разделенных расстоянием в тридцать световых лет, могла показаться экстравагантной и бессмысленной, однако и королева Елизавета, и Протектор Бенджамин проявили в этом вопросе непреклонность. А факт отсутствия тела упростил дело, ибо устранил сам предмет спора о том, в каком из миров должна упокоиться Хонор Харрингтон.

– Больше всего меня удивило решение Протектора предоставить нам на время церемонии ее меч, – заметил герцог. – Я благодарен, но все равно удивлен.

– Вообще-то решение принимал не он, – пояснил Александер, который, через грейсонского посла на Мантикоре, согласовывал детали церемонии погребения с грейсонскими властями и вник во все подробности гораздо глубже, чем загруженный другими делами герцог Кромарти. – Этот меч является государственным символом лена Харрингтон, а, стало быть, право распоряжаться им Бенджамину не принадлежит. До провозглашения нового землевладельца все решает регент, то бишь лорд Клинкскейлс. Правда, Клинкскейлс не стал бы спорить с Протектором, особенно после того, как родители покойной дали согласие на использование ее меча при совершении церемонии на Мантикоре. С чисто протокольной точки зрения так даже удобней: иначе на Грейсоне пришлось бы нести за гробом два меча.

Кромарти поднял бровь, и Александер, пожав плечами, уточнил:

– Аллен, помимо всего прочего она носила титул Защитника Протектора, а значит, Державный Меч тоже принадлежал ей.

– Об этом я и не подумал, – сказал Кромарти, устало потирая бровь.

Александер тихонько хмыкнул.

– Мне почему-то кажется, что тебе и без того было о чем поразмыслить.

– Что верно, то верно. К сожалению, чертовски верно! А что сообщает Хэмиш насчет настроений грейсонцев? Не помню, говорил я тебе, что присутствовал при вручении послом официального послания с соболезнованиями. К нему прилагалось личное письмо Протектора ее величеству. Так вот, словами Бенджамина впору начинять ракетные боеголовки. Я, когда читал, порадовался, что я не хев.

– Меня это не удивляет, – пробормотал Александер. Он огляделся по сторонам, еще раз удостоверился в том, что их никто не подслушивает, и, взглянув на Кромарти, проворчал: – Этот ублюдок Бордман ловко разыграл карты насчет несправедливого возмездия и недопустимости ответных мер. По мне, так чересчур ловко. Теперь даже нейтралы, обычно осуждающие хевов, будут ждать, что мы притворимся пай-мальчиками и удержимся в «цивилизованных» рамках. При этом, судя по информации Хэмиша, Грейсонский космофлот в полном составе намеревается вылить на пропагандистскую мельницу хевов столько воды, что Рэнсом со своей шайкой сможет устроить круглосуточный фонтан.

– Неужели Хэмиш действительно опасается, что на Грейсоне станут хуже обращаться с пленными? – спросил Кромарти с искренним ужасом в голосе: жестокость никак не вязалась с его представлениями об этике жителей Грейсона.

– Нет, – мрачно откликнулся Александер, – он опасается не того, что с ними станут «хуже обращаться», а того, что грейсонцы вообще перестанут брать пленных.

Брови Кромарти поползли на лоб, и Александер невесело рассмеялся:

– Нас, пусть даже на время, объединило негодование, ибо хевы расправились с гордостью нашего флота. Но для грейсонцев Харрингтон не просто офицер, пусть даже выдающийся. Она для них почти святая… и… вы не представляете, что там сейчас творится.

– Но ведь если мы влезем в этот порочный круг – жизнь за жизнь, око за око, – в результате мы сыграем на руку хевам. Разве не так?

– Черт побери, Аллен, конечно, сыграем! Половина журналистов Лиги и без того играет за хевов. Официально провозглашаемая политика Пьера для заправил Лиги куда привлекательней, чем монархия, пусть и конституционная. Неважно, что у нас на деле воплощен весь комплекс прав и свобод, о которых на Хевене не приходится и мечтать! Неважно, что пропаганда хевов имеет с действительностью меньше общего, чем голографические «мыльные оперы». У них «республика», а у нас «монархия», и этим все сказано! Каждому соларианцу от рождения известно, что в республиках полно свободы и все прекрасно, а в монархиях сплошное угнетение, и все так плохо, что хуже некуда. Я уж не говорю о том, что МСН и «Рейтер» ретранслируют у нас агитки хевов как есть, совершенно нетронутыми.

– Ну, это не совсем… – начал было Кромарти.

Александер оборвал его:

– Чушь собачья, как любит говорить Хэмиш! Им даже в голову не приходит проинформировать своих зрителей о том, что любая передача с любого объекта Республики подвергается строжайшей цензуре со стороны Комитета открытой информации. А какой вой поднимается, стоит нам хоть чуть-чуть подрезать военные репортажи!

– Согласен, согласен! – Кромарти замахал рукой, призывая Александера понизить голос.

Канцлер, слегка смутившись, огляделся по сторонам. Глаза его горели гневом, и герцог, по большому счету, это негодование разделял. Ни «Рейтер», ни МСН действительно никогда не упоминали о существовании цензуры в Народной Республике, и их можно было понять.

Попытка Объединенных галактических новостей затронуть вопрос о цензуре привела к тому, что одиннадцать корреспондентов агентства были обвинены в «шпионаже против народа», арестованы и депортированы, с пожизненным запрещением появляться на территории Народной Республики, а все корреспондентские пункты ОГН были закрыты. Теперь агентству приходилось довольствоваться сведениями из вторичных источников, а остальные соларианские журналисты, опасаясь такой же реакции, не осмелились даже выступить с критическими комментариями.

Разумеется, Звездное Королевство протестовало против этого заговора молчания, и сам Кромарти неоднократно беседовал с шефами мантикорских бюро «Рейтер» и МСН, но безрезультатно. Руководители агентств уперлись на том, что зрители достаточно умны, чтобы догадаться о подцензурном характере предоставляемой информации, а заявить о цензуре в открытую – значит рисковать лишиться даже этой урезанной объективности. Тогда, заявили они, по межзвездным каналам будут распространяться лишь версии событий, предоставляемые Комитетом открытой информации, а независимая журналистика окончательно лишится доступа к первоисточникам. Герцог понимал, что разговоры о «независимой журналистике» являются лишь дымовой завесой, прикрывающей заботу о рейтингах и доходах, однако в данном случае его соображения никакого веса не имели. Власти Звездного Королевства никогда не пошли бы на использование противоречащих их принципам репрессивных способов воздействий на средства массовой информации, а иных рычагов влияния у Кромарти не было.

– На худой конец похороны получат достойное освещение на всех каналах, – указал герцог. – Они не останутся незамеченными, даже у соларианцев.

– Да, – с горечью кивнул канцлер казначейства, – дня два-три эта тема будет занимать умы, а потом ее вытеснят какие-нибудь свежие горячие новости. А мы останемся зализывать раны.

Кромарти ощутил укол тревоги: он знал братьев Александер с детства и неоднократно на себе испытывал проявления знаменитого александеровского норова. Но такой изломанной, с трудом сдерживаемой ненависти он в Вильяме никогда не замечал.

– Я думаю, ты все-таки преувеличиваешь, Вилли, – сказал он, успокаивая разъяренного Александера. Ответом был лишь угрюмый взгляд, и Кромарти продолжил, осторожно подбирая слова: – Не спорю, во многом главные агентства новостей действительно подыгрывают хевам, но у их директоров есть и своя правда. Жители планет Лиги в большинстве своем прекрасно понимают, что хевы зачастую беззастенчиво врут, а потому репортажи из Республики воспринимают с изрядной долей скепсиса.

– Это как сказать, – сухо возразил Вильям Александер. – Согласно только что полученной мной информации, еще два правительства Лиги высказались против эмбарго и призвали поставить на голосование вопрос о его отмене, а по результатам проведенного опроса общественного мнения наш рейтинг поддержки упал на пункт с четвертью. Черт побери, Аллен, чем дольше хевы невозбранно распространяют свою ложь, тем больше людей будут им верить. Правда – она ведь вообще выглядит далеко не столь привлекательной и убедительной, как умело состряпанная дезинформация, и Корделии Рэнсом это прекрасно известно. Ее марионетки из Комитета открытой информации работают по прекрасно продуманным сценариям и преподносят ловко препарированные, полностью искажающие реальность сведения в удобной для восприятия и правдоподобной с виду упаковке. А когда это вранье, без каких-либо критических комментариев, повторяют «объективные и независимые» каналы, оно превращается в прекрасно усваиваемый продукт. Особенно если зрителям не грозит перспектива стать жертвами хевов. До поры до времени. А тот факт, что мы все еще продолжаем одерживать военные победы, в свете сложившейся информационной ситуации лишь вызывает сочувствие к хевам как страдающей стороне. На пропагандистском фронте неприятель наносит нам поражение за поражением.

– Может, ты и прав, Вильям, но в этом ли дело? Правительства наиболее развитых в промышленном отношении миров Лиги с самого начала были настроены против эмбарго. Мы продавили нужное нам решение, но как раз этого давления нам и не простили. Так что если они подыгрывают хевам, то не потому, что позволяют их пропаганде одурачить себя, а руководствуясь соображениями выгоды…

– Разумеется, Аллен, так оно и есть. Однако дело не только в правительствах. Судя по результатам опросов, мы теряем поддержку в широких массах, а политическая элита Лиги прекрасно чувствует настроение избирателей. Да что там говорить о Лиге, наша политика и на родине пользовалась не слишком широкой поддержкой. Во всяком случае, до тех пор, пока хевы не убили Хонор Харрингтон.

При последних словах лицо его исказила гримаса гнева и стыда. Канцлер чуть ли не с вызовом взглянул премьеру в глаза, и Кромарти вздохнул. Разумеется, Вильям прав. Конечно, падение популярности было пока незначительным, но война продолжалась уже восемь стандартных лет, а вначале общественная поддержка была необычайно высока. Она и сейчас твердо держалась на отметке около семидесяти процентов, но, несмотря на одерживаемые Королевским флотом победы, конца войне не предвиделось. Хотя на каждый потерянный корабль и погибшего мантикорского бойца приходилось несколько вражеских, огромные людские ресурсы Народной Республики делали для нее эти потери куда менее чувствительными, а бремя непомерных военных расходов грозило подорвать даже столь мощную экономику, как мантикорская. Население еще сохраняло оптимизм и решимость, однако и то и другое заметно потускнело с течением времени. Именно поэтому (в чем он даже самому себе признавался с неохотой) Кромарти настоял на государственных похоронах Харрингтон. Разумеется, Хонор заслуживала их, да и королева Елизавета горячо поддержала его предложение, но человек, посвятивший борьбе с хевами всю свою жизнь, не мог устоять перед искушением использовать хладнокровное убийство героического капитана, чтобы сплотить народ и вызвать в людях праведный гнев.

«Наверное, – угрюмо размышлял герцог, – все дело в общепринятом обычае размахивать окровавленной рубашкой невинно убиенного. Паршивый метод, но работает».

Вот только буря чувств, все время прорывавшаяся сквозь светскую маску Александера, премьеру была близка и понятна.

– Знаю, – сказал он, наконец, с глубоким вздохом. – Ты прав, совершенно прав. Но, будь оно все проклято, единственная толковая вещь, которую мы можем сделать, это вышибить дух из этих мерзавцев. Раз и навсегда.

– Согласен, – кивнул Александер и, выдавив кислую улыбку, добавил: – А судя по письму Хэмиша, как мне кажется, он и грейсонцы именно это и собираются сделать. Под колокольный звон.

В это самое время приблизительно в тридцати световых годах от Мантикоры Хэмиш Александер, тринадцатый граф Белой Гавани, сидел в своем роскошном кабинете на борту супердредноута Грейсонского космофлота «Бенджамин Великий», не отрывая потемневших голубых глаз от голографического контура. В руке его был зажат забытый бокал с дорогим земным виски, и лед таял, разбавляя напиток. Адмирал просматривал повторение дневной службы в соборе Св. Остина: преподобный Иеремия Салливан лично служил торжественную литургию по убиенным. Воскуряемый ладан, дивно расшитые ритуальные облачения и величественная, скорбная музыка тонкой газовой вуалью окутывали происходящее, не в силах скрыть клубившуюся в душах ненависть.

«Нет, не так, – устало подумал Белая Гавань, вспомнив, наконец, о бокале и пригубив смешавшееся с водой виски. – Ненависть, конечно, никуда не делась, но на время службы им как-то удалось с ней совладать. А вот теперь, оплакав Хонор, они дадут ненависти волю, а это… хорошего в этом мало».

Поставив бокал, он взялся за пульт и принялся переключать каналы: везде передавали одно и то же. В каждом соборе планеты служили заупокойную литургию, ибо на Грейсоне к своим отношениям со Всевышним – и своему долгу перед Ним – относились более чем серьезно. Переходя с канала на канал, Белая Гавань все явственней ощущал в своей душе ледяную, кристально твердую грейсонскую решимость. Он был честен с собой и знал, что жаждет отомстить за убийство Хонор Харрингтон даже сильнее, чем народ Грейсона.

Потому что он знал то, чего не знали ни жители Грейсона, ни его брат, ни его королева – ни одна душа во Вселенной. А сам граф, как ни старался, не мог забыть об этом ни на миг.

Он знал, что это из-за него Хонор отправилась навстречу смерти.