«Все для счастья!

Добротно, модерно, быстро!

Англичане говорят:

«Мой дом — моя крепость».

Мы согласны с англичанами.

Все призрачно и обманчиво в мире, господа: успех, политика, предприятие; вечно лишь одно — стремление человека к покою и благоустроенному гнезду. Здесь он находит забвение и отдых в кругу своей семьи; здесь ему ничего не мешает быть самим собой. Рушатся государства, уходят в отставку правительства — вам нет до этого дела. У вас свой дом, своя крепость.

Господа адвокаты, врачи, профессора гимназий, все желающие! Строительная контора братьев Колена, Ужгород, всегда к вашим услугам.

Наимодернейшая архитектура и планировка! Наилучшее оборудование!»

Адвокаты, врачи, профессора гимназий, инженеры находили в своих ящиках для писем эти отпечатанные на меловой бумаге, иллюстрированные проспекты.

И мы с Ружаной перелистываем страницы проспекта услужливых братьев Колена, после того как в нотариальной конторе скрепили заключенное между мной и Матлахом соглашение.

А Ружана словно преобразилась: из молчаливой, замкнутой, какой была последнее время даже со мной, вдруг сделалась она общительной, деятельной и какой-то важно-озабоченной. Она, видимо, искренне была убеждена, что путь к нашему счастью и в самом деле лежал через строительную контору братьев Колена.

Я уступил Ружане право выбирать план дома по ее вкусу. Она сама вела переговоры о земельном участке, договаривалась с конторой о постройке. Действовала она энергично; почувствовав скорое избавление от домашнего гнета, Ружана стремилась изо всех сил приблизить этот счастливый миг. Одно только огорчало и даже злило ее: мое безразличное, а иногда даже неприязненное отношение ко всему, что касалось постройки дома.

Первым, по настоянию Ружаны, в день закладки фундамента границу участка переступил пан превелебный Новак.

С месяц тому назад Новак возвратился из поездки в Рим, где он, как говорили, был милостиво принят самим святейшим папой и получил от него благословение. Это последнее обстоятельство еще больше возвысило пана превелебного в глазах его прихожан, хотя никто из них не знал, на что именно благословил Новака святейший.

Шурша сутаной, худой, сутулый Новак медленно обошел вырытый котлован, творя на каждом углу молитву. За паном превелебным Сабо катил в кресле на колесах Матлаха. За ними шла Ружана, я, старый Лембей, успевший где-то выпить Чонка с женой и несколько приглашенных.

Когда церемония закладки была закончена и каменщик, приняв из рук Ружаны камень, вложил его в одном из углов котлована, Ружана обнесла гостей вином. Пан превелебный взял свой бокал и, держа его ладонями, как чашу, произнес:

— Отче всевышний, всемилостивый и всемогущий, ниспошли мир и благоденствие дому сему, огради взошедших под его кров от гордыни и дьявольских смущений. Да пребудет в их душах смирение и вера в благо ниспосланных тобою на землю испытаний.

— Аминь, — торопливо сказал Чонка и поднес бокал к губам, но негодующий взгляд Юлии остановил его, и он, вздохнув, нехотя опустил бокал.

Все сделали вид, что ничего не заметили, а Новак, выдержав паузу, продолжал, обращаясь ко мне:

— В трудное время дарована нам жизнь. Люди по наущению врага человеческого отговариваются от святой церкви, проповедуют ложное учение, сеют раздор и насилие, нашептывают, что человек всемогущ. А человек слаб, немощен, и тело его — лишь временное вместилище души, как земная жизнь — мгновение перед жизнью вечной в царствии небесном. Дом воздвигаемый пусть будет вам убежищем от суеты, твердью среди бушующего моря.

Я слушал пана превелебного и ловил себя на мысли: «Как, в сущности, все это похоже на рекламу братьев Колена!.. Уж не отец ли Новак был ее автором?»

Взглянул на Ружану. Она стояла справа от Новака, полная сосредоточенного внимания, но по какому-то особому выражению ее лица я понял, что она только притворяется, что слушает, а на самом деле вся погружена в мысли о своем будущем счастье.

И вдруг я мысленно представил Ружану и себя не здесь, а в Студенице, у Горулиной хаты, и рядом с нами были не пан превелебный Новак, не Юлия и не Матлах, а Горуля с Гафией… И так неудержимо потянуло меня к ним, к этим близким мне людям, с такой остротой я почувствовал, как дорог мне Горуля, а все, что окружало меня сейчас, казалось теперь еще более ненужным, стыдным и жалким.

Когда отец духовный кончил речь, послышались поздравления. За первым выпитым бокалом последовал другой, третий.

Ружана была особенно оживлена. «Посмотри, как все чудесно, — говорил ее взгляд, когда наши глаза встречались, — как все хорошо! Нужно ли желать большего?»

Но будь Ружана в состоянии сейчас читать у меня в душе, она бы поняла, что меня нет здесь, что мои мысли далеко-далеко отсюда.