Глава 22
БОЛЬ

Они шли по степи, которая не растворилась после схватки. Растворилась пустыня. Растворилась вместе с могилой хиланцев, тентом, большею частью мешков и всеми припасами. Зато теперь у них была одна лошадь, на которой в полубеспамятстве сидел Кай. Лицо его было бледным, почти белым, на котором выделялись серые пятна на скулах и лбу, почти перекрывая старый шрам. Никто не произносил ни слова. Жажда стягивала рты и глотки. Арма, которая вела лошадь под уздцы, могла бы добыть несколько глотков воды для каждого, но вряд ли после этого она смогла бы идти.

Зрение не сразу вернулось к ней после уничтожения сиуна, но еще обливаясь слезами от рези в глазах, она на ощупь помогала Илалидже снять с зеленоглазого свернувшиеся от пламени кожаные доспехи, оставшиеся от одежды обгорелые лохмотья, чувствовала под пальцами не только обожженную плоть, но и то, что зеленоглазый жив, дышит, и от этого слезы лились из ее глаз еще обильнее. Наверное, это и помогло ей снова прозреть.

— Видишь? — Илалиджа выдавила из глянцевого мешочка серую слизь на ладонь. — Я говорила с ним, когда он спал. Тогда еще. В Холодных песках. В застенках Асаны. Я не была тогда ловчей Пустоты. Хотя уже знала, что буду ею. И он просил у меня в снах избавления от боли. Его тело отторгает кожу на его спине. А кожа не хочет отторгаться. Тем более что это кожа великого демона, которого твой избранник однажды убил. Ну, скажем точнее, не убил, а отправил восвояси. А между тем та же Теша никакой боли не испытывает. Просто потому, что не сопротивляется. А он… так и не понял, что в этом пятне его сила. Отказался принимать на тело эту мазь. Но теперь у него нет выбора. Выдергивай нож.

Илалиджа прижала ладонью рану, пропустив нож между пальцами, и когда Арма выдернула его, вдавила, заполнила слизью рану. Кай вздрогнул и задышал чуть глубже. Арма в ужасе отбросила нож. Шалигай с обезумевшими глазами не дал ему упасть. Схватил и начал вытирать вымазанное слизью лезвие о вспухшую культю.

— Каждый сам делает свой выбор, — усмехнулась Илалиджа. — А ведь твой зеленоглазый выбор свой тоже сделал. И мы можем обмазать его этим средством с головы до ног, но это его не изменит. Что ж, в таком случае ему придется по-прежнему терпеть боль. Но ведь лучше боль, чем тлен?

Пустотница рассмеялась и коснулась раны.

— Твой зеленоглазый — великий воин. Таких немного даже в Пустоте. Он знал, что Арш бросает нож ему в сердце, и мог легко отбить бросок, но не сделал этого. Присел, опустился на палец, чтобы нож не вошел в сердце, но все-таки принял его в грудь. Он шел в пламя, будучи уверенным, что будет сожжен. Рассчитывал ли он, что ты ринешься за ним? Не знаю. Любой из нас на твоем месте вспыхнул бы как сухой лист. Но если бы он не сделал то, что сделал, мы бы не прошли этого сиуна.

— Их осталось еще пять, — прошептала Арма. — Если каждого будет нужно проходить такой ценой, мы не доберемся до цели.

— Не гадай о других пропастях, если висишь на краю одной из них, — скривилась Илалиджа. — Где твой меч?

— Вот, — раздался голос Эши, и старик положил желтый клинок рядом с мечом зеленоглазого.

— Не выпускай его из рук, — посоветовала Илалиджа. — Когда против великого воина встает великий воин, завиток на гарде может оказаться важнее доблести. А теперь помогай мне. Расстели одеяло вдоль его тела. Я смажу ему ожоги, потом переверну его и продолжу. Смотри, чтобы я не пропустила ничего и чтобы не нанесла лишнего. Нам этот воин нужен здоровым, но количество боли в его теле приумножать все же не стоит. Эта мазь снимает боль с кожи демона, но селит ее на человеческой коже. Она меняет ее.

— Он станет серым? — спросила Арма.

— Какая тебе разница? — скривилась Илалиджа.

— Но Теша не стала… — прошептала Арма.

— У нее нет на спине плоти демона, — отрезала Илалиджа. — Поспеши.

Он не стонал. Но от каждого прикосновения Илалиджи сначала напрягались его скулы, а потом, когда Арма помогла перевернуть зеленоглазого на одеяло, вздрагивали плечи. Вскоре все ожоги были смазаны. Слизь исчезала почти мгновенно, и вместе с нею исчезали пузыри, обрывки кожи, растворялись угольно-черные пятна. Вскоре почти все тело Кая стало глянцевым и чуть-чуть сероватым. Но даже на фоне этой серости пятно на спине выделялось плотностью и темнотой.

— Я бы на его месте гордилась, — рассмеялась Илалиджа. — Ведь этой отметиной он породнился с очень великим воином. Честь может быть достойна страданий.

— Вот порты, — подошел к лекарям Тарп. — Больше из одежды ничего нет. Даже исподнего. Сапоги же его почти не пострадали. А вместо рубахи придется что-нибудь изобразить из одеяла. Вы сами оденете его или помочь?

— Я справлюсь, — сказала Арма.

— И тебе, кстати, надо бы что-то изобразить из одеяла, — подмигнула Арме Илалиджа. — Рубаха твоя тоже сгорела. Я, конечно, понимаю, что стесняться тебе нечего, такой красотой можно только гордиться, но нежную кожу лучше поберечь.

Только в этот миг Арма посмотрела на себя, увидела, что она обнажена по пояс, вспыхнула, но все же сначала одела зеленоглазого и только потом взяла одеяло, вырезала отверстие для головы и накинула это неказистое одеяние на себя. Кай пришел в себя еще через час. Открыл глаза, несколько секунд скрипел зубами, привыкая к боли, затем накинул на шею кисет с каменным ножом, надел на запястье туварсинский браслет, повесил на пояс меч, провел рукой по чуть приметному шраму на груди. Мазь Илалиджи и его почти залечила.

— Зачем тебе этот браслет? — не понял Эша. — В нем же нет никакой магии!

— В нем я сам, — глухо ответил Кай, оглянулся, увидел Арму, пошатываясь и морщась от боли, подошел к ней и долго смотрел в лицо, словно пытался разглядеть проблески отвращения или брезгливости. Не разглядел, с облегчением выдохнул, обнял и прижался щекой к ее щеке.

— Можешь что-то сделать для меня? — спросила она его.

— Непременно, — прошептал зеленоглазый.

— Мне… нам всем нужно, чтобы ты вновь стал сильным и здоровым. Ты едва стоишь на ногах. Если не хочешь, чтобы нас перебили в следующей схватке, садись на лошадь. И выздоравливай.

И вот теперь Арма вела лошадь под уздцы, потому что сидевший в седле Кай то и дело терял сознание от боли, хотя и ни разу не дрогнул и не вывалился из седла, и морщилась от боли, которую пыталась разделить с зеленоглазым. К тому же грубое одеяло натирало грудь.

День клонился к закату, когда Эша что-то заметил впереди. Старик, который хмуро бурчал под нос, даже напевал, словно его не беспокоила жажда, остановился, ударил себя по коленям и, обернувшись, изумленно выпучил глаза:

— Не верю своим глазам!

— Верь, — глухо произнес Кай и спрыгнул с коня. — Пройдусь немного, а то так и выздоровею с согнутыми ногами, приросшими к лошади.

— Что это? — не понял Тарп.

— Трактир, — объяснила Илалиджа. — Тот самый, в котором мы и с тобой встретились. Не узнал?

— Нет, — покачал головой Тарп. — Впрочем, мы подходили к нему с другой стороны.

— Теперь нам даже и проводник не понадобится! — крикнул Эша. — Дорога-то осталась только одна!

— Сначала переговорим с трактирщиком, — сказал Кай. — И передохнем хотя бы одну ночь.

Возле трактира было все то же самое. Только отметки Кая на стене оказались замазаны грязью.

— Вот твой графит, — протянула ему камень Арма.

— Не нужно. — Он толкнул дверь. — Думаю, что мы здесь последний раз.

Трактир был пуст. Стойка оставалась на месте. Длинный стол и скамьи были расставлены и тщательно протерты. Только хозяина не было видно.

— Муриджан! — крикнул Кай. — Ты жив еще?

В кухне что-то загремело, заскрипела дверь или топчан, раздались шаги, и за стойкой показался трактирщик. Улыбки на его лицо не было. Под глазами появились мешки, лицо стало почти таким же серым, как лицо зеленоглазого.

— Здравствуй, Муриджан, — кивнул трактирщику Кай. — Что случилось?

Трактирщик поочередно окинул мутным взглядом путников, покачал головой, оценив, насколько прорежены их ряды, произнес негромко:

— Сегодня утром у меня в трактире были разбойники. Десять воинов. Кроме них тот, кого называют Сарлата. С ним женщина необыкновенной красоты. И еще один страшный, очень страшный воин с бронзовым диском на груди. Другие называли его Аршем. Они забрали мою дочь. Забрали мою маленькую Аи. И велели передать тебе, зеленоглазый, что если и огонь тебя не берет, ты можешь попробовать ее освободить. Для этого не позднее завтрашнего утра ты должен пойти по западной дороге.

— И что же ты грустишь? — спросил Кай. — Западная дорога за дверями твоего трактира, я перед тобой, до завтрашнего утра целый вечер и целая ночь. Рано вешать нос, Муриджан.

— Если не хочешь захлебнуться болью и горем, начинай отхлебывать, пока они на подступах, — ответил трактирщик. — К тому же западная дорога — это дорога смерти. Но я надеюсь на тебя, зеленоглазый.

— Мы все надеемся на него, — встрял в разговор Эша, — но если ты, дорогой Муриджан, не принесешь нам немедленно чан холодный воды, а потом много-много еды и вина, то завтра утром некому будет идти по западной дороге. Мы умрем прямо за этим столом!

— Сейчас все сделаю, — поклонился старику трактирщик. — Что будет нужно еще?

— Одежда, — сказал Кай. — Мне, — он оглянулся на Арму, которая вновь была у его плеча, — ей. Может быть, еще кому-то. Еще нужны доспехи, какие есть. И вода. Теплая вода. Много. И что-нибудь бросить на пол. Мы заночуем у тебя, Муриджан.

Ужин прошел в молчании, а после него спутники разошлись по углам. Эша забился с выданным ему тюфяком под стол. Шалигай и Теша пристроились невдалеке от Илалиджи, которая улеглась на столе. Тарп и Кишт постелили себе у выхода, перегородив его лавками. Кай сел на пол возле Армы, прижавшись спиной к стойке. День за стенами трактира угасал. Муриджан оставил в зале на стойке только слабый масляный светильник, но даже во мраке Арма чувствовала, что глаза Кая наполнены болью.

— Нас осталось восемь человек, — сказала Арма.

— Семь, — прошептал Кай. — Илалиджа не человек. Да и Теша, и, может быть, Шалигай — уже не вполне люди. Да и я…

— Ты человек, — твердо сказала Арма.

— Надеюсь, — ответил Кай.

— Против нас пять сиунов. — Арма задумалась. — Воины Арша, которые мне показались очень опасными. Сам Арш. Сарлата. Наверное, кто-то еще.

— Тамаш, — проговорил Кай. — Я уж не знаю, что там случилось в пустотном мире, но он явно пошел против Пустоты. Этой Пагубы не должно было случиться. Тамаш ведет Арша. Я помню его. Тот, кто бросил в меня нож, уже не вполне Арш. Прежнего Арша я бы взял легко.

— Пусть, — кивнула Арма. — Пусть и Тамаш против нас. Он правит Салпой, как правит отдаленной деревней какой-нибудь староста, который хочет сохранить власть. Но почему-то не боится правителя соседнего города.

— Между городом и деревней плохая дорога, — вздохнул Кай. — Староста надеется, что паводок вовсе размоет ее, и он станет полноценным правителем своей деревни. А может быть, даже сделает из нее другой город. Впрочем, мы можем только гадать.

— Но Тамаш не староста, — заметила Арма. — Я многое слышала об этом… существе. Он воистину правитель Салпы. Даже тогда, когда нет Пагубы. Он назначает и сменяет смотрителя. Именно он вынуждает храмовников проливать потоки крови, истязать жителей Текана.

— Он сотворяет боль и питается ею, — согласился Кай. — Вся Пустота питается болью и смертью, но первая глотка — Тамаш. А теперь я и сам кормушка для Пустоты. Впрочем, пока, скорее всего, нет. У Пагубы нет доступа в Запретную долину. Здесь даже Илалиджа всего лишь воин. Очень хороший воин, но только воин.

— Кто правит Пустотой? — спросила Арма и щелкнула пальцами, накинув на себя и зеленоглазого заговор безмолвия.

— Ужас и мрак, — ответил Кай и задрожал. — Я был там. Также как и на крыше Храма Двенадцати Престолов в Анде, так и в самой Пустоте. В видении, бесплотной тенью, во сне — неважно. Но я был там. И я не могу описать то, что увидел. Это мир, в котором все вывернуто наизнанку. Там кроны уходят в землю, а корни поднимаются к небу. Там…

— Кто правит Пустотой? — повторила вопрос Арма.

— Ужас, — негромко засмеялся Кай. — Он, как муравьиная урайка, живет в пропасти. Он безобразен и страшен. Но этот ужас и сам в ужасе. Уродливый отпрыск теснит его в бездне. Рано или поздно он отберет у него правление над миром мрака. Так что ему очень нужна новая бездна. Или для собственного отпрыска. Или для себя.

— И стать этой новой бездной назначено Салпе? — выдохнула Арма.

— Всей Салпе, — кивнул Кай. — От моря Ватар до оконечностей гор Северного Рога. От вершин Восточных Ребер до Западных. Текан, Дикий лес, Вольные земли, Холодные пески, Гиблые земли — все будет захвачено ею. Больше того, границы Салпы исчезнут, и в бездну рухнет весь мир, частью которого является Салпа.

— И, — Арма облизала губы, — для этого ты идешь в Анду? Чтобы превратить Салпу в бездну?

— Для этого со мной идет Илалиджа, — ответил Кай. — А я иду для того, чтобы исправить то, что сотворили двенадцать богов, от которых теперь остался только пепел. Я надеюсь возродить их из этого пепла, а с остальным они уж справятся. Главное — освободить их, а прочее — уже их забота.

— Подожди, — прошептала Арма. — Но что тебе дает надежду на успех? Посмотри — Салпа еще не в бездне, а двенадцать уже бессильны. Если ты опрокинешь ее в бездну, что будет с ними? Ты не думаешь, что их пепел вовсе развеется прахом?

— Выходит, что Тамаш прав? — засмеялся Кай. — Лучше оставить все так, как есть?

— Нет, — мотнула головой Арма. — Так тоже плохо.

— Что ты знаешь о Храме в Анде? — спросил Кай.

— Мало, — призналась Арма. — Только то, что рассказывала мне старуха Хуш. Но она рассказывала сказки. Они мне тогда казались сказками. Она говорила, что давным-давно этим миром правили двенадцать правителей — шесть мужчин и шесть женщин. Потом в этом мире появился странник — нищий, который был равен по силе этим правителям, но не мерился с ними силой, поскольку его сила была где-то далеко. Он был то обычным человеком, то тенью, призраком.

— Сиват, — прошептал Кай.

— А потом с ним появилась девочка, — продолжила Арма. — Маленькая девочка со звонким голосом.

— Ишхамай, — произнес имя Кай.

— И она гуляла вместе с Сиватом, и в ней тоже чувствовалась сила, — сказала Арма. — А потом кто-то убил ее. Кто-то из великих, верно, почувствовавших, что эта девочка однажды вырастет и станет угрозой для них. Но убийства не могут быть безнаказанны. И в маленькой деревне люди разбираются с убийцей, а если в мире двенадцать великих, то они вместе — как маленькая деревня. И правители мира не могли оставить убийство безнаказанным. Но никто не признавался в нем. И тогда Сиват призвал построить Храм, начертить магический рисунок на его крыше и определить убийцу. Это был обман, но почему-то двенадцать великих не разгадали его.

— Потому что рисунок вычерчивали они сами, — объяснил Кай. — И Храм тоже строили они сами.

— Потом они собрались, принесли тело девочки и стали вершить колдовство, — продолжила Арма. — Но не учли главного, вина одного падает на всех. А оттого что сила их была безмерна, то и плата за преступление оказалась безмерна. Они стали пленниками Храма. И пребывают там пленниками уже тысячи лет.

— А Салпа отгородилась от всего прочего мира границей, — добавил Кай. — И защита, о которой позаботились двенадцать, сотворила Запретную долину, через которую мы и пробиваемся.

— И будет так до скончания этого мира, — закончила Арма.

— А вот с этим бы я поспорил, — прошептал Кай.

— Ты что-то можешь добавить? — спросила Арма.

— Не многое, потому что многого я так пока и не понял, — признался Кай. — Но кое-что добавлю. Сиват — и есть правитель Пустоты. Точнее, его тень, его голос, его пепел, потому как тот ужас, который правит Пустотой, смог бы поместиться в Салпе, только если бы сожрал ее вместе с горами и реками и вырыл бы себе огромную яму. Ишхамай, с убийства которой всё началось, не вполне убита. Она одновременно и мертва и жива. Она с двух сторон. Думаю, что именно она тот самый отпрыск, который однажды может отнять у Сивата Пустоту.

— Она дочь Сивата? — воскликнула Арма.

— Нет, — задумался Кай. — Она дочь Асвы. Но…

Кай некоторое время молчал, потом добавил:

— Но я не уверен в этом. Я долго думал и теперь еще думаю об этом. Боюсь, что все это произошло в том числе и потому, что каждый из шести богов-мужчин мог считать себя ее отцом. И она может оказаться моей сестрой.

— Твоей сестрой… — прошептала Арма.

— Да, — медленно выговорил Кай, — сестрой, которую я ненавижу изо всех сил.

Он положил руку на туварсинский браслет.

— А кто ее мать? — спросила Арма.

— Думаю, что Хара, — ответил Кай.

— Фу, — выдохнула Арма, — ну хоть я-то с нею не в родстве. Хотя я могу понять всех шестерых.

— Они все были там, — задумался Кай. — Все сели в приготовленную им ловушку. И Хара села, пусть она и прикидывается иногда мерзким стариком. Издевается так над остальными. Почему они пошли на это? Только потому, что все или почти все имели связь с Харой. Даже женщины. А уж мужчины точно могли предполагать, что Ишхамай может оказаться дочерью каждого, пусть даже отцовство взял на себя Асва. И все или почти все знали, кто убил Ишхамай. Мне иногда кажется, что они предчувствовали и последующее заточение, но все равно сели. Может быть, они что-то замышляли, но Сиват оказался хитрее.

— Кто убил Ишхамай? — спросила Арма.

— Сакува, — ответил Кай.

— Собственную дочь? — поразилась Арма.

— Если она была его дочерью, — ответил Кай. — Он говорил, что ударил ее, но не убивал. Что она уже была мертва. При этом она все еще жива. Хотя я уже запутался с этими порождениями Пустоты.

— Но разве Сакува и Хара порождения Пустоты? — не поняла Арма.

— Я бы сам спросил их об этом, — ответил Кай. — Но как? Сиват перехитрил всех. Он вычертил точно такой же рисунок в Пустоте. На собственной спине вычертил. И когда ударил вот этим ножом, — Кай нащупал на груди каменный нож, — тело Ишхамай, то пронзил не только его, но и плоть обоих миров. И кровь двенадцати, побежавшая по магическим линиям, побежала не только в Анде, но и в бездне Пустоты. И если бы не моя мать, здесь бы уже была вторая бездна.

— Что она сделала? — спросила Арма.

— Она правит кровью, — ответил Кай. — Кровью и страстью. Ее силы, даже стиснутой заклинанием, хватило, чтобы обратить кровь в кристаллы. Высушить ее. Заклинание остановилось. И Салпа стала тем, что она есть. А двенадцать стали пленниками.

— Но если бы она не остановила заклинание? — сдвинула брови Арма.

— Тогда двенадцать были бы уничтожены, — ответил Кай.

— И ты хочешь довершить замысел Сивата? — предположила Арма. — Или замысел двенадцати?

— Я не знаю замысла двенадцати, — ответил Кай. — Но моя мать тысячи лет думала над тем, как освободиться из плена. Возрождалась в телах обычных людей Салпы и думала, возвращалась в узилище и думала. Только из-за этого и я появился на свет. Ставки высоки, Арма. Если у меня ничего не получится, то ей не просто придется начинать все сначала. Возможно, ей и остальным не придется уже больше ничего.

Наступила тишина. Под столом сопел Эша. О чем-то негромко переговаривались у двери Тарп и Кишт. Стонал во сне Шалигай. Дышали ровно Теша и Илалиджа.

— Что ты должен сделать? — спросила Арма.

— Дойти до Храма и оживить кровь в линиях заклинания, — ответил Кай. — В моей крови не только кровь Сакува и Эшар, она впитала в себя кровь всех двенадцати. Я должен рассечь себе ладонь этим ножом и пролить ее на рисунок.

— Почему именно этим ножом? — спросила Арма.

— Думаю, что он сделан из камня, принесенного из Пустоты, — сказал Кай. — Это важно. Дотянуться до Пустоты можно только этим ножом. А оживить нужно оба рисунка. И завершить — оба заклинания. Я так думаю. Иначе, зачем мне привиделось, куда его отбросил Сиват?

— И все закончится?

— Заклинание завершится, — кивнул Кай.

— Илалиджа тоже хочет, чтобы оно завершилось, — заметила Арма. — Я не верю, что Пустота желает добра Салпе.

— Хотя бы до Анды она нам нужна, — скрипнул зубами Кай. — А там… посмотрим. Может быть, ты мне что-то подскажешь, или моя мать даст мне какой-то знак, или Шалигай достанет что-то из тайника в уцелевшей руке. Посмотрим. Перед нами еще пять сиунов и неизвестно сколько лиг. Или когда ты вступаешь в схватку, ты всякий раз знаешь каждое свое движение заранее?

— Послушай, — она понизила голос, — а тебе очень больно?

— Я привыкаю, — ответил после долгой паузы Кай. — Почти привык уже. Хотя если бы не тот лоскут на спине, сейчас бы, наверное, выл бы и катался по полу.

— Но эта боль не помешала бы тебе… — начала Арма.

— Я доберусь до Анды, даже если буду пылать в пламени, — твердо сказал Кай.

— Хватит уже пламени, — прошептала Арма. — Лучше обратиться к страсти, которой должна была наградить тебя матушка.

Она потянула шнуровку на рубахе. Он замер, протянул в темноте руку, коснулся ее груди, заставив задышать часто и глубоко.

— А тебе не будет противно? — спросил негромко.

— Какой же ты дурак, — прошептала она.