Глава 8
ПОХОД К ТАМАРИНСКОЙ СТРЕЛКЕ
Ночью я проснулся оттого, что кто-то усердно тряс меня за плечо.
— Вставайте! Скорее!
Вздрогнув, я открыл глаза. Надо мной склонилось скуластое лицо Кирюхи, который вроде должен был нести дежурство. В полумраке избы стояла тишина, лишь негромко щелкали стрелки настенных часов. Голова ясная, никакой мути после сна. Я четко знал, что надеть, что взять с собой, какие отдать приказы, в каком направлении выступать. Беспокоили только две вещи. Во-первых, внутренний хронометр указывал на то, что разбудили меня раньше условленной половины четвертого утра. А во-вторых, в Кирюхином голосе сквозила нервозность, нехарактерная для заурядной побудки.
— Что случилось?
— Пришельцы в поселке, — быстро ответил он.
Только тогда я услышал раздающийся с улицы хруст шагов, скрип дверей и непонятные стуки. Звуки гуляли далеко, где-то на другом конце поселка, но все равно от них по спине бежал холодок.
Степан Макарыч, разбуженный раньше меня, уже поднялся и оправлял мятую рубаху.
— Ну-ка объясни, — потребовал он у Кирюхи.
— Длинные. Ходят по домам. Начали с дальнего конца. У соседей сегодня дежурит Митька Андронов. Показал, что с его стороны тоже появились.
— С двух концов пришли, — заключил дед.
— Как увидел, сразу побежал вас будить.
— Уже было такое? — спросил я у Степана Макарыча.
Он не ответил.
— Буди всех — и в подполье, — приказал он племяннику. — Господь даст, переждем, как в прошлый раз. — Он повернулся ко мне со вздохом: — С выходом придется повременить.
— Нет, — решительно ответил я. — Я ждать не могу. Если мы не выйдем в половине четвертого, то не окажемся в расселине до восхода солнца. Это порушит весь план. Надо выступать прямо сейчас. Пока красноглазые далеко от дома, есть шанс, что уйдем незамеченными.
Дед подумал, прищурив левый глаз.
— Ладно. Может, так оно и лучше. Тогда мигом собираемся. Буди своих… Антоха, просыпайся!
— Что? — послышался сонный голос с дивана.
— Вставай, говорю. Тихо.
Изба пробуждалась быстро, бесшумно. В сумраке комнат зашевелились и задвигались темные силуэты. Я видел, как на кухне тяжело поднялась хозяйка. За стеной молодая жена Кирюхи разбудила младенца; он захныкал, но звук быстро смолк — девушка прижала его к груди, подавляя плач. Я разбудил Штильмана, спавшего на печной лежанке; Григорий Львович долго не мог понять, что происходит. Пришлось за шкирку сдернуть его на пол и велеть немедленно собираться.
Степан Макарыч натягивал меховой жилет и одновременно глядел на улицу сквозь единственное окно. Я подошел к ведрам с водой, чтобы ополоснуть лицо… и едва не заработал инфаркт, наткнувшись в темноте на мрачную, как у покойника, физиономию Бульвума. Пришелец опирался плечом на дверной косяк: капюшон откинут, глаза недобро косятся на меня за вчерашнее. Подавив ком в горле, я ухватил покрепче бластер, который и без того всю ночь не выпускал из рук, и бросил в лицо горсть капель.
На кухне Антон сдернул половик, под которым оказался квадратный люк, закрывающий вход в подполье. Ухватив тремя пальцами за кольцо, он поднял дощатую крышку. Хозяйка Мария, накинув на плечи шерстяной платок, зажгла керосиновую лампу и стала торопливо спускаться в черный зев. За ней последовал восьмилетний мальчуган Прокофьевых, одетый в ушанку и стеганый пуховик с изображением Шрэка. Парнишка ступал неровно, буквально спал на ходу. Возле меня нарисовался Штильман.
— Мне необходимо в туалет, — сообщил он.
— Сейчас некогда.
— Я каждое утро хожу по-большому. Это физиологическая потребность.
— В тайге оставите ваше добро.
— В тайге я не смогу, мне будет неловко.
— Ну елы-палы, Григорий Львович! — не выдержал я. — У вас есть ум? Мы на ушах стоим, как побыстрее убраться из дома, по улице гуляют черти красноглазые, а вы облегчиться собрались! Одевайтесь немедленно!
— Тихо! — вдруг шикнул на нас дед, заметив что-то в окне.
Мы застыли в напряженных позах.
Неподалеку от дома хрустнул снег… еще раз… Одна пара ног направлялась к нам.
Я покрылся испариной. Рука стиснула рукоять бластера.
Хруст замер на невероятно длинную секунду. Существо о чем-то задумалось. Послышался знакомый до боли грудной хрип. Затем шаги возобновились, заскрипела отворяющаяся калитка.
— В дом напротив пошел, — облегченно заметил Степан Макарыч. — Быстро ноги в руки!
В подполье приготовилась спускаться Кирюхина жена с малышом на руках. Сам Кирюха, уже одетый в дубленку и с двустволкой на плече, повешенной вверх прикладом, обнял ее на прощание, нежно поцеловал в губы, потом поцеловал крутой лобик ребенка.
— Давай иди уже! — отодвинул его коренастый Антон. Он помог девушке спуститься в подполье, бросил вниз дубленку и ружье, потом влез в люк. Погрузившись до плеч, на секунду остановился, придерживая крышку над головой.
— Удачи вам! — сказал он и исчез под полом. Крышка ловко встала на место.
Степан Макарыч набросил сверху половик, с помощью Кирюхи поставил на него громоздкий кухонный стол и четыре табурета. Теперь ничто не указывало на подполье, в котором прятались две женщины, двое детей и один мужчина. Надеюсь, космические людоеды посчитают дом заброшенным.
Я был готов. Собственно, у меня вещей-то особых не было, которые нужно собирать: шапка, фуфайка, валенки и бластер. Главное не забыть сигареты, иначе подохну без курева в тайге.
Штильман, обуваясь, порвал шнурок на ботинке.
Чертыхаясь, он стал привязывать оборванный конец, но руки сильно дрожали, и узелок распускался. Я принялся ему помогать и оборвал второй конец шнурка.
— Я так понял, что вы остаетесь! — сердито рявкнул дед из сеней.
— Бросьте, Григорий Львович, — безнадежно махнул я рукой, — до леса доберетесь без шнурков, а там разберемся.
Мы вывалились в сени, где на полу нас поджидали связки широких лыж и вещмешки с провиантом. Пока подбирали лыжи и набрасывали на плечи ремни, Степан Макарыч запер дверь на ключ, после чего мы гуськом выбрались через крытый двор на ночной морозный воздух.
На небе за легкой поволокой туч висел щербатый месяц, его свет выхватывал из темноты контуры соседних домов.
— Быстрее! — Степан Макарыч засеменил по узкой тропке, тянувшейся за дом. — Ступайте след в след! Ни шагу с тропы!
Я пихнул вперед себя Штильмана и побежал следом. Позади шуршал пуховик Бульвума. Кирюха отстал от основной группы, запирая ворота внутреннего двора на амбарный замок; он нас догнал чуть позже.
Мы обошли угол покосившегося сарая, и глазам открылось заснеженное поле, за которым тянулась полоса тайги. Здесь Степан Макарыч велел остановиться.
— Надевайте! — приказал он, бросив на снег рулон ткани.
Каждому из нас досталось по простыне с прорезью для головы и пришитыми в определенных местах тесемками. Хозяйка Мария до позднего вечера мастерила эти маскхалаты из своих лучших простыней, в результате они получились такими качественными, что их даже в бой надеть не стыдно. Я и Кирюха первыми разобрались, как в них облачаться. Потом я помог одеться неловкому Штильману, а Кирюха — Бульвуму, чьи длинные пальцы не умели вязать бантики.
Степан Макарыч, укутанный в белое с ног до головы, оглядел нас критически и махнул рукой:
— Вперед!
Ведущая через поле тропа пролегала по дну неглубокой канавы. Мы бежали по ней, наполовину скрытые сугробами, держа в руках оружие, зажав под мышками лыжи. Ветер, дующий с востока, бросал в лицо ледяную крошку. Из поселка позади нас доносились стуки, хруст древесины и приглушенный звериный вой. Даже мне, повидавшему тварей на своем веку, было не по себе — что уж говорить об остальных членах группы! Все испытывали страх, даже Бульвум. Больше всех я переживал за Штильмана с его нерешенным утренним вопросом.
Добравшись до кромки тайги, мы плюхнулись в снег за частоколом пихт, чтобы отдышаться после бега и оценить масштаб нашествия красноглазых.
Сквозь ветви кустарника я увидел цепочку темных домов, между которыми сновали длинные сгорбленные тени. Они бродили повсюду: скрипели дверьми, обнюхивали дворы, заглядывали в окна. Одного, вытянувшегося во весь немаленький рост, я заметил на гребне крыши… Возле оставленного нами дома движения не наблюдалось, но в зловещем окружении он выглядел беззащитным и уязвимым. По прерывистому дыханию Кирюхи я понял, что он испытывает те же чувства. Но что-либо изменить было уже не в наших силах.
Степан Макарыч тяжело вздохнул, перекрестил дом рукой в меховушке и повернулся ко мне:
— Все, Валерочка, дальше ты командуешь.
— После тебя, дед, только позориться.
— Не вгоняй меня в краску. Давай начинай.
— Ладно. У кого-нибудь живот крутит от голода? Нет? Тогда встаем на лыжи! Позавтракаем позже. Григорий Львович, у тебя две минуты.
Бросив в снег вещи, Штильман скрылся за деревьями.
В темноте застучали палки, заскрипела резина креплений.
— А с этим как быть? — спросил Кирюха, указывая палкой на Бульвума. Не поняв жеста, тот метнул на парня подозрительный взгляд.
— С этим… — задумчиво протянул я.
Лыж для Бульвума, естественно, никто не брал. Сама идея поставить на них пришельца выглядела смехотворно. Пешком же он вообще будет как гиря на ногах — по сугробам ходит медленно и неуклюже. Поэтому оставалось единственное.
— Посажу его себе на спину, — ответил я Кирюхе. — Сменишь, когда устану, лады?
Парень кивнул.
Бульвум оказался не слишком тяжелым. Я взвалил его на хребет, просунув тонкие ноги у себя под мышками через лямки вещмешка. Они болтались у меня по бокам, руки свешивались через плечи, голова тыкалась в затылок… Взбираясь в импровизированное седло, этот гад как бы случайно расцарапал мне ногтями щеку. В отместку я тоже как бы случайно задел седоком о ствол ели, отчего дерево затряслось, а с ветвей посыпался снег. Бульвум после этого надолго притих, только периодически вскидывал руку, потирая возникшую на черепе шишку.
Наконец мы были готовы. Прибежал Штильман, вытирая руки комком снега, быстро нацепил лыжи.
— Веди нас, Степан Макарыч, — сказал я.
В таежной тьме старший из Прокофьевых находил путь непостижимым, мистическим образом. Когда мы покидали поселок, я видел у него на поясе фонарик, но дед им ни разу не воспользовался. Его вела то ли память, то ли интуиция. Мы шли сквозь низкий ельник, по каким-то балочкам и оврагам, вдоль гор бурелома, пересекая канавы и ручьи. Порой мне казалось, что Степан Макарыч ведет отряд наугад, однако вскоре дед посадил меня в лужу с этим предположением. К примеру, он говорил тихонечко себе под нос: «Сейчас будет ключ» или «А вот и выворотень» — и через некоторое время я слышал неподалеку журчание пробивающейся сквозь лед воды или обходил торчащие корни рухнувшей лиственницы.
Я старательно держался спины деда, белым пятном маячившей передо мной, идущий следом Штильман ориентировался на мою спину. Кирюха замыкал цепочку. Шагалось бодро, дышалось легко — в основном благодаря тому, что мне удалось выспаться, выхватив самые важные для сна «вечерние» часы.
Ехавший на мне Бульвум пока вел себя примерно. По правде сказать, после снегохода я привык к серой твари, торчащей у меня за спиной, горячему дыханию в ухо и постоянной дрожи. Более того, если бы за спиной находился только вещмешок, я бы чувствовал, что мне чего-то не хватает. Не скажу, что тащить на себе Бульвума было легко, — преодолевать заснеженный склон с лишними тридцатью килограммами легко не бывает. Но пакостей он больше не чинил и сидел смирно, возможно, дрых.
Через час мы поднялись на возвышенность, откуда открылась панорама на Тамаринскую стрелку, протянувшуюся широкой белой полосой над темным ковром елей и кедров. Небо за хребтом озаряло мягкое фиолетово-голубое сияние, исходившее от комплекса пришельцев. Башенная часть космического корабля, торчавшая из-за гребня, потрясала внушительными размерами.
«Тарелки» возле нее сегодня не плавали.
Немного поглазев на чудеса за хребтом, мы устроились под елками на завтрак. Костер разводить не стали, перекусили хлебом с домашней колбасой, вареными вкрутую яйцами, попили морса из фляг. Сухари, вермишель, крупы оставили на потом. Правда, затрудняюсь сказать, когда оно наступит, это «потом». Возле лагеря пришельцев костер точно не разведешь.
После привала Бульвум перекочевал на спину Кирюхи. Парень бодро взвалил на себя пришельца. Хорошо ему, молодому да сильному. Судя по тому, как племянник Степана Макарыча взялся за дело, он способен тащить моего маленького серого друга до самого хребта. Это я — уже старый, ни на что не годный, выгнанный из армии за разгильдяйство, — сдох после двух километров, а в Кирюхе много сил.
Возвышенность поросла молодым осинником. Летом тут наверняка непролазные заросли, но сейчас из снега торчали одни прутья. Мы пошли напролом, давя их лыжами, получая в ответ хлесткие удары по коленкам и другим местам, порой весьма деликатным. Небо стало светлее, хотя до рассвета оставалось не меньше двух часов. За это время нам необходимо достигнуть расселины, чтобы войти в нее под покровом темноты незаметно для охраны пришельцев. Я надеялся, что проход не завален снегом — все-таки на дворе стоит декабрь, за исключением вчерашнего бурана, больших снегопадов не было. Потому что другой путь, напрямую через перевал, настоящее самоубийство. Достаточно одного летающего катера, вроде того, с которым мы столкнулись вчера, и наши кости, разбросанные по хребту, будут собирать археологи будущего.
Осинник превратился в смешанный лес, березы вперемежку с кудрявыми кедрами. Под сводами ветвей стояла мертвая тишина: не ухали совы, не стучал дятел, только раскачиваемые ветром стволы негромко скрипели и шуршал снег под лыжами. Сквозь кроны проглядывали снега Тамаринской стрелки. Из-за необычного сияния за хребтом деревья отбрасывали замысловатые синие тени, превращая лес в инопланетные джунгли.
До конца маршрута оставалось километров пять, когда Степан Макарыч вдруг остановил группу, подняв лыжную палку. Мы послушно прекратили движение. Штильман и Кирюха остались на своих местах, а я подъехал к деду. И сразу увидел то, что привело его в замешательство.
Белеющие в сумраке березовые стволы, между которых пролегал наш дальнейший путь, облепила непонятная вата, беспорядочно торчавшая во все стороны. Щелкнула кнопка, и фонарь Степана Макарыча осветил одно из деревьев.
У меня перехватило в горле.
Вата была цвета яичного желтка.
При виде желтых зарослей в луче фонаря я едва не поседел.
Что это?
Степан Макарыч потянул руку к березе.
— Не трогать! — рявкнул я.
Пальцы старика застыли в считаных сантиметрах от дерева. Он растерянно на меня оглянулся.
Я отобрал у него фонарь, отодвинул в сторону. Прикрыв лицо варежкой, наклонился к стволу, рассматривая желтые бакенбарды. Их поверхность обильно пушилась и колыхалась от малейших дуновений ветра, их основание глубоко въелось в кору. Полыхая желтым огнем на мелованном стволе, плесень тянулась по той стороне березы, которая была обращена к сопке Улус-Тайга.
Проведя лучом вдоль наростов, я обнаружил клочья желтых волос также на корнях и снегу.
Я оглянулся на Кирюху и Бульвума. На тонком запястье пришельца, перекинутом через плечо человека, горели три иероглифических знака. Три! До того, как они обнулятся, оставались сутки. Питание, поддерживающее защиту капсулы, еще не закончилось, а значит, смертоносный космический организм не мог оказаться на свободе — если только Бульвум каким-нибудь образом не исказил информацию.
— Григорий Львович, пойдите-ка сюда! — позвал я изменившимся голосом.
Хрустя снегом, ученый приблизился к дереву, глянул на облепившую его желтизну, которую я специально для него осветил, и обессиленно упал грудью на палки.
— Что скажете?
Он сморщился, стал тереть лоб кулаком. Тем временем подъехал заинтригованный Кирюха. Круглые глаза, торчащие у него над головой, тоже впились в березовый ствол. Нет, все-таки зря я бочку катил на Бульвума, для него появление плесени на деревьях такая же неожиданность, как и для нас.
— Давайте отойдем в сторону, — прошептал Штильман. — Секретный разговор.
— Мне жаль расходовать на это движение половину калорий. Говорите при всех! Мы направляемся в лагерь пришельцев, какие еще могут быть секреты!
Штильман вздохнул, еще немного о чем-то подумал и произнес:
— Насколько я понимаю, мы наблюдаем свойство, по которой искомую биокультуру, то есть инопланетный организм, назвали «желтой плесенью», хотя он таковой по сути не является. — Он глянул на Бульвума. — Ферг мельком упоминал о том, что организм-убийца в процессе клеточного деления выделяет побочный продукт — споры. Они разносятся по воздуху, оседают на земле и растениях, склеиваются вместе, прорастают, вырабатывают желтый пигмент. Эти частицы не являются переносчиками клеток самого организма, но всегда предшествуют его появлению. По скорости их роста определяли, в какую сторону движется биомасса.
— Но ведь организм находится в энергетической капсуле! — возразил я Штильману.
— Да, — рассеянно ответил зам по науке.
— И, судя по часам Бульвума, она пока цела!
— Да.
— Тогда что это?! — ткнул я со злостью палкой в ствол. Конец скользнул по пучку плесени и оставил посреди нее царапку. Несколько желтых волосков прицепились к острию, я брезгливо сбил их о снег.
Штильман тяжело молчал, не зная, что ответить.
— Насколько эти споры могут быть опасны для человека?
— Я не знаю.
— Так выдвиньте гипотезу! Вы же ученый, выдвигать гипотезы — ваша профессия!
— Я социолог по профессии, а не биолог… — Он помялся. — Но я думаю, что если содержание желтых спор в окружающей среде не увеличивается, проще говоря, если плесень на деревьях не растет, значит, организм не размножается. Возможно, это был кратковременный выброс.
— Выброс чего, если организм изолирован в капсуле?!
— Да не знаю я, не знаю! — психанул Штильман.
Я обратил тяжелый взор на Бульвума. На немой вопрос пришелец предпочел не реагировать, хотя на его лице читалось явное: «Да отстань от меня, сам ничего не понимаю!»
— …вашу мать! — не выдержал я.
— Погоди, Валерочка, — взял меня за рукав Степан Макарыч. — Давайте рассуждать логически. Раз ученый человек говорит, что желтая вата не угрожает людям, тогда что ее бояться, так? А вперед идти нам все равно надо, хоть вата будет на деревьях расти, хоть бананы, другого пути к Улус-Тайге все равно нет.
Дед был прав. Другого пути у нас нет. Я помолчал, свыкаясь с этой мыслью. Затем объявил:
— Продолжаем движение. Дистанция два метра. В пути проявлять осторожность: желтой массы не касаться, деревья обходить стороной. Органы дыхания закрыть подручными средствами — шарфами и воротами свитеров. Все. Вперед.
Чую, что снятие обвинений в уничтожении госимущества — ничтожная плата за каторжный труд, на который я подписался. Надо будет потребовать с братца еще что-нибудь. К примеру, пенсию, как у депутатов. Отправил меня словно на прогулку, а на деле она обернулась колоссальным риском.
Нет, определенно, надо потребовать еще что-нибудь.
Завязав шарфами рты и носы, наш отряд въехал в заросли распушенной ваты. Космические споры изменили тайгу до неузнаваемости. Плесень облепляла стволы, свешивалась с ветвей, соединяла соседние деревья, как паутина для ловли гигантских мух, за неимением которых вполне могли сойти люди. В воздухе стояла тошнотворная вонь, словно мы пересекали огромную мусорную свалку.
Первым шел Степан Макарыч, прокладывая лыжню. Вторым — Штильман, третьим — Кирюха с Бульвумом на спине. Я замыкал цепочку. Приходилось выбирать участки, свободные от плесени, однако с каждым метром находить их становилось все сложнее, и подошвы лыжных полозьев облепили желтые волокна, которые торчали во все стороны и тормозили скольжение.
Возле островка высохших пихт я догнал Штильмана. Услышав рядом с собой шорох лыж, он оглянулся.
— Как вы думаете, Григорий Львович, — спросил я, — зачем нашим гостям понадобилась плесень? Не эта плесень, разумеется. Та, которая покоится в капсуле.
— Разве непонятно? — глухо ответил из-под шарфа Штильман, выпуская облачко пара. — Это могущественное оружие. Бомба. С его помощью можно шантажировать другие цивилизации. Неудивительно, что они хотят его получить.
Тоже самое говорил мой брат. Видать, они вместе строили эти теории после допроса Бульвума, сидя темной ночкой в своей брифинг-рум.
— Тогда почему красноглазых не пугает угроза раскрытия капсулы? Вы говорили, что, скорее всего, они не нашли капсулу. При этом они наверняка в курсе, что ее питание скоро сдохнет и организм-убийца окажется на свободе. Однако возле сопки пришельцы разместились основательно, словно на каникулы. Почему они не боятся?
Штильман пожал плечами:
— Трудно сказать. Наверняка решили вести поиски до последнего. А потом быстро свернутся и поднимутся в космос.
Я обдумал этот вариант.
— Мне почему-то так не кажется.
Я собрался от него отъехать, когда Григорий Львович задержал меня, окликнув:
— Валера, постойте!
Я сдал назад. Штильман некоторое время колебался, потом спросил:
— Вы путешествуете вместе с Бульвумом двое суток?
— Двое с половиной.
— Он демонстрировал… ммм… что-нибудь необычное?
— Вы о телекинезе?
— Именно.
Я вспомнил, как Бульвум сбил меня со снегохода. Как, не тронув и пальцем, оттолкнул руку с картой. Про легкий ветерок, возникающий, когда он гневается, даже не вспоминаю — так часто это происходило. Но больше всего меня поразило, с какой легкостью ферг расколол голову красноглазого пилота. Мимолетный взгляд, едва заметное движение подбородка — и пуленепробиваемый треугольный череп треснул, как яичная скорлупа.
Я не стал об этом рассказывать Григорию Львовичу, потому что он мне тоже рассказывает далеко не все.
— Кроме того, что пришелец демонстрировал в институте, ничего нового я не видел, — скучно ответил я и на всякий случай добавил: — А что?
— Да так, ничего. Профессиональное любопытство.
И Штильман поспешил отстать от меня, сделав вид, что у него что-то случилось с креплением.
Почему-то я ему не поверил.
Даже не знаю, сложно это объяснить. Вроде все сходилось, Григорию Львовичу по профессии положено проявлять любопытство относительно того, как ведет себя пришелец. Даже в обстановке грядущего конца света, свойственной нынешнему Дню, ученый остается ученым… И все-таки я чувствовал, что Григорий Львович говорит неправду.
Григорий Львович лжет.
Стало светлее. Снега Тамаринской стрелки выросли над деревьями и занимали теперь половину неба. Мы поднимались на предгорье. Тайга поредела, желтизны в ней поубавилось — плесень предпочитала селиться на деревьях, а не на снегу или на выступающей из-под него породе. Хотя я полагал, что причина заключается не только в том, что нравится плесени, а что нет. Штильман оказался прав, это был какой-то временный выброс, который сейчас трудно объяснить. Решив не ломать пока голову, я отложил загадку в самый дальний файл своего мозга — тот, где у меня хранятся все загадки и тайны современности, начиная с Бермудского треугольника и заканчивая словом «мерчандайзинг». Раньше в этом файле валялся вопрос о внеземных цивилизациях, но с ним, как вы понимаете, я давно разобрался. К великому сожалению, внеземные цивилизации существуют.
Бульвум снова перекочевал на мою спину. Хорошо ему путешествовать, не касаясь ножками сугробов, сменяя уставших лошадок одну за другой. Наездник, блин! Когда начнется реальный подъем, потопает своими ножками, хватит конных прогулок.
— Подтягиваемся! Не отстаем! — командовал из головы колонны Степан Макарыч. — До рассвета не больше часа.
Я подналег на палки, дыхание участилось — все-таки поднимался в гору и нес на спине груз. Бульвум засопел над ухом, будто тоже двигал конечностями. То ли пытался таким образом мне помочь, то ли изощренно издевался. Мне показалось, что последний вариант ближе к истине.
— Сейчас допыхтишься, — предупредил я, — в сугробе заморожу. И в этот раз разморозить тебя будет некому.
Он на несколько секунд замолчал, словно смысл фразы дошел до его инопланетных извилин, но затем принялся пыхтеть еще громче и усерднее, прямо как старая проститутка. Ну точно, специально меня доводит, безволосая обезьяна. И ему это почти удалось: мне нестерпимо захотелось приласкать его лысый череп хорошей затрещиной. Жаль, нельзя. На мое действие непременно последует ответ, а для склоки момент — неудачнее трудно придумать. Поэтому я стиснул зубы и терпел его издевательства, отпечатывая в памяти каждую секунду, чтобы потом отплатить той же монетой и в том же количестве.
Спустя четверть часа цепочка из четырех лыжников и одного седока добралась до опушки леса, за которой сразу начинались обрывистые, резко уходящие ввысь склоны Тамаринской стрелки. За ломаным контуром вершины в небо струилось хрустальное сияние от спрятанного за хребтом комплекса пришельцев. Зрелище неземное и, честно признаться, жуткое — меня от него пробирал озноб. Судя по виду моих спутников, им тоже было не по себе.
Мы остановились под елями и, не выходя на открытый участок, стали осматривать необъятный заснеженный склон, лежащий в предрассветном сумраке. Степан Макарыч указал на белые выпуклости неподалеку от нас, в которых угадывалось нагромождение камней и скал.
— Расселина там, — сказал он и добавил с меньшей уверенностью: — должна быть.
Я изо всех сил напрягал зрение, пытаясь различить проход, но в указанной стороне видел сплошные сугробы.
— Ничего не вижу.
— Темно еще, — аргументировал Степан Макарыч.
— А далеко до них?
— До склона полторы сотни шагов, потом еще вверх метров двадцать.
— Все ясно.
Значит, пришли. Можно освободить спину.
Бульвум плюхнулся в сугроб. Неуклюже побарахтавшись в нем, выбрался, весь залепленный снегом и растерянно хлопая глазами.
— Дальше идем пешком! — объявил я, возвращая на плечи лямки вещмешка. — Лыжи и палки зарыть в снег под этим деревом, надеюсь, мы сюда еще вернемся. Все остальное забираем с собой.
Лыжный инвентарь закопали под высокой скособоченной елью на окраине леса. Расправили простыни, чтобы прикрыть углы шапок и края рукавов, и двинулись через полосу открытого пространства, разделявшего тайгу и скалы.
На этом участке сугробы были глубже, чем в лесу. Вероятно, из-за снега, потихоньку сползающего со склона, а может, из-за периодически сходящих лавин. Я проваливался по колено, Бульвум — до пояса. Наша пятерка шагала цепью, друг за другом, стараясь попадать в след идущего впереди, чтобы скрыть количество прошедших, но все равно оставляла за собой длинную взрыхленную борозду, истыканную следами.
На середине пути Кирюха, шедший первым, вдруг остановился как вкопанный. Опять какая-то неожиданность, похоже, не будет им конца.
Я добрел до Кирюхи и тихо крякнул.
Поперек нашего пути в сугробах тянулась цепь глубоких дыр. Их размеры не представляли собой что-то выдающееся, по крайней мере, я бы не побежал тотчас звонить в Книгу рекордов Гиннесса. Зато расстояние между дырами, что-то около пяти метров, заставляло отнестись к тому, кто оставил эти следы, с осторожным уважением.
Мы прошли дальше и наткнулись еще на одну цепь. Почти сразу за ней протянулась еще одна. Кто-то с завидной регулярностью бродил на ходулях вдоль основания хребта. Более того, подозреваю, что не только бродил, но и поглядывал по сторонам, высматривая лазутчиков. Таких, как мы, к примеру. Наверняка для незваных гостей у этого гиганта приготовлено множество сюрпризов. Однако знакомиться с ними меня что-то не тянуло.
— Быстрее! — нетерпеливо махнул я отставшим Штильману и Степану Макарычу. — Нужно достичь расселины до того, как здесь снова появится монстр на ходулях…
Напрасно я произнес слово «монстр». Некоторые слова нельзя выпускать наружу, даже если они тебя доконали. Правильно же говорят: помяни черта… Стоило окончанию фразы повиснуть в предрассветном морозном воздухе, как на юге что-то взвыло и лязгнуло металлом. Снег и скалы под валенками слабо вздрогнули от могучей поступи.
…туммм!..
Я оглянулся. В трехстах метрах на юге на фоне заснеженного склона показался высокий тягучий силуэт, словно выбравшийся из сновидения или из романа «Война миров» Герберта Уэллса. Тяжелая башня на трех невероятно длинных суставчатых конечностях. Ловко ими перебирая, неведомая машина шагала по сугробам, оставляя позади себя шлейф снежной пыли. Каждый шаг отдавался в позвоночнике и наполнял душу нарастающим паническим ужасом.
…туммм!!.. туммм!!.. туммм!!
Мы застряли аккурат посередине пустоши. Механическое чудовище, чем бы оно ни было, направлялось сюда прямым ходом.
— К скалам! Скорее!
Подгонять никого не пришлось. Степан Макарыч, Кирюха, Бульвум и Штильман — все бросились к переломанным кручам, теперь уже не разбирая, попадают ли они в след идущего впереди. Всем было на это наплевать, потому что шагающий танк был очень большим и очень страшным. Честно признаться, я сомневался, что скалы защитят. Если гигантский патрульный заметит оставленную нами борозду (а ее трудно не заметить), нам придется туго. Спасти отряд могла только расселина, но до нее еще нужно добраться.
…ТУМ!!.. ТУМ!!.. ТУМ!!..
Казалось, что стальные ноги вонзаются в склон прямо за нашими спинами. К счастью, вот они, скалы. Следом за Штильманом я перемахнул через огромный валун, сбив с него снежную шапку, и врезался в спину Степана Макарыча, застывшего с другой стороны.
Задрав голову, старик изучал склон над нами. И то, с каким выражением лица он это делал, мне жутко не понравилось.
— Нету! — потрясенно поведал он. — Нету расселины!
Душераздирающие звуки шагов внезапно смолкли. Рядом по склону скользнул луч прожектора.
— В снег! — скомандовал я. — Быстро!
Мы попадали среди запорошенных скал кто где стоял, надеясь раствориться среди сугробов. Один лишь непокорный Бульвум остался торчать на виду. В глазах, устремленных на выросший над нами треножник, играли бесенята, словно ферг задумал какую-то пакость. Неужели думает, что справится с гигантским роботом? Только выдаст всех, идиот! Не мешкая я схватил его за рукав и дернул вниз. Бульвум осел на снег, ткнувшись спиной в отвесную скальную стенку, непонимающе уставился на меня. Я прижал палец к губам, потом показал ему кулак. Этот жест не убедил пришельца, ему все не терпелось высунуться и раскрыть нашу позицию. Пришлось держать его за куртку до конца.
Где-то очень близко лязгнул шарнир, и металлическая ходуля звонко вонзилась в камни под снегом. Луч прожектора переместился и накрыл участок, где мы прятались. Вокруг наступил день. Передо мной возникла тень собственной головы. Я ощутил спиной злобный взгляд, шарящий по освещенному пространству. К счастью — к великому счастью! — мою спину защищала простыня, любезно предоставленная гостеприимной женой Степана Макарыча, благодаря этой маскировке я должен был раствориться среди сугробов. Мы все должны были.
Так и случилось.
Свет ушел. Дважды вздрогнула земля — и шагающий танк проследовал дальше вдоль подножия хребта, оставив нас позади. Я осторожно поднял голову, чтобы оценить его размеры. Машина была высотой и габаритами с трехэтажный дом. На крыше бронированной цилиндрической башни белел сугроб, на носу торчала пушка, обвитая спиралью — сейчас она была направлена в другую от нас сторону. Нас не заметили. Наши следы в сугробах — тоже.
Я подождал, пока танк удалится еще на несколько исполинских шагов, потом придвинулся к Степану Макарычу:
— Это точно то место? Ошибки быть не может?
— Нет никакой ошибки! Мы в этих скалах всегда привал устраивали. — Дед поднял голову над валуном, чтобы поглядеть на удаляющийся треножник.
— И что теперь делать?
— Это… тут надо подумать.
— У нас нет времени думать, дед! Если прохода нет, нужно искать другой путь!
Степан Макарыч снова глянул на склон, задумчиво погладил бороду.
— Отдохните немного. Я попробую туда забраться и поискать вход, может, его только снаружи завалило. Может, ткнешь рукой — и провалится.
Мне ничего не оставалось, как согласиться на этот вариант.
Степан Макарыч решительным жестом остановил Кирюху, уже скидывающего рюкзак, чтобы лезть на склон вместо дядьки.
— Я сам.
С несвойственной для старика ловкостью он перемахнул через заметенную скалу, на некоторое время пропал из вида, потом появился на склоне. Склон был крутым, градусов пятьдесят. Дед полз по нему, нашаривая руками спрятанные под снегом уступы, иногда проскальзывая то одним, то другим валенком, а один раз даже съехав на полтора метра вниз.
Я оглянулся на патрульный треножник, но он уже находился от нас в полусотне метров. Пронесло, не заметил. На кой ляд его здесь поставили, такого громилу? Вероятно, пришельцы ожидали, что люди станут прорываться через хребет на чем-то помощнее собственных ног. Так или иначе, нас встретил только первый рубеж обороны. Впереди этих рубежей будет еще бог знает сколько.
Степан Макарыч уже забрался довольно высоко. Устроившись на небольшом уступе, он тыкал прикладом винтовки в снежное полотно перед собой. В одном месте приклад провалился.
Я во все глаза уставился наверх.
Степан Макарыч ткнул еще в три разных места. В одном приклад уперся, в остальных — снова глубоко ушел в снег. Дед разворотил варежкой дыру, просунул в нее голову. Потом забросил внутрь берданку и залез сам, полностью исчезнув со склона. Решил проверить глубину. Может, от расселины осталась только эта небольшая ниша с краю, а все остальное завалено снегом… Опасения быстро развеялись, когда Степан Макарыч высунулся из отверстия и радостным жестом показал, что мы можем подниматься.
— Ну слава богу, — выдохнул я. — Пошли, мужики! По следу Степан Макарыча, друг за другом… Григорий Львович, потом будете в носу ковыряться, поднимайтесь.
Мои спутники оживились, задвигались, стали по очереди перебираться через лежащую на пути скалу в маленькую ложбину, а из нее карабкаться на склон по дороге, проторенной старшим Прокофьевым. Первым лез Кирюха. За ним — красная куртка «Коламбиа», под которой скрывался Бульвум. Штильмана я поставил впереди себя, чтобы подпереть его задницу, если у него вдруг сорвется нога или рука — уж больно неуклюже он выглядел на занятиях физкультурой, а скалы у основания склона были ну очень острыми.
Когда Кирюха преодолел половину пути, а я и Штильман готовились к подъему, у меня под правой лопаткой прорезалась непонятная вибрация.
Зам по науке с удивлением наблюдал, как я нервно пытаюсь что-то нащупать у себя за спиной сквозь ткань вещмешка. Пальцы наткнулись на округлость… Что это? Ах да! Добыча из вражеского катера, которая помогла преодолеть возведенный в тайге силовой барьер. Шар пришельцев, это он меня потревожил. С какой-то стати ему вздумалось шевелиться и вибрировать.
— Проклятье!
Я скинул лямки, развязал клапан и вытащил шар. Пальцы ощутили жар еще до того, как он оказался снаружи.
Инопланетное устройство излучало свет.
Лязг шарниров патрульного треножника резко оборвался.
Превратившись в статую, державшую огненный шар, я не спускал глаз с шагающего танка. Башня начала медленно поворачиваться. Градус угла между мною и носовым орудием неумолимо сокращался.
Твою неваляху!
Теперь я не сомневался. Вражеское устройство, которое мы несли с собой, подало свой писклявый голос, и он был немедленно услышан механическим монстром… Трижды твою неваляху!!
— Шар выдал нас! — запаниковал Штильман. — Надо было его выбросить! Зачем вы потащили его с собой?
— А как бы мы прошли сквозь силовые поля? — огрызнулся я. — Надо спрятать его во что-нибудь металлическое. Может, удастся заставить его замолчать!
— Мы погибнем! — запричитал Григорий Львович. — Мы все здесь погибнем!
— Тихо!
Кирюха бросил мне сверху походный котелок. Кувыркаясь, он скатился по склону, я поймал посудину внизу, сунул шар внутрь и плотно закупорил крышку. Подушечки пальцев уловили слабую вибрацию стенок. Будем надеяться, что они экранируют сигнал и шар перестанет нас выдавать.
— Забирайтесь скорее! — закричал сверху Степан Макарыч.
Он помогал Кирюхе влезть в отверстие, следующим к ним готовился присоединиться Бульвум. Я хотел сказать Штильману, чтобы он быстрее лез наверх, как вдруг нас окружил яркий свет, словно мы оказались на цирковой арене. На склоне вытянулись наши тени. Я быстро обернулся. Глаза ослепило направленным навстречу прожектором.
— Ложи-и-ись! — крикнул я, падая в снег.
Взвизгнуло плазменное орудие, скалы под нами вздрогнули, и окружающий мир утонул во вспышке. Спину и плечи забросало комьями снега с осколками породы. Уши забило ватой, и я с трудом слышал, что там мне орет Штильман, вероятнее всего, ничего толкового — что может сказать научный работник во время обстрела, особенно когда у него припадочно трясутся руки?
Я подобрал соскользнувший с плеча бластер и толкнул Штильмана на склон, чтобы он наконец вскарабкался наверх. Сзади раздалось нарастающее «тум!.. тум!.. тум!..». Григорий Львович, кажется, понял, что от него требуется (если бы не понял, я бы его просто убил!), и пополз в направлении маячившей наверху фигуры Бульвума. Делал он это чрезвычайно медленно, норовя то и дело скатиться вниз. Я оказался заперт у подножия, просвечиваемый насквозь прожектором приближающегося танка и находясь под прицелом его орудия.
Новый плазменный плевок шмякнулся на валуны, за которыми я пытался укрыться, и меня едва не раздавило разлетевшимися во все стороны обломками. Находиться внизу становилось смертельно опасно. К счастью, Штильман одолел уже половину пути, и я бросился догонять его, хотя и осознавал, что на открытом склоне превращаюсь в удобную мишень.
Спасая жизни, мы карабкались наверх. Сзади стучали металлические ноги того, кто собирался эти жизни отобрать. Когда я догнал Штильмана, луч прожектора снова нашел нас. Загудели сервоприводы орудия, и я почувствовал, что следующий выстрел — жаркий и смертоносный — будет точен. От него не уклонишься ни вправо, ни влево, а прыжок вниз с большой долей вероятности приведет на острые обломки…
Винтовочный выстрел прозвучал внезапно. Что-то резко лопнуло, и свет прожектора погас. В глазах стало настолько темно, что я даже потерял ориентиры, куда следует ползти. Меня охватила паника.
— Быстрее, Валерочка! — закричал Степан Макарыч. Я увидел над Штильманом его плечо и голову, высовывающиеся из расселины, а в следующую секунду он вновь выстрелил из берданки — до слуха долетел отчетливый звук щелкнувшей по броне пули.
Застывший надо мной Штильман сообразил, что у нас есть несколько секунд форы, и быстро заработал руками и ногами. Я последовал его примеру. Мы преодолели остаток пути до отверстия, где нас встретили заботливо протянутые руки Кирюхи и Степана Макарыча. Они втащили нас в тесное пространство между скал. Я успел разглядеть начало узкого прохода, накрытого аркой льда, когда подбиравшийся сзади механический монстр дал еще один залп.
Не знаю, куда угодил разряд, вероятнее всего, в край входного отверстия. Однако когда вы находитесь в каменном мешке, кажется, что разряд угодил прямо вам в голову… Оглушительный грохот сотряс пещеру. Стены подпрыгнули. Внутрь прохода хлестнуло нестерпимым жаром. Люди попадали на дно. Со свода посыпались куски льда, и я услышал вскрик Степана Макарыча, которому один из них задел бедро; рядом со мной суматошно и почти по-женски орал Штильман — не знаю, что у него случилось.
Принявшая удар скала с хрустом надломилась, ее массивный обломок начал падать в расселину. Мы стали спешно отползать от рушащегося выхода. Обломок ткнулся верхушкой о противоположную стену, раскололся на две половины. Вместе с потоком камней и льда они обрушились на дно, завалив входное отверстие и обрезав наружный свет. Пещера погрузилась во мрак.
В тесном пространстве пещеры были слышны дыхание Бульвума и Кирюхи, жалобный скулеж Штильмана и натужное кряхтение Степана Макарыча. Я нащупал стену и, держась за нее, поднялся на ноги. Потрогал голову. Вроде цела, только шапку где-то потерял… Мой братец в это время наверняка отдыхает в бункере и потягивает глинтвейн. Вытащить бы его сюда под огонь патрульного треножника!
Я чиркнул спичкой, и первое, что высветил робкий огонек, было окровавленное лицо Штильмана. Испачканной ладонью он сжимал бровь и скулу, рассеченные глубоким порезом. Ничего страшного в этой ране не было, жизнь Григория Львовича находилась вне опасности. У Степана Макарыча дела обстояли гораздо хуже.
Дед лежал ближе всех к выходу, ноги до середины бедер были завалены обломками скалы, он пыжился изо всех сил, пытаясь освободиться. Однако завал был основательным, и у Степана Макарыча ничего не получалось.
Огонек спички ущипнул меня за кончики пальцев, и я, зашипев, выронил ее. Позади щелкнула кнопка, и в расселину вернулся свет. Это Кирюха достал свой фонарь из вещмешка. Рядом с парнем виднелось лицо Бульвума. У меня отлегло от сердца, наш источник информации не пострадал.
— У меня идет кровь! — капризничал Штильман. — Идет кровь! Вы понимаете?
— Это ж хорошо, что кровь, Григорий Львович! — Я попытался придать голосу бодрости. — Промоет вашу царапину, инфекции не останется.
— Какая царапина, у меня лицо разрублено пополам! — Он, конечно, сильно преувеличивал, хотя помощь косметического хирурга в будущем ему потребуется. — Это все из-за шара, который вы с собой притащили! Мы бы спокойно прошли, никто бы не заметил!
— Кирилл, помнится, у тебя в рюкзаке лежали медикаменты. Окажи науке первую помощь, а я пока твоего дядьку попытаюсь вытащить. — Я присел возле деда. — Сейчас, Степан Макарыч, достанем тебя, охнуть не успеешь.
Он вымученно улыбнулся:
— Значит, ты меня раз пятнадцать достал, Валерочка.
Я хохотнул, но скорее на нервной почве. Хорошо, что он еще шутит. Эх, кабы не этот славный дед, я бы сейчас был размазан по склону хребта тонким слоем, как масло по бутерброду! Расколов выстрелом прожектор, Степан Макарыч отвлек патрульного и спас меня от верной гибели.
Я отбросил несколько мелких камней, потом попытался поднять обломок скалы, под который уходили ноги деда. Нижнее ребро оказалось округлым, ухватиться было не за что, пальцы соскальзывали… Обломок вдруг заскрипел, зашевелился сам по себе, стал подниматься без малейшего моего участия. Невольно заглянув под него, я увидел, что он был значительно крупнее, чем я предполагал. С учетом наваленных сверху камней и льда он весил столько, что даже вдвоем с Кирюхой мы бы не сдвинули его с места, а невидимка сделал это легко и бережно.
Я даже оборачиваться не стал, чтобы разобраться, кто мне помогает, да и некогда было оборачиваться. Не теряя времени даром, я обхватил подмышки Степана Макарыча и вытащил его из-под завала.
— Валенок! — спохватился дед. — Валенок там остался!
Ощущая легкую дрожь в загривке, я просунул руку под камень. Пальцы нащупали валенок и вытащили его на свободу. Так же бережно, как поднимался, обломок опустился на груду щебня и смерзшегося снега, в которых остался отпечаток ног Степана Макарыча.
Я сидел неподвижно на дне пещеры, приткнувшись лопатками к стене и прижимая к груди валенок. Степан Макарыч сидел у стены напротив, в его округлившихся глазах стояло простодушное удивление. Кирюха, обрабатывающий лицо Штильману, не видел, что произошло, зато торчащий из-под его пальцев глаз зама по науке потрясенно уставился на плиту.
Немного придя в себя, я поднялся с пола и молча отдал валенок хозяину. Степан Макарыч принял потерю с таким видом, словно не знал, что с ней делать — мысли его были сейчас далеко не о валенке.
— Как ноги, Степан Макарыч? — уточнил я. — Не сломаны?
— Помяло маленько, — севшим голосом ответил дед. — Но кости вроде целы. Ничего, расхожусь.
— Ну и слава богу.
Хрупая крошевом, которым было усыпано дно, я приблизился к невысокому пришельцу, застывшему в глубине прохода и делающему вид, будто он тут совершенно ни при чем. Рядом с его ногами пушилась собачья шапка. Я поднял ее, отряхнул о коленку и, расправляя, произнес:
— Силен ты, однако, горы ворочать, мастер Йода. Спасибо за помощь, чертяка.
Бульвум посмотрел на меня с презрением и отвернул физиономию. Все ясно. Не мне он помогал, а Степану Макарычу — одному из немногих, кто отнесся к пришельцу с пониманием, кто угостил его яблоком, протянул руку на обрыве и вообще не проявлял враждебности. Что ж, кому-то надо быть таким человеком, и я не против, чтобы это был Степан Макарыч.
Однако я не такой человек. И становиться им не собираюсь.
