— Ты не поверишь, Саша, но я никогда раньше не плакала… Наверное, это выглядело ужасно, да? Я не должна была показывать свою слабость, ты, вероятно, во мне разочарован? Да, я Хранитель, я готова и буду исполнять свой долг до конца, но… я, оказывается, еще и обычная женщина… Я только сейчас это поняла — и это очень прекрасное и тяжелое Знание… Во мне что-то меняется, что-то очень важное происходит со мной… И меня это пугает… — Обира подняла заплаканное лицо, ставшее милым и беззащитным, и взглянула в глаза майора. — Я говорю глупости, да? Прости… Но я поняла и еще кое-что — и это очень стыдно, это недостойно рыцаря-Хранителя, но я… я… я не хочу больше быть одной… — Бывшая неприступная Хранительница, а ныне — просто женщина снова уткнулась лицом в затянутую пустынным комбезом грудь Московенко. Голос ее зазвучал совсем глухо, однако майор расслышал все, что она сказала:

— Обещай мне… Я знаю, что ты пойдешь на станцию, знаю, что можешь не вернуться оттуда, знаю, что в вашем мире достаточно нормальных женщин, но… если все это закончится, если Город и вы выполните свое задание и уничтожите станцию… обещай, что не оставишь меня здесь… обещай, что вернешься за мной… обещай! — В полутьме вновь вспыхнули на раскрасневшемся, влажном от слез лице прекрасные глаза: — Обещай, майор! Пожалуйста… — одними губами, беззвучно прошептала она последнее слово. — Пожалуйста…

— Я обещаю… — также едва слышно ответил майор. — Я никогда не оставлю тебя. Ни здесь, ни где-либо… И, если я вернусь, я всегда буду рядом… — Сказанное далось ему нелегко — общение с женщинами (не в физическом смысле — в духовном) всегда представляло для него определенные сложности, однако он продолжал говорить: — Не бойся ничего, мы выполним свою миссию и обязательно вернемся… Ведь если станция будет уничтожена, то и тебе не нужно будет оставаться в Городе, правильно? И тогда я заберу тебя с собой.

Генерал, верный каким-то своим моральным принципам, выждал еще минут десять ("Раскурил я вас, капитан, ну да ничего — сочтемся".) и, вежливо покашляв, "вышел на освещенное голографическим солнцем пространство. Зельц держался позади, стараясь не смотреть на застывших лицом к лицу майора и Обиру — он тоже был весьма тактичен. Впрочем, былая двусмысленность исчезла — это чувствовали все находящиеся в комнате люди, все четверо…

Московенко, прикрыв спиной Хранительницу, обратился к генералу:

— Простите, Юрий Сергеевич, я понимаю, что это было, как вы говорите, "не вовремя", но… так получилось…

— Ладно, Саша, — Музыкальный по-стариковски устало махнул рукой, — чего уж там… Жизнь — штука хитрая, сам знаешь, не маленький… Что делать-то будем? А, майор?

Вместо Московенко ответила Хранительница, И голос ее — в который уже раз! — зазвучал по-новому: в нем не было более ни капли превосходства или какой-то скрытой доселе умудренности — перед офицерами стояла просто красивая молодая женщина:

— То, чему вы стали невольными свидетелями, было… весьма неожиданно и многое изменило… во мне… Надеюсь, вы простите мне эту маленькую слабость… В остальном же не изменилось, увы, ничего. Над всеми нами по-прежнему нависает огромная опасность, и только мы способны ей противостоять. Что бы ни произошло между мной и майором, он выполнит свой долг — так же, как и я… И если нам не суждено будет, — губы Хранительницы предательски дрогнули, но, взяв себя в руки она сдержалась ("Молодец, баба" — одобрительно подумал генерал), — быть вместе, это не изменит ничего в наших планах… — Она замолчала. Мужчины видели, сколь нелегко далась ей последняя фраза.

Заговорил генерал, также постаравшийся, насколько это было возможно, чтобы его голос звучал по-отечески мягко:

— Сударыня, я ни в чем вас, поверьте, не упрекаю… Тем более что вы и сами все прекрасно понимаете. Ваш — уж извините, что я так фамильярно, — Саша прежде всего офицер. По крайней мере нас с ним так воспитывали — долг, интересы Родины прежде всего… ну и тому подобное… Хотя я не об этом… Вот всегда говорили, что война не женское дело, что воевать — удел сильных мужчин… А я вот как думаю: женщинам на войне, конечно, не место, однако ждать и хоронить своих мужей да сыновей гораздо труднее, чем воевать… Вот такая у меня философия относительно женщин на войне… Впрочем, извините, боюсь, вы меня так и не поняли — старею, говорю сам не знаю что… — Юрий Сергеевич помолчал несколько секунд и тихонько сказал: — Мне Сашка ваш как сын… Не хотел я ту, кого он выберет, его из боя заставлять ждать — понимаете теперь, о чем я? А впрочем, ладно… — Он устало махнул рукой. — Если и не поняли, значит, к лучшему. Многие знания, как известно… — И добавил без паузы: — Ты кого с собой возьмешь, майор?

— Такая вот научно-фантастическая сказочка, мужики… — закончил Московенко краткий пересказ всего того, о чем сам недавно узнал от Хранительницы. И, оглядев своих сосредоточенно (это еще мягко сказано) молчащих бойцов, добавил: — О наличии вопросов не спрашиваю, так как ответить на них все равно не смогу. А в остальном я, как видите, оказался, к сожалению, прав — нам предстоит ни много ни мало спасти весь мир… — Он помолчал, задумчиво глядя через окно в вечереющее небо и думая о чем-то своем (скорее о ком-то), и сказал: — По традиции спрашиваю: желающие смотаться в Космос есть?

— Дурной вопрос, командир! — подал голос доселе молчавший (что уже само по себе было весьма фантастичным) Окунь. — Тут и думать нечего — все пойдем. Такое пропустить — это ж чистое здоровье, а не боевая акция. Я, например, давно мечтал из какого-нибудь гуманоида-энлонавта кишки выпустить — посмотреть, типа, какого цвета у него потроха. Надоело мне, может, себе подобных убивать — хочется чего-нибудь новенького. Мы, маньяки, такие… Или как, пацаны?

— Точно, — поддержал друга прапорщик Санжев, — пора нам на инопланетную арену выходить. Мочить, так сказать, врага в его собственном космическом сортире. Они мне еще за динозавров ответят!

Московенко усмехнулся: если начались шуточки, значит, первый шок от услышанного уже позади:

— Ты еще за Атлантиду не забудь расплатиться…

— Во, спасибочки, что напомнили. Как, вы сказали, они называются? Гомо… Гомосеки? Вот по имени и расплата их ждет. Как говорится, назвался гомосеком — становись в позу…

Спецназовцы дружно заржали. Не удержался даже майор — подобное переиначивание названия расы Завоевателей не приходило ему в голову.

— Ладно, мужики, кончай базар. Так что — все добровольцы?

— Ага… — пробасил из угла комнаты подпирающий стену Монгол. — Ополченцы и извращенцы. А также граждане алкоголики, тунеядцы и дебоширы. Меня возьмите. — Он скорчил уморительную рожу и заныл неожиданно писклявым голосом: — Ну возьмите, дяденька, я вам пригожусь. Это ничего, что я сидеть не могу и хромаю сильно — зато я умный, красивый и всеми почитаемый исполин. Я вам в обузу не буду, честное слово… Ну, разве только самую малость…

— Я серьезно. — Московенко дал понять, что уже не шутит. — Кроме меня пойдут четверо — Окунь, Анаболик, Нос и Глаз. Остальные останутся здесь.

— Ну, здрасте… — возмущенно выдохнул Лего. — Я только в тылу не отсиживался. Обижаете, товарищ майор…

— Не обижаю. И не в тылу — если ты внимательно меня слушал, то должен был запомнить, что я сказал: как только мы уйдем на станцию, Город станет практически беззащитным. А на фрицев я особо не надеюсь. Если что случится, вся надежда будет только на вас. Не защитите Город — погибнем все. Ясно?

— Ну, это другое дело — так бы и сказали, что мы в боевом прикрытии работать будем! Это завсегда пожалуйста. А Обирочка с нами останется?

Майор, прекрасно понимая, что слухи о нем и об Обире — с легкой руки вездесущего Окуня, надо полагать, — уже дошли до чутких спецназовских ушей и его беззлобно "подкалывают", сделал вид, что не понял намека:

— Хранительница будет отсюда контролировать нашу отправку на станцию и координировать боевые действия. — Несмотря на явную шутливость заданного вопроса, он предпочел побыстрее уйти от "опасной" темы. — Вместе с нами пойдут капитан Зельц и четверо его солдат. В качестве боевого прикрытия и отвлекающего маневра — хотя им об этом знать не обязательно. А непосредственно работать будем мы. Всем все ясно?

— Да как сказать, командир, — на удивление серьезным тоном ответил Окунь. — Задание уж больно хитрое… По полной выкладке пойдем? Или как? Московенко покачал головой:

— Полная не получится — слышал же: каждый килограмм на счету. Так что шлемы и "броники" придется оставить. Сухпаи тоже — за сутки с голодухи не опухнем. А вот боекомплектом затаримся по максимуму. Лего, сколько у нас "Агленей"?

— Столько же, сколько и было — десять, — ухмыльнулся Легкопалов. — Спасибо Монголу с его уникальными способностями взрывать грузовики! Да еще четыре "Шмеля" — на фига мы их с собой перли: на станции, как я понял, с ними особенно не развернешься?

— Ты, Лего, особенно не переживай, — вступил в разговор Анаболик. — У меня такое нехорошее предчувствие, что нам еще и не хватит всех твоих запасов…

— А ты, Анаболь, вообще молчи. И на мои игрушки губу не раскатывай! Бомбист-самоучка, блин! За тобой, между прочим, еще пять кило пластита числится. Который ты якобы в Кувейте в прошлом году израсходовал — думаешь, я не догадываюсь, почему это тебе так на рыбалке везти стало? У меня — все ходы записаны! — гнусным голосом одноглазого гроссмейстера из "Двенадцати стульев" закончил Лего. — Все-все товарищу майору расскажу…

— Все, мужики, хорош языками чесать — времени мало. — Московенко встал. — Собирайте манатки, на все про все три часа. Окунь, проследишь и доложишь, о’кей?

— О-би… — непривычно кисло буркнул тот. Впрочем, уже в следующую секунду он вернулся в свое обычное расположение духа и заорал дурным, как всегда жизнерадостным голосом: — Слышали, что командир сказал? Теперь я главный!!! А это, девочки, значит, что ваши розовые волосатые попки в моих железных руках! А ну подъем, салабоны, работать пора! Или, как говорил мой героический дедушка, "нихт арбайт — нихт брод". Подъем, кому говорю! Чистое здоровье…