Книга: Царь Каменных Врат
Назад: 16
Дальше: 18

17

Человек был зарыт по шею в плотно утоптанную сухую землю. Муравьи ползали по его лицу, и солнце палило бритую голову. Он слышал стук приближающихся копыт, но повернуться не мог.
— Чума на тебя и на весь твой род! — крикнул он.
Кто-то спешился, и благодатная тень упала на него. Подняв глаза, он увидел перед собой высокую фигуру в черном кожаном камзоле и сапогах для верховой езды — лица не было видно. Женщина держала лошадей, а мужчина в черном присел на корточки.
— Мы ищем становище Волков, — сказал он. Зарытый выплюнул заползшего в рот муравья.
— А мне-то что? Или ты думаешь, что меня вместо придорожного столба тут оставили?
— Я как раз подумываю, не выкопать ли тебя.
— Я бы на твоем месте не стал. В холмах позади тебя полным-полно Вьючных Крыс. Они тебя за это не похвалят.
«Вьючными Крысами» прозвали племя Зеленой Обезьяны лет двести назад, когда у них после одной битвы угнали лошадей и им пришлось тащить свои пожитки на себе. Другие племена не забыли об этом позоре и Обезьянам забыть не давали.
— Сколько их там? — спросил Тенака.
— Да кто их знает? Для меня они все на одно лицо. Тенака поднес кожаную флягу с водой ко рту зарытого, и гот жадно напился.
— Ты сам-то чей? — спросил Тенака.
— Хорошо, что ты прежде напоил меня, а потом уж спрашиваешь. Я Субодай из Копья.
Тенака кивнул. Волчья Голова ненавидела Копье по той причине, что тамошние воины свирепостью и мастерством не уступали Волкам.
Уважение к врагу не входило в обычаи надиров. К более слабым питали презрение, к более сильным — ненависть. Копье, хоть ни в чем и не превосходило Волков, относилось к последней категории.
— Как же это Копье поддалось Вьючным Крысам? — осведомился Тенака.
— Такое уж везение. — Субодай выплюнул еще нескольких муравьев. — Лошадь сломала ногу, и они вчетвером накинулись на меня.
— Только вчетвером?
— Мне нездоровилось.
— Я, пожалуй, все-таки тебя откопаю.
— Напрасно, Волчья Голова, — вдруг мне придется тебя убить?
— Стану я опасаться человека, которого могут осилить каких-то четверо Вьючных Крыс. Откопай его, Рения.
Тенака сел, поджав ноги, на землю и стал смотреть на холмы. Никакого движения там не наблюдалось, но он знал, что за ним следят. Он выпрямил свою надорванную спину — за последние пять дней ей стало намного лучше.
Рения разгребла утоптанную землю, отрыла связанные за спиной руки Субодая и разрезала путы. Он оттолкнул ее и сам завершил работу по своему избавлению. Не сказав Рении ни слова, он подошел к Тенаке и сел на корточки рядом с ним.
— Я решил не убивать тебя.
— Для человека из Копья ты очень умен, — сказал Тенака, по-прежнему глядя на холмы.
— Да, это так. А твоя женщина, я вижу, дренайка — мягкая.
— Я люблю мягких женщин.
— Ну да, у них есть свои достоинства. Не продашь ли мне меч?
— А чем заплатишь?
— Уведу лошадь у Вьючных Крыс.
— Твоя щедрость сравнима только с твоей самоуверенностью.
— Я тебя знаю: ты Пляшущий Клинок, наполовину дренай. — Субодай снял подпоясанный меховой полушубок и стряхнул муравьев с плотно сбитого могучего тела. Тенака не потрудился ответить — он смотрел на холмы, где клубилась пыль и люди садились на коней.
— Их там больше четырех, — заметил Субодай. — Так как насчет меча-то?
— Они уезжают, — сказал Тенака. — Вернутся с подкреплением. — Он подошел к своей лошади и сел в седло. — Будь здоров, Субодай!
— Погоди! А меч?
— Лошадь-то ты мне не пригнал.
— Пригоню, дай срок.
— Не дам. Что еще ты можешь предложить? Положение Субодая было безвыходным. Если его оставят здесь без оружия, он погибнет меньше чем через час. Он подумал, не напасть ли на Тенаку, но взглянул в его лиловые глаза и решил, что лучше не надо.
— Больше ничего. Зато ты, мне сдается, на этот счет что-то придумал.
— Ты поступишь ко мне в услужение на десять дней и проводишь меня к Волкам.
Субодай сплюнул.
— Все лучше, чем подыхать здесь. Десять дней, говоришь?
— Да.
— Считая нынешний?
— Да.
— Согласен. — Субодай протянул руку, и Тенака втянул его на лошадь позади себя. — Хорошо, что мой отец не дожил до этого дня, — проворчал надир.
Они тронулись рысью на север, и Субодай стал думать об отце. Сильный был человек и наездник отменный, но нрав имел бешеный.
Нрав-то его и погубил. После скачки, которую выиграл Субодай, отец обвинил сына в том, что тот ослабил подпругу его, отца, кобылы. Вслед за словами в ход пошли кулаки и ножи.
Субодай до сих пор помнил удивление на лице отца, когда нож сына вошел ему в грудь. Человек должен уметь сдерживать свой норов.
Надир перегнулся назад, уставив черные глаза на Рению. Хороша! Для степной жизни, может, и не годится — зато годится для другого.
Еще девять дней он послужит Пляшущему Клинку — а потом убьет его и заберет себе его женщину.
Да и кони тоже хороши. Субодай ухмыльнулся, вновь ощутив радость жизни.
Он возьмет себе женщину, возьмет лошадей и всеми натешится всласть.

 

Лейк, обливаясь потом, налегал на тяжелую деревянную рукоять — надо было отвести назад плечо самострела и насадить ременную тетиву обратно на крюк. Паренек в кожаном переднике подал ему неплотную связку из полусотни стрел, и Лейк поместил их в чашу. В тридцати футах от него двое помощников установили у стенки толстую деревянную дверь.
Ананаис сидел в углу, прислонясь спиной к холодной каменной стене старой конюшни. Пока что требовалось больше десяти минут, чтобы зарядить эту машину. Он приподнял маску и поскреб подбородок. Десять минут — и пятьдесят стрел! Любой лучник за половину этого времени может выпустить вдвое больше. Но Лейк очень старался, и Ананаис не хотел обескураживать его.
— Готовы? — спросил Лейк своих помощников. Они кивнули и укрылись за мешками с овсом и пшеницей.
Лейк взглянул на Ананаиса, ища его одобрения, и дернул за шнур. Массивное плечо вылетело вперед, и пятьдесят стрел вонзились в дубовую дверь — некоторые прошли насквозь и высекли искры из стены позади. Ананаис подошел, пораженный убойной силой оружия. Дверь полностью изрешетило в середине, куда попало более трети стрел.
— Ну, что скажешь? — с беспокойством спросил Лейк.
— Стрелы ложатся слишком кучно, — сказал Ананаис. — Если выстрелить ими в толпу полулюдов, идущих на приступ, убить можно будет не более двух зверей. Можешь ты сделать так, чтобы они летели больше вширь?
— Попробую. Но сам самострел тебе нравится?
— Есть у тебя свинец для пращи?
— Есть.
— Заряди чашу им.
— Чаша не выдержит. Она предназначена для стрельбы стрелами.
Ананаис положил руку на плечо молодому человеку.
— Она предназначена для того, чтобы убивать. Заряди ее свинцом.
Помощник принес мешок и загрузил в кожаную чашу несколько кусочков свинца с гальку величиной. Ананаис сам взялся за рукоять, и они натянули ремень через четыре минуты.
Ананаис отступил вбок и потянулся к шнуру.
— Отойдите, — велел он остальным. — И за мешки больше не прячьтесь — выйдите за дверь.
Помощники шмыгнули вон, и Ананаис дернул. Рычаг вылетел, и свинец поразил мишень. Грохот ударил в уши, куски расколотой двери рухнули на пол. Кожаная чаша самострела лопнула.
— Это лучше стрел, молодой Лейк, — сказал Ананаис. Юноша бросился осматривать чашу и натяжной ремень.
— Чашу я сделаю из меди, — сказал он, — и ускорю натяжение. Понадобится две рукоятки, по одной с каждой стороны. И свинец будет разлетаться во все четыре стороны.
— И как скоро ты сможешь сделать такой самострел?
— У меня их три. На переделку уйдет около дня — и станет четыре.
— Молодец, парень!
— Не знаю только, как доставить их в долины.
— Об этом не беспокойся — на первых порах они нам не понадобятся. Поднимешь их в горы — Галанд скажет, где поставить.
— Но они могли бы помочь нам продержаться, — гневно заспорил Лейк.
Ананаис взял его за руку и вывел из конюшни на свежий ночной воздух.
— Пойми, парень, ничто не поможет нам удержать первую линию обороны. У нас людей не хватит. Слишком много здесь перевалов и троп. Если мы будем упорствовать, нас возьмут в кольцо. Это хорошее оружие, и мы используем его — но позднее.
Гнев Лейка угас, сменившись тупой, усталой покорностью. Все эти дни он не давал себе отдыха, изыскивая способ повернуть течение вспять — но он был не дурак и понимал втайне, что это невозможно.
— Города нам не отстоять, — сказал он.
— Город можно построить заново.
— Но многие жители откажутся уходить — я не удивлюсь, если их будет большинство.
— Тогда они умрут, Лейк.
Молодой человек снял кожаный фартук и сел на перевернутую бочку. Передник он скомкал и швырнул себе под ноги. Ананаис понимал, что так же Лейк поступил и со своими мечтами.
— Черт возьми, Лейк, хотел бы я сказать тебе что-нибудь ободряющее. Я знаю, что ты чувствуешь... я сам чувствую то же самое. Когда все преимущества на стороне у врага, человеку начинает казаться, что в мире нет справедливости. Помнится, мой старый учитель говорил мне, что за каждой тучей солнце только и ждет, чтобы изжарить тебя до смерти.
— У меня тоже был учитель, — хмыкнул Лейк. — Чудной такой старикан, он жил в хижине у западного холма. Однажды он сказал, что есть три рода людей: победители, побежденные и борцы. Победители вызывают у него тошноту своей надменностью, побежденные — своим нытьем, а борцы — своей глупостью.
— К какой же категории он причислял себя?
— Он говорил, что испробовал все три, и ни одна ему не подошла.
— Что ж, он по крайней мере пытался. Большего от человека и требовать нельзя, Лейк. Попытаемся и мы. Мы будем бить их и изматывать. Мы навяжем им затяжную войну, действуя кулаками, лбами, сталью и огнем. И если удача будет на нашей стороне, мы сметем их с помощью надиров Тенаки.
— Похоже, удача нам не слишком благоприятствует.
— Мы сами творим свою удачу. Я не верю в богов, Лейк и никогда не верил. Если они и существуют, судьбы простых смертных заботят их очень мало. Я верю в самого себя — и знаешь почему? Я ни разу не терпел поражения! Меня кололи копьем и кинжалом, травили ядом. Меня волокла за собой дикая лошадь, меня бодал бык и ломал медведь. Но я ни разу не терпел поражения. Полулюд сорвал с меня лицо, но я остался жив — и побеждать вошло у меня в привычку.
— За тобой трудно угнаться, Черная Маска. Я раз победил в беге и был третьим в вольной борьбе на Играх. Ага... еще меня в детстве ужалила пчела, и я плакал несколько дней подряд.
— Из тебя, Лейк, выйдет толк! Красиво врать я тебя уже научил — теперь пойдем обратно и займемся машиной, которую ты изобрел.

 

Три дня от рассвета до заката Райван и ее многочисленные помощники обходили город, уговаривая людей покинуть свои дома и подняться в горы. Неблагодарное это было занятие. Многие отказывались наотрез, да еще и смеялись над пугавшей их Райван. «С чего это Цеска будет брать город, — спрашивали они. — У него даже и стен нет, потому что поживиться тут нечем». Перед носом у посланников захлопывались двери. Райван терпела оскорбления и унижения, но продолжала свой обход.
Утром четвертого дня беженцы собрались на лугу к востоку от города с нагруженными повозками, в которые были запряжены мулы, мелкие лошадки и даже волы. Менее преуспевающие горожане тащили мешки на себе. Собравшихся было менее двух тысяч — вдвое больше горожан решило остаться.
Галанд и Лейк возглавили долгий и трудный подъем в горы, где в укромных долинах триста человек уже строили простые жилища.
Самострелы Лейка, укутанные в промасленную кожу, везли на шести повозках в голове колонны.
Райван, Декадо и Ананаис проводили караван взглядами.
Райван покачала головой, выбранилась и молча направилась обратно в зал совета. Мужчины последовали за ней.
Войдя в дом, она дала волю своему гневу.
— Что у этих людей в голове, во имя Хаоса? — бушевала она. — Неужто они еще не усвоили, на что способен Цеска? С некоторыми из них я дружила много лет. Это солидные, разумные, рассудительные люди. Им что, хочется умереть?
— Не так все просто, Райван, — сказал Декадо. — Они не знают, что такое настоящее зло, и у них в голове не укладывается, что Цеска способен перебить все городское население. Для них это полная бессмыслица. Ты спрашиваешь, неужто они еще не раскусили Цеску? Да нет, не раскусили. Они видели людей с отрубленными руками — но кто знает, вдруг те заслужили такую казнь? Они слышали, что в других краях господствует голод и чума, но у Цески на это всегда готов ответ. Он с поразительным искусством перекладывает все с больной головы на здоровую. А если правда, то люди просто не хотят знать. Для большинства из них жизнь ограничивается домом и семьей — они смотрят, как подрастают дети, и надеются, что будущий год окажется лучше этого. В южной Вентрии есть община, живущая на вулканическом острове. Каждые десять лет вулкан извергается, засыпая всю округу пеплом, заливая лавой и унося сотни жизней. Однако уцелевшие остаются на месте, говоря себе, что худшее уже позади. Не мучай себя, Райван. Ты сделала все, что могла. Больше, чем можно требовать.
Она, бессильно сгорбившись на сиденье, покачала головой:
— Нужно было постараться получше. Теперь здесь погибнут больше четырех тысяч человек. Ужасно! И все из-за того, что я начала войну, которую не могу выиграть.
— Чепуха! — сказал Ананаис. — Зачем ты клевещешь на себя, женщина? Война началась из-за того, что солдаты Цески вторглись в горы и стали убивать невинных. Ты только защищала то, что принадлежит тебе. Кем бы мы были, черт возьми, если бы молча терпели подобные бесчинства? Мне тоже не по нутру наше нынешнее положение — оно смердит хуже, чем дохлая свинья десятидневной давности в летнюю пору, но я в этом не виноват. И ты не виновата.
Если уж тебе хочется кого-то винить, вини тех, кто отдал свои голоса за Цеску. Вини солдат, которые продолжают повиноваться ему. Вини «Дракон», который не сместил его когда мог. Вини его мать за то, что родила его на свет. И довольно об этом! Каждый мужчина и каждая женщина в этом городе могли сделать свой выбор. Их судьба в их собственных руках. Ты за них не отвечаешь.
— Не хочу спорить с гобой, Черная Маска, но кто-то должен в эти страшные времена принять на себя ответственность Ты говоришь, что войну начала не я. Но я сама вызвалась возглавить этих людей, и смерть каждого из них ложится на мою совесть. Не может быть по-иному, ибо все они дороги мне. Можешь ты это понять?
— Нет, — честно признался Ананаис. — Но принять могу
— Я тебя понимаю, — сказал Декадо. — Но прибереги свою привязанность для тех, кто доверился тебе и ушел в горы. Вместе с теми, кто пришел из окрестностей Скодии, число беженцев составит теперь семь тысяч человек. Надо будет позаботиться об их здоровье и пропитании. Потребуется наладить сообщение, доставку провизии и лекарств. Всем этим нужно руководить, все это требует рук. И с каждым человеком, направляемым туда, оборона становится на одного воина слабее.
— Я займусь этим сама, — кивнула Райван. — Там найдется около двадцати женщин, на которых можно положиться.
— При всем моем уважении к вам, — сказал Ананаис, — мужчины вам тоже понадобятся. В такой скученности страсти легко разгораются, и некоторые могут возомнить, что получают меньше, чем им следует. Между мужчин, ушедших в горы, много трусов — а трусость часто порождает злобу. Начнутся кражи, да и женщинами кое-кто захочет попользоваться.
Зеленые глаза Райван вспыхнули.
— Я справлюсь со всем этим, Черная Маска. Поверь мне! Мне возражать никто не посмеет.
Ананаис ухмыльнулся под маской. Голос Райван гремел, квадратный подбородок воинственно выпятился вперед.
Возможно, она и права, подумал он. Храбрецом должен быть тот, кто осмелится ей перечить, — а все храбрецы будут иметь дело с врагом пострашнее.
В последующие дни Ананаис делил свое время между маленькой армией, занимающей внешнее кольцо гор, и устройством временной крепости во внутреннем кольце. Узкие тропы заваливались, а главные входы — долины Тарск и Магадон — спешно перегораживались стенами из необработанного камня. Все светлое время суток выносливые скодийские горцы скатывали с высоты огромные валуны и устанавливали их в устье долин. Стены понемногу росли. Умелые строители поставили тали и деревянные леса — камни втягивались наверх веревками и скреплялись смесью из глины с каменной пылью.
Главным каменщиком, а заодно и зодчим, был выходец из Вагрии по имени Леппо — высокий, смуглый, лысый и неутомимый. Его сторонились, ибо он имел раздражающую привычку смотреть сквозь человека, не видя его и решая при этом какую-нибудь строительную задачу. Разрешив ее, он внезапно улыбался и делался как нельзя более приветливым. Не многие могли угнаться за ним в работе, и он не знал покоя до глубокой ночи — придумывал разные усовершенствования и заставлял других трудиться в поте лица при луне.
Перед концом работ Леппо придумал еще одну шутку и воздвиг на стенах укрепления из досок, а с внешней стороны бастионы гладко заштукатурили известью, чтобы врагу труднее было взбираться на них.
В середине каждой стены Леппо поставил по гигантскому самострелу Лейка; Лейк сам проверил их на дальность и быстроту и обучил двенадцать человек стрелять из них. У орудий сложили мешки со свинцовыми шариками и несколько тысяч стрел.
— Выглядит солидно, — сказал Торн Ананаису, — но все-таки это не Дрос-Дельнох.
Ананаис шел вдоль укреплений Магадона, намечая возможные линии атаки. Стены остановят кавалерию Цески, только полулюды взберутся на них без труда. Леппо сотворил чудеса, воздвигнув бастионы пятнадцатифутовой вышины, но этого недостаточно. Орудия Лейка будут сеять опустошение футах в тридцати от стен, но на более близком расстоянии станут бесполезны.
Торна Ананаис послал за две мили в долину Тарск. Торн ехал верхом, а следом за ним Ананаис отрядил двух бегунов. У Торна на дорогу ушло меньше пяти минут, у бегунов — около двенадцати.
Генерал находился в большом затруднении. Весьма вероятно, что Цеска одновременно нанесет удар по обеим долинам — и если падет одна, другая тоже будет обречена. Поэтому где-то между ними нужно поместить резерв, готовый заслонить собой намечающуюся брешь. Но стену можно проломить в одно мгновение, и подмога не успеет подойти. Сигнальные костры тут не годятся, ибо между двумя долинами высятся горы.
Леппо разрешил эту задачу, предложив трехсторонний способ сообщения. На горе поставили пост, который посредством зеркал или фонарей мог передавать сигналы в обе долины. Пятьсот человек, расположенные между долинами, получат сигнал и поскачут, как черти, в нужное место. Этот способ испытывали много раз, и днем и ночью, пока Ананаис не убедился, что лучшего добиться невозможно. После сигнала о помощи подкрепление прибывало на место через четыре минуты. Ананаис предпочел бы сократить этот срок вдвое, но был доволен и тем, что есть.
Валтайя отправилась в горы вместе с Райван — ее поставили заведовать лекарственными средствами. Ананаис страшно тосковал по ней и не мог избавиться от чувства обреченности. Он никогда не думал много о смерти — теперь эти мысли преследовали его. Прощаясь с Валтайей прошлой ночью, он чувствовал себя несчастным, как никогда в жизни. Он обнимал ее и не находил слов. Как передать ей всю глубину своей любви?
— Я... я буду скучать по тебе.
— Это ненадолго, — сказала она, целуя его в искореженную щеку и отводя глаза от безгубого рта.
— Ты смотри... береги себя.
— Ты тоже.
Он посадил ее на лошадь — тут к хижине подъехали другие путники, и он торопливо надел маску. Валтайя уехала, а он смотрел ей вслед, пока ночь не поглотила ее.
— Я люблю тебя, — с запозданием сказал он тогда. Он сорвал с себя маску и заревел во всю мочь: — Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! — Слова эхом отдались в горах, и Ананаис упал на колени, молотя кулаками по земле.
— Черт, черт, черт! Я люблю тебя!
Назад: 16
Дальше: 18