ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
— Когда же наконец все это закончится?
Вопрос, обращенный к небу, небо, как и положено, проигнорировало. Оно куталось в сизые клочья дыма и ревниво прятало солнце подальше от людишек, затеявших внизу смертоубийство. В общем-то, Обхад его понимал. Тысячника тоже не тянуло смотреть на то, что происходило в долине. Тем более что ашэдгунцы, похоже, потихоньку сдавали позиции.
Даже после той ночи, когда, благодаря смелой вылазке бойцов из Северо-Западной, была повреждена одна катапульта хуминов, перевес сил все равно оставался на стороне последних. Они обстоятельно и целенаправленно обстреливали южные башни до тех пор, пока те не лишились боевых балконов. — А через узкие бойницы и дверные проемы, ведущие к уже не существующим балконам, достойно отражать натиск противника было невозможно — увы. К тому же хумины применили тактику «выкуривания», нашвыряв с помощью уцелевшей катапульты и подручных баллист вязанки хвороста под самое основание башен, после чего подожгли древесину. Как выяснилось, предварительно они ее еще пропитали чем-то зловонным, так что вскоре на Коронованном (ну а уж в Южных, наверное, в сотни раз сильнее) все провонялось смесью из запахов конского навоза, гнили и еще чего-то неопределяемого. Следующей же ночью хумины предприняли первую попытку взять башни штурмом. Она чуть было не увенчалась успехом, но в последний момент, когда враги уже карабкались по приставным лестницам, а кое-кто даже вскочил внутрь через балконные проемы, — в последний момент ашэдгунцы словно обрели второе дыхание — и отразили атаку. Лестницы сбросили, оказавшихся внутри хуминов перерезали, а остальных — осыпали градом стрел и как следует полили кипящим маслом, заготовленным специально для такого случая и до поры до времени приберегаемым. Видимо, Хранители сочли момент надлежащим для его использования.
И все это время неотвязно, непрерывно, как некая стихийная музыка демонического происхождения, в ущелье звонили колокола. Изредка они замолкали — тогда становилось слышно тявканье набежавших шакалов и крики стервятников.
Шакалы явились чуть позже грифов и прочих пернатых по вполне понятным причинам: боялись людей; грифы всегда отличались большей смелостью (или глупостью). Но скоро четвероногие хищники присоединились к крылатым, и ни колокольный звон, ни шум боев их уже не пугали. Многих, очень многих убивало шальными стрелами или камнями, но остальные не желали убираться. Наверное, это было и к лучшему, потому что трупов, лежавших на дне ущелья, с каждым днем становилось все больше. Поначалу запах разложения вызывал у Обхада тошноту, но потом тысячник привык, перешел тот рубеж, за которым на подобные вещи организм просто не реагирует.
Делать было, по сути, нечего. Он выучил назубок все возможные сигналы тревоги, которые следовало бы передать, когда хумины найдут дорогу. Он излазил вдоль и поперек Коронованный; запасы топлива и еды, заготовленные впрок, пожалуй, будут использовать еще и ятру (кто выживет), но на этом — все. Делать было, по сути, нечего.
Джулах вон нашел выход из положения. Жрец раздобыл себе где-то кусок древесины и вырезал из него фигурки: лошадок, грифов, людей. Вырезал даже одну башенку, похожую на Северо-Западную.
У Обхада не было умения мастерить, которое так помогает бороться со скукой. Поэтому он часами сидел у костра, вспоминая прожитое, иногда бродил по склону Коронованного и подолгу спал. Сейчас от него ничего не зависело, оставалось лишь ждать. Он ждал.
Но:
— Когда же наконец все это закончится?
Тысячник еще раз посмотрел в небо, затянутое дымной пеленой, и решил, что неплохо было бы прогуляться. Он и так почти все время на одном месте, скоро в травяной шевелюре Коронованного плешь просидит.
Обхад сказал жрецу, что собирается немного пройтись; тот кивнул и склонился над новой фигуркой.
День, конечно, был не ахти какой, и это маленькое путешествие вряд ли могло стать приятным: крики и шум, порожденные очередной атакой хуминов, смешивались со звоном колоколов и были слышны даже здесь. Но, может, у подножия утеса не так смердит.
В предыдущие прогулки Обхад не спускался так далеко: то ли от лени, то ли от нежелания привлекать внимание ятру. Горцы, правда, больше не появлялись, но тысячник был уверен: Ха-Кынгу его сообщение передали и следить за двумя обитателями Коронованного не перестали.
Тропинка, по которой он спускался, была неширокой и местами извивалась наподобие спятившей змеи. Обхад прошел примерно половину пути и решил было вернуться, но в этот момент его внимание привлекла одинокая фигурка на горной дороге, обегающей подножие Коронованного, — той самой дороге, по которой ятру привели их с Джулахом к утесу. Фигурка двигалась к Коронованному, и даже с такого расстояния тысячник мог определить, что это не горец, — по крайней мере, не похож ни на одного известного ему горца. Те были высокими и тощими, а этот человек — приземистым и плотным.
Обхад помедлил, решая, что же ему делать. Возвращаться за жрецом — не хватит времени. Нужно ловить этого «путника» самому.
Он побежал вниз, пригибаясь, стараясь, чтобы идущий его не заметил. И когда уже у самой дороги присел за валуном, выглянул, — понял: не заметил.
Человек был явно не из этих краев. Хотя кожу и покрывал загар, характерный для всех ятру, был он слабее, чем загар тех же горцев. Да и черты лица…
Так. Посох, котомка за плечом — ничего больше. Но, умеючи, можно убить и посохом. Поэтому…
Обхад прыгнул, как только идущий поравнялся с его укрытием, и схватил незнакомца за шею испытанным приемом, когда любое слишком резкое и упрямое движение плененного приводит к сломанному позвоночнику. Человек вздрогнул, дернулся и тут же почувствовал, что лучше не сопротивляться. Он замер, но — к удивлению тысячника — молчал, как будто от волнения позабыл все слова. Даже не вскрикнул.
Теперь связать руки и…
— Отпусти его, человек Пресветлого. Это кто-то за спиной, скорее всего — ятру. Но только какого демона они вмешиваются?
— Я-то отпущу, — сказал Обхад. — Главное — чтобы вы его потом не прозевали.
Он ослабил хватку и пинком под зад бросил пленника вперед.
— Уж не знаю, как вы его пропустили, но чести это вам не делает. Ха-Кынг обещал, что ни один лазутчик не проберется через ваши заставы. И что я вижу?
— Это не лазутчик. — Горцы обступили Обхада и его «добычу» со всех сторон. — Он ходит здесь уже несколько недель. Он — Обделенный.
— Что значит Обделенный? — недоумевая, спросил тысячник.
— Боги обделили его разумом и отняли способность говорить, — пояснил ятру, бывший, наверное, главным в группе. — Обделенных не трогают, на них — печать Богов.
Обхад рассмеялся трескучим смехом:
— Да? А вы не думали, что Обделенным очень легко прикинуться?
— Но он появился здесь до того, как началась война, — возразил ятру.
Тысячник покачал головой:
— Вот что, ведите-ка его наверх, в наш лагерь, да попросите прийти Ха-Кынга. Вместе и решим, что это за птица. — Обхад указал на Обделенного, поднимавшегося с земли.
Отряхнувшись, тот как ни в чем не бывало стал прилаживать на плечо котомку.
— Давайте, сопроводите его в лагерь. — Тысячник видел, что горцы колеблются, и поэтому настаивал. — Это ведь дело нешуточное. Если я ошибся, лично извинюсь перед этим человеком.
Обделенный не сопротивлялся. Когда горцы подтолкнули его к тропинке, ведущей на вершину Коронованного, он поначалу удивленно взглянул на них, но потом пошел.
В лагере было пусто. Валялась незаконченная фигурка крокодила, рядом лежал оставленный Джулахом нож. Сам жрец, как выяснилось, забрался в шалаш и крепко спал. Обхад не стал его будить, поскольку все равно до прихода Ха-Кынга не собирался ничего предпринимать. Может, конечно, я и ошибаюсь…
К его плечу прикоснулся один из ятру и отозвал к кра: с утеса. Молча показал вниз.
Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: Юго-Восточная падет через час-другой. А может, и раньше
/смещение — последняя агония умирающих углей/
Все дело было в неожиданности. Никто и подумать не мог, что у хуминов получится прорваться именно сегодня. Поэтому и к эвакуации оказались не готовы.
Очередная атака осаждающих не сулила ничего нового, и усталые лучники вместе с инженерами мелких башенных баллист становились по местам, как проделывали это уже несколько дней подряд: так идет на тяжелую, но неизбежную работу крестьянин, которому нужно прокормить семью.
Катапульта в очередной раз вздернула кверху свою ложку, и защитники Юго-Восточной привычно пригнулись, наблюдая за траекторией падения снаряда. Тот рухнул ниже, чем следовало бы, и кое-кто уже стал подниматься, отыскивая взглядом подходящую цель для своей стрелы.
Снаряд взорвался.
Башня вздрогнула в лихорадочной попытке устоять и, конечно, устояла, потому что горючая смесь не могла быть такой уж мощной, но… В стене образовался пролом с рваными краями, к которому уже приставляли лестницы, а сбросить их было некому — всех, кто оказался поблизости в момент взрыва, сейчас можно было найти лишь в краю Ув-Дайгрэйса.
Лучники с верхних этажей осыпали врагов градом стрел, а к пролому уже послали несколько десяток, но хуминские стрелки тоже не зевали.
Штурм начался.
Южане ударили резко и жестко, не щадя себя, а уж тем более — противников. Они карабкались по лестницам так, словно от этого зависели судьбы всего мира. Поспевших к дыре ашэдгунцев встречали не люди — звери, готовые прыгнуть на человека и перегрызть ему глотку, — только бы остальные взобрались сюда без помех. Со стрелами, торчащими из тел, как обломки гладких изящных костей, с вымазанными в крови врагов и соратников телами, хумины поднимались в башню, чтобы умереть, но убить.
Ашэдгунцы дрогнули. Они не могли не дрогнуть — уставшие от постоянного нервного напряжения, вони, смерти, ошарашенные яростным напором противника. Бои уже переместились в кольцевой коридор. Бежали по лестнице арбалетчики, чтобы залпом-другим отбросить хуминов прочь, погасить атаку, остановить… Толпа нападавших смяла вставших на пути немногочисленных (зачем? — в башне-то!) копейщиков, потеряв при этом четыре пятых собственного состава; но сзади накатывалась следующая волна хуминов, поднявшихся по лестницам наверх, и арбалетчики только и сумели, что разрядить оружие один раз, а потом и их захлестнуло, смяло, поволокло, раздирая на клочки, втаптывая в пол.
Повторно — и более успешно — ашэдгунцы попытались остановить врага на лестнице. Это удалось, хотя и ценой больших потерь; южане отхлынули, закрепляясь на захваченном этаже.
Хранитель Хиффлос приказал готовиться к отступлению. Это было продиктовано не трусостью, а лишь объективным анализом ситуации. Лучники на стенах не могут помешать хуминам подниматься в пролом, и скоро, когда количество южан в башне достигнет критического числа, те просто выльются на лестницу и начнут медленно, но неотвратимо вырезать всех защитников. Следовательно, дальше оставаться в Юго-Восточной — чистейшей воды самоубийство.
Но всякое отступление хорошо до тех пор, пока оно не превращается в бегство. Хранитель смог создать некое подобие дисциплины в отчаявшихся войсках своего гарнизона и начал потихоньку, поотрядно, выпускать их через подземный ход в Северо-Восточную. Но если подобный трюк легко было проделать с теми, кто находился ниже захваченного хуминами этажа, то верхние оказались отрезанными от пути к отступлению. Потому что, выждав около получаса и передохнув, южане бросились в атаку, захватили лестницу и хлынули на нижние и верхние этажи башни.
/смещение — далекий свет маяка в штормовую ночь/
Брэд Охтанг смотрел, как его воины исчезают в разломе, и понимал, что половина из них не доживет до ночи. Но этот прорыв был необходим, а он оказался не в состоянии возразить Собеседнику. Возможно, это и к лучшему. Возможно, так нужно. Возможно…
Вчера Нол Угерол явился в шатер данна и заявил, что дальше так продолжаться не может. Брэд чуть было не расхохотался, настолько эта фраза напоминала реплику какой-нибудь зарвавшейся любовницы, которой надоело прятаться от настоящей жены ее дружка. Слава небесам, сдержался. А Собеседник продолжил свою мысль. Осада затянулась. Результатов нет. А время идет, и время работает на северян. В общем, нужно форсировать…
Охтанг развел руками; как форсировать?! При одной-то баллисте?!
На что жрец заметил: потеря баллисты — твой просчет, данн. Но и одной должно хватить.
Оказалось, по совету Угерола умельцы изготовили специ — альный снаряд, который взорвется и пробьет каменную стену одной из башен. Потом — очередь воинов проявить свое мастерство.
Охтанг покачал головой: не сможем. Задавят численностью, у них преимущества.
«Дай желтых лепестков ша-тсу», — невозмутимо произнес Собеседник.
«Ну, я не знаю…»
Вздрогнула и заплясала тонкая косица. «Это не совет, данн. Это — приказ. Исполняй».
Брэд взял да исполнил. Хотя и оставлял лепестки на самый крайний случай, хотя и знал в душе, что постарается никогда до этого «крайнего» не дотянуть. Желтые лепестки ша-тсу — страшная вешь. Дай их пожевать человеку, и тот уже не человек — демоническая сущность, проснувшаяся и готовая подмять все под себя. Вот только этой демонической сущности (которая, кстати, как утверждают лекари, свойственна отчасти каждому человеку) не хватает ресурсов человеческого тела для своих потребностей, и поэтому через несколько часов пожевавший лепестков ша-тсу умирает от разрыва сердца. Если доживает до этого времени.
В общем, печальная это штука — лепестки ша-тсу. Хорошо одно: солдат хоть и превращается в зверя, но не совсем. Речь понимает, и команды офицеров выполняет, пускай и с запозданием. Но все-таки пожевавший лепестки становится достаточно непредсказуемым, и, пока его не догонит смерть, он такого может натворить…
Теперь Брэд наблюдал, как его воины, обретшие демоническую страсть к разрушению, штурмуют Юго-Восточную. Не вызывало сомнений, что до наступления темноты в ней не останется ни единого северянина. Впрочем, данна это мало воодушевляло. Ведь было еще три башни, и если использовать каждый раз ша-тсу… Так никаких солдат не хватит. Нужно что-то другое.
/смещение — огни ночного города с высоты птичьего полета/
Тогин сообразил, что к чему, когда было уже слишком поздно. Он встал сегодня у бойниц вместе со своей десяткой и поражал осаждавших до тех пор, пока не закончились стрелы. Только тогда позволил себе передышку. Отложил лук, взглянул вниз — там творилось нечто невообразимое: крики, хаотичное движение множества тел, облаченных в доспехи и вооруженных клинками…
Рядом вздохнул один из гарнизонных:
— Эт досада! Как же сосчитать убитых?! Шрамник непонимающе посмотрел на него:
— Что?
— Да я вот здесь, на арбалете, — стрелок показал на ложе, — насечки делаю. Сколько, значить, убил. А тут, в такой толпе — разве ж разберешь?..
Тогин придумывал подходящие слова, но в это время что-то ткнулось в его плечо, и он с удивлением обнаружил там стрелу. Кажется, она не задела никаких жизненно важных сосудов, даже в тело-то не вонзилась как следует, застрявши в плотной ткани одежды, — но все равно… неприятно. «Счастливчик» отошел в сторону и стал вытягивать хуминов подарок.
«Отступать, — пронеслось по коридору. — Отступать!»
А ведь какой-нибудь хуминский стрелок, верно, сейчас тоже делает насечку у себя на луке, даже не подозревая, что я — то — жив.
Совершенно несвоевременная мысль. Как правило, другие в подобные моменты и не приходят в голову, а этих — пруд пруди.
Тогин отшвырнул прочь стрелу, мельком глянул на рану (тоненькая струйка крови, скоро уймется) и посмотрел на пустеющий коридор.
— Эй, парень, торопись, — хлопнул его по плечу (благо, по здоровому) стрелок, жаловавшийся на невозможность точно сосчитать убитых им противников. — Скоро здесь будут хуми-ны. Самое время убраться, а?
И убрался, не заботясь о том, последует ли Тогин его совету. Люди бежали к лестнице, а он почему-то не двигался с места. Что значит — «хумины скоро будут здесь»? С какой стати? Неужели наши не смогли отбросить их назад?! Но это же невероятно!
И все-таки оцепенение понемногу проходило. Наверное, срабатывали какие-то врожденные, помогающие бороться за жизнь инстинкты. А может быть, все дело в срывающемся испуганном голосе, прозвучавшем сзади.
— А где все?
Шрамник обернулся: там стоял оруженосец Хранителя Хиффлоса и большими глазами смотрел на что-то, находившееся за спиной «счастливчика». Неужто хумины? Уже?
Он резко отпрыгнул в сторону и выдернул из ножен длинный широкий нож, готовясь к тому, что сейчас в его тело войдут стрелы или холодящие лезвия вражеских клинков. Ничего подобного. Коридор был пуст, абсолютно пуст: кроме мальчика и Тогина здесь не было ни души.
— В чем дело? — пожалуй, излишне резковато спросил он. — Что тебя так напугало?
Оруженосец показал на скорчившийся у стенки, давно остывший труп в черной луже крови.
— А, это… — махнул рукой Тогин. — Забудь, ему уже не помочь. Давай-ка лучше выбираться отсюда.
— Сегодня утром он обещал мне показать «штопор», знаете, когда один меч подворачивает другой… — Мальчик не договорил и всхлипнул. — Сегодня утром…
Шрамник не знал, как утешить оруженосца. Ему никогда не давалось общение с детьми, непонятными и противоречивыми. И кстати, он не был уверен, нужно ли сейчас утешать мальчишку или же хорошая оплеуха поможет больше.
Вот ведь странно: видит все это не в первый раз, а никак не привыкнет. Хотя, с другой стороны, привыкнуть к чужим смертям не так легко, как может показаться.
— Ладно, — сказал Тогин, становясь так, чтобы заслонить собой мертвеца. — Ладно, а теперь пойдем. У нас сегодня много неотложных дел. Если захочешь, я покажу тебе «штопор», когда выдастся свободная минутка.
Удивительно, но при этих словах мальчишка заплакал еще сильнее, так что поневоле пришлось прибегнуть ко второму варианту. Пощечина оборвала рыдания.
— Давай, нам нужно уйти отсюда. Хумины ворвались в башню, понятно?
Он кивнул, в больших глазах замерло удивление.
— А где все?
— Уже ушли. — Тогин даже не подозревал, что в нем вмещается столько терпения. — И нам давным-давно пора.
Они быстро пошли по коридору к лестнице, нарушая гулкую мертвую тишину. Где-то внизу неожиданно закричали сразу в несколько глоток, потом зазвенели клинки.
Похоже, мы все-таки опоздали.
Спустившись по лестнице на один этаж, Шрамник перегнулся через перила и посмотрел вниз. Там колыхалось море людских тел, и многие из тех, кто был одет в форму башенного гарнизона, уже пали. Еще чуть-чуть и…
— Назад! — яростно прошептал Тогин. — Скорее назад!
Прорваться уже не получится. Но если затаиться… В конце концов, хумины вряд ли будут устраивать в Юго-Восточной свой лагерь, у них, как я понимаю, другие задачи.
Он буквально поволок мальчишку за собой, схватив его за руку, в другой сжимая нож. Потом догадался и отправил клинок в ножны на поясе — бежать стало удобнее, можно было придерживаться второй рукой за стенку.
— А-А-А-А!!! — донеслось снизу.
Похоже, дела у защитников башни обстояли не ахти как. Скорее всего, именно сейчас хумины пошли на прорыв, и им потребуется не так уж много времени, чтобы смять строй ашэд-гунцев — совсем немного.
— А-А-А-А!!! — повторило сразу несколько десятков людских голосов. И снова: — А-А-А-А!!!
Потом Тогин старался не прислушиваться.
Он мысленно подыскивал уголок, где мог бы укрыться вместе с мальчиком и где бы их не нашли. Ну, скажем так, где шансы отыскать их были бы наименьшими.
При этом «счастливчик» понимал, что им ведь нужно будет питаться. Он-то, может, как-нибудь и перетерпел бы, но вот неудачливый оруженосец — вряд ли долго продержится без еды. Следовательно, лучше всего подходит какой-нибудь склад, кладовая или нечто подобное. В крайнем случае, укрытие должно будет находиться рядом с кладовой. Рыскать по оккупированной башне в поисках съестного Тогин не хотел.
Они поднялись на несколько этажей выше — туда, где, как помнил Шрамник, находился небольшой склад с маленькими хлебцами, которые обладали полезным свойством в течение долгого времени не черстветь и не портиться. Это был НЗ башенных поваров, и, в общем-то, знать о нем солдатам не полагалось, но кое-кто из гарнизонных не только знал о складе, а иногда и пользовался им. Однажды за этим занятием воришку застал Тогин, в результате чего «счастливчик» и познакомился с тайной хлебцев, а гарнизонный ловкач начал вести себя поосмотрительнее. Закладывать его Шрамник, разумеется, не стал.
На этаже кто-то был. Двое разговаривали, причем на повышенных тонах. Тогин замер, давая знак мальчику не шуметь, и стал вслушиваться. Дело в том, что голоса, доносившиеся из-за поворота, были ему знакомы.
Сог и Укрин.
— Я говорю тебе в сотый раз: его здесь нет! — громко шептал Костлявый. — Он либо уже смотался со всеми в Северо-Восточную, либо где-то подох. Люди сегодня мрут десятками, пуще мух, так что…
— Исключено! — сказал Укрин. — Он не мог уйти в Северо-Восточную, потому что его видели выше прорыва.
— Может быть, ему удалось…
— Исключено! — повторил Укрин, понемногу раздражаясь. — Он где-то здесь, живой или мертвый. И лучше, если бы живой… Ты, кажется, забыл, о чем мы уговаривались, а?
— Я-то не забыл, — проворчал Сог. — Я-то как раз все помню.
— Тогда изволь заткнуться и начать поиски. Пока нас самих не отрезало здесь окончательно. Как тебе такая перспективка, а?
— Но что мы скажем?..
— Скажем, что пришли его искать. И пускай думает что хочет. Идем!
Тяжелые удаляющиеся шаги.
Странно, что они не слышали, как мы поднимаемся. Но это не главное. Выбраться б отсюда.
Тогин не был уверен, что хочет, чтобы его отыскали Клинки. Хотя если б они собирались его убить, они не стали бы искать его. Значит, он требуется им живым, вон и Укрин говорил то же самое. Но — зачем?
— Пойдем-ка потихоньку, — прошептал он замершему за спиной оруженосцу. — Только не шуми.
Добравшись до кладовой с хлебцами, Тогин увидел, что двери открыты. Не исключено, что Братья появились именно оттуда. Но что же они, прятались и медали, пока башня падет?!
Он вошел и протиснулся между полками, от которых исходил слабый, но манящий аромат. Там, за поворотом, обнаружилась небольшая дверца, а за нею — винтовая лестница, круто уходящая вниз.
Тогин оглянулся. Маленький оруженосец успел отщипнуть полхлебца и теперь сосредоточенно жевал свою добычу.
— Живо вниз! — скомандовал Шрамник.
Не хватало еще, чтобы нас здесь застали Братья.
На узкой витой лестнице все пахло затхлостью глубоких подземелий, и Тогин удивился, что рядом хранили хлебцы. Было понятно, что лестницей давно не пользовались (если не считать того, что кто-то отсюда недавно поднялся в кладовую, скорее всего — Сог и Укрин). Куда же мы отсюда выберемся?
Выбрались они в некий коридорчик с нависшим над головами потолком и приоткрытой дверью. Из-за нее доносились звуки сражения.
Угораздило же!
Но отступать было поздно, поскольку по лестнице — Тогин слышал — уже спускались так и не нашедшие его Клинки.
Шрамник выглянул наружу: там кипело сражение, готовое в любой момент выплеснуться за пределы этой каменной кастрюли. В зале, куда выводил подземный коридор, связывавший между собой Юго-Восточную и Северо-Восточную, отряд ашэдгунцев пытался сдерживать напор завоевателей. Пока это удавалось, но даже с первого взгляда становилось понятно: долго так продолжаться не может.
Что же, демон сожри, они так яростно защищают?
Тогин не видел в зале ничего особенного, кроме… кроме выхода в подземный коридор.
Путь к отступлению! Они ждут, пока вернутся Сог с Укрином.
Шрамник повернулся к мальчику и прошептал:
— Быстрее, вон к тому проходу — видишь? Тот кивнул.
— Тогда — бегом марш!
Оруженосец припустил со всех ног, Тогин — вслед за ним. Кто-то из солдат крикнул пробегавшему «счастливчику»:
— А где начальники?
— Сейчас спустятся! — тоже крикнул Шрамник. Тем самым он признавался, что видел Сога и Укрина, но ему сейчас казалось более важным дать знать солдатам, что скоро можно будет отступить, нежели заботиться о собственных тайнах. Даст Ув-Дай-грэйс, и люди выживут, и тайны останутся тайнами.
Воин благодарно кивнул и рявкнул на своих:
— Приготовиться к отступлению! Приготовиться к отступлению! Держать строй! Держать строй!
Дальнейшего Тогин уже не видел. Через едва приоткрытые высокие створки ворот он вбежал вслед за оруженосцем в подземный коридор и помчался, откалывая от стен кусочки влажного эха. На всякий случай он снял со стены один из висевших здесь факелов, и, как оказалось, не зря. В том отрезке коридора, где вступавшие воины специально затушили пламя светильников, — факел и пригодился.
Первые промежуточные ворота выплыли из тьмы двумя гигантскими щитами, почти сомкнувшимися друг с другом. В щели появились человеческие фигурки, целящиеся в Тогина и оруженосца из арбалетов; позади стояли лучники. Здесь специально оставили две десятки, которым надлежало закрыть ворота при приближении хуминов.
Шрамника с мальчиком приняли за врагов (а даже если б и не приняли, все равно предосторожность не помешает). Отсюда и нацеленные арбалеты.
— А что там творится? — спросил у «счастливчика» мрачный десятник, когда взаимные объяснения были закончены. — Скоро ждать?..
— Скоро, — кивнул Тогин. Потом взглянул на запыхавшегося мальчишку и добавил: — Да вот вместе с вами и подождем.
Десятник кашлянул, тоже зыркнул на оруженосца, а потом кивнул:
— Валяйте. Только под ногами не путайтесь. В это время один из солдат, наблюдавших за коридором, предупредил:
— Бегут.
— Кто?
— Не знаю. Человек двадцать — двадцать пять.
— Арбалеты — товсь! — И — обращаясь к бегущим: — Стоять! Ближе не подходить! Пароль!
— Да поможет нам Ув-Дайгрэйс! — ответили из полутьмы перед воротами.
— Воистину, — облегченно вздохнул десятник. — Сог и Укрин с вами?
— С ними, с ними, — проворчал Костлявый — его голос Тогин сразу узнал. — Впускайте или как? Скоро, между прочим, сюда пожалуют эти дикари, так что…
— Входите, — велел десятник.
А Шрамник подумал, что очень бы неплохо у этих дикарей научиться делать такие штуковины, наподобие той, что сегодня разворотила стену Юго-Восточной, — но благоразумно промолчал.
Укрин заметил его сразу. Кивнул, почти радостно:
— Значит, и ты жив. — Потом перевел взгляд на оруженосца, уминающего остатки хлебца. — Ну что, закрывайте ворота, что ль…
Десятник стал отдавать команды, и створки медленно, но без ожидаемого скрежета, поползли одна к другой.
/смещение — резкий удар по глазам распаренным полотенцем/
Штурм Юго-Восточной закончился. Башня пала.
Брэд Охтанг сидел в своем шатре и выслушивал отчеты офицеров, но мысли его сейчас были далеко и от этого шатра, и от этих отчетов. Он приблизительно знал все то, что могли ему сказать, его занимало другое.
Юго-Восточная — это ведь только четверть задачи, стоящей перед ними. Да, из тылов постоянно прибывают новые подразделения, наскоро формируемые правительством. Да, использование желтых лепестков ша-тсу оказалось весьма и весьма результативным. Да, первая удача обязательно повлечет за собой следующие, и не далек тот день, когда падет и Юго-Западная, а затем…
Вот то-то и оно! «Затем»! А затем у Брэда просто-напросто закончатся люди. Юго-Восточная взята, но какой ценой! Непомерной, слишком дорогой, чересчур кровавой. Он не допустит повторения подобного. Ему еще воевать с северянами, с их проклятой державой, и башни — это не все, далеко не все.
Офицеры закончили отчитываться, и данн жестом дал им понять, что они вольны идти. Откланявшись, те покинули шатер.
Снаружи громыхнуло. Это катапульта обстреливала Юго-Западную. Еще днем Брэд приказал вывести на позиции свежие силы и не ослаблять напора. Он понимал, что этим мало чего добьется, но все же считал, что лучше такое действие, чем бездействие вообще. Пускай враг остается в постоянном напряжении, пускай его люди вздрагивают во сне от тяжелых ударов камней о стены башни, пускай…
Все это чепуха! Чепуха и пустяки, не способные решить проблему, — в этом данн мог признаться самому себе. Мы застреваем здесь, и все требования Берегущего…
В шатер вошел Собеседник. С неким внутренним злорадством Охтанг отметил, что жрец за последние дни здорово осунулся и похудел, въевшаяся пыль придавала коже землистый оттенок, более свойственный покойникам, нежели живым людям. Косица же растрепалась и тоже пропиталась грязью, напоминая теперь дохлую гадюку.
— Люди сегодня неплохо поработали, данн, — заявил Нол Угерол, изображая губами подобие улыбки.
Сейчас он скажет, что этого тем не менее мало.
— Но этого мало, к сожалению. И я отдаю себе отчет в том, что повторно воспользоваться тем же самым приемом мы не сможем — попросту не хватит людей.
— Это точно, — подтвердил Охтанг. — А время, как я понимаю, играет против нас?
— Да. И все-таки еще одну башню, уверен, мы возьмем завтра же. А может быть — сегодня ночью. Вот чертежи. — Он протянул Брэду несколько листов. — Пускай как можно скорее изготовят то, что здесь изображено. И… у тебя ведь есть еще желтые лепестки ша-тсу?
— Есть, — после непродолжительной паузы признался данн. — Но…
— Не беспокойся. Я же сказал, что понимаю: повторно воспользоваться тем же самым приемом мы не сможем. Как только будут готовы конструкции, пускай позовут меня — объясню, что с ними делать.
Жрец вышел. Брэд некоторое время разглядывал чертежи, которые принес Собеседник, а потом позвал раба и велел тому вызвать инженеров.
/смещение — раздуваемый в горне огонь/
Рана неожиданно открылась, и Тогин с досадой перебинтовывал ее. Куртка была безнадежно выпачкана в крови, а ведь она — демоны забери! — почти новая. Разумеется, испорченная куртка — не слишком высокая цена за собственную жизнь, но Шрамник тем не менее испытывал сильное раздражение. Мог ведь догадаться и снять.
В глубине души он понимал, что не мог. Впрочем, там, в той самой «глубине души», он понимал и кое-что другое: причиной раздражения была отнюдь не куртка. Совсем нет. Просто за последние несколько часов он наговорил и сделал много чего такого, о чем не мог думать, не испытывая едкой досады на самого себя.
Как только оказались в Северо-Восточной и сам Шэдцаль лично подошел к вернувшимся с вопросом: «Ну как, все ли в порядке?» — Тогина словно какой-то мелкий демон дернул за язык. «Нет, не в порядке, старэгх! Да и как что-либо может быть в порядке, когда отец мальчика сначала делает его своим оруженосцем, а потом — оставляет в осажденной башне, в то время как…» Тогда Шэддаль велел Тогину помолчать и зайти к нему через час. Мол, там и получит все объяснения на свои вопросы.
Получил, ей-же-ей, получил!..
Следующий час Тогин честно проспал, забравшись в глухой угол, где никому не мешал он и никто не мешал ему. Солдатский организм, привыкший с точностью песочных часов отсчитывать минуты, заставил Шрамника проснуться ровно в срок, и «счастливчик» (если задуматься, теперь — после падения Юго-Восточной — дважды «счастливчик») отправился за объяснениями к Шэддалю. У того, как оказалось, все это время длилось совещание, на котором, среди прочих, присутствовали и Сог с Укрином. Пока Тогин стоял у дверей приемных покоев, он несколько раз слышал знакомые голоса, хотя слов так и не разобрал.
Наконец совещание закончилось и офицеры стали расходиться. Укрин негромко переговаривался с неизвестным «счастливчику» типом, но, заметив Тогина, Клинок оставил собеседника.
— Явись ко мне, как только освободишься, — велел Брат. — Ты ведь у нас теперь десятник без десятки, так?
Шрамник кивнул, поскольку Укрин и сам отлично знал ответ.
— Хорошо. Что-нибудь придумаем.
Вольный Клинок догнал неизвестного типа и продолжал о чем-то говорить.
Тогин же вошел в кабинет к Шэддалю.
Старэгх сидел за массивным каменным столом, уставившись в точку чуть ниже уровня глаз — уставившись так, словно там, в этом невидимом остальным людям центре, скрывается ответ на все вопросы, которые его мучают. Тогин догадывался, что в эти дни Шэддалю приходится очень тяжело — тяжелее, наверное, чем многим из них, потому что на плечах у бывшего сотника, а ныне — старэгха слишком много всего: чужие смерти, чужая боль, чужое поражение. Вернее, даже не так: свои смерти, своя боль, свое поражение. Тогину стало неловко оттого, что он отвлекает этого человека от более важных дел.
Но Шэддаль уже поднял взгляд на вошедшего и указал на стул у стены:
— Садись, десятник.
Тогин опустился на мягкое сиденье, не решаясь откинуться на обитую дорогой материей спинку, чтобы не запачкать ее. Он неловко пошевелился, выпрямляясь, и это было тотчас замечено старэгхом.
— Обернись, — велел он. — Ну же, обернись. Тогин послушно посмотрел через плечо.
— Видишь, материя уже выпачкана. Так что садись так, как тебе удобно, и не смущайся, десятник. В крайнем случае поменяют обивку. После войны, разумеется. Садись как удобно. — Он помолчал и проговорил приглушенно, скорее для себя, нежели для Шрамника: — Ложь, что нет незаменимых людей! Каждый — незаменим. А вот мебели в этом мире всегда будет предостаточно, пока остаются люди. — Старэгх сцепил пальцы в замок и поднял тяжелый, глубокий взгляд на «счастливчика»: — Я благодарю тебя, десятник. За то, что спас мальчика. Если бы Хранитель Хиффлос знал это, думаю, ему было бы легче умирать. Впрочем, я почему-то уверен, что Ув-Дай-грэйс передаст эту радостную весть господину Хранителю. Тогин поднялся:
— Простите, старэгх, я не знал…
— Разумеется, десятник, не знал. Теперь — знаешь. Где сейчас мальчик?
— Спит, наверное. Когда мы пришли, Укрин отправил его на кухню и велел, чтобы его накормили.
— Понятно. Насколько я знаю, весь твой десяток остался в Юго-Восточной?
Тогин склонил голову:
— Да, старэгх. И то, что я здесь…
— … совершенно ни о чем не говорит! — прервал его Шэд-даль. — Будь мудрее, десятник. Это война. То, что ты выжил, не лишает тебя твоей чести, отнюдь. А в том, что ты спас наследника Хранителя, я вижу знак небес. (Пускай даже небеса последнее время редко посылают нам знаки.) Я поручаю тебе заботу о мальчике. Отыщи его и сделай так, чтобы он выжил в круговерти тех событий, которые очень скоро навалятся на нас… Род Хранителей не должен прерваться. Кое-кто твердит, что это просто предубеждения, но я предпочитаю думать по-другому. И потом, зачем рисковать — верно?
— Верно, старэгх.
— Тогда изволь приступить к своим обязанностям, десятник.
— Слушаюсь.
— Ступай.
Вот так вот. А ты уж начал обвинять Хранителя Хиффлоса… Боги, но что мне теперь делать с мальчишкой?!
Тогин по-прежнему считал, что мало подходит на роль наставника. Но оспаривать приказ самого старэгха не собирался. Вот и угодил между двух огней… между трех — остаются еще Укрин с Согом.
Уверенный, что в ближайшее время наследнику Хранителя ничего не угрожает, Шрамник решил навестить Укрина. С подобными неприятными делами он предпочитал не затягивать, развязывая их как можно скорее.
Брата он нашел в кабинете, задумчиво вертящего в руках письменную палочку.
— Значит, так, — начал тот, как только увидел перед собой Тогина. — Поскольку твоя десятка пропала, я выделю тебе новую. Но…
— Но.
— Что? — сбившись, моргнул Укрин.
— Старэгх уже назначил меня. Так что извини.
— Кем?
— Наставником сына почившего Хиффлоса.
— А-а… — Вольный Клинок на мгновение задумался, потом кивнул: — Да, хорошо. В таком случае — удачи, господин наставник.
Поколебавшись, Тогин все же изобразил некое подобие поклона, после чего покинул Брата.
Боги, что же творится с нами?! Клинки играют в странные игры — используя друг друга, становятся сторонниками либо противниками государственной власти! А ведь до этого времени мы никогда не вмешивались в державные дела. Тем более если вставал выбор между Братством и официальными властями. Что же с нами творится?!
Закончив перебинтовывать рану, Шрамник отправился на поиски своего нынешнего подопечного.
Сын Хранителя Юго-Восточной мирно спал на узкой лежанке в кухонной раздевалке. Кто-то заботливо укрыл его теплым одеялом, сложенным вдвое, но во сне мальчику стало жарко и он сбросил его с себя.
Тогин мрачно посмотрел на раскрасневшееся худое лицо, на драную одежду.
Они с Тэссой еще в самом начале решили, что обойдутся без детей. «Может быть, когда-нибудь позже, но не сейчас». Тогин всегда испытывал смешанные чувства при общении с этими созданиями, словно они — некая третья категория людей, не мужчины и не женщины. Слишком искренние, слишком злобные, слишком непосредственные. Разумеется, у богатых все совсем по-другому: няньки и воспитатели делают детей правильными, и родителям не приходится страдать от еженощных воплей младенца или беспокоиться о том, где пропадает мальчишка, когда на дворе уже глубокая ночь. Но это — у богатых, а Тогин чаще сталкивался с другими — с босоногими замурзанными демонятами, шныряющими по рынку; с тощими девочками, торговавшими собой в узких переулках и готовыми в случае необходимости выцарапать «гнилому клиенту» глаза. И он не желал множить ни тех ни других. Может быть, когда-нибудь позже, но не сейчас.
И вот — его назначили наставником. Боги порой выказывают удивительно тонкое чувство юмора.
Мальчик словно ощутил на себе тяжелый взгляд Шрамника. Он вздрогнул и раскрыл глаза.
— А, это ты… — сонно протянул «подопечный». — А мне приснился такой дурацкий сон… — Взгляд мальчика заметался: тот наконец понял, где находится. — Как?.. Почему?..
Он замолчал, кусая кулак и морщась, чтобы не заплакать. Удивительно: его одногодки наверняка бы разревелись. Наверное, сказывается воспитание отца.
— Мы можем уйти отсюда? — сдавленным голосом спросил мальчик. — Куда-нибудь, лишь бы не здесь… Тогин так ничего и не понял, но кивнул:
— Пойдем.
Они вышли из кухни и остановились в коридоре. Только сейчас Шрамник понял, что ему некуда идти, ведь его еще не определили ни в одну из казарм. Ну а мальчику — тем более некуда податься.
Тогин посмотрел на своего маленького спутника. Тот лишь сейчас дал волю слезам — видимо, не мог больше сдерживаться.
— Поплачь, — сказал Клинок. — Иногда помогает. Лучше не сдерживаться.
«Подопечный», рыдая, отмахнулся:
— Не понимаешь! Там — кашевары. Не мог же я при них… Шрамник промолчал.
— О! — воскликнули у него за спиной. — Ну-ка, посмотрим, что тут у нас.
— Господин Дулгин! Вы знаете? про папу?..
Лысый щурящийся мужчина кивнул:
— Слышал, Гайхилл. Мне искренне жаль, что он погиб. Но, может быть, тебя немного утешит то, что он храбро сражался. Твой отец многим дал возможность спастись.
Эх, господин Дулгин, все всегда твердят одно и то же: он храбро сражался. Но я по своему опыту знаю — это совсем не утешает тех, кому говорят подобные слова.
— Спасибо, — сказал Гайхилл. — А что мне делать теперь?
Мужчина сморгнул:
— Пойдем, я устрою тебя в лазарете. Там, правда, тесновато… Но много раненых, и поневоле приходится терпеть.
— Простите, господин Дулгин, но старэгх велел мне заботиться об этом мальчике, — вмешался Шрамник.
— Н-да? Ну что же, тогда мое приглашение распространяется и на вас, господин…
— Тогин.
— Очень приятно. Пойдемте — если, разумеется, у вас не было на этот счет никаких других мыслей. Клинок покачал головой:
— Не было. Моя казарма сейчас находится южнее, и там вряд ли можно разместиться с удобствами.
— Н-да, — протянул лекарь. — Тогда — идемте. По дороге он рассказывал:
— Очень много раненых. Не справляемся, просто не справляемся. Местные лазареты не приспособлены для таких количеств. Н-да.
Они спустились на несколько этажей ниже и очутились в череде комнат, пропахших болезнями. На лежанках и даже на полу — лежали раненые. При виде их Тогин искренне удивился: и это называется «много»? Здесь ведь в основном попавшие сюда еще до штурма Юго-Восточной — отосланные из-за того, что тамошние лазареты были переполнены. Ну и плюс те, кто добрался сегодня сюда будучи раненным. И все равно — особенно тяжелых случаев нет. Что же будет через несколько дней, когда зумины примутся за Северо-Восточную?
В это время в лазареты вошел низенький взволнованный человечек. Не обращаясь ни к кому конкретно, он воскликнул:
— Представьте, господа, они начали копошиться у Юго-Западной. Похоже, эти дикари настолько поверили в свои силы, что решили сегодня же взять вторую башню.
Это у них вполне может получиться, — подумал Тогин.
— Ну так что же, господин Дулгин, вы, кажется, собирались показать нам места для прооперированных?..
/смещение — взвившееся в воздух золотое знамя/
— Кто-нибудь способен объяснить мне, что же там происходит? — раздраженно пробормотал Талигхилл, наблюдая затем, как суетятся рядом с Юго-Западной маленькие фигурки.
Окружающие благоразумно промолчали.
…До сегодняшнего дня все походило на махтас и потому было знакомо ему. Сегодняшний день взломал ограждения привычности. Хумины просто не могли швырнуть в стену это — то, что взорвалось там, разломав кладку, — они не могли так яростно и самозабвенно атаковать, они не могли… Но они смогли. Теперь они, похоже, собирались приняться за Юго-Западную.
— Не уверен, но мне кажется, что у нас дела неважные, — заметил Тиелиг. — Нашим врагам очень успешно дается эта кампания.
— Одна башня — еще не показатель, — произнес кто-то из офицеров.
— Вы считаете? А ведь до сих пор ни одна из башен не бывала захвачена врагами.
— Это все, несомненно, очень интересно. — Господин Лумвэй потер переносицу и сощурился, вглядываясь в копошение внизу. — Но скажите, откуда у них такие катапульты и такие снаряды? Наши многочисленные шпионы, насколько мне известно, никогда не докладывали ни о чем подобном.
— Верно, — подозрительно легко согласился Тиелиг. — Однако учтите, что не так давно наши «многочисленные шпионы» были вырезаны — спаслись лишь немногие.
— Но подобные изобретения невозможно скрывать так долго. Рано или поздно они обязательно станут известны всем. — вступила в разговор Тэсса.
— Простите, госпожа, но как долго? — Верховный выдержал паузу, чтобы дошло до всех. — В этом-то вся суть.
— Вы считаете, они додумались до всего этого вчера или позавчера? — Голос Талигхилла был угрожающе спокоен. — Гениальное прозрение, да?
— Скорее Божественное откровение, Пресветлый, — вполне серьезно заявил жрец Ув-Дайгрэйса. — Не больше и не меньше.
— Верится с трудом.
— Тем не менее… Наш Хранитель наблюдателен, и он верно отметил, что у хуминов появился новый Бог. Пресветлый покачал головой:
— Все в мире жрецы норовят объяснить с божественных позиций. Весьма удобный способ.
— Здесь я с вами полностью согласен, Пресветлый — В голосе Тиелига прозвучала едва скрытая ирония. — К тому же порой — единственно верный способ. Вот как сейчас, например.
— Вам известно нечто конкретное? — заинтересованно спросил правитель.
— Нет, ничего конкретного — в том значении, которое вы вкладываете в эти слова, Пресветлый. Но мне — достаточно.
— Не поделитесь?
— Простите — нет.
— Смотрите! — воскликнула Тэсса. — Они что-то волокут со стороны старого лагеря. Какие-то рамы!
Тиелиг подобрался и напрягся, как леопард в засаде, заметивший приближающихся павианов. Некоторое время он молча глядел на хуминов и их приготовления, потом резко вскинулся и повернулся к Хранителю:
— Немедленно закрыть ворота подземного коридора! И никого из Юго-Западной сюда не впускать!
Господин Лумвэй непонимающе уставился на жреца'
— Что вы сказали?
— Вы слышали, что я сказал, — жестко произнес Тиелиг. — Сделайте это как можно скорее, потому что иначе все мы сегодня же вынуждены будем пролить кровь. Поторопитесь!
Хранитель недоверчиво посмотрел на Талигхилла:
— Что прикажете, Пресветлый?
Правитель задумался на несколько секунд, потом кивнул'
— Выполняйте. В крайнем случае, они смогут запереть промежуточные ворота — и тем самым спасутся. Если, разумеется, Юго-Западная падет
— Сегодня же, — мрачно заверил его Тиелиг. — Сегодня же. Возможно, даже до заката.
/смещение — кровавый взгляд свирепого солнца/
— До темноты никак не успеем, — сообщил Енг Цулан. — Что прикажешь: ждать до завтра или все же начинать?
— Начинать, — велел данн. — Немедленно.
Вслед за своим офицером он покинул шатер, чтобы лично посмотреть на происходящее
Ну что же, следовало признать: рамы изготовили на удивление быстро. Теперь туда, на растянутые сеткой веревки, покрытые сверху холстинами, укладывали смесь из сухих листьев ша-тсу и некоторых других растений. Ша-тсу было мало, сюда ушел весь остаток. Но должно сработать.
Охтанг вопросительно посмотрел на небо: то ли ждал от Берегущего подтверждения, что идея Собеседника принесет успех, то ли просто проверял, не собирается ли дождь. Дождь оставался единственной помехой, которую невозможно предотвратить.
Туч не было. Правда, край неба уже стал сереть — словно обугливающийся листок, в центр которого упала шальная искра; темнело, расплываясь к верхушкам скал ущелья и к Коронованному. Небесный купол оставался безоблачным. Данн предпочитал расценивать это как хороший знак.
Рядом, чуть в стороне от рам, стояли одетые в легкие кожаные доспехи воины. У каждого было по большому, но облегченному щиту, которыми им предстояло закрываться от стрел противника. Кстати, Охтанг не сомневался, что после случившегося с Юго-Восточной в Юго-Западной станут применять не только обычные стрелы и болты — скорее всего, польется масло. Ему казалось, он даже чувствует в воздухе характерный раскаленный запах (хотя, разумеется, запах не бывает раскаленным, а масло, даже нагревай его сейчас в башне, вряд ли пахло бы здесь, внизу).
Раскладывать листья закончили с наступлением сумерек. Для этого пришлось освещать территорию факелами. По приказу Брэда их установили в подставках-треногах на большом расстоянии от рам. Меньше всего он хотел бы, чтобы какая-нибудь искра раньше времени угодила на ша-тсу.
Наконец данну доложили, что все готово и можно начинать. Он подтвердил: можно, — и люди зашевелились, разбиваясь на группки и подходя к рамам.
В это время на его плечо опустилась чья-то рука — необычайно тяжелая, словно вырезанная из камня.
— Данн, появился твой человек.
— Что? — Он повернулся и, не скрывая раздражения, посмотрел на Собеседника. — Какой мой человек?
— Думаю, будет лучше, если ты взглянешь на него сам. Он утверждает, что знает нечто очень важное.
