5

Каспар и его сын — двадцатилетний Хуберт шли к южным воротам города, за которыми у семейства Фрая было собственное «королевство»: две красильные фабрики, одна прядильная, два чесальных сарая и большая мастерская швейных работниц. Помимо этого был еще трактир, где работников Фрая, если те не пьянствовали, рассчитывали со скидкой.

— Чего он говорил, батя? — спросил Хуберт, ставший к двадцати годам и выше, и шире отца в плечах. Сказалось и увлечение кузнечным делом, Хуберт выучился ковать не только подковы, но даже железные ворота, кузнецы становились в очередь, чтобы позвать его в помощники.

— Может, тебе кузню поставить, если уж ты к этому делу так прикипел? — спросил его как-то отец.

— Нет, батя, железо меня, конечно, манит, но всю жизнь молотом махать не хочется.

— А чего же тебе хочется делать всю жизнь? — спросил Каспар.

— Не знаю, хочу научиться дома строить, чтобы такие, как ратуша.

— Ты, видать, и сам еще не решил, что тебе ближе?

— Выходит так, — соглашался Хуберт.

Зато у Евы, младшего ребенка в семье Фраев, похоже, все уже было решено. Она могла часами не выходить из тренировочного зала, без устали размахивая учебным мечом. Были и синяки, и ссадины, но Ева ни на что не жаловалась и ступень за ступенью проходила обучение с жестокими рычажными машинами, отвечавшими на каждый удар.

— Пап, научи меня на кулаках драться, — попросила Ева, когда ей минуло тринадцать.

— Да ты и так уже с мечом только что спать не ложишься! — развел тогда руками растерявшийся отец.

— С мечом это одно, а если у меня его выбьют, как тогда обороняться?

— Да где же тебе мечом-то придется махать, доченька?

— Мало ли что в жизни испытать придется! Покажи, пап.

— Что показать?

— То, что ты Хуберту показывал — как колено выбивать! — с готовностью сообщила Ева. Ее глаза горели от восторга. Тут уже не выдержала Генриетта и закричала с кухни:

— Да что же это за наказание такое? Где это видано, чтобы девица почти на выданье спрашивала отца, как людей калечить?

— А что мне делать, мама, вышивать? — с вызовом спросила Ева, заглядывая на кухню.

— Стряпать бы училась!

— Я уже научилась, сама знаешь.

— Наволочки вышивать для приданого нужно!

— У папы в цехе сорок белошвеек, зачем же мне еще сидеть за полотном?

— А почему ты, как гвардеец, все время в штанах ходишь? — не сдавалась Генриетта, яростно взбивая тесто для пирожков.

— Я не всегда… — Ева поскребла ногтем потертые кожаные штаны. — Я только когда в зале играю, а в остальное время — в сарафане.

Генриетта пыталась напомнить про учебу, но и там была бита, Еве давно наскучило в школе для девочек, и она вытребовала себе привилегию учить цифирь, теоремы и языки — арамейский и ральтийский. И во всех этих предметах она, как и ее брат, преуспевала.

Пришлось Каспару обучать девочку драке, и эти знания она также впитывала с непосредственной детской жадностью. Падала на спину, извивалась ужом, уходя из захвата, училась бить носком сапога и сшибать противника «бараном» — резким ударом головы.

Теперь уже и это было в прошлом, Ева подросла, стала оформляться как миловидная девушка, однако ее увлечение ратными предметами так и не прошло.

На прошлой неделе к ним заходил сын мельника Бурна, что имел водяную мельницу у южных ворот. Родители заранее договорились, чтобы познакомить молодых, сыну мельника было уже семнадцать, а Еве почти пятнадцать, и при состоятельных родителях можно было и жениться.

Когда сын мельника ушел, забрав какую-то пустяшную котомку, что послужила поводом для визита, Генриетта осторожно спросила дочь:

— Ну как тебе парень, дочка?

— Ничего, кудрявый и глаза ласковые, — призналась та и заулыбалась, впервые явив румянец смутившейся девицы.

Каспар и Генриетта обменялись тайными, полными надежд взглядами — неужто дочка исправляется?

Наконец третьего дня молодой Бурн снова пришел, чтобы вместе с Евой пойти посмотреть на вставший на южной дороге балаган. На парне были новые башмаки с ремешками и подковками, такие в городе носили только люди состоятельные. Его куртка имела стеганую подкладку на шелку, а лацканы были украшены расшитыми серебром узорами. Наряд венчала войлочная шляпа с кожаной оплеткой полей, осаженная не на горшке, как делали простолюдины, а на специальной колодке в шляпной мастерской.

Чтобы не ударить лицом в грязь, Фраи разодели дочь под стать кавалеру. Еве это не слишком нравилось, она предпочитала одежду попроще, но в этот раз ей пришлось уступить матери, нарядившись в три исподние и одну верхнюю юбку, вышитый бисером темно-синий апорник с широкими рукавами на серебряных застежках и шелковую блузку с двойной подстежкой, чтобы прилично было.

Под конец сборов Ева уже жалела, что решилась на парадный выход, и со страдальческим лицом терпела укладку косы под жесткую женскую шляпу, крепившуюся к косе колючими шпильками.

Брать навязанный ей новенький туесок она отказалась, заявив, что он слишком мал.

— Да куда же тебе больше, чего в него класть? Ведь это только для порядка, нельзя девушки в шляпе и без туеска, некрасиво это, — разъясняла мать, но Ева стояла на своем и вышла к молодому мельнику с туеском матери, он был вдвое больше нового.

Пауль был в восторге от вида Евы и теперь совершенно точно утвердился в мысли, что она красавица. Сняв шляпу и помахав приветственно родителям Евы, он чинно подставил свой локоть, и пара пошла вдоль улицы.

— Не бойся, тебя со мной никто не тронет, — сказал Пауль.

— А кого бояться то? — улыбнулась Ева.

— Воров, вот кого. Их у балагана, как мух в свинарнике, того и гляди обчистят. — Во, смотри чего припас…

И он достал из кармана фунтовую гирю с привязанным к ней куском бечевки.

— Как врежу, небось не понравится.

— Это разве кистень? — усмехнулась Ева. — Вот оружие — получше твоего.

С этими словами они открыла материн туесок и достала из него тяжелую боевую перчатку из кольчужных колец.

— Это чего? — удивился Пауль.

— Перчатка.

Ева надела перчатку на руку.

— И чего с ней делают?

— Можно в морду заехать, а можно нож выхватить — прямо за жало и ничуть не порежешься.

— Ух ты! Это тебе отец дал?

— Да. У него всяких военных снастей видимо-невидимо.

— Против вора это не годится, — покачал головой Пауль, ему не хотелось в делах обороны выглядеть хуже девчонки.

— Почему?

— Он выхватит кошелек и бежать.

— А я его собью вдогонку.

— Как это?

— Смотри!

Ева размахнулась и швырнула перчатку с руки в ворота ближайшего дома. Перчатка тяжело ухнула в дубовые доски, во дворе залаяла собака. Ева быстро подобрала ее, и они с Паулем, взявшись за руки, побежали к Рыночной площади, хохоча и радуясь возможности напроказничать.

Когда они были уже возле южных ворот, Ева указала на проезжавшего мимо всадника и спросила:

— А вот как ты думаешь, можно сшибить рыцаря в латах, если у тебя только оглобля имеется?

Пауль удивился такому вопросу и пожал плечами, он косился на других парней, которые тоже шли к балагану и с интересом посматривали в сторону Евы.

— Можно ткнуть его в железку, он и свалится, — предположил мельник.

— Нет, — покачала головой Ева. — Он оглоблю отобьет, а потом тебя — р-раз, надвое!

— Как это, надвое?

— Мечом. Четыре фута каленой стали, от него и на земле не спрячешься.

— А как же тогда? — опешил Пауль, представив себе эту страшную картину.

— Надо лошадь под «бабки» ударить, ноги осушишь, она и споткнется. Вот тогда и не зевай, — Ева вздохнула, — добивай вовремя.

— Кого?

— Рыцаря, кого же еще? Пока он оглушенный, двигаться будет, как пьяный.

Пауль был очень удивлен такими разговорами Евы, а она не сходила с этой темы все то время, пока они смотрели представление в балагане. Вернувшись домой, он все рассказал родителям, а уж потом мельничиха прибежала к Фраям, чтобы предупредить, что с их дочкой что-то неладно.

После разговора с ней Генриетта расстроилась и долго сидела за столом молча, потом тяжело вздохнула и сказала:

— Не знаю, Каспар, куда мы ее такую замуж пристроим. Только что за вора дорожного, другого она сразу изведет.