Глава 7
Утром Лукичу позвонил Касеев.
— Привет, — сказал Лукич вполголоса и оглянулся на кухню — Алена готовила завтрак.
— Мне сейчас перезвонила Быстрова. — Голос журналиста был глух и бесцветен, словно надоело все Касееву безмерно. — Через сорок минут мы с ней встречаемся на выезде из города. Все остается в силе, с ней едут менты и кто-то из прокуратуры…
— Понятно…
— Мы у вас будем часа через два…
— Через три, не раньше, — у нас снега навалило. — Лукич попытался глянуть в окно, но оно за ночь замерзло. — И мороз.
— Значит, через три… — сказал Касеев. — Вы решили?..
— Интересуешься, будет кино про войну или нет? — усмехнулся невесело Лукич. — Не будет.
— Если надумали исчезнуть, придется выбросить свой телефон. Его местоположение можно…
— Даже в выключенном состоянии, — оборвал журналиста Лукич. — Не учи отца это самое… За предупреждение — спасибо. Нас же, кстати, могли записать. У тебя проблемы могут…
— Какая разница? — ответил Касеев, и снова в его голосе почудилась Лукичу усталость и даже безысходность.
Будто это не участкового будут арестовывать по требованию взбалмошной дуры, а его, известного журналиста.
— Ну, удачи, — сказал Касеев.
— Увидимся, — сказал Лукич и положил телефон на тумбочку возле кровати.
Думал он этой ночью и о бегстве куда подальше, даже успел наметить маршрут, но потом плюнул на все это — куда спрячешься? Уйти в леса?
Деньги на карточке — считай, нету их. Первое, что сделают, став на след, отрубят именно карточку. Счет у них с Аленой общий, так что еще и ее оставить без денег…
Без связи в лес бежать, без телефона? Потом огородами пробираться к дому и спрашивать, нет ли в деревне немцев?
Опять же — чушь. А с телефоном его вычислят сразу.
Ребята в областном управлении рассказывали, что мобильник, сука, не только место укажет. Через него еще можно и сигнал обратный послать — шумовой или световой, а то и просто шандарахнет электричеством…
Об этом сильно не распространяются, предупреждают, правда, что отпечаток пальца при покупке аппарата снимается, но это вроде как для безопасности.
Для безопасности, про себя повторил Лукич.
Значит, часа три у него есть, чтобы дела закончить, с женой попрощаться…
— Завтракать иди, — позвала Алена. — Поешь домашнего напоследок. Там небось…
Лукич встал со стула, пригладил зачем-то короткий ежик волос и вышел на кухню.
Глаза у жены покраснели — наверное, плакала. Она никогда не плачет при муже. Лукичу поначалу вообще казалось, что его жена никогда не плачет…
В окно постучали.
— Сиди! — приказала Алена. — Даже сейчас не дадут спокойно поесть…
Она вышла в сени, Лукич слышал, как лязгнул засов, чего нужно, спросила Алена, что-то зачастил в ответ женский голос, со всхлипами и причитаниями…
Но что именно говорила пришлая баба, Лукич не разобрал.
— Не может он… — сказала Алена. — Ищите сами, а потом, если что, звони в район.
— Да как же это — не может?! — закричала баба, и Лукич признал по скандальным интонациям Дарью Соколову, вдовую вот уже восемь годов.
В одиночку тянула Дарья семнадцатилетнего оболтуса Васечку, который на шее у матери сидел с огромным удовольствием.
— Васечка не пришел! — Соколова перешла на визг, а визг ее, как знали все, слышен за полтора километра в безветренную погоду. — Ночевать не пришел… Думала — замерз где, бедненький, глаза б мои его не видели…
Лукич вышел на крыльцо, отодвинув осторожно в сторону жену.
— Здравствуй, Дарья, — сказал Лукич.
— А, вышел! — закричала Соколова. — Не спрятался за бабу свою…
— Рот свой поганый закрой. — Алена вроде как случайно взялась за черенок от лопаты, стоявший на крыльце.
И Лукич, вроде как случайно, на тот же черенок руку положил.
— Зайди, Алена, в дом.
Алена зашла.
— Моду взяла! — победно фыркнула вдогонку Соколова. — Я право имею! Ты у нас участковый, вот и должен днем и ночью порядок блюсти и нас охранять…
Лукич от греха подальше поставил черенок в сени и прикрыл дверь.
— Чего ты с утра пораньше завелась? Люди вон спят. Еще и солнце не встало…
— Ты мне скажи, когда этих крашеных уродов из деревни уберешь? — спросила, чуть умерив голос, Соколова. — Я уже дней десять смотрю, как они с нашими малолетками разговаривают, к себе манят… Агитируют, мать их так!
Лукич достал из кармана портсигар, зажигалку. Прикурил.
Вдову нельзя остановить, ее нужно просто переждать, а потом попытаться восстановить разрушенное, как после стихийного бедствия.
— Я своему говорила… Васечка, говорила, не ходи ты, сукин сын, к коровнику, умоляла — а он что?..
— Что? — спросил Лукич.
Напрасно он вышел на мороз, не одевшись толком. Тапочки, носки, спортивный костюм — тридцатиградусный мороз такую одежу не уважает. Вот и Лукича он с ходу обнял, панибратски, и вроде как шутейно провел холодной рукой по спине.
— А он мне прямо в лицо — заткнись, говорит, мать, не понимаешь ты ни хрена в этом, космосе…
Я его, конечно, за патлы-то оттаскала, но ведь он снова: чуть я из дому — шасть к коровнику… А вчера — так и вообще ночевать не пришел…
— Пропал?
— Как есть пропал. В десять — нету, в одиннадцать — нету, в двенадцать — нету, в час — нету… — зачастила Соколова.
— Так и не пришел? — спросил Лукич, пытаясь хоть как-то направлять причитания в нужное русло. — Совсем?
— Как это не пришел? — возмутилась Соколова. — Явился часов в полшестого. Я слышу — он шасть в дом. Я затихла, вроде как сплю, а он разделся и спать лег. Уснул. Тут я одежду его проверила на вешалке, потом ту, что он на стуле оставил возле кровати. А потом Бог надоумил меня в его заначку глянуть, где он фотографии эти голые держит. И вот чего я нашла, смотри…
Дарья протянула Лукичу на ладони что-то зеленое. Лукич спустился по ступенькам, присмотрелся.
На мятом листке бумаги лежала щепотка зеленой пыли.
— И что это? — спросил Лукич, чувствуя, что начинает дрожать на ледяном ветру.
Странно, но легкая на вид пыль на ветер внимания не обращала — лежала себе на бумаге зеленой кучкой, даже след чьего-то пальца на ней сохранился.
— А то и сам не знаешь? — хриплым шепотом осведомилась Соколова. — Это моему Васеньке те дали, из коровника. Я поначалу думала — краска какая, а потом понюхала… только чуть, самую малость… Как на ногах устояла, не понимаю. Вот только в сарае стою, как вдруг — пожалте — на верхушке горы, красной такой, высокой… небо вокруг почти зеленое, а внизу — то ли город какой, то ли посуда стоит хрустальная: графины, стаканы — только громадные такие… А мне хорошо так… не сказать, как хорошо…
Соколова вдруг замолчала, глядя на свою ладонь. Осторожно дотронулась указательным пальцем правой руки до пыли, подняла палец к глазам, словно рассматривая зеленые пылинки, прилипшие к коже.
— Стоять! — приказал Лукич.
Шагнул вперед и успел перехватить руку Дарьи возле самого ее лица, отобрал бумажку с порошком.
— Ты чего? — неожиданно тихо спросила Дарья, прошептала даже как-то жалобно. — Отдай…
Будь ты неладна, Дарья Соколова, вместе со своим сыном Васечкой, подумал Лукич. Это ж что за хрень такую вы принесли в дом? С первого раза тыркнуло, с крупинки…
Кто ж такое выдумал? Неужто — космополеты? Вот ведь придурки! Их же мужики за такую дрянь не то что выгонят — в клочья порвут.
— Отдай, — снова попросила Соколова. — Отдай, миленький! Я прошу тебя — отдай, не греши… Я ж не все прошу — пылинку махонькую… Я только понюхаю… Только-только…
Лукич тщательно завернул бумажку, стараясь не прикоснуться, прикинул, что обертка тут нужна посерьезнее, оглянулся, где тут может лежать кулек старый, полиэтиленовый…
И прозевал, как Соколова кинулась в драку.
Левую щеку обожгло словно огнем, ногти разодрали кожу от виска к губам.
Лукич отшатнулся, выронил бумажку с порошком, но руку Дарьину перехватил. И вторую — тоже.
Дарья не кричала. Она шипела, выплевывая слова, дергалась, пытаясь освободить руки, чтобы дотянуться до ненавистного лица, располосовать его, порвать в клочья…
— Отдай, не твое… моего сынка это — мое, значит… не имеешь права… я только понюхаю, самую малость… все забрать решил… сволочь… ну миленький, ну Тема, ну помнишь — ты же с мужем моим дружил… вы когда с ним за бутылочкой садились, я же не мешала… не отбирала… я ж тебя загрызу… загрызу, тварь… отда-ай!
Соколова завыла, изо рта пошла пена, лицо потемнело, словно под кожей запеклась кровь.
Из дому выбежала Алена, сунулась было помогать, но Дарья вдруг замерла, глаза закатились, тело ослабло и опустилось на колени. Лукич продолжал сжимать руки, чтобы не дать Дарье упасть.
На соседнем дворе залаяла переполошившаяся собака, послышались голоса — люди бежали на крик.
— Вытри мне чем-нибудь лицо, — попросил Лукич жену. — Снег приложи — печет очень…
— Ничего не печет, — сказал Пфайфер.
— Как же не печет, если печет, — тоном обиженного ребенка произнес Касеев, рассматривая ссадины от наручников на своих запястьях. — От йода всегда печет… Вы вон как намазали…
— Как намазал, так и намазал. По методу доктора Пилюлькина. Снаружи йод, вовнутрь — касторку. У вас, уважаемый господин Касеев, внутри ничего не болит? Я бы вам с удовольствием еще бы и касторки налил. Литра четыре. Взрослый человек, между прочим.
— Казалось бы, — сказал мрачно Касеев.
Ему не нравился тон Генриха Францевича.
Тот явно старался делать вид, что ничего прошлой ночью не произошло, что не тащил на себе Пфайфер Касеева под недоуменными взглядами мужиков в гараже СИА («Что уставились?.. Ну, перебрал человек немного, сами что, ни разу не выключались?»), не пытался Касеев своего спасителя придушить, что не звучал в мозгу Касеева чужой голос…
Не было ничего странного.
Заботливый дедушка печется о здоровье и самочувствии великовозрастного внука, а тот капризничает и вредничает…
— Пойдемте, Женя, — сказал Генрих Францевич. — Нужно перекусить… Когда еще вернемся… А в деревне нам даже воды не дадут после ареста участкового.
— Не хочу, — ответил Касеев сварливо. — Вот дозу…
«Не врите», — прозвучало в мозгу.
Касеев замер.
«Вам не хочется дозы. И вам, кстати, очень повезло, что вы вросли именно вчера. Иначе сейчас захлебывались бы зеленой пылью, а в дверь к вам ломились неудачники, не сделавшие запасов зелья… Сегодня очень повысился спрос. Боюсь, многие пострадают…»
— Что с тобой? — тихо спросил Пфайфер. — С тобой говорит…
— Говорит Москва, точное московское время — приблизительно двенадцать часов! — выкрикнул Касеев.
— Не нужно истерики, — попросил Горенко.
Маленький Горенко, заползший в мозг Касеева. Пробрался в самую середку, протиснулся между извилинами, а теперь бормочет что-то, скоро начнет указывать.
А что? Ему просто. Крохотной ручкой вцепится в нерв, потянет… Тянет-потянет…
Касеев сел на диван и зажал руками уши.
— Горенко? — спросил Пфайфер.
— А кто же еще! — Еще секунда — и голос сорвется в крик, в визг испуганного животного. — Это же он ко мне в мозги залез…
«Не только я…»
— Что?
«В принципе, каждый, кто прошел процедуру, может связаться с вами напрямую…»
— Черт…
«В этом есть и свои прелести. Вы сами можете связаться с любым из них. А еще с компьютерами, телевизорами и телефонами… Даже в Сеть можете скользнуть… Не насовсем, тут без посторонней помощи у вас не получится… А говорят, что там, в Сети, очень даже неплохо… Один мой знакомый жизнью ради этого пожертвовал… Пока, к сожалению, он со мной не связался, надеюсь — привыкает к новой среде обитания… Я надеюсь на это. Иначе будет немного обидно — уконтрапупил человека почти напрасно… Кстати, вы не могли бы внимательно посмотреть на что-нибудь простое — на стол, на бутылку… сосредоточиться и попытаться мысленно мне это передать…»
Касеев закрыл глаза.
«Хорошо, — беззвучно засмеялся Горенко, — вначале я вам покажу, а потом уж вы мне… В детстве никогда не играли с девочками в больницу? Глаза можете не открывать. Ловите картинку…»
— Не…
Касеев хотел сказать «не хочу», но вдруг увидел заснеженный лес и замолчал.
Сосновый бор. Ветки, отягощенные снегом, опустились до самой земли. Изображение сместилось, словно оператор перевел камеру… Странное это было ощущение — оставаться неподвижным и одновременно медленно поворачивать голову, разглядывая лес, желто-красный, даже сквозь снег, подлесок… Черное пятно гари. Дым, все еще сочащийся из-под присыпанного снегом тряпья…
Человеческих тел, вдруг понял Касеев. Обугленных человеческих тел…
Касеев мотнул головой, словно пытался сбросить с лица паутину. Безуспешно.
Обгоревший остов грузовика, судя по номерам — военного. И снова тела, изуродованные лица, залитые кровью, следы, отпечатавшиеся в снегу, крови и замерзшей грязи.
«Знаете, зачем все это сделали? — спросил Горенко, и изображение исчезло, оставив в мозгу отпечаток картинки, медленно тающий негатив. — Для чего убили пять десятков человек?»
— Откуда я могу это знать? — Касеев нашарил на столе бутылку с водой, открутил пробку и вылил воду себе на голову. — Откуда я могу это знать?!
«Да ну не кричите вы так! Рядом с вами сидит ни в чем не повинный Генрих Францевич, он слышит только ваши ответы, ваш голос, сползающий в истерику… Старика пожалейте! Вопрос-то был риторический. То есть не требующий ответа. Я ведь вам все это показал не для того, чтобы задавать дурацкие вопросы, а для того, чтобы сообщить интересную информацию. Значит, так — вы делаете три глубоких вдоха и соответственно выдоха, успокаиваетесь, а я вам пока все расскажу. Давайте — раз! — вдохнули… выдохнули… вдохнули… выдохнули…
Касеев скрипнул зубами. Генрих Францевич посмотрел на Касеева, пожал плечами и вышел на балкон.
«Итак, информация. В другие времена вы, Евгений Касеев, за такую информацию полжизни отдали бы… Этой ночью, в районе Территории номер три, именуемой еще Центральной Территорией, был уничтожен батальон российской армии. Полученные сведения позволяют предположить, что несколько человек из батальона убили своих сослуживцев. Большинство — во сне. Без вести пропал командир батальона майор Ильин. Исчез также мобильный центр развертывания и несколько сотен единиц оружия… — Касееву даже показалось, что он слышит вздох Горенко. — Какой материал! Вам бы сейчас все бросить и ехать сюда, это всего километров триста от вас… На вертолете — меньше часа, а вам придется вместо этого ехать фиксировать арест участкового милиционера… По-дурацки устроена жизнь. Честное слово… Хотя…
Это я вам сообщил — что произошло. А теперь — почему это произошло. Будет высказано множество предположений, потом прозвучит… э-э-э… через два с половиной часа официальная версия, но вы будете одним из немногих, кто узнает правду. Правда — это такая горько-сладкая штука…
И она заключается… заключается правда в том, что… кое-кому очень нужно было, чтобы пропавший майор Ильин оказался в районе деревни Понизовка на два-три часа раньше вас. А майор — не хотел. А его заставили. Вы вот тоже не хочете. В смысле — не хотите. Наверняка прикидываете, как увильнуть. Не стоит. Поверьте. И потренируйтесь. Ведь вы сейчас можете и людьми повелевать. Честно!»
Пальцы Касеева непроизвольно сжались в кулаки.
«Не нужно напрягаться, — посоветовал голос в мозгу. — Наоборот — расслабьтесь. И прислушайтесь. Вначале будет такой тихий, едва различимый шум… ровный фон… потом, если один из травоядных окажется в зоне досягаемости, вы ощутите его присутствие… не знаю, как это объяснить… когда вы сами вдыхали зелень, вам казалось, что у вас тысячи глаз, что вы способны ощущать вселенную каждой клеточкой своего тела… вот появится нечто подобное… не такое интенсивное, но очень… очень похожее… вы аккуратно протягиваете руку — мысленно, конечно — и дотрагиваетесь…
Извините, мне, как оказалось, некогда, дела, знаете ли, дела. А вы тренируйтесь. Подозреваю, что сегодня у вас будет повод. И… чуть не забыл. Сюда, к останкам батальона, можете послать кого-нибудь из своих. Соболева, например. Или Ройтмана. Официальные власти не только не будут возражать, но даже и окажут максимальное содействие. До новых встреч в эфире.
Касеев сидел неподвижно.
Теперь он понимал, что ощущает изнасилованный.
Все это время он пытался не слушать. Хоть как-то отгородиться от наглого голоса, от развязной интонации, от… от всего происходящего. Вытолкнуть голос из мозга, остаться хозяином. Хозяином. Да, хозяином, черт побери!
И что самое противное — он ведь даже получал удовольствие от разговора. Животное, физиологическое удовольствие. Ему нравилось слышать чужой голос в своем мозгу. Было противно и одновременно приятно.
Как сказал Горенко? «Травоядные»? А он кто? Хищник? Погонщик? А сам Горенко кто? Он сам это знает?
Касеев протянул руку и взял со стола мобильник, набрал номер.
— Сетевое Информационное Агентство слушает, — автоматически отрапортовала Даша и только потом глянула на входящий номер. — Женя, привет. Тебя вчера тут незлым тихим словом… Хорошо, что Пфайфер позвонил, сказал — ты заболел или что…
— Или что, — сказал Касеев.
— Ага, ну ладно. А у нас тут фестиваль дурдомов. Все носятся, как угорелые, орут, рвут операторов друг у друга, Ройтман, не поверишь, попытался Соболеву в глаз дать за машину, а потом они вдвоем пинали Харитонова из отдела культуры… В общем, в агентстве сейчас никого, даже Новый Главный отправился лично на брифинг в Резиденцию… Тут, если не считать бухгалтерии и рекламщиков, только я, техслужба и… кстати… ты не слышал? Ляля из монтажной… умерла. Шла вчера домой, какую-то машину занесло на дороге… — Даша всхлипнула, высморкалась и продолжила: — Утром звонила жена Лисицина, из рекламы… ну этого, с выбритыми висками, говорит, что мужа забрали в больницу, приступ у него какой-то… я связалась со «скорой помощью», оказалось — в дурку его забрали. Передозировка. Представляешь? Ройтман перед отъездом сказал, что сейчас «скорая» собирает уродов, подсевших на эту новую зеленую пыль… слышал? В НИИ на Слободской, менты говорят, стрельба даже была, несколько человек, из своих, институтских, пытались в хранилище прорваться, к порошку, охраннику голову проломили — пришлось стрелять на поражение… еще Натали звонила, в нашем городском бомонде засуетились эти наркоманы, скупают эту дрянь, до драки, до крови доходит… этой ночью, говорит, началось… прикинь… хорошо, что я не пошла никуда, дома сидела, а сейчас пришла на работу, сразу все навалилось, смотрю в Сети — не только у нас в городе бедлам начался, по всей Европе, и в Азии — везде. Даже в Мексике вон…
Если Дашу не перебивать, то рано или поздно можно было узнать обо всем происходящем в мире и его окрестностях. Единственная проблема — Даша не могла и не собиралась учиться фильтровать информацию.
Ей, похоже, нравилось передавать новости, которые, на ее невзыскательный вкус, все были одинаково важны и интересны.
— Даша, — позвал Касеев, подождал с полминуты и позвал громче: — Дарья!
— Ментов на улицах полно, в Берлине вроде даже стреляют, а в Париже… Что? Ты что-то сказал, Женя?
— Запиши — в районе Внешней границы Третьей Территории погиб батальон. До единого человека. Если кто-то есть свободный — пусть ломятся туда. Ты найди мне информацию по майору Ильину…
— Имя-отчество? — деловито уточнила Даша.
— Не знаю. Майор Ильин, командир батальона в районе Третьей Территории… Что их там — миллионы таких комбатов?
— Хорошо-хорошо, — не стала спорить Даша.
Выискивать информацию ей тоже нравилось. Из нее мог бы получиться гениальный журналист, сказал однажды Ройтман, если бы она не была полной и окончательной дурой.
Даша, кстати, при этом высказывании присутствовала и не обиделась.
— Все, — сказал Касеев, — мне нужно собираться.
— Пока, я с тобой свяжусь, если что… ой! — воскликнула Даша. — Я же забыла!
— Что еще?
— Забыла тебе передать… та дама, вчерашняя безутешная мать, полчаса назад для тебя пригнала кино. Минут пять всего. Сказала, чтобы ты обязательно до отъезда просмотрел… Ты же с ней сегодня встретишься?
— Встретишься, — подтвердил Касеев.
— Так ты с ней аккуратнее. У нее та-акие глаза были! Словно она нанюхалась какого-то дерьма с самого утра… Может, этой самой зеленой дряни… Я тебе кинушку прямо на мобилу сейчас сбрасываю… а скажи — ты сам не пробовал эту зелень?.. Не, я не сошла с ума, просто интересно, что все так на нее повелись…
Касеев не выдержал.
Нарушая все свои правила и принципы, он в течение трех с половиной минут матом изложил девушке свое видение умственных способностей собеседницы.
Зашедший с балкона в комнату Пфайфер остолбенел, потом показал большой палец и пошел на кухню.
— …И Богу молись, что до сих пор не вляпалась в это дерьмо! — закончил Касеев.
— Не хочешь отвечать — не отвечай, — сказала Даша и выключила телефон.
Касеев тяжело вздохнул, обнаружил, что стоит посреди комнаты, и сел на ближайший стул.
Дуреха, не соображает, как ей повезло. Просто не понимает.
И еще это кино от Быстровой. Что там накопала неукротимая дама?
Касеев открыл кадр, сброшенный Дашей.
Перрон. Дождь. Изображение прыгает и трясется, будто снимавший бежит, пытаясь построить кадр на ходу. Картинка плоская, без глубины и объема.
Телефон, понял Касеев. Незабываемое любительское кино.
Какая-то суета возле вагона электрички. Вроде даже кого бьют. Потом поезд тронулся, снимавший протиснулся сквозь толпу, и стало видно, как некто в плаще поверх милицейской формы бьет человека.
Касеев остановил кадр. Отмотал назад и запустил на малой скорости. Человек в форме — Николаев Артем Лукич.
Твою мать, прошептал Касеев.
Человек, которого участковый бьет, — девушка. Упала и замерла. Изображение увеличилось, снимавшего очень заинтересовали закатившиеся глаза несчастной…
Обрыв кадра. Стык.
Девушка уже пришла в себя, сидит на скамейке, вытирает платочком кровь на щеке.
Голос за кадром:
— Что там случилось?
— Этот мерзавец… самец… Он… — Девушка снова провела платком по щеке, больше размазывая кровь, чем стирая. — Я ничего и сообразить не успела. Вначале космополет в вагоне набросился на женщину… кажется, беременную. Люди вступились, попытались его задержать, но он… он выскочил на перрон, мы побежали за ним… нужно же таких наказывать… мерзавцев… лунатиков продажных… а там — этот мент… милиционер… я попросила, чтобы он вмешался… мент… милиционер вначале даже попытался задержать космополета, а тот на него посмотрел и говорит… типа… разгони их, говорит… защищай меня… и мент… милиционер вдруг замер так, словно парализованный, а потом… потом бросился на нас и стал избивать… а космополет повернулся к местным ребятам, кстати, «землянам» и тоже приказал им… я потеряла сознание и… я так испугалась… я так…
Конец кадра.
Забавно, подумал Касеев. Подумал и произнес это слово вслух: «Забавно». Это значит, что не только Лукичу уготовано сегодня стать козлом отпущения.
Быстрова думала, что кадр, заботливо подкинутый ей кем-то, поможет глубже втоптать участкового. А ведь это наоборот — оправдание для него. Не сам он теперь действует, а под воздействием пособников инопланетных агрессоров.
Если бы Касеев совсем скурвился и потерял совесть, какой убойный материал можно было бы из этого сделать.
И сделают. И даже в очередь станут, чтобы получить право на созидание патриотического шедевра…
Значит, если мент, простите, милиционер, и мальчишки — наверняка те самые, с которыми Николаев оборонял здание СИА, — выполняют приказы космополетов, то и все остальные могут попасть под воздействие… и тогда мы все станем рабами…
Вот ведь суки… И эта деваха, и шустрый самодеятельный оператор, и, чем черт не шутит, космополет этот — все это не зря собралось на перроне одновременно. Кто-то готовил и это, и подобное этому, и много чего еще, чтобы…
Чтобы что?
И что же сегодня должно произойти в деревне Понизовка? Просто арест пособника?
Снова подал голос мобильник. Звонили с незнакомого номера.
— Да, — сказал Касеев.
— Евгений Касеев?
— Да.
— Вы собираетесь ехать в деревню?
— Да.
— Так машина подана.
— Сейчас, я выведу свою…
— Я же сказал — машина подана. Мы едем на нашем транспорте. Пожалуйста, спускайтесь — мы ждем.
— Я поеду на своей, — сказал Касеев.
— Что вы говорите? На своей? У вас вездеход? На три ведущих моста? Вы что, в окно не смотрели? Выпало почти сорок сантиметров снега. Побит рекорд пятидесятилетней давности по снегу и двадцатилетней давности по морозу. Одевайтесь теплее и выходите.
Вот так, подумал Касеев, позвав с кухни Пфайфера. Вот если участковому не везет, то даже в мелочах. Теперь, в результате, арестовывать его приедут на час раньше.
Касеев даже попытался позвонить Николаеву, но телефон того был выключен.
Ладно, махнул рукой Касеев, от судьбы не уйдешь. Особенно если в этом очень заинтересованы окружающие.
Придется ехать в ментовской машине.
На крыльце Касеев остановился. Пфайфер наткнулся на него, пробормотал что-то о бестолковости, обошел и замер рядом, плечом к плечу.
Нет, они оба слышали о новых спецмашинах, нафаршированных и оснащенных, но слышать — это одно, а увидеть в нескольких метрах от себя восьмиколесного камуфлированного монстра размером с туристический автобус — совсем другое.
— Участкового, говоришь, вязать будем? — спросил Генрих Францевич, ни к кому, собственно, не обращаясь. — Просто съездим в деревню. Типа — прогулка. Да, господин редактор отдела?
— Но нас же об этом просили, — напомнил Касеев, не отрывая глаз от машины. — Ваш друг Горенко, например. Может, передумаем?
Перед глазами вдруг встал закопченный снег, скрюченные обгорелые тела.
Голос Горенко. Всего полчаса назад.
«Кое-кому очень нужно было, чтобы пропавший майор Ильин оказался в районе деревни Понизовка на два-три часа раньше вас. А майор — не хотел. А его заставили. Вы вот тоже — не хочете. В смысле — не хотите. Наверняка прикидываете, как увильнуть. Не стоит. Поверьте…»
И что же произойдет, если он, Евгений Касеев, еще недавно свободный и независимый человек, попытается отказаться? И с кем именно это произойдет? Полыхнет и обрушится дом? Или вся улица, весь город превратится в руины?
«Не стоит. Поверьте…»
— А мне даже интересно, — сказал Пфайфер.
— Старческое любопытство.
— Очень может быть. Как говорится, «налито — пей». — Пфайфер поправил на плече ремень своего кофра и шагнул к машине.
Бесшумно открылась дверь.
— Вот такие дела! — сказал Касеев. — Такие вот дела.
Тяжелая бронированная дверь бункера закрылась с шипением, словно преодолевая сильное сопротивление. Клееву показалось, что в лицо ударил ветер.
Один злой, хлесткий удар.
В ушах начало покалывать. Клеев сглотнул, еще раз. Очень не хотелось демонстрировать слабость и хвататься за уши под пристальным взглядом Брюссельской Суки.
Она наверняка сидит перед монитором и ждет, когда Клеев…
Снова ударил порыв ветра. И еще. Ветер усиливался. Клеев повернулся к нему спиной.
Сейчас запустит какой-нибудь газ. Или еще какую гадость.
Бункер высокой защиты. А ведь Клеев был уверен, что знает все секреты Катрин. Вплоть до ее биологических циклов.
А оказалось, что Сука имеет еще в рукаве немного козырей. Здоровенных. Глубоко зарытых в этой глухомани, в Альпах.
Это случайно не остатки Альпийской крепости еще гитлеровской постройки? Вот было бы смешно, если бы бред, который они придумали о Евросоюзе с целью дискредитации, оказался правдой.
Наследники нацистов!
За спиной звякнуло, Клеев оглянулся на звук. Внутренняя дверь уже, как оказалось, открылась.
Клеев переступил стальной порог… комингс — так, кажется, называют это моряки.
Помещение, в которое он попал, отличалось от предыдущего только размерами. Всего два на два. И допотопное световое табло с просьбой раздеться и сложить одежду в шкаф.
Вот тут Клееву захотелось выругаться.
Если быть точным — снова захотелось выругаться, потому что он ругался с того самого момента, как его разбудили среди ночи.
Первым получил свою долю начальник охраны.
Еще даже не проснувшись толком, Клеев обругал его матерно, потом, уже взяв из рук охранника телефонную трубку, выругал звонившего, а выяснив, что звонит его личный и особо доверенный агент, выматерил его снова, на этот раз за звонок по слабо защищенной линии…
Потом материл водителя за недостаточную скорость, за внезапную остановку в тоннеле…
Откуда-то из-за тусклых фонарей вынырнули темные силуэты. Четверо вооруженных людей в боекостюмах.
Клеев даже не испугался. Может быть — не успел.
— Гони! — крикнул Клеев.
И дальше кино пошло с замедленной скоростью.
Олег, сидевший на переднем сиденье, одним движением руки разблокировал панель системы защиты, зажглись огоньки.
Теперь даже Клеев не может приказывать Олегу. У охранника задача — сохранить жизнь и свободу своего шефа. В момент нападения вся власть переходит к охране.
Сейчас начнет работать система активной защиты, мелькнуло в голове Клеева, и эти четверо, что так внушительно нарисовались возле машины, умрут. Нелетальное оружие в таких случаях не используется. Никаких предупреждений и предупредительных выстрелов…
Щелчок. Ни вспышки выстрела, ни грохота. Простой металлический щелчок, голова Олега дернулась вправо.
Водитель нацелил пистолет, который держал в левой руке, через плечо, в лицо Клееву. Правой — оттолкнул убитого и отключил пульт.
Дверцы автомобиля Клеева распахнулись.
Герман Николаевич не кричал и не сопротивлялся, когда его выдернули с заднего сиденья. Он знал, как нужно себя вести при похищении, и не собирался рисковать. Если бы его хотели убить немедленно, то водитель — ну, Митрич, ну, сука продажная! — просто еще раз нажал бы на спуск своего пистолета.
Потом, может быть, Клеева и убьют, но сейчас и здесь он не собирался торопить убийц.
Покорно принял мешок на голову и, не сопротивляясь, подчинялся всем приказам похитителей. Приказов, кстати, было немного.
Два раза — «направо!», один раз — «стоять!».
Его посадили в какое-то транспортное средство, нечто вроде вагонетки — Клеев слышал частый стук колес и ощущал давление встречного ветра.
Ехали так минут тридцать.
Лязгнуло что-то металлическое и, похоже, громадное. Вот как старые ворота банковского хранилища.
Потом Клеева подтолкнули, он сделал три шага вперед.
— Можешь снять мешок, — сказала Катрин Артуа. — Не стесняйся.
Выполнив распоряжение, Клеев, естественно, Суку не увидел. Только динамик под потолком, возле лампы.
— Проходи, — сказал динамик голосом Артуа. — Нам нужно с тобой поболтать и обсудить некоторые обстоятельства.
А теперь вот еще и требуют раздеться.
Телом своим Клеев был, в общем, доволен, но если вдруг в Сети появится его изображение в голом виде… Вот он разденется, а из двери выскочат две-три голые девахи. Хрен кому что докажешь.
Но выбирать не приходится. Клеев снова выругался. От безысходности.
Открылась следующая дверь, в душевую.
Воду, слава богу, врубили нормальную, не кипяток или ледяную. Клеев постоял под душем минут пять, потом горячий воздух его обсушил, потом открылась следующая дверь.
В комнате на стуле были развешаны и разложены белье, носки, джинсы, светлая рубаха и теплый пуловер. Все его размера, даже туфли подошли.
Глянув на себя в зеркало, Клеев вдруг сообразил, что именно так он был одет в то, первое настоящее свидание с Брюссельской Сукой в две тысячи тринадцатом, в Швейцарии.
Брюссельская Сука решила напомнить ему… или себе… о прошлом? О том, что прошло давно и навсегда?
Чушь! Что-то Катрин задумала. Настолько важное, что выдала своего агента — Митрич, падла! — из самого ближнего окружения Клеева.
Следующая дверь была нормальной, без брони, кремальер и засовов. Деревянная, покрытая лаком дверь.
— Входи, — сказала мадам Артуа, когда Клеев открыл дверь. — Входи, присаживайся. Нам нужно поболтать.
— Поболтать? — Клеев не стал хлопать дверью, аккуратно прикрыл ее за собой и остановился перед Сукой, сидевшей на диване.
Дама также была одета в джинсы и пуловер.
— Поболтать? — повторил Клеев. — А если я тебя придушу? Просто сейчас возьму тебя нежно за горло и начну сжимать… сжимать…
— Ты давно кого-нибудь лично убил? — спросила Катрин. — Вот так, своими руками взял нежно за горло и сжимал… сжимал?.. Нет? Ну и не умничай, пожалуйста. Мы слишком влиятельные люди, чтобы лично заниматься такими вещами…
Клеев посмотрел на свои руки.
— И очень старые, — добавила Артуа. — Почти пенсионеры. Вот я и решила, отчего пенсионерам не собраться и не сесть вот так, просто, не поболтать…
— О чем?
— О жизни. О том, как продлить ее еще чуть-чуть… — Артуа еле заметно улыбнулась. — Да садись ты, старик, никто тебя не собирается убивать. Тебе, может быть, жизнь спасают. Садись.
И Клеев сел в кресло напротив дивана.
— Выпьешь? — спросила Артуа.
— Пошла ты… со своей выпивкой. — Странно, но ругаться совершенно не хотелось. — Хотела говорить — говори.
— Хорошо, — пожала плечами Катрин, — выпить можно и потом. А пока… Твой опекун давно с тобой разговаривал?
— Это ты о чем?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. И не нужно сейчас притворяться и врать. Я понимаю, что слишком давно мы это делаем, даже сами себе мы не всегда говорим правду, но… настал момент, когда все это теряет смысл. От нас в эту минуту не зависит ничего. Можно только сидеть и ждать.
— Чего ждать?
— Не знаю, честно — не знаю. Мой мальчишка… обитатель космической станции, он называет это «полный песец». Я понимаю, что он говорит не о пушном звере. Твой старик как это именует?
— Апокалипсис… — сказал Клеев.
— И так, и так — конец света, — заключила Артуа. — Твой какие сроки называет?
Пауза. Клеев теребит пуговицу на рубахе.
— Ну не жмись, как целка, — с брезгливым выражением лица говорит Брюссельская Сука. — Он же тебе говорил? Обещал тебя вытащить, если что? Обещал ведь? И к какому моменту ты должен подготовить чемоданы? Он ведь тебе обещал предоставить убежище на космической станции, когда начнется Завершающая Стадия?
— Обещал.
— И мне обещал. А я от его имени обещала еще троим людям, двое из которых уже мертвы… вашими стараниями. А ты скольким обещал? Тоже троим?
— Пятерым — у нас большая страна, недоверчивые люди, пришлось рассказывать пятерым. И все они еще живы. — Клеев оставил в покое пуговицу и скрестил руки на груди.
Психологи называют это закрытой позой, свидетельствующей о неискренности и недоверии, Клеев боролся с этой своей привычкой очень долго и, как оказалось, безуспешно.
— И это все, что ты хотела узнать?
— Нет, это только преамбула. — Артуа налила в стакан коньяку, сделала маленький глоток. — Ты не ответил — какие сроки апокалипсиса называл твой опекун?
— Последний раз мы разговаривали с ним вчера. Я говорил ему о проблемах… — Клеев кашлянул и замолчал.
Он действительно отвык говорить правду. Вот хотел рассказать все, как было, а в горле запершило. Не нужно правды, потребовало подсознание. Ты что, с ума сошел, осведомилось тело? Не будь идиотом, Герман!
Ты очень удачно врал всю свою жизнь, ты так удачно врал, что смог прожить гораздо дольше, чем тебе пророчили… Зачем отказываться от того, что так тебе помогало?
Артуа терпеливо ждала. Она прекрасно понимала, что происходит с собеседником. Она и сама сражалась несколько часов, прежде чем смогла заставить… убедить… уговорить себя, что нужно рассказать правду.
Иначе они вымрут. Просто — вымрут.
— Хочешь, я расскажу, как для меня все это началось? — спросила Катрин Артуа. — Хочешь?
Клеев посмотрел ей в глаза и медленно покачал головой. Не хочет он этого знать. Не хочет. Он и о себе все с удовольствием забыл бы… Выбросил бы из головы.
— Ладно, — согласилась Катрин. — Тогда ответь мне на простой вопрос. Только не переадресовывай его мне. Просто — ответь. Хотя бы попытайся. Пожалуйста…
— Ну?
— Зачем тебе все это? — тихо спросила Артуа.
— Что «это»? — автоматически переспросил Клеев.
— Зачем ты ввязался во все это? Ради чего?
Клеев хмыкнул. Протянул руку к бутылке на столике. Замер и снова скрестил руки на груди.
— Ты уже десять лет вкалываешь на них. — Артуа ткнула пальцем вверх. — Что, только ради сохранения своей жизни? Или ты делаешь это ради всего человечества?
— Ну…
— Только не нужно про человечество. Чем мельче у человека душа, тем больше он думает о человечестве в целом. Ты хотел спасти людям жизнь? Нашу цивилизацию? А тех, кого ты, лично ты, отправил на смерть, тебе их не жалко? Не всех, но каждого?
Клеев пожал плечами.
Дурацкий вопрос. И разговор — дурацкий. Никакой разговор.
— Что это ты в лирику ударилась, милая? — У Клеева даже получилось улыбнуться. — По твоему приказу меньше часа назад убили моего телохранителя, Олега. А у него остались жена и сын. Ты что, не знала, что твои ученые в Клиниках тысячами прогоняют людей через братские подарки? Через Корабли, через кольца, через свалки и прочие мерзости… Ты это ради чего делала? Вы все — ради чего?
— Ради власти, — сказала еле слышно Катрин. — Ради чего еще? Власть, власть и власть. Очень простая пара: вопрос — ответ. Ради чего идешь на преступления — ради власти. Вопрос — ответ. А потом, через много лет, задаешь себе вопрос немного по-другому. Преступление — ради власти. А власть для чего? Тебе власть для чего, милый?
Она не пыталась его оскорбить. Она действительно хотела услышать ответ. Сравнить его ответ со своим. Клеев это понимал. Но это не значило, что он станет отвечать.
— Знаешь, власть мне напоминает наркотик. Вначале ты просто хочешь получить кайф. Расширить сознание, так сказать. Потом ты начинаешь принимать дозу за дозой, думая, что это отличает тебя от других… ты можешь, они — нет. И чтобы кайф сохранить, ты увеличиваешь дозу, идешь на преступление, чтобы добыть эту самую дозу, потом… потом ты понимаешь, что дальнейшее увеличение дозы тебя просто убьет, и делаешь выбор — рискнуть или сидеть на игле… уже не ради кайфа… а для того, чтобы не чувствовать себя дерьмом… при этом ты понимаешь, что все равно — дерьмо, но готов убить любого, кто тебе об этом скажет… ты жрешь наркотики, тычешь грязную иглу себе в вену, нюхаешь всякую дрянь, не можешь без этого и постоянно мечтаешь о том, чтобы этого не было. Чтобы не начиналось это. А потом — безумие и смерть. — Артуа повысила голос почти до крика. — Смерть!
— Красиво говоришь, — усмехнулся Клеев. Он успокоился, и улыбки давались ему гораздо легче. — Книги писать не пробовала? И главное — правильно все излагаешь. Очень точно. У вас в Европе по этому поводу большой опыт. Очень большой. Вы и демократию придумали, как… Ну да, как в Нидерландах продавали слабые наркотики, чтобы люди не лезли к тяжелым. Я ведь не с самой Встречи работаю с нашими космическими друзьями… Да и ты тоже. Меня уже потом привлекли, почти перед самым восстановлением Сети. Пришел человечек, рассказал, объяснил, дал связи на самом верху… а потом даже еще выше, на станции…
Он работал со мной целый месяц, прежде чем ребята со станции попросили его убрать. Причем — лично. И я справился… Что бы ты обо мне ни думала.
— Я — тоже, — сказала Артуа. — И меня потом стошнило прямо на труп. Думаю, что вначале было завербовано два-три человека, потом они нашли помощников и исполнителей, а потом этих ребят нашими руками убрали, обрубили горизонтальные связи, оставив только вертикальные.
— Если бы ты тогда отказалась — тебя просто убили бы. И меня…
— И из этого следует, что мы во всем этом дерьме только для того, чтобы выжить? Так?
— Так… А хоть бы и так! — выкрикнул Клеев. — Даже если бы вопрос поставили так — прожить еще минуту, но в дерьме, или умереть сразу, любой нормальный человек выбрал бы…
— Да-да, ваш Достоевский очень образно говорил об этом, о бездне, дожде и молниях, боли… Но и тогда я согласилась бы жить! Но он, кажется, что-то говорил о детской слезинке… Что это слишком большая цена…
— А я заплатил свою цену. — Клеев хотел вскочить с кресла, но вдруг понял, что если сейчас сорвется, то может наделать глупостей — убить мадам Артуа или размозжить о стену собственную голову. — Я — заплатил. Жена и обе дочери… Я не успел проскочить к ним, пока не было выставлено оцепление. Если бы успел — вместе с ними умер бы, покрытый плесенью или расстрелянный заградотрядом. Этой платы недостаточно? У тебя никогда никого не было, Сука. Ни детей, ни семьи. У тебя и матери-то не было! Не может быть у таких тварей матерей, и Господь вас стерилизует!
— Зачем «Господь»? Контрацептивы, операция в закрытой клинике… — Артуа снова налила себе коньяку, но выпила на этот раз залпом, как яд. — Вначале казалось, что это только временно, вот стабилизируется карьера, положение в обществе… Потом… Потом понимаешь, что это уже не зависит от тебя… Но продолжаешь стремиться к власти, драться за нее, рвать глотки и раздвигать ноги… А в конце маячит все тот же вопрос — зачем?
И коньяк не берет, — пожаловалась мадам Артуа. — Пью, а он как вода.
— Попробуй водки…
— Или яду… — Катрин снова налила и снова залпом выпила. — Меня сейчас даже яд не возьмет, наверное. Там, на поверхности, все выгорит и расплавится, а здесь, в бункере, я буду сидеть и наблюдать в зеркале, как старею. Потом зеркало рассыплется от возраста, а я все буду стареть-стареть-стареть… Знаешь, зачем я тебя сюда доставила, Герман?
— Чтобы поскулить и пожаловаться на суку жизнь. Отдай коньяк, у тебя уже глаза в разные стороны смотрят. — Касеев отобрал бутылку, покрутил в руках и отхлебнул, прямо из горлышка. — Коньяк как коньяк… Хоть это вы тут делать умеете. Ты меня когда отсюда выпустишь?
— Не знаю. Может, завтра. Может, никогда. Не смотри на меня так — мы ведь вместе выйдем. Или останемся. Ты ведь знаешь о моем секретном институте? — неожиданно сменила тему Артуа.
— Полагаю, как и ты о моем.
— Как и я о твоем… Но вы делаете упор на технологии. Делийский институт это ведь вы сломали. Во-первых, чтобы получить доступ к их разработкам, а во-вторых, чтобы убрать конкурентов. Мои люди очень на вас обиделись тогда, даже требовали санкций. Например, запустить вирус в вентиляцию вашего института. Найти институт и запустить вирус в вентиляцию…
— Он работает на замкнутом цикле. Задолбаетесь вентиляцию искать…
— И это тоже. Но не в этом дело. Мои люди занялись биологией. Мы ее назвали пограничной биологией. На стыке с Братьями. И обнаружили множество смешных вещей…
— Вы о чужекрысах и чужерыбах? — осведомился Клеев.
— И о них — тоже. Не задумывался, отчего нет этих тварей в Африке? Все тело континента утыкано Территориями — пятнадцать штук, — и нет ни одной чужекрысы. В Красном море чужерыбы есть, в Египте — чужекрысы есть, а ниже линии Сахары — нету. Твои об этом что-то говорили?
— Не интересовался.
— Ну да, ну да, вас же больше интересуют техника и аппаратура, не подверженная воздействию Кораблей… Хотела вас поздравить, ребята, молодцы. Мы информацию с результатами последних испытаний получили — впечатляет.
И «летучие рыбы», которые вы так замечательно испытывали в Крыму, чтобы американцы убедились в их работоспособности и обменяли, как им кажется, временно, на три десятка ядерных боеголовок…
Что всполошился? Думал — все в секрете? Не волнуйся, мои люди, раскопавшие это, к сожалению, погибли. Я, правда, не поняла, зачем было организовывать утечку информации из Кремля, с той папочкой? С подложным видеорядом?
Да не молчи ты с таким многозначительно-потрясенным видом. Я ведь тоже тебе много интересного расскажу… Очень много…
Хочешь, про то, что этот ваш китайский представитель был создан тем же инженером, что ваял скандальную картинку с дипломатическим казусом. Только картинку он ваял по вашему приказу, а менял информацию о китайце — Чжао Цяне, кажется — и обеспечивал телефонные переговоры якобы с Китаем уже по нашей просьбе. Ну, не совсем по нашей, по просьбе Алексея Горенко, но инициатива все равно исходила от нас. Мы вывели Горенко на этого кремлевского техника. А техник, помимо всего прочего, вначале сделал замены в базе данных, потом обеспечил телефонный разговор, в котором якобы китайцы попросили о сугубо конфиденциальном разговоре… Ну, не станут же ваши руководители перезванивать в Пекин, чтобы уточнить, был ли разговор на самом деле.
Нам нужно было проверить сочетание нити «паука» с вросшим в поле, Горенко хотел получить основания для переговоров с Ассоциацией «пауков», а тот несчастный бурят, согласившийся сыграть роль китайского представителя, искал повод для переселения в Сеть… не слышал о новой теории?
Клеев промолчал.
— А мы не просто слышали, мы ее активно распространяли… Нет, не то чтобы мы врали, вероятность переселения была, но… Ну, не пробовали мы, честно — не пробовали. И до сих пор не понимаем, получилось у бурята или нет.
Катрин Артуа неожиданно засмеялась:
— Я тебе сейчас рассказываю это, а сама верю не до конца. А уж ты, наверное, не веришь ни единому моему слову…
— О Горенко — верю. Тот еще кадр. Мы его внедрили к вам, чтобы он качал для нас информацию и в конце концов обеспечил ту самую операцию с Адаптационной клиникой…
— А мой космический мальчик попросил, чтобы именно Горенко оставили в Клинике после эвакуации наших людей… если бы я знала, что меня так подставят в результате…
— А потом оказалось, что Горенко работает еще на кого-то…
— На себя он работает. На то, что считает правильным. И ему иногда кажется, что он ловко всех обходит…
— Кажется… — повторил Клеев за Артуа.
— Вот именно — кажется. Всем все только кажется. Постамериканцам кажется, что они смогут вернуть себе свои земли при поддержке вашего высшего руководства, вашему высшему руководству кажется, что они смогли заполучить последнее ядерное оружие на Земле… свое-то собственное пришлось утилизировать по приказу Братьев, а Гавайи и Аляска в договор не входили… Но что-то мне подсказывает, что и тех и других кто-то очень хитрый уже обманул…
— И кто же?
— Да хоть ты! Только мне кажется, что и его тоже обманули. И знаешь, кто его обманул? — Артуа понизила голос почти до шепота.
— Кто? — спросил Клеев.
— Сказать, кто тебя обманул? — переспросила Артуа.
Клеев поморщился.
— А ты думал, что все пройдет чисто? В этом мире больше нет секретов, милый. Ты разве не заметил, что мы живем в совсем другом мире, не в том, который был десять лет назад? Изменились законы не только юридические, но и физические. Та самая плесень, которая убила твою семью, не считая миллионы менее важных для тебя людей… Ты ведь знаешь, что не было ни вируса, ни других возбудителей. Мне долго пытались объяснить, как все было, но потом махнули рукой и привели в пример кровь.
Плесень была не возбудителем, а результатом. Гноем она была, наша смертельная плесень. Как это происходит в крови — мельчайшие частички атакуют инородный предмет, оседают, накапливаются белесым слоем… Только в нашем случае гной был другого цвета…
— Об этой… теории… я слышал, — сказал Клеев. — Красиво, изящно, но совершенно бездоказательно. Что воздействовало? Что оседало?
— Куда делись ядерные боеголовки? — в тон ему подхватила Артуа. — Ты в курсе, что Зеленая крошка первоначально имела очень слабое действие? Нужно было целенаправленно надышаться этой дряни… Потому никто и не заметил этого. Сразу.
Потом, года через четыре, зафиксировали усиление. Теперь уже не нужно было захлебываться пылью прямо возле Корабля и под его благотворным воздействием. Можно было обойтись несколькими дозами. Привыкание наступало через полгода приблизительно. Затем — через месяц. А меньше десяти месяцев назад стало достаточно одной дозы. Проломился сквозь боль и страх к Кораблю, поднял понюшку зелени с земли, вдохнул — и ты включаешься в информационную цепочку.
— В какую цепочку? — переспросил Клеев.
Ему ужасно хотелось спросить о боеголовках. Отправляясь этой ночью спать, он был уверен, что с ними все в порядке, что отправлены они по назначению… Метода общая, проверенная. Через кольца из посольств — в центральный коммуникационный пункт. Затем приехал длинномер с проверенным водителем, с кольцом в фургоне, и через это кольцо отправили… не могло быть ошибки. Кольца существуют парами… только парами. Это только Гриф может гулять по кольцам произвольно…
— Есть цепочка пищевая — кто выше, тот имеет возможность кушать нижестоящего. А вот теперь появилась информационная цепочка. Она была раньше, но не такая безусловная, как пищевая. Это было из области социологии и политики. А теперь — на биологическом уровне. Тот, кто вначале подошел к Кораблю, а потом причастился, имеет безусловную возможность контролировать тех, кто нюхал зелень как наркотики. Он может управлять ими, может получать через них информацию… Он — хищник, а они — травоядные. И хищники неуязвимы для «пауков»…
— Подожди, — оборвал Артуа Клеев. — Ты хочешь сказать, что боеголовки…
— Я это не хочу сказать. Я это сказала. Честно и однозначно. Все ведь очень просто в нынешнем мире. Берешь проверенного и испытанного водителя, перекупаешь его… или подвешиваешь на нить… или подсаживаешь на зелень… заменяешь у него в фургоне кольцо… — кто сможет отличить одно кольцо от другого?
Но ты не волнуйся, в твоем случае все было еще проще. Один из наших с тобой космических опекунов просто приказал произвести ротацию. Кстати, эти наши прекрасные фургоны регулярно меняют кольца, чтобы предотвратить возможность… тс-с… — Артуа поднесла палец к губам, — малейшую возможность найти то самое кольцо — вход на станцию. На ту самую космическую станцию. Может быть, это только слухи. А может, есть возможность захватить фургон и бросить на станцию десятка два специально подготовленных ребят… или одного «паука»… или даже отправиться самому…
— Ты сегодня слишком много болтаешь, — сказал Клеев. — Такой пьяной и болтливой я тебя никогда не видел.
— А я себя и сама такой не видела. А мои любимые ученые никогда не видели, чтобы зеленая пыль становилась такой мощной. Сегодня тысячи людей попадают в зависимость. Достаточно просто поднести крупинку к лицу…
А те, кто уже нюхал раньше, чувствуют непреодолимое влечение, готовы убивать, чтобы добраться до порошка… и убивают. Сегодня… сейчас… в эту секунду… и их тоже убивают — разрозненно пока, только поймав на месте преступления… А через час-два начнут убивать массово и организованно… Люди скоро получат очень веский аргумент… и начнется это, как всегда, с России… Но пронесется по всему миру… Опять-таки как всегда.
Видишь ли, оказалось, что и все остальные братские артефакты… все, найденное на Территориях и сделанное по братским технологиям, начало вести себя как Зеленая крошка в самом начале. От них нельзя стать наркоманом, но они пахнут для наркомана… как валерьянка для кошек. И сейчас всякий обладатель экзотического сувенира может подвергнуться нападению травоядного…
Артуа снова засмеялась. Она, казалось, не может сфокусировать зрение на своем собеседнике, но голос ее был совершенно трезв, а слова строились в фразы без видимых усилий.
— Ты полагаешь, что история с Зеленой крошкой возникла случайно и случайно же развивалась до нынешнего катастрофического уровня? И «пауки», полагаешь, возникли случайно? Ты еще не понял, что это не Братья… нет, не они… и даже не те двое, сам знаешь кто, а все это мы, люди. Вершина пищевой цепочки человечества. Мы все это придумали… нашли способ использовать… Вы ведь поддерживаете третью силу… Этих неизвестных и неуловимых из настоящего подполья. Поддерживаете?
— Мне не нравится беседовать с пьяной…
— А кто тебя спрашивает — нравится, не нравится… Я вообще могла… да и сейчас могу приказать ребятам, чтобы они тебе раскаленную кочергу в задницу вставили… Подвесили к потолку за яйца… — Артуа махнула рукой. — Я почему говорю так уверенно о третьей силе… Мы ведь и сами их поддерживаем… Смешно? Мы боремся друг с другом, имея одних и тех же хозяев там наверху, и поддерживаем одновременно тех, кто пытается… готовится вести борьбу против этих верхних… Знаешь, что я тебе скажу… У меня возникает впечатление, что нам позволяют драться друг с другом, чтобы мы могли без скуки скоротать паузу между Встречей и Завершающей Стадией. Мы боремся, тащим к себе побольше всякой удивительной всячины с Территорий… а потом эта всячина начинает пережевывать нас, наш мир, наши законы, мысли, совесть, мозг… Будто кто-то перерабатывает нас в одно тщательно порубленное месиво… в тесто… в мясной фарш, добавляя специй по вкусу, зелени…
— Заткнулась бы ты лучше, — пробормотал Клеев.
— Не груби даме преклонных лет, — потребовала мадам Артуа. — Я давно не получала такого удовольствия. Это так здорово — говорить то, что думаешь… Попробуй…
— Зачем? Прошлый раз, когда ты врезала мне по лицу… Ты гарантировала безопасность. А мальчишка, как оказалось, все слышал. Все знал и, в общем, одобрил… Хотя мне показалось, что ему было немного не до того. Так почему я должен тебе верить? О зеленой дряни… Ну да, меня о чем-то таком предупреждали… Но ведь не это главное… Информационная цепочка и призраки в Сети… Чушь собачья…
— Ты пей, — посоветовала Катрин, — не стесняйся.
Клеев поднес горлышко бутылки к губам, собрался выпить… и поставил бутылку на стол.
— Думаешь, я нажрусь и спьяну начну мести языком, вот как ты?
— Думаю, — кивнула Катрин.
— А вот хренушки! Мне не нужно пить, я и так могу разговаривать… Ты знаешь, для чего ставят блоки памяти во всю электронную и компьютерную дребедень?
— Чтобы они помнили…
— Дура пьяная…
— Почему же? Да, пьяная, но не дура…
— Мы тоже думали, что все эти блоки памяти по братским технологиям для того, чтобы хранить информацию… Поначалу, когда восстанавливали Сеть, никто особо не интересовался, как оно работает и из чего печет эти процессоры и блоки. Берешь зародыш, накладываешь на него прилагающуюся в комплекте матрицу, вводишь код и получаешь эдакий минизавод. Подводишь к нему электричество, загружаешь песок, а с другой стороны получаешь те самые блоки. Ставишь в старые компьютеры, в телевизоры, телефоны и прочую хренотень… И все работает.
Написано на блоке десять гигабайт — значит ровно десять туда и вместится. Написано миллион — будет миллион… Все просто… А потом оказалось, что ни хрена подобного. Ничего! Эти самые блоки памяти не предоставляют объемы памяти, а наоборот — ограничивают. Чтоб этот мобильник не мог вместить больше, чем указано на упаковке. И компьютер — тоже.
Это открыли случайно — замыкаешь гнездо подключения на само себя, включаешь компьютер и можешь вливать в него информации сколько угодно. Мы это поняли три года назад. Даже не поняли, а заметили. Случайно, естественно.
С тех пор мы поставили один компьютер на загрузку и льем в него информацию. Три года. На максимальных скоростях, постоянно проверяя, что с информацией происходит и можно ли ее из нашего компьютера извлекать…
И мы имеем доступ к любому из загруженных за три года файлу. Слава богу, информация об этом пока еще не просочилась в массы. И еще… — Клеев понял, что уже давно переступил черту разумного, но остановиться не мог. — Не задумывалась, отчего это сетевые партизаны до сих пор не обрушили Сеть? Ведь это же элементарно — нанести удар по болевым точкам, по самой основе Сети. И не нанесли.
Самое страшное проникновение в Сеть произошло месяц назад и состояло в размещении информационных блоков при использовании нулевого сжатия. Думаешь, сетевые партизаны только андерграунд-порно снимали и транслировали? Они честно пытались нащупать структуру. И знаешь что? Ничего! Сеть есть, а на чем она держится — понять невозможно. А ты мне про новые законы толкуешь.
Клеев замолчал. Смог наконец заставить себя заткнуться. Несколько поздно, но тем не менее…
Хотя Сука наверняка и раньше знала что-то из выболтанного им. Слышал же он об информационном поле и об этой ее информационной цепочке.
Просто старикам захотелось выболтаться.
Старухе захотелось поговорить, и она пригласила к себе закадычного врага. Бывшего любовника, что, по сути, одно и то же.
— Здесь безопасно, — сказала, словно извиняясь, Катрин Артуа. — Над нами около двух километров скал, справа и слева — скалы… Тоннель, по которому ты попал сюда, уничтожен. Мы спокойно можем переждать…
— Что переждать? Апокалипсис?
— Что ты, так далеко, на целых полгода я не заглядываю…
— Тебе тоже сказали о шести месяцах?
— О шести месяцах, — подтвердила Артуа.
— А потом?
— Не знаю. По-моему, даже они там, на станции, не знают об этом. Они ведь тоже — всего лишь люди. Как люди напуганные, переполненные самомнением и страхами, думаю, они тоже ждут с ужасом. И еще… Последнее время мне кажется, что к Завершающей Стадии они тоже готовятся.
Каждый по-своему.
— Один мой бывший сотрудник, — сказал Клеев, — ныне покойный сотрудник, говорил два месяца назад, что Земля напоминает бомбу, которая так или иначе взорвется. Вопрос только в том, в какую сторону ее бросить или под кого подложить.
— Никто так не прав, как покойные сотрудники, — кивнула головой Артуа. — У меня здесь нет ничего, основанного на братских технологиях. У меня нет ни одного средства связи, кроме прямой линии допотопного военного телефона. У меня даже воздух подается из собственных, многократно отфильтрованных запасов. Пока на поверхности будет идти весь это сегодняшний бардак, мы можем в относительной безопасности прикинуть…
Артуа налила в стаканы коньяк, подвинула один Клееву.
— Если мы не можем понять, в какую сторону наши приятели с космической станции собираются бомбу бросить, то давай хотя бы прикинем, под кого мы ее можем подложить.
