Глава 6
А ночь все не заканчивалась. Казалось, снег не просто сыплется на землю, а как пыль забивается в шестеренки времени, замедляя его течение.
Ильин думал об этом, валяясь на раскладушке, подложив руки под голову. Инфоблок лежал на ящике возле кровати и беззвучно демонстрировал танки, мексиканские флаги, пыль, грузовики, солдат, упакованных в легкие кирасы, увешанных системами связи, обнаружения и корректировки.
По-хорошему, нужно было инфоблок выключить. Можно было бы еще инфоблок разбить об пол, а еще лучше — растоптать, с наслаждением вслушиваясь в треск ломающихся схем и модулей.
Но инфоблок — имущество казенное. Это во-первых. Само по себе это, во-первых, Ильина остановить не могло. Но было еще «во-вторых».
Инфоблок был единственным более-менее современным средством связи и координации в Богом спасаемом сто двадцать четвертом отдельном местном батальоне.
Поначалу, двое суток назад, Ильин не поверил ни себе, ни своему начальнику штаба, капитану Кудре, когда тот, знакомя командира с положением дел, сообщил, что в их распоряжении находится один автономный центр развертывания на базе «Урала», шесть допотопных сто тридцать первых «ЗИЛов», командирский тентованый «УАЗ» и три древние, еще советского производства, рации.
Батальон все еще находился в стадии развертывания, посему из личного состава Ильину было предъявлено четыре офицера, пять прапорщиков и пятьдесят семь сержантов и солдат.
Сержанты, слава богу, были все на втором году службы, а вот рядовой состав прибыл в расположение батальона, успев разве что принять присягу.
За три дня до приезда командира батальона капитан Кудря сумел кое-как организовать внутреннюю службу и подготовить какую-никакую базу для приема новых солдат.
До комплекта, сказал Кудря Ильину. До ста семидесяти человек списочного состава.
Ильин прошел вдоль строя, старательно не замечая иронию в глазах офицеров. Их, конечно, можно было понять. Бывший мент, гаишник, каким-то недобрым чудом ставший их командиром…
Шел, не прекращаясь, мелкий холодный дождь, пространство между палатками залило водой, вымерзшие за трое суток до приезда командира солдаты вяло реагировали на команды сержантов и офицеров…
Не просто дремучий гарнизон, а классический бессмысленный дремучий гарнизон.
И было совершенно понятно, что батальон через пару дней начнет пожирать себя сам, от безделья, неустроенности и общей потерянности.
Тут не помогут приказы и крики. Вирус бессмысленности уже попал под кожу солдат и офицеров, и выжечь его можно было только очень сильной эмоцией. Лучше всего — ненавистью.
Например, к своему командиру.
Солдаты могут сделать все, что угодно, только в двух случаях: когда командира любят и когда ненавидят. Полюбить Ильина личный состав батальона просто не успевал.
В первую же ночь Ильин лично прошел по всем четырем постам, отобрал у дремлющих часовых автоматы и вступил в неуставные отношения с разводящим, сержантом Петровым, который попытался вякнуть что-то о холоде и усталости.
Начальник караула, командир первого взвода второй роты прапорщик Морозов, при своих подчиненных был выматерен по всем правилам и с соблюдением всех ритуалов, а подоспевший на шум начальник штаба батальона был поставлен вместо прапорщика начальником караула, что вообще ни в какие ворота не лезло.
Увидев изменившееся выражение лица Кудри, Ильин громко предложил ему выбрать одно из трех: застрелиться, стреляться с ним, комбатом, или засунуть свою офицерскую честь в свою офицерскую задницу и взяться за превращение этого сборища хотя бы в подобие воинской части.
Утром, сразу после подъема, Ильин приказал произвести заготовки дров в березовой роще в пяти километрах от расположения батальона, но транспорт использовать запретил в целях экономии горюче-смазочных материалов.
Затем Ильин лично осуществил пробу обеда, обозвал варево помоями и приказал все вылить в овраг, а солдат накормить сухим пайком.
В глазах подчиненных появилось осмысленное выражение. Наверное, матросы на броненосце «Потемкин» так же смотрели на своего командира минут за тридцать до начала восстания.
Устроив перед ужином личному составу неожиданный спортивный праздник с кроссом на десять километров, Ильин принял участие в забеге, бежал перед строем демонстративно легко, не оглядываясь, подпрыгивая и срывая на бегу пожухлые листья с деревьев.
Как и следовало ожидать, отставших не было.
После ужина все рыли туалеты и мусорные ямы. К мозолям на ногах прибавились пузыри на руках.
А ночью снова пострадал караул.
Комбат изъятое оружие лично опустил в выгребную яму и приказал часовым по очереди оружие вылавливать. Сам же стоял рядом и пояснял разбуженному начальнику штаба, как именно по его, майора Ильина, мнению, называются солдаты, позволяющие себе спать на посту.
Дождь, как полагается, усилился, когда батальон был поднят по тревоге и построен в две шеренги. Ильин сообщил личному составу, что не может обеспечить ему безопасность, посему приказывает оцепить расположение и бдительно охранять себя и товарищей, до самого рассвета, всем коллективом.
— С рассветом опасность нападения потенциального противника значительно уменьшится, и я смогу сократить вдвое количество постов, — сказал Ильин, медленно двигаясь вдоль строя и с брызгами печатая шаг по раскисшей земле. — Вопросы, жалобы, предложения?
— Это издевательство… — тихо, но отчетливо прозвучало из темноты с левого фланга.
— Кто сказал? — осведомился Ильин.
Тишина.
— Значит, это мне послышалось? — спросил Ильин.
— Не послышалось, мент поганый, — снова донеслось с левого фланга.
Хорошо, подумал Ильин, вот мы и достигли максимума. Теперь главное — дожать, но не перегнуть.
Полевой психолог в Управлении был большой специалист в подобных забавных штучках. На практических занятиях он мог за пять минут довести учебную группу до белого каления, потом одной-двумя фразами успокоить, а потом объяснить, как он сие проделал, и продиктовать для записи в конспект основные схемы работы с коллективом.
Ильину разрешили эти занятия не посещать, после того как на одном из занятий психолог бросился на него в драку и лишь в последнюю секунду опомнился.
— Это значит, в хозяйственном взводе у нас появился чревовещатель. — Ильин двинулся к левому флангу. — Значит, есть кто-то, кто умнее остальных. Значит, нормальные люди стоят и молчат, внимая, что я говорю, а кто-то из хозвзвода…
Ильин прекрасно понимал, что сейчас нужно разделить недовольную массу на тех, кто терпеливо молчит, и на тех, кто покрывает говоруна.
— Значит, хозвзвод… — снова протянул Ильин и увидел, как левофланговый второй роты чуть-чуть принял вправо, увеличивая дистанцию между собой и хозяйственниками. Всего сантиметров на десять. Но дистанцию.
Во всем хозвзводе было десять человек, вместе с командиром.
— Значит, так… — Ильин остановился перед ними. — Я могу сейчас вздрючить весь личный состав батальона. Типа — ночные маневры. Действия по тревоге и прочие радости. Уверяю вас, через три часа семнадцать минут две роты постараются объяснить взводу свое видение правил Сближения и Сосуществования. Это называется воспитанием через коллектив. Я мог бы также вздрючить весь взвод, и меньше чем через час болтуна научили бы молчать его соратники по хозяйственной службе. Но я гуманист.
Кто-то хмыкнул в строю на правом фланге.
— Да, гуманист! — повысил голос Ильин. — Кто не согласен — выйти из строя!
Никто не вышел.
— Вот видите! — крикнул Ильин. — Я и говорю — гуманист. Более того, я — доверчивый гуманист. Я просто начну опрашивать хозвзвод. И буду верить каждому ответу. Ведь болтун обязательно скажет, что это именно он хамил комбату. Ведь скажет?
Тишина.
— Он же смелый — скажет. Он же будет знать, что последнего в строю я спрашивать не буду. Ведь если его товарищи не врали, то виноват последний, не опрошенный. Методом исключения. Не так? — Ильин подошел к первой шеренге и осветил фонарем лицо крайнего. — Ты сказал?
— Нет.
Луч фонаря скользнул в сторону.
— Ты?
— Нет.
— Ты?
— Нет.
— Ты?
Солдат замялся.
— Рожай, боец, чего нервничать? Я ведь не заставляю стучать, обрати внимание. Я не спрашиваю — кто сделал. Я спрашиваю, не ты ли это. Не ты?
— Нет, но…
— Ну и все, можешь молчать. Следующий? Ты умничал?
— Я.
— Точно?
Солдат переступил с ноги на ногу, бросил быстрые взгляды на сослуживцев.
— Я.
— Можешь повторить то, что говорил?
— Это издевательство, — сказал солдат, на скулах вспухли желваки. — Мент поганый…
Фонарь упал в лужу, солдат вылетел из строя, обрушился в грязь, подняв фонтаны брызг.
— Обратите внимание, уважаемые зрители. — Ильин шагнул, наклонился, подхватил солдата за воротник и хлястик бушлата и запустил его вдоль строя, как торпеду. — То есть я не прав, а он — молодец. Он — молодец, не испугался сказать правду в лицо.
Ильин рывком за воротник поднял солдата на ноги.
— Ты знаешь, что находится в пятнадцати километрах отсюда? Во-он в той стороне. Знаешь?
Солдат мотнул головой.
— А там находится Внешняя граница Территории. Вам этого не говорили?
— Не… не говорили, — выдавил солдат.
Воротник врезался ему в горло, мешал дышать.
— Так я говорю. А вы слушаете. Знаете, что такое чужекрыса? Слышали? Двадцать килограммов голодной ярости. Группа из трех голодных особей съедает человека за три минуты. Полностью. А сытые рвут всех, до кого могут дотянуться, не останавливаясь. Еще месяц назад твари появлялись в этих местах. Спящий часовой будет для чужекрыс только закуской. А потом они займутся вами. Значит, это я не прав, отлавливая спящих часовых? Не часовые, которым насрать на свою жизнь и вашу, а я? Не начальник караула, который не следит за часовыми, а я? Значит, это он прав, — Ильин встряхнул солдатика, — а не комбат, который пытается вдолбить в ваши головы…
Ильин отпустил воротник и дал солдату подзатыльник.
— Стать в строй!
Солдат вдруг вытянулся, откозырял:
— Есть стать в строй!
— Вот так, — сказал Ильин. — Вот именно таким образом. Всем собраться в столовой. Кроме нового состава караула, естественно.
А потом два часа рассказывал батальону о том, куда они попали.
Чужекрысы. «Верблюды», волокущие товар с Территории и готовые убить любого, оказавшегося на пути. Корабли, имеющие гнусную привычку менять свои маршруты. Красно-коричневая чужая растительность, почти неотличимая сейчас от жухлой земной листвы и методично, метр за метром, вползающая в земные леса. Голоса, уводящие за собой в глубь Территории.
И чем больше Ильин говорил, тем яснее понимал, что пять десятков плохо вооруженных пацанов не смогут ничего сделать, если произойдет что-то настоящее, что их пребывание здесь — нелепость, бессмысленная и, возможно, беспощадная.
Понимал это Ильин. Понимали это офицеры батальона и солдаты.
— Раньше здесь были Террвойска и Патруль. Сейчас — только вы.
— Передавали, что чужекрыс больше нет… — подал голос один из солдат. — В Сети передавали. Нет, правда! Еще в октябре… Что на самом деле крысами… чужекрысами управляли эти, из Клиники… а потом…
— Километрах в пятидесяти отсюда есть деревня… Была деревня. Пять лет назад. — Ильин невесело улыбнулся. — Передавали, что ее и не было. А еще говорили, что где-то в этих местах был подземный военно-научный комплекс. Говорили, что десять лет назад, когда Территория только-только появилась, с комплекса передали, что из всех щелей потекла черная липкая гадость… И комплекс замолчал. Четыре с половиной сотни человек, в многоярусном бункере, с самыми совершенными на тот момент системами безопасности. А еще говорили, что там кто-то уцелел. Говорили, что Братья очень падки до наших земных баб, и одновременно с этим говорили, что на самом деле этих баб мы сами использовали для экспериментов…
В большой брезентовой палатке, служившей столовой, было тихо. Только дыхание.
Ильин посмотрел на часы.
— Всем отбой. Офицеры — ко мне.
Весь следующий день шла работа. Под дождем валили деревья и, хотя гвоздей не было, собирались сооружать вышки, Ильин приказал поднять все, что можно, на высоту трех-четырех метров. Если пойдут чужекрысы, объясняли офицеры солдатам, это даст шанс уцелеть.
— И это поможет? — спросил начальник штаба, когда они вечером остались с Ильиным вдвоем.
— Это займет людей, — ответил Ильин. — А если что и начнется, то шансов у этого батальона не будет никаких.
— И на хрена кому понадобился такой батальон? — спросил Кудря.
— А хрен его знает, — сказал Ильин и предложил выпить.
Отправляясь к новому месту службы, он загрузил в багажник своей машины несколько ящиков всяческого пойла.
После второй бутылки разговор пошел веселее.
Никто из офицеров и прапорщиков не понимал, зачем возродили из архивного забытья этот батальон, расформированный еще в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, сразу после вывода из Польши.
Даже батальонная печать была еще с гербом СССР.
— И какого черта? — в который раз повторил Кудря. — Здесь нет ничего. В радиусе десяти километров — пустота.
Капитан повторил это слово несколько раз, по слогам. Пу-сто-та.
В десяти километрах к югу — бывшая база Территориальных войск и сразу за ней — собственно Территория.
— В автономном центре развертывания у нас из оружия имеются две сотни «калашей» калибром пять сорок пять, десяток пистолетов Макарова, по полторы сотни патронов на автомат и десять ящиков гранат РГД. — Кудря достал из кармана блокнот, заглянул в него и бросил на стол. — Ну, и стальные шлемы времен Второй мировой войны…
А мексиканские солдаты демонстрировали в Сети военное снаряжение предпоследнего образца. С оборудованием Патруля им, естественно, было не тягаться, но где именно сейчас оборудование Патруля, Ильин даже представить себе не мог.
Допивая последний тост, капитан Кудря не сдержался и задал-таки вопрос, мучивший и его, и остальных офицеров батальона.
— А это правда, товарищ майор, что вы… — Кудря замялся, пытаясь подобрать максимально корректную формулировку. — Вы недавно перевелись в армию?
Ильин допил водку из кружки. Поставил ее на стол перед собой. Потом снова взял в руку.
— Точнее, капитан! — потребовал Ильин, чувствуя, что трезвеет. — Не из ментов ли я? Это хотел узнать?
— Ну…
— Из ментов, — сказал Ильин. — Из жирных, ленивых инспекторов дорожного движения. Полосатую палочку привез с собой, лежит в багаже до лучших времен. Еще какие вопросы? Чего переметнулся и сменил рыбные места на это вот сокровище? Захотел. Родине долг отдать. Всегда мечтал пострелять. Еще — по состоянию здоровья. Здоровье у меня для регулировщика слишком крепкое. А тут еще дуэль. Хотели сослать на Кавказ, но пожалели кавказцев. Прислали сюда, чтобы родственники убитого мной монакского князя меня не нашли. Понятное дело, будет международный скандал, если монакцы застрелят сводного брата Правителя Всей Рассеи, который построил вечный двигатель и научил свой автомобиль ездить на смеси воды и зубной пасты с отбеливающим эффектом…
Кудря ничего не сказал. Он, конечно, слышал все, что говорил комбат, но глаз не сводил с его пальцев, которые мяли эмалированную кружку, словно кусок пластилина.
— Я сейчас пройдусь по батальону, покричу на личный состав, — сказал Ильин, — а ты прикажи прибрать это свинство.
Майор бросил останки кружки на стол и вышел.
Вымотавшиеся за трое суток солдаты спали, часовые бодрствовали, живо пританцовывая на постах под усиливающимся ветерком и морозцем. Ильин приказал, если мороз усилится, менять часовых каждый час, а если будет нужно, то и полчаса.
На фига было присылать сюда эту ублюдочную воинскую часть, в который раз подумал Ильин, улегшись наконец к полуночи.
Достаточно было прислать одного только майора Ильина. По боевой ценности один майор был куда круче, чем тот же майор, вынужденный командовать отдельным местным стрелковым… и так далее батальоном.
…Танк в кадропроекции над инфоблоком остановился, из башенного люка высунулся танкист и с деловым видом принялся озирать запыленные окрестности.
Клоуны. На хрена тебе бинокль, если на шлеме закреплен боевой модуль? Если вся видеоинформация поступает на монокль и дублируется на оперативный пульт? Чтобы лихо выглядеть на картинке. Вот такие мы героические солдаты.
Ильин протянул руку к инфоблоку, тронул настройку. Что-то на испанском говорил комментатор. Ильин поискал русский вариант.
— …Двадцать семь тысяч жителей. Теперь же здесь только пустыня. Не сохранилось ни домов, ни деревьев. Лишь остатки дороги ведут дальше, в неизвестность. Город был основан в тысяча восемьсот пятнадцатом году, а погиб в результате подлого нападения инопланетян в период с две тысячи седьмого по две тысячи семнадцатый. Мы будем помнить о жертвах…
Ильин выключил звук.
Какие мы смелые! Герои! Подлые инопланетяне, как же! А куда подевались Братья, которые вели нас к вершинам Сосуществования? С кем мы десять лет сближались?
И ведь прошел всего месяц. Один гребаный месяц.
Ильин две ночи подряд через свой инфоблок ползал в Сети, пытаясь понять, что произошло за те дни, пока он сидел в камере.
Он не пытался понять, что происходило в мире или в стране. Его интересовали дела местные. Вести с малой родины, так сказать.
Да, исчезли лозунги о Сближении и Сосуществовании, появились призывы уничтожать сбляжателей и сосулизаторов. Понятно.
Виновников бойни в городе арестовали, их хозяев в Брюсселе — тоже, и на днях должен начаться в Нюрнберге суд над этими преступниками и их покровителями.
Почти вся верхушка Евросоюза и командование Территориальных войск. Патруль не упоминается совсем.
Как Патруль.
Говорят и пишут о некоей секретной военизированной организации, контролировавшей российские Территории, цели и задачи которой еще не прояснены. Ведется расследование.
В народе — все почти нормально. Бунтов нет. Люди с пониманием относятся к происходящему, требуют разобраться и наказать.
Вскользь, очень глухо, проскакивает информация о проявлениях народного, исключительно праведного гнева по отношению к предателям и коллаборационистам, сообщения о вспышках которого заканчиваются лаконичным «имеются жертвы».
И целый ряд загадочных вспышек насилия.
Молодой человек, вооруженный ножом, вошел в здание городского совета и нанес восемнадцать ударов, прежде чем был застрелен охраной…
Девушка плеснула кипящей водой в лицо своей соседке по общежитию…
Водитель автобуса был убит во время движения, автобус занесло на встречную полосу, от столкновения с грузовиком начался пожар, погибло…
Трое школьников ворвались в учительскую… охотник открыл огонь по проезжающей электричке… повесили писателя…
Ильин просматривал кадры, вглядываясь, пытаясь отыскать что-то общее. И отыскал.
Странно, но журналисты на это внимания не обращали. Показывали, но не называли. Официальные сводки внимания на этом не акцентировали, но в каждом подобном кадре…
На груди у школьников, убивших двух учителей, — семиугольные значки космополетов. На футболке парня, стрелявшего в водителя автобуса, — семиугольный значок. Плакат с семиугольником на стене комнаты мальчишки, покончившего с собой.
В каждом кадре.
В каждом.
И ни слова об этом. Камера снимает значок в упор, медленно, тщательно фиксирует крашенные в перламутр волосы мальчишки, серебристые комбинезоны на убийцах…
И ни слова об этом.
Словно и не вдалбливают в головы людям настойчиво, не запихивают вглубь, в подсознание, не закладывают рефлекс: космополеты — убийцы. Они виноваты во всем…
Все, что связано с Братьями, смертельно опасно.
Все, что связано с Братьями, должно быть уничтожено.
Все, что связано с Братьями…
— Здравствуйте, майор, — сказал чей-то голос.
Ильин вздрогнул. Пистолет оказался в руке, дулом к выходу.
— Не нужно так нервничать, — посоветовал голос. — Я не причиню вам вреда. И не нужно оглядываться, я — здесь!
Кадропроекция над инфоблоком мигнула несколько раз.
— Увидели? Вот и славно. Наконец-то мы можем спокойно поговорить.
Ильин положил пистолет на ящик и выключил инфоблок. Ровно на пять секунд.
Через пять секунд инфоблок снова включился.
Самостоятельно.
— И опять скажу — не нужно вам так нервничать. — Голос был знакомый, но Ильин не мог вспомнить, где и когда его слышал. — Я хотел у вас узнать — все в порядке? Вы нормально доехали, вступили в командование?
— С кем имею честь?
— Да какая вам разница? — почти искренне удивился голос. — С доброжелателем.
— У меня за последнее время выработалась привычка посылать доброжелателей…
— Я знаю — в ж… И знаю, что один ваш недавний собеседник объяснял такое однообразие нежеланием и неумением выражать свои эмоции, так сказать, вербально…
— Пошел ты на хрен! — сказал Ильин.
— И клац трубку на телефонный аппарат! Или выключателем. Только сейчас это не получится. Свой инфоблок вы уже выключали. Он, кстати, и сейчас выключен. Можете проверить. — В голосе зазвучала ирония. — Я, собственно, чего вам звоню… Посоветовать. И не нужно говорить, куда мне засунуть свой совет. Я вам хочу посоветовать… не напрягаться. Вы как-то слишком близко принимаете судьбу этого вашего возрожденного батальона. Зачем?
Ильин не ответил. Сунул пистолет под подушку — от греха подальше, чтобы не поддаться соблазну влепить пулю в ни в чем не повинный инфоблок.
— Нет, вы можете не отвечать, но ведь себе самому вы врать не будете. Ведь не будете? Вы же сами вот недавно трепались с капитаном на эту тему — какого хрена возродили, за каким бесом пригнали сюда… Вы что — не поняли? Ну подумайте! У батальона нет нормального зимнего обмундирования. Палатки и чугунные печки не спасут от морозов, а ведь именно морозы начинаются. Можете сами проверить в Сети. До тридцати пяти. До минус тридцати пяти. У вас три топора, одна двуручная пила и саперные лопатки. У вас машины, не подготовленные к морозам, счастье, что Кудря ваш сообразил и теперь все машины стоят с включенными двигателями… А, простите, горючее? Тут даже воды нет. Ближайший водоем — болото в семи километрах. Колодец в вымершей деревне закрыт Биопатрулем. А водички у вас в баках осталось литров сто. Снег топить будете? Рискнете в пятнадцати километрах от Территории? В лесу, на сорок процентов пораженном чужой растительностью? Не отвечайте мне, сами подумайте, взвесьте.
Ильин снова не ответил. Нечего было отвечать.
— А я вам подскажу. — Голос стал мягче.
Каким-то вкрадчивым стал голос, проникновенным.
— Я — подскажу. Никто не будет с вами делиться информацией, а я — поделюсь. Вы личные дела своих подчиненных просмотрели уже? Обратили внимание, что все они — офицеры, прапорщики, солдаты — все из больших, многодетных семей. Кудря — отец пяти детей. У всех остальных офицеров — по два-три ребенка. Солдаты имеют по три-четыре брата или сестры. Обратили внимание?
— Обратил, — сказал Ильин.
Он действительно обратил на это внимание. Отметил про себя как некую странность.
— А в документах еще не указано, что все они без исключения имеют очень много родственников и родственные связи поддерживают неукоснительно. Того самого языкатого рядового, которого вы на днях швыряли в грязь перед строем, Максима Палина, на службу провожали полторы сотни родственников…
— И при чем здесь это? — не выдержал Ильин.
— Не спешите. Не нужно меня подгонять или перебивать. Я могу вообще обидеться и замолчать. А вам ведь только-только стало интересно… Ведь стало?
Ильин хотел промолчать. Но все-таки ответил:
— Стало.
— Во-от! Интересно! Любопытство, между прочим, — одно из самых сильных и полезных качеств человека. Знаете, сколько всего было совершено из любопытства? Но я сейчас не об этом. Я о вашем батальоне. И еще о трех десятках подобных ублюдочных формирований. Да, о трех десятках. Взгляните на карту.
Над инфоблоком развернулась карта. Вся страна — от Балтики до Камчатки. Четыре Территории — черные кляксы на розовом фоне. И ярко-красные пульсирующие звездочки вокруг черных пятен.
Не вплотную, не на самых границах Территорий, но — неподалеку.
— Вот ваш батальон, — сказал голос, и одна звездочка на карте засветилась чуть сильнее. — И еще девять по периметру Территории. Почти на равных расстояниях друг от друга. И во всех — те же самые проблемы, что и у вас. И во всех, что показательно, личный состав набран из больших дружных семей, поддерживающих близкие отношения даже с самыми дальними родственниками.
— И что? — спросил Ильин.
— Ну… Представим себе, что погибает человек. Одинокий, никому не нужный…
— Вот как я? — уточнил Ильин.
— Ну что вы! — возмутился голос. — Вы одинокий, но очень-очень-очень нужный человек. Вы даже представить себе не можете, насколько вы нужны человечеству. А? Оценили, как сказано? Человечеству! Вам когда-нибудь говорили, что вы очень нужны всему человечеству?
— Регулярно.
— Врете! А я — говорю правду. Но об этом — позже. А сейчас вернемся к одинокому и никому не нужному человеку.
Умер он. В морге в нем немного покопались на всякий случай, небрежно зашили крупными стежками и зарыли. Дай бог, чтобы отдельно, а не в братской могиле.
И никто ведь о нем не вспомнит и не узнает.
А вот в случае с членом большой семьи, клана, можно сказать, этот номер не пройдет. Эта смерть прозвучит. Прозвучит и аукнется.
Согласны?
А если согласны, прикиньте, что произойдет, если вдруг ваш батальон возьмет да и умрет в одночасье? Во-первых, это само по себе замечательный информационный повод — гибель батальона. И никого из обывателей не будет интересовать, сколько именно народу было в батальоне — сотня или полтысячи.
Погиб целый батальон.
А если таких батальонов будет три десятка? Это уже целая война получается. Такие потери! А тут еще у каждого из погибших семьи, дети, родственники… Вот в Патруле все было наоборот.
В вашей группе девяносто процентов личного состава были одиноки. А остальные десять имели кто мать, кто отца. Кто брата двоюродного. И умирали в результате тихо, без шума.
Вот вы, например. Взяли да и выстрелили себе в лицо в собственной однокомнатной квартире.
— Что? — не понял Ильин.
— Говорю, взяли да и выстрелили себе в лицо. Перед этим исписали все стены в квартире — «найти Грифа!» А потом выстрелили в себя из незарегистрированного охотничьего ружья. Я уж и не знаю, картечью или жаканом… Жуткое зрелище…
Картинка в кадропроекции изменилась.
Знакомая комната, тело посередине. Надписи на стенах. Разбитый телевизор. Тело одето в милицейскую форму, лица практически нет.
— Это, между прочим, вы, — сказал голос. — Выстрел услышал сосед, бросился к вам в квартиру, дверь оказалась открытой… Вызвали кого полагается. В прессу или Сеть информация не прошла. Да и особых кривотолков не вызвала.
Так, мент с четвертого этажа застрелился. Какой? Ну, тот, на старой «тойоте» с правым рулем. А, этот! И почему? А хрен его знает — «белочка», наверное…
Ильин сел на кровати, не спуская взгляда с кадропроекции.
Чушь какая-то.
— Когда? — спросил Ильин.
— Смертушка когда пришла? — переспросил голос. — А сразу после того, как вы уехать изволили на новое место службы. В семнадцать часов с минутами.
Ильин потер руки, словно пытаясь согреться.
— Да вы не волнуйтесь — никто не плакал. Тело кремировано. Дело закрыто, так толком и не начавшись. Вам ведь обещали, что спасут. А мы слово держим.
Спасут, мысленно повторил Ильин. Обещали — спасут. Тот «паук» говорил что-то подобное.
— Ну, не нужно так убиваться, — сказал голос. — Если бы не эта нелепая смерть, вас бы искали-искали-искали, пока не нашли и не убили бы. Те двое из космоса не оставят вас живым.
— Но ведь отпустили тогда… Приказали найти Грифа и отпустили…
— Они тогда еще не все знали. Но все равно — подстраховались. Программка-то в ваших мозгах вас чуть не убила… А если бы к моменту той вашей незабываемой встречи они знали то, что знают сейчас…
— А что… — Ильин откашлялся. — Что они знают сейчас?
— Первое и самое главное — вам нельзя встречаться с Грифом. Это они так думают. Они в этом уверены, и этого они ужасно боятся.
Ильин потряс головой.
Чушь. Галиматья полнейшая… При чем здесь Гриф? Нет, он был нужен тем двоим на космической станции, нужен настолько, что они поставили на след Ильина, лично разговаривали с ним, показывали станцию, демонстрировали свои возможности.
Понятно, что это они делали не для Ильина — для Грифа. Они хотели заинтересовать свободного агента, привлечь его внимание. В конечном итоге — заманить на станцию.
А теперь?
Убить Ильина, чтобы… чтобы Гриф не узнал о них?
Ильин встал с кровати, подошел к печи, подбросил дров. Вернулся на место.
Вот такие дела. Все понятно, осталось выяснить, кто разговаривает с ним, почему испугались те двое… И что вообще происходит.
Кроме того, что сформированы эти дурацкие батальоны, мексиканцы поперлись через свою северную границу искать приключений, кого-то убили вместо майора Ильина… А в остальном, прекрасная маркиза…
— Можно подробнее? — спросил Ильин.
Оказалось — можно.
Для начала Ильина попросили обратить внимание на его новое удостоверение. Даже не на удостоверение, а на опечатку. В отчестве Ильина была изменена всего одна буква. Вместо «Андреевич» — «Андриевич».
Из Министерства внутренних дел увольнялся Ильин Игорь Андреевич, а в Министерство обороны был принят Ильин Игорь Андриевич. Просто и эффективно.
На станцию поступила информация о смерти майора. И все. Ибо поисковая система искала все только об Игоре Андреевиче.
Такие дела. Это, естественно, ненадолго. При желании такое легко ломается, но…
Все решится гораздо быстрее. Нужно только найти Грифа и сообщить ему об этих двоих на орбите. И — самое главное — рассказать о кольцах. Описать подробно тот сферический зал с множеством колец на внутренней поверхности. Постараться не упустить ни малейшей подробности.
Зачем? Это не важно. Если Ильин хочет отомстить тем двоим… ну, хотя бы за попытку его убить, то нужно просто все рассказать Грифу.
А где найти Грифа?
С одной стороны, это очень просто. Гриф сейчас в Крыму, у него проблемы, но ничего опасного. Совсем недавно его пытались достать, но неудачно. Он не просто выжил, но даже стал намного опаснее для тех двоих.
Кто пытался его достать? Трудно сказать однозначно. Сейчас вообще трудно найти однозначность.
Вот, например, было принято решение возродить батальоны с одной только целью — уничтожить их. А в результате Ильин смог временно спрятаться в одном из этих батальонов от всевидящего глаза из космоса.
Вот и в Крыму…
Кто-то действительно пытался убить Грифа. Кто-то проводил испытание техники. Кто-то готовил демонстрационный фильм. Каждый был уверен в том, что он один знает правду, и каждый ошибался.
Не исключено, что все там вообще затевалось не по поводу Грифа, а… Ну, да это, на самом деле, не важно, сказал голос Ильину. Существует большая степень вероятности, что Гриф в течение ближайших дней, может, даже часов окажется в районе деревни Понизовка.
И было бы очень правильным, если бы майор Ильин оказался там же, да еще в сопровождении своей группы…
— Как, — удивился голос, — разве я вам не сказал, что остатки вашей группы сейчас находятся всего в десяти километрах от вас? На бывшей базе Террвойск, а ныне в специальном лагере? Не сказал? Склероз. Ну да ничего страшного. Можете прямо сейчас собрать свои вещи, сесть в свою машину и ехать на базу. Там вам надлежит вызвать начальника охраны… только не перепутайте, не начальника лагеря, а начальника охраны — это принципиально. Начальника охраны зовут майор Ковалев. Вам достаточно будет представиться. И ни в коем случае не трогайте… и даже не пытайтесь… начальника лагеря. «Паук». Объяснять не нужно?
— Не нужно.
— Отлично. Снаряжение для вашей группы в одном из ангаров базы. И там же — фургон. Такой, знаете, для дальних перевозок… Знаете. Не тот, через который вы попадали на станцию, но очень похож. И принцип действия — тот же самый. Входишь, идешь, проходишь сквозь кольцо и оказываешься в нужном месте. В данном случае — в таком же фургоне, но неподалеку от Понизовки. Ваш помощник, Алексей Трошин, там уже как-то бывал, район более-менее знает. Вот, кажется, и все.
— Ни хрена не все, — сказал Ильин. — Абсолютно не все. Это значит, пока я вместе с этим вашим майором Ковалевым буду снаряжать мою группу, начальник лагеря, «паук» этот самый, будет терпеливо ждать?
— Не будет. Он будет вам всячески помогать. Окажет содействие и прикроет, если что. Теперь все?
— И теперь не все. Что будет с моими людьми?
— Вы вместе с ними отправитесь…
— Не прикидывайтесь идиотом, я о батальоне…
— А я вам о вашей жизни и, возможно, спасении всего человечества.
— А мне насрать на спасение человечества.
— А на собственную жизнь?
— И на собственную жизнь, если угодно. Я командую батальоном. Пусть батальон ублюдочный, пусть я попал на это место в результате каких-то махинаций, но эти люди — мои подчиненные. И я за них отвечаю…
— Перед кем? Передо мной? Это ведь я вас сюда прислал… И я…
— Перед собой. Ясно? Перед собой я отвечаю за них…
— Вы не поняли… Ничего не поняли. Вы за них не отвечаете. Вы ничего не можете сделать, потому что… ну, не зависит от вас это. Они все уже, считайте, умерли… убили друг друга… я могу вам это объяснить, но нет смысла… даже если вы их вот сейчас спрячете в глубокий бункер, они все равно погибнут через несколько часов…
— А почему я должен вам верить?
— Да не верьте вы мне. Только сделайте, как я вам сказал. И тогда у человечества появится шанс. Сделайте.
— Человечество… это для меня слишком много. Человечество не вмещается у меня в мозгу и, если хотите, в сердце. Я не могу жалеть одновременно шесть миллиардов человек. А вот этих пацанов, собранных, как вы мне объяснили, на убой, я жалеть могу…
— А Трошина своего вы жалеть можете? Людей из своей группы? Давайте оперировать доступными вам величинами. Трошин и с ним двадцать три бойца вашей бывшей группы — или пятьдесят человек, о которых вы еще три дня назад не знали ничего? Взвешивайте.
Ильин хмыкнул.
— Не хрюкайте, а выбирайте, — потребовал голос. — Это не шутка и не тест — это необходимость сделать выбор.
— Не вижу выбора. Трошин и мои люди — в лагере. Как я понимаю, уже месяц. И свободно могут оставаться там…
— Не могут. У них есть всего пара дней. Даже, возможно, меньше. Я не могу вам объяснить всего… Не могу… Каждое слово, произнесенное мной или вами, может оказаться приговором…
— Всему человечеству, — подсказал Ильин.
Он понимал, что голос не врет. И точно так же понимал, что всей правды этот знакомый голос не говорит. И никогда не скажет.
Ильин решил, что выбор сделан. И не собирался менять свое решение.
— И вы готовы расхлебывать последствия своего решения? — словно услышав мысли Ильина, спросил голос. — Если в результате…
— Я готов, — сказал Ильин. — Я буду выполнять что-либо для вас, если мой батальон…
— Вы себе кажетесь очень сильным и умным? — спросил усталый голос. — Вам кажется, что можете что-то выторговать у меня? Заставить, изменить, не допустить… Вы так думаете?
— Никак я не думаю.
— Думаете… — протянул голос. — Думали. А вот сейчас вы думаете, что, кажется, все получилось… Клиент поплыл, и вот сейчас вдруг родится компромисс…
Ильин зачем-то отвел взгляд от кадропроекции, хотя никого в ней не было, только легкие сполохи, золотистое на голубом.
— Мне один человечек рассказывал, давно… — Теперь голос был нейтральным, словно бесцветным. — В детстве он никак не мог выбрать одно из двух. Просто будто Буриданов осел. Если ему давали два яблока, он мог часами смотреть на них, не решаясь выбрать… Это даже стало развлечением для гостей — маленький мальчик, тоскливо глядящий на две одинаковые конфеты, два одинаковых апельсина… Но вот однажды, получив очередные два яблока, мальчик посмотрел в глаза подарившему дяде, подошел к окну и выбросил одно из яблок. А второе съел…
Голос затих.
Ильин тоже молчал, ожидая продолжения. Он понимал, что продолжение непременно будет. Такие истории всегда имеют продолжения, мораль, переходящую из прошлого в настоящее. Обычно эти продолжения начинаются с «вот и вы…».
— Вот и вы, — сказал голос, — держите в руках два яблока, не можете сделать правильный выбор…
— Послушайте, — перебил Ильин. — Почему именно я? Почему все это крутится вокруг меня? Просто оставьте меня в покое, дайте подохнуть или выжить…
— Почему вы?.. Именно вы? Да ничего подобного! Откуда такой эгоцентризм? Все из-за вас! Чушь какая! Вы один из вариантов. Всего лишь. Один из сотни. Из тысячи. Каждому мнится, что все крутится вокруг него… Ничего подобного. Не поедешь ты в Понизовку — хрен с тобой. Включится другой вариант, третий, сто пятьдесят седьмой… Даже если ты сейчас пустишь себе пулю в лоб… все равно накроется этот батальон, а Трошин и другие все равно уберутся из лагеря и не смогут…
Ильину показалось, что голос сейчас сорвется на крик, но тот вдруг успокоился:
— Я помогу тебе сделать выбор. Это не так сложно, как тебе кажется. Одевайся.
— Не понял.
— Я говорю — одевайся. Куртку, ботинки… Собери самое необходимое. У тебя есть пять минут.
— А если я сейчас подниму батальон по тревоге?
— Для этого тебе все равно понадобится одеться. Время идет.
Ильин начал торопливо одеваться. Не выскакивать же, в самом деле, на мороз в исподнем.
— Две минуты, — напомнил голос.
Ильин надел шапку, сунул инфоблок и пистолет в карманы куртки, вышел из палатки.
В лицо наотмашь ударила мелкая ледяная крупа. Ильин зажмурился, прикрыл лицо рукой.
— Пять, четыре, три… — Из кармана голос доносился глухо.
Ильин оглянулся, пытаясь понять все-таки, что сейчас произойдет, откуда это появится…
— Началось, — сказал голос. — Вот сейчас — уже началось. Уже трое. Пятеро. Одиннадцать человек. Теперь — офицеры…
Ильин бросился к офицерской палатке.
— Можете не спешить. Там уже все…
Ильин рванул полог и замер. В лицо ударил запах крови.
— Двадцать пять человек… двадцать семь… тридцать…
— Батальон! — крикнул Ильин. — Тревога! В ружье!
Справа мелькнула тень, Ильин обернулся, вскидывая пистолет.
— Товарищ майор! — выкрикнул набегавший прапорщик Морозов.
Начальник караула, узнал Ильин.
— Всех поднимай! — приказал майор.
— Есть! — Прапорщик побежал к палатке второй роты.
Что-то здесь было неправильное, вдруг понял Ильин. Начальник караула не может тут быть один. Только вместе с двумя солдатами из бодрствующей смены караула. А он один…
И тут со стороны палатки первой роты ударил автомат.
Длинная очередь, патронов на двадцать. А потом несколько скупых, сдвоенных.
Кто-то закричал, и майор бросился на крик, понимая, что опоздал, что так кричать человек может только перед смертью…
В лицо Ильину, ослепляя, ударил луч фонаря.
Ильин нырнул в сторону, словно уходя с линии прицела, вскинул пистолет, но не выстрелил.
Он не знал, не мог видеть, кто именно сейчас пытается нашарить его лучом фонаря в темноте, это мог быть кто-то из солдат, враг не стал бы вот так выдавать себя…
Бревна. Ильин с трудом удержал равновесие, взмахнул руками, и, словно подчиняясь взмаху его рук, взорвалась граната. Потом еще одна.
Фонарь погас.
Вспышки разрывали темноту, разбрасывали в стороны горящие ошметки брезента и каких-то тряпок, одна за одной, одна за одной…
Ильин сел на бревна, зачерпнул левой рукой снег и вытер лицо.
Он должен был действовать. Стрелять, рвать уродов голыми руками… и не мог. Ильин не испугался, нет. Он просто никогда раньше не попадал в подобную ситуацию, никогда не чувствовал такой вот беспомощности…
Не было страха. Была простая мысль. Очень простая.
Это ведь он сам. У мальчика забрали одно из двух яблок. Забрали и раздавили. Мальчик думал, что сможет найти компромисс…
Взрывы прекратились.
Как пронзительно свистит ветер между деревьев! Горящие ящики освещают пространство вокруг майора.
— Слышишь меня, Ильин?
Ильин достал из кармана инфоблок. Руки дрожат — это плохо. Майор не любит, когда у него дрожат руки.
— Ты так себе это представлял? — спросил голос из инфоблока.
— А я ведь тебя постараюсь найти, — сказал Ильин.
— Само собой, — не стал возражать голос. — А пока постарайся найти прапорщика Морозова. Он прятаться не станет, он получил сейчас приказ выполнять твои распоряжения. Морозов думает, что ты в курсе произошедшего… Никуда не уходи. Сейчас ты увидишь продолжение. Не дергайся, тебе ничего не угрожает.
Из темноты появились силуэты. Трое… Четвертый подошел справа, от машин.
Все четверо остановились перед Ильиным.
Сержант и трое рядовых. Комбат не успел запомнить их фамилии.
У сержанта и одного из рядовых — автоматы. Стволы направлены вниз. Руки остальных двоих в чем-то черном, лаково отблескивающем в неверном свете.
Похоже — кровь.
Сержант медленно отстегнул от автомата магазин, бросил в снег. Достал из подсумка новый, пристегнул к автомату. Передернул затвор.
Сделал шаг вперед, развернулся через левое плечо.
Солдаты стоят неподвижно. Они видели, как ствол автомата поворачивается к ним, но ничего не сделали.
Не попытались.
Даже после того, как пуля пробила голову одному из них.
Выстрел — солдат падает навзничь.
Пауза.
Сержант, не опуская автомата, словно выбирает, кого убить следующим.
Еще один выстрел — снова в лицо. Падает второй солдат. Третий, с автоматом, терпеливо ждет, когда очередь дойдет и до него.
Выстрел.
Сержант роняет автомат. Даже не роняет, скорее отбрасывает его от себя, словно испугавшись. Или обжегшись.
— Не хотите вмешаться? — спросил голос из инфоблока.
— Рукавишин! — позвал кто-то из темноты.
Сержант повернулся всем телом на голос.
— Ты еще не все закончил, Рукавишин! — Из темноты в освещенный круг вошел прапорщик Морозов. — Я ведь тебе говорил: убьешь всех, потом выстрелишь в себя. Возьми автомат!
Сержант качнулся. Замер, словно парализованный.
— Подними автомат, Рукавишин! — Морозов подошел ближе, стал справа от Ильина. — Он сейчас, товарищ майор. Сейчас он застрелится. Рукавишин!
Сержант резко наклонился, нашарил автомат.
— Давай, — сказал Морозов, — дуло в рот и нажми на спуск.
— Прекратить. — Ильин вдруг словно очнулся. — Немедленно прекратить!
— Да что вы, товарищ майор? — удивился Морозов. — Нужно все зачистить. Этот — последний из наркош. Это он что-то упрямится… Первый раз такое у меня… Ничего, сейчас.
Сержант поднес ствол к лицу.
— Я сказал — прекратить! Рукавишин — отставить! — Ильин наконец встал с бревен. — Брось оружие!
Рукавишин нашарил спуск.
Ильин шагнул к сержанту, протянул руку, чтобы отобрать оружие. Выстрел — сержант еще две или три секунды стоял на ногах, потом упал.
— Вот и хорошо! — сказал Морозов. — А то я уж думал, что придется самому его пристрелить. То ли он мало этой зеленой дряни выжрал, то ли я устал… Четверых удержать — это не просто так. Это не хухры-мухры! Такую работу сделали, да еще почти вслепую… Я — молодец!
— А он молодец! — подтвердил голос в инфоблоке. — Он вам еще не надоел?
— Я тут пока пройдусь, добью, если кто уцелел, — сказал Морозов. — Эти зеленые могли и прозевать… Я быстро.
Прапорщик Морозов успел сделать три шага. И умер.
Ильин спрятал пистолет в карман куртки.
— Сейчас садитесь в машину и езжайте к спецлагерю, — сказал голос.
— Я сейчас пошлю тебя…
— Вы ведь сами выбрали, товарищ майор. Я предупреждал. А теперь вы хотите еще раз ошибиться? Думаете, в случае с вашими бывшими подчиненными выйдет как-то по-другому?
— Хорошо, — сказал Ильин, подумав.
— Вот и отлично! Браво. Значит, вы вместе со своими бойцами отправляетесь через кольцо в автофургоне к Понизовке. Там находите Грифа… или дожидаетесь его… и рассказываете о космической станции, о тех двоих, что это они стоят за всем этим… и скажите, что они знают о том, что с ним произошло десять лет назад. И самое главное — они знают, как остановить грядущую катастрофу. Запомните?
— Запомню, — сказал Ильин. — Только и ты запомни…
— Давайте мы опустим вашу угрозу. Запишем, что вы обещали меня найти и убить, и подведем черту. Согласны?
— Согласен.
— Замечательно. Чуть не забыл… Когда будете общаться с начальником лагеря, можете обращаться к нему просто — «Пастух». Он поймет и не обидится.
Инфоблок выключился.
Старший откинулся в кресле и закрыл глаза.
Это Ильину показалось, что его инфоблок выключился, на самом деле хитрая машинка продолжала держать кадр, можно было видеть, как Ильин мечется между палаток и машин, щупает пульс, пытается услышать дыхание…
При желании.
Странные рефлексы у этого профессионального убийцы. Все время норовит спасать чужие жизни.
Он и с Грифом-то поссорился из-за этого. Очень надеялся, что свободный агент вмешается, возьмет грех на себя, снимет груз с ребят Ильина…
А тот не вмешался. Не мог. На самом деле — не мог, но Ильин не поверил. Решил, что агент специально мажет его и его людей кровью…
Старший протянул руку к голопанели, переключил воспроизведение на запись. Все это можно будет посмотреть потом, когда сердце наконец отпустит. И дыхание восстановится.
Старый он уже.
Слишком старый для всего этого.
За время этих разговоров с майором Ильиным трижды включался медблок, трижды металлическое щупальце делало инъекции, но боль не уходит, а остается рядом. Продолжает держать холодную руку на его сердце.
И трудно дышать.
Подохну я скоро, подумал Старший. Может быть, поэтому и решил поступить именно так, а не иначе.
Хотя вряд ли это поможет. Остановить апокалипсис невозможно. Сценарий утвержден, билеты проданы.
Но, с другой стороны, если есть хоть один шанс, мизерный, исчезающе маленький… если есть люди, которые готовы бороться…
Может, стоить дать им шанс?
Старший встал с кресла и подошел к двери. Диафрагма открылась.
Появилась вдруг мысль — пойти прямо сейчас к Младшему, разбудить, рассказать о том, что решил сделать, о том, что уже успел сделать втайне от него, и услышать в ответ…
А что он, собственно, хочет услышать в ответ?
Давай сделаем это вместе? И это будет означать, что не только и не столько близость смерти подтолкнула Старшего… что есть смысл в его поступках и надеждах…
А если Младший просто засмеется ему в лицо. Убить не сможет. Плюнет?
Или все-таки ударит. И бросится в центр Управления, и отдаст приказ… «паукам», Клееву, черту, дьяволу… зальет кровью все, до чего дотянется…
Он же сумел выманить у постамериканцев сохранившиеся боеголовки. Отдал им в аренду через Клеева полторы сотни «летучих рыб», а в залог взял остатки американского ядерного оружия.
Гавайи и Аляска повелись, ведь боеголовки у них взяли на время, для того только, чтобы гарантировать неприменение ядерного оружия при высадке и столкновении с Кораблями, Братьями, канадцами или мексиканцами.
И никто не рискует, ведь опасные игрушки, гарантировавшие все это время независимость осколков США, будут храниться на территории посольств России. А то, что в подвалах посольств есть такие забавные золотистые кольца — это тайна высшей категории. И то, куда через эти кольца можно боеголовки отправить, — тайна высшей категории…
Нет, Младший молодец. Младший подрос, заматерел. Младший умеет много чего! Наверняка он что-то держит в рукаве, чтобы прижать, если понадобится, своего напарника.
Нельзя рисковать, наверное.
Старший медленно пошел к своей комнате. Наверное, конструкторы станции все-таки правильно сделали, разместив помещения так далеко друг от друга.
Есть время подумать по дороге. Вспомнить, как все началось…
Вечер. Поздний вечер. Или не поздний? В январе темнеет рано… А это было именно в январе. Он поехал девятого января на дачу… какого черта он туда поехал? Не помнит уже. За чем-то, что показалось настолько важным, что ради этого можно было вытерпеть и полтора часа в электричке, и четыре с половиной километра вдоль заледеневшей дороги…
На перроне он вышел единственный из всей электрички, постоял, тоскливо глядя вдогонку уходящему поезду…
Вот странно, зачем поехал на дачу — вылетело из головы напрочь, а вот тоскливое чувство одиночества, какой-то потерянности, охватившее его в тот момент, когда с шипением захлопнулись двери электрички, осталось с ним до сих пор.
Или это он обманывает себя задним числом, придумал себе предчувствие, а тогда просто материл себя за то, что теперь придется продираться сквозь мороз и снег…
Старший остановился и хрипло рассмеялся.
Вспомнил. Вот сейчас вдруг вспомнил. Он же за диском ехал. За своей нетленкой. Он все лето две тысячи шестого года провел на даче, стуча по клавиатуре своего позорно древнего ноутбука в целях написания нового романа.
По привычке скопировал текст на диск, диск оставил на даче, а с ноутбуком поехал домой, не заладилось с издательством, то ли отказали в авансе, то ли что-то еще такое… потом уехал с горя отдыхать за моря… потом издательство проснулось, попросило текст — и чтобы быстро, до конца январских праздников, — он сунулся в компьютер, обнаружил, что текст куда-то делся, испарился…
Да, и вот за этим он и поехал на дачу.
Тогда это было таким важным! А потом оказалось, что неважно уже ничего, кроме жизни.
Выбор — жить или подохнуть.
Не так!
Отобрать жизнь у другого или подохнуть.
Электричка ушла, он тяжело вздохнул, поднял воротник куртки, поправил шарф и двинулся к дороге. Был еще шанс, что попадется попутка. В обычное время там было довольно оживленное движение. В обычное время.
А девятого января нормальные люди приходят в себя после седьмого и готовятся к четырнадцатому.
И он шел вдоль дороги, как требуют правила — по левой стороне. Шел-шел… А потом неожиданно, когда он уже был уверен, что придется идти пешком до самого дома, рядом остановилась машина.
— Добрый вечер! — сказал молодой развязный голос.
— Вечер добрый, — ответил он.
— Не подскажете, куда тут сворачивать к Дачному, — спросил водитель.
— Мне как раз туда.
— Что вы говорите! — удивился водитель. — Садитесь, показывайте.
От водителя явственно тянуло недавно выпитой водкой, садиться к пьяному в машину не стоило по-любому, но было так холодно, дул такой пронизывающий ветер…
Если бы он тогда не сел в машину… Если бы не сел — что бы с ним было через полгода?
Подхватил бы плесень? Нарвался бы на мародеров или попал под пули оцепления?
Мог бы подохнуть от голода, между прочим!
Тогда, сразу после Встречи, наверное, месяца два люди питались чем попало, жрали котов и собак и даже друг друга иногда…
Мародеры двинулись по селам поначалу из-за еды, это потом уже сообразили, что кроме продуктов можно и чего другого найти…
Власть. Силу.
Если бы он не сел в машину…
Но он ведь сел. Сказал еще «спасибо», извинился за грязную обувь. Они и проехать-то успели всего минут семь…
Водитель только-только успел представиться и начал рассказывать о том, что ему позвонили приятели, позвали выпить… Однокурсники.
Потом — вспышка.
А потом — темнота.
Потом…
Потом он многократно думал, что лучше бы та машина не останавливалась, он не соглашался бы в нее сесть… да вообще не писал бы тот роман — не пришлось бы ехать на ночь глядя.
И так же неоднократно пытался ответить — сейчас он бы сел в ту машину, к Младшему? Уже зная, что его ждет, зная об этом бесконечном десятилетии, о крови на своих руках, о необходимости принимать страшные решения, дрожать в ожидании конца света и делать все, чтобы этот конец света приблизить?
Что бы ты сделал сейчас, спрашивал он себя. Махнул бы рукой, указывая машине направление? Просто не поехал бы тогда за город?
И не мог ответить на свой собственный вопрос. Нет, естественно, пару раз он смело говорил, глядя в глаза своему отражению в зеркале, что никогда — никогда — не согласился бы еще раз пройти ни через боль и страх первых шести месяцев, ни через отвращение к самому себе последующих десяти лет…
Лучше уж подохнуть, говорил он своему отражению и видел, что отражение ему не верит.
Он ведь мог уйти в любую минуту. Это ведь не трудно — у него в комнате собралась неплохая коллекция холодного оружия…
В первый год после Встречи он почему-то решил, что теперь может собирать коллекцию своей мечты — оружие, доспехи, книги, драгоценности…
Это потом вдруг понял, что ничего ему не нужно здесь, над Землей.
Мог уйти — и не уходил. Жрал водку — и не мешал металлическим щупальцам электронного доктора оказывать себе помощь.
Так себе, между прочим, помощь. Снятие приступа, не больше.
Он ведь видит, как день ото дня сдает тот старик в зеркале. Что-то есть в воздухе на станции такое… Или наоборот — нету. Не хватает чего-то в воздухе, в свете ламп…
Однажды ему показалось, что эта махина, космическая станция, питается его силами. Его и Младшего.
Они как две батарейки внутри чужого приспособления. И задача, как у обычных батареек, у них очень простая — поддерживать работу этого приспособления. А потом, когда работа будет закончена, их выбросят прочь…
Может быть, даже вместе со всем приспособлением.
Может быть, еще и поэтому он решил помочь тем, внизу, которые надеются, что у них хватит силы, чтобы остановить Завершающую Стадию, которые готовят оружие против Братьев, даже толком не зная, что такое Братья и как будет выглядеть эта самая Завершающая Стадия…
Старший остановился, опершись рукой о стену коридора.
Перевешать бы тех, кто проектировал станцию, уродов, сделавших бесконечными коридоры. Нечем дышать… И снова — сердце.
Успокоиться. Мне всего лишь пятьдесят пять. Я еще даже на пенсию не могу выйти. Подохнуть — могу. А на пенсию — нет.
Старший сел на пол, прислонился спиной к стене.
А что будет, если он сейчас умрет? Что случится с теми, внизу? Не исключено, что они даже не заметят его ухода.
Они ведь даже не знают, кто он на самом деле. Одни думают, что с ними связывается высокопоставленный чиновник, не согласный с политикой государства. Другие полагают, что он — начальник некоей спецслужбы, пытающейся бороться с Братьями…
Майор Ковалев уверен, что с ним поддерживает связь координатор подпольной группы, состоящей из военных и ученых…
Пусть думают.
Начальник спецлагеря думает, что ему поручено готовить группу для удара по настоящему подполью, по подземному Центру. Начальник охраны того же спецлагеря уверен, что его предназначение — эту группу от Центра отвести, перенацелить.
Старший застонал, прижимая руку к груди.
Поди ж ты, ждал, даже звал смерть, а все как-то получилось неожиданно. Даже немного обидно.
В кабинете есть медблок. В спальне есть медблок. А в коридоре медблока нет.
Глупость какая — умереть в ста метрах от медицинской помощи, в глубине самого совершенного агрегата в Солнечной системе.
Если Бог есть, подумал Старший, то он не Любовь. Он — Ирония.
Один из двух самых могущественных людей Земли подохнет под стеной, как обычный бомж.
Старший даже попытался рассмеяться, но вместо этого захрипел.
Вдох — мучительный, раздирающий горло кристаллами боли. Выдох. И снова — вдох.
Как больно дышать! Так больно, что хочется прекратить.
И пусть все дальше идет без него…
Клеев пусть ищет Горенко… Вот удивятся оба, когда встретятся и обнаружат, что на бедного капитана повешено куда больше, чем он на самом деле организовал и подстроил…
Это ведь так просто — совершать нечто, прикрываясь чужим именем.
Жаль, что с Грифом… так и не удалось поговорить, объяснить…
Он бы понял, что сейчас от него зависит… Рассказать, какая сила может подчиниться ему… Рассказать, что только он может остановить ее… Ее!
Все так просто… Если бы Ильин нашел Грифа тогда, сразу… Если бы они тогда сообразили, что Гриф не просто дублер.
Если бы…
А ведь они думали, что Система неразумна. Были уверены в этом. И неоднократно в этом убеждались, глядя, как она слепо выбирает один из предложенных вариантов или ждет их выбора.
Как тогда, когда они выбирали между Африкой и Австралией. Австралия даже была предпочтительней — отдаленность, изолированность.
С Африкой пришлось возиться, ставить Территорию так, чтобы отделить Азию от Африки…
А Система терпеливо ждала.
Старший закрыл глаза и лег на пол. Нет смысла держаться за жизнь. Руки скользят, пальцы разжимаются, а сердце отказывается работать.
Нет смысла…
И не было.
— С ума сошел? — закричал Младший, падая на колени возле него. — Куда ты с подводной лодки денешься!
Медпакет прижался к предплечью Старшего.
— Дезертировать решил? — уже немного спокойнее спросил Младший, увидев, как разглаживаются складки на лице больного. — Дыши, я рядом. Рядом…
— Нужно поговорить с Грифом, — еле слышно сказал Старший. — О той девочке, что с ним…
— Молчи и дыши, — потребовал Младший.
— Нет, ты не понял. — Старший открыл глаза. — Не понял… Это в ней все дело… Понимаешь? Я тебе не говорил… Ведь в Крыму не его пытались убить… Не он был главным… Девчонка… Эта Маша…
В Крыму не его пытались убить… Не он был главным… Девчонка… Эта Маша…
Гриф вскинулся, вырываясь из липкой паутины кошмара.
Эхо все еще звучало в комнате: «Не он был главным… девчонка… убить…»
В комнате или у него в голове?
В Крыму не его пытались убить…
Гриф встал из кресла, подошел к Машиной кровати. Девочка спала. Именно спала, подложив руку под щеку, а не застыла в мертвенной бледности приступа.
Нужно что-то решать, подумал Гриф. Завтра она снова потребует идти и спасать Лукича.
И завтра Гриф согласится. Согласится.
И что-то мягкое и теплое скользнуло по сердцу Грифа, словно одобряя его решение, подтверждая его правильность.
Завтра все будет хорошо, проплыло в сознании Грифа, когда он вернулся к себе в кресло. Завтра все будет хорошо.
Старший уснул. Младший сбегал в одну из свободных спален, принес подушку и одеяло.
Сволочь, сказал Младший, соскочить решил. Сволочь, повторил он тихо, чтобы, не дай бог, не разбудить спящего.
А обо мне ты подумал, спросил Младший и поправил одеяло. Как же я без тебя?
