Глава 4
Трудно сказать, чего было больше в поступке шестнадцатилетнего пацаненка — глупости или бравады.
Он, правда, значок космополета нацепил на грудь под куртку, а не повесил сверху. Что, собственно, и позволило ему добраться до станции «Полеевка», а не вылететь где-то на полпути из вагона электрички под причитания старушек и одобрительные замечания мужиков.
У пацаненка даже хватило ума глубоко надвинуть свою вязаную шапочку, так, чтобы не были заметны волосы, выкрашенные в голубой цвет.
А потом ему не повезло: наклоняясь за лежащим на полу рюкзаком, он не придержал полу куртки, та отошла, открывая люминесцентный семиугольник значка, а сидевший на скамейке напротив парень этот значок заметил.
— Вот сволочь! — сказал парень и протянул руку, чтобы сорвать значок.
Космополет руку оттолкнул и побежал по проходу между деревянных скамеек. Он уже почти добрался до раздвижных стеклянных дверей, когда парень выкрикнул «Держи космолета» и бросился вдогонку.
Космополету подставили ногу. Он перепрыгнул, ударился плечом в дверь, вывалился в тамбур, и тут везение закончилось: один из курильщиков рванул его за воротник и ударил.
Пацаненок отлетел к вагонной двери, как раз к надписи «Не прислоняться», каким-то чудом увернулся от второго удара в лицо, но не заметил следующего — в пах.
Космополет заскулил, упал на колени и пропустил удар коленом в лицо. Брызнула кровь из разбитой губы, но никого это не остановило, скорее наоборот.
Ловить и бить космополетов стало уже национальным видом спорта, причем спортом легкодоступным и практически безопасным — милиция обычно не вмешивалась или если вмешивалась, то на стадии уборки спортивного инвентаря, часто — бездыханного.
А чего они, суки продажные, уроды космополетные, Братьям прислуживать собирались? А теперь что? Теперь Братья их не защищают? Нету Братьев? Ну, так и нечего со значками и с прическами тут ходить…
Пацаненок в тамбуре даже не пытался сопротивляться, закрывал разбитое лицо руками и старался не упасть, понимая, что тогда его просто затопчут.
— Отойди, дай я вдарю! — потребовал звероватого вида мужик, которого мало интересовали Братья и их приспешники, но очень возбуждала возможность попинать ближнего своего. — Я ему санки выверну с одного удара… Дай!
Но желающих было много, всем хотелось бесплатного развлечения. С космополета сорвали шапку.
— И даже прическу не сбрил! — возмутился интеллигентного вида старик, который еще пять минут назад был уверен, во-первых, что просто едет на свою дачу, а во-вторых, что совершенно толерантен и где-то даже гуманен. — Такие, как он, предают нашу культуру и расу!..
— Дайте ж я ему…
— Детей уведите отсюда! — закричала женщина из глубины вагона. — Зацепят ненароком.
Дети тоже хотели посмотреть.
Электричка затормозила и остановилась.
— Остановка «Полеевка», — прошипели динамики, и дверь открылась.
Удар выбросил космополета на перрон, под ноги ждавших электричку. Пацаненок вскочил и попытался убежать.
Несколько человек выпрыгнули на перрон следом, решив, что ради такого развлечения можно и следующую электричку подождать. Станция маленькая, лес вон рядом, так что можно не только отлупцевать всласть придурка, но даже придумать чего-нибудь забавное.
Вешать или жечь в городе все-таки не разрешали.
Пацаненок бежал по перрону, расталкивая людей, за ним гнались, но не пытаясь схватить или опрокинуть, — просто гнали. К лесу, туда, где никто не помешает.
— Да что же это делается! — заголосила старуха, торговавшая семечками. — Ведро перевернули, антихристы!
Электричка тронулась с места, пассажиры прильнули к окнам, пытаясь рассмотреть, поймали уже или нет.
А может, уже и убили, так хоть на труп глянуть…
Но трупа не было — может, звезда у космополета была счастливая или сегодня какое-то созвездие ему особо благоволило.
На перроне находился капитан милиции.
— Стоять! — крикнул милиционер, пытаясь перекрыть гам на перроне, и шагнул вперед, вклиниваясь между жертвой и охотниками. — Стоять!
Первый из преследователей или не сообразил сразу, или решил просто проигнорировать команду. Он попытался отодвинуть мента с дороги, но что-то не заладилось, мент остался стоять, а преследователь, тот самый звероватый мужик, остановился, будто в изумлении, и упал навзничь на бегущих следом.
Ловить его не стали, позволили упасть на асфальт.
На милиционера тоже бросаться не стали, остановились в паре метров перед ним — восемь запыхавшихся мужиков и деваха лет двадцати очень спортивного вида.
Космополет оглянулся назад, споткнулся, упал и остался лежать. Сил встать не было.
— Меня зовут Артем Лукич Николаев, — сказал капитан. — Я тутошний участковый инспектор, и гоняться за людьми здесь можно только с моего разрешения.
Космополет застонал.
— Посему я готов не принимать к вам жестких мер, но попрошу прекратить хулиганство и спокойно подождать электрички, которая воспоследует в нужном для вас направлении через двадцать пять минут. — Капитан поправил фуражку и мельком глянул на небо. — Того гляди, дождь пойдет, а то и снег, так что вам лучше разместиться под навесом, который у нас расположен с противоположной стороны перрона.
— Ты бы шел, капитан, на хрен, — переводя дыхание, сказал парень, тот, что первым заметил значок. — Не лезь…
— Да че с ним разговаривать-то? — возмутилась деваха и повернула бейсболку козырьком назад. — Дать и ему в рыло, чтоб не лез, и всех делов. Он, может, и сам хочет по сопатке получить… Хочешь, мент?
Капитан зажмурился и покачал головой.
— Это ж мне нужно было прожить почти пять десятков годов, дослужиться до капитана, чтобы девка сопливая мне по сопатке дать обещалась, — печально произнес Лукич. — Или у меня что-то с головой, или у нее…
Возможно, у девахи и вправду с головой было далеко не все в порядке, но помимо этого у нее еще был какой-то там пояс по карате, четыре кубка за победу в соревнованиях и несколько драк с тяжкими последствиями для противников.
Особенно она любила калечить таких вот спокойных и уверенных мужиков. Каратистка даже считала, что таким образом мстит десяткам и сотням поколений самцов, унижавших и эксплуатировавших женщин. И вообще — феминизм должен быть с кулаками. И разговаривать с этим ментом нечего. Достаточно одного удара…
Она не учла, что у Артема Лукича, во-первых, был большой жизненный опыт, во-вторых, плохое настроение вот уже почти три недели и, в-третьих, хорошо поставленный удар с правой.
Кстати, и особого пиетета к лезущим в драку девушкам он не испытывал. Хочет драки — значит, что-то знает.
Высоко прыгнула, в голову ногой попасть норовит…
Получи.
Главное, чтобы Алена не узнала, подумал Лукич.
— В последний раз повторяю, — сказал капитан. — Пацана никто не тронет.
Щелкнул, выбрасывая лезвие, нож.
— Вот так, значит, — пробормотал Лукич. — На живого человека — с ножом.
— В последний раз говорю, — сказал парень, — уйди с дороги.
— Да я его… — прорычал пришедший в себя наконец мужик и попытался встать.
Пошел холодный дождь.
— Дядя Тема, проблемы? — спросил вынырнувший откуда-то сзади Петруха. — Мы тут с ребятами мимо шли, а тут вы с городскими…
— Это городские со мной, — ответил Лукич. — Нож вон купить предлагают.
— Не в подарок? — уточнил Петруха.
— Не, купить. Дарить острые вещи нельзя.
— Нельзя, — согласился Петруха. — Правда, ребята?
Ребят было десять человек, одеты они были в кожаные куртки, что для людей знающих демонстрировало самые серьезные намерения этих самых ребят.
Знающих среди городских не было, но общее настроение ребят они поняли сразу.
Счастье городских, что не успели Лукича зацепить. Участковый тоже хорош — снова поперся к электричке космополетов защищать. Ладно — его жена Петруху предупредила.
— Может, мы их покалечим? — предложил Петруха, рассматривая противников. — Там, руку сломаем каждому. Или ногу. Вроде они как случайно поскользнулись, упали и поломались.
— И заодно запомнят, что тут у нас есть участковый, — подхватил Цыганчонок. — И эта… как ее… общественность. И другим скажут.
Была у Цыганчонка скверная привычка таскать в кармане велосипедную цепь. В драках, правда, он ее почти не использовал, но при трудных переговорах извлекал ее регулярно. И впечатление на собеседников она производила всегда.
Вот как и на этот раз.
Охотники переглянулись. Какого черта, подумал каждый из них. Ради минутного удовольствия лезть в драку с этими уголовниками? В конце концов, космополетов еще полно. Выбирай любого и…
Нет, если с кем-нибудь из этих, с ментом или его пацанами, получится встретиться в другом месте и при других обстоятельствах… тогда — конечно… тогда — все припомним…
А тут еще дождь… Чего мокнуть зря…
— И даму свою подберите, — сказал Лукич. — Неприлично это — на перроне валяться.
Каратистку подняли и понесли под навес. Бейсболка осталась лежать.
— Что там с космополетом? — провожая взглядом отступающих, спросил Лукич.
— А ничего страшного. — Самый Младший Жмыхин присел возле пострадавшего. — Носяку ему сломали…
Космополет вскрикнул от боли.
— В одном только месте, — заключил Самый Младший, вытирая руку о куртку космополета. — Заживет.
Дождь усилился.
— Вы его отведите в коровник, к остальным, — сказал Лукич Петрухе и надвинул капюшон плаща на голову, поверх фуражки. — А я тут еще подежурю…
— А езжайте вы, дядь Тема, домой, — предложил Петруха. — Там Витек на мотоцикле с коляской — и контуженого заберет, и вас подвезет. А мы уж тут сами…
— Я останусь. — Лукич достал из кармана портсигар, покрутил в руке, тяжело вздохнул и спрятал в карман. — Еще нужно проследить, чтобы эти туристы уехали.
— Мы и проследим. И, если что, в поезд подсадим. Правда, дядя Тема. А то вы как заведенный, в самом деле. Уже все, кто хотел и мог, приехали…
— А этот? — Лукич указал большим пальцем через плечо на космополета, которого как раз подняли и вели к лестнице. — В последний момент успели…
— Этот… козел потому что… — Петруха сплюнул. — Вон еще трое стоят в стороне, два идиота и идиотка. Могут ведь, когда хотят. Хватило же ума сюда приехать без блюхайра и семигранной гайки. И даже в драку не полезли за своего. И за вас, между прочим…
Лукич мельком глянул на космополетов, дожидающихся возле платформы, прикрывшись зонтами, указаний от гостеприимных хозяев.
— Семьдесят восемь.
— А с контуженным — семьдесят девять, — сказал Петруха. — Скоро лунатики в коровник не поместятся. А сегодня утром одного из них поймали во дворе Жуковых — яйца из сарая воровал.
— И что?
— Ну, получил по своим яйцам, поплакал немного… Степаныч его отвел в коровник и предупредил, что, ежели еще раз такое непотребство произойдет, всех погрузим в автобус и отвезем до ближайшего к городу милицейского поста. Так лунатики ворюгу тузить еще при Степаныче начали, тот ушел, чтобы не мешать воспитательному процессу.
Лукич снова тяжело вздохнул.
— Дядь Тем, — спросил Петруха тихо, — это что ж делается? Я думал, после той стрельбы все по-другому начнется…
— А все и началось по-другому. Это пока только проба сил. Что можно, чего нельзя, народ пробует. Раньше было нельзя — значит, теперь можно. Мы ж так устроены. Нам не нужны изверги или враги… Мы сами все сделаем. Нету врагов страшнее, чем соседи…
Петруха слушал, не перебивая. Лукич посмотрел ему в лицо, вздохнул и махнул рукой.
— Давай, потом поговорим.
— Вечером?
— Можно и вечером. Если ничего не случится.
— Что?
— А все, что угодно, — сказал Лукич. — Камни с неба. Вода превратится в кровь. Тьма падет на города и села…
Вместо этого подал голос телефон участкового.
Косой дождь бил в лицо, и Лукич отошел в сторону, под прикрытие плаката о безопасности дорожного движения.
Звонили с неизвестного номера. Без картинки — только голос.
— Слушаю, — сказал Лукич.
— Артем Лукич? — обрадовался Касеев. — Это Евгений Касеев, если помните. Я о вас…
— Помню, — сказал Лукич.
Он журналиста помнил. Бить, правда, он корреспондента после того репортажа и интервью не стал, но и приходить в восторг от его звонка тоже не собирался. Алена после той передачи чуть Лукича не прибила. Они неделю спали раздельно — он на диване, она на кровати. Жена так до конца и не поверила, что журналист все соврал.
Даже за орденом в город Лукич не поехал, сославшись на простуду и работу. А свою четвертую звездочку объяснил Алене выслугой.
Пытался объяснить.
Так что Касеева Лукич узнал.
— У нас проблема, — сказал Касеев. — …ва приходила.
Порыв ветра заглушил голос журналиста.
— Что? — переспросил Лукич.
— Тут ко мне дама одна, Быстрова, приходила, — повторил Касеев. — Елизавета Петровна.
— И что?
Ветер все усиливался, крупные дождевые капли грохотали по жести плаката, стучали по плащу, норовили заглушить голос Касеева.
Гарнитуру Лукич не носил, поэтому сейчас приходилось напрягать слух, прислушиваясь к псевдодинамику телефона.
— Завтра за вами приедут, — сказал Касеев. — Арестовывать. Хотели вызвать в город, но решили брать на месте. С показательным маски-шоу. И меня пригласили, чтобы запечатлеть и поговорить с вами.
Лукич посмотрел на свой мобильник с удивлением.
Меня арестовывать? Ты ничего не напутал?
— Вы меня слышите? — спросил Касеев.
— Слышу, — ответил Лукич.
— Вас приедут арестовывать. Понимаете? За пособничество и соучастие в похищении Марии Быстровой! — Касеев повысил голос. — Эта стерва утверждает, что вы привели в дом человека, который потом похитил ее дочь. Избивал ее и похитил дочь. Что там у вас грохочет?
— Дождь.
— Что?
— Ливень у нас тут, говорю.
— Понятно… Быстрова сказала, если вы поможете вернуть дочь, то вам могут скостить срок. Не знаю, какие у нее доказательства, но связи и лапа наверху — сумасшедшие.
— Сумасшедшие, — повторил Лукич.
Он все еще не мог поверить, что это о нем, о капитане Николаеве, говорит городской журналист. Что это его, капитана Николаева, завтра приедут арестовывать.
— Она правду говорит? — спросил Касеев.
— Почти, — ответил Лукич.
— Не знаю, что там у вас произошло на самом деле, но завтра, когда за мной заедут, я вам сброшу сообщение. Дальше — решайте сами, сдаваться или прятаться.
— Или прятаться, — повторил Лукич.
— И если что — связывайтесь со мной, — сказал Касеев. — При мне они беспредельничать не будут… Не должны. Хотя, если тот, кто вывез дочь, и вправду связан с Братьями… Вы же сами понимаете, что сейчас могут сделать за пособничество…
— Знаю.
— Так он связан?
— Он — Свободный агент, — невесело усмехнулся Лукич. — А там — сами решайте, связан или нет.
— Ни хрена себе… — протянул Касеев.
— Вот и я о том же. Ладно, спасибо за предупреждение. — Лукич выключил мобильник, подумал и вообще его отключил.
Вот и здрасьте, сказал Лукич. Вот и приехали. Кто бы мог подумать? Хотя ни одно хорошее дело не остается безнаказанным. Помог Маше, называется.
Кто бы теперь ему помог.
Что-то крикнул Петруха. Ткнул пальцем в сторону больших часов на билетной кассе. Электричка, понял Лукич.
Бросить все и уйти. И еще нужно будет разговаривать с Аленой, извиняться…
Лукич потер лицо.
Смешная жизнь — минуту назад гонял этих уродов-линчевателей, а теперь нужно думать, как самому прятаться. И куда, самое главное.
И прятаться ли.
У него еще много времени. Бездна времени. Вот сейчас он встретит с ребятами электричку, отправит, если появятся, космополетов в коровник. Потом еще через два часа придет последняя городская и можно будет обдумать все происходящее.
Более или менее спокойно.
Электричка вынырнула из густой, почти непроницаемой пелены дождя, остановилась возле перрона.
Лукич ровным шагом прошел вдоль вагонов. Все тело стало каким-то деревянным, словно его свело судорогой. Мысли были ясными и холодными. Лукич не чувствовал, когда капли дождя с силой били его по лицу.
С этой электричкой приехало еще двое — парень и девушка.
Первые космополеты приехали в Понизовку почти сразу после окончания стрельбы в городе — в самом начале ноября.
Их было пять человек — три девчонки и два пацана. Всем было лет по семнадцать, и приехали они в Понизовку прятаться.
Естественно, они не рассчитывали на защиту местных парней. Более того, они прекрасно знали о том, как Петруха с приятелями встречает космополетов, но выбора у них особого не было — в городе начиналась охота.
Космополеты знали, что в лесу возле Понизовки еще до Встречи было место посадок летающих тарелок — так, во всяком случае, говорили.
В девяностых годах прошлого века было несколько публикаций о кругах на полях, странном свечении и даже похищении людей в этих местах. Информация была подхвачена, неоднократно перепечатывалась и приобрела вид достоверный и весомый, как часто бывает в подобных случаях.
Когда, уже после Встречи с Братьями, оказалось, что на Территории просто так не пускают, а добираться до них через Границы и Ничейные земли смертельно опасно, кто-то из космополетов решил, что нужно отправляться на старые места Контактов, чтобы Братья могли непосредственно связаться с избранными…
Мест Контактов в округе было не так много, Понизовка быстро приобрела широкую славу в узких кругах, а Петруха со своими землянами оказались между космополетами и местом их поклонения. Со всеми вытекающими последствиями.
В общем, пятеро приехавших все это прекрасно знали, но выбора не имели. Братья, увидев, в какой опасности их сторонники, заберут их, решили космополеты. Не могут не забрать.
Бить убогих не стали. Им даже позволили просидеть почти неделю в промокшей насквозь палатке посреди Круглой поляны.
Потом приехали двое их приятелей и сказали, что космополетов начали убивать.
Тех, кто перекрашивал или сбривал разноцветные волосы и выбрасывал космополетскую атрибутику, не трогали. Более того, всячески поощряли в поисках неперековавшихся космополетов.
А такие, естественно, были.
И узнали, что в Понизовке можно спрятаться. Что здесь даже могут защитить.
Местные мужики, правда, поначалу действия участкового не одобрили.
Нечего приваживать всякую шваль… морды крашеные… к Братьям этим долбаным… не хрен тут…
Когда слухи об убийствах в городе и его ближайших окрестностях подтвердили верные люди, мужики призадумались.
А чего тут думать, вмешались бабы. Дети дурные, не соображают ниче, что ж их за это — убивать? За прически убивать? Да что мы — звери какие?
Не звери, сказал Лукич.
Не звери, подтвердили мужики, собрались всем миром и в два дня отремонтировали старый, еще совхозный коровник за селом.
— А если за ними сюда приедут? — спросил Жмыхин-старший.
— Как приедут, так и уедут, — сказал участковый.
Но теперь выходило, что приедут не за космополетами, а за ним, участковым Артемом Лукичом Николаевым.
Хреновый получался расклад, если честно.
— Что ты сказал? — переспросил монтажер Касеева.
— Хреново, говорю, получается. Полный писец получается.
Монтажер кивнул и почесал в затылке. Сказано было банально, но точно. Сам он не сразу въехал в то, что именно обнаружилось в том злосчастном кадре, почти убитом Зудиным.
Они честно обтесали картинку, получилось шикарно и почти незаметно даже для профессионального взгляда. Времени хватило даже на то, чтобы шли часы на прилепленной руке.
Рассмотреть это можно было только при оч-чень большом увеличении, никто, понятное дело, в хронике доискиваться этого не стал бы, но чувство профессиональной гордости было развито у монтажеров СИА сильно.
Настолько сильно, что решили они эту работу поместить на своем сайте. Типа — как было и как стало. Вот как мы умеем!
Вполне допустимое действие, между прочим. Не гордыня, а гордость. Причем — профессиональная.
Монтажеры, Вася и Ляля, написали текст, поясняющий ситуацию, имя оператора не называя, поставили результат-картинку, потом поставили ее же под заголовок «Первоисточник» и запустили функцию «убрать обработку».
Посмотрели результат, выразили сомнение в интеллектуальных способностях друг друга, стерли полученное, еще раз повторили процедуру и задумались.
Было с чего прийти в некоторое недоумение.
Убирая из первоисточника всю обработку, никто не мог ожидать, что из кадра уйдет вообще все.
В кадре осталась только комната. Ни людей, ни мебели — даже вместо двери был пустой проем.
Выходило, что незабываемую встречу Российского МИДа с постамериканцами кто-то ваял на компе.
И тут возник вопрос — зачем?
Зачем кому-то могло понадобиться сочинять кадр, лепить и клеить картинку, вместо того чтобы просто…
Ляля предложила все сразу же стереть. Стереть и забыть, угрюмо сказал Вася и постучал себя пальцем по лбу, демонстрируя свое несогласие.
— Думай, женщина, что говоришь! — сказал Вася. — Оно уже в Сети.
— И что? — осведомилась Ляля.
— А если кто-то случайно… или специально… — Вася на всякий случай нырнул в Сеть, выловил цитату своего файла из первого попавшегося сетевого ресурса и прогнал через минус-обработку.
Продемонстрировал Ляле получившуюся пустоту.
— Вот видишь, — сказала Ляля, — никто ничего не заметил.
Ляля вообще старалась не заморачиваться по поводу таких пустяков. Стереть и забыть. И вообще ей пора домой, обещала мужу прийти пораньше, приготовить что-то вкусненькое…
Вася задумчиво посмотрел на закрывшуюся за ней дверь. Было в предложении коллеги что-то рациональное и успокаивающее. Стереть и забыть.
Стереть и забыть, произнес Вася вслух, пытаясь на вкус проверить это заманчивое предложение.
И ничего тут нет такого, сказал себе Вася. Нету!
Вася сбросил стремный кадр в свой инфоблок и пошел к Касееву. В конце концов — кадр его отдела, пусть сам и решает. Если что — отвечать Касееву и придурку Зудину.
Вася подождал в коридоре, пока из кабинета Касеева выйдет посетительница, проводил взглядом эту потрясающую задницу до лифта, еще раз подумал, а не послать ли все это к чертям свинячьим, снова решил, что пусть решает начальство.
Оно для того и существует, чтобы решать.
Вася без стука открыл дверь в кабинет.
— …Дальше — решайте сами, сдаваться или прятаться, — сказал Касеев, увидел Васю, сделал страшные глаза и указал на дверь.
Вася дверь закрыл.
Еще был шанс просто уйти, было даже желание этим шансом воспользоваться, но Вася замешкался, здороваясь со словоохотливым Ройтманом.
Как дела?.. Касеич устроил разнос!.. Правды мало пишем, блин, приспособленцы… никакого уважения к старому еврею… приказано выгрести и накопать острого и правдивого…
Касеев сам вышел в коридор и окликнул Васю. И Вася, переступив порог кабинета, без пауз и лирических отступлений сделал свою проблему еще и проблемой редактора отдела новостей.
Редактор отдела новостей всю глубину проблемы оценил не сразу. Выслушал, думая о чем-то своем, высоком и важном, дождался, когда Вася закончит, и задал сакраментальный вопрос:
— И?
Вася повторил, на этот раз состыковав свой инфоблок с касеевским стационаром. И проиллюстрировал свое сообщение изображением.
— То есть вы убили исходник? — Кассев обычно все схватывал быстро, но на этот раз все никак не мог настроиться на нужную волну.
— Не было исходника, было лепилово, наглое и недвусмысленное. Может, америкосам где-то в Кремле и ущемляли самолюбие, но не в этой комнате. Сюда зарядили кадропроекцию, причем не живую, а лепленую.
— Еще раз, — потребовал Касеев.
Монтажер продемонстрировал снова запись техпроцесса.
— То есть, — подвел итоги после просмотра Касеев, — что делали постамериканские политики в Кремле почти час, никто не знает, кроме самих политиков, наших и ненаших… У меня тут появилась мысль… Простая и банальная. Ты только нашу картинку так высушивал или другие тоже? Гавайские, Аляску, Евроновости?
— Тока нашу, — сказал Вася.
— Пойдем и посмотрим, — предложил Касеев.
Они пошли и посмотрели. Везде все было нормально — российские дипломаты спутали папку, заодно и указали еще раз постамериканцам их место. На радость всему прогрессивному человечеству.
— И чем мы это можем объяснить? — осведомился Касеев.
— А че тут объяснять? Мы можем редактировать только собственный материал. Софты ведь под себя сами маркируем. И остальные — тоже. Наши коды зашиты в программе, чтобы те, кому положено, могли всегда отследить источник. Ты ж сам все это прекрасно знаешь. Каждый инфоблок, каждый сетевой адаптер, мобильники, кадросенсоры — все пишут свои данные в кадры, фиксируется время, место и автор съемок. И влезть в чужой кадр своими грязными руками я могу, только если у меня есть либо авторский код, либо превосходящая степень приоритета. А у меня такого нет.
— Стоп-стоп-стоп. — Касеев помотал головой, словно отгоняя наваждение. — Евроновости мы сломать не можем, а Кремлевские коды — пожалуйста? Легким движением руки?
— А если у них техник такой же придурок, как и твой Зудин, то он мог просто не закрыть кадропроекцию. В принципе, кадропроектор и кадроприемник в момент контакта обмениваются информацией, считай, гонят кино не столько в визуальном режиме, сколько через Сеть. Но если в настройках кадропроектора поставить ограничение — сенсоры будут писать картинку с кадра как с реального объекта. Вот этого ограничения тут как раз и не поставили. Оно не сработало во всех кадроприемниках, но сушить мы можем только свою запись. Могу, конечно, звякнуть моему корешу в Евроновости и попросить проверить, но тогда сенсация будет не только у нас. Что ты сказал?
— Хреново, говорю, получается, — повторил Касеев. — Полный писец получается.
Гонялся ты, Женя, за сенсацией, людей трусами называл, требовал и настаивал, а теперь вот получи и распишись.
— Что будем делать? — спросил монтажер.
Множественное число он употребил скорее из вежливости. Сам он делать ничего не собирался. Он сейчас испытывал облегчение оттого, что решение будет принимать кто-то другой.
А сам он пойдет домой. И немного выпьет за ужином. Потом возьмет с полки книгу и сядет в кресло перед тем местом, где у нормальных людей стоит телевизор, а у него — аквариум.
Телевидения Вася не переносил на дух.
— Иди, — сказал Касеев. — Я тут посижу, подумаю, дверь потом сам закрою.
Вася ушел.
А плохое настроение осталось.
Слишком всего много, подумал Касеев. Так в жизни не бывает, чтобы и баба эта из Комитета Безутешных Матерей, и участковый, и тут же еще этот кадр… И еще…
Очень хочется дозу. Прямо сейчас. Не выходя на улицу. Растереть Зеленую крошку между пальцами и вдохнуть… Он не помнит, чем пахнет зеленая пыль. Она чем-то пахнет, точно. Но чем?
Каждый раз запах новый… и одновременно — знакомый, назойливый, въевшийся в мозг…
Он сам назначил своим ребятам собеседования. Выходит, нужно вернуться в кабинет и вызывать, расспрашивать, уговаривать еще несколько часов… Вместо того чтобы вызвать машину и через пятнадцать минут открыть оружейный сейф, достать стеклянную ампулу…
Касеев вышел из монтажной, закрыл дверь, оставил отпечаток ладони на сенсоре.
Если он все-таки решит отправиться в кабинет, то идти придется направо по коридору, к лифту. Если домой — налево, к лестнице, ведущей к гаражу.
В кабинете остались вещи, вспомнил Касеев, сворачивая налево.
Куртка, инфоблок, сумка… К черту, сказал Касеев. Все может подождать до завтра.
Еще необходимо предупредить оператора, нужно обязательно запечатлеть арест участкового. Иначе безутешные матери будут рыдать и биться в истерике…
Касеев остановился и прижался лбом к холодному пластику двери.
Сегодня точно что-то не так. Еще никогда его так не трясло в предвкушении дозы.
Никогда…
Что-то всегда бывает в первый раз.
Рука пахнет зеленой пылью. Точно — пахнет. Он ведь чувствует этот запах. Пахнут пальцы. Пахнут…
Касеев поднес руку к лицу. Только показалось. Показалось! Касеев замахнулся рукой на дверь.
Сволочи! Сволочи! Сволочи…
Стены вокруг начинали течь.
Нет, не течь — превращаться в дым. Удушливо-серые волны перекатываются вокруг Касеева, прикасаются к его лицу, ощупывают, прикидывают, с какой стороны лучше напасть, сжать горло, залить рот и легкие…
Дым обволакивает все, больше нет коридора, пола, стен, потолка — только тяжелый, вязкий дым. Дышать тяжело.
Касеев нащупал дверную ручку, повернул. Попытался повернуть. Дым густеет, превращается в смрадный кисель, мешает не только дыханию, но и движениям.
Пеленает. Связывает. Пакует.
Сейчас он совсем застынет, запечатав Касеева в этих клубящихся сумерках.
Толкнуть дверь. Толкнуть дверь, выбраться из этого дыма. Выйти в просторный гараж. Там люди. Там машины. Там дорога домой.
Всего один вдох — и мир снова станет… станет… станет… Нормальным?
Дышать становилось все труднее.
Даже крикнуть уже не получится. Даже стон не вырвется из горла, стянутого прядью серого дыма.
Проснулась боль в глазах, как тогда, на перроне, когда туша Корабля выскользнула из облаков, из пенящегося мира, из бездны слепящего света…
Нет, тогда боль пришла не от Корабля, вдруг понял Касеев, а позже. Немного позже… А на перроне он почувствовал… почувствовал…
Касеев опустился на колени.
Тогда он ощутил то самое чувство, которое потом пытался вернуть, растирая между пальцами Зеленую крошку, вдыхая пыль… тщетно пытался вернуть.
Его снова обманывали. Подсунув Зеленую крошку вместо правды…
А теперь… Теперь пытаются убить здесь, в коридоре… растворить в дыму… утопить в стенах и полу, ставших леденяще-вязкими…
Они…
Кто-то склонился над Касеевым. Касеев попытался рассмотреть, кто это, но не смог.
Они пришли его добить. Втоптать в бетонный пол, который стал грязью.
Что-то пророкотало высоко над головой. Голос…
— Дыши, — пророкотало среди серых туч. — Дыши…
Касеев захрипел, легкие не слушались.
Кто-то навалился на него, надавил на грудь. Резко отпустил. Снова. И снова…
Воздух ворвался в легкие.
— Живой? — спросил Пфайфер. — Я думал, опоздаю…
Странно устроена жизнь. Бедняга Вася, обнаруживший проблему с новостями из Кремля, мучился — сообщать об этом кому-либо или нет. Его напарница Ляля такими сомнениями не страдала, хотя именно она Васе файл и продемонстрировала.
Можно ведь было на сайт выложить просто исходник и результат-картинку, но Ляле накануне посоветовали операцию провести именно в таком порядке и даже порекомендовали, как себя вести, если Вася вдруг согласится все просто стереть — «…а может, не стоит, вдруг кто-то действительно хватится, ты — старший, тебе отвечать…» — как заставить Васю все-таки информацию Касееву отнести.
А тот, кто инструктировал Лялю, полагал, что Касеев, получив в руки такое, начнет суетиться, метаться, дергаться и сделает по собственной инициативе то, что хотели совсем другие люди.
Но Лялины инструкторы не принимали во внимание Зеленой крошки и того, что Касеев уже проскочил этап привыкания и начинал врастать в поле…
В результате все перемешалось, перепуталось и пошло не совсем так, как хотелось… а кому, собственно, хотелось?
Наверняка кто-то строил планы, координировал действия и вычислял векторы последствий.
Только вот никто своего разочарования вслух не высказал.
В Кремле узнали о странной утечке и сообщили Клееву о том, что прикрытие визита постамериканцев потекло.
Клеев информацию принял к сведению, уточнил, что по этому поводу сказали техники, услышал, что инженер, работавший в тот день в Кремле с картинкой, отчего-то решил вот буквально вчера выпрыгнуть из окна своей квартиры на десятом этаже. Герман Николаевич особо этому не удивился, а связался с космической станцией.
Все изложил, стараясь на эмоции особо не налегать. Хватит, что психовал по поводу китайца. Хотя, конечно, если вдуматься, то повод для паники все-таки имеется.
Кто-то легко и просто вошел в защищенные каналы связи, просочился в базы данных, произвел замены — причем дважды — и ушел в неизвестном направлении… Поиск-программу, запущенную следом, рикошетом вынесло в Сеть, побросало по полутора тысячам инфоточек и вернуло в совершенно изуродованном виде. Оператор, работавший с поиск-программой, потом хохотал минут десять, пытаясь понять, кто, а самое главное, как мог сотворить такое.
Но говорить об этом по второму разу Клеев не собирался. Достаточно было и новых проблем.
Старший выслушал внимательно, не перебивая, и даже прикрикнул на Младшего, когда тот попытался вклиниться в доклад Германа Николаевича.
Младший обиженно замолчал и хранил молчание даже после того, как Старший, по окончании доклада, спросил:
— Как полагаешь, что там случилось?
Младший скрестил на груди руки и демонстративно отвернулся к окну, за которым как раз виднелся Мексиканский залив.
Старший пожал плечами и, не говоря ни слова, отключил связь с Клеевым.
Потом повторил свой вопрос.
— А все как всегда, — не оборачиваясь, бросил Младший. — Все валится и ползет по швам. Ты еще не привык? За эти десять лет… Клеев психует, но не понимает, что это только цветочки. Завтра-послезавтра выяснится, что зародыши кончились и все планы реконструкции, модернизации, перевооружения и прочих процессов накрылись громадным медным тазом.
— Вот таким. — Младший повернулся вместе с креслом к Старшему и показал, раскинув руки, каким именно.
— Ну… Не все так плохо. Есть государственные запасы, есть немного у частных лиц, на черном рынке можно найти какое-то количество. — Старший добродушно улыбнулся. — Процентов десять своих планов они смогут перекрыть. А потом…
— Потом бросятся перелопачивать Территории. Будет осмотрен каждый камешек, каждая травинка, норка и ямка… и обнаружится, что нет больше на Территориях зародышей. И не было, между прочим. Что все запасы находились в одном месте и понемногу распределялись между Территориями. А потом мы вынуждены будем сказать, что их нет и больше не будет…
— Так-так, — поддержал Старший. — И что еще?
— Или должны будем указать, что все остатки были стырены и спрятаны. И что всем владеет некто Гриф, который умеет под настроение превращать в лепешку тяжелую военную технику, восстанавливать руины усилием воли и которому наплевать на планы человечества. — Младший мило улыбнулся. — И что тогда?
— Ничего. Ты все правильно изложил. Но тебе-то самому на планы человечества не наплевать? Вот отсюда, со стокилометровой высоты — не наплевать? Какие могут быть планы у человечества, если даже мы с тобой не можем себе представить, что именно этому самому человечеству уготовано… не без нашего участия, между прочим. Десять лет назад мы еще что-то представляли себе… пытались представить… — Старший потянулся за своей дежурной бутылкой, даже достал ее, но потом передумал и сунул назад. — Пока здесь были Контролеры, все так ладненько развивалось… Кто мог подумать, что этот шустрый морпех все так усложнит? Ты, например, мог себе представить, что обычный солдатик и автомат Калашникова способны так повлиять на судьбы шести миллиардов человек? Мог?
— Зато как удивились, наверное, Контролеры. — Младший даже попытался засмеяться, но осекся и оглянулся на Мексиканский залив за окном.
— Не бойся, — успокоил его Старший, — аттракцион не пропустишь. Тем более что у мексиканцев будут еще сутки-двое, прежде чем начнется самое интересное. А Контролеры действительно удивились, все так было замечательно подготовлено, просчитано и взвешено… Я, кстати, тоже удивился. И до сих пор пребываю в удивлении. Понятно, что с гибелью Контролеров включился автоматический режим, понятно, что мы с тобой как были консультантами, так ими и остались… Но что произошло с морпехом?
— Он стал Свободным агентом по кличке Гриф и был очень полезен нам в организации процессов Сближения и Сосуществования. — Младший попытался сделать невозмутимое лицо. — А потом оказалось, что он научился в Корабле и еще кое-чему… Мы с тобой, кстати, толком не знаем, чему именно он там научился. И мы с тобой не знаем, как именно эти его умение и знание скажутся на конечной цели всего мероприятия… И что с нами произойдет, если мы не сможем его остановить… или вернуть в нужное русло.
Вспыхнула голопанель. Старший протянул руку, коснулся нескольких значков. С десяток кадропроекций возникли перед ним, зависли в воздухе.
— Клеев пьет водку, — сказал Старший задумчиво. — Американцы уже загрузились в аппараты: гавайцы разворачиваются вдоль Западного побережья, а аляскинцы — вдоль Восточного. Мексиканские войска ждут приказа о начале наступления на Север… Все идет как надо. Завтра люди проснутся в совсем другом мире, опасном, тревожном, но независимом от Братьев. Людям нужно дать вволю наиграться своей вновь обретенной свободой, прежде чем…
— И еще несколько миллионов? — спросил Младший.
Кадропроекции исчезли.
— А лучше, чтобы несколько миллиардов? Чтобы все? Чтобы как в Африке? Или в бывших Соединенных Штатах Америки? Или тебе больше нравятся Владивосток, Гамбург, Киев? Ты за десять лет еще не свыкся с мыслью, что мы не убиваем… не решаем, кого убить, а выбираем, кого спасти. Забыл, что не могло быть иначе? Могло быть только по-другому! Не Америка, а Россия, не зажравшиеся америкосы, а наши с тобой не протрезвевшие россияне? — Старший выкрикнул последнюю фразу и закашлялся, схватившись за грудь.
Тихо сдвинулась крышка настенной панели, и бесшумно вынырнул медблок, повис в воздухе перед Старшим.
Тонкое металлическое щупальце протянулось к руке Старшего, коснулось кожи на внутренней стороне запястья и замерло.
Старший закрыл глаза. Мышцы лица расслабились, на щеках проступил румянец.
Медблок мигнул индикатором и вернулся в стену.
— Хорошо! — сказал Старший.
— А когда-нибудь он впрыснет тебе не бальзам, а стрихнин. — Младший посмотрел на часы, потом снова за окно.
— Еще пятнадцать минут, — сказал Старший. — И если мне добавят стрихнину вместе с этим бальзамом, то я не стану возражать.
— Не вместе, а вместо, — буркнул Младший. — И твоего возражения никто спрашивать не будет. И моего желания — тоже. И кстати…
Младший кашлянул и замолчал.
— Что такое? — удивился Старший. — Мы стесняемся? Или не можем подобрать нужные слова?
— Завтра все произойдет…
— Отчего завтра?
— Хорошо, не завтра, через месяц. Через год.
— Я думаю, скорее.
— Ладно, скорее. Через полгода. Девять месяцев. Что тогда будет с нами? С тобой и со мной? Мы и дальше будем крутиться в этой банке вокруг того, что раньше было Землей? В нас отпадет всякая необходимость. Всякая. Необходимость. Что тогда? — У Младшего дергалось правое веко, словно подмаргивая кому.
Младший потер правую щеку рукой.
— Не нужно так нервничать. Нас просто отпустят. Разрешат самим выбрать дальнейшую жизнь.
— Правда? — восхитился Младший. — Как замечательно! Сказочно, просто волшебно! Я смогу отправиться куда пожелаю? Домой? Куда я пожелаю? Куда я могу пожелать после того, как принял участие в этом? На Луну? Только мы с тобой не знаем, что будет с Луной. Мы знаем, что приглашены на апокалипсис, но не знаем, на какую роль. Антихристом? Ангелами, трубящими наперебой, Всадниками Апокалипсиса или их лошадьми — бледной и смуглой?
— Не нужно истерик! — сказал Старший.
Он не смотрел в глаза собеседнику. Не нужно, чтобы тот увидел в них то, что хуже и опасней страха.
Старший прятал в своих глазах бессилие, а это куда труднее, чем скрывать ненависть.
Нужно было что-то ответить. Что-то сказать Младшему, обмануть его, успокоить хотя бы на время… На день, на два. На сколько получится. До следующего срыва.
— Молчишь? — спросил дрожащим голосом Младший. — Нечего сказать… Что нового ты можешь мне сообщить? Ты же думаешь точно так же, как и я. И то же самое. И у тебя нет ответа на вопросы. Нам остается только доживать оставшиеся дни, месяцы… успокаивать себя и друг друга, что это мы делаем с высокой целью, не убиваем миллионы, а спасаем миллиарды!
Он даже не стал дожидаться ответа, просто повернулся и вышел.
Пожалел, что не получается здесь дверью хлопать. Раньше, десять лет назад, любил он по молодости хлопнуть дверью так, чтобы стекла задрожали.
Казалось бы — нехитрое умение, а как помогало и злость сорвать, и остальным продемонстрировать свою обиду, несогласие, свое просто плохое настроение…
Были, правда, и свои нюансы в этом замечательном действии. Лучше всего получалось хлопнуть дверью, уже выйдя из комнаты, если дверь открывалась наружу.
Переступаешь порог, хватаешься за край двери и резко бросаешь себе за спину. Чем сильнее, тем лучше!
Грохот, дребезжание стекла, недовольный возглас — ну вот, опять, снова истерика! — и спокойствие, разливающееся в груди.
Вот если дверь открывалась в комнату, тут все было гораздо сложнее. Нужно было остановиться на пороге, взяться за дверную ручку, рвануть на себя, одновременно делая шаг — непременно делая шаг, чтобы не врезать себе дверью по ногам, — и припечатать дверь. Исчезала естественность поступка, искренность пропадала…
На станции этот номер не мог пройти в принципе. Ты подходишь к дверному проему, диафрагма цветком раскрывается перед тобой, делаешь шаг вперед и точно знаешь: как бы ни бушевало у тебя в груди, как ни стучала бы в висках кровь — диафрагма закроется так же бесшумно, как и раскрылась.
Была поначалу у Младшего даже мысль поставить на станции Дверь Гнева. Вот так, с больших букв — Дверь Гнева. Или перепрограммировать эту проклятую диафрагму, чтобы гремела она, звенела и лязгала, когда проходишь через нее в плохом настроении…
Хотя сегодня настроение у Младшего было как раз нормальное. Старший может сейчас думать что угодно, материться вдогонку или даже жалеть своего напарника… соучастника, подумал Младший, и настроение еще улучшилось.
На лицо полезла улыбка, но выпускать ее нельзя — сенсорами утыканы все коридоры и переходы станции. Нужно донести печать отчаяния и вселенской печали до своих апартаментов. Всего каких-то двести семьдесят метров по двум уровням станции.
Можно было бы, конечно, расположить жилой отсек возле кабинета, но чертовы проектировщики решили заставить двух подопытных крысят получать физические нагрузки таким вот простым способом. От места отдыха до места работы, от места работы — в столовую, из столовой — в сортир, который находится только в жилом отсеке…
Вот так встать в уголок, отлить прямо в коридоре…
Младший искоса посмотрел на сенсор. Наблюдает Старший или нет? Офигеет, бедняга, увидев такое непотребство…
Интересно, начнется разруха на станции, если они начнут мочиться где попало? Где застало, там и встала, как много лет назад говорила его бабушка.
Бабушка Встречу не пережила…
Никто из родных Младшего не пережил тех нескольких месяцев хаоса. Было-то всего четыре человека, о которых Младший точно знал, что они его родственники. Мать, отец, бабушка и сестра.
Бабушка погибла в своей деревне, когда мародеры выгребали из домов все, что имело хоть какую-то ценность…
Старший показывал запись.
Два мужика врываются в дом. Быстро обшаривают шкафы. Бабушка Лиза просто не успела уйти с дороги у одного из них. Мародер не собирался убивать, он просто отодвинул старушку в сторону. Отшвырнул, как некстати попавшуюся на пути штору…
Младший так и не спросил, откуда у Старшего запись того случая. Не решился спросить. А вдруг… вдруг это было сделано специально, чтобы совсем оторвать его от тех крошечных человечков, суетящихся сейчас там, внизу…
Мать, отец и сестра погибли во время борьбы с плесенью. Слава богу, Младший не знал как.
Или их поразила болезнь, или походя, не разбираясь, расстрелял заградительный отряд, или просто кто-то решил, раз уж всем умирать, значит, все можно…
У Старшего из близких никого не было.
Повезло сволочи.
Младший прошел мимо кают обслуги. Здесь жил Серега, его постоянный партнер по бильярду, там — доктор, пытавшийся поддерживать среди лакеев нормальный психологический климат. В каюте номер пять раньше жила Мила, и Младший частенько к ней наведывался… Даже чаще, чем к Светлане из столовой.
Старательные были девчонки. Сейчас бы…
Он честно, честно не задумывался, что именно произойдет после того, как они решили убрать со станции всех лишних. Думал, что…
Ничего он не думал.
Испугался.
Согласился, когда Старший предложил.
Только потом уже, через неделю после эвакуации, он решил спросить, а не вернуть ли хотя бы некоторых…
Удивленные глаза напарника. Потом кривая усмешка на его губах.
— Ты что? Оттуда не возвращаются… Кольцо номер пять — билет в один конец. Люди входят, успевают понять, что дышать там нечем, что мороз… где-то около абсолютного нуля… жидкости в теле закипают… вымерзают… что-то там о взрывной декомпрессии, кажется… это ж ты у нас силен в технике и естественных науках. Я, извините за выражение, филолог…
— Все… — Голос Младшего даже дрогнул, не от ужаса, а скорее от печали, разочарования…
Мальчик думал, что только откладывает на время свои игрушки, а оказалось — выбрасывает навсегда.
Нет, сокамерник прав, конечно, понял потом Младший. Никто не должен знать, что такое их станция, что она вообще существует, что…
Знает, к сожалению, об этом десяток человек на всей Земле, но они никогда не попадут на станцию. Лучше бы обойтись без них, но нужны исполнители такого уровня… И чтобы эти исполнители думали, что если на Земле станет совсем худо, их спрячут там, за облаками, в недосягаемой высоте.
В общем, все правильно. Теперь, правда, не к кому завалиться на ночь, когда совсем уж подожмет… Разве что в душ.
Младший подошел к двери своих апартаментов.
Осталось совсем чуть.
Открылась диафрагма.
Нужно остановиться на пороге, оглянуться и выглядеть при этом печальным, на грани срыва… Пусть коллега еще раз убедится, насколько тонка кишка у его соседа по космосу…
Диафрагма сомкнулась у него за спиной.
Младший прыгнул вперед, завис в воздухе, кувыркнулся и плавно опустился на диван, стоявший перед голопанелью.
Засветился красный огонек внутренней связи.
— Да? — сказал Младший, устраиваясь на диване поудобнее и регулируя силу тяжести в своей комнате.
— Старая сволочь пытается дозвониться, — сказал женский голос.
— Давай, — разрешил Младший.
— Операция «Санта-Ана» началась, — сообщил Старший, не включая видеоканала. — Ты хотел посмотреть…
— Обязательно, — ответил Младший. — Нельзя пропустить звездный час человечества. Человечество наносит ответный удар.
В принципе кто-то из окружения президента Мексики предлагал назвать операцию «Конкистадор». И даже пару дней это название рассматривали как вполне возможное. Потом, все обдумав и взвесив, решили остановиться на «Санта-Ане».
Санта-Ана был свой, и не так много в мексиканской истории было героев, хоть как-то навалявших северному соседу.
Кроме того, конкистадоры отметились в истории Мексики не самым лучшим образом, были завоевателями, как ни крути, а мексиканцам хотелось выглядеть освободителями.
Хотя бы выглядеть.
Нужен был аргумент на случай, если кто-то начнет задавать вопросы или возмущаться.
Нам чужого не нужно, мы хотим вернуть исконно мексиканские земли. Техас, Калифорнию… ну и что там еще получится.
В конце концов, именно мексиканцы — потомки коренных жителей континента, а генетическое единство аборигенов не размоют никакие потоки крови европейских захватчиков.
Войскам был зачитан приказ, войска скрытно выдвинулись к северной границе…
Ну, как скрытно…
Двадцать с лишним тысяч солдат, семьсот единиц боевой техники, четыре десятка вертолетов — наверное, можно было это все передвинуть и тайно… Но, с другой стороны, от кого прятаться?
От трижды проклятых Братьев? От них, пожалуй, спрячешься…
Хотя после того самого нелепого мятежа в далекой России всякое шевеление за северной границей прекратилось.
Ни один Корабль не пролетел в поле зрения мексиканских наблюдателей. Да и не только мексиканских.
Это обнадеживало.
Канадцы вон тоже сообщили об отсутствии всякой активности на Постамериканском пространстве. Замерли Корабли в Европе и Азии. Форты Международных сил в Африке рапортовали в Штаб-квартиру ООН о том же самом.
В Украине задумались и организовали возле Внешней границы своей Территории маневры, для начала — командно-штабные. Вот когда мексиканцы свою «Санта-Ану» начнут, да углубятся в пораженные земли километров так на двести… Тогда можно учения и в войсковые плавно превратить. Даже формулировку под это придумали: «О действиях войск и сил Министерства по чрезвычайным ситуациям по дезактивации и рекультивации территорий, пострадавших при техногенной катастрофе».
Что китайцы запланировали по поводу Гималайско-Непальской Территории, вслух никто не говорил, но что-то там, в Тибете, шевелилось, требовало горючего, припасов, снаряжения… Индия на всякий случай привела свои войска в состояние повышенной боеготовности.
Пакистан, естественно, тоже.
В Африке, как ни странно, все оставалось в рамках обычного. Хотя рамки обычного в Африке за последние десять лет раздвинулись до границ непостижимого.
Да передохли они все там, Братья эти долбаные. Вон сразу после Встречи и загнулись. От вирусов земных. Может, от баб наших что-то и подцепили! Вымерли, инопланетные суки, а наши суки, земные, решили на этом наварить себе денег и власти…
Это они пусть врут кому другому, что европейцы пытались все под себя подмять. И не русские это затеяли… Вместе они сговорились. Вместе, говорю. Ворон ворону глаз типа не выклюет, едрена корень…
Слышали, мексиканцы решили всю Америку захапать… Пока остальные топчутся — на танках прорваться до самой Канады… Не слышал? Блин, Сеть надо посещать хотя бы иногда… Двадцать тысяч танков… что значит — херня? Нету двадцати тысяч танков у Мексики?.. А ты их считал? Они, может, все десять лет готовились к войне… не то что наши козлы… устроили между собой свару… народу, говорят, тысяч сто положили в октябре… зачем-зачем, сам не понимаешь… концы прячут, сволочи… Территории, думаешь, Братьям отрезали?.. Себе хапали… теперь вон княжества создадут… или королевства… брат мне говорил… наши, те которые на Территориях поселились, никого, блин, туда больше не пускают… самим, говорят, мало… сунулись туда солдаты, умылись кровью… кто кровью?.. когда?.. а вот тогда, в октябре… думаешь, и вправду главный врач мог всю эту революцию затеять?.. сообразили, что скоро все равно народ узнает про подохших Братьев… вот и отправили солдатиков… а заваруху устроили, чтобы потери скрыть… че уставился?.. а ты слышал, что начали старые части разворачивать, которые в архивах лежали… там, флаги, печати… у соседа моего пацана призвали как раз в такой батальон… не поверишь, у них командиром — бывший мент-гаишник… гадом буду, сосед мне светил письмо прямо с мобилы… то есть это я вру?.. а ну, повтори…
Мир добросовестно готовился сходить с ума.
Версия об умерших от земного вируса Братьях особо импонировала народу, была знакома и даже где-то привычна. Как ни старались сосулизаторы вытравить из памяти народной и из библиотек бессмертную книгу Уэллса, ни черта у них не получилось.
За месяц после Освобождения — словечко начало приживаться быстро и именно с большой буквы — после Освобождения «Война миров» была переиздана общим тиражом в пять миллионов. Иметь на своем рабочем столе и на книжной полке эту книгу стало даже признаком хорошего тона и демонстрацией борьбы с позорным прошлым Братского Ига.
Духа покойного Уэллса вызывать не стали, а вот бедняга Спилберг был изловлен журналистами в Швейцарии и за неделю дал более сотни разных интервью. Все они, кроме самого первого, были опубликованы и даже принесли несколько поиздержавшемуся за десять лет мэтру приличную прибыль.
Текст самого первого интервью после Освобождения в Сеть попал неофициально. Сам Спилберг потом даже заявил, что текст к нему никакого отношения не имеет.
Хотя ничего особо крамольного в том интервью не было. Не исключено даже, что запуганный и неоднократно битый режиссер тогда, в самом конце октября, просто перепугался журналиста и понес ахинею.
Мой фильм вовсе не о пришельцах. Мой фильм — и это там сказано совершенно понятно — о том, что человечество погибнет не из-за атаки снаружи, а из-за проблем, которые раздирают его изнутри. Конфликт поколений — вот что там главное. Сын ненавидит отца за то, что тот от них ушел, бросил, а потом сам же бросает сестру и уходит совершать подвиги… А инопланетяне — всего лишь декорация. Вместо них мог быть ураган, наводнение… Тогда мне показалось, что так получится выпуклее, что ли… Трещина проходит через семью. Жена против мужа, сын против отца, люди против людей, не хотят объединиться, а убивают друг друга, чтобы завладеть оружием, транспортом, едой… Молодежь, не готовая к кризису, и старшее поколение, не способное научить своих детей оставаться людьми…
Это потом уже Спилберг уловил общее направление и стал рассказывать об Инопланетной Угрозе и Едином Фронте против захватчиков… И не он один, между прочим.
Оказалось, что писатели находились под давлением цензуры и продажных чиновников. Вышло так, что теперь, когда началось Освобождение, они могут честно и громко говорить о Великом Предназначении Человека, о его Противостоянии Вселенной, много еще всякой чуши говорили и писали, оправдывались и обвиняли…
Многие, правда, хранили молчание. Те, кто поумнее. Эти ждали вестей из Мексики. Вот если правда… Если на самом деле… Вот тогда…
Когда-то очень давно, солдаты, уходя на войну, вставляли в петлицу цветок… Красивый, но бесполезный обычай. Мексиканские солдаты уходили в поход, украсив себя несанкционированными и даже официально запрещенными сенсорами и сетевыми адаптерами.
Сетевые агентства не стали подкупать офицеров и генералов. Не стали выискивать солдат, способных за деньги продавать секретные сведения.
Было предложено всем — всем — желающим запастись сенсорами, качать кадры в Сеть и получать за это гонорары, в зависимости от рейтинга запечатленного.
Чем больше народу сунется к кадру, скажем, Хосе Мартинеса, тем больше этот самый Хосе в результате получит денег.
Вначале взбешенные генералы попытались сенсоры убрать, потом решили официально повозмущаться, а реально оставить все как есть.
Если солдата подталкивает вперед еще что-то кроме приказа начальника — это неплохо.
Первые гонорары пошли саперам. Парни приступили к разминированию проходов к Ограде в мексиканских минных полях. Парни очень старались. И почти всем удалось справиться со своей работой к назначенному времени.
Почти всем.
Кадры с тремя взрывами в Сети получили заголовок «Первые жертвы освободительной войны» и целых пятнадцать минут были самыми популярными в мире. Потом пошло кино с беспилотных разведчиков.
Песок и пыль перед Оградой, растрескавшийся бетон шоссе, камни, кактусы, песок.
Беспилотники углубились в воздушное пространство бывших США на пять километров, прежде чем был отдан приказ вертолетам огневой поддержки. И механизированным группам прорыва.
Первая информация не могла не радовать и не внушать оптимизма — чужекрыс не было.
Беспилотники шарили над самой землей, поднимались на несколько десятков метров, щупали, вынюхивали, сканировали — чужекрыс не было.
Головной танк проехал по разминированному проходу к Ограде, развернул башню стволом назад…
Зрители по всему миру замерли.
Взревел двигатель. Ограда дрогнула, бетонные блоки качнулись… Танк отъехал назад, словно для разгона. Можно было все сделать подъемным краном. Так даже было удобнее, но картинка нужна была символичная. Не дурацкая стрела подъемного крана, а прорыв, удар, демонстрация мощи…
Командир танка был тщательно проинструктирован по этому поводу.
Новый удар, бетонные блоки обрушиваются на американскую сторону, танк взбирается на эту кучу, тяжело переваливается и в клубах пыли въезжает на землю старого мексиканского штата Техас.
Первые метры освобожденной Земли.
Над танком разворачивается флаг Мексики.
— Ты видишь это? — спросил Старший.
— Вижу, — ответил Младший. — Думал, это будет эффектней.
— Эффектность начнется километров через сто, — сказал Старший.
— Вот тогда и разбуди. — Младший зевнул в микрофон и отключил связь.
— Обязательно, — прошептал Старший, глядя на картинку кадропроектора. — Обязательно.
Старший вывел изображения коридора перед дверью личных апартаментов Младшего и повесил в воздухе слева от себя. Не хватало, чтобы Младший случайно застал Старшего во время переговоров.
Развернул базу данных, выбрал нужный адрес и тронул голопанель.
— Что нового? — спросил Старший, когда связь была установлена.
Видеоканал он не задействовал — вызванный на связь не должен был знать ни имени Старшего, ни его настоящей внешности.
— Мы готовы завтра начинать, — ответил вызванный.
— Проблемы?
— У нас не бывает проблем. Иногда встречаются вопросы повышенной сложности, но мы их решаем.
— И что решаете сейчас? — поинтересовался Старший.
Его собеседник выбрал себе псевдоним «Пастух». Подписываться этим прозвищем было просто, использовать его за глаза — еще проще, но вот использовать в разговоре вместо имени Старшему так и не удалось научиться.
С другой стороны, этот самый Пастух тоже его никак не величал. Просто вежливое «вы».
— Мы сейчас решаем вопрос о подготовке спецгруппы. — Голос Пастуха как всегда был четок, ровен и, как казалось Старшему, ироничен.
— Не торопитесь, — посоветовал Старший. — Думаю, к утру кое-что может измениться. В остальном?
— А в остальном все хорошо, — позволил себе намек на шутку Пастух.
— Я на вас надеюсь, — сказал Старший. — От вас теперь зависит практически все.
Ничего на самом деле от Пастуха не зависело. Иногда Старшему казалось, что ничего не зависит даже от него самого. Вообще ничего ни от кого не зависит.
Все уже просчитано, взвешено и предопределено. Старший это понимал.
Но как же это раздражало и злило!
