ГЛАВА 3
— О чем вы думаете?
— О таргах.
— И что именно вы о них думаете?
— У Юлия есть один забавный пунктик, — сказал Клозе. — Ему всегда интересно знать, кто выдумал то или иное название.
— А вам не нравится слово «тарги»?
— Большей частью мне не нравятся те, кого этим словом называют.
— Существует целое министерство, которое придумывает названия, — сказала Изабелла. — Оно называется министерством пропаганды. Думаю, его сотрудники выбирали из многих вариантов.
— Тараканоиды, — предположил Клозе.
— Или тараканозавры. Но название не должно быть слишком длинным. Оно должно легко запоминаться.
— Стоит только увидеть эту тварь, и ты ее уже никогда не забудешь, — сказал Клозе. — По-моему, название «тарги» недостаточно отвратительно. Оно не передает сути явления, которое обозначает.
— Насколько я знаю, далеко не все тарги похожи на тараканов.
— Да? И многих вы уже видели?
— Ни одного. Но мне рассказывали коллеги.
— УИБ не боится утечки информации?
— О вторжении оповещено уже все человечество.
— Включая размер флота?
— Да. Император заявил, что не собирается лгать своим подданным и преуменьшать опасность.
— Красивый ход, но я не уверен, что правильный.
— Вы критикуете императора в присутствии сотрудника УИБ?
— Когда мне собираться на каторгу?
— Как только вы сможете передвигаться без кресла-каталки.
Клозе поднял руки вверх.
— Это будет не скоро.
— Медсестры жалуются на вас. Говорят, что вы гоняете по коридорам, нарушая все правила техники безопасности.
— Я — пилот и не умею передвигаться по-другому. Не надо было доверять мне техсредства.
— Все пилоты — сумасшедшие.
— Поэтому вы отвергли Юлия в первый вечер знакомства?
— Вас настолько задевает, что я отказала вашему другу, что вы до сих пор не можете об этом забыть?
— Во-первых, он мне не друг. А во-вторых, я хотел бы знать причину вашей нелюбви к пилотам. Из корыстных соображений.
— Майор Клозе!
— Что, капитан де Вильер?
— Что означает ваше последнее высказывание?
— Я имею честь предложить вам перейти на «ты».
— Я не перехожу на «ты» со свидетелями.
— Разве расследование еще не закончено? А я-то, дурак, полагал, что вы навестили меня не по служебным делам.
— Вы себе льстите, майор.
— Всегда.
— Я согласна говорить вам «ты» только при одном условии. Вы позволите мне называть вас Генрихом.
— Никогда, — сказал Клозе.
— Вам не нравится это имя?
— Я себя с ним не отождествляю, — сказал Клозе. — Меня называют Генрихом только в кругу семьи, поэтому я стараюсь проводить в Баварии как можно меньше времени.
— А как вас называют ваши друзья?
— У меня нет друзей.
— Почему?
— Я слишком мрачен и нелюдим, — сказал Клозе. — К тому же я циник, матерщинник, пофигист и отличный пилот, за что меня никто не любит.
— Вы думаете, что вам завидуют?
— Сразу видно следователя. Вы задаете слишком много вопросов.
— Работа такая, — согласилась Изабелла. — А работа накладывает на человека определенный отпечаток. Я задаю много вопросов, а вы гоняете по коридорам на кресле-каталке и пугаете медсестер.
— Я не очень люблю медсестер. Они видели меня в таком виде, в каком я сам себя не видел.
— Вы должны быть им благодарны за то, что они для вас делают.
— Быть благодарным человеку не совсем то же самое, что испытывать по отношению к нему дружескую симпатию, — сказал Клозе.
— Поэтому у вас и нет друзей, — сказал Изабелла. — Но разве вы не считаете полковника Моргана своим другом?
— У нас с полковником гораздо более сложные взаимоотношения.
— И как бы вы охарактеризовали эти сложные взаимоотношения?
— Мы — двое психически нездоровых людей с очень похожими симптомами болезни, — сказал Клозе.
— А если серьезно, Генрих?
Клозе поморщился, как будто прожевал целый лимон.
— Я не могу быть серьезным слишком долго.
— Разве вы не были серьезным тогда, когда пришли ко мне просить, чтобы я встретилась с полковником Морганом, тогда еще майором?
— Тогда — был. Но последствия моей тогдашней серьезности мучили меня еще целую неделю.
— Генрих, — сказала Изабелла.
— Нет! — взмолился Клозе.
— Генрих.
— Лучше иголки под ногти.
— Вы не представляете, о чем просите, Генрих.
— А вам уже доводилось использовать этот метод на практике?
— Пусть это останется моей маленькой тайной, Генрих.
— Если вы еще раз назовете меня Генрихом, я завою на весь сад.
— Генрих.
Клозе завыл.
Прогуливающиеся вокруг больные посмотрели на него с удивлением и сочувствием. Наверное, подумали о серьезной контузии и ее неожиданных осложнениях на мозг.
Секунд через тридцать появилась запыхавшаяся медсестра. Клозе перестал выть и мило улыбнулся.
— А, это вы, — холодно сказала медсестра. — Развлекаетесь, больной?
— По мере возможностей, — сказал Клозе. — И если вы не хотите, чтобы я продолжал свои развлечения, то убедите эту обворожительную женщину перейти со мной на «ты», но ни в коем случае не называть меня Генрихом.
— Лучше сделайте, как он просит, — сказала медсестра Изабелле. — Психи в это время года особенно опасны.
— Это говорит медицинский работник, — сказал Клозе. — Прислушайтесь к мнению профессионала, капитан.
— Хорошо, — сказала Изабелла. — И как мне тебя называть?
— Клозе.
— Неужели у тебя нет какого-нибудь прозвища?
— Есть, но его нельзя произносить в присутствии дам.
— Успокоились, больной? Тогда я пойду.
— Постарайтесь расчистить мне трассу, — сказал Клозе. — Когда я ехал по коридору последний раз, то чуть не налетел на какой-то шкаф с медикаментами.
Медсестра фыркнула и оставила их вдвоем.
— Неужели все окружающие называют тебя по фамилии?
— И мне это нравится, — сказал Клозе.
— Как я вижу, тебе также нравится, когда люди считают тебя хуже, чем ты есть.
— Вранье, — сказал Клозе. — Я всегда был плохим парнем.
— Вот, снова.
— Лучше скажи мне, что ты тут делаешь?
— Пришла навестить неизвестного общественности героя.
— В моем поступке нет ни капли героизма, — сказал Клозе.
— Я хочу услышать об этом подробнее, — сказала Изабелла. — Мне интересно, как два таких д… дебила, как вы, смогли принять такое решение.
— Это в интересах расследования?
— Нет, это интересно мне лично.
— На самом деле решение было очевидно, и его никто из нас не принимал. Оно просто пришло как данность, — сказал Клозе. — Конечно, минут пять мы препирались между собой, выясняя, кто это сделает, но итог был очевиден для обоих. Тем не менее, процедура препирательств была необходимой. Это как… Как-то раз Юлий сказал мне, что Империя по ходу своего существования должна протанцевать несколько обязательных танцев.
— Танцев?
— Это как ритуал, — сказал Клозе. — Иногда мне кажется, что вся наша жизнь — это череда танцев, которые мы вынуждены танцевать от рождения и до смерти. Все движения, позы и повороты прописаны заранее. Остается только повторить их, зная конечный результат. Вот и на борту «Одиссея» мы протанцевали несколько па, прежде чем он засунул меня в холодильник. Не мог же он молча в меня выстрелить, правильно? Да и я должен был ему что-то сказать, снять с него хотя бы часть ответственности. Ты представляешь себе, какое это решение для капитана — выстрелить в члена своего экипажа? Даже если это для пользы дела?
— Наверное, это тяжело.
— Я тоже так думаю, — сказал Клозе. — Но когда мы завели этот разговор, мы уже знали, что я лягу, а он останется. Это один из вопросов, который не прописан в уставе, но который подразумевается самим принципом армейской дисциплины. Принципом дурака.
— Принципом дурака?
— Ты начальник — я дурак, — сказал Клозе. — Имперская армия, да и любая другая армия в мире, является сборищем дураков, потому что может работать только по этому принципу. Армия — это то место, где инициатива наказуема. Солдат — это машина для выполнения приказов. Солдат и любой офицер званием ниже генерала не должен думать. Мышление только замедляет процесс выполнения приказа.
— Тебе не нравится в армии?
— Нет, а тебе?
— Здесь я задаю вопросы.
— Я и забыл, — сказал Клозе. — Нет, мне не нравится в армии. И одна из причин, почему мы с Юлием вступили в наши сложные взаимоотношения, которые я описывал раньше, это то, что ему тоже не нравится в армии. Но ему тяжелее, чем мне.
— Почему?
— Потому, что я сумел стать выполняющим приказы дураком, а он — нет. Он все время думает. О причинах, по которым ему отдали приказ, и о последствиях, к которым приведет выполнение этого приказа.
— А ты не думаешь?
— Стараюсь. Мы воевали на Сахаре — это была самая идиотская война, которую только можно себе представить. Ее и войной-то запрещено было называть, хотя люди гибли почти каждый день. Я не думал и потому чувствовал себя вполне сносно. А Юлий думал и чуть не довел себя до самоубийства.
— Я знала его недолго, но он не произвел на меня впечатление человека, способного на суицид.
— Первое впечатление обманчиво, — сказал Клозе. — Кто, как не следователь, должен это знать? Когда я только познакомился с Юлием, он не произвел на меня даже впечатление человека, способного думать в принципе. Кстати, ты не знаешь, где он сейчас?
— На Эдеме его нет, иначе мне пришлось бы его допрашивать. А больше мне ничего не известно. Наверное, снова поступил в распоряжение УИБ. Почему мы все время разговариваем о Юлии?
— А разве не его преступную деятельность ты должна расследовать?
— Верно, чуть не забыла.
Почему я здесь? — подумала Изабелла.
Потому, что эти двое мне интересны. Они так похожи друг на друга и в то же время такие разные. Интересно, а я пришла бы сюда снова, если бы в госпитале лежал Юлий, а не Клозе? И чего я хочу добиться этими визитами? Узнать больше о Юлии или о самом Клозе?
— Могу теперь я задать пару вопросов? — спросил Клозе.
— Это мне, профессиональному следователю?
— Да.
— Попробуй.
— Почему ты стала профессиональным следователем? Женщину не часто встретишь в УИБ.
— Потому, что там, куда я хотела пойти, женщин нельзя встретить вообще, — сказала она и тут же испугалась своей откровенности. Оставалось только надеяться, что Клозе не поймет истинного смысла ее высказывания.
Но Клозе понял.
Он был далеко не дурак, хотя только что и утверждал обратное.
Лицо его стало серьезным, как только он понял, что речь идет о несбывшихся мечтаниях.
— Я думаю, сейчас наступает как раз то время, — сказал он, — когда женщин начнут брать в летную академию.
В детстве все мальчики мечтают стать пилотами, а все девочки — фотомоделями. Но она выпадала из общего правила. У нее были мечты мальчика.
Конечно, родители говорили ей, что в летные академии не берут девочек, но в детстве ей казалось, что для нее сделают исключение. Может быть, даже личным императорским указом.
И она станет пилотом и докажет, что и девчонка может показывать чудеса высшего пилотажа на истребителях и водить в космосе крейсера и линкоры.
Гражданская космонавтика, куда женщин все-таки брали, никогда ее не прельщала. Настоящий ас может быть только военным. Все или ничего. Компромисс невозможен.
Лет до двадцати никто из нас не согласен идти на компромиссы.
И в восемнадцать лет, когда из академии пришел первый вежливый отказ, она еще думала, что сможет что-то изменить. Верила, что любую стену можно пробить собственным лбом.
Второй отказ, полученный в девятнадцать, не смог поколебать ее убежденности.
Но третий, полученный через год и уже не такой вежливый, заставил ее усомниться в крепости собственного лба.
Родители в два голоса утверждали, что девушке нечего делать ни в армии, ни в коммерческой космонавтике, и, в конце концов, убедили ее получить гражданское образование. Она поступила на юридический.
Когда она уже заканчивала университет, на последнем курсе был объявлен конкурс для набора в следственный отдел УИБ. Она подала туда документы из принципа. Женщин в УИБ брали, но не слишком охотно. То, с чем мужчина справлялся посредственно, женщина должна была делать превосходно, иначе у нее не было ни единого шанса на карьерный рост.
Родители приняли ее решение в штыки, но теперь она уже была непреклонна.
Выдав почти стопроцентные результаты на тестах, она поступила в УИБ.
Поработала на некоторых планетах в отделах по связям с общественностью, а потом, когда ее опыт посчитали достаточным, она получила новое назначение.
В отдел расследований правонарушений в открытом космосе. Ирония судьбы. Она не могла стать пилотом, зато теперь пилоты были частью ее работы. И у нее появилась хорошая возможность портить им жизнь.
Стоит, однако, признать, что делала она это только в тех случаях, когда пилоты преступали закон.
Но она не встречалась с пилотами. К детской обиде на весь летный состав ВКС добавилась профессиональная этика. Нельзя спать с теми, чью деятельность тебе, возможно, придется расследовать.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она. — Почему это женщин начнут туда брать?
— Грядет война, — сказал Клозе. — Для победы в этой войне Империи понадобятся все ресурсы, в том числе и людские. Думаю, что правила набора в академию будут пересмотрены, и все будет зависеть только от способностей, а не от пола. Нас ожидают большие потери.
— Я не хотела бы исполнения своей мечты такой ценой.
— Не загадывай желаний — они могут исполниться, — сказал Клозе. — Банально, но факт. Чем недостижимее мечта, тем дороже приходится за нее платить.
— А о чем мечтает неустрашимый майор Клозе?
— Честно?
— Откровенность за откровенность, — сказала она. — Я была с тобой более чем просто честна. Никто из моих нынешних знакомых не знает о стремлениях моего детства.
— Неустрашимый майор Клозе мечтает об очаровательном капитане де Вильер, — прямо и без тени смущения сказал Клозе.
— И впрямь неустрашимый, — пробормотала она. — У тебя всегда такой деликатный подход к женщинам?
— Нет, иногда я бью их по голове и тащу в кусты, — сказал Клозе.
— Значит, я должна считать, что мне повезло? — уточнила Изабелла.
— Просто я еще не до конца оправился, — объяснил Клозе.
— Возблагодарим врачей за несовершенство современной медицины. А как же Юлий?
— А что с Юлием?
— Я ему уже не нравлюсь?
— Какое мне дело? Вы не помолвлены и не женаты. Я — за свободную конкуренцию. И я даже верю в свободу выбора женщины. В определенных пределах, конечно. Когда она выбирает меня.
