Часть 2
ВЕРШИНА 5. МАСТЕР—ПОСЛАННИК
Глава 1
Наверное, им все еще везло. Хотя Такэда совершенно точно знал, что цепь их невероятного «везения» создана ценой достаточно серьезных усилий множества разумных существ системы подстраховки, задействованной Собором Веера задолго до появления на Земле человечества. «Интересно, — подумал инженер, — какое место в этой системе занимает Вуккуб? Или его помощь никем не запланирована?»
Они успели попрощаться с Романом, взвалить на его плечи связь с мамой Сухова, а также продолжение поисков Ксении, выбрались на лестничную площадку, когда вдруг сработал индикатор на пальце Никиты.
— Что? — насторожился Такэда.
— Охотники, — коротко отозвался Сухов, ткнул пальцем вверх, предлагая подняться на этаж выше.
— Допустим, мы от них оторвемся, но это не значит, что они не оставят в темпорале засаду, как в прошлый раз.
— Да, нервайлер нам сейчас пригодился бы. Хотя я не знаю, как отреагировал бы на его излучение Отшельник и как оно подействовало бы на «чекистов».
Беглецы поднялись на последний этаж, прислушиваясь к шумам лифта. Снизу по лестнице тяжело поднимались двое, как минимум еще один сторожил лифт, и неизвестно сколько ждало на улице.
«Хоть бы Романа не убили, — подумал Толя, ужасаясь, что не может помочь тренеру. — Интересно, у них есть аппаратура узнавания личности или нет? Что-нибудь вроде биолокационного комплекса, идентификатора личности». Шепотом спросил об этом Сухова.
— Скорее всего они — сами себе аппараты локации и поиска на всех возможных диапазонах, — так же шепотом ответил Никита. — Посторожи минуту, я попробую определиться.
Он застыл с окаменевшим от внутреннего напряжения лицом, глаза остекленели, сосредоточились на чем-то сугубо личном, почернели. И почти тотчас же ожили. Сухова шатнуло, так что он вынужден был опереться на плечо инженера.
— На чердаке их нет, но на крыше соседнего дома сидит снайпер. Придется снова уходить через транскоф.
Они поднялись по металлической лестнице на чердак, выдернув замок из ветхих петель, и развернули «дипломат» транскофа. Охотникам ЧК не хватило буквально нескольких секунд, чтобы застать беглецов во время перехода. Зато у них были свои транскофы, и в коконе темпорала они появились почти одновременно. Четверо против двоих у двери в камеру хроносдвига.
Никита и Толя повернулись лицом к преследователям, те остановились — четыре черные фигуры с нечеткими пятнами лиц в прорезях капюшонов, — и наступила такая тишина, что, как потом образно выразился Такэда, «стал слышен шорох тени, бегущей по пятам».
— Прыгай, я их задержу, — быстро проговорил Толя и вдруг словно окаменел, превратился в статую, не в силах сделать ни одного движения.
Удар пси-поля получил и Никита, но он был уже готов к атаке подобного рода и с успехом отразил импульс, чувствуя, как вспыхнувшее бешенство освобождает канал Вести от барьера проницаемости и в голову, в сердце, в тело вливаются колоссальные силы и знание.
Стоявший впереди черный гигант отшатнулся, вскидывая руки, но Сухов не дал ему времени сотворить заклятие, то есть реализовать формулу магического воздействия, он просто толкнул всю четверку демонов, развернул их внутрь самих себя, толком не осознавая, что делает. И охотники ЧК исчезли! Они съежились со звуком вылетевших из бутылок с шампанским пробок, превратились в черные скрученные жгуты, в сосульки, в дымные струи!
Сила, сдерживающая Такэду на месте, исчезла, и он с криком «Банзай!» прыгнул вперед. Остановился в растерянности, но быстро сориентировался:
— Как я их, а?! Топаем отсюда, меченый, пока другие не подоспели.
Никита, с сожалением цеплявшийся за тускнеющий «хвостик» парасвязи с эйдосферой Веера, еще помня чувство колоссального объема поля информации, поля мысли, развернувшегося перед ним, с трудом заставил себя вернуться на «грешную землю». Что-то мешало ему думать о деле. Какая-то заноза в памяти, нечто нематериальное — след присутствия чужой мысли. И лишь в камере хроносдвига, к счастью пустой, заполненной лишь сиреневым дымным светом, Никита понял: и на этот раз ему помогли! Кто — неизвестно, то ли Вуккуб, то ли кто из магов, давших слово собраться в нужный момент, в «час ноль». Но способ помощи был более тонок, чем прежние: ему «подсунули» сатори — озарение, включив чуть ли не весь запас клеток мозга на анализ поступающей извне информации.
— Вряд ли я смог бы сделать это сам, — вслух заключил Сухов.
— Что именно? — покосился на него Такэда.
— Ничего. — Никита встряхнулся, посмотрел вверх. — Отшельник, не ты ли это сделал? — Подождал ответа, но темпорал молчал. — Что ж, когда-нибудь я это узнаю.
Перстень эрцхаора на пальце Сухова выдавил из себя зелено-желтый крестик, превратившийся в объемную пятиконечную звезду, и тотчас же перед людьми открылся «тоннель хроноструны», соединяющий Миры Веера.
«Кишка Отшельника», — пришло на ум Толе неожиданное сравнение, а потом долгое падение в бездну прервало приятный процесс самооценки.
Мир, в котором они вышли из темпорала, был, очевидно, близок к тем мирам, где происходила Битва сил Закона и Хаоса, близок не по оценке линейных мер и расстояний — по временному сдвигу. Поэтому планета с коконом Отшельника хоть и убереглась от прямого разрушения, но вследствие расползания ткани пространства под напором «эманаций» Хаоса «заболела».
Никита угрюмо взирал на необыкновенный ландшафт, вызывающий ассоциации нездоровой атмосферы, хронического страдания и застарелой тоски: земля оплыла фестонами, руинообразными холмами и грибовидными взгорками, между которыми поблескивали лужи с плавающими по воде островками грязно-зеленой пены, желтели ядовитые болотца с хилой растительностью или чернели щетинистые рощицы растений, укутанных густой «шерстью» колючек. И цвета здесь преобладали унылые: все оттенки коричневого, серого, желтого, зеленовато-бурые и ржавые. Лишь небо над головой было ровное, желтое, плотное на вид, без единого облачка, но с тремя более светлыми горизонтальными полосками над горизонтом, олицетворявшими, по всей видимости, светило. Атмосфера планеты была плотнее земной, но с меньшим содержанием кислорода, и дышалось в ней как в бане, несмотря на довольно низкую — градусов десять выше нуля — температуру. Путешественники не сразу привыкли к этой особенности воздуха, ошеломленные к тому же конгломератами незнакомых запахов.
Темпорал в этом мире стоял, вернее, рос как дерево — он и был похож на дерево, на земной кактус, — на вершине единственной на всю округу скалы высотой метров в сто, с плоской, будто срезанной вершиной, площадью со стадион. Слой мягкой земли на скале был невелик, но позволил расти косматой зелено-желтой траве и кустарнику, похожему на спутанные клубки шерсти. Кроме того, в центре площадки, неподалеку от кокона, торчал из земли странной формы камень, похожий на скрюченного, одетого в серую хламиду человечка. Никита задержал на нем оценивающий взгляд — показалось, что «человечек» шевелится, но голос Такэды отвлек его:
— Куда ты меня завел, Сусанин?
Никита глянул вниз, на безрадостный пейзаж, пробормотал:
— Неужели я ошибся? А ну-ка дай хохху.
Толя вытащил из кармана Вуккубовой куртки хрустальную бабочку портсигара.
— У меня не осталось ни клочка бумаги.
— Обойдемся. — Сухов развернул портсигар, накрыл углубления в прозрачных перепончатых крылышках ладонями и застыл на несколько секунд.
Такэде показалось, что руки танцора тоже стали прозрачными, как и хрусталь хронорации, он мигнул, и наваждение пропало. Сухов открыл глаза.
— Все правильно, мы на месте.
— Где именно? Или это секрет?
Вместо ответа Никита отдал хохху Толе, подошел к скрюченному каменному «человечку» и тронул его за плечо. «Человечек» вдруг раскрылся как плащ и опал на землю тонким кожисто-перепончатым покрывалом. Внутри он был пуст.
— Понял теперь?
— Я понял, что это вовсе не камень.
— Это диморфант, вернее, останки диморфанта, существа, способного заменить скафандр. Вся команда Хуббата щеголяет в таких костюмчиках, выдерживающих любые физические воздействия.
— Что ж он не помог Хуббату в мире Истуутуки?
— Я толком и сам не знаю, но, похоже, лемур Истуутука воздействовал не на Хуббата, а на диморфанта, то есть как бы приказал ему напрямую. Впрочем, законы Шаданакара неисповедимы.
Такэда хмыкнул:
— Значит, и нас могут так же остановить в случае чего?
— Трюк, выполненный Истуутукой, может пройти лишь однажды. Информация об этом ушла в эйдос, и теперь диморфанты предупреждены.
— Почти убедил. Но не очень-то он впечатляющ с виду, кожа есть кожа.
— Эта «кожа» выдержит ядерный взрыв.
— Тогда ты ошибаешься в принципах ее работы: без магии такая ткань ядерный взрыв не выдержит. Я не спорю, — заторопился Толя, видя, что Никита начинает сердиться, — но пока мы будем их искать, нас найдут раньше. И почему ты уверен, что эти твои диморфанты станут нам служить?
— Для их популяции это единственный шанс уцелеть… если только она давно не вымерла. А служить им, к сожалению, все равно кому, моральные категории добра и зла им неведомы.
Никита поднял над головой руку с перстнем, из которого во все стороны посыпались изумрудные искры. Такэде показалось, что он слышит тонкий прерывистый свист и одновременно низкий басовитый гул, будто где-то неподалеку заработали сразу два генератора: ультразвука и звука сверхнизкой частоты. «Эрцхаор, — сообразил Толя. — Надо же, а я и не знал, что он способен на такое».
Подождав немного, Никита с разочарованием опустил руку с погасшим перстнем.
— Кажется, мечте твоей не осуществиться.
— Моей? — удивился Такэда. — Какой мечте?
— Пожить в симбиозе с негуманоидной дамой, представляющей собой скафандр высшей защиты. Разве нет?
— О да, мечтал всю жизнь, — остался невозмутимым Толя.
Что-то прошуршало за спиной, под обрывом. Такэда рывком обернулся и отпрыгнул назад, чуть не сбив с ног занятого какими-то манипуляциями Сухова. Над краем скалы виднелась чья-то странная, полуптичья-полурыбья голова с плоским утиным клювом, вытянутая вперед, в чешуе, с кольцами серебристого пуха вокруг глаз, круглых, с огромными зрачками, немигающих, в которых стоял вопрос и ожидание.
— Знакомься, — с облегчением сказал Никита. — Диморфант… э-э… имя ты ему дашь сам.
Такэда, скосив на него глаза, понял, что танцор «говорит с Космосом»: лицо у Сухова напряглось, приобрело сходство с лицом Зу-л-Кифла, тяжелым и властным.
— Подойди, — четко выговорил Сухов не своим, гортанно-звучным, глубоким, каким-то «объемным» голосом, не открывая рта. Команда относилась к существу над обрывом, но была столь твердой, что даже Такэда послушался, впрочем, опомнившись тут же и сообразив, что «услышал» не голос друга, а мысленный приказ.
Над краем скалы показались плечи диморфанта, потом туловище, бесформенное и плоское, с двумя боковыми отростками в виде крыльев. Казалось, движется не живое существо, а мохнато-чешуйчатый оживший халат с капюшоном, надетый на вешалку.
— Это твой хозяин и друг, — раздались внутри Толи «слова» пси-языка Сухова, понятного, очевидно, и диморфанту.
— Прикоснись к нему, — скороговоркой произнес Никита уже нормальным голосом, — а то сбежит. Их уничтожили столько после Битвы, причем бессмысленно, совершенно по-человечески, что выживание стало второй жизненной программой.
— А ты говоришь, они неуязвимы…
— Они неуязвимы для любого физического воздействия, но не для любого магического. Хотя, если эти уцелели, значит, они приспособились сопротивляться и магам.
— И все-таки здесь какой-то парадокс.
Такэда, повинуясь больше взгляду Сухова, нежели собственному рассудку, придвинулся к «халату на вешалке» и заставил себя коснуться лоснящегося, словно смазанного жиром и в то же время совершенно сухого плеча. Его пронизало удивительное ощущение: нечто похожее на электрический разряд, но разряд не физический, а эмоциональный, уместивший в одном мгновении растерянность, страх, удивление, восторг, блаженство и покой! И огромное облегчение.
— Сусаноо! — вырвалось у Такэды.
Никита издал суховатый смешок.
— Пусть будет Сусаноо… хотя Сусанин звучит не хуже.
— Нет, я его не… — начал Толя, и не думавший называть диморфанта именем японского бога ветра и грозы, но подумал немного и согласился. — Действительно, почему бы и не Сусаноо? Японскому господину — японского слугу. Что дальше?
— Коснись еще раз и мысленно представь, что он твой костюм, плащ или пальто, на что хватит фантазии, остальное он сделает сам.
Такэда с сомнением посмотрел на диморфанта, по телу которого бежала рябь.
— Что это с ним? Нервничает? А вдруг он псих? И вообще болен?
— Он просто доволен, Оямович, радуется жизни. Кстати, костюм можешь снять, хотя он и не помешает.
Такэда послушался. Раздевался он быстро, чувствуя себя неуютно и стесненно, зажал в руке хохху, расческу, носовой платок и портмоне с деньгами, которые им одолжил Вуккуб. Затем, словно ныряя в холодную воду, дотронулся до «руки» диморфанта. И снова получил нервный укол, удивительным образом передавший ему чувства существа-скафандра: радость, дружелюбие, жадное ожидание и готовность повиноваться. В следующее мгновение диморфант окутал его со всех сторон, претерпел быструю трансформацию, выхватывая из памяти хозяина полуосознанные желания того типа одежды, который соответствовал его вкусу, и…
Сухов сзади захохотал.
Такэда оглядел себя спереди и с боков, невольно глянул на давящегося смехом Никиту.
— Что смешного?
— Ты уни… ка… лен! — в четыре приема ответил тот.
Диморфант превратился в великолепный костюм дипломата: безукоризненной формы черный костюм, ослепительно белая рубашка, галстук, лакированные туфли.
Поразмышляв немного, прислушиваясь к ощущениям и чувствуя необыкновенную легкость в теле и душевный подъем, Такэда неуверенно позвал: «Суса… э-э… ноо?»
Диморфант выдал порцию эмоций: легкое недоумение, согласие, заботливость, одобрение, удовлетворение — и Толя с изумлением обнаружил, что уже одет в кроссовки и точно такой же джинсовый костюм, который только что снял. Живой скафандр реагировал на его мысли быстрее, чем он сам.
— Вот теперь нормально, — произнес слабым голосом Сухов, отсмеявшись. — Наверное, всю свою бессознательную жизнь ты мечтал стать дипломатом. Или коммерсантом. А ну подпрыгни.
Такэда озадаченно глянул на друга, помедлил слегка, подпрыгнул.
— Не так. Представь, что тебе надо вспрыгнуть на трехметровую стену.
Толя представил… и сумасшедшая сила бросила его вверх на четыре с лишним метра… и ловко поставила на ноги, когда он оттуда свалился.
— Ну как?
— Чтоб я сдох! — Такэда опомнился. — А ты как же?
— Я одет.
Только теперь инженер обратил внимание на второй ворох одежды. Никита переоделся, хотя выглядел как и прежде.
— Когда ты успел?
— Посланник я или погулять вышел? Ладно, закончили примерку. С экипировкой все в порядке, теперь дело за малым: меч и конь. Меч я знаю, где искать, вернее, знаю хрон, а вот с конем дело сложнее. Но что-нибудь придумаем. Ты не против, если мы оседлаем жругра?
— Кого? — не поверил ушам Такэда.
— Черненького такого, страшненького, на них еще эти смешные демончики ездили, игвы Великие. Помнишь, на Айгюптосе мы видели одного… разрубленного вдоль. Симпатичный такой монстрик.
— Ты с ума сошел!
— Может быть, — согласился Никита. Лицо его отвердело. — Но без него… или другого подобного «коня» нам далеко не уплыть, Оямович. Драться нам придется на полном серьезе, причем в многомерных мирах, а чтобы драться на равных с игвами, надо обладать хотя бы такими же возможностями и свободой передвижения. Ты думаешь, мы ушли от ЧК?
— А разве нет?
— Мы ушли от их псов. «Чекисты» — маги, хотя и более низкого ранга, чем Великие игвы, и если бы вышли на нас самостоятельно… Те, от кого мы отбились, — их охотничьи собаки. В какой-то степени мыслящие, хотя и не по-человечески, обладающие относительной свободой выбора и цели, но собаки, овчарки, волкодавы, так сказать. Мне вообще кажется, что у них всего один хозяин-маг, так же как и они не знающий жалости.
— Собаки, — попробовал слово на вкус Такэда. — Я предполагал нечто подобное. — Он передернул плечами и почувствовал, как чья-то рука ободряюще похлопала его по плечу — это отреагировал диморфант. — Позволь вопрос, о Посланник!
— Говори, — надменно воздел подбородок Сухов.
— Я всего лишь глупый Наблюдатель, о Посланник, и не гожусь даже в оруженосцы. Я не понял, почему наши друзья-диморфанты (теплое прикосновение к затылку) отыскались так быстро.
Никита не выдержал первым, засмеялся, но сразу же согнал улыбку с лица.
— Они ждали нас, Оямович, и ждали долго. Ждали, потому что им приказали ждать Посланника и его спутника задолго до моего и твоего рождения. О системе подстраховки, подчиненной Соборной Душе Веера, ты знаешь и сам, но я убедился в ее реальности час назад, когда мы выбирались из квартиры Романа, хотя мог бы догадаться и раньше, слишком уж разительны были случаи везения. Что ж, ум мой не столь остер, как хотелось бы. Зато приятно сознавать, что не только у демонов Синклита существует система контроля, включающая разведку, контрразведку, службу информации и отряд подстраховки. Причем не хуже, чем у них. Хотя, с другой стороны, невесело открывать истину, что мой путь предопределен. Пусть и не на все сто процентов. Ты это знал?
— Естественно, — кивнул Такэда. — Наблюдатель я или погулять вышел? И рад, что ты не комплексуешь. Твой путь действительно был предопределен в какой-то мере, и бригаде подстраховки пришлось попотеть, оберегая тебя до поры до времени, чтобы ты до всего дошел сам.
— Выбор Посланника был твой?
— Нет, это действительно случайный выбор Вестника, но я мог дать отрицательную рекомендацию.
— Вот почему тебя мучили сомнения. А я думал — из-за Ксении… что ты ревнуешь.
— Прозрел наконец? — Толя не стал говорить, что в вопросе с Ксенией Никита оказался провидцем. Но вряд ли узнает об этом. — Правда, до настоящего Посланника тебе далековато. — Толя поднял руку, останавливая Никиту. — Не обижайся, выслушай. Я пока твой друг и имею право на правду.
Ты не самый храбрый из людей, не самый сильный, не самый умный, не самый добрый и решительный, поэтому тебе, чтобы выжить и дойти до цели, надо научиться думать, планировать, изворачиваться, искать выход из самой безнадежной ситуации. Если на спасение будет один шанс из миллиона, ты обязан воспользоваться им, и мысль о поражении просто не должна прийти тебе в голову. В принципе, Зу-л-Кифл уже говорил тебе об этом. Зато я всегда буду рядом. Это все…
Никита открыл рот, чтобы пошутить, и закрыл. Вид у Такэды был необычным, лицо оставалось спокойным, но он волновался.
— Да, Зу-л-Кифл зрил в корень. Наверное, оба вы правы. Но я тебя не совсем… ты говоришь таким тоном…
— Потому что в скором времени не смогу тебя сопровождать, ни в качестве советника, ни в качестве оруженосца. Я простой смертный, Кит, и не в состоянии следовать за Посланником в ад многомерия. Хотя буду настаивать на этом.
Лицо Никиты просветлело.
— Вон ты о чем… ну это мы еще поглядим, Оямович. Может, и ты сможешь.
— Вряд ли, — раздался сзади чей-то невыразительный, равнодушный голос.
Такэда стремительно обернулся.
Из дупла дерева-темпорала спрыгнул на землю Хуббат, предводитель «свиты Сатаны», за ним еще четверо, такие же равнодушные, громадные, мощные и грозные.
— Я ждал тебя, брат Вуккуба, — спокойно сказал Никита, и в голосе его не было страха.
Они стояли друг напротив друга, ощутимо сильные, исполненные решимости — в силу разных обстоятельств — и уверенности, но если Хуббат не видел перед собой достойного противника и не был щепетилен в вопросах морали, то Сухов, наоборот, знал, с кем имеет дело, и не испытывал к нему враждебных чувств.
Хуббат был вооружен хабубом и держал трезубец остриями к противнику, копье-вардзуни Никиты торчало у него под мышкой, направленное наконечником в лицо раругга.
Такэда представил, что сейчас произойдет, и украдкой оглядел сопровождавшую вожака СС четверку. В случае поражения Сухова шансов спастись у инженера не было, но сдаваться без боя он не собирался. Незаметно вытащив свой кинжал-стилет, который таскал с собой все время, Толя приготовился к схватке с хладнокровием самурая, задумавшего харакири.
Хуббат метнул трезубец без предупреждения, хотя слово «метнул» не отражало действительности: просто все три острых и длинных зуба его оружия, засияв, вдруг устремились к Никите, метя в голову, грудь и живот.
Но и Сухов действовал не менее быстро: с острия вардзуни сорвались три извивающихся молнии и вонзились в летящие стрелы трезубца. Три неярких, но шипящих и визжащих вспышки возникли в десятке метров перед людьми и пропали. «Стрелы» хабуба исчезли. Противники как ни в чем не бывало стояли друг против друга с оружием в руках. Хабуб снова сиял тремя остриями стрел-ракет (видимо, перезаряжался он автоматически), и наконечник вардзуни ронял на землю капли голубого свечения. На лице Хуббата проступила озабоченность, Никита улыбался.
— Попробуем еще, Триглав?
Вспыхнули три факела ослепляющего пламени — стрелы сорвались с «древка» трезубца, и еще раз, и еще. Девять раз вспыхивали леденящие душу, выжигающие глаза, почти бесшумные взрывы, но ни одна из стрел-ракет не долетела до цели. А если бы долетела!.. Даже в полусотне шагов от сражавшихся Такэда ощутил жуткую мощь этих стрел, способных расколоть гору величиной с Эверест, а ведь Хуббат стрелял в стоящего в десяти шагах танцора в упор!
«Вовремя мы надели диморфанты», — подумал Такэда с облегчением и получил благодарность от Сусаноо в виде ласкового прикосновения к спине мягкой кошачьей лапы.
— Поговорим? — все так же улыбаясь, предложил Никита. — Я не хочу тебя убивать, раругг.
— Нам не о чем разговаривать, я просто делаю свое дело, — тяжело произнес Хуббат. Он ничего не сказал своим помощникам, не сделал ни одного жеста, но один из них вдруг поднял свой хабуб, и Такэда мгновенно метнул в него стилет.
Тонкое жало клинка вошло оперативнику в висок, но он все же выстрелил, хотя и неточно: три молнии ушли в сторону болота, и через несколько секунд три гигантских смерча, черно-белых, с голубыми просверками, выросли на горизонте, вонзились в небо, расплываясь зонтиками фиолетово-синего дыма и короной молнии. Загрохотало, вздрогнула равнина, скала с темпоралом и людьми закачалась, словно готовая рухнуть.
Оперативник с кинжалом в голове упал на колено, однако почти сразу же вскочил, вырвал клинок из головы и повернулся к побледневшему Такэде. Голова его стала менять форму, разделилась на три вертикальных слоя, два из которых взбугрились изнутри десятком шишек, превращаясь в две жуткие морды, а третий, с дырой от кинжала — оплыл, словно вытек в воротник. Затем морды соединились в одну фигуру, шишки разгладились, голова вытянулась, посветлела, два лишних глаза втянулись в нее, как и два хищных носа, миг — и на объятого ужасом инженера глядело человеческое лицо. Без всякого выражения. И это было страшнее всего.
— Успокой своих клевретов, — посоветовал Сухов.
Хуббат снова промолчал, но четверка его помощников замерла, отвернувшись от Такэды.
— Да, ты многому научился, — неохотно признался раругг наконец. — Я ошибся в тебе тогда, а ошибки надо исправлять.
— Поздно, Триглав. Моя магическая вооруженность еще слаба, но и ее достаточно, чтобы противостоять тебе и твоей команде.
— Вардзуни — не твое оружие, как и шиххиртх.
— Я не профессиональный Посланник, о блюститель этики боя, и только защищаюсь. Вряд ли ты, будучи на моем месте и владея шиххиртхом, не пустил бы его в ход. Не выполнил свою главную задачу — уйди с дороги.
— Уйти — значит уйти, Посланник, а я не привык сдаваться.
— Уйти — не значит умереть, раругг, хотя для этого потребуется, может быть, больше мужества и воли. Я знаю твою родословную и знаю также, что ты не всегда был на стороне Великих игв. Чем они тебя соблазнили, что предложили?
— Нет смысла обсуждать этот вопрос. Продолжим бой, Посланник, кто-то из нас должен исчезнуть.
— Я понял. Власть? — Никита погрустнел. — Они обещали абсолютную власть? Да, это мощный стимул. Прав был Зу-л-Кифл: тот, кто вкусил власти, особенно власти над живыми существами, никогда добровольно ее не отдаст. Но ведь в молодости ты сражался с драконами, Триглав, защищал свою родину. Неужели и тут правы мудрецы, открывшие формулу: кто слишком долго сражается с драконами, сам становится драконом?
— Ты… знаком… с Зу-л-Кифлом? — медленно проговорил Хуббат.
Никита не успел ответить: четверка серых демонов внезапно повернула к темпоралу, а Хуббат бросился на Сухова с мечом, явно отвлекая его от этого маневра, не давая времени на размышления. Но в действие вмешалась сила, которой никто не ждал, в том числе и сам Сухов.
«Эсэсовцы», не добежав до темпорала, вдруг попадали на бегу, словно срубленные деревья, и остались лежать, а сверху на скалу спикировала гигантская птица и превратилась в слегка улыбающегося бронзовотелого… Уэ-Уэтеотля, первый меч Астаамтотля, командира контрразведки императора Тлауискальпантекутли, повелителя Дома Утренней Зари, бывшего мужа жрицы Тааль. Он подошел к застывшему Хуббату, покачал головой, сказал с едва уловимым оттенком превосходства:
— Может, сразишься со мной, хаббардианец?
Хуббат кинул в него меч, но индеец сделал какой-то быстрый жест, и раругг с криком «Нет!» стал уменьшаться, оплывать, сворачиваться, превращаться в гладкую глыбу мутного стекла, пока не превратился в маленький зеленовато-белый шарик. Уэ-Уэтеотль сделал похожий жест в сторону лежащих ничком оперативников СС, подождал, пока не закончится процесс превращения живых существ в стеклянные шарики, подобрал их, небрежно вогнал один в другой и спрятал оставшийся, как фокусник, у себя за ухом. Сказал ровным голосом:
— Вы сделали ошибку, Посланник, сообщив ему о своей встрече с Зу-л-Кифлом. Ликвидировать вас, а тем более мага Айгюптоса он был не в состоянии, но мог сообщить о вашем договоре Великим ингвам, и Собору Шаданакара пришлось бы искать нового Посланника и другую Семерку.
Кровь бросилась Никите в лицо. Он понял, зачем Хуббат затеял отступление со стрельбой.
— Прости, Уэтль, и спасибо за помощь.
— Самонадеянность — не есть признак силы, Посланник. Прими этот упрек и в дальнейшем старайся не поддаваться человеческим слабостям.
— Я постараюсь. — Никита сдержал язык, готовый оправдываться и дальше, и кивнул на ухо индейца. — А что ты сделал с ними?
— Ничего, — тонко улыбнулся Уэ-Уэтеотль. — Изолировал на некоторое время. Раругги не жестоки по натуре, они просто равнодушны, почти как игвы, к любым этическим системам, именно поэтому их век прошел. Если можно достаточно долго оставаться на одном уровне добра, то нельзя — на одном уровне равнодушия. Раругги сами не заметили, как скатились в потенциальную яму зла. Итак, до встречи, Посланник!
— Как, ты уже уходишь?!
— У меня много дел. — Индеец подал руку Никите, потом Такэде, подмигнул им и, подпрыгнув, взлетел огромной, сверкающей золотом и алмазами птицей. Кругами пошел в небо. Исчез.
Друзья посмотрели друг на друга, и вид их был настолько озадаченный, что оба рассмеялись. Потом Такэда сказал:
— Ты знал, что он тебе поможет?
— Чувствовал, но подумал о Зу-л-Кифле.
— Я думаю, тебя подстраховал тот, кто был ближе или меньше занят. Кстати… — Толя не договорил.
На скалу со свистом падала птица, расправила крылья у самой поверхности, так что воздушная волна едва не свалила людей с ног, с небес раздался голос Уэ-Уэтеотля:
— Я узнал, где Ксения, Посланник, она жива, все хорошо, но точных координат не дам. Жди сообщений.
Птица — не то орел, не то гигантский кондор — взмыла в небо и затерялась в его тусклом свечении.
— Где она?! — крикнул потрясенный Сухов во весь голос, выходя из столбняка. — Уэтль, где она?!
— Не кричи, — посоветовал Такэда. — Все равно он не скажет, если даже и знает. Ведь ты побежал бы сразу туда и наломал дров. Нет? Главное, что она жива, отыщем.
Никита хватанул ртом воздух, кинул на Толю бешеный взгляд и успокоился, хотя сердце продолжало оглушительный бой и звало в поход за любимой.
— Спасибо, — уже совсем тихо произнес Никита, обращаясь к небу.
«Пожалуйста», — долетел бестелесный мысленный голос мага.
Глава 2
Когда Никита и Толя вылезли из-под земли на Божий свет, их обоих разобрал смех: темпорал в этом мире был замаскирован под медвежью берлогу.
— Хорош был бы местный охотник, вздумав поохотиться на медведя, — сказал Толя, озираясь. Принюхался. — По-моему, здесь весна, а, меченый? Пахнет весной… и еще чем-то.
— Древностью, — буркнул Никита, принюхиваясь и прислушиваясь всеми своими паранормальными органами чувств. — И смертью. Может быть, здесь и весна, тепло во всяком случае.
Они стояли в сосновом лесу с примесью лиственничных — клена, дуба и ольхи. Суборь — пришло слово из лексикона древних славян. Лес был невероятно стар, судя по огромным замшелым стволам, валежнику и непроходимым зарослям дикой малины, гигантского папоротника и крапивы. И был весь он пропитан запахом таинственности и застарелого страха, запахом ужаса и тоски, создавая подспудное ощущение чьего-то незримого присутствия. Его взгляд проникал в душу, в тело, раздражал, будоражил, заставлял оглядываться, потеть, ждать удара в спину и не выпускать из рук оружие…
Такэда сжал кулаки, длинно выдохнул сквозь зубы, успокаиваясь, и невольно понизил голос.
— А лес-то заколдован, Сухов. Мы не ошиблись адресом?
— Нет, — с мрачной уверенностью ответил Никита, закончив биопространственную локацию. — Это хрон Свентаны и Олирны, мир Вселенной, где реализованы законы магической физики, где живут колдуны, ведьмы, упыри, вурдалаки, драконы и химеры. Мир, где спрятан мой меч. И еще здесь живет один из Семерых. Видишь? — Он показал Толе перстень, пульсирующий зеленой пятиконечной звездой. — Но лес действительно жутковат и неуютен. Будем выбираться и спрашивать дорогу. Твой лингвер уцелел?
— По-моему, он стал частью тела, я о нем забыл даже. Но если это мир, где лежит твой… вернее, меч Святогора, который может стать твоим, то нам придется туго. За нами будет охотиться вся нечистая рать Люцифера.
— Так ведь и наши дремать не будут, подстрахуют, если что. Не дрейфь, Наблюдатель, прорвемся.
Такэда не дрейфил, дрейфил сам Сухов, но пытался приободриться, чувствуя гигантские залежи зла на планете, сохранившиеся со времени Битвы и дремлющие до поры до времени. А может быть, и не дремлющие.
В этом мире склад темпорала был пуст. То есть в нем не было ничего: ни транскофа, ни оружия, ни пищевых концентратов, ни прочих нужных вещей. То ли все было разобрано за тысячи лет путешествий неведомыми странниками, то ли здешний выход был задуман пустым изначально. Факт оставался фактом, и землянам ничего не оставалось делать, как выходить в путь налегке и даже без вардзуни, с помощью которого Никита отбил атаки Хуббата. Копье осталось разряженным на родине диморфантов, признавших землян хозяевами и сидевших на них, как вторая кожа. И от их молчаливого одобрения всех поступков, ощущения тепла, скрытой силы и неуязвимости становилось спокойнее.
Сухов сориентировался, владея «волчьим» чутьем магнитного поля, и путешественники решительно направили стопы на север. Путь в любую другую сторону света был, очевидно, не хуже, но Никита ко всему прочему искал обладателя магического поля, а в северной стороне потенциал магиполя был выше.
Однако строго на север держать направление не удалось. Сначала на пути попалось огромное болото с бездонными трясинами, замаскированными под веселые зеленые лужайки или мшаники с россыпями ягод — водяники, морошки и клюквы. Болото было мрачным и странным, потому что деревья, огромные, толстенные, седые от древности, росли и на нем, причем почти с той густотой, что и в обычном лесу, однако пересечь его оказалось невозможно.
Затем лес вдруг расступился, и путешественники вышли на край безбрежного пространства, назвать которое полем или равниной не поворачивался язык. Оно напоминало ноздреватый пласт сгоревшего торфа и было покрыто шрамами и язвами черного, фиолетового, серо-серебристого и ржаво-красного цвета. Ничего на этом поле не росло: ни трава, ни кустарник, и лишь пересекавший его ручей с водой кофейно-розового цвета оживлял пейзаж да редкая цепочка гигантских серых башен по краю поля, исчезавшая за горизонтом.
Никита облизнул губы, чувствуя давление на психику, неприятное томление и даже тошноту. Голова закружилась, в ушах поплыл комариный звон, и кто-то настойчиво стучался в виски, умоляя «впустить» и одновременно пытаясь подчинить себе, заставить повиноваться.
— Слишком высок уровень пси-активности, — прошелестело в ушах, вернее, в костях черепа за ушами, это заговорил диморфант, которому Никита дал имя Зипун. Тотчас же в голове отчетливо «подул сквознячок» и вынес большинство негативных ощущений. Осталась лишь тревожная «дымка» да присутствие взгляда в спину.
Видимо, диморфант Такэды Сусаноо тоже включил пси-защиту, потому что инженер тихонько пошипел и с видимым облегчением расправил плечи.
— Что, действует? — поинтересовался Сухов, подразумевая защиту.
— Еще как! — ответил Толя, имея в виду это жуткое, навевающее ужас место. — Похоже, и здесь воевали когда-то. А ты говоришь — Святая Русь!
— Ей досталось больше всех. — Никита закрыл глаза, сосредоточился, голубая искорка проскочила в его волосах. — Она воюет до сих пор, ибо торчит у Синклита Четырех как кость в горле, рождая творцов и магов, воинов-защитников и просто добрых людей. — Голос танцора упал до шепота, а над ним встал полупрозрачный столб голубоватого сияния и взорвался кольцами и дугами, рванувшими во все стороны.
Никита погас, ссутулился, но тут же выпрямился, поддерживаемый диморфантом.
— Это Чертово Кладбище! Местность соответствует земному Коростеню, а ручей — реке Уше, которая впадает в Днепр возле Чернобыля. Не знаю, совпадение это или нет, но Битва предтеч произошла именно здесь.
— Ты имеешь в виду Чернобыльскую зону? Скорее всего они связаны если и не причинно, то информационно. Отсюда утечка информации о Битве докатилась по Мирам Веера и до Земли. А что это за башни? Издали каждая из них похожа на ступу Бабы Яги.
Вместо ответа Никита направился вдоль лесной опушки к ближайшей из башен, и вскоре она нависла над ними ощутимо тяжелым серым монолитом, с виду — из пористого бетона или, скорее, из чугуна. Поверхность ее была изрыта ямками ветровой или временной коррозии и не имела ни окон, ни дверей, ни намеков на таковые. Лишь наверху, на высоте десятиэтажного дома, имелась выдавленная впадина, здорово смахивающая на след человеческой ладони.
Пси-фон у башни был еще сильнее, чем на равнине, и диморфанты-скафандры трудились вовсю, защищая друзей-хозяев от внешнего воздействия, имеющего злобную основу страха, угрозы и ненависти.
Никита дотронулся до стены башни, отдернул руку. Побледнев, покачал головой:
— Надо же, как долго держится радиация!
— Что? Они радиоактивны?
— Я имею в виду радиацию ненависти, зла. Это могильники, Оямович, в них хранится прах погибших демонов и магов, выступавших на стороне Люцифера. Чуешь эманации? Мощность излучения столь велика, что никто вблизи его бы не выдержал. И стоять им вечно, если кто-нибудь когда-нибудь не попробует оживить этот прах.
— А это… возможно?
— Кто знает?
— Тогда кто-то уже пытался.
— Что ты хочешь сказать? — оглянулся Сухов. Такэда показал на дальний край поля, где высились два омерзительного вида холма.
— Две башни разрушены.
Никита долго смотрел на холмы из-под руки, потом обошел башню и направился к лесу. Такэда передернул плечами и, оглядываясь, чувствуя мерзкий и липкий взгляд, быстро догнал танцора. То и дело наплывало ощущение, будто погребенный в башне прах монстра собирается в призрачную жуткую фигуру, которая оживает и вот-вот выберется из своей гробницы.
— Как ты узнал о могильниках и о самом поле? Весть? Почему бы тебе таким же манером не выйти на мага?
— Пробовал, не получается. Может быть, экранирует здешнее пси-поле, может, он не хочет себя обнаруживать, как Уэтль на Астаамтотле. Я же говорил, Русь неспокойная и все время защищается, хотя в отличие от земной победила и хазарский каганат, и гуннов, готов и печенегов, варягов и половцев, норманнов, и балтов, и татаро-монголов. Здесь, в этом мире, на планете, которой дали название Олирна, Свентана-Русь еще не знала плена и рабства, хотя нашествия идут волна за волной, разве что география вторжений другая, да климат, да названия племен и народов слегка отличаются от земных. Кстати, Книга Бездн, осколки которой Вуккуб собирает по всем хронам, а не только на Земле, пишется здесь.
Такэда, сраженный этим известием, присвистнул.
Они углубились в лес, но не успели пройти и километра, как вышли на тропу, где их ждал сгорбившийся, но тем не менее высокий, выше Никиты, седой как лунь старик с длинной белой бородой. Он был одет в такой же седой, как он сам, меховой тулуп, опирался на посох руками в черных перчатках, а на плече у него сидел филин и зорко глядел на приближающихся людей умными желтыми глазами. Старик казался суровым, спокойным и доброжелательным, одно почему-то отталкивало. Стоял он неподвижно и прочно, будто специально поджидал землян.
— Приветствую вас, добрые люди, — слегка поклонился старик. Голос его шел, казалось, из груди, басовито-хриплый, тихий и выразительный, и говорил он по-русски! То есть слова звучали как русские, хотя и с удивительным акцентом, налетом древности и исчезнувших понятий. Лингвер лишь уточнял смысл речи, а не переводил.
— Кто бы вы ни были, людины или обели, мир вам.
— Мир и вам, — поклонился Никита, украдкой глянув на эрцхаор, в глубине камня плыли, переходя друг в друга, искаженные геометрические фигуры — треугольники, квадраты, ромбы. Индикатор почему-то никак не мог определить, кто перед ними, друг или враг.
— Ищете кого, чужестранцы? — задал вопрос старик. Филин на его плече встрепенулся, мигнул, открыл клюв, прошипел нечто вроде: «Гыхр-ухух-ищщах», быстро-быстро задышал зобом и снова замер.
«Чужестранцы», — повторил про себя Никита, не зная, что отвечать. А старик-то непрост. Не удивился, встретив их в глухом лесу, это раз. Не удивился ни нашей речи, ни костюмам, это два. Кстати, следовало бы костюмам придать форму здешних одежд. И что он здесь делает, возле Чертова Кладбища? Где никто не живет?
— Ищем, дедушка, — ответил танцор наконец. — Дорогу в стольный град.
— Стало быть, стольный град, — в раздумье повторил старик. — Далеконько вам идти, странники. До Древлянска, стольного града нашего великого князя Мстиши, более трехсот верст будет, да все лесом, буреломом, болотами. А трактом ежели идти — крюк будет верст в сто, да лихие люди — ватага на ватаге, да звери дикие. В такой одежонке и без оружия не дойдете, чужеземцы.
— А что вы нам посоветуете, дедушка? Может нам помочь кто-нибудь? Коней дать, одолжить?
— На конях оно, конечно, быстрее будет, однако кто ж вам их даст? Но советом помочь могу. Версты через три тропинка приведет вас в урему. Как доберетесь, свертайте ошуюю и выйдете к избе, там живет моя знакомая…
— Баба Яга, — буркнул Такэда.
Старик сверкнул глазами, а филин заорал, снова проскрипел несколько невнятных слов и затих.
— Откуда вы ее знаете?
— Слухом земля полнится, — улыбнулся Никита, сообразив, что Толя своей шуткой попал в точку. — Спасибо за совет.
Старик поднял посох, направляя его в грудь Сухова. Тот напрягся, заставляя диморфанта увеличить защитный потенциал, но ничего не произошло. Конец посоха, светящийся, как головешка, отклонился влево.
— Туда не ходите, заблудитесь в едоме, а того хуже — увязнете в зело пакостной мшаре.
— Спасибо, дедушка. Как вас звать-величать?
— Витий Праселк. — Старик слегка ударил посохом по тропинке… и оказался за десять шагов дальше, хотя не сделал ни единого движения. Стоял и смотрел из-под кустистых бровей на обалдевших землян строго и задумчиво. Еще раз ударил посохом о землю — переместился метров на пятнадцать дальше, за кусты. Затем совсем исчез.
— Витий, — сказал Такэда сипло, — это, по-моему, не имя, а от слова «витьство» — колдовство. Значит, встречал нас колдун, волхв. На чьей он стороне, как ты думаешь?
— Черная рука, — пробормотал Никита. — Ты разве не заметил? У него была черная рука, словно в перчатке.
— То, о чем нас предупреждал Вуккуб. Дьявол! Быстро они нас вычисляют. Только странно: если он — охотник, «чекист», почему он не напал? На безоружных?
— Забыл спросить. Хотя странно, конечно. Может, я ошибаюсь. Но рука у него действительно была черная.
— Значит, к его знакомой Бабе Яге не пойдем?
— Отчего же, сходим, любопытно посмотреть на старушку, о которой столько сказано в русском фольклоре. Соответствует ли образ? К тому же попытка не пытка, вдруг да получим помощь?
Такэда хмыкнул:
— Да и мне интересно, честно говоря. В крайнем случае, за неимением Ивашки, скормишь ей меня.
Никита свернул с тропинки в лес в направлении, в котором волхв Праселк велел им идти. Толя шагнул за ним и шарахнулся в сторону, вскрикнув: прямо перед ним, буквально в сантиметре от ботинка, вылетела из-под земли длинная стрела с раскаленным докрасна острием и с гудением ушла в небо. По лесу раскатился дребезжащий струнный звук, зашумели сосны, словно от порыва ветра.
— Ты чего? — выбежал из-за дерева Сухов.
Такэда коротко рассказал, в чем дело, пытаясь разглядеть в кронах деревьев стрелу, но ничего не увидел. Назад стрела не вернулась. Вдвоем они осмотрели землю в месте, где она вылетела, но обнаружили лишь круглое отверстие с кулак человека, уходящее на неизвестную глубину.
— Охотничья ловушка? — предположил Такэда.
— Не уверен, — помрачнел Никита. — Пока нас охраняют диморфанты, такие ловушки не страшны, но расслабляться не стоит. Уж быстрей бы вооружиться.
— Да уж, с голыми руками против здешних колдунов недолго выстоишь.
Друзья углубились в лес, сторожко приглядываясь к любым подозрительным теням, и вскоре действительно вышли к болоту, Праселк не обманул. Повернули вдоль зелено-оранжевой кромки мхов налево, но не успели пройти и километра, как наткнулись на огромный, величиной с вагон, замшелый камень с выбитой на нем надписью. Буквы были крупные, неровные и смахивали на китайские иероглифы, но кое-какие из них напоминали буквы древнерусского алфавита. Никита очистил шершавый каменный бок от лилового налета лишайника, вглядываясь в строки.
— Кажется, это предупреждение или дорожный знак: направо поедешь — коня потеряешь… ну и так далее.
— Надо же, как точны русские сказки! — восхитился Такэда. — А поточней расшифровать можешь?
— Не уверен, а с каналом Вести связываться лишний раз не хочу, энергии тратится слишком много.
— Может быть, я вам помогу, добрые люди? — раздался сзади, со стороны болота, тонкий девичий голосок.
Приятели оглянулись, автоматически принимая стойки, каждый свою: Такэда в стиле айкидо, Никита в стиле россдао.
На кочке, посреди зеленой от ряски болотной полянки, сидела обнаженная девушка с распущенными по плечам зелеными волосами. Кожа у нее была не то чтобы зеленая, но шафрановая, бархатистая на вид, как бы светящаяся изнутри, волосы сверху охватывал венок из лилий и кувшинок, точно такие же венки охватывали талию и тонкие запястья, ноги прятались в воде, под ряской, и глаз невольно искал рыбий хвост. Лицо у девушки, по сути девочки, было прозрачно-салатное, с огромными темно-зелеными глазами, как и полные губы, но Сухову не показалось это неприятным.
— Что уставились? — засмеялась девица, показав изумрудно светящиеся зубы. — Лимнады не видели?
— Ага, — сказал Такэда хладнокровно. — Лимнады, кажется, нимфы болот?
Зеленоволосая снова засмеялась, уперлась в кочку рукой, заложила ногу за ногу, показав вместо ступни лягушачью лапу с перепонками. У Никиты мороз прошел по коже от этого открытия, хотя он вроде и был готов к подобным вещам.
— Куда путь держите, молодцы? Меня с собой не возьмете? Разговариваете вы чудно, на два голоса, но я вижу — добрые.
— Да мы сами не знаем, куда идем, — признался Никита. — Если бы ты нам верную дорогу указала.
— На дороге стоит и дорогу спрашивает. — Колокольчики смеха рассыпались по болоту. — Вот же Страж-камень перед вами, он путь и укажет.
— А ты разве нездешняя?
— Здешняя-то я здешняя. — Девица слегка опечалилась. — Да ведь я только по болотам живу.
— Нам тут встретился дедушка один, суровый такой, с филином, назвался Праселком…
Девица сиганула с кочки в воду, причем без брызг и плеска, потом высунулась по плечи, сухая на вид, будто не из воды вынырнула.
— Беда, что вы встретили Праселка, витий он, злой и хитрый. Лонись на моих сестер трясцу нагнал, много людей в болотах утопил…
Никита почесал затылок, посмотрел на Такэду.
— А он нам показался нормальным стариком, суровым только. Подсказал, как найти подмогу, к своей родственнице послал.
— Какой? Уж не к Ягойой ли?
— Как-как? У нас в сказ… мы знаем Бабу Ягу, костяную ногу. Не она?
— Она самая, Ягойой. И ноги у нее костяные, разрыв-травы не боятся, и голова то добрая, то равнодушная, то злая. Если встретит злая, тогда вы пропали. А как он вам идти велел? Там же торунь к ней, то есть тропа, есть.
— Посоветовал идти прямо, потом свернуть налево, вдоль болота.
— Как же, посоветовал. Там живут трясея и хрипуша, попали бы к ним — уже не выбрались бы. Да и на поляне, где изба Ягойой стоит, трава растет — разрыв-трава называется, у людей ноги отрывает.
— Так уж и отрывает, — усмехнулся Никита.
— А ты не смейся, красивый, лучше послушайся, не ходи туда. Комоня не потеряешь, бо пешец ты, но полжизни оставишь. Страж-камень не зря стоит, витязей предупреждает.
— Что ж он в глухом лесу стоит?
— Так ведь по тракту этому уже почитай тыщу лет никто не ездит. Старый Сол-разбойник и тот помер от скуки, детки остались, двое — Инф и Ульт. Глядите, не наскочите на них, повадки-то у них старого остались. Но если все-таки не послушаетесь, глядите в оба, не то братьями моими станете… когда вас в болото кинут.
Лимнада нырнула, потом спустя несколько секунд вынырнула уже у дальнего края трясины. Лицо у нее было совсем печальное.
— Я бы поплакала по вас, у людей подсмотрела, да плакать не умею.
— Как звать-то тебя, кудрявая? — спросил Такэда.
— Глая. — Девушка сделала жест, как бы отталкивая кого-то, и тихо, без всплеска, ушла под воду.
Путешественники переглянулись.
— Ох и умеешь ты производить впечатление на баб, — сказал Такэда завистливо. — Если уж эта зеленокожая загляделась!
Сухов рассмеялся, но не слишком весело. Он не знал, кому верить, старику с филином или зеленоволосой девчонке с ногами лягушки. А интуиция ничего не подсказывала.
— Эх, забыл у нее спросить об этих подземных стрелах! — в сердцах топнул ногой Такэда. Подошел к камню, потрогал надпись пальцем. — Жаль, что наш лингвер не видит ничего, он бы перевел.
Никита очнулся, подумал: если бы Праселк был из группы обеспечения Семерых, он говорил бы и действовал иначе. А главное, у зеленокожей лимнады по имени Глая были очень бесхитростные глаза. Живые и испуганные.
— Слышишь, профессор, — сказал Сухов, направляясь в обход камня. — Я плохо знаю фольклор. Кто такие хрипуша и трясея?
— Хрипуша, вероятно… э-э… хрипит, — любезно поделился знаниями Такэда, — а трясея… э-э… значит, трясет.
— Не знаешь, — констатировал Никита. — А Сол-разбойник с сыновьями?
— Про сыновей ничего сказать не могу, а вот сам разбойник — это скорее всего Соловей. Все-таки русские былины насчет всей здешней колдовской компании говорили правду.
Они углубились в чащу леса, мрачного и темного, без единого птичьего крика или стука дятла. И снова атмосфера чужого мира заставила их почувствовать страх и застарелую боль этих мест, заставила идти медленней и говорить тише. Бывший тракт зарос лесом практически весь, ничто уже не напоминало о его существовании. Лишь однажды путешественники набрели на скелет лошади да нашли черную стрелу без наконечника, протыкавшую метровый ствол сосны на высоте человеческого роста.
Пройдя с километр, уперлись в другое болото, повернули вдоль него и вскоре вышли на край поляны с высокой, до колен, травой. Посреди поляны стояла не избушка на курьих ножках, как ожидали друзья, невольно подгонявшие читанные в детстве сказки под реальность, а крепкая изба, сложенная из гигантских, не менее полутора метров в диаметре, серых, замшелых бревен. Изба была покрыта двускатной крышей, сбитой из половинок менее толстых бревен, и протыкала ее странная труба, похожая на морщинистый пень.
Путники обошли поляну кругом, но ни в одной из стен избы не заметили ни окна, ни двери, как, впрочем, не увидели и тропинки, соединявшей избу с миром вокруг. Строение казалось своеобразным памятником неолитической архитектуры, реликтовым объектом поклонения, но никак не жилищем, и тем не менее от него пахло живым духом, духом недобрым и угрюмым.
— Ох, чую, съеденному быть! — поежился Такэда.
— Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом! — прокричал вдруг Никита, напугав Толю.
— Дом-дом-дом, — ответило эхо и не успело смолкнуть, как с протяжным скрипом в стене, напротив которой стояли люди, появилась дверь! Вернее, дверной проем. Впечатление было такое, будто часть бревен испарилась, растаяла, причем неровно — вверху уже, внизу шире.
— Гляди-ка, действует! — поразился Толя. В глухой черноте образовавшегося входа что-то зашевелилось, и на порог выполз тщедушный некто. Старик не старик, но двигался он по-стариковски неловко, медленно, спотыкаясь, держась за стены. Сначала друзьям показалось, что он пятится задом, однако, вглядевшись, они поняли, что у старика, по росту — карлика или гнома, нет лица. То есть голова его заросла волосами со всех сторон.
— Что за скоки да голки? — проскрипел он. — Никого нет дома. — Как и чем он говорил — было загадкой.
— А ты разве не дома? — прищурился Никита.
— Ась? — сунул старик руку к огромному острому уху, заросшему седым пухом.
— Пень глухой, — проворчал Такэда. — Домовой, что ли?
Существо мелко закивало.
— Челядин есть, а тиуна нету. А вы кто будете? Почто шумите?
— Ты нас в дом пусти, да баньку истопи, да накорми, напои, а тогда и спрашивай.
— Не хами, — тихонько одернул Сухова Такэда. — Кто ж пустит после таких претензий?
— Это обычная формула сказки, — так же тихо отозвался Никита. — В принципе действовать надо только так, смело до наглости, сказители не ошибались, передавая поведение фольклорных героев.
— Эт мы могем, — снова закивал старичок, блеснув вдруг внимательным глазом под волосами на лице. — Проходите, люди добрые, если сможете.
— Разрыв-трава, — напомнил Толя слова болотной нимфы.
— Ничего она нам не сделает, прикажи только своему Сусаноо усилить защиту ног. Хотя вряд ли в этом есть необходимость. — Никита имел в виду приказ: диморфанты и сами знали, что им нужно делать.
Сухов первым направился к избе по высокой траве, которая заволновалась, стала хватать человека за зеркально блестящие сапоги, в которые превратилась нижняя часть существа-скафандра, но бессильно опала, вырываемая с корнями. Такэда шагнул на полянку, с любопытством понаблюдал за действиями травы, такой мягкой и нежной на вид, хотел высказать Сухову свои соображения, и в это время с неба послышался шипящий свист.
Какая-то тень мелькнула над избой, метнулась вниз, к людям. Никита разглядел раскаленную докрасна ступу, а в ней знакомую фигуру в меховой дохе, с филином на плече и с посохом в руке.
— Праселк? — омрачился Толя.
Но это оказался не колдун Праселк, встретивший их на тропе.
Ступа с глухим стоном ударилась о землю, окуталась дымом и почти сразу же остыла. На замерших людей смотрела суровая седая старуха с мохнатыми бровями и хищным крючковатым носом. Она так здорово походила на Праселка, что тот вполне мог быть ей если и не братом, то родственником.
— Фу! — сказала старуха хриплым мужским голосом. — Никак, витязским духом запахло.
— А в книгах Баба Яга говорит «русским» духом, — негромко ввернул Такэда, поклонился. — Добрый день, бабушка Ягойой.
Никита сделал то же самое. У него вдруг сильно задергало плечо, до боли, сердце дало сбой, и вдобавок ко всему в голове зазвенело, как от удара по уху. Показалось, будто у хозяйки ступы три головы. Правда, наваждение тут же прошло, но было ясно, что старуха пыталась его прощупать в пси-диапазоне! И ей это почти удалось, несмотря на своевременную защиту диморфанта!
На коричнево-сером морщинистом лице Ягойой отразилось разочарование, разбавленное каплей уважения.
— Вижу, гости вы непростые. Что ж, заходите в избу, покалякаем.
Ступа со старухой метнулась в дверь, сшибла заросшего сторожа и исчезла.
— Не верю я, что она нам поможет! — ровным голосом проговорил Такэда. — Кстати, заметил? Она горбатая.
Никита молча подтолкнул его к входу.
Глава 3
Они сидели за огромным деревянным столом и глядели, как старуха Ягойой колдовала у гигантской русской печи, доставая оттуда разнокалиберную снедь. Домовой с заросшим лицом, которого старуха называла Жива, относясь к нему безлично, как к предмету обихода, постанывая, носил блюда и расставлял по столу.
Перед тем как сесть трапезничать, гости умылись над лоханью, сливая на руки друг другу из красивого ковша с ручкой в форме медвежьей лапы, и вытерлись полотенцем, которое хозяйка назвала «убрус». Глянув на их модные костюмы, она проворчала.
— Переоделись бы в домашнее, а то за версту чужаками несет.
«Домашнего» ничего, однако, не дала, хотя в углу громадной горницы-комнаты, сочетавшей приметы прихожей и гостиной, несмотря на имеющиеся в избе сени, стоял такой же разверстый сундук-великан с одеждой.
Горница казалась такой огромной, что в ней можно было играть в хоккей. Кроме сундука, стола и печи, занимавшей треть пространства, в ней стояли кровать-лежанка величиной в две земных двуспальных, с горой подушек, еще один сундук поменьше, окованный железными полосами, деревянный шкаф без дверок, с посудой, бадья с водой и лохань, две скамьи и столец — большое деревянное кресло с резной спинкой и ручками в форме все тех же медвежьих лап.
В горнице было светло, как днем, хотя ни свечей, ни лучин, ни тем более электрических ламп гости не заметили. Казалось, светится сам воздух, причем избирательно: в углах и у сундука с металлическими полосами, например, стыла темнота.
Потолок, сколоченный из грубо обработанных досок, нависал над головой метрах в четырех, и Никита подумал, что изба изнутри гораздо больше, чем кажется снаружи, хотя и внешне впечатляет. Точно такое же ощущение внушал и дом Зу-л-Кифла, что говорило о некоем родстве строений, магическом родстве. Ягойой была если и не магом в полном смысле этого слова, то ведьмой, колдуньей с высоким уровнем воздействия.
— Мовницу истопи, — приказала старуха слуге, подразумевая баню, но гости твердо отказались мыться, не желая рисковать. Ягойой их поняла, насмешливо сверкнув глазами, и настаивать не стала, но, увидев у Никиты перстень, изменилась в лице.
— Я так и чуяла, что у вас оберега! Спаси и помилуй! Кто дал-то? Уж не Яросвет ли?
— А кто такой Яросвет? — простодушно спросил Такэда.
— Будто не знаете. — Настроение у Бабы Яги, не слишком схожей с образом из русских сказок, упало, и она принялась яростно орудовать у печи, то и дело пихая бедного Живу то в бок, то в спину. Казалась она, во-первых, вовсе не дряхлой старухой, жаждущей сожрать любого, кто попадется. Высокая, статная, одетая в длинную цветастую поневу и пушистую кофту, с аккуратно уложенными седыми волосами, она выглядела бы даже привлекательной, если бы не горб и не крючковатый нос, а также слишком глубоко посаженные глаза, в которых иногда вспыхивал мрачный темный огонь.
Никита было подумал, уж не наложено ли и на нее заклятие, как на Тааль, бывшую жену Вуккуба, за ее участие в Битве на стороне сил Люцифера, но спросить об этом у самой Ягойой не решился.
Перед едой Жива налил гостям в деревянные кубки белого кваса, сваренного на меду, и оба, отведав напитка после сигнала эрцхаора «все в порядке», едва не окосели. Хотя алкоголя в напитке не чувствовалось, голова от него закружилась, как от бокала шампанского.
— Ощущение такое, будто голова — прямое продолжение желудка! — тихонько пожаловался Никита Такэде.
— Алкоголик ты, Сухов, — заявил Толя. — Те тоже от запаха балдеют. Однако, признаться, и я поплыл. Может быть, она специально в квас чего-то подмешала?
— Индикатор дал бы знать.
— Тогда давай быстренько заедать.
На первое оказалась ботвинья, единственным недостатком которой было отсутствие соли. На второе ели пироги с вязигой — жилами из хребта если и не осетра, то какой-то другой подобной ему рыбы, разваренными в студенистую прозрачную массу и придающими пирогам сочность и изумительный вкус, а также блины с вареньем. Варенье было подано разных сортов: из морошки, ежевики, черники, земляники и брусники, и, глядя, как гости уплетают блины, Ягойой заметно подобрела.
Сидела она в своем «княжеском» кресле-стольце прямо и неподвижно, разглядывая едоков по очереди, и не произнесла ни слова, пока те не насытились. Лишь когда они запили обед калиновым морсом, Ягойой наконец перестала сверлить их взглядом.
Небрежно махнув посохом-клюкой, она длинной чередой отправила всю посуду со стола прямо в печь, очистив таким образом стол, а Живу той же клюкой пихнула в угол, где он забился в лежавшие грудой овчины.
— А теперь, гости незваные, рассказывайте свою байку, что вас сюда занесло.
И столько было силы в ее голосе, что Никита, сам того не ожидая, выложил почти всю свою историю, не отвечая на пинки встревоженного такой откровенностью Такэды.
Ягойой реагировала на рассказ сдержанно, только однажды прервав собеседника, да и то для того лишь, чтобы сбить со стола громадного — с палец — таракана. Затем кликнула слуту:
— Сходи-ка в медушу.
Жива исчез и вскоре принес из сеней сулею — сосуд с горлышком, в котором оказался вареный мед. Выпив литровую кружку напитка и не предложив гостям, старуха прогундосила:
— До чего же бесхитростный вы народ, витязи. Подставил меня братец, нечего сказать. А я хотела, чтобы вами Горынище полакомился.
Друзья переглянулись. Старуха усмехнулась.
— Не пужайтесь, я токмо с виду страшная. Гайда за мной в бретьяницу, братие.
Бретьяница оказалась кладовой позади печи, причем таких же размеров, что и горница. Такэда, увидев ее, покачал головой, подумав, как и Никита, о неравенстве измерений внешнего и внутреннего объемов избы. Забита была кладовая всякой всячиной: от мехов, одежды и мягкой рухляди до деревянных бадей, бочек, скамеек и отрезков серых труб, в которых с трудом угадывались ступы в рост человека.
— Выбирайте и надевайте. — Старуха вытащила из кучи серый плащ с муаровым зеленоватым рисунком, похожий на змеиную шкуру, второй плащ — с застежкой на плече и нечто вроде стеганого ватного тулупа без воротника. — Вот корзно, коц и ферязь, можете забирать все.
— Нам не надо, спасибо, — покачал головой Никита.
— Даю — бери! — осердилась Ягойой. — Не простая одежа-то, в ней по болотам ходить можно, а земля здесь — сплошные болотины да ямы.
Из груды всяческой домашней утвари она вытащила короткое, блестящее, как тусклое серебро, копье, протянула Такэде:
— Держи оскеп, меченоша, с ним на любого волкодлака идти можно.
Старуха повернулась к груде ступ, ударила по ним клюкой. Длинная змеистая фиолетово-розовая молния оплела серые стволы, запахло озоном. Ступы рассыпались, одна из них покрылась светящимися пятнами, словно изморозью, зашевелилась, встала на дворец, но тут внутри нее проскочила малиновая искра, и ступа, задымив, упала назад.
— Замыкание, — прокомментировал Такэда с тихим ехидством.
— Замерзли, — проворчала Ягойой. — Давно я их не кормила. Ладно, я вам свою уступлю, доберетесь — отпустите, сама дорогу найдет.
— Да не надо, мы и так доберемся, — попытался запротестовать Никита, не слишком обрадованный перспективой полета в ступе, но его не послушали.
На воле царил вечер.
Выйдя из избы, старуха без слов позвала кого-то — Сухов почуял пси-импульс, и с шипением и треском из трубы над крышей избы вылетела ступа, спикировала к ногам хозяйки. Диаметр ее был не менее метра, а высота по грудь высокому Никите.
— Влезайте.
— Но я же не… — Сухов беспомощно оглянулся на Толю.
— Чего зря ноги бить, — рассудил тот, — если можно использовать бесплатный транспорт. А управлять ею, наверное, просто: сказал, куда тебе надо, и отдыхай. Не так ли, бабушка?
— Так, разумник, — отрезала Ягойой.
Сухов, сраженный доводом, повиновался. За ним в ступу влез и посмеивающийся Такэда.
— Скоро ночь, — сказала старуха, — и держать будете на Прикол-звезду. Вот вам снедь на дорогу. — Она подала принесенный Живой узелок. — За Огнь-рекой будет городок Переяславец, там не останавливайтесь, гоните лытарь дальше, по-над болотом, вправоручь, да на оберегу поглядывайте. — Ягойой кинула вспыхнувший взгляд на перстень эрцхаора. — Домчитесь до Древлянска — по детинцу узнаете, маковки светятся, — оставите лытарь в дубраве, а дальше уж сами. Ищите Яросвета, только он вам и поможет с мечом. Правда, есть тут одно место, где оружия много, выбрать можно любое.
— Что за место?
— Дикое поле. На Чертовом Кладбище были небось? Вот за ним и простирается Дикое поле, почитай до Огнь-реки. Но я бы не советовала вам завертеть туда. Стерегут то поле в шесть глаз.
— Посмотрим, — сказал Никита. Замялся, не решаясь высказать какую-то мысль. Потом все же осмелился:
— А ведь вы хаббардианка, Ягойой.
Глаза старухи мрачно вспыхнули, челюсть ушла назад, отчего она стала похожа на жуткую птицу, но тут же лицо успокоилось, приобрело суровое и строгое выражение.
— А ты, вопреки наговорам братца, настоящий Посланник, витязь. Не побоялся рассказать мне всю правду. Если бы не доверился — гореть бы тебе в ложнице… али в Огнь-реке! Ну, отправляйтесь.
— Простите, — заторопился Такэда, — а кто братец-то ваш? Не Праселк, случайно?
— Какой еще Праселк? Мних али орд? Я многих Праселков знаю, а брат мой — Хуббат. Встречали такого?
— Встречали, — глухо ответил Сухов.
— Берегитесь его, он не токмо тысяцкий из свиты таксиархов, но и хлад.
— Бесчувственный, — неуверенно перевел слово лингвер.
— Вперед! — скомандовал Никита, и ступа, испустив днищем сноп оранжевых искр, рванулась вверх.
— Помоги вам Тригла! — донеслось с поляны.
Летели уже час, в полной темноте.
Лес внизу, без единого огонька и проблеска света, затаился и молчал, проводив полет колдовского аппарата сотней враждебных или равнодушных глаз. Облака разошлись, и взору открылось угольно-черное звездное небо, на котором нельзя было отыскать ни одного знакомого созвездия. Низко над горизонтом сияла яркая красная звезда, заменявшая Полярную, Прикол-звезда, и взгляд ее был мрачен и угрожающ. Впрочем, путешественники уже поняли, почему край этот неуютен, дик и зловещ, источает ненависть и угрозу: на них продолжало действовать пси-поле близкого Чертова Кладбища с могилами демонов.
Кладбище они облетели стороной, невольно прижимаясь друг к другу спинами. Стоять в ступе было неудобно, к тому же края ее стали горячими, задымили; запахло окалиной.
— Аппарат явно перегружен, — заметил Такэда. — Зря не попросили парашюты.
Никита мысленно приказал ступе увеличить скорость, но летающая диковина не отозвалась, она действительно работала на пределе. Если бы не диморфанты, закрывшие головы людей прозрачными колпаками, путешественники замерзли бы.
Мрачные башни — могильники Чертова Кладбища — ушли вправо и назад, ступа снова повернула на траверз Прикол-звезды. Под ней развернулась смутно угадываемая холмистая равнина с островками леса и болотными марями, кое-где отсвечивающими в свете звезд зеркалами воды. Никита заметил внизу по ходу движения какие-то странные образования — скалы не скалы, сооружения не сооружения, снизился, чтобы разглядеть их получше, и в этот момент ступа содрогнулась от сильнейшего удара снизу. Седоки едва не повылетали за борт, хватаясь за края ступы и обжигая руки. Что-то затрещало, с боков аппарата посыпались искры, он накренился и с визгом и воем понесся вниз, к земле.
Их спасло то, что летели они достаточно низко, на высоте не более тридцати метров, и упали прямо на моховую подушку небольшого болотца. Кубарем выкатившись из ступы на берег болотца, они разом оглянулись назад и, прежде чем ступа затонула в прорванной ею трясине, увидели в раскаленном докрасна днище аппарата длинную черную стрекозу толщиной с руку. Зашипев, ступа ушла под воду, увлекая за собой стрелу.
— М-да! — сказал задумчиво Такэда. — Стрелок был отменно меткий. Попасть ночью в летящий и почти невидимый на фоне неба предмет диаметром в метр — все равно что плевком поразить летящую стрелу. Далеко мы успели улететь?
— Километров сорок, не больше. До Огнь-реки еще столько же, упали мы, наверное, на край Дикого поля, о котором говорила Ягойой.
— Ты хорошо видишь в темноте?
— Почти как днем.
— Тогда пошли пешком.
— Не спеши. — Никита встал, поправил плащ, огляделся, прислушиваясь больше к себе, чем к звукам вокруг, и махнул рукой. — Давай в ту сторону.
— Там же болото!
— Вот и проверим свойства плащей. Баба Яга говорила, что в них можно ходить по болотам. Потом вылезем на холм и заночуем. Есть у меня одна мысль…
— Вооружиться на Диком поле?
— Угадал, телепат.
Они осторожно двинулись по упругой поверхности мхов, покрывающих болотце, к его центру, затянутому ряской и водорослями, и вскоре убедились, что их держит не только мох, но и грязевая трясина! Плащи Ягойой не то уменьшали вес владельцев, не то увеличивали поверхностное натяжение воды — по прикидкам Такэды, привыкшего все анализировать и объяснять хотя бы для себя. Но главное, плащи действовали.
Выбравшись из болота и взойдя на ближайший холм, путники залегли в кустах, на сухих подушках все того же пушистого мха, и стали дожидаться утра. Обоим хотелось спать, но память продолжала прокручивать события прошедшего дня и призывала к осторожности, хотя в «скафандрах» диморфантов им не был страшен никакой зверь.
— Если Яга хаббардианка и сестра Хуббата, — завел разговор Толя о том, что его мучило, — то она сестра и Вуккубу.
— Логично, — согласился Сухов, думавший о своем.
— Но если Хуббат — Триглав, то и Вуккуб тоже?
— Логично.
— Жаль. Мне он нравится с одной головой. Но тогда и Ягойой, то есть Баба Яга, — Триглава? Горб ее помнишь? Там, наверное, она и прячет остальные головы.
— К чему ты клонишь?
— Да так, рассуждаю. Прослеживается интересная схема злых сил: и Баба Яга, и ее братья, и Змей Горыныч — олицетворение зла в русском фольклоре, все они трехглавые монстры. Понимаешь?
— Не понимаю. Ну и что?
— Я и сам пока толком не понимаю. Только уж очень подозрительно, что зло — трехлико. Кстати, и Соловей-разбойник здесь не одинок, с сыновьями своими тоже троицу образует.
— Не вижу связи. Троица бывает и добрая, положительная. Спи, утро вечера мудренее, я пока покараулю.
Такэда затих.
Оба уснули почти тотчас же и не заметили, как из-под пня неподалеку вылез маленький человечек, заросший шерстью по глаза, величиной с два кулака, и утащил их узелок с едой.
Наутро первым спохватился Такэда. Причина пропажи выяснилась тут же: из-под пня, в небольшой норе торчал край платка, в который были завернуты пироги. Никита вытащил платок, нагнулся и проговорил в нору:
— Вылезай, не то заколдую.
С минуту было тихо, потом послышался шорох, и перед глазами удивленных путников предстала маленькая, лысая, опушенная серо-седым пухом головка с глазами-бусинками, широким — до ушей — носом, с бородой и усами, скрывающими рот.
— Лопни мои глаза — гном! — тихонько прошептал Такэда.
— Вылезай, вылезай, — отступил на шаг Сухов.
— А колдовать не будешь? — неожиданно хриплым басом спросил кроха.
— Не буду, — засмеялся Никита. Сел на мох напротив пня, поджав ноги. — Кто будешь-то?
— Лесовик я, Жива. — Гном выполз наружу, похожий на постаревшего и поседевшего мохнатого Чебурашку.
Путешественники переглянулись.
— Жива, говоришь? А тот Жива, что у Ягойой ютится, не родственник тебе?
— Брательник старшой.
Такэда фыркнул:
— По-моему, они все тут в родстве, хаббардианцы замаскированные.
— Не-е, — застеснялся лесовик, — не хабдерьянцы мы, лес бережем, чистим, расколдовываем.
— Как это?
Человечек наставил ручонку на мухомор, выглядывавший из-под мха на краю полянки, и тот вдруг лопнул бурым облачком дыма. Запахло горелым.
— Нежить-ухо, — пояснил лесовик. — Землю ест и рямит.
— Заболачивает, — шепнул лингвер. — От слова рям — болото с порослью.
— Не наше оно, — продолжал Жива, — гиблое, все время пищит, и струнит, и бухает, жить не дает.
— Струнит? — Такэда посмотрел на Сухова. — Не слишком вразумительно.
— Эта «нежить-ухо» связана с Чертовым Кладбищем, — нахмурился Никита. — Видимо, рождена демонической радиацией. По сути — подслушивающее устройство демонов и одновременно эффектор, разъедающий трехмерность. Вот почему здесь так много болот. А лесовики с ними борются, в меру своих сил, конечно. Интересно, кто их оставил и как давно? И много вас, Жив-то? — обратился танцор к лесовику.
— Не-е, — сожалеюще ответил старичок, — совсем мало осталось, дюжины две на Порубежье. Померли все, старые, а юноты нету.
— Кто же вы, откуда взялись?
Лесовик вздохнул совсем по-человечески, провел ладошкой по лысине.
— Забытые мы, никому не нужные…
— «Мы — забытые следы чьей-то глубины», — негромко продекламировал Такэда. — Есть у Блока такие строки: «Зачумленный сон воды, ржавчина волны. Мы — забытые следы чьей-то глубины». Да-а, повеселилась здесь свита Люцифера, много зла оставила в наследство Руси. Видно, и маг, к которому нас направили, не справляется. Вовремя ты здесь появился, Посланник.
— Ась? — подался вперед лесовичок, подставив к уху ладошку. — Не ослышался я, часом? Ты Посланник будешь?
— Он самый, — подтвердил Толя.
— Ой, радость-то какая! — Старичок вдруг заплакал и засмеялся одновременно, клубком прокатился по земле, не шевельнув ни одной травинки, и скрылся в своей норе.
— Вот не чаял дожить, — донеслось оттуда, и все стихло.
— Псих, — сказал Такэда, встретив взгляд Сухова. — И ворюга.
— Не обижай маленьких, — покачал головой тот. — Они слишком долго ждали перемен, не в силах совладать с деструкцией пространства собственноручно.
— Все равно он невоспитанный. Хотя лично мне симпатичен. Что теперь есть будем?
Из норы доносились скрипы, шуршание и пыхтение, и на свет появился Жива задом наперед. Он тащил какую-то белую с зеленой полосой и черным клеймом «НЗ» коробку. Глянул снизу вверх на застывших в столбняке землян.
— Вот, возьмите, пригодится небось.
— Лопни мои глаза! — просипел Такэда. — Это же блок НЗ! Точно такой же, что дал нам Истуутука. Где ты его взял, воришка?
— Нашел, — хихикнул старичок. — До вас тут гости шастали, что-то искали, голые, как моя лысина, только кожа голубая. Но добрые, сами вот дали. — Жива взмахнул руками и исчез, добавив из норы на прощание:
— Вот обрадуется… Еет.
— Что еще за «еет»?
— Яросвет, — догадался Никита. — И Ягойой послала нас к нему. Что ж, будем искать Яросвета. А пока неплохо бы все-таки вооружиться. Это хорошо, что у нас есть помощники, но не дремлют и враги. Чувствую их приближение, но где они, кто и сколько — разобрать не могу.
— Так колдани, чтобы мы оказались в столице, или свяжись с этим Яросветом телепатически.
— Ты мне это уже предлагал, а я уже пробовал. Не выходит. Весть не включается, канал закрыт. Поэтому и надо вооружаться, пока Путь Меча не закончится.
Выбрав направление, они зашагали с холма вниз, чтобы взобраться на более высокий холм в километре от них. И застыли, глядя на развернувшийся ландшафт.
Перед ними простиралось вспаханное давними катаклизмами поле — шрам на шраме, заросшее серо-зеленой травой и лишайником, уродливыми кустиками краснотала без листвы и карликовыми, в рост ребенка, деревцами с плоскими черно-зелеными кронами. Но главным, что приковывало взгляд, было каменное войско, застывшее в поле. Войско — огромный отряд из тысяч всадников и пеших воинов — стояло здесь давно, воины успели погрузиться в землю, кто по грудь, кто по шею, но все они не были людьми, в том числе и всадники, чьи «лошади» лишь отдаленно напоминали земных лошадей. Рост их говорил сам за себя: даже торчащие из земли и скал головы превосходили по высоте человека.
— Мать честная! — воскликнул Никита. — Кто же это их так?!
— Василиск, — предположил Такэда, не зная, как близок к истине в своих предположениях. — По земным поверьям, люди под его взглядом каменели.
— Но не армия же целиком! А может быть, этот полк воевал на стороне Люцифера? Уж больно несимпатичны бойцы. Давай посмотрим на них поближе.
— Может, не стоит? Да и оружия здесь не добудешь, оно, наверное, тоже окаменело. Зря Баба Яга намекала.
Никита двинулся с холма, не дослушав. Если уж он решал, то не передумывал, в чем Толя уже успел убедиться, не радуясь растущей самостоятельности и твердости решений друга.
Они достигли первого всадника и остановились, потрясенные его размерами и формой.
Больше всего тот походил на гигантскую десятиметровую крысу, закованную в броню, разве что с более тупой мордой. А «конь» его напоминал скорее огромную сколопендру, застрявшую в скале по брюхо. И оба они казались мертвыми и живыми одновременно!
— Ох и не нравится мне здесь, — с отвращением сказал Такэда. — Если на них и лежит заклятие, то вот-вот утеряет силу, и они оживут.
— Дай копье. — Никита отобрал у Толи копье Ягойой, примерился и метнул его прямо в грудь исполину.
И случилось чудо!
Копье вошло в тело «крысочеловека» легко, как в трухлявый пень, и, вспыхнув при этом желтым накалом, исчезло. С резким металлическим лязгом монстр схватился лапой за грудь, глянул на двух козявок, осмелившихся уколоть его иглой, и… начал рассыпаться в пыль, потек, задымился. Миг — и он рухнул, осел горой текучего серо-зеленого праха, язык которого дотянулся до людей и заставил их закашляться от горечи.
Пока Такэда отплевывался и счищал пыль с лица и головы, Никита забрел в курившуюся дымком кучу, поискал в ней что-то и вытащил копье, целое и невредимое, только горячее. Потом снова нагнулся и с натугой вытащил за рукоять трехметровое, зазубренное специально лезвие меча, зло и хищно отбросившее зеркальный зайчик.
— Мне маловат будет, — с насмешливым сожалением протянул Толя.
Никита попробовал взять меч обеими руками, но перехватить рукоять не смог. Отпустил, и меч канул в пыль, подняв серые дымные облачка.
— Что ж, поищем по своим размерам.
Они обошли войско, растянувшееся на несколько километров, и нашли то, что искали: всадника высотой всего в два человеческих роста, сидевшего на странном животном, помеси жирафа и верблюда. Судя по всему, этот «малыш» был предводителем войска, так как возглавлял его.
— Альтикамиллус! — пробормотал Такэда, разглядывая «коня». — На Земле тоже когда-то жили такие звери.
— Так, может быть, этот всадник — землянин? Неандерталец какой-нибудь из тех, что вымерли?
Инженер пожал плечами.
— Тогда уж Конан-киммериец, если вспомнить сочинения Говарда.
Меч у этого могучего существа, грузного, сутулого, с покатыми плечами, закованного в коричневую броню, висел без ножен, на перевязи, и слетел вниз, как только Сухов ударил по нему копьем. Правда, всадника от разрушения это не спасло, через минуту он распался в груду праха, как и его гигант-предшественник. А когда Никита отыскал в пыли двухметровый клинок, его ожидал сюрприз: меч заговорил!
— Не трогай, слабак! — сказал он сварливо на чистом русском языке. — Мной должен владеть только герой!
— Брось, — посоветовал Такэда, подзадоривая этим танцора. — Он все равно слишком тяжел и велик.
Никита усмехнулся, со щек его сбежала краска, губы сжались в узкую полоску, глаза вспыхнули. В следующее мгновение он с шипением распоротого воздуха сделал одно сложное и длинное движение, состоящее из перетекающих друг в друга положений меча, и Такэде показалось, что Сухов оплетен мечом со всех сторон.
— Кхе! — обрел голос меч. — Поосторожней чуток. Как тебя зовут, герой?
— Никита Сухов.
— Славное имя. Что ж, владей, но береги. — В голосе меча неожиданно послышалось ехидство, но Сухов не обратил на это внимания.
— Что скажешь, Наблюдатель?
— Ты велик, Посланник! — обрел дар речи Такэда. — Это уже не уровень иаи-дзюцу, это уровень ядомэ-дзюцу, высшее исполнение кэндо-но рирон то дзиссай.
— То-то, — самодовольно кивнул Никита, укрепляя перевязь меча на шее, иначе он цеплял землю.
На краю поля они оглянулись с холма. Каменное войско все так же страшно, молча и неподвижно двигалось к неведомой цели, готовое ожить или рассыпаться в пыль. И Никита понял, что здесь произошло: кто-то из демонов пробил брешь в потенциальном хронобарьере между Мирами Веера, и узкий язык другого времени, лизнув этот мир, навеки заморозил грозную армию.
Определив направление обхода поля, путники зашагали дальше, надеясь дойти до Огнь-реки за день и не встретить тайных или явных врагов. Однако надеждам их не суждено было сбыться.
Сразу после обеда из волшебной коробки НЗ, созданной в высокотехнологичном мире Истуутуки, друзья набрели на гигантский провал в теле планеты, напоминающий жерло вулкана с отвесными стенами, и, как Толя ни отговаривал Никиту, тот все же из любопытства заглянул в провал, сам не зная, зачем это делает.
Такэда сразу почувствовал неладное, увидев, как Сухов резко сунулся за обрыв, словно собираясь прыгнуть вниз. Схватив танцора за ноги, Толя с трудом выдернул его обратно и оттащил в сторону, успев тем не менее ощутить черное и жуткое дыхание! Все же он «поплыл» от удара неведомой энергии, но сознания, к счастью, не потерял, даже успел отреагировать на возникшие вдруг со всех сторон тени, пронзить одну из них копьем, врезать другой по туловищу и кинуть через себя третью, а также потрепать Никиту по щекам, чтобы тот пришел в себя. И отбивался еще с минуту, зажатый черными плащами со всех сторон, живой только благодаря диморфанту, принимающему на себя все удары.
Никита очнулся от боли: кто-то наступил ему на руку. Реакция его была замедленной, сознание не сразу очистилось от остатков дурмана, внушенного чьей-то волей из глубин провала, но он вступил в схватку с уверенностью в победе, не допуская даже мысли, что его могут предать. Но это случилось: его предал… меч!
Лишь дважды он разрешил хозяину поразить метавшихся вокруг врагов, а потом вдруг вырвался из рук и исчез в провале, издав отчетливый смешок.
Никиту ударили по голове — не помог даже диморфант, и последней мыслью его было: «ЧК!.. без оружия… странно! Почему они не стреляют?…»