8
Зубатый отрешенно посидел несколько минут, затем вспомнил, что надо бы осмотреть комнату Саши, схватил с вешалки пальто, кепку и остановился на пороге.
Если сейчас уйти, то завтра вряд ли удастся вернуться, а послезавтра – инаугурация, и этот кабинет уже будет занят. Так что и отсюда уходить нужно навсегда.
Он вернулся к столу, выломал из большой рамки и сунул в карман фотографии Саши и Маши, подергал ящики – мелочь всякая, ненужный мусор, который выбросить не жалко. Потом прошел вдоль длинных шкафов с сувенирами, из доброй сотни блестящих безделушек выбрал холщовое полотенце с тканым узором – память о пивной ярмарке, и, успокоенный, плотно притворил за собой дверь.
– До свидания, – обронил секретарше.
Во дворе дома, возле парадного, стояла еще одна машина, с московскими номерами, так что приткнуть свою оказалось некуда. Войдя в переднюю, он услышал из распахнутых дверей столовой воркующий баритончик Ал. Михайлова и тихий, виолончельный распев бесприданницы. И эти непривычные уху голоса как-то сразу сделали обстановку неузнаваемой, возникло чувство, будто Зубатый пришел в чужой дом и теперь по-воровски подглядывает за чужой, существующей без него жизнью, а своя тем временем отделилась от общего течения и ушла, как дорога, в бесприютное, осеннее поле.
Крадучись, он поднялся на второй этаж, на цыпочках пробрался в кабинет и там долго стоял, прислушиваясь и вспоминая, зачем пришел. И вспомнил, когда снизу донеслись голоса, – кажется, обнаружили его присутствие и теперь искали. Зубатый достал ключи от комнаты Саши и так же осторожно пробрался к двери. И лишь когда открыл замок, увидел, что полоска бумаги с печатями аккуратно разрезана – кто-то открывал, кто-то уже побывал в комнате, причем тайно, с отмычкой, поскольку ключи все время находились в сейфе. Предупрежденная прокуратура сюда не сунется, жена хоть и просила открыть комнату, но сама бы никогда не решилась, поскольку относилась к опечатанной двери с каким-то опасливым благоговением, да и не смогла бы подобрать ключи. Значит, сюда забралась бесприданница. Возможно, для того и появилась в доме, чтобы убрать из Сашиной комнаты компромат...
Ощущая редкостное состояние гнева и беспомощности, Зубатый переступил порог и закрыл за собой дверь на замок, поскольку в коридоре уже послышались шаги и громкий возглас Кати:
– Странно, нет нигде!..
Он не знал, что нужно искать – наркотики, фотографии, письма или еще какие-то свидетельства образа жизни сына; он просто двинулся вдоль стен, всматриваясь во все вещи и предметы аскетически обставленной комнаты. Зубатый не помнил, когда был здесь в последний раз, возможно, полгода или даже год назад, и потому не мог знать, что было и что могло исчезнуть. В школьное время Саша увлекался бодибилдингом (этот период совпал с охотничьим азартом), качался каждый день, соблюдал белковую диету, и с тех пор у него остались тренажеры, штанга, гантели, но почему-то пропали снимки Шварценеггера и прочих знаменитых качков, развешанные в ту пору по стенам. Вероятно, снял, когда изменились увлечения, да и фирменное никелированное и черненое железо превратилось в груду тусклого и пыльного металлолома, сваленного в углу, как некие материальные остатки далекого прошлого.
Да, период мужских устремлений сына был еще виден, но почему-то никак не отметился другой, актерский – ни фотографий знаменитостей, ни каких-либо чисто театральных предметов и вещиц, например афиш и программок, если не считать засохший и почерневший букет роз. Кто его преподнес? За что?..
В коридоре опять простучали шаги, но мимо двери. Зубатый прокрался к столу, сел и подвигал ящики: еще собранные в детстве камешки, стреляные гильзы, тут же сломанная электронная игрушка, несколько зажигалок и множество авторучек, фломастеров, пустых и давно засохших, – одним словом, ничего, никаких записей, дневников и тем более писем. Или кто-то, вошедший сюда раньше, все забрал?.. Компьютер в комнате был, однако тоже напоминал материальные останки и стоял на полу за диваном, покрытый пылью времен: увлечение этой игрушкой у Саши прошло очень быстро, еще в школе, и после этого он к нему вряд ли прикасался. И вообще, он всегда быстро чем-то увлекался, просил купить те же тренажеры, собак или ружье, но как-то очень уж быстро терял интерес и остывал.
Зубатый еще раз обошел комнату, посмотрел на корешки книг за стеклом шкафа – приключения и фантастика, давно, пожалуй с седьмого класса, не читанные. Учебники и книги по театральному искусству, которые, должно быть, он иногда открывал, почему-то валялись на полу, наверняка брошенные незадолго до гибели. Две открытых книжки лежали справа от кресла, друг на дружке: верхняя, «Жизнь растений», развернулась веером и было не понять, в каком месте Саша читал, второй книжкой оказался Геродот, и открыта она была на странице, где древний историк описывал гиперборейцев, которые жили очень долго и, когда уставали от жизни, поднимались на скалы и бросались в море...
Он вздрогнул и замер – Саша искал способ расквитаться с жизнью? Потому забрался на чердак девятиэтажки?
Нет, не может быть! Книги брошены давно, все покрылось пылью. Если и читал, то уж никак не перед смертью...
Он сел в кресло и стал смотреть в сводчатое окно, выходящее на реку: Саша сидел вот так же и смотрел на воду, зимой и летом; и на ту сторону смотрел, где стоят похожие дома, как на Серебряной. И о чем-то ведь думал, возможно, и решение уйти из жизни было принято здесь...
«Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди...»
Но почему?! Закончилось увлечение жизнью? Много что попробовал, испытал на себе, в том числе и наркотики, после чего потерял интерес к существованию. Поздно родился! Мир и образ жизни в этом мире не устраивали его, и не потому ли он ринулся в театральную студию, в актерскую, придуманную, наигранную и иллюзорную жизнь?
Однако и она оказалась нестерпимой, ибо существовать в ней можно, лишь имея характер и повадки Ал. Михайлова...
И все-таки, кто входил сюда и что вынес? Следов обыска незаметно, впрочем, если здесь побывала бесприданница, то наверняка знала, что и где лежит, взяла компрометирующие ее бумажки или предметы и вышла. Кажется, рылись в платяном шкафу, дверца приоткрыта, торчит рукав пиджака...
Хотя у Саши всегда был беспорядок, сам убирал редко, а мать или домработницу не впускал, запирая комнату на ключ. Постельное белье выдавал раз в неделю и получал новое, как в общежитии...
Зачем он это делал? Что скрывал? Может, какие-то тайные детали своего существования?.. Зубатый открыл шкаф – мебель во всем доме была антикварной, отреставрированной, однако сохранившей запах старины, – по крайней мере, так казалось. Вместе с рубашками, свитерами и брюками висел костюм магистра – черная мантия и четырехугольный колпак с кисточкой. Вещь для сына странная, неожиданная, но если вспомнить, что учился в студии, то все объясняется: принес из театральной костюмерной, к примеру, для репетиций и забыл сдать... Но что он репетировал?
Под одеждой, внизу, оказалась картонная коробка, замотанная скотчем и довольно тяжелая, – пожалуй, единственный закрытый предмет, и потому Зубатый достал складной нож и разрезал упаковку...
То, что было там, в руки брать не хотелось, но одновременно и не открывало никакой тайны. Побуревший от времени, наверняка выкопанный из могилы череп, лопаточная, скорее всего, кость и муляж скованных наручниками отрубленных гипсовых рук со струйками нарисованной крови. Тут же лежал явно бутафорский кинжал с красными пятнами на лезвии и настоящая фашистская бляха полевой жандармерии.
То, что Саша одно время увлекался сатанизмом, Зубатый узнал лишь после его смерти от начальника УФСБ, который в общем-то и успокоил, что это лишь веяние моды, дурь золотой молодежи и ничего серьезного. По-видимому, так оно и было: коробка с атрибутами, впрочем, как и черная мантия, находились в шкафу невостребованными и напоминали сваленный в угол металлический хлам тренажера – символа физической силы.
Зубатый сунул коробку назад, закрыл шкаф и в задумчивости еще раз обвел взглядом комнату. Вывод уже зрел, в подсознании крутилась по спирали мысль-догадка, но где-то на последнем витке срывалась – чего-то недоставало, какой-то мелкой и важной детали. Он пошел снова по кругу и будто споткнулся, вспомнив слова блаженной старухи:
– Ищи Бога, а не власти!..
Да ведь Саша Бога искал! Но, оказавшись в безбожном мире, не увидел его, не почувствовал, и не потому ли в его комнате нет ни единого христианского символа, как и прочих религий? Все есть, следы самых разных его увлечений, вплоть до черной магии, но нигде ни крестика, ни иконки, ни божка.
Он действительно родился слишком поздно, чтобы жить. Боги к тому времени уснули...
На минуту Зубатый почувствовал себя беспомощным и слабым, но потом встрепенулся, вспомнив о Маше. Закрыл комнату, по-воровски вернулся в кабинет и заперся на ключ. Внизу по-прежнему слышались голоса, причем веселые, – Ал. Михайлов рассказывал что-то забавное, смеялся бархатистым баритончиком, будто кот мурлыкал. Но Катя вроде бы все еще бродила по дому и искала, потому как время от времени раздавался ее громкий и театрально удивленный голос:
– Куда он делся?..
Зубатый достал мобильный телефон, набрал номер дочери – Финляндия ответила короткими гудками. Прислушиваясь к голосам, доносящимся из зала, он еще дважды повторил звонок, но на том конце кто-то плотно сидел на телефоне. Тогда он включил автодозвон, прилег на кушетку и, прикрыв глаза, стал мстительно думать, мол, пусть кричат, ищут, пусть с ног собьются, а он и звука не подаст, кто бы ни постучал. В дверь на самом деле стучали и окликали, однако Зубатый жмурился и таил дыхание. Он не уловил мгновения, когда задремал, вернее, даже уснул, потому что с уголка губ сбежала нитка слюны, и резко вскочил: возле уха заверещал телефон.
– Маша? Маша? – спросонья спросил он громко, забыв о конспирации, но услышал голос Хамзата:
– Я приехал, стою у вашего дома. Надо говорить.
Зубатый встряхнулся и отер лицо.
– Сейчас спущусь.
Набросил плащ и, не скрываясь, протопал по лестнице. В зале его услышали, сразу стихли голоса, и жена спросила вслед:
– Толя! Ты откуда? Где был?..
Он даже не оглянулся и вышел во двор.
Судя по всему, Хамзат только что вернулся из командировки, ждал возле крыльца и от нетерпения копытил землю. Небритый, черный, с воспаленными от бессонницы глазами, в заляпанном дорожной грязью камуфляже, начальник охраны напоминал чеченского боевика. Он демонстративно оглядел чужие машины во дворе и кивнул на ворота:
– Говорить надо там.
Сели в его машину, Хамзат снял берет и с ходу доложил:
– В Новгородскую область ездил. Деревню Соринская Пустынь нашел. Есть такая.
– Разумеется, есть, – спокойно проговорил Зубатый, хотя ощутил тихий душевный трепет. – Как там дороги?
– Дороги нет, а дорожный знак сам видел. Только какая область, не понял.
– Как это – не понял?
– С одной стороны – Псковская, с другой – Тверская, а я заехал через Новгородскую. Где был, сказать трудно, границы не видно, карты нет. Местные жители сами не знают, в какой области живут. Одни пенсионеры, никому не нужны. Мобильник не берет, мертвая зона.
– Ну а место найдешь?
– Как не найду? С закрытыми глазами найду. Поехали!
– На себя-то посмотри? – урезонил его Зубатый. – Тебя милиция не останавливает?
– На каждом посту под автомат ставят. Я привык...
– Езжай домой, приведи себя в порядок. Нечего народ пугать.
– Думал, надо срочно. – Хамзат не умел расстраиваться и сразу же злился. – Ехал всю ночь, машину толкал, телефон в лужу уронил...
– А что со старухой?
– Как что? Я старуху не искал. Вы сказали, деревню искать.
– Хоть что-нибудь узнал о ней?
– Одни говорят – хорошая бабка, лечит людей, и как это по-русски... Роды принимает.
– Повитуха.
– Другие говорят – ведьма, нечистая сила...
– Ты скажи, кто она? Зовут как?
– Бабка Степанида зовут. Фамилии никто не знает.
– Ладно, сначала в Соринскую Пустынь.
– Когда поедем?
– Ты сейчас другим займешься. – Зубатый помедлил. – Возьми наших хозяйственников, транспорт и вывези вещи из дома. Пока из моего кабинета и Сашиной комнаты.
– Я не понял, Анатолий Алексеевич. Какие вещи?
– Мои вещи!
– Как твои вещи? – взволновался Хамзат. – Зачем? Из дома не надо уезжать! Кому отдашь дом? Этой свинье?
– Ладно, тихо! – прикрикнул Зубатый. – Делай, что сказано!
Начальник охраны засверкал черными глазами:
– Не буду! Не повезу! Сказал: деревню срочно найти – я нашел! Сказал ехать – поеду!
– Погоди, Хамзат! – Он заговорил примирительно. – Понимаешь, в чем дело... К сожалению, на Химкомбинат взять с собой не смогу. Генеральным назначили другого... Понимаешь, о чем речь?..
– Конечно, понимаю! А вещи не повезу. Сказал, в деревню ехать надо – правильно сказал. Я же знаю, зачем деревню искал! Зачем старуху искал! Поедем и найдем!
– Можешь показать на карте или нарисовать схему, сам найду.
– Где найдешь? – Он вскинул и затряс руками, подыскивая слова. – Без меня не найдешь! Машину бросил, пешком через лес шел. Людей нет, одну женщину встречал, сказала – туда иди. Я здесь не покажу, куда иди, там покажу! А деревня за рекой, река широкая, брода нет. На чем поплывешь? Лодки есть – не дают, говорят, иди отсюда, черный! Ты белый, и тебе не дадут – плохой народ.
– Ну, хорошо, – сдался он. – Спасибо, Хамзат Рамазанович.
– Зачем – спасибо? Я службу знаю! Спасибо...
И забухтел что-то по-ингушски.
Зубатый вернулся в дом, поднялся в кабинет и открыл шкаф с охотничьим снаряжением. Баритон переместился наверх, и скоро в дверь постучали.
– Анатолий Алексеевич? Можно к вам?
Сидеть и отмалчиваться теперь не имело смысла, он зашнуровал охотничьи ботинки и открыл.
Ал. Михайлов относился к тем мужским особям в театре, которых называют Актер Актерыч – понять, когда он живет и когда играет, уже было невозможно. Сейчас он изображал скорбного близкого, переживающего за своего друга, – будто несколько минут назад не мурлыкал с девицей за столом.
– Примите мои соболезнования... Только что вернулся из Соединенных Штатов... и был потрясен, не мог поверить. Смерть – явление таинственное, загадочное, но гибель Саши и особенно эта записка... Мы все виноваты, не уберегли... А возможно, не смогли бы уберечь. Мы предполагаем, Господь располагает...
В последнее время Зубатый много раз слышал подобные слова от самых разных людей и всегда терялся, не зная, что ответить. Сказать спасибо вроде бы не к месту: разве можно благодарить за такие чувства, как сострадание, стоящее рядом с чувством любви? Стоять молча и кивать тоже вроде бы нехорошо...
И сейчас он выслушивал знаменитого режиссера и одновременно не внимал его словам, потому что сознание зацепилось за слово «смерть», и сразу же вспомнился врач Кремнин, вернее, его утверждение, что где-то в Москве существует институт бессмертия. Конечно, Ал. Михайлов не настолько состоятельный человек, чтобы тратить деньги на будущее долголетие, да и не такой еще старый, но с его способностями проникать во все круги и сферы жизни, просачиваться сквозь самые толстые, неприступные стены и силой своего таланта воздействовать на сознание сильных мира сего, он должен получить, а точнее, вкусить благо бессмертия бесплатно. Его могут угостить, как угощают с барского стола крепостных актеров. И если еще не предложили попробовать столь экзотического яства, в любом случае, вращаясь в среде политиков и олигархов, он должен был слышать об этом институте.
Только вот как спросить, как объяснить свой интерес, не выдавая существование юродивого старца?
Просто так, в гости, Ал. Михайлов никогда не приезжал, поскольку вся его жизнь, кроме того короткого времени, когда он находился на съемочной площадке или охоте, была отдана поиску людей, готовых финансировать новый фильм. Что бы он ни делал, какие бы слова и речи ни произносил, каких бы депутатов ни протаскивал в Госдуму и за каких бы олигархов ни вступался – все было посвящено добыче денег. Причем он не скрывал, не стыдился этого и, будучи хвастливым, в узком кругу с удовольствием рассказывал, как «обувал» известные нефтяные компании, газовиков и люберецких бандитов. По первости Зубатый даже спорить с ним пытался, мол, этично ли снимать на «грязные» деньги фильмы о чистых и вечных чувствах, однако у режиссера в запасе имелось десятки философски и исторически обоснованных аргументов, которыми неопытных собеседников он сбивал с ног.
– Вы, как патриот, согласны, что переливать колокола на пушки допустимо, – говорил он. – Представьте себе, возможен и обратный процесс. Причем порох, кровь и страдание насыщает медь особым, русским национальным звучанием.
Надо полагать, и на сей раз он явился не для того, чтобы высказать соболезнования, не исключено, познакомиться с новым губернатором и через него обновить связи со своими меценатами.
Пока Зубатый размышлял, как завести речь о таинственном институте, посвященный во все его дела Ал. Михайлов сам предложил свои услуги, мол, я знаю, цепь неприятностей не закончилась, вновь открыт вопрос с работой, однако по поводу Химкомбината не поздно все переиграть.
– А вы знакомы с Кузминым? – вдруг спросил он.
– Кто такой?
– Если спрашиваете, значит, не знакомы, – задумался режиссер. – Ладно, берусь вас свести с ним, и многие вопросы отпадут. Наверное, вы чем-нибудь его разозлили.
– Я много кого разозлил...
– Но только бы не Кузмина!
– Он что, святой?
– Пожалуй, святой. Нет, даже апостол. Вот его раздражать и тем паче злить категорически воспрещается.
Ал. Михайлов будто бы даже загоревал, но про Кузмина больше не поминал и стал убеждать перебраться в Москву, где открываются большие перспективы, и не нужно поддаваться ложной скромности.
– Скромность, дорогой Анатолий Алексеевич, – с удовольствием повторял он, – прямой путь к неизвестности.
Сменить место жительства, работу, обстановку – лучший выход из вялотекущей депрессии. Этот город все время будет напоминать о трагедии с сыном, о собственном поражении. Дескать, если есть какие-то мысли относительно своего будущего, надо их озвучить: в горе мы обязаны помогать друг другу.
Так обычно говорят с потерпевшим, с больным или с человеком, безвинно попавшим в тюрьму, – в общем, с людьми, которые вызывают жалость.
– Мыслей много, – проговорил Зубатый. – А озвучить нечего.
Кажется, Ал. Михайлов решил, что он страдает провинциальной стеснительностью, решил разговорить, отвлечь.
– А вы, никак, на охоту?
– Можно и так сказать, – отмахнулся Зубатый.
– В таком случае я с вами! Карабин и амуниция всегда со мной. – Режиссер засуетился и вдруг пожаловался: – Как только сменилась власть, сразу изменилось отношение. Какие стали люди! Начальник охотуправления выдал всего две лицензии на медведя! Всего две! Как быстро все перекрашиваются!
– Это верно!
– Так берете меня? У вас же наверняка лицензии не отстреляны? Когда вам было... А мы бы вместе поехали и закрыли все бумаги!
– На сей раз не получится, я по делам еду. А вот вернусь...
– Когда?
– Через два дня.
– Ловлю на слове! – засмеялся Ал. Михайлов. – Буду ждать!
Посмотрел на сборы, что-то вспомнил, вмиг сделался вальяжным и продолжил тоном старой барыни:
– Полно вам, Анатолий Алексеевич! Вы не стесняйтесь. От души готов помочь, похлопотать, ей-богу!
– Это вы о чем?
– Да о помощи, о помощи! Ситуация-то не простая...
Зубатый про себя ухмыльнулся и подыграл:
– Впрочем, вы можете помочь...
– Разумеется, могу. Даже с Кузминым познакомлю.
– Знакомить не надо. Сделайте милость, отыщите мне адресок одного учреждения.
– Какого учреждения?
– В Москве или где-то в Подмосковье есть частная клиника. Занимается проблемами долголетия. Ее называют клиникой бессмертия...
– Боже правый... Вам-то зачем?
– Мне-то ни к чему, да есть одно обязательство. Близкому человеку помочь.
– Вам бы в пору сейчас о себе подумать! – назидательно и чуть растерянно проговорил Ал. Михайлов.
– Только адрес клиники и к кому там обратиться, – нажал Зубатый. – Думаю, вам не составит труда...
Он не сказал ни да, ни нет, как-то неопределенно рукой махнул, выскользнуть хотел.
– Клиника, клиника бессмертия... Что-то не припомню, Анатолий Алексеевич...
– Скажите прямо, найдете клинику? Или кого-то еще попросить?
Знаменитый режиссер ставил фильмы и играл в них героев широких и великодушных, поэтому сделал вид, что обиделся.
– Что вы, право!.. Сейчас я не готов ответить. О клинике ровным счетом ничего не слышал... Да отыщу вам адрес!
– Спасибо. – Зубатый руку ему пожал. – Я приеду дня через два-три.
Он подхватил рюкзак и пошел к двери.
– А ружье? – вслед спросил Ал. Михайлов. – Вы забыли ружье!
