6
После встречи с Кремниным он вернулся домой около полуночи, вышел из машины возле ворот, чтобы поскорее отпустить Лешу, и внезапно попал в объятия собак. Лайки прыгали на него спереди и сзади, цепляясь лапами за одежду, лизали лицо и затылок, кепка слетела и куда-то укатилась, от лая зазвенело в ушах, и от этой беспредельной собачьей радости, абсолютно бескорыстной любви, возложенный на него груз вдруг стал легче. Зубатый засмеялся, схватил псов в охапку и потащил во двор.
– Милые мои! Откуда же вы? Сбежали? Домой пришли?..
До охотхозяйства только по трассе было девяносто километров, а там еще по свертку добрых тридцать. Под светом фонарей, уже во дворе, он вдруг увидел кровь на руках и на одежде и сразу же понял, что это кровоточат стертые об асфальт лапы.
– Что же вы так? – спросил растерянно. – Ну, простите меня, хотел по справедливости. Думал, какой я вам хозяин?..
Зубатый открыл дверь и пропустил их вперед.
– Катя, собаки вернулись! Это же надо!..
Но спохватился: в передней было темно, жена почему-то выключила даже ночник, возможно, уснула...
– Тихо, не шуметь! – предупредил он и повел лаек к себе в кабинет.
Выметав первую радость, собаки повалились на ковер и принялись зализывать лапы. Зубатый спустился на кухню, нашел в холодильнике мороженые пельмени и потом смеялся и смотрел, как лайки их глотают.
– Да вы хоть жуйте, гады!
Неожиданное появление собак он расценил как добрый знак, казалось, сейчас начнется возврат утраченного, и потому схватил телефон и набрал номер Маши. Втайне все-таки думал услышать ее голос, однако ответил Арвий. Этот меланхолик тоже не очень владел английским, поэтому разговаривали, как два глухих. Зубатый понял лишь несколько слов и часто повторяемое – hospital – потом еще долго стучало в голове вместе с биением крови, хотя было неясно, то ли Маша уже находится в больнице, то ли зять лишь собирается ее положить. Чуда не случилось...
Он запер собак в кабинете, пробежал коридором и осторожно приоткрыл дверь спальни. Света с улицы, падающего сквозь узкие старинные окна, вполне хватало, чтобы разглядеть пустую супружескую кровать. И все равно он вошел, включил торшер и осмотрелся: если Катя заходила в комнату хотя бы на минуту, то уже начинался творческий беспорядок. Судя по всему, она вообще здесь сегодня не появлялась, и все было заправлено и убрано так, как обычно по утрам делала домработница. Он пожал плечами и спустился вниз, в комнату Маши, где жена изредка оставалась допоздна, осваивая компьютер, и бывало, что засыпала на коротком диванчике. Однако и тут оказался идеальный порядок.
Обходить весь дом не имело смысла: несмотря на свой мятущийся характер, Катя трудно привыкала к вещам, к дому и спать могла лишь в строго определенных, обжитых ею местах. Зубатый открыл шкаф в передней и сразу же обнаружил отсутствие осеннего кожаного пальто и сумочки. Однако собранный в Финляндию чемодан стоял тут же, под одеждой.
Особой тревоги он не испытывал, поскольку жена частенько уходила на ночные прогулки, особенно когда занималась постановкой спектакля – на ходу и в тишине заснувшего города ей хорошо думалось. Правда, после гибели Саши она вообще перестала выходить куда-либо, не хотела никого видеть и по ночам сидела дома.
Может, начала оживать?..
Зубатый вернулся в кабинет – собаки безмятежно спали, растянувшись на ковре, хоть на уши наступай. Их равномерное, очень похожее на человеческое сопение и похрапывание действовало расслабляюще, и он тоже решил прилечь на диван, но, убирая пальто, вдруг увидел в кармане скрученную в трубку пластиковую папку, переданную Кремниным.
Призрачное успокоение разом слетело, бумаги источали тревогу и будто возвращали его в то состояние, в котором он находился последние полтора месяца. К историям болезни прилагалась подробная справка с указанием полных данных на исчезнувших из больницы четырех дебилов, номера их могил и адреса родственников, а также перечень тех, кто и у кого работал в рабстве. На отдельном листке была информация о юродивом старце, только без указания имени, но с номером фальшивой могилы и адресом фельдшера «скорой», которая отвозила долгожителя в Кащенко.
Он еще не закончил изучение документов в папке, как мертвецки спящие собаки вдруг разом вскочили, бросились к двери и залаяли, будто по зверю. Несмотря на охотничьи качества, а возможно, благодаря им, они вообще не реагировали на человека и никогда не показывали своих способностей к охране.
– Ну, кто там? Зверь? – Он открыл дверь, и лайки устремились сначала по коридору, затем по лестнице и уже залаяли у входной двери.
Зубатый спустился в переднюю и сначала увидел серые, картонные чемоданы на полу и только потом, за распахнутыми створками шкафа, жену и эту девицу Лизу – снимали верхнюю одежду. Собаки лаяли на нее, причем остервенело и чуть приседая, поджимая хвосты, будто на волчицу.
– Убери собак! – возмутилась Катя. – Зачем ты опять их привез? И в дом запустил?
– Ничего, я собак не боюсь, – низко пропела Лиза. – Какие симпатичные...
Зубатый взял лаек за ошейники, а женщины подхватили чемоданы и направились через зал в глубь дома.
– Маша в госпитале! – запоздало сообщил он вслед.
– Я знаю, – на ходу и как-то равнодушно обронила Катя. – Тебе Межаев звонил, что-то важное сказать хотел...
Это неожиданное безразличие к дочери, напоминание о перебежчике да еще появление Лизы, с чемоданами и среди ночи, вывели его из равновесия.
Он терпел многих знакомых жены, даже если чувствовал неприязнь, и на многие ее выходки, продиктованные движением творческой души, смотрел сквозь пальцы. Но сейчас его заело: несколько часов назад говорили об этой «бесприданнице» и чуть не рассорились, а Катя назло привозит ее в дом вместе с вещами! И это когда дочь попадает в больницу!
Он закрыл собак в кабинете и вернулся вниз. Из распахнутых дверей гостевых апартаментов падал свет и доносился негромкий голос жены – кажется, проводила экскурсию.
– Объясни, пожалуйста, что все это значит? – спросил Зубатый.
– Только то, что Лиза теперь будет жить у нас, – легко и даже весело проговорила она.
– Нетрудно догадаться. А не скажешь, с какой стати?
Катя удивленно развела руками:
– Лиза жила в общежитии завода, а там ужасные условия! Ты хочешь, чтобы она там рожала? Я этого не допущу! К тому же, там нет возможности работать над ролью. Она получила главную роль в «Бесприданнице»! Будет играть Ларису.
– Это я слышал. И что же, ты перетащишь в дом всю студию?
Лиза вдруг сделала брови домиком и моляще уставилась на Зубатого.
– Толя, ну не нуди! – вместо нее попросила Катя. – Что ты, в самом деле? Терпеть не могу, когда становишься нудным. Да, у нас в драме не хватает репетиционных и учебных площадок. Потому что твой друг-директор все сдал в аренду бизнесменам! А наш зал в сто десять квадратных метров позволяет играть целые спектакли.
– Нам нужно выселяться отсюда, а ты приводишь чужих людей, с чемоданами...
– Для тебя все чужие! И мы чужие... Ты не умеешь делать добро, за это и наказание нам! Ты ненавидишь людей!.. Я стану искупать твой грех! Все возьму на себя, и каждый мой поступок будет посвящен добру. И тогда я спасу... спасу от гибели дочь...
Зубатый попытался вспомнить, из какой пьесы этот монолог, – не вспомнил.
– Если ты выгонишь из дома Лизу – я уйду вместе с ней! – предупредила она своими словами.
– Зачем же? Уйдешь только ты. А вот бесприданница может здесь остаться.
Девица вдруг насторожилась и прикусила губку, а Катя оставила всякую игру и стала подозрительно серьезной.
– Интересно! Почему?
Он едва сдерживался, чтобы не взять девицу за космы и не вытащить на улицу.
– Потому что ей негде жить. Она бездомная, несчастная и одинокая, вынуждена подрабатывать ночами. А у нас есть квартира на Химкомбинате.
Лиза ждала чего-то подобного, поэтому отреагировала почти мгновенно, схватившись за ручки чемоданов.
– Екатерина Викторовна! Я немедленно уйду отсюда! Я не могу здесь оставаться! Вы меня обманули!
– Нет, ты останешься! – Жена отняла чемоданы, что сделать было очень легко. – Если мы уйдем, то вместе. И это не каприз!
И только сейчас Зубатый вспомнил о спящей Маше и ощутил, как сплетенные между собой гнев и червь самолюбия начинают остывать и цепенеть: может, и надо делать добро по-христиански, даже своим врагам?..
– Хорошо, пусть будет так, – натянуто, чужим голосом проговорил он. – Живите, играйте, рожайте детей.
– Теперь объясни! – взвинтилась Катя. – Почему ты относишься к Лизе как к личному врагу?
– Да, почему? – осмелела, а вернее, обнаглела бесприданница. – Если я подрабатывала в штабе у Крюкова, это еще ничего не значит.
– А вам лучше помолчать! – обрезал Зубатый. – Проглотите язык! Чтобы я не слышал вас. Никогда!
То ли вид у него был свирепый, то ли своим актерским чутьем она услышала в голосе угрозу, но сразу все поняла, отшатнулась, и в глазах мелькнул неподдельный испуг. Видимо, и Катя сообразила, что хватила через край, взмолилась жалостно:
– Как ты не понимаешь, мне одиноко! Я все время в этих стенах, со своей памятью... Неужели не видишь, я тихо схожу с ума! А Саша!.. Он хотел, чтоб Лиза жила у нас. Когда узнал о беременности. Он не раз мне говорил... Но боялся подойти к тебе и сказать.
Зубатый молча ушел в кабинет, заперся на ключ, сел на диван и обнял поскуливающих, настороженных собак...
Утром он тихо оделся и, когда повел лаек в вольер, увидел во дворе почти новую «Ауди»: эта девица оказалась не такой уж и бесприданницей. Машина по-хозяйски была припаркована к подъезду, однако поставлена на сигнализацию – а так хотелось пнуть ее лакированный бок! Зубатый запер собак, после чего вернулся, взял папку с историями болезни и на лестнице чуть не столкнулся с Лизой – явно шла в кабинет.
– Доброе утро, – томно пропела она, прижавшись к перилам. – Вы почему так относитесь ко мне, Анатолий Алексеевич?
Зубатый обошел ее и устремился вниз.
«Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди», – будто петля просвистела над головой.
Он остановился и обернулся:
– Что вам нужно?
– Почему вы так не любите меня? И даже своих близких?
Вообще-то он считал себя человеком хладнокровным, умел управлять собой при любых обстоятельствах, но тут вскипел мгновенно, вернулся на две ступени вверх, готовый сбросить ее с лестницы, и удержался в последний момент, зажал и увел себя на улицу.
По правилам безопасности машина должна была стоять боком к подъезду, чтобы перекрыть выход из дома, но сделать это мешала «Ауди», поэтому Леша поставил джип задом и своей широкой фигурой заслонил пространство между машинами.
– Знакомая тачка, – заметил он, когда выехали со двора.
– К Савчуку, – выдавил Зубатый, не желая ничего обсуждать.
Прокурор области оказался на месте и, видимо, готовился к утреннему совещанию. Такого типа людей Зубатый ценил и внутренне завидовал их бойцовской способности держать удар, оставаться на ногах и, даже если уложили на ковер, мгновенно вскакивать и бросаться в драку. Можно сказать, бывший военный летчик проживал вторую жизнь, поскольку из первой был просто катапультирован в звании подполковника, не дослужив полтора года до пенсии. Но на то он и был истребитель, чтобы мгновенно оценивать ситуацию и принимать решение: почувствовав, что страна на пороге разоружения, он вместо военной академии поступил в гражданский вуз и прежде, чем оказался на улице с тремя детьми-школьниками, успел получить диплом юриста.
Подсаживать таких людей – святое дело.
Теперь сидел в кресле, похожем на пилотское, в генеральской форме, большой, красивый и не по-прокурорски добродушный. Однако, заметив мрачное состояние Зубатого, сам насупился, вздохнул озабоченно:
– Пока ничего конкретного сказать не могу, проверяем, держу на контроле.
– Кстати, твои следователи опечатали комнату сына, – вспомнил Зубатый. – Но так никто больше не приходил.
– Такого быть не может! – Савчук схватил телефонную трубку. – Я давал задание!..
– Не может, но есть. Только пришел я по другому поводу...
– Погодите, – бесцеремонно оборвал бывший истребитель. – Сейчас выясним...
Порядки в прокуратуре были военные, через полминуты на пороге стоял следователь – располневшая, какая-то домашне-уютная женщина. И по тому, как Савчук делал разнос, а она оправдывалась, Зубатый понял, что никакой проверки обстоятельств смерти сына и никакого прокурорского контроля давно нет. Все уже забыто или почти забыто, поскольку у каждого следователя в производстве сразу несколько дел, более срочных и важных, чем простая проверка обстоятельств суицида.
Он не почувствовал обиды или разочарования, внутренне давно согласившись, что даже самые скрупулезные исследования причин гибели Саши ничего нового не дадут и не откроют. После встречи с кликушей на Серебряной улице Зубатый исподволь и непроизвольно начинал верить, что все это действительно наказание. И теперь надо беречься, чтоб не отсекли вторую руку...
Беспомощный и невнятный лепет следователя неожиданно закончился вполне ясным выводом, зацепившим внимание Зубатого.
– Остается темное пятно с Кукшинской. Пришел ответ на один запрос, из Тулы. Ижевск, Кинешма и Москва молчат.
– Пошлите повторные запросы, от моего имени. Я подпишу.
– Хорошо, сделаю...
– Что на Кукшинскую по Туле? – недовольно спросил Савчук.
Следователь покосилась на Зубатого.
– Да практически ничего. Ее второй муж, Засекин, отбывает наказание за ограбление, пять лет строгого режима. Кукшинская умудрилась продать его квартиру, но законность сделки никто не оспаривал.
– Она что, была замужем? – не вытерпел Зубатый.
– Дочку от первого брака сдала в дом ребенка, – охотно объяснила следователь. – От второго брака детей нет. Хотя кто знает...
– Ладно, – ворчливо сказал Савчук. – Сегодня же посмотрите комнату Александра. Письма, дневники, фотографии... Разумеется, с вашего позволения, Анатолий Алексеевич.
Зубатый ожидал нечто подобное от этой девицы, но сейчас вдруг понял, что впускать в дом никого нельзя: там находилось слишком много сора, который не выносят из избы, и надо самому разгребать эти конюшни.
– Позволения не будет, – заявил он. – Екатерина Викторовна немного успокоилась, а тут опять начнется... Раньше надо было думать!
– И то верно, – согласился Савчук.
– Сам вскрою комнату и посмотрю, – пообещал Зубатый. – Только я не с этим пришел.
Прокурор взглядом выпроводил следователя.
– Рад помочь, выкладывайте, Анатолий Алексеевич.
Он начал рассказывать о вчерашней встрече с Кремниным, но едва упомянул о мнимых могилах на кладбище психбольницы и пропавших дебилах, как заметил, что Савчук теряет интерес и слушает вполуха.
– Два года подряд проверяли анонимки, – чуть ли не зевнул он. – Ничего серьезного, врачи друг друга подсиживают, истории болезни прячут...
– И что? Вскрывали могилы?
– Для эксгумации нужны веские основания. Например, уголовное дело.
Зубатый неожиданно понял, что ему просто опять отказывают, к чему он не привык, и что происходит это давно – с тех пор, как снял с себя полномочия: в глаза говорят одно, обещают все решить, помочь, но абсолютно ничего не делают. Тон и поведение прокурора, которого он за уши вытащил на это место (специально ездил в Генеральную прокуратуру), Зубатого не возмущали, он не ждал какой-то благодарности и особого отношения; его обескуражило спокойствие и полное отсутствие желания разобраться в этом деле. И к совести взывать бессмысленно...
А еще полтора месяца назад Савчук бы сам подпрыгивал и свою армию законников на морозе строил...
– Запрос члена Совета Федерации – основание для полной проверки? – почти добродушно напомнил о своем положении Зубатый. – Или, например, распоряжение Генерального прокурора?
Савчук мгновенно оценил обстановку и попытался откатиться назад.
– Анатолий Алексеевич! Ну зачем же так? Сами все решим, проверим. – И, точно как пройдоха Шишкин, положил перед Зубатым бумагу и ручку: – Напишите короткое письмо с просьбой разобраться. А дату не ставьте...
– Сам разберешься, по собственной инициативе. – Он встал и бросил папку с историями болезни на стол прокурора. – Это тебе для затравки.
Видно было, Савчук еще терпит его, но балансирует на грани.
– Одного не понимаю, зачем это вам? – хохотнул он невесело. – Ладно бы, в избирательную кампанию... Нет, мы все проверим, но в чем ваш интерес?
Зубатый намеревался рассказать ему о юродивом старце и вообще рассчитывал на душевный разговор, как бывало не раз на охоте, у костра, однако бывший истребитель оказался недостойным посвящения в такие личные тайны.
– Дураков жалко, – серьезно проговорил Зубатый и ушел, не подав руки.
Поведение прокурора он расценил однозначно и сразу же вычеркнул его из круга близких, которым доверял. Он предполагал, что подобное обязательно случится, как только лишится власти, и заранее мысленно отсортировал тех, кто его предаст, однако Савчук не входил в это число, и потому Зубатый испытывал глухое разочарование. Он пытался успокоить себя, внушить, что все нормально, идет проверка на вшивость, и чем скорее отсеются случайные люди, тем будет надежнее этот круг. Так ведь уже было, когда в девяностом году его неожиданно и беспричинно сняли с должности председателя исполкома закрытого города-спутника, известного под названием Химкомбинат, и на несколько месяцев он оказался безработным. В то время рядом осталась Снегурка, Марусь и еще два-три человека, несмотря ни на что сохранивших дружеские отношения.
За последнее время он привык, что секретарша встречает его подчеркнуто внимательно и ласково, скрывая под этим свое искреннее сострадание, однако сейчас Зубатому показалось, будто она чем-то смущена и встревожена.
– У вас что-то случилось? – спокойно спросил он.
– Спасибо, все хорошо, – торопливо заверила она, распахивая перед ним дверь кабинета и будто прячась за нее, – Хамзат Рамазанович звонил, будет через сорок минут.
– Сразу ко мне...
Он едва успел раздеться в комнате отдыха, как на пороге появился Марусь, а за его тучной фигурой еще две такие же – заместителей Шумова и Костылева. С тех пор как Зубатый сложил полномочия, они приходили поодиночке, в разное время, чтобы меньше попадаться на глаза. И не потому, что опасались за свое будущее, – не хотели подставлять его, поскольку и так бродили слухи, будто Зубатый узурпировал власть. Сравнительно молодой Шумов при своих ста семидесяти килограммах имел рост метр девяносто и еще как-то боролся за фигуру – ездил на охоту, пытался бегать и ходить на лыжах; Марусь с Костылевым при таком же весе ростом были метр с кепкой и на внешний вид давно махнули рукой.
Заместители поздоровались, как-то несмело потоптались у двери, после чего расселись за приставным столом. В избирательную кампанию Крюков, а точнее, его журналисты и московская пиар-команда отыграли их комплекцию по полной программе.
Сначала выпустили листовку с изображением силуэтов трех толстяков, без всякого текста, намекая избирателям-бюджетникам, дескать, вот кто на самом деле правит областью и жирует за их счет. Затем эту картинку сделали заставкой ко всем критическим материалам, и, наконец, ТЮЗ в спешном порядке поставил детский спектакль «Три толстяка» и несколько погожих вечеров бесплатно играл его на площади, собирая тысячные толпы.
Их открытое появление, да еще втроем, сразу насторожило: в последний раз они являлись в таком составе, чтобы сообщить о гибели Саши...
– Анатолий Алексеевич, ну я уже стал как черный вестник, ей-богу, – проговорил Марусь.
И будто под коленки ударил. Зубатый мгновенно подумал о Маше – не может быть, вчера разговаривал! Жена утром была дома, жива и здорова... Отец! Вернулся и не позвонил отцу!..
– Ну что, не тяни!
– Вчера из министерства пришло сообщение по электронной почте, – тоскливо затянул Костылев, отвечающий за промышленность. – Генеральным директором Химкомбината назначили варяга. Какой-то Манукян, из томского почтового ящика.
– Не какой-то, а физик-ядерщик, доктор наук, – облегченно поправил Зубатый. – Ну и что?
Он трижды ездил в Москву по поводу трудоустройства, два раза на собеседование в министерство и на согласование к премьеру – вопрос с назначением был практически решен...
– Они что там, с ума сошли? – подал голос Шумов. – Что творится, Анатолий Алексеевич?
– Не переживайте, мужики, – отмахнулся Зубатый. – Работы на наш век хватит...
И еще раз прислушался к себе – ни обиды, ни разочарования, напротив, как-то легко стало, свободно. Не сказать, что его насильно тянули на Химкомбинат, но и особого желания не было: предложили должность – он не отказался, поскольку имел соответствующее образование, работал главой администрации закрытого города, в общих чертах производство знал, а в тонкостях должны разобраться ученые. Другое дело – заместители обнадежились, рассчитывая уйти на комбинат вместе с Зубатым, а теперь все повисло в воздухе. А ему после тяжких последних месяцев состояние невесомости было даже приятно...
– Ну, у тебя и нервы, Анатолий Алексеевич, – заметил Марусь. – Я сегодня ночь не спал...
– У меня вчера лайки вернулись, – почему-то вспомнил Зубатый. – Посидел с ними в обнимку, погладил и успокоился. Говорят, собаки снимают с человека отрицательную энергию.
Заместители переглянулись – не того ждали, не подготовились, и пауза затянулась.
– Да, кстати! – Дубовый стул под Марусем выгнул ножки. – Утром Крюков прилетел. Был в администрации. Секретарша говорит, сумасшедший какой-то, глаза вытаращенные, рот не закрывается...
– Крюков привез тяжело больную мать, – перебил его Зубатый. – Ничего здесь смешного нет.
– Я не смеюсь, – обиделся тот. – Подумал, какой смысл переносить инаугурацию? Он просил неделю, а вернулся через два дня – вполне укладываемся. Столько приглашенных из Москвы, из соседних областей. Надо перед всеми извиниться...
– Значит, не переноси, ты же хозяин.
– Тогда инаугурация послезавтра, – трагично произнес Марусь и встал. – День простоять да ночь продержаться.. Да, и еще, тут Крюков бумагу оставил... Дело щепетильное..
– Ну, говори!
– Требует освободить дом губернатора. Сегодня...
Все-таки его вынуждали выносить сор из избы...
– Считайте, я уже съехал, – отрезал Зубатый. – Остались квартиранты...
Марусь все понял и горячо заверил:
– Мы этот вопрос утрясем, Анатолий Алексеевич.
Они встали из-за стола, но сразу не ушли – пожалуй, минуту топтались молча, выказывая желание что-то еще спросить или сказать, однако почему-то никто не решился заговорить, хотя взгляды их слов не требовали. В глазах стоял один, давно знакомый вопрос – что же с нами будет?..
