10
За дорогу до Новгорода Хамзат не проронил ни слова, и его обиженное молчание означало, что Зубатый виноват. Он и сам осознавал это и теперь искал предлога, чтобы заговорить с начальником охраны, спросить о чем-то серьезном, дабы он не подумал, что шеф ищет примирения. Просто извиниться перед Хамзатом было нельзя, он бы такого движения души не понял, ибо по его кавказскому воспитанию старший всегда прав, каким бы самодурством ни отличался, а младшему остается лишь беспрекословное повиновение. Мало того, он и виду не должен показать, что обиделся, однако бывший кагэбэшник слишком долго жил в России, был женат на русской женщине, пропитался чужими нравами и теперь сидел за рулем, раздувая ноздри, как запаленный жеребец.
Зубатый же ехал в задумчивом, самоуглубленном состоянии, перетасовывая в памяти события последних двух дней, вспоминал Машу и пытался ей дозвониться – ничего другого, более серьезного, что бы связывало их с Хамзатом, в голову не приходило. В Новгород приехали уже вечером, и Хамзат сам повернул к ресторанчику, обронив всего два слова:
– Кушать хочу.
За столиком сидели друг против друга, ели одну и ту же пищу, и, вероятно, насытившись, начальник охраны немного успокоился и подобрел.
– Инаугурации не было, – вдруг сообщил он. – Вчера отложили.
До Зубатого не сразу и дошло, о чем речь, но, когда он вслушался в смысл сказанного, аж подскочил.
– Как – отложили? Кто?!
Наверное, Хамзат был рад, что произвел сильное впечатление, самодовольно ухмыльнулся:
– Марусь распорядился. Кто областью командует?
– По какой причине? Почему?
– Никто не знает. Одни говорят, личная просьба Крюкова, другие – самоуправство Маруся. Он и в администрацию президента позвонил, доложил.
– Это же скандал! Накануне отменить инаугурацию?! Люди приехали!
– Да, много, полная обкомовская гостиница. Вас искали – не нашли. Назад поехали.
Зубатый вдруг мысленно отмахнулся – а пошло оно все! Пусть сами разбираются!
Уже в машине, когда выехали за город, Хамзат еще раз окатил ледяной водой, и на сей раз достало до пяток.
– Морозова потерялась. Четвертый день ищут – нигде нет, а работать надо. Избирком на ушах стоит.
Он сжал кулаки, ощущая, как нехорошая волна предчувствия беды выплеснулась из солнечного сплетения и застучала в висках. Он вспомнил, что на самом деле несколько последних дней ничего не слышал о Снегурке, и последним отголоском был присланный ею на встречу психиатр Кремнин. И лампадку из кучи медного лома он выбрал для нее...
– Что, и дома нет? Может, на бюллетене? У нее внучка заболела...
– И внучки дома нет. Соседи говорят, не слышали, не видели...
Он больше ничего не спрашивал и весь оставшийся путь ехал как на иголках. К тому же телефон в Финляндии по-прежнему не отвечал, а когда он среди ночи позвонил Кате, чтобы выяснить, что с дочерью, трубку взяла бесприданница.
– Але-е! – пропела низким, зовущим голосом. – Але, говорите, вас слушают.
И мгновенно вызвала тихую злобу.
В город въехали уже на рассвете, когда выключили фонари. Прямой путь оказался перекрытым, ночами ремонтировали улицы, клали асфальт прямо в воду, готовились к инаугурации и приезду столичных гостей – ничего не менялось в этом мире. Хамзат повернул на объездную дорогу, и надо же было такому случиться – поехал по Серебряной улице. Зубатый уставился в затылок начальнику охраны, потом и вовсе зажмурился, однако сквозь веки, сквозь тонированное стекло «увидел», как проезжали роковую девятиэтажку: мимо проплыла черная скала, у подножия которой бурлило штормовое море...
Надоело жить, решил, что не вовремя родился – взял и ушел. Не попрощавшись ни с кем, никого не поблагодарив, а было бы в нем христианское начало, этого бы не сделал, поскольку над ним висел бы смертный грех и он бы знал, что вместе с телом погубит душу.
– К Морозовой на квартиру, – распорядился Зубатый.
Хамзат оглянулся и глянул выразительно: мол, я сказал, ее нет на квартире! Зачем ехать?
– Нет, погоди. Давай к храму на Богоявленской.
Кафедральный собор, куда обычно ходила Снегурка, стоял за железной дорогой, рядом с эстакадой, по которым день и ночь в обе стороны гремели поезда и большегрузные автомобили. Место было шумное, а Зубатому все время казалось, что молиться Богу следует в уединении и тишине – кто тебя услышит в эдаком грохоте? Поэтому, когда со скандалом выселяли отдел управления железной дороги, занимавший культовое здание, и передавали его епархии (не без тайного участия Снегурки), Зубатый поделился своими соображениями с настоятелем, отцом Михаилом.
– Шум молитве не помеха, – сказал тот. – Молиться можно и в кузнечном цехе, и, прости Господи, в аду. Бог отовсюду нас услышит.
Миша Рязанов когда-то был одним из ведущих актеров драмтеатра, в исторических спектаклях всегда играл митрополитов, патриархов и государей, хорошо пел (в опере, поставленной Катей, пел князя Игоря) и, видимо, так разыгрался, что неожиданно оказался сначала в дьяконах, а вскоре его рукоположили в священники. За два года он сделал блестящую карьеру и теперь уже был настоятелем.
Отец Михаил готовился к утренней службе и, вероятно, по старой привычке, как перед выходом на сцену, сосредоточенно и самоуглубленно расхаживал по двору.
– Ох, брат, далеко она, – вдруг загоревал он, когда Зубатый спросил о Морозовой. – Спаси и помилуй!..
– Далеко – это где?
Старый актерище выдержал многозначительную паузу, словно царя играл и собирался объявить волю свою.
– В Свято-Никольский монастырь поехала, это в Малоярославце. Внучку с собой взяла.
– Что случилось? – Он не хотел выдавать отношений и потому спрашивал без особых эмоций. – На работе ищут...
– Не могу я сказать, что случилось. Сам понимаешь, тайна исповеди.
Отец Михаил по благословлению владыки взялся отпевать Сашу – не каждый священник на такое соглашался. По слухам, смог убедить архиепископа, каким-то неожиданным образом растолковав предсмертную записку, но по другим слухам, оба желали угодить губернатору, потому и отпели самоубийцу.
– Когда же вернется?
– Боюсь, не скоро. А может, никогда.
– Да что же такое стряслось? – не сдержался Зубатый.
– Не стряслось – свершилось. А что, сам спроси. Может, тебе скажет.
Вернувшись за церковные ворота, он сел в машину и хмуро буркнул – домой. Хамзат вырулил на эстакаду и почему-то свернул не налево, как обычно, а поехал прямо. Зубатый сидел в некотором шоке от заявления Михаила, мысленно оправдывал Снегурку и маршрут движения отмечал мимоходом.
Вот выехали на центральный проспект, уже заполненный машинами, вот свернули на улицу Железнодорожников, выскочили на окружное шоссе и скоро оказались перед КПП Химкомбината. Десяток лет назад ему дали название – Светлый, но оно так и не прижилось, переподчинили области, но сам комбинат все равно смотрел на Москву и местной власти практически не подчинялся.
Зубатый будто проснулся и увидел, куда его привезли.
И только сейчас его охватило пронзительное, как в детстве, чувство потери. Все кончилось – и опять Химкомбинат! Вместе с бременем власти упала та жизнь, вернее, образ жизни, к которому он незаметно смог привыкнуть. Он не любил губернаторский дом, четыре года, прожитые в особняке, принесли только разочарование, поражение и горе. Но этот архитектурный памятник, с музейной казенной мебелью, с правительственной связью, забором, охраной и прислугой был своеобразным показателем уровня его личностного положения.
К машине выскочил офицер, откозырял и дал команду открыть ворота. Зубатый сидел в удивленном отупении: надо же так, ощущение потери возникло не после провала на выборах (тогда был шок от гибели сына), а сейчас, когда он съехал со служебной квартиры. Жилье, крыша над головой, стены, окружающие тебя, – вот что поднимает и опускает человека. Из трущобы во дворец – это здорово, а наоборот? Не потому ли имеющие власть любого уровня, от царей и президентов до председателя сельсовета, начинают с переустройства или перемены столицы, административного здания, собственного дома? Ведь и он, Зубатый, начал с того, что построил новый «белый дом», а потом отреставрировал губернаторский особняк...
Он наблюдал за собой будто со стороны и ухмылялся: червь чувства потери грыз, но уже не ранил. Хамзат отомкнул дверь квартиры на третьем этаже и отдал ключи.
– Сейчас собак привезу. Они у меня...
– Зайди, чаю попьем, – предложил Зубатый, хотя испытывал желание побыть одному.
– Поеду спать. – Начальник охраны жил здесь же, на Химкомбинате. – Куда пойдете, Примака дам, пусть служит.
– Ладно, надо привыкать ходить без охраны, – отмахнулся он. – Собак привезешь и спи, Хамзат Рамазанович.
– Трудно привыкать! – Хамзат поднял палец и стал спускаться по лестнице. – Медленно надо привыкать, не один месяц.
Будто мысли прочитал...
В квартире все отмыли, оттерли, отчистили, расставили вещи по своим старым местам – только те, что вывезли из кабинета и комнаты Саши. И все равно все было не так, все раздражало, и он начал переставлять вещи. И тут наткнулся на неразобранный чемодан с бумагами, видимо, из стола домашнего кабинета. Зубатый хотел уж закрыть его и сунуть под диван, но неожиданно обнаружил фоторобот блаженной старухи. Всмотрелся в компьютерный портрет – вроде бы не такая и зловещая, и морщинки вокруг глаз добрые, и губы сложены горестно, – расправил и прикрепил к обоям в зале. Пусть висит как икона...
Потом он еще потаскал вещи из угла в угол и успокоился: квартира без женской руки не могла иметь жилого вида и напоминала гостиничные номера. Даже кухня, хоть и приведенная в порядок женщиной-уборщицей, все равно выглядела холостяцкой.
Предусмотрительный Хамзат заложил в холодильник продукты – лучше жены знал, что шеф любит.
Зубатый есть не хотел, включил чайник, достал коньяк, выпил рюмку и пошел было в ванную, как сразу по всей квартире зазвонили параллельные телефоны – как-то сиротливо и гулко. Он не хотел отвечать, полагая, что звонить никто сюда не должен, никто не знает о его приезде, вероятнее всего, кто-то ошибся номером. Однако аппараты гудели, пищали и зуммерили настойчиво, требовательно, и он вдруг подумал, что звонит жена, возможно, есть вести о Маше! В трубке очутился голос Маруся.
– Анатолий Алексеевич, мы стоим у твоего подъезда.
– Кто это – мы? – возмутился Зубатый. – И с какой стати?
– Я, Шумов и Костылев.
– Слушайте, ребята, а пошли бы вы! Я только приехал, чаю не попил...
– Попьем вместе!
– В другой раз.
– Но мы у твоего подъезда, Алексеич! И есть важный разговор.
– Ладно, на десять минут.
Как они узнали, когда Зубатый приехал и где находится? Неужто Хамзат выдал?..
Лифт в доме был, но втроем они бы не вошли по объему и весу, а поодиночке долго, да и, видно, хотели войти все разом, поэтому поднимались пешком и к третьему этажу выдохлись, побурели и хватали ртами воздух. Прежде чем выложить суть дела, еще минут пять сидели в зале и отпыхивались, вытирая лбы, а Зубатый на правах хозяина разливал чай. А тут еще Хамзат привез собак, и на несколько минут отвлеклись на них.
– Алексеич, ситуация сложилась идиотская, – наконец-то начал Марусь. – Инаугурация не состоялась, публика в гневе, разъехалась без банкета. Ты бы слышал, как на меня орал генерал!..
– Какой генерал?
– Полномочный представитель президента! А мои полномочия формально закончились вчера. Бюджет на следующий год не принят, полный раздрай. Правительство разваливается, каждый начальник департамента – удельный князь. Главы администраций городов и районов тоже в курсе дел, и был намек: подчиняться не будут. Область без власти и управления. Что станем делать?
И запыхтел так, словно еще раз пробежал по лестнице.
– Крюкова в городе вообще нет, уехал в Москву, повез мать в клинику, – добавил Шумов. – От встреч отказывается, на звонки не отвечает.
– А народ безмолвствует, – хмуро заключил Костылев.
– Ну а я-то чем помогу? – спросил Зубатый. – Я сложил полномочия.
– Ты же знаешь, есть такое явление, как инерция властности, – выдал заготовленную фразу Марусь. – Сложил, но тебе будут подчиняться. Потому, что привыкли подчиняться. Надо вернуться на какой-то срок, Алексеич. Пока ситуация не расхлебается. Просто присутствовать в администрации! Понимаешь?
– С ума сошел? С какими глазами я туда вернусь? Нет, ребята, это отпадает. Идите и управляйте, с меня хватит.
– Но и у меня кончились полномочия!
– Инаугурацию отложили, значит, они автоматически продляются.
– Где это написано? – взъелся Марусь. – Ты в распоряжении что написал? Завтра прокурор опротестует любую мою бумагу!
Зубатого аж подбросило.
– Что ты мне подготовил, то я и подписал! Или ты забыл, какая была ситуация в тот момент?
– Да не забыл я. – Он отвернулся.
– Все вопросы к полномочному представителю, – отрезал Зубатый и встал. – И вообще, делайте, что хотите.
– Ты как будто обиделся, что ли? – тяжело помолчав, спросил Марусь.
– На что? Или на кого?
– На жизнь.
– Да нет, тут другое дело. – Он принес бутылку. – Хотите коньяка?
– С такой заботы хоть в запой, – отозвался Шумов. – Наливайте.
Несколько минут все молчали, глотали коньяк, переглядывались, затем Марусь отчего-то погрустнел.
– Это кто у тебя на рисунке? Мать? – спросил он, указывая на фоторобот старухи.
– Нет... Мама умерла молодой.
Это было лишь отвлечение от темы.
– Нет, я тебя понимаю, Анатолий Алексеевич, – продолжил он. – Ты все правильно говоришь. Возвращаться нельзя... Но по-комсомольски надо. У тебя есть моральное право, ты вытащил область из перестройки, прошел все реформы без значительных потерь.
– Эх, Мамалыга, не в том дело. – Зубатый разлил остатки коньяка. – На сороковой день после смерти Саши ко мне подошла старуха... Вот эта самая! И пригрозила: Господь и дочку отнимет.
– Какая старуха? – осторожно спросил Марусь, переглядываясь с товарищами.
– Да вон на стенке висит! На улице подошла, блаженная, кликуша...
– Фу, напугали! – Дубовый стул под Шумовым заскрипел. – Я уж подумал... Мороз по коже...
– И у меня мороз, – серьезно сказал Зубатый. – Вот уж скоро две недели, а я места не найду. Старец ко мне приходил, юродивый, я не принял, не послушал его. А он оказался моим прадедом. Мне его нужно найти. По некоторым сведениям, он находится в клинике бессмертия. Кто-нибудь слышал о такой?
Заместители как-то враз и тревожно затихли: Марусь вертел рюмку, потупив глаза, Шумов скоблил скатерть, а Костылев, сложив на грудь три подбородка, сцепил руки на животе и неотрывно смотрел на фоторобот.
Зубатый спохватился, что рассказывать все это «трем толстякам» бесполезно, не поймут, и если поймут – не поверят из-за слишком техничного, «промышленного» сознания, лишенного всякого мистицизма.
– Ладно, мужики, это мои проблемы, – сказал он. – Я сам с ними разберусь. Дело в том, что слова старухи... В общем, Маша спит уже несколько дней. И мне сейчас ничего в голову не идет. Вы уж как-нибудь сами там...
– Попробуем сами, – отчего-то хохотнул Марусь и встал. – Тебе бы отдохнуть, Анатолий Алексеевич.
– Да, я уже давно не спал, голова разламывается...
– Извини, что вторглись...
– Предупреди, чтобы не беспокоили, – попросил Зубатый. – Хотя бы дня три...
Троица с ходу направилась в двери, извиняясь и кивая, – через несколько секунд тяжелая поступь сотрясла лестничные марши...
Он выгулял собак во дворе, заперся, отключил телефон, в самом деле намереваясь хотя бы выспаться, но едва лег, как в голове зашуршало – Маша, Маша, Маша... Повертевшись с боку на бок, он все-таки позвонил в Финляндию и наконец-то там сняли трубку. Ответила женщина, наверное, домработница, не знающая по-русски ни слова, английский примерно на его уровне – говорили, как слепой с глухим, и в результате уже через минуту после разговора Зубатый усомнился даже в том, что вроде бы и понял, – Маша находится в госпитале, идет на поправку, а муж дежурит у постели.
Немного пометавшись, он убедил себя, вернее, переступил через собственное самолюбие, позвонил жене и услышал ее голос – нормально произнесенное «але» и в следующий миг со слезами и тоном заклинания:
– Толя, милый, я дурной сон видела. Возвращайся домой! Я тебя жду, жду, от окна к окну. Толенька, приходи!
– Я нахожусь дома, – отрезал он. – Ты возвращайся.
В тот же миг она сорвалась на крик, и в трубке вдруг послышался совершенно трезвый, хорошо поставленный и жесткий голос бесприданницы – подслушивала с параллельного телефона.
– Не смейте обижать Екатерину Викторовну! Эй вы, слышите меня! Я не позволю обижать эту святую женщину.
Зубатый положил трубку, ощущая, как жгучая кровь заливает лицо. Он пошел в ванную, умылся и, не вытираясь, встал перед открытой форточкой. В сердцах он забыл выключить телефон, и в квартире опять разлились трели.
– Ты почему бросаешь трубку? – На сей раз голос жены был тихим и вкрадчивым. – Я хотела поговорить с тобой. Мы так давно не разговаривали, и вообще, я редко вижу тебя.
– Приезжай домой, поговорим.
– Наш дом здесь, Толя.
– Скажи мне, что с Машей?
– Она проснулась, но все еще находится в госпитале. Толя, ну ты можешь приехать сейчас?
– Ей можно позвонить в госпиталь? Есть сотовый?
– Арвий ей привез. – Она продиктовала номер. – Приезжай хоть на часок, милый. Ты должен привыкнуть к Лизе, она теперь будет жить с нами. Всегда. Она прекрасный человек, поверь мне, а какая актриса!
Он был уверен, что бесприданница сейчас подслушивает их.
– Да, возможно, и так. Ей просто не везет в жизни.
– И я об этом говорю! – подхватила Катя. – Поэтому мы должны помочь ей, во имя памяти о Саше. У нас будет внук, Толя! Я его чувствую.
– Все бы ничего. Только нам придется забрать из дома ребенка еще одного внука.
– Какого внука?..
– Лиза сдала первого ребенка, дочку, на воспитание государства.
– Толя, что ты говоришь? – после паузы ужаснулась Катя. – Как ты смеешь распространять эти сплетни?
– А второй ее гражданский муж недавно получил пять лет строгого режима за ограбление. Лиза продала его квартиру в Туле и приехала к нам.
– Зубатый, как я тебя ненавижу, – простонала она. – Все, я ухожу от тебя! Ты слышишь?
– Слышу, ты давно ушла от меня.
– Да, ушла! Мы больше не муж и жена.
– Как ты станешь жить?
– Я снова пойду работать! Мы без тебя не умрем с голоду!
– Ты хорошо подумала? Ущипни себя, может, опомнишься. И давай решать это не по телефону.
– Зубатый, не зли меня! Я и по телефону тебе скажу: не хочу с тобой жить. Наш брак давно распался! И больше не звони!
– Я тебе не звонил! Позвонила ты!
Она положила трубку.
Зубатый с яростью выдернул телефон из розетки, сел на пол и подумал вслух:
– Этого и следовало ожидать. Одни потери...
Но тут же вскочил, схватил мобильный и набрал номер Маши. И когда услышал ее, сразу почувствовал облегчение.
– Привет, засоня.
– Ой, папка! А я тебе звоню, звоню...
– В отъезде был, а там не берет. Ну как ты, рука моя левая?
– А ничего, пап, проснулась еще позавчера. Домой хочу – ужас! Первая мысль была...
– Сиди там пока, – отчеканил Зубатый. – Поправляй здоровье и бери пример со своего толстокожего мужа.
– Пап, как у тебя? Назначение получил?
– Да получил, все в порядке...
– На Химкомбинат? А то Арвий меня спрашивает. Хотел сменить направление в бизнесе, если ты будешь генеральным.
Намек был ясен: у зятя разгорался аппетит, должно быть, после детского питания решил поторговать ядерным топливом...
– Об этом по телефону не говорят, – урезонил ее Зубатый.
– Ну ладно, все равно слава богу! Вот с мамой что у нас?
Он не мог ей сейчас рассказывать о действительном положении вещей.
– Ничего, все наладится...
– Нет, вряд ли. Она звонила мне, о какой-то Лизе рассказывала...
– Есть там такая...
– Только о ней и говорит. Внука ждет... Это правда?
Он не хотел беспокоить и пугать ее, поэтому ответил походя:
– Это мамины фантазии...
– Я понимаю, что с ней происходит. Она сейчас как собака, у которой щенят утопили. Может кормить и вылизывать котенка, волчонка или даже поросенка. Это комплекс такой, невостребованные материнские качества...
– Ты у меня такая умная стала...
– Дура я полная, пап, – вздохнула Маша и тут же переключилась: – А ты куда ездил?
– На нашу прародину, в деревню Соринская Пустынь.
– Раньше ты ничего не говорил. Это где такая?
– Между Новгородской и Тверской областями. Там так здорово, нейтральная территория, забытый мир, мертвая зона...
– Как интересно! Приеду – свозишь меня?
– Обязательно!
– Ладно, пап, надо деньги экономить. У Арвия одни убытки... Я тебя целую!
Он всегда жалел, что Маша родилась девочкой...
После этого разговора он проспал до вечера и, проснувшись, ощутил голод. К холостяцкой жизни он привык давно – пожалуй, с тех пор, когда был впервые назначен главой администрации области и Катя получила возможность ставить спектакли. После того как из дому была изгнана прислуга, вообще приноровились обедать и ужинать на работе или в школе, но завтрак все равно оставался домашним, а поскольку вставали в разное время, то каждый готовил сам себе, чаще всего яичницу с колбасой. Пища эта, как хлеб, не приедалась.
После ужина за одним столом с собаками он побродил по комнатам и задержался в своем старом кабинете, где хозяйственники под руководством Хамзата навели порядок. Только вот сейф с оружием поставили за книжный шкаф, можно сказать, на виду, что он не любил. Зубатый потрогал ручку, нашел ключи и открыл – вид карабинов и ружей неожиданным образом вдохновил – да что я сижу в этих стенах? На охоту! Сейчас, немедленно! А лайки услышали его мысли, увидели оружие – завизжали от радости, запрыгали и ринулись к дверям.
На сборы ушло четверть часа, за это же время подкатил Леша Примак – на такси. Второй джип, оказывается, сегодня после обеда велели передать в распоряжение Шумова, курирующего сельское хозяйство, мол, ему надо по проселкам ездить. В общем-то правильно, нечего экс-губернатору раскатывать сразу на двух, но ведь мог утром сказать? И защемило – потери, потери...
Можно было поднять Хамзата, но он так за рулем намаялся за эти дни, поди три тысячи намотал.
– Ладно, заводи мою старушку. – Зубатый отдал ключи от гаража. – Правда, в последний раз ее заводили лет пять назад...
Леша купил новый аккумулятор и все равно промучился около часа, прежде чем запустил двигатель «Нивы». С вещами и собаками кое-как поместились в непривычно тесной машине, и, когда тронулись, не очень-то разговорчивый телохранитель неожиданно спросил, как показалось, с подковыркой:
– Трудно от хорошего отвыкать, Анатолий Алексеевич?
– Трудно, – признался он. – Щемит на душе...
И за всю дорогу до охотхозяйства не обронил ни слова.
Чалов с егерями весь день гоняли лосей с собаками по чернотропу, устали и спать завалились рано. Зубатый сыграл подъем в половине первого ночи и заметил: мужики обрадовались, включили электростанцию, потом газ, начали что-то разогревать, накрывать на стол, несмотря на возражения.
– Лося нынче много, чужой пришел, – нашептывал простывший и охрипший Чалов. – Завтра ГТСку заведем и в тридцать четвертый квартал. На вырубах стоят. Нас прибыло, так загоном попробуем. Водила твой стрелять умеет? Или в загон его?
– В Чечне воевал...
– Значит, умеет, – с уважением заключил он.
А потом, когда выпили под строганину – лосиную вырезку, мороженую, мелко нарезанную и пересыпанную луком, Чалова потянуло на философию. Зубатый сидел среди этих давно ставших близкими мужиков, слушал их суждения и впервые за последние два месяца чувствовал себя вольно. И позже, когда егеря ушли спать (дисциплину охотовед установил железную), Чалов вдруг разоткровенничался. Он никогда не лебезил перед начальством, а напротив, придерживался правила, что на охоте все равны, кроме него, начальника охоты, и Зубатый не раз получал от него нагоняй, если, случалось, промахивался, стоя на номере или вовсе не успевал выстрелить.
– Ну, так твою, разэтак! Мужики работали, гнали на тебя зверя – вон употели, хоть выжимай, а ты рот разинул и стоишь!
– Я тебе скажу так, – сейчас вещал он. – Любой руководитель должен быть охотником. Если в человеке нет страсти, азарта, способности выслеживать, преследовать дичь, прицельно выстрелить, наконец, перерезать горло и снять шкуру, если ничего этого нет, как он может управлять областью? Если он по природе не добытчик? И не мужчина? Потому что нас от женщин отличают не только штаны и борода, но и владение этим древнейшим ремеслом. Даже нет – инстинктом. Ловля – вот что сделало нас сильными, мужественными и удачливыми, если хочешь. Ведь на ловца и зверь бежит. Вдумайся в смысл! Удача идет на истинного охотника.
Потом он спохватился, проводил Зубатого в губернаторский вагончик и пожелал спокойной ночи, хотя шел уже пятый час утра.
Охота началась неудачно, на третьем километре полетела бортовая на ГТСке, пришлось спешиться и двигать пешим порядком за девять верст. Первый загон в квартале оказался чуть ли не пустым, собаки подняли единственного самца на вырубках, но тот пошел не на номера, расставленные в надежных местах-переходах, а сначала вдоль них, после чего развернулся и прорвался сквозь загонщиков.
– Не наш был, – сдерживаясь, заключил Чалов и организовал вторую попытку.
На этот раз уже из другого квартала выгнали корову с двумя телятами точно на Лешу Примака, но тот хладнокровно рассмотрел, что перед ним матка с лосятами, и стрелять не стал. Начальник охоты обложил его знакомой заковыристой фразой относительно возраста и сопливости (однажды точно так же ругался на Сашу), и черт его дернул добавить: мол, с такими спецназовцами, как ты, мы и проигрываем чеченцам.
Леша покраснел, отдал карабин Чалову и ушел вдоль по просеке. Таким образом, команда потеряла стрелка, и в следующем загоне четыре лося проскочили между номерами.
Охотовед сыграл сбор, отматерил егерей, попинал собак и повел компанию на базу.
На следующий день, к всеобщей радости, выпал снег, егеря с раннего утра обрезали ближайшие кварталы и нашли входные следы стада из шести голов, причем в километре от базы.
– Это наши! – подпрыгивал Чалов. – Я тебя на такой номер поставлю, Алексеич! Все на тебя пойдут. Стрелять будешь, как в тире.
Номер был действительно удачным, на дне лога, по которому собаки и гнали лосей. Зубатый стоял на отличной позиции – старой дорожной насыпи, откуда просматривались все окрестности. Стадо он увидел шагов за двести, звери шли размашистым шагом, в цепочку, и собаки гнали правильно – висели на следе в полусотне метрах, отвлекая на себя внимание. Он выбрал момент, когда направляющая корова будет перед широкой просекой и остальные лоси подтянутся к кромке леса, встал на колено, вскинул карабин и неожиданно ощутил полное отсутствие азарта. Ни адреналина в крови, ни стучащего у горла сердца, ни срывающегося, едва сдерживаемого дыхания. Будто переболел или что-то изменилось после гибели Саши, не удается или вообще не может расслабиться, ощутить охотничье торжество и остроту момента. Не зажигается, не горит душа!
Он знал, стрелять надо в любом случае, чтобы не опозориться, чтобы не объясняться потом с мужиками, – в конце концов, эти лоси товарные и пойдут им на зарплату. Он держал палец на спуске и шею ближайшего быка в прицеле – тридцать шагов, какой будет выстрел! И сознание охотника уже отрабатывало варианты, кого бить вторым, третьим, четвертым – больше не успеть, если только в угон... А сердце оставалось холодным, что было хорошо для охотника-профессионала, но никак не для любителя.
Собаки поджимали, бык сделал шаг вперед и рухнул на брюхо. Вторым выстрелом Зубатый отсек заднего лося и, когда стадо ринулось вперед, к насыпи, бил уже по тем, кого было удобнее бить.
Из шести прорвались два, как и предполагал. Через десять минут собаки драли шерсть на тушах, а его уже поздравляли с полем, хвалили точные выстрелы, разливали водку, обещали выварить череп с самыми крупными рогами; Зубатый тоже что-то говорил, выпивал и даже раскраснелся от вина, однако чувствовал на сердце незнакомый озноб. Может, то же самое и Саша почувствовал, когда сдал карабин и отказался от охоты? И еще будто кто-то сказал на ухо:
– Теперь это навсегда.
Вся охота заняла не больше полутора часов, егеря остались шкурать лосей, а они с Чаловым отправились на базу, за транспортом. Чужая «Волга» стояла, приткнувшись к губернаторскому вагончику, и как-то сразу насторожила Зубатого – кого еще принесло?
– Мать моя, прокуратура пожаловала, – прошептал охотовед.
В это время из вагончика показался Савчук, наряженный в генеральский мундир – уж никак не на охоту пожаловал. Чалов побежал заводить трактор, а сам поглядывал в сторону Зубатого.
– Ну и что скажешь? – Он пожал руку Савчука. – И здесь нашли. От вас нигде не спрячешься.
– Поэтому лучше не прятаться, – озабоченно улыбнулся бывший истребитель. – Потолковать бы надо, Анатолий Алексеевич.
– Толкуй, – Зубатый повесил карабин на дверную ручку. – Как там наше дело по психиатрической больнице?
– Работаем. Но фактов для возбуждения уголовного дела пока не нашли. Кляузы всё, Кремнин – еще тот фрукт, из чужих диссертаций ворует мысли...
– А что же приехал? Думал, обрадуешь.
– Давайте по свежему снежку прогуляемся. А то этот кабинет... Ехал и все за окно смотрел... Как охота?
– Охота пуще неволи...
– Свежатинкой угостите?
– Сначала ты чем-нибудь угости. Ведь не пустой приехал?
Прокурор пошел вперед, мимо собачьего питомника, в березовый лес, еще шуршащий не облетевшей листвой – к холодной зиме...
– Приехал посоветоваться, – не сразу сказал он. – Ситуация в области выходит из законодательного поля. Если не сказать больше...
Зубатый сразу вспомнил визит «трех толстяков» – те тоже начали примерно так.
– Меня поставили в известность...
– Замы приходили?
– Приходили...
– Но я, собственно, не с этим приехал. – Прокурор шел, как заключенный на прогулке, руки назад. – В Центризбирком пришла жалоба по прошедшим выборам. Очень серьезная: подкуп избирателей, агитация в день выборов, подмена бюллетеней при подсчете голосов. С указанием имен, дат, избирательных участков. Например, голоса сельских жителей меняли на сахарный песок. Сначала мешок за пять голосов, потом снизили – полмешка...
– А зачем мне разбираться в сахарном песке? – ухмыльнулся Зубатый. – Нет никакого желания!
– Вы же понимаете, кто за этим стоит?
– Но мне-то что? Поезд ушел.
– Мы можем возбудить ходатайство об отмене результатов выборов, – торжественно произнес Савчук, верно, полагая, что проигравший Зубатый сейчас на колени плюхнется.
– Как хотите, мне все равно, – сказал он. – А если за советом приехал, то не советую этого делать. Пока еще ни один суд ни разу не отменил итогов.
– Потому что ни один судья не получал веских доказательств нарушения закона.
Зубатый зашел вперед и встал перед бывшим пилотом.
– Думаю, получал и не один. Только существует негласная директива: при гладких победах на выборах не возбуждать электорат, не показывать, насколько гнилую демократию мы строим. Потом, спустя тридцать—сорок лет, можно. Когда вырастет воспитанное на нынешней эстетике поколение.
Савчук не ожидал подобной категоричности, несколько оторопел, но, как летчик сверхзвукового истребителя, мгновенно принял решение:
– Я помню добро, Анатолий Алексеевич. И я доведу дело до суда и отмены результатов.
– Ты спроси, мне это нужно?
Савчук ответил, как прожженный прокурор:
– В любом случае, это нужно для установления законности.
Зубатый слегка урезал собственную резкость, вдруг подумав, что бывший летчик может так считать искренне и все его желания и впрямь продиктованы слишком прямым пониманием прокурорских функций. Они ведь привыкают к четкому исполнению всех инструкций, иначе можно погибнуть или просто не взлететь. Только вот почему он так холодно и неряшливо отнесся к проверке обстоятельств гибели Саши? Что изменилось за это короткое время? Может, действительно получил доказательства подтасовки и сообразил, что все может перемениться? А вдруг Зубатый опять будет на коне?
– А если твоя затея провалится? Крюков тебя сожрет вместе с генеральскими погонами?
– Подавится, – мгновенно отозвался Савчук. – В жалобе указаны имена людей, которые работали в его избирательном штабе и готовы дать показания. Кстати, там есть и некая Кукшинская, проходящая по материалам проверки обстоятельств гибели вашего сына. Она подрабатывала и лично возила сахар по деревням. За это ей купили иномарку.
Он поймал себя за язык и, чтоб не выдать своего состояния, схватил горсть снега и утер лицо. Поворот был неожиданным, поведение бесприданницы странным, логика непонятной. Но в любом случае Савчук вроде бы и в самом деле схватил птицу за хвост. И приехал он не посоветоваться, а ввести в курс дела, показать, что он с ним, за него и еще не все потеряно.
– Знаешь, Валерий Николаевич, мне приятно осознавать, что я в тебе не ошибся. Но извини, я в губернаторы больше не пойду. А вот в одном деле ты можешь помочь.
– Со всей душой, Анатолий Алексеевич.
– Когда мы в последний раз виделись, я не открыл тебе одной детали, – подбирая слова, заговорил Зубатый. – Эта Кукшинская живет в моем доме, в губернаторском доме. Чем-то очаровала и обманула мою жену, вселилась и живет. Обмануть ее сейчас очень просто, после гибели сына она в таком состоянии... – Ничего не нашел, как повторить слова Маши: – Как собака, у которой щенков утопили. Готова пригреть и обласкать волчонка...
– Я знаю, – вдруг перебил Савчук. – Но выселить ее просто так невозможно.
– Почему?
– Потому что Екатерина Викторовна ее прописала в вашем доме.
– Как прописала?..
– Привела за руку в паспортно-визовую службу и потребовала. – Прокурор приподнял и опустил погоны на плечах. – Так и прописали, под остаточным давлением власти. Знаете, что это такое? Начальника давно нет, а авторитет или страх сохраняются долго. И это уникальное явление есть только в России. Опротестовать регистрацию я не могу, выписать и выселить можно только по решению суда. Хотите посудиться с мошенницей? Испортить отношения с женой?
Зубатый недооценивал бывшего истребителя.
– Конечно, я вызову Кукшинскую по жалобе, побеседую, – поправился он. – Но освободить от ее влияния Екатерину Викторовну вряд ли получится. И еще, Анатолий Алексеевич, вы случайно не знаете, где находится Морозова? Все первичные документы по выборам у нее, вторую неделю не выходит на работу. Хоть сейфы вскрывай.
Снегурку выдать прокуратуре он не мог ни в коем случае, потому пожал плечами.
– Не знаю. – Детектор лжи зашкалил от собственного вранья.
Пилот был чувствителен к человеческим приборам.
– А вы ей доверяете?
Этот вопрос напоминал удар в спину...
