Дальше: Послесловие МИР ОБОРОТНОГО ГОРОДА

Часть третья
КРОВЬ НА КОНФЕРЕНЦИИ

…Если бы в тот день меня не сумел остановить Прохор, я бы, наверное, здорово наломал дров. Ну то есть прорвался бы с саблей наголо в Оборотный город, наорал на бесов под аркой, спровоцировал местных на очередной мордобой, добрался до Хозяйкиного дворца, сдал девицу Ефросинью и Христом Богом клялся бы, что у меня с губернаторской дочкой ничего не было. Согласитесь, это было бы легко и даже абсолютно честно.

Однако если хоть чуток неторопливо поразмыслить, то что мы получим? Бабку Фросю я просто подведу под расстрельную статью. Катенька моя не то чтобы зверствовать любит, но с нечистой силой ни на грош не церемонится. Моё появление под землёй никого давно не радует, никому не в диковинку, и особого счастья от того, что из-за меня им друг дружку валтузить приходится, тоже никто не испытывает. Почему и нападают постоянно, чтоб убрать источник раздражения. Про бесов-охранников вообще молчу, им из-за меня вечно первым достаётся, а кто виноват?

Вот так и выходит, что, добеги я в горячности чувств до Оборотного города, так ничего хорошего из этого б и не вышло. Мне ведь оно, как понимаете, тоже не сразу в башку стукнуло. Сначала меня Прохор остановил. Просто остановил, оглоблей. Кинул её вслед, как биту в городки, мне под колено попал, я и рухнул, пропахав носом пять шагов до ближайшего лопуха. Он же потом подошёл неторопливо, помог мне встать, отряхнул, к носу подорожник сунул и объяснил, ровно дитю малому:

— Ты куда побёг, береги тя Бог… Прочитай письмишко да возьмись за умишко, пораскинь мозгами, чего нужно даме? Не твои оправданья, а в любви признаванья, слово ласковое, сапожки красные да на пальчик перстенёк, а не гонка со всех ног! Али ты совсем дурной, хлопчик, коли наипростейших вещей о девках не знаешь? Ну пойдём-ка, умоешься, отдышишься, обо всём и погуторим без суеты да спешки. А низкий разбег взять завсегда успеешь…

Я на него не обиделся. Мне просто не до того было, так сильно башкой об землю треснулся. Поэтому безропотно позволил увести себя, как телёнка на верёвочке, и дальнейшее развитие событий пошло уже совсем по другой схеме. Во-первых, мы с ребятами пошли на то самое нехорошее место, выкопали останки аптекаря и торжественно сожгли их по предложенной отцом Григорием науке.

Ночи ждать не стали, так оно, может, и менее зрелищно, однако для нас главное — надёжность, а не ощущение праздника. Клизму я забрал заранее, а то ещё затопчут, порвут, да мало ли, чего зря рисковать? Сам Анатоль Францевич, как помнится, упоминал, что времени ему отпущено мало, но, с другой стороны, мог ведь и соврать. Это ж нечисть, им ни в чём верить нельзя…

Прохор вытребовал у калачинского батюшки целую крынку святой воды, куда мы, собственно, и опустили клизму, хорошенько запечатав сосуд листком с лубочным изображением святого Георгия, поражающего змия, а поверх ещё и толстым слоем освящённого свечного воска. После чего закопали в дальнем углу православного кладбища, то есть даже если эта тварь самым немыслимым образом попытается вырваться — атмосфера вокруг него будет крайне неуютная…

Ещё я послал денщика извиниться перед нашим полковым лекарем. Это было нетрудно, за треть ведра самогону Фёдор Наумович и самого Иуду простил бы, не то что пылкую горячность больного Прохора. А ближе к вечеру, так и не дождавшись дяди, мы сели на конюшне перекусить чем бог послал, ну и как-то продумать мирное разрешение сложившейся ситуации. Сошлись на том, что самое разумное будет отправить ей коротенькое, но подробное письмецо, чётко отвечающее на все животрепещущие вопросы.

Прохор настаивал, чтоб в стихах, типа так жалостливее и пробирает, но я, при детальном взвешивании, пришёл к выводу, что не стоит. Нагло спёр из дядюшкиного шкафчика перо, чернила и бумагу, уселся на крылечке и после третьей попытки сочинил вполне удобственное объяснение, оправдавшись по всем статьям:

«Здравствуй, свет мой Катенька. Мне и день без тебя прожить тяжко, а уж ночами вообще волком на луну вою с тоски немыслимой. Истомилось без улыбки уст твоих сердце казачье, нет жизни без омута очей твоих карих, нет счастья без объятий рук твоих лебединых! Мыслю дожить лишь до часу светлого, когда вновь увижу тебя, звёздочка моя ясная…» И ещё одна строчка, постскриптум в конце, как во французских романах положено: «P.S. А на ней я и не женюсь вовсе».

Ну и, разумеется, достойная подпись:

«Засим кланяюсь, с любовью и верой остаюсь всегда ваш,

хорунжий Всевеликого войска донского Илья Иловайский».

Мой денщик настоял, что отправлять письмо мы будем вместе. Вот тут я уже и не возражал — на ночь глядя, по полям да перелескам, и на чумчар нарваться недолго. Мы верхами домчали до забытой всеми могилы безвестного почтальона, я разгрёб землю, приподнял медную крышку люка и бросил конверт в трубу. Кто ни подберёт, всё равно Хозяйке доставит, да и она сама в волшебной книге все ходы-выходы контролирует, небось не проморгает письмецо-то…

Пока возвращались, разговорились, ехали шагом, потому и разговор пошёл по душам, хоть и не совсем приятный. Да куда ж денешься, не всё в судьбе складывается, как сиюминутно хочется, но за каждое желание приходится ответ держать.

— Сколь ты мимо неё кругами хороводить будешь, паря? И сам не женишься, и девке свободы не даёшь. Не дело энто, не по-христиански получается…

— Ей ещё год или два по контракту в Оборотном городе служить. Она там нечисть изучает, всю душу кладёт на алтарь науки, понимаешь?

— Лучше б ножки тебе на плечи клала… Прости, Господи, меня грешного! Вот же связался чёрт с младенцем. Ты не серчай на меня, ваше благородие, ну не верю я бабам, никаким боком не верю, имел печальственный опыт…

— Жена ведьма? — припомня старые байки, решил я.

— Куда те ведьма… Так, стерва обычная, да ещё с полюбовником из лакеев спуталась. В иной раз и поучил бы её нагайкой, да и ладно, но не в ту степь линия сюжетная вывела. Не чета всем твоим французским романам…

На деле оказалось, что про любовника ему соседские кумушки напели, сам-то он свою благоверную за грешным делом так ни разу и не поймал. А если уж сам Прохор не поймал, так это о многом говорит. Либо баба точняк ни в чём не повинная, либо хитра, как сотня бесов, что тоже в принципе вполне возможно.

Просто пока он был в походе, его жена родила. По срокам выходило, что ребёнок вроде бы был и его, но свекровь, невзлюбившая невестку, подняла хай! Дитё якобы было огненно-рыжим, хотя мой денщик тёмно-русый. А тут ещё две соседки добавили масла в огонь, расписав, как самолично видели молодую голой на помеле или на козле рыжем, вылетающую в трубу на шабаш. Не дожидаясь возвращения мужа, дурные бабы её повязали да по старым обычаям засмолили с дитём в бочку и кинули с обрыва в тихий Дон. Куда её унесло, где утопла, никому доселе неизвестно. Бабам по возвращении от атамана крепко влетело, да толку-то?

— Вот так, хлопчик, а ты говоришь — судьба… Здесь как свезло — кому лопата, кому весло, кому кафтан красный, кому шиш с маслом, кому родные дети, кому и вовсе не светит, кому поцелуй в губы, кому кулаком в зубы, кому семейное счастье, а кому до гроба ненастье… Дак чего решил-то?

— В каком смысле?

— Да про Катерину твою, чего с ней делать-то будешь?

— Чего-чего, — вздохнул я. — Свататься буду, а коли откажет, застрелюсь. Говорят, от неразделённой любви и позору пуля — наипервейшее лекарство.

— Это верно, — согласился он. — Вот только применять его можно лишь один раз. Так что придержи на крайний случай, пригодится, ты ж молодой ещё. А с лишней дыркой в башке уже никому не нужен, и без того, поди, последние мозги ветром выдувает…

— Издеваешься?

— Учу тя, дурня! — нарочито громко расхохотался мой товарищ, выхватывая из-за пояса пистолет. Но прежде чем Прохор большим пальцем взвёл курок, я хлопнул его по руке — не стреляй. Периодически на меня вот так накатывают нежданные прозрения (за что, собственно, и ценят характерников), но сейчас я доверял только сердцу.

И оно не обмануло…

— Всё в порядке, любимая, выходи!

— Ага, слышишь топот ног? Разбежалась… — напряжённо прозвенел Катеринин голосок из-за густых придорожных кустов. — Сам сюда иди, поговорить надо.

Я пожал плечами и спрыгнул с седла, передавая поводья Прохору.

— Катенька, свет мой, уж покажись, успокой старика! — попросил мой денщик, и было ясно, что он не уступит.

— Да ладно, дядя Прохор, я это, я! — Хозяйка на миг вышла из кустов. — Ну чё вы, как эти? Знаете же, что мне рабочее место покидать нельзя в принципе. И так рискую, как на седьмом месяце… Иловайский, блин, иди сюда, дело есть!

Я послушно шагнул за ней в кусты. Прохор завистливо присвистнул. Катя не постеснялась высунуться ещё раз и показать ему язык:

— Не съем я его, честное-пречестное! Даже не облизну ни разу, — это уже мне. — И ты, кстати, тоже не облизывайся, говорю же, по делу пришла!

— Как скажешь, солнышко моё ясное. — Я успел на минутку приобнять её, и Катенька не противилась. — Но если думаешь, что у меня с губернаторской дочкой хоть что-то было, так…

— Это с той розовой секс-бомбой? — с лёгким рыком уточнила моя любовь. — О ней разговор отдельный будет, сейчас не та тема, но не думай, что я забуду!

— Господом Богом тебе клянусь, что ни в одном глазу…

— Ой, знаю я вас, мужчин! Ни в одном глазу у него… А сам наверняка уже всю обмерил, прикинул и заценил по всем фотомодельным периметрам. Ладно, всё, проехали, пока живи, у меня другой вопрос. Ты мне помочь можешь?

— Всё что пожелаешь, королева моя кареокая!

— Ох, любимка, — потёрлась она щекой о мою грудь. — Ласковый ты у меня, а я грубиянка махровая. Детство такое, ещё с детского сада со всей группой на ножах, в мальчишек кашей кидалась. В школе учитель физкультуры белкой обзывал, типа слишком шустрая, другие педагоги тоже приставали, троглодиты, а с шестого класса, как грудь попёрла, так вообще хоть вешайся. В институте на потоке все мальчишки каждый день на рубль спорили — перевесит меня вперёд или не перевесит?! Дебилоиды…

Я тоже, не всё понимая, сострадающе гладил её по вьющимся тёмным кудрям, схваченным в простой узел на затылке. Но, как бы мне ни хотелось убедить её, что я не такой, что у меня к ней самые честные намерения, но самому себе не соврёшь: её грудь привлекала, манила и держала меня, словно недоступная горная вершина, от одного предвкушения которой заходится сердце и меркнет разум. Господь Вседержитель, и отчего же мы, мужчины, вот так примитивно устроены? И смех, и грех, и шиш куда здоровую физиологию спрячешь. Каким-то боком это стало ясно и Катеньке, видать, я неловко повернулся…

— Так, стоп машина, сбавь пары, перехожу к делу. — Она отшагнула от меня, но рук не отняла. — Слушай, в чём тут засада: сможешь пару дней пожить вместо меня в Оборотном городе?

— Ваше благородие, ты скоро ли? — не вовремя озаботился Прохор.

— Да, ещё пять минут! — не сговариваясь, прокричали мы с Катей, и она быстро объяснила мне, что к чему.

Отказать, как вы понимаете, я просто не мог. Во-первых, потому что загодя дал согласие, а во-вторых, оказывается, и сама проблема-то возникла хоть и на пустом месте, но не без моего недавнего участия. Пару-тройку раз в год моей любимой необходимо было присутствовать на неких конгрессах молодых учёных, где все общались, заслушивали доклады, повышали уровень знаний, обменивались передовыми достижениями и всё такое прочее.

Как я понял, Оборотный город у нас в России-матушке — далеко не единственное место, где нечисть живёт целыми кварталами. Про большие столицы вроде Москвы да Санкт-Петербурга и батюшки Киева даже речь не шла, там таких «оборотных» по три-четыре на округу. И почти в каждом Хозяин или Хозяйка научную работу осуществляет. Конечно, с разными научными целями, но, видать, всё одно на благо прогрессивного человечества.

Так вот, Катенька тоже должна была там выступать с отчётом на тему «Психологические аспекты возникновения патриотизма под влиянием иноземной оккупации». А на рабочем месте её должен был бы заменить научный руководитель, то есть тот самый Соболев, который по милости моей обречён проходить долгий курс лечения в психиатрической больнице!

Короче, не соглашусь ли я втихую подежурить пару дней в Оборотном городе, пока она быстренько смотается туда и обратно? Никаких обязанностей, никакой ответственности, ничего сложного — только поддержание иллюзии, что во дворце кто-то есть и этот кто-то бдит!

— Ну, чё ты молчишь? — Катя умоляюще заглянула мне в глаза. — Я же тебя не так часто о чём-либо прошу. Мне и вправду надо. Засвечусь на хорошем уровне, предложат кандидатскую, и я смогу уехать отсюда на более престижную работу с ё-го-го каким повышенным окладом. А? Соглашайся, пожалуйста, я тебе с конференции сувенирчик привезу. Блокнот-ежедневник или магнитик на холодильник, хочешь?

— И поцелуя одного довольно будет.

— Точно? Не обманешь? Придёшь? Ой, не подведи…

— Когда надо быть? — смиренно уточнил я.

— Завтра утром. — Она быстро чмокнула меня в щёку и метнулась к показавшемуся меж деревьев низенькому силуэту — бабка Фрося, верная провожатая и доверенная шпионка.

— И смотри у меня, Иловайский, — радостно раздалось на прощанье, когда я уже возвращался к лошадям.

Ладно, милая, чего ж для тебя не сделаешь, отдежурю и в нечистом городе. Дело-то и впрямь не хитрое, как-нибудь управимся…

— Нацеловался хоть? — пхнул меня локтем ухмыляющийся Прохор.

— Не без того, — важно подтвердил я. — Только маловато будет. Вроде как по губам клубничным вареньем мазнула, а любовь всегда голодна…

— И то верно. Любви — всё мало, она как жало. Ткнут тя несмело, а боль на всё тело. И от этой страсти терпеть нам напасти, и с ней намаешься, и без неё стреляешься!

О том, на какую конкретно тему мы с Катенькой разговаривали, я покуда решил умолчать. День и без того насыщенный, а расскажу правду, так он мне и ночью спать не даст. Обматерит и будет прав! Потому что не имеет права казак без разрешения атамана свой полк на два дня покидать. А кто мне такое разрешение подпишет, дядя, что ли? Но и раз мною слово дадено, то и отступать теперь поздно. Одна надежда — утро вечера мудренее, выспимся, а уж с рассветом на ясную голову и решим, как выкручиваться. Не в первый раз, слава богу…

Ночка прошла на удивление спокойно. Рыжие ведьмы ко мне на сеновал не лезли, верный денщик долгими разговорами не уматывал, дядя, как я понимаю, так и заночевал в гостях у генерал-губернатора, графа Воронцова, пульку под кларет расписывать. Мысли ничем особым не грузились, страха перед тем, что я не сумею день-два управиться с в общем-то вполне законопослушной и выдрессированной нечистью, тоже не было. Да и велика ли сложность пить чай с пакетиками, есть чудные чипсы, открывать булькатящие напитки в железных баночках, жать на рычаг, обливая недовольных пламенем из львиной пасти? Тут даже ребёнок бы справился, не то что я, здоровый лоб!

Снов толком не помню. Кажется, что-то про вампиров иноземных снилось, но они почему-то по деревьям бегали и светились, как набриолиненная лысина. Больше вроде ничего не было. Мои характернические таланты то ли исчерпались, то ли завяли за ненадобностью, то ли спали до своего часа, ничем себя так и не проявляя. Однако сам я в то утро встал первее всех…

Быстренько оделся, вооружился и тихо-тихо ушёл со двора за околицу, потому что, разбуди я случайно Прохора, он бы меня одного нипочём не отпустил. А чего ему в Оборотном городе делать? Только нервы трепать: ведь вроде и вот она, нечисть неправославная, а бить её нельзя… не положено… они у себя дома. Я-то ещё терплю кое-как, но для моего денщика каждая минута даже случайного общения с теми же Моней и Шлёмой — здоровущий стресс на всю голову! Не, ну его, лучше не рисковать, сам справлюсь…

Дороги вниз, в Оборотный город, у меня было две. То есть на деле-то я туда и оттуда уже шестью разными путями ходил, но через кладбище по ступенькам или через люк на опушке всё-таки как-то привычнее и надёжнее. Сложней всего, по-моему, было через лужу в болоте, где мы с отцом Григорием сигали. Но туда надо с разбегу прыгать, а я точного места не запомнил, а абы куда обеими ногами прыгать, так запросто и в трясину угодить можно. Так что ну его, пойду по старинке, через кладбище…

А вот именно там меня и ждали первые неприятности. Вернее, одна неприятность — рыжая молодящаяся ведьма, сидящая на могильном холмике и растирающая больную ногу какой-то жутко вонючей мазью болотного цвета.

— О кто к нам пожаловал! Неужели нынче хорунжие уже и не ждут, пока их принесут на кладбище, они сюда своим ходом заявляются, — злобно приветствовала меня мамзель Фифи, по-собачьи вздыбив колючие волосы на загривке.

— А ты чего сюда припёрлась с утра пораньше? — так же вежливо кивнул я, демонстративно хлопнув по рукояти дедовой сабли. — Вроде тут свежей мертвечины нет, а лучшие косточки давно упыри-патриоты сгрызли. Никто ж не рассчитывал, что ещё и ты по помойкам побираться будешь…

— Нет, я не буду. Зачем? Мне неделю назад улана в сети заманить удалось. Как лёг на меня, так и… пропал. Я не голодна, не бойся.

— И не боюсь.

— А чего за саблю хватаешься? — почти ласково улыбнулась она. — Или ты только с оружием в руке храбрый?

Я хотел сказать ей, чтоб не нарывалась, но удержался. С нечистью, вообще, чем меньше разговариваешь, тем больше толку. Вот и сейчас плюнул бы да и прошёл себе мимо, но эта зараза в кринолинах расселась всей задницей на той самой могиле, через которую я и намеревался пройти.

— Мне в Оборотный город.

— И что с того?

— По просьбе самой Хозяйки, — с нажимом добавил я, и ведьма вынужденно сменила тон.

— Так бы сразу и сказал. Что ж, я с ней бодаться не стану, да и было б из-за чего… Какой-то хорунжий, фи! Вот улан был вкусны-ый… — Фальшивая дочь помещика Зайцева мигом встала с могилы, уступая мне дорогу. — Иди, казачок, но не забывай меня.

Я наклонился и нащупал под тонким слоем земли старый рычаг. Иголки в левую пятку кольнули так резко и словно бы без повода, что мне не удалось даже удивиться. Просто понял, что верить никому нельзя и саблю вытащить уже не успею. В один миг рыжая тварь кинулась мне на спину, обеими руками заламывая шею до хруста! Затхлый запах из её пасти, казалось, обжигал левое ухо…

— Катька мне не указ! И её срок придёт, как твой пришёл… Всё, хорунжий, всё…

Ага. Конечно. Всё. Я резко упал на колени, скорчась так, словно живот прихватило. Ведьма перелетела через мою голову, вспахав рылом соседнюю могилу аж на ладонь в глубину, но ума не набралась.

— Ты, подонок, Иловайский, убью-у-у!

Ну вот, начинается, а ведь хотел тихо-мирно зайти в гости. От двух свищущих ударов её когтей я просто увернулся, под третий поднырнул, с размаху приложив ведьму кулаком в челюсть. Она только фыркнула, а я едва ли не в кровь разбил костяшки пальцев! Откуда у этой рыжей твари такая сила?

— Я играла с тобой, хорунжий, но теперь пора умереть…

— Тебе пора, ты и умирай. — Мне удалось провести ещё один переброс, поймав мамзель Фифи на популярный приём «мельница». Теперь злодейка лихо приложилась всей спиной об чей-то надгробный камень так, что даже хрустнуло. Но на ноги вскочила быстро, оказалось, хрустнуло треснувшее надгробие…

— Ты сделал меня хромой! Почему не в лоб, не в сердце?!

— Сердца у тебя нет, а в лоб бить — только пули плющить.

Ведьма бросилась на меня, пытаясь обхватить за пояс и повалить. Увернуться было сложно, от тяжёлого толчка я кубарем пролетел две или три могилы, а в её кривых зубах осталась моя портупея с саблей. Плохо… Ещё хуже, что пистолет был заряжен обычным свинцом, не проймёшь.

Злобная тётка торжествующе взвыла, задирая голову к небу, как волчица, и вновь ринулась на меня, перебегая на четвереньках. Что, конечно, дало мне возможность пару раз приложить её сапогом по уху, но толку! Только ногу отшиб…

— Всё. Мой. Порву, — хрипло дыша от предвкушения, она облизнула пересохшие губы.

Я высыпал на ладонь порох из медной лядунки и изо всех сил дунул. Ведьме запорошило лицо. Неумолимая людоедка, как большая обиженная курица, села на корточки, расчёсывая нос, чихая и пытаясь протереть глаза…

— Знаешь, почему в станицах не носят кринолины? — Я хладнокровно обсыпал её остатками пороха и щёлкнул собачкой пистолета по кремню. — Неудобные они, при ходьбе за всё цепляются, в воде мокнут и тянут вниз, а при пожаре вообще горят как солома!

— Сво-ло-очь!!! — успела взвыть ведьма, превращаясь в огненный шар, с бешеной скоростью катающийся меж могил.

Я успел подобрать саблю, привёл себя в порядок, открыл люк, спустился вниз и, уже прикрывая крышку, помахал мамзель Фифи ручкой. Та так и замерла в смешной позе, абсолютно голая, обугленная до африканской черноты, но, к сожалению, всё ещё живая. Да тьфу ты, подавись, нечистая сила, я ж и не рассчитывал её всерьёз сжечь, так, подкоптить слегка, в воспитательных целях…

— Ты труп, Иловайский! — сипло напомнила она, соскребая сажу с теперь уже лысого черепа.

У меня хватило ума не торжествовать победу (женщина всё-таки), а просто вовремя захлопнуть крышку.

Оставив ведьму бесноваться там наверху, на пустом кладбище (спускаться за мной в Оборотный город она не рискнула), я неспешно пустился по крутым ступенькам вниз. Надо спешить, Катенька ждёт, не хочу подводить любимую, и так задержался…

Пока топал, держась за стену, подсчитывал синяки. По правде говоря, получалось скорее в её пользу. То есть если драться честно, то казак в открытом бою на кулачках опытной ведьме точно проиграет. Сильные они, как пьяные медведихи (язык не поворачивается сказать «медведицы»), и злобные, как тюремные крысы. Знаете, такие некормленые, но отсидевшие по три срока, все в наколках и распальцовке…

Да неважно. Важно иное, если человек действительно хочет бороться с нечистью — он победит! И не потому, что сильный такой, или приёмы рукопашные знает, или вооружён лучше, или в Бога верует, или что ещё там. Нет, всё это тоже важно, и без веры никак нельзя, но… По-моему, тут ещё что-то иное. Не может наш казак проиграть, даже если за ведьмой все силы Тьмы батальонами да батареями сгрудились. Не выйдет у них ничего…

Вот сами на миг глаза закройте — что видите? Вроде и ничего. А потом круги цветные, искорки всякие, блики да образы. Так и в темноте самая крохотная звёздочка на сотни тысяч вёрст видна, сердце греет, взору надежду даёт. А на свету точка тёмная так же ли к себе притягивает? Нет, по-иному, она лишь конкретнее видна своей непробиваемой чернотой на белом полотнище блистающего света. В неё и не веришь даже, глаза трёшь, словно мошка какая попала, убрать черноту хочешь, лишняя она, диссонирует. Не веришь в неё, а к искорке малой всей душой тянешься…

Так и мы. Что бы ни было, как бы ни развернуло, но что может вся нечистая сила с нами сделать? Убить — да. Победить — нет! Сломить казака об колено можно, зато на колени поставить нельзя. Это не гордыня, это… ну вроде привычные нормы поведения, простые и естественные, как свежий воздух в лесу, как роса утром, как тёплое лошадиное дыхание…

Когда лестница вниз кончилась и я вышел на ровную дорогу, мысли несколько сменили направление. Мне вдруг особенно остро представилось, что скажет мой драгоценный дядюшка, когда обнаружит, что я бесследно исчез? И не пришло же мне в голову хоть объяснительную записку ему оставить. Так, мол, и так, отбыл ваш сумасшедший племянник в Оборотный город, где обязался приглядеть за всевозможной нечистью, покуда сама Хозяйка из командировки с наукообразного конгресса не явится. Сам вижу, что некрасиво, но как любимой девушке откажешь?

Что бы мне популярно ответил дядя — я не хочу знать, ни в письменном виде, ни в устном, ни даже в коротком пересказе жестами. Жизнь и так не особо долгая, чего ж её добровольно укорачивать в соответствии с извращёнными инквизиторскими фантазиями моего нежно любимого родственника? Да! Что бы кто себе ни думал, я дядю люблю, уважаю и чту по мере сил и возможностей. Надо будет голову за него сложить — сложу не задумываясь! Но сейчас игра не на его поле и не в его пользу, поэтому я честно-благородно помогу Катеньке, а старый хрыч уж как-нибудь сам перетопчется…

— Стой, руки вверх! Стрелять будем, — поприветствовал меня из-за арки целый хор бесов, поднимая навскидку едва ли не полусотню разнокалиберных ружей всех времён и народов. Ох ты ж, Царица Небесная, совсем забыл, как меня здесь уважают… Я стоял перед ними, как на расстреле, ни секунды не колеблясь и ни мгновения не сомневаясь.

— Иловайский, ты, что ли?

— Я.

— Ну так проходи, чего застопорился-то? — ворчливо откликнулся дежурный охранник, и остальные поддержали его согласованным бурчаньем. — Встал тут, понимаешь, как на сцене, театр одного актёра… и провоцирует же! Ага, мы по нему пальнём, а он, разбойник, опять все ружья взорвёт… Никаких арсеналов на него не напасёмся… Иди отсюда, с Хозяйкой лямуры крути, а нас после каждого твоего визита начальство так любвеобильно в очередь выстраивает — всё жалованье тока на вазелин и уходит!

— Да ладно вам, братцы, — смущённо взмолился я. — Чего все на одного наехали? Я ж тоже человек военный, сам не без понятия. Кто ж знал, что из-за меня у вас такие приключения на филейную область…

— Вот убьём тебя разок, так и будешь знать, — со вздохом пообещали бесы, и мне действительно стало стыдно. В самом деле, хожу сюда уже как к себе домой, а охране небось за каждого, кто без пропуска, не только холку мылят, а и по-иному мыло используют. Это несправедливо, надо будет разобраться…

— Вот что, служивые, — рискнул я. — По большому секрету, Хозяйка пару дней по делам отсутствовать будет, а за порядком в городе попросила меня присмотреть. Так вы бы пошушукались меж собой и прислали делегата ко дворцу. Ну там опишите всё как надо, с коллективным заявлением, дескать, забодал диктат начальственный, требуем свободы, равенства и братства, чтоб всё честь по чести. Я, чем могу, посодействую. Слово даю!

На минутку повисла гробовая тишина. Через минуту она взорвалась радостными криками, аплодисментами и выстрелами в воздух…

— Качай хорунжего!

В общем, до города восторженная толпа бесов-охранников донесла меня на руках, подбрасывая вверх шапки и выкрикивая печально известные лозунги французской революции. Дай я им волю, они бы меня и дальше таскали, но я вовремя вырвался. Бесы — натуры храбрые, но тупые, а потому весьма увлекающиеся, это сейчас они возносят меня до небес, а чуть сообразят, что их много, я один, и живой, и тёплый, и у них в руках… Так что тут очень важно вовремя соскочить на пике популярности.

Отправив заведённую вооружённую толпу писать коллективное заявление, я отряхнул мундир, сдвинул папаху на затылок и бодрым шагом двинулся через площадь к памятнику, чтоб обойти развалины храма отца Григория слева и вывернуть к Катенькиным апартаментам. Нечисти не боялся: после недавних событий, лишний раз подтвердивших «силу и гнев» Хозяйки, в мою сторону даже не облизывались, ну его, от греха подальше. Разве что достопамятный мясник-патологоанатом Павлушечка увязался следом на целый квартал, нудя о наболевшем:

— Не убегай, человече! Внемли хоть ты проблемам малого бизнеса в России. Нет поставок мяса сверху, у меня клиентура капризная, а у вас на селе не хоронят никого. Как жить, а?

— Как все живут, — огрызнулся я, не сбавляя хода. — У нас тоже в полку не каждый день щи с мясом, с колбасой перебои, обоз с салом запорожцы перехватили, кому легко…

— Да ведь упыри хвастали, что ты им чумчар бесплатно подогнал. Аж пять штук свежеотстреленных самцов. Монька со Шлёмкой у отца Григория с трупами заперлись да так облопались, что батюшка наш до сих пор не выходит и служений не проводит. Зажрался ибо! Где справедливость, человече?

— «Ин вино веритас», — предложил я.

И пока Павлушечка в задумчивости вытирал лицо запачканным кровью кожаным фартуком (своей единственной одеждой), я успел удрать за угол. Сзади раздался визг тормозов, женский вопль и непристойные ругательства — наверняка какая-нибудь молоденькая перелётная ведьма врезалась в стену, заглядевшись на Павлушечкино «хозяйство». Да, судя по иноземному мату, точно молоденькая, взрослые ругаются по старинке, а эта:

— Фак ю! Даунхаус, фак, фак, фак!

Ладно, сами разберутся, им не впервой, а меня свои дела ждут. К отцу Григорию в храм заходить не стал, хотя в иное время и стоило бы. Мясник прав, буквально на днях грузинский батюшка вместе с двумя упырями, вооружённые до зубов, бежали подальше из города, когда нечистый храм пытались разнести из пушек, но вмешалась Катенька, и всё стало ещё хуже. Мне, можно сказать, крупно повезло, что они появились очень вовремя в нужном месте, избавив меня от настырного внимания заезжих чумчар. Куда парни дели трупы, я и не спрашивал, съели, конечно. Но вот, оказывается, в Оборотном городе кое-кто уверен, что это не они меня выручили, а я их свежим мясом снабжаю? Ну, ну…

Тьфу ты, прости меня, Господи, вот уж какой славы не ждал, а на тебе! Прямо «поставщик двора его императорского величества»! Если вернусь, надо будет непременно напомнить Прохору, чтоб пристрелил меня как собаку за такие дела…

У медных ворот я приветливо помахал рукой львиным головам, добродушно фыркнувшим в мою сторону струйкой чёрного дыма. Это они мне как старому знакомому, да и я сюда уже словно домой прихожу. В этот раз особенно, ведь пока Катерины не будет, мне действительно придётся считать её дворец своим домом. Я ж казак, а значит, с детства к походной жизни приучен, могу и во дворце пожить. Собаки не тронут, земля тут тёплая, отчего не перекантоваться как-нибудь…

— Иловайский, чё встал как не родной? Давай ввинчивайся, я уже мокрая вся… — чарующе раздалось из динамиков. — Да не красней, не в том смысле! Чемоданы пакую, взмокла как мышь, щас спрыснусь дезодорантом, и заходи!

Минуту спустя ворота распахнулись. Я тоже задержался погладить адских псов через решётку, ну и сухарём угостить, кто поближе. Кому не хватило, за ухом почесал, с осторожностью, чтоб руку об иглы не поцарапать. Страшные они, лютей собак на всём белом свете нет, а вот ко мне прикипели, слушаются как маму…

Когда вошёл в Катины палаты, она и впрямь стояла у большущего короба с ручкой, в синих штанах с рисунком и клёпками, толстой кофте под горло, волосы собраны на затылке. В размышлении покачивала в руках изящные черевички с длиннющим каблучком.

— Привет, мой герой! Иди сюда, я тебя поцелую. Нет, погоди, вот смотри сначала: зонт я взяла, четыре платья на смену, две юбки, пеньюар, ночную рубашку, распечатку отчёта, планшет вместо ноутбука, музыку в плеер накачала, фотоаппарат, сотовый, фен тоже взяла, маникюрный набор, прокладк… упс… Пардон, милый, прости, забылась. Что ещё, вторые туфли брать или лучше сапоги? А зачем они мне там? Не знаю, но вдруг… Книжку не беру, читать некогда будет. Или взять, как посоветуешь? Возьму! Ничего не забыла? Блин, чемодан уже не застёгивается… Тапочки! Ой, я дура, чуть без тапок не уехала… Помоги закрыть.

Я послушно прижал её короб двумя руками, пока она быстро застегнула чудной замок по всей длине, больше похожий на зубчики пилы или какое-то орудие пытки. Не дай бог таким что важное защемить…

— Так. Всё. Сядем на дорожку. — Моя любимая присела прямо на скрипнувший чемодан, а я, оглядевшись, сел на крутящийся стул. Не очень удобно, чуть не навернулся, Катенька грозно цыкнула на меня.

Мы посидели в тишине, и на раз-два-три-четыре-пять она вскочила.

— Ничего не трогай. В розетки пальцами не лезь. Всё, что надо, в холодильнике. Туалет и душ сам знаешь где. Постель чистая, будешь спать, снимай сапоги и портянки. Я вернусь послезавтра. Всё, целую! — Она крепко обняла меня, расцеловала в обе щеки и ещё раз предупредила: — Главное, сиди тихо и ни во что не вмешивайся. Я буду на связи. Чмок в щёчку!

Мне даже слово вставить было некуда. Она бегом метнулась к странному шкафу с надписью «лифт», нажала кнопку, шагнула внутрь, закатив с собой короб, у которого внизу оказались колёсики, и послала мне воздушный поцелуй. Двери захлопнулись.

— Иловайский, я тебя обожа… — Конец фразы растаял в неясном механическом гуле.

Ну и… А всё, кажись, уехала. Я, невзирая на предупреждения, нажал ту же кнопку на шкафу — он послушно распахнулся, но внутри никого не было. Волшебство-о… И что ж теперь делать?

— Полно вам, снежочки, на талой земле лежать, полно вам, казаченьки, горе горевать! Оставим тоску-печаль во тёмном во лесу! Будем привыкать к азиацкой стороне, казаки-казаченьки, не бойтесь ничего-о… — негромко пропел я более для того, чтоб услышать в тишине хоть свой собственный голос. Остаться в доме любимой девушки, когда она сама его покинула, — дело не такое простое, как кажется, и на грустные мысли наводит…

Может, надо было набиться к ней в провожатые? Мало ли чего опасного на этих научных конференциях, так защитил бы звездочку свою кареокую от всякого зла или на худой конец чемодан её чудной с колёсами таскать помог бы. А то сиди тут, пялься в волшебную книгу…

Кстати, интересно, а она работает? В принципе основы включения я знал, Катенька сама показывала, но вдруг она книгу предупредила, чтоб чужому не открывать? Хотя я тут вроде уже и не чужой, мне-то попробовать можно?

Я осторожно нажал знакомую кнопку и держал, пока не вспыхнут огоньки. Получилось! Правда, когда осветилась вся половина волшебного ноутбука, то на экране появилось строгое Катино лицо и предупреждающая надпись:

«Узнаю, что лазил по порносайтам, — убью!»

— Знать бы ещё, что это и где находится, тогда бы точно не полез, — задумчиво ответил я, поклонился книге и попросил: — А город посмотреть нельзя ли?

В ответ на мою скромную просьбу первая надпись ушла и появилась другая:

«А вот веб-камеры я специально оставила включёнными. Любуйся. Только руками ничего не лапать, слюнями никуда не капать! Усёк? Целую!»

Вслед за этим её портрет разбежался во все стороны тысячей весёлых искорок, открывая мне шесть небольших квадратов, в каждом, словно в оконце, была видна какая-то часть Оборотного города. И в каждом было что посмотреть. Тем более когда я догадался тыкать в квадратики стрелочкой и они росли, а нажав на крестик в углу, так же резко уменьшались. То есть самое интересное можно было и увеличить для рассмотрения.

Например, как Моня и Шлёма шли к арке, а потом красовались друг пред дружкой своими молодецкими личинами. Потом ещё три юные ведьмы в неглиже, стоя на балконе, по очереди вызывающе курили турецкий кальян, а на них снизу облизывался прыщавый колдун, в которого они плевались абрикосовыми косточками. Или кабак Вдовца, куда пытался войти тот самый здоровущий ёж, более похожий на свинью с иголками, к тому же уже изрядно поддатый. А кроме этого, целая делегация бесов, разнаряженных, как на парад, дружно марширующих с какой-то длиннющей петицией в руках. Бывает же такое, представляете, а?

Короче, ерунда всякая, я уже протянул руку, чтоб нажать на все крестики, а потом спросить книгу, что ж это за зверь «порносайт», вдруг подскажет, но… То есть очень запоздало сообразил, куда и зачем идут бесы, а когда вдруг вспомнил, экран показал, что они шумной толпой встали прямо у наших медных ворот. И ведь пригласил их сюда не кто-то там, а ваш покорный слуга…

— Иловайский, открывай!

— Чего надо от грозной Хозяйки?! — старательно подражая Катерине, безумнейшим фальцетом пропел я. Видимо, репродукторы тоже были включены, потому что бесы едва не рухнули с копыт от хохота…

— Хорунжий, мать твою… Ты бабу-то из себя не строй, а то мы не знаем, кто в теремочке живёт… И с кем!

Ах так?! Я вспыхнул и, твёрдой рукой взявшись за красный рычаг на стене, резко повернул его вниз. На две минуты две львиные головы превратили площадку перед воротами в огненный ад! Когда пламя отревело своё, на меня через экран изумлённо вытаращились маленькие, чёрные, лысые пигмеи с рожками. Одежда, волосы, шерсть — всё сгорело подчистую!

— И петицию нашу сжёг, на фиг… Зря только всем взводом старались, — шёпотом пропищал кто-то.

Остальные зашикали на него:

— Скажи спасибо, дурилка, что хоть живыми оставил. Иловайский, он шуток не понимает, у него мозги по казачьему уставу отредактированы, вот и…

— Эй! — Я собрался было ещё раз пыхнуть огнём, но передумал. — Чего надо было, с чем припёрлись?

— Вот и разговор по существу пошёл, — откликнулись обрадованные бесы, организованно отступая подальше и уже оттуда крича: — Ты ж вроде сам просил захаживать с претензиями? Ну мы сдуру и поверили…

— Погорячился, виноват.

— А-а, ну с кем не бывает, — переглянулись они, но ближе не подошли. — Мы без обид. Ты когда-никогда всё равно через арку пойдёшь — небось сочтёмся…

— Выкладывайте, только покороче, суть претензий.

— Всех?!

— Не, все меня решать не уполномачивали, — вовремя сориентировался я. — Давайте парочку главных.

Бесы загомонили и скучковались. Через несколько минут ожесточённого спора о воинских льготах и привилегиях они выдвинули вперёд самого шустрого, возложив на него роль делегата. Ну а если что не так, то и мученика за правое дело…

— Зачитываю вкратце, по памяти, желания, требования и наезды. Короче, милостиво просим! Иловайского расстрелять, а ещё чтоб сама Хозяйка для нашего взвода канкан в прозрачном сарафане станцевала…

Конец его пламенной речи в этом же пламени и утонул. Я, конечно, не Катя, у меня нервы покрепче, но издеваться над моей любимой девушкой ещё ни одному рогатому парламентёру не позволено.

Когда хорошо прожаренного, но дико живучего беса унесли с площадки, его место занял второй кандидат. Этот, видимо, учёл печальный опыт предшественника и попросил уже куда скромнее:

— А можно каждый раз после твоего визита через арку мы всем взводом марш-бросок вокруг города давать будем? При полном вооружении, со знамёнами и криками: «Да здравствует наш дорогой Илья Иловайский, чтоб ему не кашлять!»

— Это… можно, пожалуй, — дважды подумав, но не найдя никакого подвоха, согласился я.

— А про Хозяйку в сарафане — это ни-ни, да?

— Ни-ни! — подтвердил я.

— Ясненько, хотелось, конечно, но… — понимающе развёл руками «дипломат». — Тогда, может быть… какой-нибудь знак отличия за очередную попытку убить хорунжего?

— В принципе почему нет? А давайте. — Я тоже решил не строить из себя зануду и поиграть в демократию. — Вон у французов Наполеон ввёл орден Почётного легиона, чтоб всяким инвалидам горло затыкать. Торжественно разрешаю! Медаль «За отвагу перед Иловайским» должна быть изготовлена из чёрного чугуна, весить не меньше полпуда и носиться на шее на цепи, но при стрельбе перекидываться за спину. Эскиз и пожелания несите сюда на утверждение. Вручаться эта награда будет перед строем, только за реальные боевые заслуги и по личному распоряжению Хозяйки, чтоб ни одна штабная крыса не получила!

— Ура-а!!! — счастливо взревели бесы-охранники, подпрыгивая и обнимаясь друг с дружкой. — Мы дожали хорунжего! Победа за нами! Выбили льготы, а?! Гуляй, воинское братство!

— Ну вы это… потише там. — Я чуток фуганул пламенем, стараясь никого не задеть. — А то сами знаете — одним поблажку дашь, так сюда целая очередь за медалями выстроится!

— А то! Понимаем, ваше благородие! Нашим только намекни! Да чтоб нам лопнуть коллективно… могила! — вразнобой успокоили меня все эти герои внутренних войск, и я понял, что они сдадут меня с потрохами меньше чем за полчасика.

И поливать их огнём уже нет ни смысла, ни желания, парни просто не смогут молчать о том, как вышли к Хозяйкиному дворцу в её отсутствие, а тот самый страшный Иловайский все их требования взял да и удовлетворил. Ну если и не все, то уж два самых главных — точно! Да ещё наплетут от себя, какими угрозами, шантажом и мятежными выкриками они всего этого добились…

— Интересно, насколько у медных львов огневой мощи хватит? — пробормотал я, задумчиво отъезжая от волшебной книги на вертящемся стуле. — Ладно, если уж будут чрезмерно настаивать, я на них кобелей спущу. А что там у нас потрапезничать?

Нашлась нарезка колбасы, салат из чего-то вроде тины, красные яблоки, сладкий йогурт в смешных коробочках с нарисованной клубникой и шоколад. От голода не умру, я не привереда, хотя, конечно, без хлеба трудновато будет. Были ещё металлические банки с пузыристыми напитками, это, помню, Катя угощала, но меня не впечатлило. Я только-только успел куснуть колбасу, как у ворот опять поднялась шумиха. Два русоволосых красавца выкрикивали моё имя, рупором приложив ко рту ладони.

— Здорово дневали, упыри-патриоты, — дружески приветствовал я их через волшебную грушу, и мой голос так разнёсся из динамиков, что парни присели.

— Ты… чё ж так… орёшь-то, хорунжий? Бона Моня опять под себя… Эй, а ты чё дерёшься? Я чё, неправду сказал?! Чё сразу по башке-то…

— Моня, — на порядок тише попросил я, — ты и вправду заканчивай его бить, толку всё равно ноль. Смотаетесь наверх? Мне дяде письмецо передать надо…

— Он долго думать будет, а я б смотался, мне жизнь недорога, да вот Моня опять будет на каждом шагу бзд… Эй, да за чё щас-то?! Можно подумать, чё он не знает, какая у тебя физиология хлипкая…

Так, это может продолжаться бесконечно, Шлёме ума никакой кувалдой не вобьёшь, а интеллигентный Моня так и будет лупить сотоварища, краснея от стыда за каждое его слово. Я быстро отыскал лист белой бумаги, взял со стола чудное самописное перо и быстренько нацарапал записку:

«Любезнейший дядюшка мой Василий Дмитриевич! Во первых строках письма нижайше прошу у вас прощения, а только сбёг ваш непутёвый племянник в Оборотный город. Не по своей воле, не за славой русского оружия и не ради денег, а по великой нужде: Катенька моя попросила два денёчка за неё отдежурить. Как вернусь, в вашем праве отстегать меня нагайкой, ровно шелудивого пса. Но в дезертиры не пишите, я вернусь, вот вам крест! Засим откланиваюсь, вечно ваш любезный и преданный, но пришибленный злым роком судьбы, со всем моим почтением

Илья, сын Иловайский».

Хотел ещё внизу сердечко, пробитое стрелой амура, изобразить, в том смысле что влип по причине безоглядной любви, но побоялся, что дядя не так поймёт. Вот если б череп и кости нарисовать, чтоб он знал, где я… Стоп, этого тоже нельзя, дядя у меня человек возрастной, не так пошутишь, его ещё и кондратий хватит. Лучше просто розочку с листочками нарисую или лошадку на лугу, он у меня лошадей любит. Сейчас, быстренько, вот так и так, со вкусом!

Правда, как художник я не… ну не очень… то есть совсем никак, однако при некоторой фантазии в изображённом мною тощем зверьке на кривых ножках можно было угадать дядиного арабского скакуна. Да и как раз свободное пространство внизу листа хоть чем-то заполнилось…

— Ну так что, отнесёте? — вернувшись к экрану волшебной книги, спросил я и осёкся.

Собственно, вопрос во множественном числе уже не имел смысла, ибо Шлёма, видимо, довыступался, потому что теперь лежал пластом, а усталый Моня удовлетворённо вытирал об него лапти. Я недрогнувшей рукой взялся за рычаг, дабы львы предупреждающе рыкнули коротким выбросом пламени сквозь зубы…

— А… так чего изволишь, Илюшенька? — мигом опомнился Моня, лучезарно улыбаясь от уха и до уха. — Дядюшке твоему до хаты письмецо подбросить надо? Да я мигом управлюсь, одна нога здесь, другая там!

— Врёт он, — с завидным упорством отпетого мазохиста-любителя поправил Шлёма. — С нашим-то везеньем чтоб в обход всех постов, да в село, да от собак, да мимо того рыжего, что кулаком в ухо бьёт вместо «здрасте»… До ночи нипочём не управимся!

— Понимаю, — задумался я. — А если бабку Фросю попросить? Ну в смысле, чтоб подвезла. Она резво бегает, я проверял.

— Любо! — дружно гаркнули упыри, пожимая друг другу руки.

Моня помог товарищу встать и уже чисто для профилактики уточнил:

— А ежели она откажется?

— Обернётесь туда-сюда за час, я ей всё прощу!

— Ага… — теперь призадумались уже наши кровососы. — Ну мы в чужие постели нос не суём, ежели у вас чё и было, да чем она тя не устроила, так могёшь и простить, дай второй шанс зрелой женщине.

— Так, вы идёте или нет? — сорвался я.

— Идём, идём, чё ж так орать-то снова? Вон у Мони опять… все штаны…

Я сквозь зубы выругался, цапнул из холодильника две баночки какой-то там «колы» и, сбегав вниз, сунул через калитку дядино письмо и напитки как награду. Упыри сгрызли банки на моих же глазах, не открывая, облившись с головы до ног, но довольные по уши!

— Не боись, Иловайский, доставим письмецо до адресату. Что ж, брат, погнали наперегонки? Кто первый бабку Фросю оседлает, тот на ней и скачет до генеральской хаты! Йо-го-го-о, залётная, залетишь и не заметишь…

Вот так-то лучше. Заперев калитку, я неторопливо вернулся наверх. По крайней мере, теперь хоть дядя за меня волноваться не будет. Зато волноваться пришлось мне, и всего-то через какие-то полчаса. То есть я даже с колбасой по душам разобраться не успел, как волшебная книга показала мне быстро набирающую мощь толпу возбуждённого народа у ворот Хозяйкиного дворца. Этого мне только не хватало…

— Смилуйся, человече, — первым начал массивный мясник Павлушечка, разворачиваясь ко мне фартуком, а ко всем остальным голым задом. — С обеспечением мясными продуктами надо что-то решать. Я не один пришёл, и не только за себя радею, шестеро мясных дел мастеров со мной твоего тела требу… Ох, прости, с языка сорвалось, твоего разрешения требуем! Уважь, человече, а не то…

Я чуть нажал на рычаг — львиные головы предупреждающе заворчали.

— А не то по миру пойдём, уж и так в убыток работаем, нитки лишней нет срам прикрыть, — мигом выкрутился дипломатичный душегубец, срывая фартук и подняв его над головой, как знамя. Видимо, в знак того, что и впрямь от убытков носить нечего!

— Собственно, общую суть я уловил, можете запахнуться. — Мне кое-как удалось сдержать рвотный порыв и не облить Катенькин ноутбук. — Собственно, от меня-то чего надо?

— Да вот мы тут списочек набросали, вкратце, мелким почерком на шесть страниц…

— Суньте под ворота. Ознакомлюсь на досуге.

— Мы без ответа не уйдём!

Львиные головы рыкнули так, что Павлуша зажмурился и прижал уши.

— Хотя что ж — тебе, человече, тоже надо всё взвесить, подумать, прикинуть, что куда. Завтра вновь с теми же делегатами заглянем. Консенсунс?

За мясниками выстроились ведьмы. За ними в очереди пошли вампиры, за вампирами диаспора колдунов-монополистов, оборотни-эмигранты, перезрелые персидские гурии, вурдалаки-геологи-экстрасенсы, планово-озабоченные колдуньи, бездомные и одомашненные домовые, черти-интеллигенты творческого пошиба, банники деревенские (против саунников финских), дворовые-дворники из-под Казани, официанты-кровососы, сообщество отравителей-экспериментаторов, самоубийцы по найму, волшебницы по вызову (предлагать всё!), людоеды-вегетарианцы (в смысле только вегетарианцев) и ещё долгоперечисляемые и зачастую неизвестные мне представители, особи и подвиды всего разнообразия нечистой силы, до сих пор встречающейся у нас на Руси.

Тех, кто без бумаги, — я гнал в шею, тем, кто догадался подать петицию, — позволял сунуть её под ворота. То есть чтением уже наверняка был обеспечен на всё время моего пребывания в должности исполняющего обязанности Хозяйки. Думаю, на всё про всё мы точно убили часа четыре, не меньше, потому что, когда я наконец облегчённо выдохнул, перетащив всю эту гору бумаг наверх, и даже сообразил, как справиться с чайником, у ворот появились взмыленные Моня и Шлёма.

Ну-у, видец у обоих был… Нет, лучше не в рифму. Но по описательности примерно такой, словно их сосисками обвязали и уличным кошкам кинули — все в синяках, в грязи, в поту, в пене и расцарапанные так, что приходи кума любоваться!

— Парни, вы как, в порядке?

Они дружно улыбнулись, подняли вверх большой палец и, не чокаясь лбами, рухнули в обморок. Я мельком глянул в монитор и поспешил им на выручку. Успел втащить обоих, и, главное, так удачно, что ровненько за полторы минуты до появления взмыленной бабки Фроси, галопом несущейся ко мне через всю площадь. Но я успел, а она нет. Обломись, старушка, потом побеседуем.

Я постарался отключить слух от её воплей и матюков за воротами и, сбегав наверх, полил из кружки свежезаваренным чаем Моню со Шлёмой. В плане Шлёмы помогло, он вообще более живучий…

— Ты чё, хорунжий, офигел весь, нас кипятком шпарить?! Так ить последняя шерсть с поясницы сойдёт… Да и больно вообще-то!

— Я не специально, — соврал я, пряча кружку за спину. — Ну так что там с дядиным письмом, передали?

— А то! Мы, упыри, своё упырское слово по-упырьи держим. — Шлёма гордо вскинул облепленную мелким мусором голову. — Как ты и велел, поперёд всего бабку Фросю поймали да порешили оседлать её по очереди. Моня перед ней монетку копеечную кинул, она и нагнулась. Ну мы и… воспользовались… Да не в том смысле, хорунжий, тю на тебя! — даже обиделся стыдливый пожиратель падали и, почесав репу, продолжил: — Вскочил я ей на шею, а Монька сзади меня на спину. Она попервоначалу так и присела, потом взбрыкивать начала, ну да я твои рассказы о конях неезженых вспомнил и…

Я чуть не взвыл, постарались, блин…

— …И как дам ей в лоб! А потом ещё раз, уже по ушам! Бабка, словно кобыла молодая, притихла сразу, видать, поняла, кто хозяин в доме. Ну другая мой ей лаптями под бока, дак и понеслись! Ты говорил, чё она рысью хорошо идёт? Так вот, с двумя всадниками бабуля ещё чище галопом чешет!

Я тупо опустился на каменную дорожку, прижавшись спиной к прутьям ограды. Адские псы, пользуясь случаем, кинулись утешающе вылизывать мне шею, а этот садист так и не останавливался:

— Как под аркой пролетели, бесы стреляли вслед, да вроде мимо. От кладбища до села гнали, ровно на татарских скачках байга! Три круга вдоль околицы дали, пока бабка Фроська сообразила, чё мы от неё хотим. К хате дяди твоего генеральского через плетни да заборы сигали, как Моня с заднего сиденья не сверетенился — ума не приложу?! Письмо твоё в окошко я самолично закинул, дядя как раз кофей пил… и попал я… То исть удачно попал, не заметить никак нельзя было…

— Он прочёл письмо? — тихо спросил я.

— Не знаю, — так же искренне ответил Шлёма. — Думаю, чё да. Выловил из кофе, просушил да и прочёл небось, чё бы ему и не прочесть? А тока нам ответа не с руки ждать было, мы назад поскакали. Он вроде стрелял ещё вслед. То ли салютовал нашей джигитской лихости, то ли пристрелить хотел, кто же там разберёт?! Я-то хотел возвернуться и уточнить, да Моня отговорил, дескать, дядя твой занятой человек, чё его по пустякам отвлекать? Подумаешь, прискакали два упыря на ведьме, письмецо от любимого племянника завезли, ну и чё теперь? У него таких писем, поди, на день полна лохань, хоть печку топи. А уж как резво обратно пошли-и…

Я отвернулся и постарался больше его не слушать. Как они сюда добирались, где кружили, когда их бабка Фрося сбросила, каким образом по кустам гоняла, чем по спине дубасила и что ещё оторвать обещала — уже не имело никакого значения. Катенька узнает, убьёт…

А то, что узнает, это и к гадалке не ходи: девка Ефросинья с той стороны ворот продолжала непотребно лаяться и клялась всем на свете, что она про этот верховой поход всё-всё-всё Хозяюшке понарассказывает! И что же мне хорошего в свою очередь скажет моя любимая? И за бабу Фросю, и за обещание бесам, и за петиции от Павлушечки, и за ворох заявлений, прошений, требований, на части которых до сих пор дрыхнет Моня?!

— Ну… что сказать… службу вы справили честно, — скрепя сердце вынужденно признал я. — За то вам честь и моя казачья благодарность. Могу ещё напитком из банки пожаловать или дать папаху. Померить!

— По паху не надо, — почему-то разделяя слоги, отодвинулся Шлёма. — Может, там у Хозяйки какие косточки куриные завалялись? А то ить совсем живот от скачек с препятствиями подвело…

— Гляну, — пообещал я.

Забежал наверх, глянул по углам по сусекам, но ничего похожего на кости не обнаружил. Да и откуда бы им взяться? Катенька, как я видел, простой едой не питается, всё в каких-то пакетах, бумагах, коробочках, непривычное, ненашенское, искусственное какое-то… Ну вот разве йогурт клубничный — «чудо», так на нём прописано, — упырям вынести? Да только станут ли есть? Хотя, можно подумать, это моя проблема…

— Вот, держи. — Я честно передал две чудные коробочки с чудным же содержимым чуток изумлённому кровососу.

Одну он благородно отложил для товарища, а с другой молча воззрился на меня.

— Йогурт, — обтекаемо объяснил я. — Для здоровья полезно.

— Ага, — кивнул он, принюхался, когтем подцепил блестящую бумажечку сверху, отодрал, ещё раз принюхался и уточнил: — Энто жрать надо или харю мазать?

— Ну… в принципе для здоровья полезно.

— Ты энто говорил уже.

— Хочешь, ещё раз повторю?

— Хрен с тобой, хорунжий, — не стал спорить Шлёма. — А тока есть я это дело не буду, потравлюсь ещё. Лучше намажусь. А ты Моньку намажь, нам ить ещё за ворота выходить, дак будет чем бабку Фросю запугивать. Небось в йогурте не признает…

По Шлёминому примеру я откупорил вторую коробочку и щедро вымазал лицо всё ещё притворяющегося Мони. Нет, в себя он давно пришёл, но по чисто интеллигентской привычке изображал умирающего, а сам, гад, дважды пытался лизнуть мою ладонь шершавым языком — видать, вкус йогурта понравился. Заметил это и второй упырь:

— О, очухался, братан! Вставай давай, валить отсель надо.

— Дак мы ж в гостях вроде? — слабо откликнулся Моня, делая вид, что с трудом размыкает ресницы.

— Ага, в гостях у хорунжего, да только Хозяйка ему насчёт бурого гостеприимства указаний не давала. Не ровён час, заявится, а тут псы голодные. Короче, ты как хочешь, а я сваливаю…

— И я свали… А-а-а!!! — Несчастный наконец-то открыл глаза. — Что у тебя с лицом?! Мозги вытекли, да?!!

— Тронулся, — беззаботно объяснил мне Шлёма, привычно взвалил вопящего товарища на плечо и повернулся к воротам. — Не поминай лихом, Иловайский. Ежели от Фроськи-скандалистки уйдём, ищи нас у Вдовца. Ну а нет… Выпей за наш упокой у него же, да чётную с нечётной не перепутай!

— Бегите, — напутствовал я. — Огнём сверху прикрыть?

— Уж сотвори такую божескую милость, подпали старушку…

Да что ж мне, жалко, что ли? Парни ради меня старались, почему бы мне ради их безопасности лишний раз Змея Горыныча не изобразить, с меня не убудет. В который раз лёгкой пташкой взлетел по лестнице наверх, взялся за рычаг и… вовремя бросил взгляд на экран волшебной книги. Вовремя, потому что руку с рычага пришлось убрать.

— Это… энто что ж с вами содеяли-то, соколики мои ясные? — схватилась за сердце высокая русская красавица Евфросинья. — Как же он, злыдень в лампасах, вас вот так за службу верную изувечил? Ить весь мозг наружу…

— Включая костный, — интеллектуально поддакнул Моня и опять «потерял сознание».

Шлёма с перемазанной клубничным йогуртом физой, с самым умоляющим взглядом и болью в пылающих очах молча встал перед бабкой.

— Да уж садитесь, садитесь, касатики, — тут же прогнулась девица. — Нешто баба Фрося без сострадания? Чай, у меня сердце не каменное… Не то что у хорунжего, так его через эдак, в позе лотоса об стенку! Всё про него Хозяюшке доложу, всё как есть поведаю о беспредельщине! А вы садитеся, куды поедем-то?

— К Вдовцу. Лечиться, — хором обозначили упыри.

— И я с вами, — кивнула бабка, посадила себе на спину двоих довольных охламонов и звонкой рысью двинулась в путь.

Прям сказка про Волка и Лису на новый лад. Но ведь главное что? Все довольны, и никто не в обиде! Всё по-человечески, всё как у нас, иногда даже кажется, что нечистой силы как таковой и не существует. Все в одном мире живём, кто выше, кто ниже. Каждый своим трудом пропитается, как умеет, верит во что горазд, друзей каких-никаких заводит, страстями мается, где плачет, где смеётся. И мы для них тоже антагонисты, тоже не так живём, не по их законам. Поэтому они нас уничтожают, мы — их, всё как на войне. Но на войне и перемирие бывает, и братание с противником, и полюбовное прекращение драки, когда делить-то по большому счёту вроде и нечего…

Понимаю, что говорю крамольные вещи. Не должен православный казак и мыслей подобных себе в голову впускать, а тут… В общем, лучше мне в Оборотном городе долго не засиживаться, плохо он на меня действует. Чаю, что ли, выпить от глубоких дум? Дак его заново кипятить надо, а тут в уголке шкафчика стояла початая бутылка какого-то мартини. Уксус, поди?

— Да это… винцо, — распробовав, улыбнулся я. — Хоть и слабенькое, и сладенькое, но время скоротать вполне сгодится…

— Иловайский, ау?! — окликнул меня Катенькин голосок, и я не сразу сообразил, что разговаривает она со мной из волшебной книги. — Ты чего, пьёшь небось? Так я и знала! Оставь мужика одного в доме, он непременно выпивку найдёт. Положь моё мартини, алкаш несчастный!

Я едва не выплюнул вино струйкой обратно в бутылку.

— Так, давай сглотни и докладывай. — Катенька с экрана книги выглядела довольно строго, но глаза её смеялись. Она была одета в платье простой послушницы из монастыря, но за её спиной мелькали люди в разных костюмах: военные, гражданские, чиновные, но всё какое-то ненастоящее, надуманное, маскарадное. Ну да она и говорила вроде про научный конгресс, но неужели все эти лица учёные?

— Илюша, у меня роуминг, — сделав умоляющие бровки, протянула моя любимая. — Давай коротенько, ты там ничего серьёзного не наворотил?

— Нет, — подумав, решил я. — Да всё в порядке, звёздочка моя ясная, из дворца не выхожу, с народом через забор общаюсь, беспорядков не замечается, Моня, Шлёма да баба Фрося помогают, как могут. Йогурты ещё есть, колбаса тоже, чего ж не пожить как-нибудь?

— Ой, не скромничай, я тебе всё равно не верю… Точно ничего такого не было?

— Какого такого?

— Ты с кем разговариваешь, что за тайны от коллектива?! — влез в нашу беседу чей-то неприятный голос, и мужская рука обняла Катю за плечи. Она недовольно поморщилась, но руку не стряхнула…

— Ладно, милый, я всё! Перезвоню! Пока, пока!

Изображение погасло. Я тупо уставился в чудесную книгу, ожидая, что прелестница покажется вновь, но увы… Снова замельтешили квадратики камер наблюдения, снова на улицах города фланировала, болтала и дралась нечисть, но мне всё это уже не было хоть сколько-то интересно. Кто это обнимал её за плечи? Почему и по какому праву? И что это за научная конференция, где ряженые учёные шумят, танцуют (там музыка громыхала, я слышал), почему Катя так резко ушла из книги, ничего мне не объяснила, оборвала, как мальчишку…

Настроение было испорчено безвозвратно. Я сунул её бутылку обратно на полку, мысленно пообещав себе вообще ни к чему тут не прикасаться. И есть ничего из её припасов не буду. Поголодаю два денёчка, посты соблюдать всем полезно. В крайнем случае всегда можно наведаться к отцу Григорию — если он не пьян, не воюет и сам сыт, то накормит. А если нет, то убьёт. Тоже запросто, так что уж тут «или-или»… Но здесь всё одно ничего не возьму. Потому что нечего так со мной, у меня тоже гордость есть, я тоже не сын собачий!

Проверив пистолеты, я положил их перед собой, повесил дедову саблю рядом, на спинку вертящегося стула, а сам сходил вниз, задал адским псам корму из большущего пакета с собачьей мордой и, подобрав ещё парочку упавших прошений, попёрся к себе наверх. Вот там уже уютно устроился на маленьком диванчике, скинул сапоги и углубился в чтение.

Нечисть подошла к данному вопросу серьёзно; судя по красоте почерка и чистописанию, все бумаги были написаны у одного, максимум двух, профессиональных писцов. В массе там, конечно, был полный бред, но несколько просьб вкупе с манерой обращения доставили мне немало приятных минут… Кое-чем готов поделиться, мне понравилось:

«Купил пачку табаку, а на ём написано: „Вызывает импотенцию“. Это чё за слово такое? Это чё они с нами творят, ваше превосходительство? Возвернул, взял другой, со старой надписью: „Курение убивает“, сразу и успокоился, от сердца отлегло…»

«С мясом надо чё-то решать! У меня ж коровы худеют, покуда вегетарианцы у них силос тырют и жрут наглым образом!»

«Сколько можно терпеть, если вы казаки?! Они уже все наши рынки захватили! Гнать их, всех гнать, особенно отца Григория! Только цивилизованно, интеллигентно, без обид чтоб, и гнать, и… ну, не трогать их, в общем. Вот как бы мы проснулись, а их нет! И будет всем нам счастье…»

«Водку — в каждый дом!»

«Первое, мужиков не хватает! Второе, я имела в виду мужчин! Третье, именно мужчин, а не мужиков! Четвёртое, но мы, бабы, тоже те ещё… Пятое, то есть в смысле женщины! Отсюда вопрос: и что мне со всем этим делать, а?! Вот и ответьте!»

Но самое трогательное, что, оказывается, одно письмо было от моего старого знакомого, еврейского чёрта, мелкого розничного торговца:

«Таки имею желание открыть у вас лавочку. Но не имею возможности, начальство сдерёт три шкуры, начиная с хвоста, а оно мне надо? С другой стороны, почему бы не обратиться к хорошему человеку, который войдёт на паях, и это будет маленький гешефт, о котором никому не надо знать. Немного вложений, фирму пишем на ваше имя, а проценты за идею вы выплатите мне в какие-нибудь пять лет. Шо такое пять лет, если вы молоды и проживёте ещё сто?! Это даже смешно! Я отдаю последнее, и шоб ви были до гроба счастливы за „такие проценты“…»

Ну вот, ещё только мне в Оборотном городе своей недвижимостью обзавестись осталось. Получить прописку, осесть здесь, под землей, и только по ночам вылезать на свежий воздух, под звёздное небушко, дышать полной грудью на кладбище. Нет уж, братцы, казаку без России да без воли не жить. С этими мыслями я вроде начал даже задрёмывать, глаза-то устали от чтения, и, наверное, всё же уснул, но через какое-то время глаза неожиданно раскрылись сами. Словно бы что-то подбросило меня на диване, я не стал дожидаться характернического покалывания иголками в левой ноге, а, схватив оба пистолета, кинулся по лестнице вниз прямо босиком.

Адские псы встретили меня жалобным завыванием, прижав уши и поджав хвосты. Да чтоб они чего-то боялись?! Я осторожно выглянул за ворота, держа в руке пистолет с взведённым курком. Никого. Тишина. Абсолютная. Казалось, весь Оборотный город на миг вымер, лишившись любых звуков. Я слышал лишь стук собственного сердца, да и оно билось словно затаённо, не в боязни, что кто-то услышит и остановит, а просто чтобы не нарушать тишину окружающего мира.

— Кто там?! — нарочито громко спросил я непонятно у кого, потому что никого ведь и не было. Эхо, откликнувшееся моему голосу, было столь слабым и даже каким-то беззащитным, что у меня похолодела душа. В этом городе всегда было шумно, опасно, дико, страшно, но никогда — так безысходно…

Да и был ли город вообще? Прямо на моих глазах площадь начала зыбко покачиваться, дома двоились, стены росли или, наоборот, уходили под мостовую, башни и шпили рассыпались тускнеющими блёстками, превращаясь в неостановимый хаос, ни на секунду не замедляющий движения.

Передо мной разворачивались пустые степи, их сменяли невидимые города, высоченные здания с тысячами окон распадались в пыль, на их месте вздымались морские волны, а когда вода отступала, то поднимались острые вулканические горы, которые порастали лесом, полным чудовищных животных громадных размеров, похожих на драконов или летающих змей, вдруг скрывающихся в страшной вспышке пламени, постепенно угасающего во мраке и вековом пепле, — калейдоскоп образов не останавливался ни на минуту…

Я успел шмыгнуть обратно, когда меня уже почти мутило от этой сумасшедшей немой свистопляски. Поднялся наверх, сунул голову под кран и с мокрыми волосами вернулся к волшебной книге. На всех шести квадратах вместо показа разных частей города была одна и та же картина — высокая фигура в чёрном плаще с капюшоном и сияющей косой на плече. Смерть?!!

— Уф… Слава тебе, Господи, а я-то уж думал, что там такое страшное, — облегчённо выдохнул я, подвигая поближе бархатную грушу, с помощью которой и положено говорить через динамики. — Чего надо, бабушка?

— За тобой пришла, — громогласно разнеслось на всю площадь.

— Так я занят. Давай в другой раз.

— Открывай, от Смерти не спрячешься.

Кто бы спорил… Я хладнокровно протянул руку и опустил вниз рычаг. Волна пламени накрыла фигуру с головой. Когда огонь стих, перед воротами валялось лишь недоплавленное лезвие косы, от самой Смерти не осталось и пепла. Если, конечно, это была она…

— А это не она, точно не она, — сам себе ответил я, опять ложась на диванчик и закидывая ноги выше головы. — Настоящую смерть не прогонишь, не убьёшь, да и до переговоров с клиентом она унижаться не будет. Значит, кто-то решил надо мной пошутить. Узнаю, так голым в Африку пущу и выйду на сафари с пистолетом, заряженным крупной солью…

Но это всё шутки шутками, на деле тот, кто подослал ко мне сие говорящее чучело с косой, совершенно не знал казачьей психологии. Нас нельзя запросто запугать традиционным видением смерти, мы на этих старух с лысыми черепами и сельскохозяйственным орудием труда на плече иначе как с улыбкой не реагируем. Насмотрелись за все войны да походы, ещё с младых ногтей…

Нет, ну в самом деле, казака ведь с младенчества готовят к смерти, с двух лет дают играть батькиной нагайкой, с трёх лет сажают на коня, семилетние босоногие хлопцы сами степных жеребцов объезжают, а с девяти лет дед начинает рубке учить. Сначала воду тонкой струйкой пустит, и руби так, чтоб брызг не было, — это на правильность нанесения угла удара. Потом на лозе — тут уже на скорость, кто больше наваляет. Дальше к Дону, на отмели камыш сечь, тут и сила, и мощь, и точность глаза нужны, а к пятнадцати годам молодой казак и невесту под венец вести должен.

И на то ему самое время, не будет зазря по девкам шариться, а коли война, так хоть детишек в доме оставить успеет. Сам же — на коня, саблю на бедро, пику в руку, ружьё за плечи и с атаманом да друзьями-станичниками под удалую песню в дальний путь — давай бог победу!

Вернутся не все, на то войну и стервой зовут, но смерти мы всё одно не боимся, смысла и разумности в том нету. Да и саму смерть казаки видят иначе — грозная она, кровавая, некрасивая и совсем не героическая. Хоть царь-батюшка и даровал своей Атаманской сотне в качестве гимна марш Мендельсона, под который нормальные люди тока женятся (ну вроде как выразился романтически, мол, «донцы идут на смерть, как на свадьбу!»), однако мнения самих казаков не спросил, естественно, даровал гимн, и всё! Обязаны играть по государеву капризу! Только в нашем видении всё одно смерть не невеста…

Видимо, с этими антимонархическими мыслями я и придремал, потому как резко вскочил от негромкого гула белого ящика, из пасти которого вдруг выполз лист бумаги. Я протянул руку и… с недоумением прочёл:

«Любимка, у меня проблемы! Тут не конференция, тут бред контуженый — эти козлы большинством проголосовали за равноправие нетрадиционных форм жизни и традиционных на уровне эксперимента. Короче, бросай Оборотный город и беги, пока можешь!»

Это что такое? Это в каком смысле «беги»? Я, как всякий нормальный мужчина, чётко выделил для себя два наиболее важных момента: Катенька в опасности, и мне надо бежать. Первое требовало от меня подвига по спасению любимой, второе — предательства и трусости по отношению ко всем горожанам. Что делать? Дилемма… Но поскольку это слово так любимо интеллигентами, а я, слава тебе господи, казак, то и думать особо было нечего, действовать надо!

— Моня-а! Шлёма-а! — схватив чёрную грушу, заорал я, и крик моей души поднял на ноги едва ли не весь Оборотный город. И, к чести упырей, должен признать, что появились они перед Хозяйкиными воротами буквально минут через десять. А получив от меня приказ, ринулись исполнять с такой скоростью, что только пыль столбом взвилась на неметеной мостовой.

Я по-быстрому навёл порядок в хате, лишний раз перепроверил пистолеты, снова наполнил миски адских псов, снял запор с ворот, вернулся наверх, протёр дедову саблю, начистил сапоги и открыл тот волшебный шкаф, в котором исчезла Катенька. На первый взгляд ничего особенного в нём не было, только рядок кнопок с правой руки. А если точнее, то всего шесть: чёрная, белая, красная, зелёная, жёлтая и синяя. Под ними ничего не написано, ни циферки, ни буквы, гадай как хочешь. Ладно, разберёмся. Я ещё успел напоследок посмотреть в волшебную книгу, убедиться, что в принципе ничего чрезмерно беззаконного в городе не происходит.

Ну так, кого-то ели за два квартала, да у самой крепостной стены три молоденькие ведьмы боролись в луже без ничего под сладострастными взглядами вампиров с соседнего балкона. В принципе ненаказуемо, пусть тешатся, нечисть она и есть, какие у них ещё развлечения, окромя низменных… Потом был доклад от охранника из-под арки:

— Иловайский, тут к тебе пришли. Пропустить?

— Немедленно! — рявкнул я.

— И чё, даже не пальнуть ни разу? Это не по уставу…

— Я те пальну! — побледнел я, но уже через полминуты тот же виноватый голос доложил:

— Энтот старик мне ружейный ствол рогом бараньим загнул! Ты того, хорунжий, предупреждал бы хоть, а? Как теперь отчитываться буду на складе…

— Но в рыло не дал? Вот и радуйся!

— Лучше б в рыло… — тяжело вздохнул бес, отключая связь.

Это он кокетничал, если бы Прохор ещё и приложил кулаком мальца поперёк рогов, то докладывать мне было бы уже некому. А так уже через несколько минут я обнял моего старого денщика, быстро и коротко вводя его в курс дела.

— Не тарахти, балабол! Стало быть, ты за Катериной своей разлюбезной на конференцию научную утечь хочешь, чтоб её от тамошних проблем избавить. А мне, выходит, тут за тебя посидеть, покараулить недолго. Ну а ежели ты не в один миг обернёшься? Сколько тя тут ждать-то? Я ж тоже по гроб жизни нечисть сторожить не нанимался…

— Туда-сюда, да оглядеться, да Катю забрать, да назад вернуться, — прикинул я. — Думаю, часа за три управлюсь! Ну а нет… тогда и не жди. Упыри тебя назад проводят, а дядюшке уж объяснишь как-нибудь…

— Дурень ты, хлопчик. — Прохор занёс было руку для подзатыльника, да передумал. — Ладно, дуй за своей судьбой, зря под пулей не стой, на рожон не лезь, но и помни про честь! Бери свою красавицу, целуй, куда понравится. Бабы все одним мазаны, да мы ими наказаны — где беда, где награда, но жить с ними надо…

Он ещё раз осмотрел меня со всех сторон, убедился, что во всеоружии, и дал добро. Я напомнил Моне и Шлёме, честно дожидающимся у ворот, чтоб никуда не отходили, показал Прохору, как говорить в чёрную грушу и пускать пламя рычагом, а уж только после этого шагнул к шкафу. Перекрестился, закрыл дверцы изнутри и нажал на первую кнопку. Шкаф бросило вниз с такой скоростью, что у меня невольно подогнулись колени. Когда с трудом отнял палец от кнопки, шкаф встал. Я осторожно открыл двери. Лучше б я этого не делал…

— Мать честная-а!

Передо мной раскинулось широкое поле с огромнейшими папоротниками, в небе играло золотое солнце, а возвышаясь над растениями, медленно шествовали гигантские ящеры с длиннющими шеями, как в моих видениях. Они равнодушно смотрели на меня, пережёвывая траву, и вид у них был безобиднейший, как у коровы. Я чуть было не помахал им рукой, когда вдруг заметил шагах в десяти от себя высовывающуюся из кустов ужасающую драконью морду с огромными зубами! Кто это был, спрашивать и не у кого было, да и не хотелось. Я недолго думая нажал белую кнопку, и, видимо, очень вовремя — кошмарный зверь с диким рёвом ринулся в атаку, но дверцы шкафа захлопнулись как раз перед его смрадной пастью.

Меня поволокло наверх, а потом так же резко остановило. На этот раз я был умнее и пальца далеко от кнопок не убирал, но попал совсем в другое место: небольшая комнатка, набитая ящиками, коробками, банками, бутылками да корзинками, ни дать ни взять обычный продуктовый склад. Видать, отсюда Катенька и черпает себе пропитание. Был искус выйти да стянуть бублик, но передумал, сейчас были дела поважнее. Я твёрдой рукой нажал на зелёную кнопку. Красную осознанно пропустил, судя по цвету, отправит ещё в пекло или на какой-нибудь пожар.

Решение оказалось правильным, дверцы шкафа выпустили меня прямо в парадное незнакомого здания, из дверей которого был хорошо виден двухэтажный дом напротив с надписью над ажурными воротами: «Добро пожаловать, господа и дамы, на научную конференцию в Доме просвещения графа Витицкого». Вот теперь на душе полегчало, я попал правильно.

— Здорово вечеряли, любезный. — Выйдя на шумную улицу, я огляделся и поймал за рукав первого же прохожего. — А что это за город будет?

— Санкт-Петербург, — вытаращился на меня пойманный чиновник в шинели и суконной шапке. — Да ты откуда упал, варвар, что не знаешь?

— Я-то с Дону, от села Калача, хорунжий Всевеликого войска донского Илья Иловайский, а…

— А мне что за дело? — вырвался прохожий. — Чего пристал ещё?! Вот я на тебя городового позову!

— Вежливый народ, — пробормотал я вслед убегающему.

Вроде ничем и не обидел, только спросил, чего ж так сердиться? Ну, стало быть, я в самом Петербурге, столице государства Российского. Никогда здесь не был, а роскошное место, видать… Учитывая, что цель моего похода была совсем рядом, через улицу, вон руку протяни, я не отказал себе в удовольствии неспешно оглядеться.

Имперский город впечатлял! Величественные здания с лепниной, кариатидами да атлантами под каждым балконом. Несущиеся пролётки с лихачами-извозчиками и тонконогими горделивыми лошадками, которые, казалось, летят над мостовой, скользя, как французские балерины, даже не касаясь земли хрустальными подковками.

Украшенные орденами и лентами военные всех родов войск прогуливались с дамами под руку, да и с какими дамами! Прелестнейшая дочка нашего генерал-губернатора Воронцова в розовом им и в подмётки не годилась — тут же проплывали настоящие розовые облака из кринолинов, вуалей, газа, парчи и шёлка всех цветов! А миленькие личики с чуть капризными губками были столь схожи с ангельскими, что казалось, и сам рай где-то тут — между Дворцовой площадью и Фонтанкой.

Северная погода ещё баловала редким теплом, небо грозно собирало тучи, но лучи солнышка золотили их изнутри, прорубая себе путь и падая на городские проспекты, словно сияющие мечи самих архангелов. Воздух был свеж и пах солью, смолёной пенькой, ароматами французской выпечки, финского мёда и неуловимым ощущением лёгкого безумства. В этом городе всё казалось возможным, и потому здесь так легко было сойти с ума… Но я-то прибыл по делу. Чем же вы тут занимаетесь, учёные дамы и господа?

У самых ворот меня никто не задерживал, а вот на пороге дома, преграждая дорогу, сдвинули широкие плечи два артиллерийских офицера при эполетах и уставных саблях. Наклеенные усы величественно закручены вверх, глаза горят стальным блеском, а ледяным самомнением хоть волков в лесу морозь.

— Куда прёшь, военный чин?

— Это, я так понимаю, у вас вместо «здорово дневали»?

— Тебя спрашивают, куда прёшь, рядовой? — Парни повысили голос, а один даже взялся за позолоченную рукоять клинка. — Пошёл вон, здесь только по приглашениям от академии или личной бумаге государя императора!

— Да мне всего на одну минуточку и надо, — взмолился я. — Коли внутрь пройти не по чину, так окажите содействие, позовите сюда девицу Катерину из Оборотного города.

— Какая такая девица? Дочь князя Салтыкова или племянница Шуваловых? А может, графа-обермейстера Вяземского младшая, дак ей ещё и двенадцати нет… Какова хоть по фамилии?

— Не помню, — притух я.

Офицеры снисходительно хмыкнули, переглядываясь, как две головы Цербера в поисках третьей.

— Ну, она красивая феерически, вся из себя сама кареокая, — пустился на пальцах объяснять я, потому как фамилию спросить ни разу не удосужился. — Волосы тёмные волнами вьются, талия есть, а ещё это… грудь. Вот та-кая-а!

— На себе не показывай, — громко хохотнули артиллеристы, и тот, что пониже, толкнул меня в плечо. — Иди отсюда, озабоченный, пока взашей не спустили. Сюда вашему брату ходу нет.

— Но ведь написано же: «Научная конференция. Хорунжим запрета не чинить»?! — Я возмущённо ткнул пальцем в вывеску над их головами.

Офицеры одновременно посмотрели вверх. А зря… Один взмах обеих рук, словно бы при ловле мухи, и блестящие дворяне треснулись лбами так, что даже треуголки не спасли.

Да, хлопцы, второй раз я бы даже Моню со Шлёмой на этом деле не подловил, а тут… вроде бы образованные люди, должны хоть в чём-то разбираться. Я осторожно поддержал два бессознательных тела, усадил их отдыхать на порожке, поправил треуголки посимпатичнее, плюнул и прилепил высокому отпавшие усы, а уж потом и толкнулся в парадную дверь. Через пять — десять минут парни придут в себя, ну а нам покуда надо поразведать, кто у нас в теремочке живёт?

Внутрь входил осторожно, потому как слишком неправильным до этого было всё вокруг. Мы, казаки, конечно, народ простой, но это не значит, что мне за всю свою жизнь ни разу не пришлось побывать в барском доме. Был, и не раз. Так вот там всё по-иному, образ жизни совсем другой, если вы меня понимаете, люди кругом, челядь всякая, шум, музыка, беготня, разговоры, суматоха!

А тут слишком тихо, мертвенно, чрезмерно торжественно и даже офицеры артиллерийские на входе выглядят словно ряженые из итальянской оперы. По какому уставу их сюда, вообще, вместо швейцаров поставили? Одежда без единого пятнышка, сапоги как только со склада, ни пылинки, ни царапинки, сами гладко выбриты, да запах незнакомый (и царские офицеры себя не духами поливают, но скорее водкой, а от этих какими-то цитрусовыми неслабо ароматизировало). И говорят наигранно, так, словно их в дурной шпионской школе готовили…

То есть не наши это люди, но и не нежить, кстати. Нечистую силу я бы на раз углядел. Как вот сейчас, к примеру. По длинному коридору, украшенному гобеленами, картинами, горящими канделябрами, с лепными потолками прямиком ковровой дорожкой чинно следовал мне навстречу невысокий лакей в синем платье и белом парике. Он пристукнул об пол большой тростью, и его вышколенно-вежливое лицо расплылось в широкой улыбке.

— Как прикажете доложить о вас, сударь?

— Да вот так, для начала прикажу положить трезубец, опуститься на колени, руки за голову и молиться молча, — так же широко улыбнулся я, поднимая воронёный ствол пистолета на уровень его пятачка. — Один раз вякнешь, и лови серебряную пулю меж рогов!

— Безобразие? — подчиняясь моему диктату, скорее уточнил, чем резюмировал высокий бугаеобразный чёрт в едва ли не трескающейся на его плечах лакейской ливрее. — Тут частная вечеринка, ведьмакам и характерникам вход заказан.

— А я ненадолго. Мне бы с Хозяйкой из Оборотного переговорить, и уйду.

— Неужто сам Иловайский честь оказал? — сложив в уме два и два, уважительно выдохнул нечистый. — Ну тогда что ж, у меня тоже семья и дети, я на геройскую смерть за-ради науки не подписывался. До залы сопровожу. Хозяйке на ушко представлю. А вот сумеешь ли ты выбраться, хорунжий, так это…

— Не твоя печаль, — удовлетворённо подтвердил я. — Веди давай.

— Отчего же не провести, — усмехнулся он, поднял трезубец, замаскированный под жезл, и кивком рогов указал на дальнюю дверь в коридоре. — Там она, научная конференция, там ты многих знакомых увидишь. Только не шуми сильно, интеллектуалы же сплошь, не любят они, когда докладчиков перебивают. Хотя с двух пистолетов многих не перебьёшь…

— Мне бы только с Катенькой переговорить, — напомнил я. — Убедиться, что она в порядке, что ничего ей здесь не угрожает, и всё, до дому до хаты. Ты, главное дело, проводи, а про то, что как я отвернусь, так ты мне подножку подставишь да канделябром сверху — и думать забудь!

— Ужели так заметно?

— Примерно как если бы прямым текстом, большими буквами, поперёк хари киноварью написано. Не искушай, нечисть поганая, заряжено же…

— Прозрел, виноват, осознал, больше дурью не маюсь.

Вот в такой задушевнейшей беседе мы практически дошли до большой, переполненной народом залы, но внутрь спешить не стали. Подслушивать лучше у дверей…

В полутёмном помещении, благородно освещенном толстыми красными свечами, на высоких креслах, как в театре, сидело спинами к нам самое изысканное столичное общество. Я осторожно любовался в приоткрытую дверную щёлку на прекрасных дам в роскошных платьях с открытыми плечами, на их великолепных кавалеров, военных в новеньких мундирах и штатских в дорогих фраках, залитых золотом и сияющих наградами. Столь блестящее общество я видел впервые…

Все они с воодушевлением слушали вещающего с небольшой сцены высокого человека в обычном партикулярном платье, но с голубой лентой через плечо, с вытянутым козлиным лицом и редеющими желтоватыми волосами, длинными прядями спадающими ему на плечи. Ещё один тип чудасовского поэта-интеллигента-негодяя, но если о самом учителе губернаторских дочек я давно ничего не слышал, то этот умник выступал весьма громко:

— В связи с вышеперечисленным (я повторюсь, мне нетрудно) мы, как цивилизованное общество, не имеем морального права ограничивать суверенные аспекты духовного роста ничьей личности ни в бытовом, ни в социальном, ни в политическом и уж тем более ни в культурологическом плане. Долой вековое противостояние нетрадиционных форм жизни, а я уверен, что речь идёт именно о таковых, ибо условное деление энергий и сил на «светлые и тёмные» является не просто неполиткорректным, но, более того, чудовищно преступным по определению! Дальше так продолжаться не может, либо мы выйдем в новый мир грядущего прогресса духа с единым и обновлённым законодательством, учитывающим общие интересы всех и вся, либо ещё один период нашей общей истории будет вновь залит кровью. Сколько можно крови, господа?

— О чём это он? — шёпотом спросил я.

Чёрт-лакей в ухмылке показал впечатляющие клыки:

— Мы тут мелкие сошки, но вроде как второй день о перемирии договариваются.

— С турками?

— С придурками! Тьфу ты, скажет же такое… Нет, казак, они хотят такой закон протащить, чтоб нечисть людей не трогала.

— А зайцы морковку не ели?

— Вот именно, — понимающе кивнул чёрт.

Мы стали слушать дальше…

— В конце концов, само разделение великих проявлений космического или вселенского разума на условно «чистые» и «нечистые» по определению не может считаться даже более-менее логичным. Ведьма, убившая священника, — грешна! А что же священник, приговоривший ведьму к сожжению?! Виновен вдвойне и втройне! Ведь, обрекая её на муки, он совершает пассивное убийство, презирая заповедь своего Бога, то есть лишая жизни беззащитную женщину под прикрытием некоего безнравственного и устаревшего закона или, честнее сказать, беззакония, он убивает её смертью свою собственную душу! Но это метафизика, реальность куда страшнее. — Оратор откашлялся, хлебнул водички из стакана на столике и продолжил: — Меньшее зло «жизнь ведьмы» привело к многократно большему злу — «смерти ведьмы»! Как известно, праведно мстящая нечисть возобновляет свои ряды гораздо быстрее, ибо даже человеку вполне по силам перейти на сторону так называемого зла, став «нечистым». Избавившись от одного, двух, трёх колдунов, мы одновременно провоцируем появление на освобождённой территории десятка им подобных! Пусть фигурально, но к чему это приводит всех нас? Какой вал безумства рано или поздно захлестнёт человечество? Вопрос уже не стоит, мы или они. Вопрос в ином: что такое мы — без них?! Ничто, господа, фикция, самообман, иллюзорная яма в пространстве, вырытая нашими же закоснелыми принципами…

— Больной? — всё так же тихо спросил я.

— Хуже, — сочувственно вздохнул чёрт. — Фанатик. Такое не лечится.

Я помотал головой и попробовал пристальней вглядеться в аплодирующие ряды. Странно, что я не заметил этого раньше, но не все лица, присутствующие на этой конференции, были людьми. Магическим зрением я чётко видел у многих рога, шипы на плечах, когтистые лапы и хищно подрагивающие хвосты. Нечисть и не пыталась так уж маскироваться, ей этого не требовалось, её некому было узнавать. Так что же тут происходит?

Обладающие каким-то непонятным мне, извращённым складом ума, некие учёные индивидуумы решили не просто изучить её как вид, а ещё и найти пути честного и рассудительного сосуществования на земле! Но на какие же уступки будут вынуждены пойти остальные люди и чем заплатить за это призрачное «равноправие»? Могут ли человек и нечисть быть судимы единым законом? Да и каким оно может быть — иллюзорное равенство убийцы и жертвы? Я почувствовал, что ум едет за разум, мозги скрипят от перенапряжения, из-под папахи повалила струйка пара, и даже рогатый лакей вовремя понял, что ситуацию надо срочно разрядить.

— Хорунжий, ты это, не кипятись. Может, покуда они там треплются, мы с тобой по рюмочке? Перерыв ещё минут через тридцать, тогда и увидишь свою Хозяйку.

Ну, в сущности, а почему бы и нет? Чёрт выглядел достаточно болтливым, видать, его волосатую грудь и впрямь распирало от сознания, что он будет пить с самим Иловайским. Хотя вот мне лично никакая гордость от подобной популярности у нечистой силы настроения не прибавляла. Я ж их подлую братию на зубок изучил, им ни минуты верить нельзя — одной рукой здоровайся, из другой пистолет не выпускай. Чуток расслабился, и всё, ты труп, а он сыт!

Не потому что они такие очень уж злые, просто ты показал себя слишком уж глупым. Мы же в свою очередь едим тех, кто тупее нас — баранов, бычков, курей, а рыба, говорят, так и вовсе без мозгов. Всё чин чином, у нечисти те же принципы. На умных или опасных бросается редко, а вот слабых или глупых жрёт без всякой совести. Вот поэтому я даже к этому дружески услужливому чёрту в ливрее лишний раз спиной не оборачивался. Он сопроводил меня в какую-то подсобную каморку, усадил на табурет, достал из шкафчика початый штоф водки да тарелочку с одним солёным огурцом.

— Стопочки тоже имеются, щас тряпочкой протру. Водка не палёная, зазря травить не буду. — Он быстро разлил по три булька, мы выпили не чокаясь. Он не сводил глаз с моих пистолетов, я же следил за его руками. Огурец так же честно уполовинили на двоих.

— И что, любезный, часто у вас тут такие научные конференции?

— Да раз-два в год, почитай, на разные темы собираются. Раньше всё чаще с иноземцами были, их сам государь жалует, хотя, чем занимаются, никто не ведает. Были и те, что Брюсову книгу искали да ради того требовали Сухареву башню разобрать. А были и наши, коим библиотека Ивана Грозного покоя не давала. Эти совсем плохо кончили…

— Что же так? — Я плеснул лакею ещё, но свою стопку твёрдо прикрыл рукой — на голодный желудок довольно будет.

Чёрт выпил, занюхал рукавом и, поморщившись, продолжил:

— Нашли, говорят, они одно место в подвалах Александровой слободы, с сундуками старинными, железом ржавым обитыми. Да только вниз спустились, а вот наверх не вышли… Люди дворовые крики странные слышали, рычание да звук такой, будто кто кости зубами перемалывает. Когда охрана их на другой день туда с фонарями заглянуть осмелилась, ни одного сундука с книгами уже и не было вовсе. Как и учёных тех. Только кровь запёкшаяся на стенах да на полу, а в углу отрезанная собачья голова, мёртвая, и метла рядом… Страшное дело… Более никто не пошёл, и вход в те подвалы в тот же день засыпали!

— Опричники с того света вернулись?

— Да кто их знает, ещё налей…

— Не развезёт?

— Не твоя забота, хорунжий!

— И то верно…

— А год назад они тут дух старцев чухонских вызывали, — продолжал бодро делиться чёрт, и голодный блеск в его пылающих глазах нравился мне всё меньше и меньше. — Все трое не пришли, но один заявился, тот, что самый наиточнейший день указал, когда Санкт-Петербургу под воду уйти! Трёх царей православных в невской земле схоронили, звезда-комета тысяча восемьсот двенадцатого года уже над Россией прошла, так теперь сам считай, сколько осталось. Один только знал, как из третьего тысячелетия от Рождества Христова нам двенадцатый год обратной бедой обернётся, вот тут уж и всем нам настанет полное…

На самой драматической паузе он кинулся вперёд, выхватил у меня из-за пояса один пистолет, радостно взвёл курок и с маху словил пустой бутылкой меж рогов!

Толстый зелёный штоф разлетелся вдребезги, а сам диверсант рухнул вместе с табуреткой, задрав к потолку нечищеные копыта. Я встал, спокойно вернул себе оружие и даже помахал ему пустой тарелкой над пятачком, для освежения. Вроде дышит. Обид, разумеется, не было, нечисть, она всегда так, чего уж на неё лишние грехи вешать. Отлежится, опять пойдёт мирно лакейничать, а вот судя по далёкому шуму разговоров и женскому смеху — докладчик взял перерыв, значит, теперь мне можно попытаться отыскать в толпе свою любимую кареглазку…

Не знаю, уж чего эти учёные умы здесь понапридумывали, но раз Катенька писала, что у неё проблемы, стало быть, моё место тут, рядом с ней, с саблей в руке, а не в Оборотном городе перед мониторами на голых ведьмочек с помелом любоваться!

Я мягко выскользнул из каморки, и первоначально мне вполне даже удалось раствориться в толпе, дамы на мой скромный мундир внимания не обращали, а господам-офицерам мои эполеты и тем паче не были интересны. Нечисть, конечно, отметила меня сразу, я тут для них заклятый враг номер один, но, кроме подозрительных взглядов да перешёптываний за спиной, на выяснение личности с проверкой документов подходить не решались. Оно и правильно, судя по всему, я тут был единственный вооружённый человек, то есть вполне способный оказать сопротивление. А этого нечистая сила терпеть не может…

Катю я нашёл не сразу. Она оказалась в компании того длинного типа с жёлтыми волосами, он стоял в центре залы, шумно дискутируя с группой единомышленников, и его левая рука преспокойно обнимала за талию Хозяйку Оборотного города. Сделать мне больнее было просто невозможно…

Сердце ёкнуло, ноги подкосились, сияющие люстры поплыли, радостные лица слились в одно безобразное пятно, дивная музыка показалась дьявольским наваждением, и я, наверное, даже упал бы, если бы кто-то твёрдо и уверенно не поддержал меня под локоть. Обернувшись сказать спасибо, я едва не подавился словами благодарности — меня поддерживала рыжая ведьма Фифи…

— Кого я вижу, кто к нам пожаловал! Господа, позвольте представить всем нашего неожиданного гостя. О нём многие слышали, кое-кто даже хотел бы познакомиться поближе, но этот герой так удачлив и так неуловим… Поприветствуем хорунжего Всевеликого войска донского, самого Илью Иловайского!

— Характерник… — изумлённо пронеслось среди гостей.

Я молча кивнул. Не то чтобы был так уж невежлив, но просто прекрасно понимал, что если скажу всем «здорово дневали!», то очень маловероятно, что мне хоть кто-то ответит «слава богу!». Зато Катенька мигом обернула ко мне испуганный взгляд, но тут же сникла как птичка, которая и шагу не может ступить из клетки. Фифи, хищно улыбаясь окружающим и всё так же цепко держа меня, с едва заметной хромотой подошла к высокомерно поскучневшему докладчику:

— Месье Жарковский, а вот перед вами и конкретный пример того, почему ваша выстраданная теория единства добра и зла не может быть реализована в Российской империи. Пока среди людей водятся такие вот характерники…

— Это ходячий анахронизм. — Жарковский с недоброй улыбкой протянул мне руку. — Я наслышан о вас. Мне очень жаль…

— Чего жаль? — не понял я, принимая его рукопожатие, но не сводя глаз с грустной Катеньки.

— Вас, разумеется, — усмехнулся он, демонстративно вытирая руку о полы штатского камзола. — Ваше время ушло. Растворилось в веках ещё до полного формирования Запорожской Сечи. Скажите, каково это, Иловайский? Вам, наверное, тяжело быть последним?

— Оставьте его в покое! — Катя вывернулась из объятий докладчика, попыталась оттолкнуть от меня рыжую ведьму и обратилась ко мне: — Ты чё пришёл? Тебя звали? Я тебя как человека просила, посиди, подежурь, а ты…

— Но, любимая…

— Да меня уволят из-за твоей любви!

— Катюха, оставь парня, какой смысл на него орать, он всё равно не в теме. — Жарковский вновь попробовал было обнять её за плечи, но, столкнувшись с моим взглядом, вовремя убрал руку.

— Что ж, хорунжий, на пять минут я тоже оставлю тебя с Хозяйкой, но не дольше. — Фифи показала острые зубки и отпустила мой рукав.

Мы с Катенькой отошли в угол, она, прижав меня к стене грудью, сначала грозно пыхтела, словно бы не зная, с чего начать, а потом вдруг тихо, по-девчоночьи расплакалась:

— Ты дурак? Совсем дурак или как? Мне и так тут… а он ещё… Дурак, дурак, дурак!

— Этот чиновник тебе нравится?

— Жарковский, что ли?! Он со мной с одного курса, жуткое хамло и косит под эстета! А ты дурак… два раза дурак… Тебя мне только тут для полного счастья не хватало!

— Сама же написала, что у тебя проблемы.

— Дура была! Поторопилась. А ты и рад стараться?! Припёрся же…

— Вот и поговорили, — буркнул я и, ни на кого не обращая внимания, обнял её, прижимая к своей груди.

Грозная Хозяйка в простеньком платьице поливала меня слезами, сбивчиво что-то бормоча. Всю суть проблемы я, конечно, не уловил, но и без подробностей было ясно — Оборотный город в беде.

— В прошлом году наши одобрили доклад этого зануды и проголосовали «за»! И, начиная с сегодняшней, на все научные конференции, симпозиумы и встречи теперь будут приглашать нечисть уже не как образец для изучения, а как полноправных партнёров. Представляешь?! Они получат право защиты, адвокатов, собственную полицию, органы контроля и непредвзятый суд присяжных. Причём набранный из своей же братии!

— Ну так… демократия?

— Демократия, с заботливо вычеркнутыми лишними «рь» в нужном месте, — горячо всхлипнула Катерина. — Но мне оно по… нижнюю чакру, если б все их шоу проходили, как раньше, в Питере, Москве, Киеве или Казани, так нет! Вон та рыжая хромая сука подала заявку на мой Оборотный город. Она гарантирует туда безопасные экскурсии студентов, проведение свадебных обрядов, оригинальное сафари на кладбище, культурно-развлекательную программу и ресторанный бизнес! И ей поверили, просят бизнес-план и готовы ставить проект на финансирование. Ты сечёшь, чем это кончится?

Ну, тут особого ума не надо… Если толпа экзальтированных невооружённых людей отправится на гулянку прямиком в мир голодной нечисти, то на месяц там действительно будет праздник. Павлушечка расширит ассортимент мясной лавки, Вдовец увеличит продажу пирогов с человечиной, вампиры сделают солидный запас крови, колдуны затарятся на год вперёд черепами, ногтями и волосами для своих чёрных ритуалов, а прочие как минимум наедятся от души. Ни один посетитель живьём оттуда не выйдет, а весь город уже под суд не отдашь. Когда виноваты все, значит, виноватых нет. Тем более если что, так и судить их будет их же нечистый суд! И вот кому такая шибко «высоконаучная» хрень могла взбрести в голову?!

— Дамы и господа! Перерыв окончен! Месье Жарковский в форме цивилизованного диспута готов ответить на все ваши вопросы.

Докладчик бодро взбежал на трибуну, снисходительно оглядел рассаживающиеся ряды и с ходу заявил:

— Мне нужен оппонент!

— Что вы, право? С вами интеллектом мериться — себя дураком выставлять, — подобострастно выкрикнул кто-то из зала.

— Спасибо, я в курсе, что я прав, но тем не менее… Смелее, вы ведь все учёные люди. Однако я готов выслушать и представителей так называемой «нечисти». Хотя толерантнее было бы назвать их всё-таки «собеседники». Красивое русское слово, без лишней вычурности, не правда ли?

— Щас я этому козлу всё скажу, — неожиданно вспыхнула Катенька, отрываясь от меня. — Платок есть? Не могу выйти на сцену с распухшим носом…

— А пусть Иловайский выйдет! — неожиданно звонко выкрикнула из другого конца залы ведьма Зайцева. — Он характерник, а значит, убийца. К кому же, как не к таким, как он, должен быть строг новый закон единства и равноправия? Или казаки по-прежнему будут убивать нас безнаказанно, руководствуясь лишь собственными пристрастиями, а нам не давая даже шанса исправиться или хотя бы объясниться?!

Под недоуменный ропот зала Жарковский приветственно сделал мне ручкой:

— Прошу вас, Иловайский, к барьеру!

Ха, гусь лапчатый с мордой крапчатой… У барьера, с дуэльными пистолетами, ты бы против меня и полминуты не выстоял, на ходу подумал я, широкими шагами продвигаясь к импровизированной трибуне. В спину раздавались смешки и фырканья, чувствовалось, что казакам здесь почему-то не рады. Но мне они все тоже с повальной любовью ни в какой позе не упёрлись, я ведь только ради Кати здесь нахожусь и обидеть её никому не позволю, ни оборзевшей нечисти, ни зарвавшейся учёной братии.

— Итак, в вашем лице мы имеем так называемого характерника — непримиримого борца с нечистью. Так вот, побойтесь Бога, Иловайский, откажитесь!

— От чего? — смутился я, потому что все присутствующие ободряюще зааплодировали.

— От всего! Откажитесь от характерничества — на деле вы никто и ничего не умеете. Откажитесь от борьбы с нечистой силой — вы ничего и в этом не понимаете, вас никто не учил, вы и близко не осознаёте, в сколь тонкие материи грубо лезете вашей казачьей пикой, нарушая веками устоявшиеся традиции быта и опыта нашего сосуществования. В будущем вам нет места, вы в курсе? В нём есть мы — учёные люди, и они — прогрессивная нечисть. А характерникам там места нет. Как и всему казачеству в целом. Вы — соринка, мусор, устаревший элемент, дестабилизирующий анахронизм. Могу повторить это дважды, если так вам будет легче для понимания. Откажитесь, побойтесь Бога!

— С чего же это мне, православному казаку, Господа Бога бояться?

— Вот откажитесь и не бойтесь! — под ещё более бурные аплодисменты закончил Жарковский и картинно раскланялся.

Присутствующие кричали ему «браво», дамы посылали воздушные поцелуи, и даже единственный человек, который здесь относился ко мне с симпатией… милая моя Катенька, сложив руки под дивной грудью, отвернулась к стене, досадуя на весь белый свет и на меня в том числе. Неужто она думает, что я испугался или мне сказать нечего?! Всё не так, звёздочка моя ясноокая, всё не так…

— Я не могу ответить вам в вашей манере… — начал было я под свист и топанье присутствующих.

— Отвечайте, как умеете, господин станичник, — смилостивился докладчик, давясь от смеха и жестами умоляя зал примолкнуть. — Я готов перевести вашу простонародную фольклорную речь на общедоступный человеческий язык! Итак?

Я одним движением выхватил пистолет, взвёл курок и тщательно прицелился Жарковскому в лоб. Шум в зале стих мгновенно.

— Глупая шутка, — побледнел оратор, — скорость пули этого допотопного самопала не гарантирует, что вы попадёте хотя бы…

— Он с тридцати шагов свечке фитиль срезает, — громко высморкавшись в кружевной платочек, объявила Катерина. — Ты чё хотел сказать, Илюха? Говори по-быстрому, стреляй его, и пошли домой. Ну хочешь, не всего стреляй, а так же только в фитиль…

— Люди добрые, — вежливо начал я, — мне тут показалось, что вы все за какой-то новый мир. Чистый, светлый, радужный, единый для всех, но почему-то без казаков. Вроде как это мы повинны в том, что нечистая сила у простого народа кровь пьёт…

— Именно так, это вы виноваты! — не сдержалась какая-то возрастная рыхлая дамочка, с короткой стрижкой, похожая на кастрюлю в розовых кружевах. — Вы бы их не трогали, и они бы в наш мир не лезли! Не надо провоцировать нечисть ответными мерами, надо быть умнее и толерантней!

— Они людей жрут, — не сводя прицела, напомнил я.

— И что?! — чувствуя поддержку, попытался продолжить Жарковский. — Вы же едите мясо животных? Вот и для них человек — это всего лишь естественная добыча, нельзя же убивать волка только за то, что он волк! Нам всем надо объединиться с ними, выбрать представителей и делегатов, собрать организационные комитеты, выставить региональных чиновников с обеих сторон на местах и решать каждый возникший вопрос коллегиально, объединённым, честным и равноправным законодательным актом, постепенно приводя условно называемую «нечисть» к уравниванию в правах на питание со всем человечеством! Они не должны голодать, и тогда смерть некой людской единицы будет понятна всем и оправдана каждым. В конце концов, как учёные, будем откровенны: человеческого сора в России ещё не на один век хватит…

В зале опять раздались ободряющие аплодисменты с умилительными криками: «Наконец-то хоть кто-то сказал правду!»

— А ваш характерничий самосуд вновь и вновь швыряет все наши прогрессивные планы в варварское Средневековье!

— Неужели я один мешаю всему прогрессу?

— Да! — теперь уже поднялись двое возрастных мужчин в платье титулярного советника. — Пока такие типы, как вы, будут разгонять нечисть нагайками, мы не сможем даже толком изучить её. Нельзя ставить препоны эволюции и науке! Вы, казаки, — вечный тормоз интеллигентному просвещению России и ближних стран! Без вас мы бы давно…

Я закусил нижнюю губу. Отвечать не хотелось. Не то чтоб слов не было, но смысла ноль: им сейчас хоть кол на голове теши, хоть плюй в глаза — всё божья роса! Опустив руку с зажатым тульским пистолетом, я грустно улыбнулся Катеньке и просто ушёл со сцены. Под визг и аплодисменты победивший Жарковский презрительно свистел мне вслед, а я встал перед ней и пробормотал:

— Прости, любимая, не умею я с дураками спорить. В Бога они не веруют, поэтому и стыда не знают. Пойдём отсюда.

— Куда?

— Подальше. У меня нехорошее предчувствие, очень нехорошее…

Теперь к нам обернулись все. Недоуменные лица нарядной учёной братии осуждающе косились на Катерину. Но она лишь гордо подцепила меня под локоток, презрительным взглядом окинув всё благородное собрание, высоко вскинула голову и…

— Никуда она отсюда не уйдёт, — вдруг хрипло прорычала рыжая ведьма. — Хозяйку судить будут. Она в Оборотный город живого человека пустила, все законы нарушила, и даже сюда ему дорогу указала! А вдруг хорунжий всех нас предаст, в Святейший синод сообщит да целый полк казачий на конференцию натравит. Здесь же море крови будет!

Толпа заволновалась.

— Смотрите все! — Фифи задрала подол. — Я же к нему просто познакомиться подошла. Не укусила, зубы не показала, слова плохого не сказала, так он мне колено прострелил! До сих пор хромаю… Было такое, хорунжий, скажи честно, было?!

Я молча кивнул. Оправдываться не собирался. Не поймут, да и честь не позволяет.

— Уходите, Иловайский, — холодно приказал мне докладчик. — Вон из приличного общества! Вы не достойны здесь находиться.

— А Хозяйку мы будем судить своим судом! — вновь крикнула Фифи, и Жарковский сурово подтвердил:

— Вызовите охрану, пусть выведут казака. А мы все вместе подумаем, как быть с нашим научным консультантом из Оборотного. Думаю, все согласны?

Все. Лес рук. Я один не согласен, но кому от этого сквозит?

— Зачем же ему уходить, пусть посмотрит.

— Увы, мадемуазель Фифи, есть определённые правила. Позовите же охрану, пусть его проводят.

— А мы считаем иначе.

По знаку ведьмы из публики поднялись несколько человек. Их личины, возможно, были хороши для очкастых кабинетных работников, но я-то отлично видел, кто они на самом деле. Трое плечистых кладбищенских вурдалаков, низкорослых, но с очень сильными руками. Два чистых вампира, стройных и невероятно быстрых в драке. Ещё две старые ведьмы из тех, что не загрызают, но душат жертву. Учёных, разумеется, втрое больше, но если дойдёт до реальной драки…

— Я призываю всех к порядку! — грозно возвысил голос желтоволосый докладчик, и в этот момент двери наконец распахнулись и показалась охрана. Те самые артиллерийские офицеры. Вернее, только их оторванные головы, которые насмешливо покачивал в руках встретивший меня чёрт в лакейской ливрее. Истошный женский визг оборвался на самой высокой ноте, дама с короткой стрижкой упала в обморок, в зале кого-то резко стошнило…

— Кто-то что-то хочет сказать? — медоточиво обернулась ведьма Фифи. — Мы все голодны, а охота на людей — наше естественное право. Вы только что подтвердили его прямо здесь! Пока нам вполне хватит этих двоих, если кто-нибудь ещё не хочет высказаться против. Нет? Как прекрасно, что мы понимаем друг друга, господа…

Я выстрелил быстрее, чем осознал, что делаю. Катерина присела под моей рукой, вытащив из декольте плоскую коробочку, бешено шепча что-то вроде: «Помогите! Пожалуйста! Кто там есть, предупредите кого можно! Мы с Иловайским… ой! Связь оборвалась…»

В наступившей тишине под расходящийся пороховой дым было видно, как чёрт пошатнулся, удивлённо уставился на чёрную дыру у себя в груди, с изумлением покосился на меня и рухнул! Две головы выпали из его рук, словно страшные окровавленные шары, и, пачкая паркет, покатились между рядами кресел. В остекленевших глазах замерли удивление и упрёк…

Мгновением позже поднялась дикая паника! Нечисть, уже ни в чём не скрывая себя, сбросила личины и кинулась рвать благородное собрание, кто-то кричал, кто-то молился, кто-то пытался взывать к миру и пониманию, но сопротивляться не рисковал никто! Я перекинул второй пистолет Катерине, выхватил саблю и, смахнув когти вместе с рукой аж до локтя ближайшему рьяному вурдалаку, занял оборону в углу.

— Иловайский, это всё опять из-за тебя! — кричала Катенька, прячась у меня за левым плечом.

— Мне уйти? — сухо предложил я.

— Вот только брось меня, только попробуй, я тебе приснюсь!!!

— Мы с вами, помогите! Остановите это! Они сошли с ума, они убивают… — К нам бросились те несчастные, что ещё сохранили хоть какие-то мозги.

Я закрывал людей спиной, выкручивая клинком замысловатые бабочки да восьмёрки так, что внаглую кидаться на сияющий круг отточенной стали нечисть не решалась. Но оно им было не так уж и нужно, злобные твари с перемазанными кровью мордами уже рвали чьё-то упавшее тело. Докладчик Жарковский на четвереньках трясся под лёгким столиком с бумагами и отчётами, а рыжая ведьма Фифи демонически выла ему в ухо:

— Вот видите, это всё хорунжий виноват! Он не дал нам всем возможность честно и открыто осудить Хозяйку. Из-за него представители нашей стороны вновь вынуждены убивать. Но убивать, защищаясь! Ведь все видят — это он виноват, это всё из-за хорунжего! Отдайте его на-а-ам!

Однако её вопли вдруг привели к прямо противоположному результату: теперь уже все уцелевшие расцарапанные, окровавленные люди рванулись в мою сторону, как к единственному человеку, способному их защитить. Несчастные учёные сгрудились в углу, едва ли смея всхлипывать от ужаса пережитого, и я, прекрасно понимая, что один с таким количеством нечисти не справлюсь… просто воткнул саблю перед собой в пол.

— Ты это типа чего, штучка с ручкой? Сдаёшься, и больше не играем?!

— Помолчи, — попросил я Катеньку. — Просто верь мне. Я хочу попробовать…

Хозяйка покраснела от обиды и уже подняла над головой пистолет, чтобы треснуть меня же по маковке, но невероятным усилием воли удержалась. Зажала рот свободной рукой и лишь глазами такого мне наобещала, что лучше и не представлять в красках. Я же молча опустился на одно колено, положил обе ладони на рукоять клинка и, прижавшись к ним лбом, отбросил от себя всё происходящее. Всю эту бойню, кровь тёплую, душный запах рваной плоти, тяжёлый рык упырей, перепуганное дыхание мужчин и женщин. Всё, нет этого, нет и не было…

Взамен вдруг нежданно быстро пришла тишина, ощущение лёгкого ветра, припекающее плечи солнышко и ласкающий шум зелёных листьев. Безумно далёкий голос рыжей ведьмы, казалось, прорывался за тысячи вёрст:

— Жарковский, сука, что происходит? Где характерник, где все?! Ты нам шкурой ответишь…

— Не знаю! Я не знаю-у… откуда мне знать… Он вон та-а-ам стоял…

— Там роща берёзовая! Откуда тут деревья в зале?!

— Не знаю-у… отпусти меня-а… Я ничего не знаю, я учёный, а он колду-ун. Может, это всё массовая оптическая иллюзия-а?!

— Он не колдун, он характерник, — хлестнув жертву когтями по лицу, зарычала ведьма. — Но будь по-твоему, Иловайский, ты превратил людей в деревья, а мы их просто сожжём!

Быть может, ничего бы дальнейшего и не было, одна Фифи в наш угол лезть не рискнула, а простая нечисть ещё не догрызла кости, но я отвлёкся на её угрозы и на миг приоткрыл глаза. Всё тут же исчезло! Теперь они вновь видели нас, и мне оставалось только драться. Первого прыгнувшего вампира дедовский клинок располосовал едва ли не надвое! Кто следующий, смертники?

Моя кареокая валькирия храбро выстрелила в Фифи, но не попала. Та залилась дебильным хохотом, Катя недолго думая запустила в неё разряженный пистолет и… вот тут попала! Тяжёлой рукоятью прямо в нос! Рыжая ведьма хрюкнула и брякнулась навзничь. Нечисть дружно кинулась на обходной манёвр, пытаясь взять нас с флангов, но тут весь дом потряс такой нечеловеческий рёв, что все присели! Все. Не вру. Даже я. Потому что и близко не предполагал, какое же животное может орать так, что огромная люстра качается?!

Входные двери в залу просто вынесло, а в проёме показалась ужасающая морда того самого дракона, которого я видел в зарослях, путешествуя вверх-вниз в чудесном шкафу, просто нажав на кнопку. Но что удивительно, на спине у него крепко восседал мой старый денщик, цепко держась за гребень и охаживая зверя по бёдрам казачьей нагайкой…

— Чего застрял, хлопчик? Ты ж не хвост собачий, ты сын казачий, поклонись господам, а вы — марш по домам! — По его кивку потерявшие было надежду учёные бросились на выход. — И ты иди, меня не жди. Я задержусь на хвилинку, покормлю животинку…

Я даже не стал спрашивать, откуда он его взял и как умудрился объездить. Главное, что перепуганные учёные выбегали из страшного дома и, не оборачиваясь, уносились куда глаза глядят. Я вытолкнул Катерину в числе первых, пообещав, что сей же момент догоню. Ну… сразу же, как заберу Прохора (не подумал же он всерьёз, что я его одного там оставлю?). Но и старый казак тоже не ждал ни от кого подсказок…

— Все утекли? — Он плюнул в сторону сгрудившейся нечисти, спрыгнул со зверя и дал дёру вместе со мной, закрывая двери снаружи брошенным лакейским жезлом. — Нехай те твари с этим птенчиком об эволюции потолкуют. Я хотел сперва большого заманить, да он в шкаф не помещался. Говорят же, не всякую моську засунешь в авоську! А этот молодой, глупый, этот прошёл…

— А кто за порядком в Оборотном городе следит?

— Да уж есть кому, не переживай, без надзора не бросил.

Прохор взял свечку из ближайшего канделябра и подмигнул мне. Я отломил себе такую же, и мы пошли на выход, не прислушиваясь к предсмертным визгам в запертой зале, неспешно поджигая портьеры, занавеси, ковры, гобелены и всё, что попадалось по дороге. От этого змеиного гнезда и пепла остаться не должно! Ну а пожарные службы в Санкт-Петербурге всегда были на высоте, надеюсь, не дадут выгореть целому кварталу.

Когда мы, плечом к плечу, забегали в парадное соседнего дома, из окон особняка уже виднелись густые клубы дыма. Где-то тревожно бил колокол, значит, городовые заметили опасность. Судьба запертого в зале звероящера, недобитой нечисти, рыжей ведьмы да шибко умного докладчика Жарковского мне лично была, как говорят моряки, ниже ватерлинии.

Перемещательный волшебный шкаф оказался незапертым, какую кнопку жать, мы уже знали. Так что в Катенькину хату попали легко и быстро. Сама Хозяйка встретила нас молча, с круглыми от пережитого глазами, обняла по очереди, расцеловала в щёки, усадила на табуреты и вытащила из холодильника ту самую бутыль с надписью «Мартини». Разлила на двоих в самые большие чайные кружки, храбро чокнулась с нами бутылкой, отхлебнула из горла, зажмурилась, откашлялась, подмигнула и так же, не говоря ни слова, ушла в душ. Ничего, вода успокаивает…

— Досталось девке? — понимающе хмыкнул Прохор. — А я-то, дурак старый, как вон на той книге личико её перепуганное увидел да как услыхал, что вам помощь нужна, чуть за сердце не схватился. Монька со Шлёмкой рядом были, говорят, беги в шкаф, дядя Прохор! Там Илюха ваш пропал небось, там его и назад сыщете. Ну я и пошёл, а им наказал, чтоб за городом бдили. Вернусь, дак по-генеральски за всё спрошу! А чёй-то мы пьём, пакость какую травную? От потных ног помогает, как считаешь?

— Должно бы помочь, — подумав, согласился я, внутренне ощущая, что он темнит, но не понимая чего ради. — Отчего не помочь-то, всё явно на травах. Полынью припахивает, анисом, мятой, только сладковато слишком, могут муравьи мелкие набежать.

— И то верно, лучше в отваре мятном попарить, да ещё, говорят, ромашка полевая хорошо ногти укрепляет.

— А нам, казакам, за какой красы ради крепкие ногти на ногах нужны? — удивился я.

Мой денщик пожал плечами, видимо, он тоже на эту тему не заморачивался. Мы дохлюпали мартини и в ожидании Катеньки вперились взглядом в волшебную книгу — ноутбук. Вроде и ничего такого, чтоб не оторваться, а всё ж таки какое-то развлечение…

Вон бабка Фрося, грозно постукивая клюкой, торгуется у мясной лавки с Павлушечкой. Голый маньяк-мясник-патологоанатом так и сяк вертит где-то украденное старое кожаное седло, видимо объясняя, что задорого не возьмёт. Кожа хоть и натуральная, вся конским потом просоленная, да уж настолько стара, что трескается, а ему из неё тефтельки любительские готовить да вампирам приезжим продавать. Они-то вроде теперь человечину не очень жалуют, то ли изжога, то ли переели уже, то ли диета такая для умственного просветления. Но бабка не сдавалась, рекламируя седло так, словно оно было её собственностью. В том смысле, что она сама под ним бегала и побеждала на всех скачках…

— Говорят, под Киевом все бабы такие, — лирично комментировал Прохор. — Заболтают мужика, обведут как дурака, заберут что надо, обхамят, и рады! А энто что вон в том углу творится?

Честно говоря, всмотревшись в указанном направлении, я побурел и едва не выключил книгу. Прямо перед нами на крыше старательно вытанцовывала молоденькая ведьмочка в полном неглиже, то бишь без оного. Видать, готовилась к сложному полёту на метле где-нибудь в краю сильных ветров да зон турбулентности. Поскольку всё крутилась у длинного шеста, наскакивая на него и так и эдак, и боком, и раздвинув ножки до шпагата, и с захлёстом одной левой, и соскальзывая вниз головой, и удерживаясь без рук, и…

— Да-а, уж насколько, треплются, гибкая баба была Екатерина Великая, а она б так вот не смогла. — У моего денщика на время пропал поэтический дар. У меня и вовсе речь перемкнуло, полон рот слюней, а губы пересохли. — Надоть с этой девкой поближе познакомиться да на Кавказскую линию её отрядить. Заплатим, скока попросит, только пущай она местных женщин вот так на саклях танцевать выучит. Небось тогда горцы и про войну забудут, безвылазно в аулах останутся на сии необычайные умения любоваться. Мы за то время хоть засечную линию от кабардинских набегов толком устроить поспеем. Как считаешь, ваше благородие?

Я кивал, поскольку смысл мне с ним спорить, да и всякая идея хороша, если доброму делу служит. Мы ведь покуда аппетиты горячих джигитов с предгорья в основном пиками сдерживаем, а ежели действительно под это дело хоть половину ведьм без одёжи подписать, так и результативность небось до небес подскочит. Причём по обе стороны: и у нас, и у них — у всех мужиков, кто на такое зрелище хоть издалека поналюбуется. Факт!

Из душевой вышла Катенька в розовом пушистом халате, словно облако сахарной ваты. Скептически хмыкнула в пустую бутылку и улыбнулась, присев, не стыдясь, поближе ко мне.

— Илья, ты мой герой! Мечта грёз моих девичьих! Буквально сон наяву, принц на белом коне, царевич из сказки, бизнесмен из-за границы, воплощённый сын арабского султана с собственной нефтяной скважиной и виллой в Шарман-Шейхе. Короче, когда надумаешь свататься, имей в виду — я вся за!

— Солнышко моё… — не поверил я.

— Солнышко, зорька, ласточка, рыбка, теперь как угодно называй, меня всё одно уволят! Из-за тебя, кстати. — Катя закинула ногу на ногу, так рискованно оголив колено, что мой денщик даже засмущался. — После всего, что ты на конференции учудил: докладчика опозорил, нечисть порубал, дом спалил… Мне только на ваш тихий Дон и дорога, начальство с потрохами нечищеную съест!

— Но я же…

— Кстати, не отвечай. Это я на вид такая спокойная, а внутри сплошной комок нервов, я этим комком убить могу по голове. А для твоего дяди Прохора ещё и отдельный вопрос на засыпку: вы где живого динозавра выкопали?!

— Дык… внизу же… нажал вона пальцем, оно в одно место меня и…

— Всё у вас пальцем и через одно место, — понимающе кивнула Хозяйка. — Нет, я в курсе, что там аж до динотопии падать можно, но как вы допетрили живого велоцираптора в Санкт-Петербург под уздцы притащить?! Вам в приличное общество выехать не на ком было? Да бабку Фросю попросили бы, эта старая кобыла, похоже, уже никому в верховой езде не отказывает.

Минуту назад мы с Прохором ощущали себя всё-таки героями, а сейчас эта кудрявая всезнайка мигом раздолбала все наши лучшие чувства, выставив полными дураками.

— Погоди, так что, не спасать, что ль, людей было?

— Спасать, любимый, конечно, спасать! — Она поймала меня за шею и крепко чмокнула в губы. — Но не так радикально. Желательно, чтоб и сами спасённые тоже при этом уцелели. В подавляющем большинстве, а лучше вообще без жертв.

— Понял, сердце моё. — Я не отпустил милую, и теперь уже она не отняла губ от моего поцелуя. — А про свадебку не шутила ведь? Когда сватов звать? Скажи только срок…

— Срок мне судья назначит. Уж как отсижу от звонка до звонка, тогда и приходи. А пока увы… тебе на службу, мне в камеру предварительного заключения!

— Вот что, девка, — не сдержался старый казак. — Ты энти глупости брось, собирай-ка вещички да айда с нами наверх. Сама небось по чистому небушку истосковалась, по зелёной травке, по лазоревым цветам…

— О травке поподробнее, пожалуйста, — ещё раз обернулась к нему Катя. — Чтоб я такую же нашей экспертной комиссии подсунула покурить, пока они в центре Невского проспекта запечённого динозавра протоколировать будут.

Мой денщик надулся. Хозяйка не отступала. Я метался меж ними, как меж молотом и наковальней, общая напряжённость росла, и тут в ворота дворца кто-то гулко стукнул большущим кулаком, грозно проорав:

— Иловайский, мать твою, открывай!

— Ща, разбежались. — Не глядя даже в монитор, моя любовь привычным жестом опустила ручку огнемётов.

Ревущее пламя заволокло площадку…

— А кто там хоть нарывался-то? — запоздало уточнила она, и мы с Прохором тихо-тихо ответили:

— Дядя, казачий генерал Иловайский 12-й, Василий Дмитриевич.

— Типа в гости пришёл? — попыталась не поверить Катя, бледнея и краснея попеременно.

— Типа да.

— Зря он так… без предупреждения…

— Наверное. — Мы скорбно сняли головные уборы.

— Опять я дура… Да что ж за день такой, а? Одного свежего велоцираптора в собственном соку приготовили вы, одного пожилого казачьего генерала поджарила я — прямо какая-то кулинарная передача «Смак» с Андреем Макаревичем. Но с какого перепоя твой дядя вообще здесь взялся?!!

— Это я сдуру Моньку со Шлёмкой за их превосходительством отправил, — честно повинился Прохор, опускаясь на колени и широко крестясь. — Думал, как им город доверить, а уж атаман-то небось не подведёт. Сам-то вон Илюшеньке на подмогу побёг, а упырям вашим наказал: Василия Дмитриевича предупредить, чтоб за порядком тут последил. Вот он, как человек благородства и чести, своих не бросил, взял да и заявился. Дайте хоть глянуть одним глазком, может, там горстку пепла сгрести можно, похоронить чего…

— Хм… площадь чистая. Слишком чистая. — Мы все трое уставились в монитор. — Слышь, станичники, а этот ваш генерал, он… ну это… воспарить не мог? Типа как от большой святости…

— Не уверены, — поморщились мы, но перед воротами, где ещё только пять минут назад стоял мой дядя при полной форме и всех регалиях, действительно не было ни одной обгорелой пуговицы! Может, и впрямь воспарил?..

— Иловайский, глянь, это что, мне кажется? — изменившимся голосом спросила Катя, тыча пальчиком в монитор.

Я проследил за её взглядом и едва не поседел — на экране в маленьком оконце была чётко видна львиная голова с закопчённой пастью, а прямо у неё меж ушей стоял широкий генеральский сапог!

— Поверни камеру слежения… — попросил я.

Один миг — и нашим изумлённым взорам предстал великолепный именитый генерал Василий Дмитриевич, стоящий на одной ноге в позе китайского аиста, без единого ожога и даже пятнышка гари.

— Я такого казачьего кунг-фу даже в кино не видела, — едва дыша, ахнула Катенька. — Джеки Чан отдыхает, завистливо покуривая в сторонке… Снимай своего дядю, хорунжий, у тебя на всё про всё десять минут, я краситься убежала!

Ну, по совести говоря, в десять минут не уложились ни мы с Прохором, ни она. Зато примерно через полчаса мой драгоценный родственник, распахнув отеческие объятия, прижал к широкой груди скромненькую Катерину в неброском длинном платье с пуговичками под шею, смиренными ресницами и журчащей речью…

— А хороша-то как, хороша! Ох и оторвал ты себе девку, Иловайский… Хвалю! Стройна, очами прекрасна, росту годящегося, кудрями задушит не глядя, а грудь… грудь… ну, кхм… это… грудь-то!

— Вам чаю или кофе? — ангельски сдвинув брови, прервала его моя зазноба. — Мартини уж нет, ваш племянник с денщиком выжрали!

— Ах они охальники, — смешливо погрозил пальцем мой дядя. — Ну коли кофейком старика обрадуешь, так и оно добре будет. А ты, Илюшка, скарабей египетский, всю печень мне сгрыз! Давай-кась докладывай, что почём у вас тут происходит?

Вот что-что, а докладывать я умею. Мне не привыкать — ни врать, ни выкручиваться, ни приукрашивать, ни расписывать ляпис-лазурью по белому ломоносовскому фарфору! К окончанию моей героической повести не то что сам дядя-генерал, но даже и старина Прохор, как непосредственный свидетель, и то вытирал скупую слезу восхищения…

— И как ты только, отрок мой неразумный, удумал людей берёзовой рощей обернуть?

— Слышал, что такое запорожские казаки делали, когда их в степи татары или ляхи догоняли: характерники всех в круг ставили, пики в землю втыкали, и являлась взорам вражьим случайная рощица в чистом поле. Как опасность минует, казаки морок снимали…

— Стало быть, морок, аллегория, обман зрения, а не колдовство богопротивное, — удовлетворённо ухмылялся в усы мой дядя, принимая из Катиных рук чудный высокий бокал с коричнево-белым кофе, высокой шапкой взбитого молока, щепотью корицы сверху и чёрной трубочкой до дна.

— Кофе по-ирландски, — сквозь зубы пояснила она мне. — На донышке ложка вискаря, и согревает дольше, и прошибает нехило. Сахар добавить?

— Изволь, красавица, да немного, пять-шесть кусков довольно будет… И уж окажи честь, поведай старику, какого ты рода-племени и чем так моего олуха царя небесного пленила? Хотя чем, это я и так вижу, взор от кой-чего отвесть трудно… — начал было дядюшка, но осёкся. — Ох, ох ты царица небесная! Как гневно очи-то заблистали… Неужто сболтнул чего лишнее?! Ну да не гневись, прости седого человека. А чтой-то там в кофе твоём дивном на донышке плескалось? Вроде и дрянь какая, но ведь с крепостью…

— Виски, — без малейшего раздражения пояснила Катя, подумала и, принеся, свинтила крышку у чудной треугольной бутыли прозрачного коричневого напитка. — Сама не пью, близким не рекомендую, держу как растирание от простуды. Илье тоже не дам, мне от него ещё деток рожать, но вам, дядя Вася и дядя Прохор, набулькаю от всей души! Подставляйте кружки!

…Мы уходили из Оборотного города через тот же тоннель в могиле на кладбище. Я посередине, слева и справа на моих плечах два старых казака, пьяно орущие на всю степь:

— Не для меня-а звенят ручьи, текут алмазны-ыми струями. Там де-эва с пышными грудя-а-ами, она-а растёт не для меня-а!..

Вообще-то по тексту правильно «дева с чёрными бровями», но мой денщик на ходу подправил, генерал поддержал, и кто бы стал с ними спорить?! Когда выбирались к околице, из кустов выскочили шестеро чумчар с кривыми ножами наперевес, глянули на нас, вытаращили зенки и от греха подальше запрыгнули в кусты обратно. Умнеют на глазах, аж жуть…

Потом пролетала на подрагивающей метле перепачканная сажей ведьма Фифи в половине рыжего парика. Уцелела, надо же! Она что-то пыталась орать, плеваться сверху и даже гадить на лету, как ворона, но не вышло. Видать, практики маловато, всё на своё же помело или мимо…

В село вошли с песнями, чуток усталые, донельзя довольные и вовремя подхваченные бдительными казачьими дозорами. Как ночь прошла, и не помню даже, но спал хорошо, без снов.

Если какие вопросы у меня и оставались, то вполне могли подождать до завтра. Например, кто прислал ту Смерть с косой? Куда делся предатель-докладчик-демократ-толераст Жарковский? Уволят ли теперь Катеньку из Оборотного города или так обойдётся? А если обойдётся, то что она будет делать со всеми теми «обещаниями», которые я так охотно понараздавал нечисти, едва ли не подписав в приказном порядке одной левой ногой?

А-а, успею выяснить, жизнь-то ведь только начинается… Эх, любо!

P.S.

— Иловайски-ий!

— Что звали, дядюшка? — Я предстал перед ним бодр и свеж, щёлкая шпорами и сияя, словно царский пятак. — Кофею подать прикажете?! Так нет его, кончился, могу кору дубовую заварить. Ежели часок настоять, так цвет почти тот же и на вкус дрянь такая же!

— Иловайский, не трындычи…

— Уловил! Тогда могу чего покрепче раздобыть. Вы вот вчерась с курьером секретный государев пакет аж до третьих петухов обмывали, понимаю, как теперь головушка трещит. Сострадательность — это ж моё второе имя, сейчас спасу. Вам рюмку водки или уж сразу стакан самогону?

— Иловайски-ий…

— А-а, так, стало быть, без деликатностей, по-взрослому, старым дедовским способом — в кружку спирту две ложки чёрного пороха, да табаку турецкого щепоть, да перцу, всё размешать, но не взбалтывать. Будет сделано! Вот только врача пьяного поймаю, на дыбу вздёрну, он и расколется, где медицинский спирт прячет…

— Иловайский! — сорвался дядя, уже окончательно потеряв возможность меня остановить. — Заткнись, балабол! Одно моё слово выслушать можешь?

— А то? Да я за вас, если хотите знать, жизни не пожалею, не то что какое-то слово…

— Война.

…Я умолк. Шутки кончились.

Война.

Всё. Всё?

Назад: Часть вторая СЕРАЯ МЕСТЬ

Дальше: Послесловие МИР ОБОРОТНОГО ГОРОДА

Часть третья КРОВЬ НА КОНФЕРЕНЦИИ

P.S.

Часть третья
КРОВЬ НА КОНФЕРЕНЦИИ