28

Назад в отель, где жили имперцы, князя, конечно, в портшезе не понесли. Пришлось ему идти самому, опираясь на Стыря, да еще с той дурацкой шубой, наброшенной на плечи, которую ему подкладывали для сухости. И путь этот показался князю долгим, может, и впрямь ему следовало бы не послушаться приказа из Лура и отлеживаться? Стырь старался, но что он мог, по большому счету, сделать?

В отеле царила легкая суматоха, вызванная тем, что Густибус хотел отправиться на расследования остатков машины герцога, и к нему порывался присоединиться Дерпен, который самоуверенно утверждал, что ему так будет лучше, и может, вяло подумал князь Диодор, он не так уж оказался бы неправ. Он и раньше замечал, что у хороших бойцов было такое вот свойство — если они разнеживались и слишком долго пребывали без дела, они выздоравливали хуже и даже со всякими осложнениями, а если все же принимались за дело, несмотря на боль и общую слабость, ранения затягивались быстрее и о себе не напоминали.

Но все же батюшка на своем настоял, Дерпена не пустил, и восточнику пришлось остаться на ужин, который пришелся как нельзя кстати решила подавать мейстерина. Она тоже включилась в жизнь этого дома, в дела своих беспокойных постояльцев, и хотя ворчала по привычке, дело свое понимала уже куда лучше, чем прежде. Даже Стыря по его же признанию перестала шпынять, оценив в нем и верность князю и стремление быть полезным.

Князь за этим ужином как-то выпал из действительности, он вдруг понял, что не думает ни о деле, ему порученном, ни о том, как его повелительно отставили от расследования в Палате пэров, ни о словах, которые он там услышал, ни о бале, куда они все вчетвером были приглашены, ни о возвращении в Миркву, ни о том даже, будут ли его работой в Парсе довольны в Тайном Приказе… Вообще ни о чем не думал.

Он что-то сжевал за столом, под неумолчные препирательства Дерпена с отцом Ионой, который все еще дулся, и таким образом давал выход своему недовольству, затем отправился спать. Он и спал непробудным, каменным сном до следующего утра. А утром, которое он рассматривал в окно очень долго и безо всякого удовольствия, кивнув Густибусу, сообщившему за завтраком, что снова отправится в лабораторию Оприса, чтобы хоть что-то уразуметь в обломках машины, которые тщательно собрали и отнесли туда, и тыкая вилкой в разваренную рыбу, которую им приготовили совсем не по-руквацким, и даже не по местным рецептам, а так, что ее и есть-то не хотелось, спросил:

— Охрану-то, как мне показалось, сняли перед нашим отелем?

— Еще вчера, — отозвался Дерпен. Этим утром он был бледен, видно его вчерашний порыв компаньонствовать магу, действительно оказался преждевременным. — Теперь-то защищать нас не от кого, дело закрыто.

— Как те двери, — смутно пробормотал князь.

— Что? — переспросил его батюшка, мигом встревожившись.

— Нет, я так, — Диодор улыбнулся отцу Ионе. — Батюшка, а не взяться ли нам за чтение тех бумаг, которые я привез от епископа Натена?

Батюшка сразу воспламенился.

— Что следует в них искать, князь?

— Не знаю, но когда мы это увидим, возможно, поймем… — Он подумал. — Впрочем, нет, следует понять, не было ли каких-то слухов или просто деревенских пересудов о том, что эта девушка… Юная графиня д`Атум где-то самопроизвольно, случайно показалась кому-то иной, чем…

— Ты полагаешь, что она все же могла быть оборотницей? — сразу же вцепился в князя и Густибус. — Но мы ведь доказали как дважды два, что оборотня не было, это была лишь глупая легенда, привязанная к этому делу ни с того, ни с сего… Да и мужчину мы по всем показаниям ищем, а не женщину.

— Вот он и хочет убедиться в том, потому что совсем уж ни с того, ни с сего ничего не бывает, — буркнул Дерпен. — Может, она обучила того оборотня, которого мы ищем, стала его наставницей… — Все же очень силен в нем был дух Востока, согласно которому ничего без учителя ни у кого, несмотря на природный талант, получиться как следует не могло.

А впрочем, задумался князь, вдруг в этом что-то есть?.. Не самый маг-оборотень, а тот, кто его чему-то необычному принялся обучать, чтобы до денег короля и государственной казны Парского королевства все же добраться?.. Не в один ход возможную интригу продумать, а в два, или даже в три… Но на это у него не было сил, и князь решил действовать, как и задумал.

И остальные все по-своему порешили, восточник отправился обходить отель и дом, а может и к своей девице заглянуть, Густибус ушел в Лур, батюшка с князем засели в библиотеке, чтобы читать бумаги из пачки, привезенной князем из Натена в грубой седельной сумке и до сих пор не разобранной.

Так они и сидели, читали, иногда друг другу кидали ничего не значащие фразы, вот князь однажды поинтересовался:

— Странно, что Дерпен не расспрашивал про штурм герцогского дворца.

— Это он тебя не расспрашивал, — отозвался батюшка, откладывая очередной прочитанный лист, — а меня так дотошно клевал своими вопросами, я уж не знал, как и ноги от него унести.

Или вот еще, спустя чуть не час, князь обронил ненароком:

— Нужно вызнать как-либо, кому в голову пришла светлая идея меня вчера в Лур вызвать?

— Атенома спросить следует, хотя… Нас теперь, поди, и князь Притун не заметит, а уж куртье этот и подавно.

Совсем к вечеру, когда уже перекусили на скорую руку и свечи стали зажигать, князь вздохнул.

— Зря я тебя, отец Иона, на это чтение пригласил. Ты же чуть не носом по бумаге водишь.

— Я плохо читаю, когда света мало. А так я буковки разбираю, князь, хоть и очков нет. И интересно все же мне.

— Нужно будет мейстерину попросить к тебе очкового мастера вызвать.

— Уже, князь, уже побеспокоился я о себе-то… Вот только труд это долгий, вручную они все сами делают, без помощников даже, потому и принесут очки-то лишь через несколько дней.

Стырь пару раз забегал, потом вдруг возник с такой торжественной миной, что князь и не хотел, а заметил его тайное торжество.

— Что случилось?

— Князюшка, я пришел сообщить, что баньку истопил. Дурацкая банька-то, пару в ней крутого не добьешься, но я все ж… Дерпен там уже сидит.

Банька — это было хорошо, они отложили свои бумаги, многие из которых были и вовсе лишними, но князь продолжал думать, что может обнаружить хоть что-то в любой, самой незначительной, беглой заметке, которые на бумаге кто-либо мог оставить, поэтому читали старательно, и даже перечитывали, и друг за другом, и за собой тоже. Князь с батюшкой подустали, а потому парок показался еще приятнее, и попарились они так, как с Мирквы не удавалось.

Распаренные, уселись ужинать, за темным окном снова пошел дождь, а потом вдруг и Густибус с Атеномом явились. Густибус за едой глотал все огромными кусками, так что Дерпен его даже спросил участливо:

— Вас там что же — не кормят?

— Да забыли как-то о том, — отозвался маг. И воодушевился вдруг, наверное, успел первый голод насытить. — Эта машина — что-то невероятное! Никто из тех, кто с нами ее пробует разобрать, ничего не понимает, но действие ее должно быть очень… небывалым. Впрочем, до выводов еще далеко.

— А будут выводы?

Атеном, которого тоже пригласили к столу, потому что он был голоден не менее Густибуса, вздохнул, и его длинное лицо покрылось какой-то странной сеточкой едва заметных морщинок, князю сразу стало ясно, каким куртье будет в старости.

— По всему, об этом говорить рано, — вздохнул куртье. — Но многие из тех, кто там крутится, у обломков этих, говорят, что вряд ли мы чего-то толкового добьемся. Слишком все это незнакомо нам, даже принципы ее работы непонятны, не то что — для чего или против кого она была создана.

— А ты, Атеном, как там оказался? — спросил его батюшка.

— Да просто…

— Его князь Притун заставил добиваться, чтобы меня для изучения остатков машины допустили, — объяснил Густибус, снова усиленно жуя. — Вот он там и пригодился.

Князь отложил вилку, аппетита у него снова не было, хотя он и признавал, что обед приготовлен знатно, пожалуй, еще никогда их стряпухе не удавалось так пикантно и удачно сочетать вкусы имперцев и традиционную феризскую кухню. Даже Атеному нравилось, это было видно. А может, они и сами привыкать уже начали к тому, что им тут подавалось, что приходилось есть изо дня в день.

— Не только, — сказал куртье. — Меня еще князь Притун просил позаботиться о том, чтобы к вам для Рождественского бала лучших кутюрье зазвать. Иначе вы можете там, гм… несколько переполох поднять своим видом… Фраппировать всех можете, а это будет неучтивостью, прежде всего, по отношению к королю.

— И когда же нам ждать этих самых кутуров?.. — спросил Дерпен грубовато. И только тогда сообразил: — Портных, что ли?

— Я хотел вам сообщить, что завтра до полудня еще они обещали быть тут.

Тогда-то князь и решился. Он еще разок посмотрел, с каким увлечением Атеном пробует залитые острой подливой блинчики с малосольной семгой, и спросил:

— А по поводу тех пленных, которых мы взяли при нападении на наш отель, хоть что-то у тебя есть нам сообщить?

— Нет, их допрашивали, одного даже побили немножко, но они ничего не знают. И не мудрено, — куртье Атеном поднял палец, подчеркивая свое соображение, — они по принципу банды лихой собрались, у них всеми переговорами с нанимателем и даже деньгами главный занимался, и они ему доверились. А он, как известно, погиб, поэтому и это безнадежно выглядит, тем более, все уверены, что причиной всему — герцог д'Окр, который, как известно, тоже погиб… К сожалению всего двора.

Князь и сам предполагал, что ничегошеньки от напавших на них бретеров они не узнают, а потому задал следующий вопрос, ради которого, собственно, и начал этот разговор. Первое его замечание было сделано лишь для того, чтобы Атеном разговорился и хоть немного потерял обычную осторожность.

— Что говорят в Луре, как удалось обоим братьям Атумским уцелеть?

— Граф Семпер был после дороги, ему следовало привести себя в порядок, и еще он, как доложил маршалу Рену об этой машине герцога, сказался тем, что его еще кто-то вызывает, не знаю кто именно… — небрежно высказал Атеном. — А граф Абитур, как ты и сам, наверное, видел, упал перед самым штурмом на гололеде, — куртье с удовольствием произнес это руквацкое словцо, — и не мог поспеть за своими же гвардейцами, когда они пошли на штурм.

Вдруг его глаза стали узкими, как щелки, он так и впился в князя, который меланхолично поправлял свечу перед собой.

— Князь, ты же не думаешь?.. Нет, это невозможно. Взрыв произошел, как решили в Луре из-за того, что святой отец начал в том месте читать ваши руквацкие молитвы, это общее мнение… — Он растерянно посмотрел на батюшку Иону.

— Ох, как я не люблю это обращение, — вздохнул отец Иона и тоже отложил вилку, — лучше уж преподобным бы называли. Да, я стал читать… Мне по должности положено читать, когда вхожу в какой-либо магический вертеп… То есть, в лабораторию, — он с легкой опаской покосился на Густибуса, но тот сидел, словно бы громом ударенный.

— Отец Иона, — спросил он, — не думаешь же ты, что энергия самоуничтожения была запущена твоими молитвами?

— Я так не думаю, похоже, все остальные так думают.

— Да это же… Это какой же силы должна быть твоя молитва, если?..

— У нас весь отель засветился, когда он молитвой какую-то магию снимал, — спокойно сказал Дерпен. — Чего уж там от машины герцога ждать, которая специально для самоуничтожения была настроена? Ясное дело, батюшка все там и взорвал своей литанией.

— Не литанией, а охранительной молитвой к святым отцам-праведникам, заступникам… — батюшка прервал себя. И уставившись удрученно в тарелку, прошептал: — Это сколько же там душ солдатских я погубил?

— В том никто не виноват, кроме герцога, может, — сказал Дерпен. — Или даже маршала, который бездумно на тот штурм тех солдат отправил. Ты не виноват, батюшка, — сказал он с нажимом.

Но было ясно, хоть и не считали отца Иону виновным во взрыве все, кто знал произошедшее, сам он так не думал.

— Да-а, — протянул Дерпен. — И как тебя, князь, угораздило сообразить, что машина удумала взорваться — ума не приложу. Нет, ты все же скажи.

— Изменилось там что-то, я и не понял, что именно, но… стало ясно, что-то опасное там было заготовлено, — признался князь. И тут же обратился к Атеному: — А как бы узнать, шевалье д'Ош, за кого все же графиня д`Атум вышла замуж? Что с ней сейчас происходит? Поддерживает ли она с братьями какую-либо связь? Ведь братья-то должны знать, где их сестрица?

Это была ошибка. И то, что князь так непривычно торжественно обратился к куртье руквацкого посольства, и то, как много он задал вопросов сразу.

— У нас, князь, не всегда бывает, что высокородные на виду остаются. Можно же уйти в монастырь, можно… Да что угодно можно, хоть и замуж за какого-то не слишком знатного человека выйти, или вообще за границу переселиться и там взять себе какое-то подходящее, но ничего не значащее имя. Можно еще и вовсе титул не афишировать… Нет, князь, я не думаю, что даже графы Атумские должны знать, где и как с их сестрой сейчас обстоит.

Это был приговор. Князь с удивлением посмотрел на куртье, да и уткнулся в свою тарелку. Было ясно, что тут он уже ничегошеньки не добьется, как бы ни старался. Вот только непонятно всем осталось, зачем же он так упорно об юной графине д'Атум расспрашивал.

— Все же, говорят, у нее оказалось немалое приданное, — вставил свое слово Густибус. — Это могло и не затеряться в общем-то мнении.

— Судя по тому, что мне Семпер рассказывал о своем житье-бытье, денег у графов не много, — заметил князь, по-прежнему уныло. — Может, все же послать за обоими д'Атумами и спросить их о сестре?

Тут уж Атеном не выдержал.

— Князь, дело закрыто.

Князь Диодор посмотрел на него, грустно улыбнулся каким-то своим мыслям, и отозвался нехотя:

— Не уверен. — И вдруг снова спросил, на этот раз, как всем показалось, и вовсе без толку: — Когда герцог Кебер пьяницей сделался?

— Он всегда был… склонен. — Атеном определенно чувствовал себя на редкость неловко. — Но не до такой степени, как теперь… Это все знают.

— А когда он женился?

— Ты думаешь, что герцог?.. Но он же не мог быть оборотнем в Натене… Да и легенда эта, может, всего лишь легенда.

— Ты не ответил, — снова, чуть не отворачиваясь, заметил князь.

— Он женился два года назад, может, чуть раньше. — Атеном бросил салфеточку на стол, которую клали по феризскому обычаю рядом с прибором. Поднялся, посмотрел поочередно на всех, сидящих до того с ним за столом. — Все, что ты меня спрашивал, князь Диодор, я доложу князю Притуну.

И ушел, да так по-особенному ушел, что все его даже глазами проводили. Лишь перед дверью, почти в темноте недолго пораскланивался, а потом дверь за ним закрылась. После этого всем и говорить расхотелось, да и аппетит пропал.

С небольшим опозданием после полдня следующего дня в отеле имперцев появилось двое подмастерьев и один какой-то тощий парень с очках, прыщавый, некрасивый во всем своем облике и во всех повадках. Но он приволок с собой образцы тканей, какие-то ленты, галуны, пуговицы и много чего еще. Он почти сразу объявил мейстерине, которая перед ним вдруг утратила свою воинственность и сделалась чуть ли не покладистой, чего прежде за ней не замечалось:

— Времени у нас не много, а сделать должно изрядно много… Посему, любезная, прикажи своим подручным как-либо без тебя несколько дней обходиться, а сама займись-ка тем, чтобы здешние господа не слишком у нас время отнимали, у нашего господина есть и другие заказы, помимо всяких имперских.

Не знал кутюрье этот, что дело имеет не с избалованными и изнеженными феризами, к которым привык, должно быть, за годы своей работы, а почти с солдатами, куда более строгими по повадкам и поведению. И что не капризов незнакомых ему заказчиков следует опасаться, а того, что они наоборот, слишком покладисты будут, и к произведениям его мастерства окажутся глухи и невнимательны.

Он расположился в одной из комнат, прежде стоявших пустой, а двух своих мастеровых устроил со слугами, и принялся приставать ко всем, чтобы снимать мерку. Особенно долго ему пришлось уговаривать Дерпена, но зато он сумел так накричать на Стыря, что тот, не понимая ничего, пришел даже князю сказать, что если этот… типус еще раз попробует так с ним разговаривать, он ему нос все ж расквасит. И перед князем он нудел, пыхтел, ворчал, измерял что-то так долго, что тот не выдержал:

— Месье, не знаю как вас… Прошу поторопиться, у меня есть чем заняться помимо прихорашиваний с тобой и со всем этим… барахлом, — почти возопил князь, на что его ординарец, видимо уже привыкший к портновскому мастеровому, даже вмешался.

— Нет, князюшка, ты пойми, как мне маг давеча говорил, этот бал Рождественский, чуть не главное событие тут, в стольном городе Парсе. Если же ты будешь не по-местному выглядеть, то и тебе самому станет неудобно.

— Вот именно, принц, — воинственно поддакнул кутюрье, словно бы понял Стыревую рукву, отставив руку с ленточкой для измерений так, что князю почти неловко стало. — Ты же и сам понимать должен, что это — тоже часть службы, и может быть, одна из самых значимых — выглядеть перед его величеством во всем блеске твоего титула и звания… Я лишь помогу подчеркнуть сие, и сделаю это со всем тщанием. — А закончил он свою репризу совсем уж неожиданно: — Даже ваш преподобный отец Иона согласился быть уступчивым моим-то вкусам и моим знаниям о сложном предмете дворцового наряда.

— При чем тут наш батюшка? — оторопел от такого хода портновской мысли князь.

— Ему труднее всего было, как я понял, согласиться на сутану, кою я попытаюсь для него сложить, принц. Но и он все же согласился, придется и тебе соглашаться, как следует тому быть.

Ну что тут было делать, с такими людьми, со всей этой ситуацией и укладом здешней жизни, со всем этим Парсом и пристрастием феризов непременно к дорогим и нелепым нарядам? Да и с этим балом заодно уж?!

Потом случилось так, что очки, новые и в золоченой оправе батюшке принесли. Он был счастлив так ясно и чисто, что даже князь его захотел поздравить. Удержало его только то, что было это… как-то не по-мужски и не по-солдатски. Почти то же самое, что поздравлять с увечьем.

В общем, князь по всеобщему мнению сделался излишне раздражительным и одновременно задумчивым, хотя о чем он размышлял, оставалось загадкой. И наконец, всего-то за пару уже дней до Рождественского бала произошло еще одно событие.

Стояла ночь, дом как-то особенно долго, протяжно и глуховато поскрипывал под порывали зимнего ветра. Сам князь спал, вернее, пробовал спать, потому как сон его все время перебивался какой-либо очень определенной мыслью, идеей, которая всплывала у него почти как наяву — трезво, ясно, пожалуй, даже чересчур ясно, от этого он даже просыпался, хотя и не хотел все же просыпаться. Это длилось уже не один час, а пожалуй, что и не первую ночь. Такое здесь, в Парсе, с ним происходило уже не раз, он даже стал подумывать, не является ли его этот излишне напряженный, едва ли не вымученный сон каким-то свойством, которым он заразился у феризов?

И вдруг он чуть не подскочил в своей кровати. Посидел в ночной рубашке, таращась во тьму, и вдруг стал подниматься. Пошел даже к двери, не замечая того, потом вернулся, попробовал закутаться в одеяло, потому что в спальне, по-местному правилу, было все же холодно, едва пар от его дыхания не шел. Он полежал, что-то чертя пальцами в темном воздухе перед собой, потом снова поднялся, стал искать свечу на столике сбоку, ничего не нашел, опрокинул лишь какой-то кувшин, который упал на пол и разлетелся на осколки.

Из своей комнаты выскочил Стырь, пробуя локтями удерживать штаны, которые напялил поверх ночной рубашки, а ладонями совсем уж невероятным образом высекал огонь, чтобы подпалить кусочек труда, который кстати оказался в подсвечной чашке. Сама свеча в подсвечнике была у него прижата к животу, а еще он глазами пытался хоть что-то разобрать из того, что происходило в спальне князя.

Князь Диодор как увидел его, так и засмеялся, тихо так, по-ночному, но совсем не по-свойски, а визгливо, диковато даже. Стырь все же попробовал князя на ощупь в его кровати отыскать, чтобы разобраться, кто так вот может смеяться. Наконец, свечу запалил, разглядел, что князь укутанный в кровати сидит, и немного стал успокаиваться. Лишь спросил для верности:

— Князюшка, ты чего так-то?

— Как именно? — не понял князь. Он сидел под одеялом и почему-то дрожал, словно был в ознобе.

— Должно, нужно что-то, князюшка мой?!

Но ничего Диодору от Стыря было не нужно, он даже его замечать перестал.

Потом все понемногу успокоилось. Князь приоделся немного, и отправился зачем-то в библиотеку, и долго в халате копался в бумагах, которые они с батюшкой читали последние дни. И наконец, уж под утро, успокоился, отыскав какой-то листок.

А потом наступил рассвет. Ясный, не по-парски чистый, со снежком, с перезвоном колоколов, с разговорами мейстерины и кухарки на кухне, с тихим воплем мальчишки Крепа, которого поставили сторожить ворота, и который, похоже, как всегда уснул на своем посту, пока его за ухо не попробовал за небрежение оттягать Стырь, который тоже не сумел более уснуть, и потому отправился обходить на всякий случай отель.

А князь сидел перед камином, в котором все же сумел разжечь об головешки, оставшиеся с вечера, новый огонь, и думал, уже спокойно, без особых хождений или прочих нелепостей. И кажется, даже звуки просыпающегося дома, к которым он за прошедшие недели жизни тут и привыкать стал, ему теперь только помогали. Это был последний день перед балом в Луре по приглашению короля.

И глядя на князя, вот так странно устроившегося вместо того, что бы спать, даже Стырь понял, что там должно было еще произойти нечто, задуманное князем, чего никто не понимал из имперцев, сколько им об этом поутру, когда все уже проснулись, Стырь ни рассказывал. Лишь батюшка вздохнул, и высказался веско:

— Похоже, мы увидим что-то, что сделает из князя или героя и молодца, или…

— Нам придется убираться отсюда со всей возможной скоростью, — добавил Дерпен неожиданно, и все заметили, что это вовсе не шутка.