27

Он помнил, что его куда-то несли, потом еще переносили, потом уложили на кровать. Он был бы рад уснуть, чтобы так не болело тело, особенно голова, но это оказалось безнадежным делом, почему-то голова проснулась и стала работать не соразмеряясь с телом, почти отдельно, хотя он и понимал: если соображает, значит, жив. Вот только голова болела и стала огромной, почти во всю комнату, где он оказался. Тогда он раскрыл глаза.

Кто-то незнакомый, склонившись над ним, беззвучно шевелил губами, он не мог разобрать ни звука. Он сфокусировал зрение, и тогда понял, что лежит у себя в кровати, тело его, как ни мало оно было по сравнению с головой, помнило эту перину и одеяло. Вот только подушку голова не хотела вспоминать, он остановил головокружение усилием воли.

Это был, конечно, батюшка Иона, только часть лица у него слегка обгорела, и он был без своих очков. Поэтому глаза стали другими, чем Диодор привык их видеть. Тогда он попробовал вернуть себе слух, не сразу, но и это удалось.

— бед-наг… казар-воп… — дальше шло что-то вовсе неразборчивое.

— Что? — спросил князь Диодор, и обрадовался, что может говорить.

— Я говорю, — будто издалека долетел до него голос батюшки, — что ты не очень пострадал. Вот только досталось тебе, князь, поболе остальных, ведь ты стоял почти на двадцать шагов ближе к взрыву.

— Нет, что ты до этого сказал?

— Я думал, ты слышишь, глаза же открыл, — Батюшка сделал жест, словно поправлял очки на носу, но их, разумеется, не оказалось, он сокрушенно покачал головой. — Бедняги, которые остались во дворце, все погибли, до единого человека. Маршала спасли, он каким-то образом только синяков себе насажал, и уже орет… Правда, теперь у него есть оправдание, будто бы он плохо и сам себя слышит, — батюшка чуть улыбнулся. — Он спрашивает, почему его не предупредили, что во дворце установлена адская машина?

— Это была не адская машина, а магическая… И к нему тет Алкур пошел, чтобы убедить его людей увести.

— Шевалье т'Алкура больше нет, — сказал батюшка. — Достойный был человек.

Иону как-то боком оттиснул Стырь, у него голова была перевязана белой тряпицей, на ней проступили темные пятна, но в целом он был жив и даже бодр. А что такому сделается, почти с неодобрением подумал князь, такой из огня выйдет, и еще удивляться будет, что ему волосы опалило, хотя бы и там, где почти две сотни людей заживо сгорели.

— Князюшка, тебе бы полежать… Правда, — совсем невпопад добавил он, — из дворца уже за тобой прибегали, требуют на государственный Совет.

— Это — да, — кивнул и батюшка. — У них большой сбор, все пэры королевства, сколько их есть в Парсе, должны быть. И тебя тоже зовут, но я объяснил им, что ты ранен серьезно.

— Ничуть не серьезно, — князь сел в кровати. Голова все же кружилась, хотя и меньше, чем еще минуту назад. — Стырь, подай штаны.

— Нет, так не пойдет, — убежденно отозвался батюшка. — Ты лежал бы, князь, вот если еще раз придут и потребуют, тогда… Я посмотрю, отпускать ли тебя.

Князь все же оделся, спустился с помощью Стыря в библиотеку, уселся в кресло, камин уже горел весело и жарко, даже халат хотелось распахнуть, чтобы дышалось свободнее. Через пару минут, как князь уютненько устроился, в комнате оказались Дерпен с Густибусом. Маг жестом почти заправского лекаря поднял князю одно веко, другое, помял шишки на голове, кивнул.

— В общем, голову тебе взрывом обдало, князь, но соображения ты, похоже, не терял. Не то пришлось бы тебя со льдом на лбу не один день в постели продержать.

— Эй, а кто тут главный? — шутливого тона, однако, не получилось, слишком уж медленно и трудно князь произносил слова. — Мне решать, со льдом или…

— Решать как раз нам с батюшкой, — поджал губы Густибус. Потом, без перехода, вздохнул: — Эх, меня там не было.

— Ага, еще бы тебя лечили, — кивнул Дерпен.

— Ты батюшку осмотрел? — спросил князь.

— Он в порядке. Не совсем, конечно, но гораздо лучше, чем ты. И ординарец твой почти не пострадал, только башку об тележное колесо расшиб, и кровищи вытекло, будто из серьезной раны. Но все ж, он… — маг посмотрел на князя, — службу нести может.

— Хорошо, коли так… — Диодор замолк, потому что к головокружению еще и приступ тошноты добавился.

Густибус это заметил, поднялся, но снова сел напротив, суховато кивнул. Он еще чего-то хотел, князь с собой справился и взглядом спросил мага, что тот еще имеет сказать.

— А утром сегодня, наконец-то, князь, мы поняли с Оприсом, там, в его лаборатории…

— Ты покороче, маг, — сурово выговорил Дерпен, — видишь же, плохо ему.

— Не было в твоей крови ничего, что свидетельствовало бы о том, князь Диодор Полотич, что тебя чем-либо опоили в «Петухе и кабане», ну ничегошеньки не было.

— Ага, и что это значит? — снова едва разлепил губы князь.

— А значит это, друже, — вмешался и Дерпен, которому все эти объяснения казались слишком уж многословными, — что не было тут химии, одна только магия. Проклятая, сильная, зловещая магия…

— Верно, — кивнул и Густибус. — Правда, какова должна быть магическая сила того, кто тебя так-то вот схомутал, как ты рассказывал, чтобы ты и пистолеты не мог бы достать — я не представляю.

— Если я правильно все помню, — добавил Дерпен, — он все же мог разговаривать, даже пытался этого магика, который такое с ним творил, расспрашивать… — он улыбнулся, чем-то довольный. — Магик этот еще ошарашился, что князюшка наш все же его о чем-то стал расспрашивать.

Князь припомнил все, что с ним тогда в той таверне было, но это сейчас, по нынешнему его состоянию и положению показалось и далеким, и неважным. А важным ему казалось совсем другое. Он поднял голову, она в размерах по ощущениям немного все же уменьшилась, вот только болела все же.

— Тогда давайте соображать о машине той, что мы видели в герцогском подвале, пока все в памяти живо. Позовите отца Иону, если он сможет, и дайте бумагу. Густибус, садись ближе, будем рисовать, кто что из машины этой магической запомнил. Да, Стыря тоже зовите, только рассадите нас врозь, чтобы каждый свое вспоминал и рисовал, без подглядки.

Так и вышло, что спустя уже малое время все трое, видевших магическую машину герцога д'Окра сидели и сосредоточенно, без подглядок, как сказанул князь, водили карандашами по бумаге. Карандаш князю попался тонкий, местный, он ломался чаще, чем хотелось бы, или у него руки дрожали. Но он попробовал изобразить, где схематично, а где и в какой-либо пропорции к главному устройству со стеклянным шаром, машину, подводки к ней от трех других агрегатов, а потом еще и изобразил главную тумбу с трубками и подставленными колбами. Они трудились долго, за окном уже и темнеть немного начало, а князь почти забыл, что у него голова раскалывалась, так увлекся.

Батюшка тоже рисовал, но судя по всему, получалось у него не очень, хотя запомнил, вероятно, поболе чем князь, почему-то в его памяти можно было быть уверенным. Стырь все изобразил странно одушевленно, чуть ли не похоже на лошадь с парой разновозрастных жеребцов, только глаза чуть подрисуй и хвост, и можно называть сие творение «Табун на выпасе», не иначе.

Под такие-то дружеские насмешки и подначки, они сложили свои рисунки, и князь стал сравнивать их, едва удерживаясь, чтобы не поправлять не свои рисунки. Наконец, он спросил, ни к кому особенно не обращаясь:

— А эти, из ведомства Оприса или еще кого-нибудь, обломки-то разбирают? Пробуют понять, что же мы видели там, в подвале дворца?

— Конечно, — кивнул Стырь прежде всех. — Еще дым не рассеялся, как там уже было двое из Лура, и разговаривали они, будто старые знакомые, а один-то был как раз в мантии. Значит, из магов Оприса был, — он вдруг заметил, что все на него смотрят, и смутился, не привык так-то свободно с барами держаться. — Ну, мне так показалось, — голос его упал до шепота.

— Молодец, что заметил, — ободряюще кивнул князь. — Теперь ты, батюшка. Что-то у тебя все очень… архитектурно вышло. Словно бы ты решил какую-то часовню изобразить. Вот это что?

Батюшка объяснил, что так у него получилась горелка с пламенем, хотя пламени, пожалуй, вышло больше, чем он видел.

— Ладно, тогда вот что… Густибус, ты можешь по этим рисункам сказать, что это была за машина, и зачем ее создали? Постарайся, вспомни, не видел ли ты чего-то подобного прежде? Или в книгах каких с чертежами и рисунками?

Густибус думал долго, у него даже морщины собрались на лбу.

— Предлагаю вот что, я наведу на тебя чары, князь, будто ты рисовальщик великий, и тогда ты гораздо лучше все изобразишь. Такие опыты по обострению умений и памяти у нас в Холмсе проводились, может, и у меня получится. Тогда можно будет сказать все с большей уверенностью.

— Нет, — сказал батюшка строго. — Лишать человека его естества, да это же… прямая дорога бесов приглашать, чтобы они человека одолели.

— Ну, бесноватым князь вряд ли сделается, — попробовал спорить маг.

— Ты все же подумай хорошенько, Густибус, — сказал вдруг Дерпен. — Ты же можешь увидеть здесь то, чего они толком нарисовать не сумели. Ведь можешь…

Стырь поднялся и ушел. Густибус сел в кресло перед камином, даже Дерпен ему уступил, перебрался на диванчик, потому что магу теперь нужно было зачем-то смотреть на пламя.

Они сидели, мейстерина со Стырем принесли свечей, потому что темно уже сделалось. Густибус пошуршал рисунками, потом поднял голову. Глаза у него были такими отсутствующими, что всем было видно — думать, как сейчас думал маг, было невероятным, нечеловеческим даже трудом. Хотя, решил князь, как раз самым что ни на есть человеческим, больше-то все равно некому в этом мире думать, кроме людей.

— У меня есть гипотеза, — сказал Густибус чужим, измененным голосом. — Возможно… Прошу понять, я не утверждаю, только предполагаю, что герцог сделал машинку свою, чтобы взять под контроль какого-то человека, возможно, одного-единственного человека. Разумеется, наилучшей целью для этого, является король… — маг даже чуть вдрогнул, теперь, когда он заговорил, страшное напряжение его мыслей постепенно перестало на него так невероятно давить. — И посредством оной машины он мог заставить его… действовать, как было угодно герцогу.

— То есть, — вмешался Дерпен, — он мог заставить его сходить к банкирам этим, занять денег, а перед тем потребовать у своих чинуш, чтобы они честь по чести подготовили долговые обязательства, даже в этими малыми королевскими печатями?.. Так, что ли?

— Король был бы для такого опыта идеальной кандидатурой, — маг теперь говорил свободнее. — У него же был мальчишеский лунатизм, а это значит, что он был к этому изначально склонен. — Густибус еще подумал. — Я полагаю, что… этот эксперимент возможен, хотя и требует присутствия мага невероятной силы. Ну, то есть, по моим представлениям — очень сильного мага. Для другого какого-нибудь специально обученного такой магии адепта это было, может статься, и вовсе не сложно.

— А как же тогда эта история с арматором на юге? — спросил батюшка, близоруко щуря глаза. — Или там тоже могла быть такая же машина, вот только мы о ней не знаем?

— Может, арматор тамошний тоже страдал лунатизмом, — сказал Дерпен батюшке. — Тогда получается, что никакого оборотня не было. А был герцог, который придумал эту машину, сумел как-то призвать к себе специального мага какого-то… Эх, с герцогом бы поговорить. Или хотя бы с его магами.

— Если он не оставил кого-то из своих наемных магов при своем дворе на юге, допросить нам будет некого, — ответил ему батюшка. — А мне почему-то кажется, что он их всех приволок сюда. С тем обозом, с каким и машину доставил.

— Подожди-ка, — князь даже руку поднял, чтобы Густибус к нему повернулся, — я же спрашивал короля о его снах и ночном поведении. И он ничего не помнит. Значит, нужно не только заставить его делать то, чего хотел бы герцог, но и лишить его после этого памяти? Да так, чтобы у него и сомнений не оставалось, что он в те ночи, когда посещал Кастеля Четомысла и барона Ротшеста, спокойно спал у себя в опочивальне?

— Заменить память сложно, мы уже об этом говорили, — отозвался Густибус, — но возможно, князь. — Он помолчал, взвешивая такую возможность. — Он спал, а его действиями жестко управляли, заставили одеться, куда-то идти, приказывать слугам, чтобы те в нем не сомневались… И так вплоть до слов, которые он произносил, обговаривая условия этих займов, и даже со способностью поставить свою подпись под договорными документами… И все думали, что он в сознании. — Он задумался, да так, что его и выводить из этой задумчивости почему-то никто не решался.

— Значит, это возможно? — все же спросил его Дерпен.

— Если герцог продвинулся в своих магических разработках достаточно далеко, и денег на этот заговор истратил немало, тогда…

А князь сидел и тоже думал, как бы ни болела у него голова. И чувствовал при этом — что-то тут не так, как предполагал Густибус. Все было иначе. Вот только он не мог бы внятно объяснить даже самому себе, что ему в этом предположении не нравится. Но что-то ему не нравилось, это точно.

— Значит, никакого оборотня не было, — сделал свой вывод Дерпен.

Внизу раздался такой шум, что Стырь подскочил, словно сидел на углях, выбежал и вернулся скоро уже слегка растрепанным.

— Князюшка мой, там опять эти… В Лур требуют тебя всенепременно, — он выговорил это слово с заметной гордостью. Видно, жизнь в Парсе и его заставила следить за новыми словами и оборотами речи.

Князь поднялся, ни Густибус, ни даже батюшка не посмели ему перечить, что-то было в его взгляде, заставившее их промолчать. Он одевался хоть и медленно, но старательно. Потом оказалось, что носилки, которые за ним прислали, сырые настолько, что Стырь, который обещал на всякий случай везде быть подле князя, сбегал в дом и выволок настоящую руквацкую шубу. С тем и тронулись по этому вызову, хотя никому из имперцев и не хотелось принимать его всерьез, может, кроме самого князя.

Стырь и впрямь, все же прихватив что-то из оружия, побежал рядом с носилками, пробуя оставаться все время рядышком с кожаной занавеской портшеза, но из-за толчеи на улицах все ж немного отставал. А князь следил рассеянно, как его ординарец пробивается через многих людей на этих улицах, и о чем-то своем думал. Впрочем, думать очень уж долго не пришлось, местные носильщики свое дело знали хорошо, двигались чуть не бегом.

Ему даже не дали толком раздеться, какой-то из камердинеров, который говорил на ужасной рукве, может, из посольства, просто сорвал с его плеч верхний кафтан, и едва не в спину стал подталкивать, потому что князю еще трудновато было идти быстро по все этим лестницам, коридорам, проходам и анфиладам. Наконец, он оказался в большой приемной, он никогда прежде здесь не был, а тут было на что посмотреть, особенно этим вечером, потому что оказался он среди весьма знатной публики. Но и осмотреться ему не дали, к нему подошел князь Притун, за которым следовал неприметный Атеном, они раскланялись быстро, по-руквацки, лишь куртье стал размахивать руками и качаться вперед.

— Да хватит тебе уже, — буркнул на него князь-посол. И обратился к князю Диодору. — Да, брат, заварил ты кашу, мне тут теперь вовек до конца не расхлебать.

— Чем же так все плохо? — спросил Диодор.

— Да получилось-то, что весь заговор раскрыл маршал Рен. — Князь Притун даже лоб наморщил, пробуя быстренько высчитать, какой ущерб такой оборот дела доставит Империи. — Пожалуй, он теперь и должность главнокомандующего получит, а каков он на войне, ты и сам видел, там, перед дворцом д'Окра… Впрочем, я не о том, ты — вот что… Тебя сейчас вызовут на Совет пэров, это серьезно, весьма серьезно, князь, так ты попробуй все же объявить им, что маршал воспользовался тем, что ты расследовал, и никак по-другому… Лады, князь?

— Я-то попробую, но что из этого получится, за то уже не поручусь, князь Притун, — и князь Диодор вполне по-местному пожал плечами. У феризов этот жест получался красноречивым и многозначным, у него — не очень.

К ним подошел кто-то из ливрейных, тронул князя за руку, и увел его в дверь, которая привлекала множество взглядов у всех собравшихся. Двери эти показались князю чрезмерно тяжелыми, они могли бы сдержать атаку какого-нибудь противника.

Его ввели в небольшую по местным, лурским меркам комнату. За длинным столом сидели люди с тяжелыми, грозными лицами, были даже две женщины, большинство из собравшихся князь не знал, и растерянно подумал при этом, что он мало еще знает Парское королевство и его высшее дворянство.

— Мессиры, — сказал король Фалемот, который сидел во главе стола, — прошу обратить ваше внимание на князя Диодора Ружеского. Именно его усилиями мы вызнали о замысле герцога д'Окра.

— Но дело-то решил маршал Рен, — буркнул кто-то весьма отчетливо.

— Нужно все же выяснить, в чем этот замысел заключался, — добавила изукрашенная немыслимым количеством бриллиантов почтенная дама, которая не стесняясь мяла в руках немалых размеров батистовый платок. — Может, он и не был настолько-то преступным, как тут говорилось.

— Мадам, — с укором обратился к ней король, дама умолкла, но на Диодора не посмотрела, должно быть, негодовала, что при ней герцога д'Окра называли изменником.

Король осмотрел еще раз лица всех собравшихся, чуть усмехнулся и продолжил:

— Мне не меньше вашего жаль, что бедняга д'Окр погиб. Но вы же знаете простонародную поговорку, кто худое задумал, тот и сам в яму упадет.

— Там как-то иначе, государь, — сказал шевалье Оприс, который тоже тут оказался, только Диодор его сразу не заметил.

— Да какая разница, государь, что он задумывал, если у нас в королевстве творились такие дела, — зычно, как он умел, загрохотал и маршал Рен. То ли он тоже был пэр королевства по рождению, то ли его специально пригласили на это заседание, как победителя и главного свидетеля успеха. Логики в его фразе было не много, но этого никто, кажется, не заметил. — Теперь можно считать заговор раскрытым и подавленным, мы можем считать все, что творилось прежде, оконченным.

Князь еще раз, уже не думая ни об этикете, ни о приличиях, осмотрел всех собравшихся. И прочитал на их лицах то, что и опасался увидеть — торжество и даже ликование, может быть, отчасти смешанное с гневом, потому что многие тут, без сомнения, герцогу сочувствовали, потому что были из одного политического лагеря с ним, но… Без сомнения, все полагали, что дело по поводу всего того, что в королевстве происходило, завершено, окончено, как сказал маршал Рен.

Недоумение князя заметил король, и кивнул ему, разрешая говорить. Но говорить князю следовало очень осторожно и точно, иначе он только ухудшил бы и без того весьма сложную ситуацию.

— Государь, я не думаю, что дело окончено.

— Вот как? — спросила дама в бриллиантах. — Отчего же так?

— Я не нашел деньги, мадам, — ответил князь. — А это было одним из условий…

— Чепуха, мой милый принц, — буркнула старуха. — Мы тут посидели, подумали, очень даже подумали, — она метнула на кого-то из сидящих подалее от короля гневный взгляд, видимо думанье в Палате пэров на этот раз происходило не без горячих споров, — и решили, что герцог, да простит Господь его прегрешения, потратился на магов и создание этой самой ужасной машины, которая… — она примолкла, но лишь на мгновение, — с таким грохотом взорвалась сегодня, — закончила она свой вердикт, победно посмотрев на Диодора.

— Любезный князь, — мягко обратился к нему и король, — во владения герцога на юге, где находятся его главные замки, конечно же, послана рота гвардейцев, с моим предписанием обыскать все, что только подпадает под малейшие подозрения. Надеюсь, все же, что он не вполне истратил украденное, и часть средств, необходимых государству и короне можно будет там сыскать.

— Государь, — упрямо, и понимая, что именно этим упрямством он может все испортить, сказал князь Диодор, — я все же полагаю, что дело не окончено. У меня есть сомнения, что герцог был единственным замешанным в этом заговоре лицом. И тому есть подтверждения…

Завершить свой монолог он не успел, потому что маршал Рен, надутый как индюк, еще более громогласно, чем прежде, прервал его.

— Разумеется, принц, мы попробуем выявить всех остальных заговорщиков, до последнего из них, но теперь… Твое следствие можно считать завершенным. — Он посмотрел на короля, улыбаясь сквозь усы и бородку. — Можно полагать, что воровства более не будет.

Они пришли к тем же выводам, что и мы там, у себя, в отеле, подумал князь. И как ему было объяснить, что он-то эти выводы считал неверными, что он по-прежнему, а сейчас еще более отчетливо понимал — что-то тут не так, как казалось и этим людям, и похоже, всем остальным в его команде. Но эти люди, в отличие от его имперцев, располагали властью, и могли, если пожелают, остановить его, приказать не предпринимать действий, которые могли бы разрушить это сложившееся уже решение.

И тогда Диодор догадался, что если бы даже все обернулось по-другому, если бы герцог д'Окр не погиб, его бы как-то отругали, даже выслали бы в его дворец на пару-тройку лет, пока все это не забылось бы, а потом… Он снова появился бы тут, в Парсе, и может статься, даже еще более влиятельным и могущественным.

Ведь он был одним из них, из пэров Парса по праву рождения и наследования, другом короля с детства, родственником очень многих, если не всех, сидящих тут, герцогом самого большого из владений, входящих в королевство составной частью, едва ли не ровня самому королю по древности власти и влияния на этих землях… Хотя, все же, не ровня.

Нужно будет поговорить с королем еще раз, решил князь, склонив голову. Здесь, в присутствии всех этих людей его слабые возражения не будут приняты всерьез, их попросту не заметят. А в разговоре с королем можно будет выдвинуть свои соображения, и что более важно, не исключено, что король их поймет. Вот только бы удачно сформулировать их, хотя бы для себя самого привести в порядок, самому осознать — что же ему в таком окончании этого дела не нравится.

И тогда он вдруг понял, что все смотрят на него, ждут чего-то, чего он не понимал. Хотя, с другой стороны, чего же тут не понимать — ждут покорности, изъявлений согласия, ждут признания окончания дела, в том виде, в каком они и сами полагали его законченным… Собственно, его согласие было бы не так уж и важно, но… За ним стояла Империя, он получил свое задание от Тайного Приказа. И поэтому от него также ждали согласия прекратить расследование.

Ах как жалко, что он не успел познакомиться и поговорить с герцогом, многое стало бы яснее, и как выявилось теперь, дало бы ему дополнительные возможности отстаивать свою правоту, требовать продолжения следствия.

Король понял, что князь Диодор не согласен с ними, и мягко, настолько мягко, как только умел, вдруг сказал, обращаясь к пэрам королевства:

— Мессиры, полагаю, что наш гость и князь Диодор заслуживает нашей общей признательности за проделанную здесь работу и за службу нам, нашему королевству. — Он снова усмехнулся, увидев на лицах собравшихся тут людей самые разные эмоции, от негодования и едва подавленного неудовольствия до откровенного облегчения и неприкрытой радости. — Думаю, что отличным способом выразить признательность будет приглашение его сотоварищи на Рождественнский бал, который будет дан от имени короля здесь, в Луре через… — Он чуть повернулся к сидящему справа от него человеку.

Наверное, это Мер тет Никомед, подумал князь, секретарь Палаты пэров. Но ответил королю на безмолвный вопрос не он, а Тампа Самумонский, который сидел чуть не на самом дальнем от короля конце стола, и оставался незаметным, как-то размазывался среди всей этой родовитой знати, словно бы мелкий мотылек, залетевший в гущу больших и ярких бабочек.

— Всего-то через шесть дней уже, государь, — сказал сьер Тампа. Король поблагодарил его кивком, и снова посмотрел на князя.

Теперь в его глазах читалась и усталость, и покорность, едва ли не та же самая, которую пэры ждали от князя Диодора.

— И разумеется, я благодарю тебя, князь, — сказал король.

Князю оставалось только откланяться, но и это он сделал не вполне правильно, не по-местному, а по-руквацки или слишком уж по-военному. Он еще не успел выйти, как бриллиантовая старуха тут же стала твердить, что их феризы гораздо лучше воспитаны, чем имперцы, которые варвары варварами, и таковыми-то остаются даже перед милостью короля, и другого от них ждать нечего…

— Он же даже не поблагодарил короля, — чуть визгливым голосом заметила она прежде, чем за князем закрылась наконец-то тяжелая дверь, и он мог ее еще слышать. — Все же я настаиваю, чтобы независимо от того, будут ли деньги найдены, дети д'Окра не были лишены наследства…

— Госпожа графиня, — обратился к ней шевалье Оприс, — майорат, коим является герцогство несчатного погибшего герцога, отчуждению не подлежит даже в пользу короны, и даже за то преступление…

— Не так уж он и виноват. К тому же дети, государь… У него остались дети, это тебе не Кебер, у которого наследников быть не может.

Она уже забыла о князе и о том, что он им говорил. И что он был в этой комнате, и его им всем представлял король. Она, как и все другие пэры королевства, полагала себя всегда и во всем правой, и уж тем более в этом деле, пусть даже деньги и не нашлись, не обнаружились в итоге проведнного князем расследования.

Князь вышел, дольше медлить было бы неучтиво, дверь за ним один из слуг закрыл с звуком, который словно бы подтвердил, что дело, по которому он оказался в Парсе действительно закончено. Закрыто, как и эта тяжелая дверь.