25
Открыв своим ключом дверь приёмочного помещения, Сергей с удивлением обнаружил там младшего приёмщика Кузьмича.
Тот сидел на прилавке в позе лотоса, а на полу валялись два пустых баллона из-под дихлофоса.
Глаза Кузьмича были закрыты. На лице отражалось полное спокойствие и безмятежность.
— Кузьмич, ты что, не уходил домой? Младший приёмщик приоткрыл один глаз:
— Дом там, где хорошо. Мне хорошо — здесь.
— А дихлофос? Куда подевались два полных баллона? Я же тебе их только вчера выдал!
Кузьмич вздохнул, открыл оба глаза и, выйдя из позы лотоса, свесил ноги с прилавка.
— Что ты об этих мелочах печёшься, Серёга? Знаешь ли ты, что, если бы моль по-настоящему понимала дихлофос, она бы от него не дохла, а наоборот?
— Что наоборот?
— Она бы чувствовала себя здесь хорошо. То есть как дома.
— Если моль будет здесь чувствовать себя как дома, мы останемся без сданной продукции. Куда дихлофос подевался? Опять все на энтропию свалишь?
Тютюнин спихнул Кузьмича с прилавка и пошёл открывать павильон.
Многочисленные клиенты уже скреблись у порога, желая поскорее сдать добытые на свалках меха.
— Здравствуй, Серёжа! Как выходные? — засыпали Тютюнина вопросами знакомые старушки.
— И вам — здравствуйте. Занимайте места в очереди — сейчас начнём работать.
— Э-э, бабки, я первый! — прохрипел субъект с испитым лицом.
— Да уж помним-помним! — отозвались старушки, отодвигаясь от неряшливого бомжа.
Протолкнувшись к самому прилавку, «испитое лицо» обрушило на него какую-то то ли сумку, то ли мешок, в котором, судя по звуку, перекатывались бильярдные шары.
— Вот, хозяин, принимай товар.
— Мы сумки не берём, — покачал головой Тютюнин. Ему часто случалось отказывать собирателям картона, природного гипса, веточек чернозадника и огуречной копры, которые почему-то были уверены, что Тютюнин отвалит за эти богатства кучу денег.
— Мы сумки не берём! — повторил Сергей, поскольку «испитое лицо», казалось, совершенно не понимает, что ему говорят.
— Это не сумка, хозяин. Это котик. Морской котик.
— Мы животных не принимаем.
— О чем ты, хозяин? — На «испитом лице» появилось выражение крайнего удивления. — Это не сумка, а мех морского котика.
— Мех котика? А чего в этом мехе гремит? Камней насыпал для весу?
— Камней? — переспросил бомж и, сунув руку в проеденную крысами дыру, вытащил огромный мосол, явно превышавший размерами целого морского котика. — Это не камни, хозяин, это кости котика…
— То, что ты мне принёс, это никакой не морской котик. Это шкура коровы.
— Да клянусь, хозяин, — затрясло синими губами «испитое лицо», ударяя себя кулаком в грудь. — Я этого котика сам загарпунил на этом… на Байкале.
— Это не котик, — произнёс молчавший дотоле Кузьмич. Он стоял позади Серёги, на лице его была написана все та же безмятежность. — Это не котик, это корова по кличке Клара, которая умерла от ящура в тысяча девятьсот тридцать восьмом году и вчера была извлечена из могильника.
— Ну что, слышал? — усмехнулся Серёга. Он обернулся к Кузьмичу, — А откуда ты это знаешь?
— Мне открылся информационный канал… — невозмутимо ответил Кузьмич.
— Понятно… А ты, друг, забирай свою морскую корову и закопай её обратно.
— Ну дай хоть трёшку, хозяин! — зашамкало «испитое лицо».
— Пошёл, пошёл отсюда, бомжара! — возмутились старушки.
— А я, между прочим, не бомжара.
— А кто же ты?
— Я, между прочим, диггер.
