24
Наступил понедельник. Леха, уговорив соседа — сталевара Куделина, уехал вместе с ним на его «жигулях» в Горелково за брошенным в сирени «запорожцем».
Тютюнин же, как человек служащий, отправился на работу — в родной «Втормехпошив», где трудился четвёртый год, не прерывая рабочего стажа.
Накануне вечером он имел нелёгкий разговор с Любой, которая, учуяв запах перегара, врезала Серёге по спине скалкой и даже не зачла ему в актив, что он был почти что работником МЧС. А также лично избавил всех от этой дурацкой дачи, где все равно ничего бы не выросло, кроме какого-нибудь дерева-мутанта.
Теперь там только кратер и тишина. А трава ничего — она через год снова вырастет.
Правда, у Любы уже сформировались новые, необыкновенно смелые виды на этот котлован, и Серёга был абсолютно уверен, что тут не обошлось без интриг Олимпиады Петровны.
— А что, Серёж, сколько воды нужно, чтобы эту яму нашу, — она так и сказала нашу, — заполнить водой?
— Тебе в поллитрах посчитать или в ведёрках? — зло спросил Тютюнин.
— Я, между прочим, серьёзно говорю. Ты знаешь, почём в магазинах рыба живая?
«Вон она куда клонит!» — догадался Тютюнин.
Запершись в туалете, он представил себе заполненную водой яму — ну прямо настоящее озеро — и плот, на котором он сам стоит и забрасывает в воду удочку.
Рядом торчит тёща и, как это у неё принято, даёт ему всякие ценные указания. А озеро глубо-о-окое. И вокруг — никого…
Дофантазировать дальше Серёге помешала постучавшая в дверь Люба. Она прервала его на самом интересном месте:
— Ты идёшь на работу или как?
— Или как… — огрызнулся Серёга. Спина после вчерашней скалки ещё побаливала, и он имел полное право обижаться.
«Ну и пускай, — размышлял он, когда уже ехал на трамвайчике в свой родной „Втормехпошив“. — И пускай бьёт. Зато я кофе с пирожным пил в Государственной думе. А Любку с её мамашей туда ни за что не допустят. Ни за что».
В трамвае Серёге наступила на ногу тётка с полной авоськой крапивы. Гражданин, которого она нечаянно ожгла через брюки, громко вскрикнул и призвал тётку «смотреть куда прёшь».
На шум явилась кондукторша и потребовала оплатить перевоз авоськи.
— Да она лёгкая! Это же трава!
— Они, может, и лёгкая, эта трава, но неудобство пассажирам доставляет, — заметила кондукторша. — Лучше оплатите провоз, а то ведь милиция насчёт травы нынче строгая.
Пыхтя от злости, перевозчица крапивы оплатила багаж и уставилась в окно. Серёге такое прилюдное восстановление справедливости пошло на пользу — настроение его улучшилось.
* * *
Соскочив на своей остановке, он резво добежал до дверей «Втормехпошива» и там, среди ставших знакомыми постоянных клиентов, увидел совершенно новое испитое лицо.
— Я первый, начальник! — подняло руку «испитое лицо», демонстрируя отсутствие всех передних зубов.
— Хорошо, — машинально кивнул Леха и вошёл в здание через служебный ход.
— Привет, Серёга, — сказал дизайнер Турбинов, человек талантливый, но до конца не оценённый. — Семь рублей тридцать две копейки не подбросишь?
— Ещё же только утро, Турбинов!
— Если бы ты знал, Серёга, как долго я ждал этого самого утра.
На лице Турбинова отразилось такое страдание, что Серёга дал ему десять рублей. Разумеется, с возвратом. Все, что было меньше пятидесяти рублей, дизайнер отдавал исправно. Большие же суммы иногда забывались им, но не потому, что Турбинов был нечестным, — нет, просто тяжёлым похмельным утром его ослабленный мозг отказывался выполнять слишком сложные вычисления.
— Десять рублей — я помню, — словно напоминая самому себе, произнёс дизайнер и, пропустив Тютюнина по коридору, резво выбежал на улицу.
«Что-то и мне уже выпить хочется», — отметил про себя Тютюнин. Он был не прочь гульнуть, и гульнуть основательно, не страшась Любиной скалки, однако на водку нужны были деньги, а укрывать деньги от жены Сергей не имел привычки.
Впрочем, это распространялось только на зарплату. В прежние времена, когда Тютюнин и Окуркин имели доход от сбора пивных банок под стадионом, ему хватало на хорошую водку, но теперь на стадионе втихую выстроили жилой комплекс, и дополнительных доходов не стало.
Ещё, правда, оставался огромный запас спиртовых настоек, но пить их было опасно. Именно из-за них все прошлое лето Сергей с Лехой провели в каких-то параллельных мирах, то и дело сталкиваясь с драконами, боевыми свиньями, а также с технологическими гномами, которые почему-то называли себя тыкликами.
Не успел Сергей открыть дверь в приёмку, как в коридор из бухгалтерии выпрыгнул Фригидин, который во «Втор-мехпошиве» занимался сведением дебета с кредитом.
Весь прошлый год Фригидин воровал из тютюнинской тумбочки сахар, однако после двух сеансов терапии, во время которых несчастному бухгалтеру пришлось съесть три килограмма сахара, набеги на Серегину тумбочку прекратились.
Внешне Фригидин старался казаться дружелюбным, однако Серёга чувствовал, что бухгалтер только ищет случая, чтобы провести против него настоящую диверсию.
— Вы слышали, Сергей, на нашего директора наехали… — сияя свой подлой мордочкой, сообщил Фригидин. — И не кто-нибудь, а налоговая инспекция… Я слышал слова угроз и антисемитские выкрики…
— Какие выкрики? — не понял Тютюнин.
— Ну, против этих… пархомчиков. — Фригидин пошевелил своими жёлтыми пальцами, словно это должно было объяснить недостающие детали… — Вы должны быть в курсе, Сергей, вы же простой человек. От сохи, так сказать…
— Что ты этим хочешь сказать, ты, скрепка ржавая?
Сергей шагнул к Фригидину, тот спешно отступил к своей двери:
— Ничего личного, Сергей. Ничего личного. Просто я, если вам интересно, произошёл из интеллигентной семьи потомственных управдомов.
Дальше по коридору громко хлопнула дверь, и навстречу Тютюнину и Фригидину торопливо зашагал молодой человек в какой-то странной форме — то ли итальянского карабинера, то ли офицера вермахта образца 1942 года. Сергей видел такую в кино.
Пробежав до выходной двери, офицер вермахта неожиданно повернулся и, ткнув пальцами в Тютюнина и Фригидина, крикнул:
— Ну, жиды, дойдёт и до вас очередь! Не хотите платить, значит, придётся расплачиваться!
— Вот! Что я вам говорил! — злорадно произнёс Фригидин, — Сбежит наш Борис Львович в Израиль. Попомните мои слова.
— Ты что, придурок, мы же без работы останемся!
— Ну зачем же так сразу. Борис Львович поставит управлять «Втормехпошивом» опытного менеджера.
С этими словами Фригидин приосанился и расправил складки на чернильного цвета нарукавниках.
Бесцеремонно отпихнув бухгалтера, Сергей отправился проведать директора.
В приёмной было пусто. Секретарша Елена Васильевна, разведённая дама после сорока с ребёнком четырнадцати лет, приходила на работу ближе к обеду.
Тютюнин постучал и, не дождавшись ответа, вошёл в кабинет.
Штерн сидел, уставившись в окно.
— Борис Львович, вы как?
— А, Серёжа! — словно очнулся директор. — Вы, наверно, слышали выкрики этого молокососа?
— Что ему нужно было?
— Денег, Серёжа. Что им ещё нужно? Денег, конечно.
— И сколько?
— Пять тысяч долларов… Для начала. — Штерн грустно улыбнулся. — Вы представляете, Серёжа, он кричал мне «жид», думая, что этим поможет делу.
— Вы обиделись?
— Я обиделся? Я обиделся бы на себя, если б отдал ему деньги. Этому молокососу… И знаете что, Сергей, давайте я подниму вам жалование на двести рублей. Или что там двести — добавим все триста!
— Ой! Спасибо, Борис Львович! — приятно обрадовался Тютюнин. — Тогда я пошёл работать, Борис Львович.
— Идите, Сергей, работайте.
Тютюнин выскочил в приёмную и, толкнув дверь в коридор, сшиб любопытного Фригидина, который стоял, прижавшись ухом к двери.
Несчастный бухгалтер упал возле противоположной стены и дико заорал, когда увидел, что Тютюнин двигается на него. Он был уверен, что его будут добивать.
— Чего орёшь, глупый! Мне директор зарплату повысил, представляешь?
Сергей рывком поднял Фригидина с пола и, поставив на ноги, побежал к себе в приёмку — отрабатывать оказанное доверие.
— Вот так. Одним все, а другим ничего, — горько произнёс Фригидин, глядя вслед счастливому Серёге.
