Глава 20
Все-таки на улице хорошо! Курт задрал голову и, улыбнувшись, взглянул на чистое небо. Яркое солнце, густая синева воздуха, напоенного ароматами цветущих яблонь, посаженных вдоль аллеи, ведущей из медицинского института, где он проходил обследование. Медикусы, снимая показания с приборов, удивленно покачивали головами и изъяснялись между собой на малопонятном языке. Их профессиональный жаргон напоминал латынь. Каждый тевтон знал ее с детства, на ней велись службы в храмах и церквях Ордена. Но медикусов Курт не понял.
– Пойдемте, господин. Ваген ждет.
Ах да… Маэй. Девушка стояла рядом, почтительно склонив голову, одетая в обычное длинное тевтонское платье. Ее удивительно светлые волосы были свободно распущены по плечам, выделяясь на белой ткани больничного халата этаким ярким пятном. Фэлле также пришлось пообщаться с медикусами. Но она попросила об этом сама, а те, естественно, согласились. Их неистощимый энтузиазм волновала проблема чужаков. Ведь никто так и не доказал, относятся пришельцы к одному биологическому виду с тевтонами или нет? Ибо легенды – легендами, но вот фактический материал на основе исследований физиологии организма, химического состава крови и ДНК – совсем другая вещь. Еще Курт сильно подозревал, что у девушки опять покопались в голове, но поскольку в ее поведении ничего не изменилось, то решил не спрашивать лишнего. У него было целых три недели, в течение которых он собирался отдохнуть. Тем более что, как сказал Магистр, следующий отпуск будет неизвестно когда. Да и будет ли? Тайна, покрытая мраком. Так что стоило ловить момент…
Он поправил висящий на боку рыцарский меч, тронул аксельбант парадного мундира и шагнул вперед.
– Пошли, Маэй!
Ваген был роскошен. Хоть Братьям и положено жить в скромности, но время меняет многие вещи. Так вот и владение личным имуществом в конце концов было разрешено. Немногим скарбом, конечно. Скажем, земли и недра могли принадлежать только Ордену, и дворянам наделы вручались не в вечное личное пользование, а только на период жизни награжденного. Делить поместья между своими наследниками действующий владелец не мог. Его сыновья получали, в свою очередь, поместья в других местах. Если, конечно, их заслуживали. Либо становились безземельными фрайхерами. Иногда – переходили в другое сословие. Но последнее было редкостью. Хотя и случалось. Так что личный ваген также явился знаком перемен, происходивших в политике Ордена в последнее время…
Курт с удовольствием уселся за руль – ему нравилось водить машину. Маэй устроилась на пассажирском сиденье.
– Куда едем? – осведомился тевтон. Фэлла, улыбнувшись, включила систему навигации. На лобовом стекле вспыхнула точка.
– Я арендовала небольшой дом, господин, с вашего позволения. На берегу озера Топлиц.
– Ого!..
– Там тихо, уединенно, и я подумала, что вам лучше побыть некоторое время в тишине, чтобы прийти в себя после пережитого.
– Спасибо.
Курт запустил двигатель и включил передачу…
Вчера освободили Гроссбург. Все захватчики были уничтожены. Тевтоны не стали брать пленных. И это было необычно для Ордена. Но все дело в том, что те, кому бы могли дать статус пленников, погибли на Поле Чести – так прозвали место битвы под Новым Вюртембергом. А те, кто остался в захваченных городах, оказались обычными палачами и убийцами. Поэтому кроме госпожи Оро и Маэй Юури других живых чужаков на Тевтонии не осталось… Впрочем, почему-то спутницу Вальдхайма гибель соотечественников особо не волновала. Фэлла куда больше переживала за чиновницу императорского двора, но всячески скрывала это. Хотя, пробыв столько времени вместе, Курт научился читать ее эмоции по незаметным для другого тевтона жестам, движениям и прочим мелким знакам…
Машина замерла под раскидистой липой, и оба пассажира вышли на улицу. Дом и правда был великолепен! Небольшой, белый, как принято в Ордене, с черными перегородками из мореного дерева в стенах.
– Хорошо… Ты – молодец, девочка!
– Господин доволен мной?
– Доволен. Ладно, пошли в дом.
Внутри оказалось так же чисто и уютно, как и снаружи. А круглое озеро неподалеку давало приятную прохладу в жаркий весенний день.
– Как тут насчет еды?
– Все доставляют с общей кухни, господин. Стоит только сделать заказ.
– Отлично! Тогда пусть привезут обед, а я пока посмотрю, что тут у нас имеется.
Маэй ушла, а Вальдхайм направился к лестнице. Два обычных для любого тевтонского дома этажа. Спальни наверху, внизу – гостиная, кухня, столовая. Словом, Курт действительно был доволен выбором фэллы. Та искренне заботилась о нем…
Он стоял на галерее, опоясывающей дом поверху, и любовался игрой ветерка на искрящейся поверхности воды, когда девушка появилась рядом с ним и протянула раухер:
– Вам звонят, господин.
Настроение немного упало – неужели его отзывают с отдыха? Но, к радости, в мембране раздался знакомый голос отца. Отойдя в сторону от деликатно отвернувшейся фэллы, он переговорил с семьей, потом вернулся на прежнее место и протянул Маэй аппарат.
– Приятные известия. Завтра приезжает моя семья.
– Ваша семья, господин?
– Ты удивлена? Впрочем, я тебе никогда не говорил… Да, у меня есть отец, мать, младший брат и сестра. Познакомишься.
– Но…
Он повернулся к ней и, взяв за плечи, заглянул глаза:
– Девочка… – Вообще-то обращение звучало довольно забавно, учитывая разницу в возрасте всего два года. – Сейчас ты под моей защитой. Так что в какой-то мере являешься также членом семьи, как и кровные родственники. Поэтому тебе нужно узнать моих близких. И ничего не бойся. Никто тебя не обидит.
– Спасибо, господин. Обед будет через тридцать минут.
– Отлично! – Он отчего-то с неохотой отпустил ее. – Я пойду пока окунусь…
Вода была теплой, как обычно в конце весны, и плавать в чистейшем озере было очень приятно. Впрочем, вскоре на берегу, выложенном каменными плитами, появилась тонкая светловолосая фигурка и замахала рукой. Курт в несколько взмахов оказался возле берега – кушать-то хочется…
Жаркое оказалось выше всяких похвал. Маэй уже привычно управлялась с тевтонскими столовыми приборами. И, к удивлению Курта, старательно повторила за ним слова благодарственной молитвы.
– Я так понимаю, ты хочешь остаться жить на нашей планете, стать гражданином Ордена?
Она слабо кивнула. Прожевав кусок нежного мяса, Вальдхайм задумчиво добавил:
– Да. Как женщине, думаю, тебе это позволят.
– Я… Я не хотела вам говорить, но господин юнкер Витольд Бах перед тем боем сделал мне предложение стать его супругой…
– Ого! И что ты ответила? Надеюсь, согласилась?
Внезапно фэлла выронила ложку и порывисто прижала руки к груди:
– Господин! Как я могла?! Вы уходили на смерть! А я принадлежу только вам. Неведение своей судьбы… Что меня ожидало, если бы вы погибли? Тоже смерть?
– Тевтоны не убивают пленных, а тем более женщин. Если бы ты стала женой Витольда, то, поверь, сразу бы получила полную и неограниченную свободу. Стала бы равной любому из нас. Это – Закон Ордена, великий и неизменный.
Маэй опустила голову, уставившись на свои колени.
– Я не знала, господин…
Вальдхайм улыбнулся.
– Я вижу, что парень тебе не противен. Это хорошо. И, насколько я знаю, юнкер жив. Так вот… Если он не передумал, я выдам тебя за него. Согласна?
На лице девушки появилось неподдельное удивление.
– Почему вы спрашиваете меня, господин, о моем согласии?
– А как же иначе? Или у вас не так?
– Не так, господин… Совсем не так. Наши браки решают родители. Мы – лишь подчиняемся.
– Господи, какой ужас! Мы, конечно, тоже слушаемся родителей. Но всегда женимся лишь по обоюдному согласию.
– Это… это просто невероятно!
– Ну, девочка, поживешь с нами подольше – узнаешь еще много необычных вещей… Кстати, надо бы как-то назвать тебя попроще. А то твое имя…
– А что в нем не так, господин?
– Оно слишком непривычно. Может, Марией?.. Чем-то напоминает твое.
Фэлла на миг задумалась, перекатывая непривычное звучание слог за слогом. Затем попыталась произнести вслух. Прозвучало непривычно – девушка немного растянула гласные, – но неожиданно мило.
– Да, господин. Я согласна.
– Вот и чудно, Мария.
– Спасибо, господин…
Грохот барабанов. Пение клириков и служек. Процессия священников в положенных по случаю подобного события одеяниях. Золотое шитье на ослепительно белых сутанах и рясах. Угольно-черные кресты на длинных плащах цвета свежевыпавшего снега. И – огромное скопление народа на Поле Еретиков. Шрехты обоих полов, граждане, свободные, отпущенники. И страшное напряжение, ощущаемое всеми без исключения. Отдельно на небольшом помосте – Капитул и Магистр. Кое-кто из собравшихся удивленно смотрел на тех, что находились на покрытом алыми коврами возвышении. Вместо пяти человек там сидело шесть. Все в глухих старинных цилиндрических шлемах, с прорезями для глаз. Так положено по Закону.
Шесть членов. Значит, кто-то еще стал членом Капитула? Тайный член? Именно возле него находится коленопреклоненная девушка в широком плаще с покрытой капюшоном головой в белых, под цвет ткани, перчатках. Невозможно рассмотреть ни ее лица, ни фигуры. В руках молящейся простое деревянное распятие. Обыкновенный крест.
Один из состава Капитула поднялся, его белый плащ с крестом пересекала алая полоса. Все зашептались: «Магистр! Магистр!..»
Конрад фон Зикинген вскинул руку. Монотонный грохот барабанов мгновенно стих, глухо страшно проревел гигантский рог, подвешенный на цепях. От его звука даже озноб пробрал, несмотря на жаркий летний день. В закопченной стене города открылись блестящие свежим деревом Ворота Грешников. Из проема также медленно и торжественно вышли четыре колонны кнехтов в старинных одеяниях, неся в руках факелы, горящие почти прозрачным в лучах полуденного солнца пламенем. Воздух, завиваясь от жара, отбрасывал причудливые тени на каменные плиты, которыми было выложено поле.
Вновь грохнули барабаны. Показались одетые в алое палачи. В широких балахонах, с кровавыми колпаками на головах, скрывающими лица. Четверо. Они будут свершать ритуал… Следом – длинная колонна одетых в такие же балахоны, но черного цвета – их помощники. Они несут вязанки соломы и тщательно отобранные поленья для страшной казни – костра.
Под медленный ритм, растягивая шаги, черные приблизились к отмеченному белым крестом, нанесенном известью, месту. Начали выкладывать кострище. Сноп к снопу, полено к полену. Принесли и утвердили толстый столб, к которому уже загодя прикованы цепи для казнимого.
Грохот барабанов, давящий на нервы. Молящаяся на помосте на коленях девушка. Монотонный речитатив монахов, читающих очищающую молитву. Гипнотическая, словно движения големов, работа тех, кто готовит ритуал. Завороженные лица тех, кто наблюдает за приготовлениями… Верховный палач, чей алый балахон украшает траурная полоса, обходит кострище. От его взгляда не утаится ни один изъян. Все должно быть по закону. Еретик – упорствующий. Посему умереть должен не слишком быстро, а испытав перед смертью адские мучения… Вроде бы все нормально.
В толпе перешептываются. Алый семенит по дорожке, также отмеченной известью, приближается к помосту. Докладывает, склонив голову. Магистр одобрительно кивает в знак согласия, затем вздымает руки к небесам. Усиленный невидимыми динамиками густой бас возносится над бескрайним людским морем. Сюда собрались со всех краев Тевтонии. Из всех ее городов, поместий, областей. Те, кто сейчас на поле, расскажут остальным о событии, которому стали свидетелями…
– Да начнется казнь!
Барабанная дробь. Конское ржание. Взмывает к небу хор голосов, поющих гимн:
– Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem cæli et terræ, visibilium omnium et invisibilium…
Из мрачного проема Ворот Грешников показывается упряжка из четырех черных коней. Они тащат за собой низкую открытую площадку, покрытую белыми полотнищами, с изображенными на них языками пламени. На повозке, сопровождаемой колонной монахов в белых рясах, – облаченная в бесформенное одеяние чужеземка с бумажным колпаком на голове. Ее руки прикованы к двум столбам, возвышающимся на площадке. Убийца! Та, что командовала вторжением.
Процессия совершает круг вдоль первых рядов тех, кто собрался на зрелище казни. Никто не кричит, все происходит молча, если не считать мрачного неумолчного боя барабанов. Но та, что будет сожжена, начинает ежиться под взглядами, горящими ненавистью. Каждый из тех, мимо кого ее провозят, кого-то потерял по ее вине. Отца, мать, сына или дочь. Ребенка… убитого по ее приказу. Ее солдатами…
Бум… Бум… Бум… Ржание лошадей, скрип специально не смазанных колес. Бум… Бум… Бум… Рев рога, когда процессия достигает края поля и совершает поворот. Первый круг. Вновь надрывно воет большой рог Гроссбурга. Повозка и сопровождение разворачиваются и направляются туда, где уже все готово к церемонии. Последней ее части.
Неожиданно одна из лошадей начинает дико ржать, затем становится на дыбы, молотя копытами по воздуху, но тут же на удилах повисают несколько добровольцев из собравшихся, и конь успокаивается… Стихает скрип, так явственно слышимый между слитными ударами барабанов. Смолкают рога. На мгновение становится так тихо, что даже слышен ветер, завывающий в пробоинах, на развалинах когда-то красивой столицы. Сейчас от нее остались лишь груды щебня, остатки балок и бесчисленные могилы. Тех, кого убили по приказу женщины, прикованной к столбам на повозке. И тех, кто пал, освобождая город.
Грррм… Монотонные удары сменяются раскидистой дробью. Мелькают в руках палочки, сливаясь в сплошной веер. Хвала искусству барабанщиков! Алые фигуры отцепляют оковы, ведут одетую в позорное одеяние – санбенито – фигуру на помост, заботливо поддерживая за руки. Молодая женщина с внешностью, невиданной до страшного Дня Вторжения на Тевтонии. Большие карие глаза, круглое лицо, прямой узкий аккуратный носик и острые, словно у волка уши…
Раскатистая дробь барабанов… Осужденную подводят к черному, пропитанному смолой столбу в середине кострища. Приковывают руки и ноги. Аккуратно приматывают еще одной цепью тело, делая несколько витков вокруг талии, бедер. Крест-накрест охватывают грудь, явственно вырисовывающуюся под грубой тканью.
И вот все готово. Звуки органа торжественно и печально взмывают к небу. Наконец литания смолкает. Со своего помоста сходят члены Капитула, и девушка, что молилась возле кресла шестого члена, следует за ними, опустив голову, по-прежнему сжимая в руках распятие.
Рокот барабанной дроби. Гулкое дыхание многотысячного людского моря. Магистр поднимается на кострище, что-то говорит осужденной, склонившись к ее уху. Затем остальные члены Капитула делают то же самое. Неизвестная девушка, не поднимая капюшона, также подходит к чужеземке, что-то шепчет той, и вдруг еретичка начинает биться, затем что-то пытается выкрикнуть, но – тщетно. Палачи давно уже вставили ведьме в рот кляп. А распятие, которое до этого момента было в руках у девушки в белом, уже вставлено за цепь, которой привязали остроухую.
Гррммм… Гррммм… Капитул возвращается на свои места на алом помосте, покрытом коврами. В руках помощников палачей ведра. Обыкновенные деревянные ведра, из которых они плещут на костер густую вязкую жидкость того же цвета, что и их одежды. Через несколько мгновений когда-то белые дрова и желтая солома становятся черными, доносится резкий запах смолы. По толпе проносится ропот… Дикий истерический крик откуда-то из людского моря. Крик боли и ненависти, задушенный руками.
Гррмм… Гррмм… Бьет колокол. Раз! Гррмм… Дробь барабанов затихает.
– Да свершится правосудие! Аминь!
Многотысячеголосый нестройный хор:
– Аминь!..
Одетый в белое палаческое одеяние Исполнитель высоко вздымает к небу факел. Тот горит, но пламени не видно, лишь почти прозрачные клубы дыма. К нему подходят четверо палачей, в свою очередь поджигают еще четыре факела. Расходятся по всем четырем углам. Вновь глухой и мрачный удар колокола. Алые синхронно подносят пламя к дровам и соломе.
Первые язычки огня пробегают вначале нехотя, а потом вдруг с жадностью, с ревом взмывают к небу. Дыма нет. Дрова просушены на славу! Но пламя почему-то не прозрачное, как у факелов, а алое. Настолько алое, что его видно даже в ярком солнечном свете, сияющем над развалинами Гроссбурга. Цвета крови, пролитой по вине чужеземки.
Стена пламени не скрывает корчащуюся у столба прикованную фигуру. Та бьется из всех сил, пытается вырваться, но тщетно. Огонь все ближе, вот первые языки лижут санбенито, оно вспыхивает и распадается, обнажая тело, на котором уже вспухают первые волдыри. Пышные светлые волосы сгорают мгновенно, уродуя пузырями ухоженное матовое лицо. Миг, и наконец сплошная завеса огня скрывает женщину. Хотя можно различить через алую стену еще бьющийся в цепях силуэт…
Гробовое молчание. Даже барабаны затихли. Тишина становится невыносимой. Кажется, что сейчас расколется само небо, уже начинающее розоветь в наступающем вечере. А костер все пылает. Его языки стирают силуэт казненной. Уже ярко светятся сквозь алую пелену раскаленные добела цепи…
Время летит сквозь молчание. Рушится, выбрасывая снопы искр, аккуратно уложенная ранее поленница. Падает столб. И только синие язычки пробегают по пеплу… По-прежнему тишина. Наконец Верховный палач приближается к кострищу. Нагибается, берет рукой в перчатке горсть пепла, пропускает через пальцы и кивает головой, обращенной к Капитулу. С кресла встает Магистр. Вопреки обычаю, он не обнажает голову. Вновь разносится над людским морем густой голос, усиленный незаметными динамиками:
– Свершилась казнь! Виновная получила свое, братья и сестры. Но мы наказали ее не за то, что падшая грешница напала на нас. Ее приговор – за те преступления, что совершили по ее приказу подчиненные войска.
Людское море приходит в движение. По нему словно расходятся какие-то волны, а голос между тем звучит над головами, вздымаясь к небесам:
– Эта женщина – лишь орудие. Инструмент! И мы должны наказать владельца руки, которая направила это орудие против нас. Слушайте все и передайте всем, кого встретите: Тевтонский Орден объявляет Крестовый Поход против Истинной империи! Да свершится Кара Божья над еретиками, убийцами мирных людей, разрушителями наших жилищ! Аминь!
Мгновение тишины, и исступленный вопль разрывает, похоже, само пространство:
– Аминь! Да будет так! Смерть! Нет им прощения!..
Курт с некоторым страхом смотрел на беснующуюся за цепью кнехтов толпу. Та сейчас неуправляема. Но едина в своем желании. Впрочем, как и весь народ Тевтонии. У всех на уме лишь одно – месть! Пусть те, кто вторгся в их привычный мир, разрушил все, что было до пришельцев, получат воздаяние сторицей. «По делам их и воздайте им!» – так сказал Господь! И теперь люди жаждут лишь мести. Они хотят убивать, жечь дома и города чужаков, насиловать их женщин, сжигать их поля и нивы. Шрехты тысячами идут на призывные пункты, чтобы стать солдатами. Уже не хватает офицеров, и приходится возвращать на службу тех, кто уволился в запас до войны.
Развернуты гигантские стройки в ранее необжитых местах. Мануфактуры, производящие строительных големов, работают круглосуточно, без выходных и праздников. Дошло до того, что на стройках начали применять труд людей, чего не случалось за последние двести лет в Тевтонии! Через неделю будут запущены еще два орбитальных лифта. Верфи, расположенные на одном из естественных спутников Новой Тевтонии – Скорпии, практически уничтоженные имперцами, сейчас почти полностью восстановлены и переоснащены. А ведь прошел только месяц! И до сих пор непонятно, как, можно сказать, голыми руками умудрились модернизировать штурмовые боты, чтобы, использовав новую тактику, разгромить флот вторжения остроухих.
Воистину, как же мало он знает свой народ!..
Курт положил руку на хрупкое плечо Маэй, по-прежнему застывшей на коленях возле его кресла члена Капитула. Фэллу бил озноб. Но почувствовав его руку, девушка начала мало-помалу успокаиваться. Хвала Деве Марии, что ее лицо скрыто под капюшоном, а на руках глухие перчатки. Увидь кто сейчас из толпы, что она тоже остроухая, просто разорвут на куски. Бедняга! Как же ей жить-то теперь?!
– Брат, нам пора уходить.
Голос Брата-казначея, обращенный к Курту, вывел его из транса. Да, нужно покинуть Поле Еретиков. Ритуал казни завершен. Крестовый Поход Возмездия объявлен. Теперь – дело за людьми Ордена. Завтра будет обнародован вердикт о даровании гражданских прав шрехтам. Начнутся новые стройки. А Вальдхайму предстоит воспитать двадцать пять юнцов самыми грозными воинами в обитаемой Вселенной! Этим мальчишкам и девчонкам достанется очень много работы в империи, когда флот Ордена появится в ее атмосфере, неся возмездие. Что потом будет с планетой, населенной чужаками, – его не волнует. Но разверзнутся небеса, и снизойдет воздаяние за то зло, что остроухие принесли на Тевтонию. И будет оно ужасным!
– Мария, за мной. И не отставай, если хочешь жить…
– Да, господин…
