Глава 43
Стоял один из последних погожих дней, череда которых обычно являлась прологом перед долгими дождями, промозглой сыростью и тоской по ранней весне. Солнце пригревало по-летнему, граф де Кримон шел по двору замка Ангулем, с удовлетворением отмечая, как меняются в лице разомлевшие на солнце гвардейцы, едва только заметив его.
«Лентяи, — думал граф. — Прежний герцог совсем не занимался их дисциплиной». Сам де Кримон уже успел отметиться среди «лентяев», наказав четверых из них. После того, как их высекли в казармах, один оказался совсем плох, и лекарь сказал, что за исход дела не ручается. Но кого беспокоит смерть одного из лентяев? Только не де Кримона.
Осеннее солнышко действовало на него по-особому, и седина в волосах совсем не мешала графу интересоваться госпожой Фрай. Сегодня он поднимался на этажи замка, где она жила с детьми. Генриетта что-то стирала в своей комнате и, стоя в коридоре незамеченный, де Кримон с четверть часа наблюдал за ней, с замиранием сердца примечая, как колышется под блузой тяжелая грудь, как движутся под юбкой литые бедра.
Вспоминая это теперь, де Кримон порядком распалился. Да, он мог получить молодую горожанку, купить девственницу в бедном квартале всего за пару серебряных монет, но это было доступно, а потому неинтересно. А вот жена хваленого Фрая с ее вынужденной вежливостью и плохо скрываемой неприязнью была нужна графу. Да что там нужна, с каждым днем он понимал, что она ему просто необходима!
Под ноги де Кримону попала старая полуслепая сука голинштенской породы. Она считалась королевой всей герцогской псарни, от нее пошло все их безупречное племя охотничьих голинштендеров, но сейчас де Кримон просто пнул ее в брюхо и выругался.
Поджав хвост и жалобно скуля, сука прихрамывая побежала прочь, а де Кримон шумно вздохнул и, повернувшись на каблуках, двинулся к парадному крыльцу замка.
«И пусть попробует отказать, сука…» — твердо пообещал он себе, решительно поднимаясь по ступеням.
Один лестничный пролет, другой, третий… Часовые вытягивались в струнку — этих можно не бояться, они будут молчать. На втором этаже де Кримон уже уловил этот волнующий запах…
«И чем она душится, эта простушка?»
Граф потянул носом: какое-то дешевое мыло, что так любят простолюдины, но как же волнует этот запах. Как же он его волнует!..
Узкий меч в ножнах ударился о стену.
— Кто там?
«Это она! Ее голос!»
Ноздри де Кримона раздулись, здесь, в полутемном коридоре он чувствовал себя затаившимся хищником, предвкушающим трепет добычи.
Генриетта вышла в коридор, держа в руках вязанье.
— Ваша светлость? — удивилась она и, заметив лихорадочный блеск в глазах графа, попятилась.
— Стой, девка!
Он обхватил ее за ягодицы и привлек к себе.
— Да отпустите же, ваша светлость, как вам не совестно…
Генриетта отталкивала графа, стараясь не поднимать шума, ей не хотелось, чтобы выскочившие на шум дети застали ее в столь неприглядной ситуации.
— Пустите, ваше сиятельство, я замужняя женщина, пустите…
— Ни… за… что…
Граф сопел носом и лапал Генриетту, а она как могла оборонялась и тревожно оглядывалась на дверь, где занимались с учителями дети.
Потеряв наконец терпение, Генриетта сильно толкнула графа, и он отлетел к противоположной стене, громко зазвенев мечом и шпорами.
— Я возьму тебя сей же час, прямо на полу! — воскликнул де Кримон и снова бросился в атаку. Обхватив Генриетту, он старался повалить ее на пол, но они были в разных весовых категориях.
— Бусов дам… дура! Платье куплю! — обещал граф, делая попытки задрать на Генриетте юбки.
— Я герцогу пожалуюсь, ваше сиятельство…
— Дура… кто же тебе поверит…
Дыхание де Кримона сбивалось от возбуждения, изловчившись, он поднырнул рукой под подол, но в следующее мгновение получил кулаком в ухо и рухнул на пол.
В ухе звенело, а голова будто налилась чугуном.
Граф с трудом поднялся на ноги, потер отбитое ухо и, указывая на Генриетту пальцем, сказал:
— Ты сама ко мне придешь, я тебе устрою, сучка… Хамка! Ты думаешь, дождешься своего мужа? Как же — держи карман шире, оттуда, куда послал его герцог, не возвращаются. С кем ты потом останешься? Кто тебя защитит?
Громко топая и звеня шпорами, граф ушел, а Генриетта прислонилась к стене и заплакала. Не за себя она боялась, а за мужа, ведь и впрямь на этот раз все происходило совсем иначе. И в прежние времена Каспар уходил в долгие походы, но при этом никогда не брали в заложники его семью.
Где он сейчас и что с ним? Жив ли? Или прав этот старый кобель?
Послышался шум, распахнулась дверь, и в коридор выскочила Ева.
— На прогулку, на прогулку! Мама, мы закончили урок и теперь идем гулять за стену!
Вышел Хуберт. Генриетта быстро промокнула глаза рукавом и сказала:
— Ну что же — идемте, только недолго, уже обедать скоро.
— Мама, что с тобой? — спросил сын, заметив, что Генриетта расстроена.
— Ничего, пустяки. — Она виновато улыбнулась. — Взгрустнулось просто.
— Отец обязательно вернется, ведь ты же сама говорила, что он удачливый.
— Удачливый, — согласилась Генриетта.
Из класса появились два старца — учитель математики Бразис и знаток арамейского и гальдийского языков Ортман.
— Добрый день, госпожа Фрай, — поздоровались они и прошли мимо.
— Добрый день… — одними губами произнесла она и старательно улыбнулась Хуберту: пусть думает, что она успокоилась.
Когда Генриетта спустилась во двор, Ева уже выскочила в открытые крепостные ворота и пробежала по мосту. Ей разрешалось играть за рвом на дороге, и Генриетта обычно выходила к ней. Вместе они прогуливались вдоль рва и возвращались в замок, а Хуберт проводил свободное время в конюшне. Ему нравилось ухаживать за лошадьми и учиться их подковывать — он вообще любил обучаться всему незнакомому.
Генриетта медленно шла к воротам, поглядывая по сторонам, нет ли где де Кримона. Гвардейцы возле казармы и часовые на стенах поглядывали в ее сторону с интересом, женщин здесь не было и за пару минут ласки любой отдал бы месячное жалование.
Неожиданно раздался крик — это была Ева, Генриетта не могла спутать.
— Дочка! Ева! — закричала она и со всех ног бросилась к воротам. Она бежала, не чувствуя под собой ног, а повторяющийся крик резал ее по живому, замутняя рассудок.
Уже с моста она увидела Еву, та висела, уцепившись ручонками за край кирпичной кладки, ее пальцы могли вот-вот соскользнуть.
Генриетта рванулась из последних сил и, упав возле края рва, ухватилась за запястье Евы. Затем попробовала тянуть, но силы иссякли, и легкое тело девочки стало сползать, увлекая за собой Генриетту.
— Не бойся, дочка, я сейчас тебя вытащу… — пробормотала Генриетта, но ничего не могла сделать.
— Мама, мы умрем? — спросила Ева, глядя матери в глаза.
— Нет, дочка. Нет…
Генриетта боялась, что разрыдается и тогда они наверняка сорвутся в высохший ров.
Послышался топот, краем глаза Генриетта заметила бегущего Хуберта и сержанта — того, что был возницей, когда их привезли сюда на карете. Еще мгновение — и сильные руки подхватили Еву, потом сержант помог подняться Генриетте.
— Как же это ты, сестренка, а? — Хуберт улыбался и гладил напуганную Еву по голове. Он был бледен, подбородок его трясся. — Как же это ты?
— Я не сама… — сообщила девочка. — Двое солдат схватили меня, спустили и сказали: держись, покуда сможешь… Я держалась, а потом… потом стала кричать…
— Да как же это? — развел руками сержант. — Да кто же это?
В паре сотне шагов от ворот — на дороге, стояли двое гвардейских лейтенантов. Увидев их, сержант поник головой и, не прощаясь, вернулся за ворота.
— Мама, вон они! — указала девочка. — Я боюсь, они меня опять туда кинут!
— Не бойся. — Генриетта прижала девочку к себе. — Не бойся, никто тебя не кинет.
— Нежели они отца не боятся? Зачем они это сделали? — глядя на стоявших на дороге гвардейцев, с некоторым удивлением произнес Хуберт.
— Может, они не знают его или надеются, что он не вернется, — предположила Генриетта, думая о том, как ей теперь поступить, чтобы спасти детей. Она уже не сомневалась, что все подстроил де Кримон, желая заполучить ее во что бы то ни стало, и теперь ей следовало принять решение — или позор, или жизнь детей.
— Давай пожалуемся герцогу!
— Наше слово против их слов? Нет, не получится. — Генриетта вздохнула. — Пойдемте обедать, на сытое брюхо все не так страшно.
Под внимательными взглядами притихших на стене часовых заложники герцога прошли по просторному двору и уже собрались подняться по ступеням, когда навстречу им вышел де Кримон.
— Что случилось, моя дорогая, я слышал крик? — спросил он с притворным участием.
— Моя дочь едва не сорвалась в ров, ваше сиятельство.
— О, какая неприятность!
Граф потянулся погладить Еву по голове, но та испуганно попятилась.
— Идите обедать, дети, я догоню вас, — сказала Генриетта, подталкивая Хуберта. Взяв сестру за руку, он ушел.
— Хороший мальчик, — сказал граф. — Он очень увлекается лошадьми, а они, случается, могут лягнуть или сбросить из седла и тогда…
— Я поняла, ваша светлость, — сказала Генриетта.
— Вот как? — Граф улыбнулся и, посмотрев по сторонам, шагнул ближе. — Это значит, ты мне уступишь?
— Да, ваше сиятельство, жизнь детей для меня дороже, — ледяным тоном произнесла Генриетта, глядя мимо де Кримона.
— Тогда… прямо сейчас? Здесь есть чулан… — Граф взял Генриетту за локоть.
— Нет, ваше сиятельство, теперь я должна пойти к Детям.
— Но когда же? Когда?
— Вечером, но с одним условием…
— Каким еще условием? Ты не можешь ставить мне условия!
— Это несложное условие.
— Говори.
— Вы должны принести мне пучок лозы.
— Пучок лозы? Где я ее возьму?
— Она растет вдоль дороги в ста шагах от ворот.
— Ну хорошо, — пожал плечами де Кримон. Он не понимал, к чему условности, если эта простолюдинка уже сдалась. — Я пошлю кого-нибудь…
— Нет, — возразила Генриетта. — Лоза должна быть срезана лично вами.
— И тогда ты будешь нежна со своим повелителем?
Глаза графа маслянисто заблестели.
— Конечно, ваше сиятельства, я буду с вами нежна. Но сначала — лоза!
— Вот выдумщица… Выдумщица. Ладно, иду за лозой, но чтобы после четвертого караула ждала меня.
— Да, ваше сиятельство, я буду в коридоре возле лестницы, — покорно согласилась Генриетта. — Но лоза нужна мне теперь же и из ваших рук.
— Будет тебе лоза, иду прямо сейчас!
И де Кримон, как молодой, сбежал по ступеням и зашагал к воротам, предвкушая вечернее блаженство.
Генриетта, погруженная в свои мысли, поднялась к себе.
Спустя час, когда она с вязаньем сидела у окна, в коридоре послышались торопливые шаги и звон шпор. Генриетта выскочила в коридор и увидела де Кримона.
— Держи свою лозу, курочка. — Одной рукой граф подал пучок тонких хворостинок, а другой схватил Генриетту за ягодицу.
— Вечером, вечером, ваше сиятельство, — сказал она и уверенно отстранила его.
Вернувшись в комнату, Генриетта притворила дверь и, осмотрев лозу, принялась ее разбирать. Срезы были неровные, неуверенные, эти тростинки граф резал сам.
Рассортировав их по толщине, Генриетта помыла руки, тщательно вытерла их чистым полотенцем и принялась за работу.
Пыльцы привычно сгибали лозу, а губы шептали скороговоркой:
— Плетись лоза, заплетай ноги подлеца… Плетись лоза, закрывай ему глаза…
Хворостинка за хворостинкой, слово за слово, получалась корзинка и сплетался заговор.
— Мама, ты чего тут делаешь?
Генриетта даже не заметила, как в комнату вошла Ева.
— Плетись, лоза, заплетай ноги подлеца… Плетись лоза, закрывай ему глаза…
Так и не дождавшись ответа, удивленная Ева вышла из комнаты и вернулась к игрушкам, что принадлежали многим поколениям маленьких герцогов.
Когда стало смеркаться, из конюшни вернулся Хуберт и принес с собой тяжелую буковую палку. Ничего не сказав матери, он спрятал ее в своей комнате, преисполненный решимости применить палку против тех, кто вздумает обидеть сестру или мать.
Закончив плести корзинку, Генриетта завязала ее в узелок из белой ткани и убрал до вечера в угол.
В ожидании долгожданной встречи де Кримон был неспокоен. Он не находил себе места даже в кабинете герцога, и в конце концов его светлость заметил это:
— Да что с вами, граф, вы как будто несвежего съели? Уж не заболели ли?
— Нет, ваша светлость, просто лихорадит немного — сейчас же осень, слякоть и все такое.
— Да где же вы слякоть-то нашли? — проскрипела из угла графиня Роллен, мать герцога, строгая сухощавая старуха.
— Должно быть, ветром прохватило, когда на стене был, — адресуя ей поклон, ответил граф.
— Врет он все, Бриан, — не сдавалась старуха. — Просто он влюблен!
— Влюблен? — поразился молодой герцог и, смерив де Кримона критическим взглядом, опрометчиво заметил: — Да куда ж ему влюбляться, матушка, он же седой старик!
«Я тебе это припомню…» — мысленно пригрозил герцогу де Кримон, однако снова поклонился, показывая, что согласен с ним.
— У нас здесь и женщин-то нет, кроме, может быть, прислуги…
— Он влюбился в эту — Фрай! Он постоянно вьется возле ее юбки! — проскрипела осведомленная старуха. — Когда ни выгляну в окно, он возле нее стоит и даже пристает.
Герцог засмеялся:
— Ладно, граф, идите отдыхать, сегодня вы мне не нужны.
— Благодарю, ваша светлость, сейчас же выпью горячего вина с медом и лягу, а к утру буду совсем здоров.
Покинув флигель герцога, де Кримон выскочил на воздух и рванул ворот мундира — давно он не испытывал такого унижения. Да, ему нравится эта простушка, да, она ему снилась, но и в свои шестьдесят он имеет право прислушиваться к собственным чувствам, пламенеть в порыве страсти, трепетать! А эта старуха…
Граф зло покосился на окна флигеля и прошептал:
— Старая карга…
Что ж, месть за обиду — дело весьма возможное, вряд ли хваленый наемник привезет Золотую Латку, а потому совсем скоро, может быть, уже в течение этого года Бриана Туггорта постигнет какое-нибудь несчастье. А в отсутствие герцога солдаты будут преданы ему — графу де Кримону.
«Старуху сразу в ров…» — решил граф.
Темнело быстро, на стенах появились факелы — вот-вот должна была произойти четвертая смена часовых, и для графа это было начало череды чудесных вечеров. Он уже решил, что для утех с простушкой прикажет обставить комнату на третьем этаже замка. А на сегодня сойдет и чулан.
Со стен донесся топот смены, граф глубоко вздохнул и, стараясь сдерживать себя, направился к освещенному факелами парадному крыльцу.
По обе стороны от входа замерли гвардейцы. Если бы они знали, что его сейчас ожидает, они бы обзавидовались. Что толку быть двадцатилетним, если не можешь позволить себе того, что по рангу только графу? Пусть голова его седа, пусть он прихрамывает на правую ногу и слегка горбится, но та власть, что в его руках, позволяет, не замечать своих недостатков.
«Я скажу ей — подойди и прими меня, моя козочка. Хотя нет, для козочки она слишком пышна. Пожалуй, я скажу — моя лошадка… Нет, лошадка, это как-то по гвардейски. Лучше эта, как же ее называют? Она еще ряженку дает…» — Граф задумался и едва не споткнулся.
«Может, спросить у часового? — подумал он, покосившись на очередной пост. — Нет, не стоит… Вспомнил — телофка! Это называется телофка! Или телушка? Или все же телофка?»
Оказавшись на лестнице, граф окончательно потерял терпение и побежал, перескакивая через три ступени. Вот и последний пролет, де Кримон поднял глаза и увидел Генриетту. Она стояла в одной рубашке, с распущенными волосами, а горевшие на стене позади нее факелы просвечивали тонкие покровы, демонстрируя графу тело желанной простушки.
— Телофка моя! — проблеял он и, протянув руки, помчался по лестнице еще быстрее.
Генриетта пошевелилась, развязала узелок и, достав маленькую корзиночку, бросила ее в сторону. Корзинка подпрыгнула, покатилась к стене, а ноги де Кримона внезапно заплелись, так что он едва не упал на ступени. Однако едва он выпрямился, корзинка подкатилась к стене и, ударившись, отскочила обратно. В то же мгновение де Кримон качнулся назад и с криками «Держите меня!», полетел вниз по каменной лестнице.
Скатившись, он крепко ударился об пол и только тогда его ноги наконец расцепились.
— Карау-у-ул, ко мне! — закричал он, плюясь кровью.
Снизу загрохотали шаги, и на помощь графу прибежали трое офицеров.
— Что с вами, ваше сиятельство?
— Лекаря его сиятельству!
— Да постойте вы с лекарем!.. О-о, как мне больно! Осторожнее… Прежде всего схватите эту тварь и бросьте в подвал, туда, где скелеты! Немедленно!..
— Да, ваше сиятельство! Сию минуту!
Два лейтенанта, что подвешивали надо рвом Еву, поспешили исполнить приказание грозного начальника, однако, когда они поднялись по лестнице, рядом с Генриеттой уже стоял Хуберт.
— Уйди, сынок, — попросила она.
— Нет, мама, это ты уйди.
И Хуберт решительно отодвинул мать в сторону.
— У него дубина, — сказал один лейтенант другому.
— Тем хуже для него, — ответил второй, вынимая из ножен меч. — Оглушим этого болвана, а потом схватим ее…
— Ой, как мне больно! — вопил снизу де Кримон.
Офицеры поднялись на один с Хубертом уровень и стали наступать.
— Сдайся, дурак, и обойдешься без синяков, — предложил один лейтенант.
— Нет уж, Ларус, теперь я желаю позабавиться, — сказал второй и зло засмеялся.
— Оставьте и для меня немного! — крикнул снизу поднимавшийся по лестнице третий офицер.
— Тебе ничего не достанется, Буффон! — крикнул Парус, и они с напарником бросились на Хуберта.
Однако оглушить его мечами не удалось, буковая палка мелькнула как молния и — трах-бах, выбитые мечи разлетелись по сторонам. Еще удар — по голове Ларусу, его напарнику достался болезненный тычок в грудь, да такой сильный, что бедняга покатился по лестнице быстрее де Кримона.
Едва увернувшись от пронесшегося мимо товарища, Хуберта атаковал Буффон. Он решил наказать мальчика, однако его меч наткнулся на дубину, а в следующее мгновение Хуберт ударил офицера носком башмака в голень.
Ударил и отскочил, чтобы проверить эффект. Отец уверял, что через несколько мгновений противник падал от боли — так ли это?
Буффон выпучил глаза, затем со стоном схватился за ногу.
— Уо-и-и-и! Уо-и-и-и! — завыл он.
Бой был закончен. Де Кримона унесли первым, двое офицеров еще лежали без чувств и один корчился от боли. Командовать атаку было некому, и собравшиеся возле поста полтора десятка гвардейцев не знали, как им поступить. Наконец пришел сержант Ротрен, тот, что привозил семейство Фрая в замок.
— Ваша милость, разрешите их забрать? — спросил он, обращаясь к Хуберту.
— Конечно, — кивнул тот. — Забирайте.
Бесчувственных офицеров кое-как привели в сознание и, поддерживая под руки, стали спускать к выходу. Последнего — хромого Буффона — вел сержант.
Когда они наконец оказались на воздухе, Буффон поправил шлем, ощупал распухшую ногу и сказал:
— Жаль, что я не раскроил этому щенку голову…
— Нет, господин лейтенант, вы все правильно сделали.
— Почему?
— Потому что, когда вернется господин Фрай, он убьет всех, кто обижал его семью.
Буффон криво усмехнулся:
— Это что же — Ларус и Кеанон, что подвешивали надо рвом девчонку, уже списаны со счетов?
— Разумеется, господин лейтенант, при условии, что Фрай вернется.
— Ерунду говоришь, — отмахнулся Буффон. — Против двоих гвардейцев одному не устоять, к тому же и я вмешаюсь…
Сержант вздохнул, пряча ироническую улыбку.
— Господин лейтенант, сегодня вы попали только на львенка и едва унесли ноги, что будет, если вы попадете на самого льва?
