Глава 8
— А давай поспорим, — предложил Старший, разглядывая на экране бурлящую толпу. — Давай поспорим на твою фирменную чашку, что первыми с нами свяжутся европейцы.
— Русские, — засмеялся Младший. — Русские. И я готов поставить свою чашку против твоей колоды карт.
— Колоду… — с сомнением протянул Старший. — Колоду — нет. Я гадаю на картах…
— Не уверен в европейцах?
— Всегда есть вероятность ошибки. И моя колода карт — слишком большая цена за такую возможность. Предлагаю свою ветровку. Ту самую. Все равно я ее не ношу.
Младший сделал вид, что задумался, потом засмеялся и протянул руку.
— Идет. Чашка против ветровки. Но почему ты ставишь на европейцев? Они пока соберутся, пока решатся…
— В России, как ты видишь, сейчас несколько… э-э… шумно и суетно. — Старший указал на экран. — Им нужно вначале стабилизировать ситуацию, а уж потом переходить в наступление.
На экране было видно, как взорвался еще один кадропроектор, паника охватила почти весь город.
— Можешь себе представить, какое напряжение у них там в верхах. Это пока только в одном городе, не в самом большом и не в самом важном. Но все понимают, что в любую минуту может рвануть по всей Руси великой… — Старший потер ладони о свои брюки. — Этот номер с Сетью, конечно, был достаточно эффективным и эффектным, но ведь это не навечно.
Младший повернулся к пульту, провел рукой над ним, посмотрел на высветившиеся в воздухе значки:
— Минут через пятнадцать Сеть восстановится. А вот когда включится… Хороший вопрос. Это будет зависеть от того, кто сейчас контролирует весь этот хаос. Кто за ним стоит.
— Обе стороны. Обе. И не нужно делать многозначительный вид, сам ведь прекрасно знаешь, что соперники все это делали плечом к плечу. И, заметь, не сговариваясь. — Старший налил себе в стакан сок, сделал глоток.
— И это не странно? — Младший тоже налил себе сок. — Разные цели, взаимоисключающие задачи, а такое единообразие в методах…
Старший посмотрел на то, как Младший пьет сок, и еле заметно улыбнулся. Младший часто вот так отзеркаливал его движения, поступки, слова и жесты.
Так дети подражают отцам, а младшие братья — старшим.
Они, слава богу, родственниками не были.
Просто Младший очень, очень хочет власти. Может быть, даже единоличной.
Пока, правда, все это выглядело кривлянием маленькой глупой обезьянки. Так, наверное, Люцифер, еще не ставший обезьяной Господа, зеркалил своего патрона.
Улыбка Старшего стала чуть шире. Не замечал он за собой раньше такой гордыни. Аккуратнее нужно быть даже в своих мыслях. При его-то возможностях…
— Дельфины и акулы, — сказал Старший.
Младший вопросительно посмотрел на него.
— Плохо помнишь школьный курс зоологии. Одна среда обитания подразумевает одинаковые формы у млекопитающих и рыб. Да?
— Да, — кивнул Младший.
— Или вот еще шахматы. Два соперника решили сыграть на что-нибудь важное…
— На чашку и карты, — засмеялся Младший.
— На жизнь. На власть. На богатство. На все. Взяли шахматную доску, расставили фигуры… — Старший поморщился — сравнение получалось банальным, а банальностей он не терпел.
Младший это понял.
— Бильярд, — сказал Младший. — Не пул, а обычный, классический бильярд. Одни и те же шары, одно поле, одни и те же лузы. Но счет у каждого свой. И хоть, в принципе, все бьют по очереди, результативный удар позволяет сделать новый удар сразу, вне очереди, и, если повезет… хватит мастерства, можно вот так не дать сопернику вклиниться со своим кием.
Старший промолчал. Он надеялся, что молчание не выглядит слишком уж демонстративным.
— Интересно, они уже сообразили, что мы вмешались в игру? — спросил, вроде бы даже риторически, Младший, немного помолчав.
Взрослеет, подумал Старший, вот даже попытался предложить сменить тему, выход из неприятной ситуации. Еще год назад, заметив слабину в рассуждениях Старшего, Младший начал бы развивать кажущийся успех, тыкал бы пальцами в болевые точки. Пытался бы тыкать до тех пор, пока не схлопотал бы оплеуху. Фигурально выражаясь.
А сейчас…
— Они уже поняли, — сказал Старший. — Не все, но снизу вверх понимание уже идет. Клиника. Штаб Территориальных войск прикрытия. Патрули. Представители Комиссии на местах… Пузырьки пошли вверх.
Подал голос телефон.
На столе, между креслами Старшего и Младшего стоял старинный телефон, потрясающее сочетание дерева и металла. Потемневшего от возраста дерева и уставшего металла.
Телефон фантастически смотрелся на фоне звезд. И какое выражение лица бывало у редких посетителей, когда кто-нибудь из хозяев станции несколько раз проворачивал ручку на аппарате и просил барышню соединить его…
— Европа, — сказал Старший.
— Россия, — возразил Младший.
Старший потянулся к телефонной трубке.
— Сеть восстановлена, — сказал Младший. — Но пока не активирована.
Старший снял трубку:
— Слушаю вас.
— Два одновременных вызова, — сказал женский голос. — Абонент номер шесть и абонент номер одиннадцать.
— Кто? — тихо спросил Младший.
— Оба, — одними губами ответил Старший.
— На ковер, — сказал Младший. — Обоих.
Старший улыбнулся.
Многочисленные недостатки Младшего в значительной степени компенсировались чувством юмора. Несколько извращенным и злым, но достаточно оригинальным. Так, во всяком случае, считал сам Младший. И Старший был с ним почти согласен.
— Режим совещания, пожалуйста, — сказал Старший в трубку.
Он прекрасно знал, что разговаривает сейчас с компьютером, но телефон требовал играть роль.
А что, если взять и продолжить логику игры, подумал Старший.
Посадить за коммутатор живую барышню. Выделить помещение на станции для штекеров и проводов. Замечательная идея. Стильная. Нужно предложить Младшему, ему понравится.
Сразу после разговора, подумал Старший.
Включились кадропроекции.
Европу представляла Катрин Артуа.
Мадам Артуа сидела в своем кабинете, за своим знаменитым рабочим столом. Мадам Артуа, как всегда, выглядела просто потрясающе, а для своих пятидесяти пяти — просто фантастически. Одним из многочисленных предметов гордости мадам Артуа было то, что ей не приходилось еще ни разу приплачивать своим сексуальным партнерам.
Старший даже несколько раз совершенно серьезно обдумывал мысль пригласить ее на станцию, чтобы лично убедиться в том, о чем трепалась Сеть. Младший, впрочем, эту идею тоже рассматривал, несмотря на значительную разницу в возрасте с дамой.
Но оба, не сговариваясь, от соблазнительной мысли отказались. Не хватало еще этой кобры на станции.
Мадам Артуа готовилась к разговору. К серьезному разговору. Может быть, к главному разговору в своей жизни.
От общения с хозяевами станции она удовольствия не получала.
Она не любила чувствовать себя объектом препарирования. Ее раздражала мерзкая привычка этих верхних обсуждать ее достоинства и недостатки прямо при ней, в процессе разговора.
…Это не ее грудь. Нет, она либо что-то впрыснула, либо что-то подложила в лифчик. Повернитесь в профиль, мадам Артуа, я хочу посмотреть. Подтяжка, кстати, тоже не слишком удачная… Старость, что вы хотите!..
В общем, мадам Артуа была готова (так ей во всяком случае казалось), к любой гадости.
Ровно через две секунды она поняла, что была готова далеко не ко всему. На то, что в виртуальном зале совещаний они окажутся не втроем, а вчетвером, она точно не рассчитывала.
Ей и в голову такое не могло прийти.
Герман Николаевич Клеев, представитель России, впрочем, тоже в восторг не пришел, обнаружив Брюссельскую Суку в числе своих собеседников.
Герман Николаевич Клеев Катрин Артуа не любил.
Можно сказать, даже ненавидел. Особенно после того, как ее посланцы — а Клеев был уверен, что те люди были именно от Артуа, — чуть не отправили Германа Николаевича и сопровождающих его лиц на тот свет.
Катрин Артуа отвечала нежной взаимностью, памятуя о покушении на себя. Спасло мадам Артуа тогда чудо.
Доказательств не было ни у нее, ни у него. Была ненависть. Личная. Что очень здорово подхлестывало ненависть служебную.
На что и рассчитывал Младший, когда заказывал через своих людей оба покушения. Оба неудачных покушения. Младший даже немного гордился тем, как были задуманы и проведены два этих мероприятия.
— Здравствуйте, господа! — сказал Младший, широко улыбаясь и демонстрируя благорасположение ко всем виртуально присутствующим. — Очень рад, что вы нашли время, чтобы встретиться с нами. И еще больше я рад, что такое желание возникло у вас одновременно и тем самым предотвратило мое расставание с любимой чашкой… Хотя и легкое разочарование от того, что легендарная ветровка не попадет в мою собственность, также присутствует.
Клеев кашлянул. Артуа прикусила нижнюю губу.
— Вы, как я полагаю, знакомы, — сказал Младший. — Или все-таки представить?
— Зачем? Они прекрасно друг друга знают, — голосом старого брюзги произнес Старший. — Они даже вступали в половую, извините, связь. Первый раз на конференции в Риме в две тысячи двенадцатом году. Инициатива исходила от мадам Артуа, хотя у господина Клеева возникла иллюзия, что это он заманил шикарную бабу к себе в номер и отодрал ее на диване… Не лучшим образом, как потом сообщила госпожа Артуа своему тогдашнему секретарю. Что-то ее не устроило в позе и технике…
Лицо Клеева налилось кровью, мадам Артуа достала из ящика стола какую-то таблетку и проглотила не запивая.
— Потом, в две тысячи тринадцатом, в ноябре, на саммите в Швейцарии, уже по инициативе Клеева произошла бурная сцена в охотничьем домике, начавшаяся почти изнасилованием, а закончившаяся таким потрясающим оргазмом у дамы, что до конца того года она еще четырежды вынуждала Германа Николаевича к интимной близости, на что он неоднократно жаловался своей тогдашней любовнице, Инге Александровне Крон. — Старший вроде бы как спохватился, открыл файл, посмотрел и покачал головой. — Извините, ошибся. На тот момент в любовницах у Германа Николаевича состояла Сюзанна Стокман, а Инга Александровна заняла это почетное место только через полгода, после того как мадемуазель Стокман погибла неподалеку от Брюсселя в автомобильной катастрофе…
Младший рассматривал лица гостей с неподдельным интересом. Терпят, милые. И будут терпеть.
— Но, впрочем, мы ведь не для этого собрались, — внезапно сменил тему Старший. — Вы ведь обратились ко мне…
Младший сделал вид, что не услышал или не придал значения этому «мне».
— Вы обратились ко мне, чтобы попросить помощи для уничтожения своего конкурента. Вы, Катрин, и вы, Герман Николаевич, решили, что настала пора действовать. Не столько вы, сколько те группы уважаемых и влиятельных людей, которые стоят за вами… Но вы не отказались бы, Катрин, увидеть, как вашего бывшего… э-э… русского медведя — я правильно воспроизвел? — на ваших глазах повесили.
— За яйца, — процедила Артуа.
— А Герман Николаевич был бы просто в восторге, если бы получил билет в первый ряд на четвертование Брюссельской Суки…
Клеев не ответил. Но выражение его лица говорило, что с куда большим удовольствием он своими руками разорвал бы глотку Старшему. И Младшему. А потом уж медленно удавил, таки да, Брюссельскую Суку.
— Но хватит о хорошем. — Лицо Старшего стало серьезным. — Поговорим о сути проблемы. Вы, начав осуществлять свои планы, внезапно обнаружили, что развиваются они немного не по вашим схемам. Катрин хотела, чтобы россияне, захватив Адаптационную клинику, продемонстрировали свою агрессию, жестокость и готовность проливать кровь. Ах эти русские, готовящие безумие, которое способно погубить уже даже не миллионы, а миллиарды людей. И изначально виновные во всем происходящем на Земле с две тысячи седьмого года… Я правильно излагаю?
Артуа пожала плечами. Брезгливость явственнее проступила на ее лице. В принципе, так они и планировали. Не в таких вульгарных выражениях, но тем не менее…
Не было никаких инопланетян. Вернее, они были, но очень давно. Несколько тысяч лет назад. Уже невозможно сказать, были ли это инопланетяне или свои, земные суперцивилизации прошлого. Технологическое наследие прошлого работало, вызывая невероятные происшествия, неопознанные объекты и тому подобные малопонятные вещи.
После Второй мировой войны Советский Союз и американцы подобрались наконец вплотную к этим технологиям, и началась гонка. Холодная война и гонка вооружений были всего лишь прикрытием борьбы за обладание секретами древности.
Даже сам Советский Союз был сдан в девяносто первом году прошлого века только для того, чтобы выиграть время, усыпить бдительность конкурентов. Что и удалось.
Россия нанесла удар. Ее ученым удалось освоить зародыши и активизировать матрицы кораблей. Корабли выросли. На это ушли годы. ГУЛАГ был в свое время только источником экспериментального материала и прикрытием процесса прорастания кораблей.
Россия нанесла удар по Америке, чтобы вывести из игры главного и самого опасного конкурента. Уничтоженный Гамбург и одна Территория в Европе — чтобы продемонстрировать силу и бросить кость европейцам. У себя — четыре Территории, чтобы замотивировать обильное появление новых технологий. Азиатские Территории и несчастная Африка — для отвода глаз и продолжения экспериментов. Плесень — воздействие на весь мир. Угроза. Отвлечение внимания.
Эта правда должна была прозвучать сегодня для всех. Именно эта правда. И Клиника должна была погибнуть, уничтоженная для того, чтобы прервать утечку информации.
Героические ученые, раскрывшие страшную правду погибают под ударом сил гарнизона Территориальных войск прикрытия, действующего по приказу своего начальника — кстати, русского.
Непродолжительный хаос, арест первых лиц среди русских заговорщиков, судебный процесс, признательные показания и осудительные приговоры.
И полный контроль над Территориями.
Но мадам Артуа не ожидала, что вместо хорошо подготовленного комиссара Ковача, следившего за местным начальником Тервойск и выведшего его на чистую воду, появится этот клоун, с высокопарной речью и ужимками провинциального трагика.
Проблема была в том, что и Герман Николаевич также не был готов к такому выступлению. Планировалась речь бесстрашного командира отряда Сопротивления, полковника Сергиевского. Он должен был четко произнести имена виновников всего ужаса, виновников смертей, эпидемий и катастроф.
Начиная с тысяча девятьсот тридцать третьего года Германия вела поиски мистического наследия прошлых цивилизаций, а нашла остатки цивилизации инопланетной. Разработки велись интенсивно, денег не жалели, прикрывая их расходование институтом Анненербе, денег в результате спалившим больше, чем американцы — на атомный проект.
Концлагеря использовались для сбора экспериментального материала, лаборатории были размещены в Швейцарии, которую по этому поводу не тронули в ходе Второй мировой, и в Антарктиде.
Технический центр в Антарктиде почти вычислили американцы, направили туда в конце сороковых экспедицию, но получили по зубам так сильно и таким экзотическим образом, что предпочли промолчать и сделать вид, что ничего, собственно, и не произошло.
Но им это не помогло.
Европейцы унаследовали разработки нацистов, продолжили работы по контролю и овладению. Очень стимулировало унижение Европы Штатами, их вмешательство и бесцеремонность.
Когда работы были практически закончены, приняли решение нанести удар. Выбор пал на Америку из-за ее отдаленности от Европы. Не хотелось особенно гадить у собственного порога.
Советский Союз еще в девяносто первом вышел из игры, получив информацию о ведущихся разработках, завалился на спину, демонстрируя лояльность.
Русские хотели выжить и спасти миллионы людей.
Не имея возможности противостоять силе, они уступали.
Комиссия и Совет лезли во внутренние дела России, эксплуатировали Территории в России, делая вид, что сотрудничают с инопланетянами… И вот русские смогли разработать оружие, не уязвимое для инопланетной техники.
И европейцы решили уничтожить Адаптационную клинику, чтобы замести следы, стереть свидетельство своих бесчеловечных экспериментов.
Отряд Сопротивления захватил Клинику, чтобы обратиться к человечеству. Но продажный командующий Тервойсками уничтожил ее, чтобы скрыть правду.
Но правду убить нельзя.
Вечная слава героям. Позор и судебные процессы подлецам.
И полная власть над Территориями.
Чистосердечные признания виновных обещал обеспечить Младший. Обеим сторонам.
Малиновского в роли лидера очистительного движения не ожидал никто. Его никто и во внимание-то не принимал. Так, мелкая фигурка, способная разве что добавить немного к показаниям против заговорщиков на процессе века.
И вот — пожалуйста.
— Вы меня простите, — сказал Старший, — но у нас есть небольшая проблема. Вы все разработали прекрасные планы, подготовили замечательные документы и артефакты. Но планы у вас, как бы это мягче сказать…
Он посмотрел на Младшего, словно прося помощи.
— Не могут быть осуществлены одновременно, — подхватил Младший. — Если осуществляется европейский план — плохо нашим российским друзьям, если Россия выигрывает — мы истечем слезами по поводу наших европейских приятелей.
— Что делать? — вопросил Старший.
— Что делать? — вскричал Младший.
— Мы ведь любим их одинаково, — сказал Старший.
— Абсолютно! — сказал Младший. Артуа и Клеев молчали.
Спектакль был отвратительным, но прервать связь было смерти подобно. Словно шел аукцион, в котором побеждал тот, кто был менее брезглив и глубже мог засунуть свою гордость.
— А пусть они сами решат! — сказал Старший.
— Действительно! — сказал Младший. — А чтобы им было легче принять решение, мы им покажем кино… Мы покажем им кино?
— Ты о каком кино? — спросил Старший. — О том, что из Америки?
— Конечно, о нем, — ответил Младший. — Я включаю…
И он включил.
Звезды. Космос. Земля, затянутая облаками.
Камера снижается, входит в облака. Видно, как скользят мимо объектива темные пряди. Голубое небо. От горизонта до горизонта.
Бескрайняя равнина. Пустыня. Желто-красная поверхность, изрытая, покрытая ямами, истинный размер которых становится понятным, только когда камера снижается.
Диаметры ям — сотни метров. Ям — тысячи, они покрывают всю пустыню, камера летит над ними, ускоряясь, ямы мелькают все чаще, сливаются в сплошное драное полотно, которое все не заканчивается и не заканчивается…
Потом, словно вспышка, — поверхность моря. Яркие солнечные блики.
И женская фигура, сжимающая в руке факел. Гигантская женская фигура, одиноко стоящая на небольшом островке, отделенном от пустыни проливом. Камера останавливается на несколько секунд перед скульптурой, облетает ее, не торопясь. Несколько зубцов в короне сломано, левая рука, раньше державшая книгу, обломана и лежит внизу, у подножия.
Камера снова ускоряется и несется вдоль берега, на север, резко уходит в глубь материка. Пустыня-пустыня-пустыня… Ямы-ямы-ямы…
Корабли.
Раздувшиеся серо-зеленые бугристые туши, бесконечными рядами лежащие на земле. Десятки. Сотни. Тысячи. Сотни тысяч.
Солнечные лучи не могут удержаться на их лоснящихся боках, стекают грязными потеками.
Камера замирает. Начинает медленно набирать высоту.
Корабли заполняют собой все внизу. Их невозможно сосчитать. Камера взлетает все выше, но ряды кораблей все не заканчиваются.
Камера уходит в облака.
Космос. Яркие звезды.
— Как вам кино? — спросил Старший. — Что-то нужно пояснить?
Катрин Артуа закрыла глаза. Герман Николаевич выругался.
— Это кино превращает ваши потрясающие истории в бред. — Младший стал серьезным, будто и не он дурачился всего минуту назад. — Кто бы из вас сейчас ни победил, один показ этого сносит его к чертовой матери. Согласны?
Катрин Артуа сжала виски руками. Герман Николаевич снова выругался.
— Я не слышу, — сказал Младший. — И мой друг тоже не слышит. Согласны?
— Да, — оба ответили одновременно.
— Не слышу. — Младший приложил ладонь к уху.
— Да! — выкрикнули оба одновременно.
— Это лучше. Теперь… — Младший задумался. — Попытайтесь нас уговорить. Предложите нечто такое, что резко перевесит чашу весов в вашу сторону. Вот, например, мадам Артуа могла бы сейчас, прямо сейчас изобразить стриптиз? А, мадам Артуа?
Мадам Артуа медленно встала из-за письменного стола. Подняла руку, расстегнула пуговицу на блузке. Вторую.
— Стоп-стоп-стоп! — скомандовал Старший. — Остановитесь. Получается нечестно — господин Клеев не сможет конкурировать с великолепной Катрин в этой области. Стриптиз придется исключить.
— Тогда я предлагаю дать обеим сторонам по пять минут на размышления, — предложил Младший. — Время пошло.
Младший отключил связь.
— А в городе все еще бушуют страсти, — сказал Старший. — Посмотри.
Экран заполнял дым. Часть улиц были залиты чернилами. Вертолет развернулся над зданием СИА, качнулся, шар огневой системы дрогнул, окутался дымом. Огненный пучок уткнулся в борт вертолета, разнося вдребезги кабину.
Полетели в стороны лопасти — вертолет рухнул вниз, между домами, на людей, которые все еще не могли выбраться с площади.
— Может быть, — предложил Младший, — дать команду прекратить?..
— Зачем? — Старший махнул рукой. — Тем значимей и реальнее будет победа народа над предателями. Что там у нас, кстати, в Клинике?
— А что там может быть? Чужекрысы, полковник Сергиевский бьется головой о стену, пытаясь решить, как же ему все-таки зачитать тот прочувствованный текст о Великом предназначении и Цели, в настоящий момент… — Младший развернул файл. — В настоящий момент он… Черт!
Младший ударил кулаком по ручке кресла.
— Черт побери!
— Что случилось? — поинтересовался Старший.
Его всегда очень забавляла непосредственная реакция Младшего. Тот становился таким потешным, когда происходило нечто, чего он действительно не предполагал.
— Что там у нас?
— У нас там через тридцать две минуты огневой налет Тервойск, полковник Жадан уже в достаточно приподнятом состоянии. Еще у нас через тридцать минут свободный агент Скиф начнет уничтожение Клиники из своего «блеска», если не получит отбоя… А еще у нас свободный агент Гриф мило беседует с полковником Сергиевским в его командном пункте. В Адаптационной клинике. — Младший щелкнул пальцами. — Интересный поворот событий?
— Мило беседует… — повторил задумчиво Старший.
Младший был не совсем точен. Можно, конечно, назвать диалог между двумя взвинченными мужчинами беседой, но милым он не был ну никак. Абсолютно.
Собственно, и начинался он не так, чтобы по протоколу.
Гриф не соврал — дверь он открыл осторожно, руки свои безоружные высунул, давая возможность надеть на них наручники. Наручников надевать не стали, в протокол «сопроводить» это не входило, просто вытащили из-за двери за эти самые руки, обыскали, потом отпустили и повели наверх. Вместе с капитаном Горенко.
Лицо капитана было разбито, капала кровь, на которую сам капитан внимания не обращал. Просто шел между двумя бойцами.
Гриф тоже казался спокойным. Старший группы мельком глянул в его глаза и поспешно отвернулся: глаза светились.
Движения свободного агента были какими-то неровными… Нервными. Но не опасными.
Грифа ввели в командный пункт. Гриф обвел взглядом присутствующих, задержал взгляд на журналистах, перевел его на кофр, стоявший на столе.
— Что вы хотели сказать? — спросил полковник Сергиевский.
И тут Гриф словно взорвался.
Двое, которые сопровождали его до места, столкнулись друг с другом и потеряли равновесие всего на несколько секунд. Этого хватило.
Гриф оказался возле полковника, зацепил его левой рукой за шею, правой приставил к горлу нож. Что самое обидное для полковника — нож был его собственный. Можно сказать, родной.
Сергиевский брал его с собой на все операции, боевые или учебные. Без ножен на бедре он чувствовал себя безоружным.
Теперь лезвие, которое полковник традиционно подправил перед операцией, оцарапало ему горло.
Отлетели в сторону стулья — сержант и лейтенант вскочили и держали Грифа под прицелом своих пистолетов.
— Пфайфер, как там тебя… — сказал Гриф. — Где лекарство?
— Какое, простите?.. — не сообразил оператор.
Наконец и техники отреагировали на нападение. Один остался у пульта, остальные обнажили стволы, хотя какие из техников бойцы? Лишь бы стрелять не начали, подумал полковник.
— Отпусти его! — крикнул сержант. — Отпусти, я тебе сказал!
— Брось нож! — заорал лейтенант. — Нож!
Нож! Отпусти! Нож! Отпусти! Отпусти!
— Лекарство. Аэрозоль… — Гриф чувствовал, что еще минута — и он не выдержит.
Какой здесь яркий свет! И пульсируют индикаторы на пульте… Словно вгоняют раскаленные гвозди через глаза в его мозг.
Старик думает медленно. Медленно. Медленно проступает на его лице понимание, медленно, чертовски медленно плывет рука к нагрудному карману жилета.
Отпусти… нож… сволочь… нож…
Оператор отстегивает клапан… запускает пальцы в карман… нащупывает что-то — на лице радость — нашел… достает аэрозоль…
Нож… стрелять буду… брось нож…
Нож падает на пол, полковник взмахивает руками, теряет равновесие, опрокидывается на спину, на Грифа, который, прикрываясь им, падает на пол, вырвав одним движением руки аэрозоль у Пфайфера… Шипение… Зловоние заполняет командный пункт.
— Не стрелять! — командует Гриф с пола. — Не стрелять!
К нему бросаются солдаты, оттаскивают в сторону полковника, кто-то бьет ногой, словно по мячу, Гриф откатывается в сторону — аэрозоль продолжает шипеть.
— Не стрелять! — это уже кричит полковник.
Солдаты нехотя опускают оружие.
— Идиот, — сказал полковник. — Не мог просто попросить лекарство?
— А ты бы его дал? — спросил с пола Гриф. — Такой классный способ меня прижать, заставить говорить… Нет?
Полковник протянул Грифу руку, помог встать с пола.
— Слышал я об одном парне… — сказал полковник. — О свободном агенте, который…
— Слухи. Слухи и сплетни. Городской фольклор.
Гриф сел на стул.
— У кого есть фиксатор? — спросил Гриф и снова обработал свои глаза аэрозолем.
Сержант выдернул из кармана упаковку, разорвал и протянул пластиковые скобы Грифу.
— Если тебе нетрудно, — попросил Гриф. — Поставь сам. Я так и не научился.
Это было почти счастье. Глаза не болели. Почти не болели. В них остались жжение и горячая пульсация, но по сравнению с тем, что было еще минуту назад, — блаженство.
Полковник сел на стул напротив.
— Что ты хотел сказать? — спросил Сергиевский. — Ты убил моих людей…
— Стреляли… — ответил Гриф. — Извини за цитату. Они пытались убить меня, я защищался.
— Тебя просто хотели задержать. Даже не столько тебя, сколько твоего приятеля, капитана Горенко. Ты был вместе с ним, нам нужно было обеспечить ему алиби…
— Я же тебе говорил, придурок, — сказал Горенко.
Капитан сидел на полу. Кровь на лице запеклась, никто свою помощь не предложил, а сам капитан, казалось, не обращал внимания ни на кровь, ни на ссадины.
— Козел, — сказал Горенко. — Идиот. Влез, придурок.
— Нам выйти? — спросил Пфайфер.
После выходки Грифа на журналистов перестали обращать внимание. Касеев и Пфайфер отошли к окну, чтобы не путаться под ногами. Суета закончилась, люди начали говорить о серьезных вещах.
Возможно, о таких серьезных, что лучше и не слышать.
— Зачем? — отмахнулся Сергиевский. — Там в углу пустые контейнеры, присаживайтесь. А ты, агент, действительно не вовремя вмешался.
— Я же говорю… — начал Горенко.
Гриф встал, подошел к сидящему на полу капитану и ткнул носком ботинка тому в ребра.
Капитан заскулил.
Сергиевский покачал головой, когда Гриф вернулся на место. Тот развел руками, извиняясь.
— Где сетевой адаптер? — спросил Сергиевский у Горенко.
— Какой адаптер?
— В комплект оборудования журналистов входит… входил сетевой адаптер, позволяющий въехать в Сеть из любой точки. Ты или твои люди, передавая оборудование, изъяли адаптер…
— Не было адаптера, — сказал Горенко. — Так и привезли. Адаптер — он хороших бабок стоит, а их начальник…
Горенко указал пальцем на Касеева и Пфайфера.
— Их начальник, скажем так, догадывался, что оборудование и сотрудники могут пострадать… — Горенко улыбнулся. — Не наверняка, но такая возможность была. Зачем рисковать? Он бы вообще технику не прислал, будь его воля, но могла понадобиться съемка… В одном из вариантов.
— А если я тебе пальцы в дверь зажму, — поинтересовался Сергиевский, — не вспомнишь, где адаптер?
— Не вспомню. Ибо не знаю! — Горенко зажмурился, покачал головой. — Все так планировалось, планировалось… И в жопу. Правда, мне отчего-то кажется, что я не один так пролетел. Ну, полковник с подчиненными — понятно…
— Понятно, — согласился Гриф. — Но хотелось бы послушать.
— А нечего слушать! — Горенко хлопнул в ладоши и показал пустые руки. — Нечего. Все было просто и красиво. Мне сообщили, что к нам прибудут журналисты. Типа — четвертая власть. В принципе, они должны были прибыть невредимыми, но господин Касеев решил пялиться на корабль… со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не страшно, откачали.
— Спасибо большое, — сказал Касеев.
— Не умничай. Сиди и смотри, раз есть чем. Вон можешь поинтересоваться у старшего товарища, насколько легко ты отделался. Или у свободного агента спроси. Я себе даже и представить не могу, где и как он свои глазки так уработал.
Гриф взял со стола баллончик с аэрозолем, покрутил его в руке и спрятал в карман.
— Но это и неважно. — Капитан снова попытался засмеяться, но схватился за бок и зашипел от боли. — Ты мне ребро сломал, дебил.
— Я старался.
— Старался он… Я вот старался. Идиота из себя корчил, демонстрировал свою непричастность, рассказывал и предлагал… Ведь похоже было?
— Похоже, — сказал Пфайфер. — Местами переигрывал, но в целом похоже.
— Вот! — поднял палец Горенко. — Старик не соврет, ему жить осталось немного. Нам всем, вообще-то, осталось жить немного. Минут двадцать, не больше. И не нужно на меня так смотреть. Я лично погибать не собирался.
— Кто нас должен был уничтожить? — спросил Гриф.
Напряжение в его голосе уходило вместе с болью. Еще пара минут — и можно будет снять с век фиксаторы.
— Кто-кто, конь в пальто, — огрызнулся Горенко. — Тервойска, во главе с полковником Жаданом, посредством установок залпового огня повышенной мощности «буря». Нам хватит пары залпов.
— Ты его можешь остановить?
Горенко показал средний палец, помахал им в воздухе.
— Понятно… — Гриф содрал фиксаторы, бросил их в угол комнаты. — И полковник Сергиевский также не может связаться с полковником Жаданом?
— Полковник Сергиевский не имеет чести быть знакомым с полковником Жаданом, — сказал Сергиевский.
— А казалось бы — полковник с полковником… — Гриф осторожно прикрыл веки, улыбнулся. — Хорошо. Связи у вас нет?
Сергиевский сплюнул на пол, оглянулся на подчиненных и затер плевок ногой.
— У тебя, капитан, также нет вариантов, как сообщить наружу о том, что нас не нужно убивать?
— Пока Сеть не работает…
— А Сеть не работает. Микропланы функционируют? — спросил Гриф.
— Конечно.
— А у солдат в ангаре есть связь со штабом?
— Надо полагать. Армейские системы работают вне Сети. Но…
— Ничего, полковник, мы попытаемся соорудить маленькое чудо из подручных средств.
Ни хрена чудес не бывает, в который раз подумал старший лейтенант Мараев. Не бывает, блин, не бывает, хоть головой бейся в обгорелый бетон. И этот агент сраный со своим говенным «блеском» — не чудо, а так, идиотская шутка… Начал жечь эту долбаную Клинику — жги. Или чужекрыс. Или… Хоть что-то делай, козел, только не сиди в уголке со скучающим видом.
Не может эта фигня продолжаться бесконечно.
Из штаба врут, что скоро, совсем скоро пришлют помощь… А как, вашу мать, они ее пришлют?
Мараев чуть не выругался вслух.
Пришлют они, как же!
Вон, вертолеты уже прилетали. Сколько тут натыкано перехватчиков и огнёкомплексов? Сколько? Не знаешь? И никто не знает. И в штабе не знают. Даже Старик со своим рентгеновским взглядом этого знать не может.
Солдаты вон белые, не знают куда смотреть, откуда смерти ждать, из Клиники или от чужекрыс. А то, что смерть придет, ни у кого даже сомнения нету. Ни малейшего. Только время и исполнитель под вопросом.
Спокойно, попытался приказать себе старший лейтенант, но получилась только просьба. Вялая, неубедительная просьба.
— Привет! — прогрохотало со стороны ворот.
Мараев пригнулся, словно под обстрелом, зацарапал ногтями по кобуре, пытаясь нащупать застежку.
— Не стрелять! — прогрохотало снова, но команда запоздала на самую малость.
По микроплану, зависшему перед воротами, в метре над спинами чужекрыс, ударили полтора десятка автоматов. И микроплан исчез, разлетелся в мелкие брызги.
Чужекрысы, казалось, этого не заметили. Чужекрысы стояли неподвижно, тесно прижавшись друг к другу, глядя пустыми глазами перед собой.
— Ну и кто вы после этого? — осведомился громоподобный голос откуда-то сверху. — Что вам плохого микроплан сделал? Совсем мозги отсидели? Минут через пятнадцать всем будет полный абзац, а они, вместо того чтобы о спасении души молиться, из автоматов палят по ни в чем не повинному псевдоживому аппарату. Не идиоты?
— Чего это он? — спросил неуверенно рядовой Георгиади. — Крышей съехал?
— Я тебе покажу «крышей съехал», — пообещал голос. — Совсем салабоны оборзели. Тебе кто-то слово давал, салага? Вот пасть закрой и язык сфинктером прищеми… А я буду с офицером разговаривать. Ты меня слышишь, офицер?
— Слы… — Мараев откашлялся. — Слышу.
— Кто именно?
— Старший лейтенант Мараев. А кто…
— Старший лейтенант Мараев, заткнись и слушай, если хочешь живым остаться. У тебя есть связь со штабом?
— Есть.
— Не вздумай стрелять, старлей. И своим пацанам прикажи… А лучше проследи, чтобы они магазины от автоматов отстегнули. Для верности. Сейчас перед вами снова появится микроплан — зелененький такой. Я с него разговариваю. Если кто-то сейчас только дернется, вместо микроплана прилетят перехватчики. Десятка вам хватит с гарантией.
Мараев оглянулся на солдат, те, не дожидаясь приказа, отстегнули магазины от автоматов, стараясь при этом не смотреть на чужекрыс.
Из-за верхнего края арки появился микроплан, похожий на неуверенную стрекозу. Псевдодинамик придавал ему взъерошенный вид, словно микроплан очень не одобрял всего происходящего. Хотя кого там интересует отношение псевдоживых аппаратов к происходящему.
— Старлей! — Усики псевдодинамика вздрогнули. — Ты должен немедленно связаться с полковником Жаданом и сообщить ему, что Клиника — не последняя крепость Земли.
— Не понял, — пробормотал Мараев.
— А ты и не должен понимать. Ты просто свяжись и скажи: «Клиника — не последняя крепость Земли». И добавь, что передача на проекторы велась не отсюда. — Микроплан влетел под свод ангара и висел теперь всего метрах в двух перед старшим лейтенантом. — Давай, Мараев, давай…
Мараев потянулся к рации.
Микроплан вспыхнул и исчез. Мараева в лицо толкнул теплый воздух.
Старший лейтенант оглянулся на свободного агента, тот помахал в воздухе своим «блеском» и ухмыльнулся.
— Не нужно никуда ничего сообщать, — сказал свободный агент. — И, кстати, автоматы заряжать не нужно. Иначе…
Ствол «блеска» на секунду замер, чуть сдвинулся справа налево — один из солдат, ефрейтор Лазарев, упал.
То, что еще секунду назад было ефрейтором Лазаревым, упало на рельсы. Две половинки тела. И ни капли крови.
— Вопросы есть? — осведомился свободный агент. — Нету… Стволы на пол и все к стене. Я сказал — все!
Люди, толкаясь, бросились к стене.
Свободный агент, лицензия три нуля двадцать четыре, позывной «Скиф», прошел вдоль стены, держа толпу под прицелом. Мало ли что там у них может оказаться в карманах. Старлей вон, по лицу видно, мается, прикидывает, как пистолет из кобуры достать.
Можно, конечно, всех сразу пошинковать, но стоит дождаться подтверждения. Всего несколько минут. Потом поработать «блеском» и уйти через степь…
— Здравствуй, сволочь, — сказал кто-то справа, от ворот.
Знакомым голосом, между прочим, сказал.
Но Скиф не стал терять время на воспоминания. Скиф повернул ствол оружия в сторону звука и сжал рукоять.
— Попробуй еще раз, — посоветовал голос.
И Скиф попытался выстрелить снова. И снова «блеск» не подчинился. А у Скифа появилось время рассмотреть говорившего.
Гриф, сволочь. Тварь.
Скиф поднял оружие на уровень глаз и попытался выстрелить максимальным зарядом. Попытался.
А Гриф выстрелил из обычного пистолета. Не в голову и не в плечо, а самым подлым образом — в живот. При таком ранении боль парализует человека мгновенно, не дает ему возможности предпринять хоть что-то в ответ.
Раненый падает, зажимая рану, и корчится… До самой смерти. Истекая кровью и дерьмом.
В общем-то, этого Гриф и добивался.
— Связь, старлей. Немедленно, — приказал Гриф, подбирая с пола «блеск» Скифа. — Если хочешь жить…
Установки разворачивались медленно. Они были на ручном приводе, по четыре солдата на рукоять поворотного механизма. Двадцать направляющих труб для неуправляемых ракет. Четыре установки. Плюс четыре заряжающие машины, готовые перезарядить «бури» после первого залпа.
Полковник Жадан сидел на вершине холма в ста метрах от огневых позиций и смотрел на циферблат секундомера. Ребята не зря тренировались. Норматив пока перекрывается в полтора раза. Молодцы.
Сержант с рацией стоял за спиной полковника, переминаясь с ноги на ногу.
Сейчас Старик отдаст приказ, установки выплюнут ракеты, перезарядятся, снова выплюнут… И что? Нет, накроют они эту Клинику, которую должны были охранять. Накроют обязательно, не зря полковник дрючил личный состав на тренировках. Но что потом?
Просто исчезнет Клиника — и все? Или Братья врежут в ответ? То, что тот врач с проекции сказал, — только его слова. Нету Братьев… А кто есть? Если он просто соврал, чтобы они врезали по Клинике, а Братья потом… или тот, кто вместо них.
Полковнику решать. На то он и полковник. А расхлебывать кто будет?
Десять минут назад Старик разговаривал с кем-то по личному телефону. Резко так разговаривал, матерно. Но приказ подготовки к открытию огня не отменил.
— Первый!
Сержант вздрогнул.
— Первый, это Мараев. Срочное сообщение, — прозвучало в наушниках.
Сержант переключил вызов на гарнитуру полковника.
— Слушаю тебя, Мараев.
Мараев оглянулся на Грифа. В ангаре они остались вдвоем — остальные вошли в Клинику. Люди Сергиевского сопроводили всех прибывших в спортивный зал, предварительно разоружив.
— Первый, тут…
Гриф одобряюще кивнул.
— Клиника — не последняя крепость Земли.
— Что?
— Я говорю, Клиника — не последняя крепость Земли. Малиновского здесь нет. Здесь только больные и группа Сопротивления, которую подставили… — Мараев вытер пот со лба ладонью, а ладонь вытер о штанину.
Все шло слишком быстро. И слишком странно.
— Включи сенсор обзора, — приказал Жадан.
Мараев включил и отошел на три шага от рации.
Сенсор выдвинулся.
Гриф помахал сенсору рукой.
— Это кто? — спросил Жадан.
— А это — свободный агент по прозвищу Гриф. То есть я. Умирает возле моих ног второй свободный агент, кличка Скиф…
Скиф застонал.
— Нехорошо умирает, тварь, — сказал Гриф. — А я, честно говоря, не думал, что можно получить такое удовольствие от мучений ближнего своего.
— Что там о Малиновском?
— А что о Малиновском… Нету здесь Малиновского. Совсем нету. И нет уже почти сутки. Вчера пропал без вести.
Полковник Жадан оглянулся на установки. Расчеты отошли в сторону. Кабели протянуты.
— Это ты говоришь, — сказал Жадан.
— Это я говорю, — сказал Гриф. — Но я говорю правду.
— А у меня есть приказ — уничтожить Клинику, пока эти твари не выпустили чужекрыс за Территорию. По всему северо-западу периметра — крысы. Если они сдвинутся с места, я их остановить не смогу. Если Малиновский им отдаст команду…
— Он отдаст команду после твоего залпа. Он провоцирует вас всех. Ему нужно, чтобы вы уничтожили Клинику и все, что здесь осталось. Его здесь нет.
— Я знаю, что его там нет, — сказал Жадан усталым голосом. — Он связывался со мной несколько минут назад. Но у меня есть приказ. И от меня это не зависит. Думаешь, мне моих пацанов не жаль?
Гриф посмотрел на Мараева. Тот что-то пробормотал и сел на рельс.
— Ты можешь дать мне хоть несколько минут, полковник?
Скиф попытался крикнуть что-то, но только захрипел.
— Сколько тебе нужно, чтобы вывести оттуда людей? — спросил Жадан.
— Не знаю. Тут чужекрысы. Пешком мы не уйдем. Поезд отпадает. Есть, правда, вариант… Минут тридцать, если можно. Хотя бы.
Жадан посмотрел на часы.
— Хорошо, — сказал полковник.
Малиновский, позвонив по телефону, дал ему час на раздумья. Если подождать полчаса, то до срока ультиматума Малиновского останется еще минут двадцать.
Гриф присел на корточки возле Скифа. Странно, но все свободные агенты выбирали позывные односложные. Гриф, Рысь, Скат…
— Семенов, — позвал Гриф. — Семенов!
Скиф снова захрипел.
— Слышишь меня?
— Слышу… — выдавил Скиф. — Су…
— Не трать силы, ругательства я за тебя буду мысленно добавлять к твоим ответам. Сейчас добавлю — «сука». Правильно?
— Д-да…
Мараев посмотрел на Грифа и торопливо отвернулся. Выражение лица у свободного агента было таким, будто агента тошнило… Отвращение было на лице у агента.
— Умереть хочешь? — спросил Гриф. — Чисто и безболезненно. Ты ведь, сволочь, понимаешь, что умирать можешь долго. Как минимум полчаса. А там я смогу найти аргументы и убедить полковника Жадана не уничтожать Клинику… И ты будешь подыхать еще несколько часов. Ты ведь знаешь, как долго может умирать человек с такой раной, как у тебя. Ты ведь сам очень любишь… любил убивать людей именно так. Помнишь два года назад? Деревня Липовая. Скольких ты вот так… Девятнадцать человек? Через сколько умер последний? Последняя… Девчонке было семнадцать лет.
— Убей… — прошептал Скиф. — Пожа… луйста… Убей.
— Хорошо. Сразу же, после того как ты мне расскажешь…
— Я… все… все… расскажу…
— Прогуляйся, старлей, — не оборачиваясь, приказал Гриф. — Туда, в глубь ангара. И спой чего-нибудь, чтобы, не дай бог, чего лишнего не услышать. У нас тут свои разговоры, личные.
Мараев встал с рельса и пошел по перрону к остаткам внутренней стены. Он твердо знал, что чудес не бывает. Но как он надеялся, что сегодня, сейчас, именно здесь чудо произойдет.
Совсем крохотное чудо. Маленькое чудо — и он останется жить.
Людям вообще свойственно надеяться. Даже если и не на что.
Надеялся Леха Трошин, что еще секунда — и все. Все. Прекратится этот кошмар, система просто вырубится, и огнеблоки перестанут выбивать одиночными выстрелами людей из толпы.
Редкими одиночными выстрелами.
Прицел медленно, словно с ленцой, выискивает очередную жертву, ловит в перекрестье человека, дает максимальное увеличение, такое, что глаза жертвы расплываются на весь экран монитора. Выстрел — лицо исчезает, прицел дает панораму, и становится видно, как человек — женщина, ребенок, мужчина — перестает жить, как бросаются в стороны люди, стоявшие рядом.
А каждого десятого… Каждого десятого, выбранного из толпы, огнеблок вначале пришпиливает к асфальту выстрелом в ногу, а потом длинной, бесконечной очередью распарывает тело… От ног к груди и голове, как пилой.
И снова — одиночные, неторопливые выстрелы.
Не выдержал кто-то из техников, бросился по внутренней лестнице наверх.
Остановить… Выключить… Вырубить вручную, раз не проходят команды с пульта…
Он выбежал на крышу. Трошин и все в Центре видели на мониторе прицела, как открылась дверь, как техник — Никита Ртищев, вспомнил Трошин — шагнул через порог…
Никиту не застрелили. Не сразу. Вначале два микроплана ударили его по очереди, в лицо и грудь. Ртищев упал, попытался встать, опираясь на руку…
Первая пуля перебила эту руку — Никита упал. Вторая пуля — в ногу. Третья — в руку. Четвертая — в ногу.
Еще одна — в поясницу, в позвоночник.
Прицел показал лицо Ртищева. Крупно. Потом показал дверь на крышу и то, как две очереди огнеблока перечеркнули дверь крест-накрест.
Нельзя входить, поняли все.
Снизу, от вестибюля послышались крики. Длинная автоматная очередь и несколько торопливых пистолетных выстрелов.
Трошин встал с кресла и подошел к двери.
Прицел тем временем отыскал очередную жертву — дородную женщину лет шестидесяти, спрятавшуюся в бассейне фонтана. Девятая.
Снизу снова загрохотал автомат.
— Что там? — крикнул Трошин.
По ступенькам вверх бежали его бойцы, Вторая группа.
Трошин остановил первого, рванул за ворот, разворачивая к себе.
— Что там?
— Убивать нас идут! — проорал боец прямо ему в лицо. — Толпа ворвалась в здание и убивает всех на своем пути. Всех…
Боец отпихнул Трошина и побежал вслед за остальными наверх, на крышу.
— Стоять! — крикнул Трошин, но его никто не послушал.
Огнеблок вначале выпустил всех бегущих на крышу, потом начал стрелять.
В вестибюль СИА ворвались люди. Охранники СИА, открывшие двери, чтобы впустить людей, не ожидали, что Патруль будет стрелять…
Патрульные не могли даже представить себе, что люди вовсе не хотели отнять у них жизни, а только пытаются спасти свои.
Толпу можно было остановить, поняли патрульные, но для этого нужно было убить всех. Всех. Расстрелять обезумевших и озверевших от ужаса людей.
Только двое из Второй группы смогли заставить себя открыть огонь.
Первого расстреляли охранники СИА. Второй успел выпустить полный магазин, завалив трупами вестибюль, и даже успел зарядить новый… Передернуть затвор не успел: выстрелил Лукич.
Его в здание внесла толпа, как он ни старался вырваться. Потом началась стрельба, люди падали, стало просторнее и можно было попытаться уйти, но двое в бронекостюмах убивали людей… людей, которые только пытались укрыться в здании от расстрела.
И ни у кого не было выбора.
Выстрел Лукича не смог убить патрульного. Тупоносая пуля ударила в забрало шлема, голова дернулась, патрульный потерял равновесие…
И его смяли. Топтали и рвали. Сорвали шлем с него и с его мертвого напарника и били так, словно оба были живы. До тех пор, пока оба не стали мертвыми.
Били до тех пор, пока бить стало, в общем, некого.
Люди остановились, оглядываясь по сторонам. Им сейчас казалось, что нужно что-то делать… Найти виноватого, например.
Их нельзя было остановить или уговорить, но их можно было попытаться чем-нибудь занять.
Лукич тяжело вздохнул, громко откашлялся, чтобы привлечь к себе внимание.
Тяжелые прозрачные двери главного входа закрылись, оставив шум снаружи. Только тяжелое дыхание уцелевших и стон кого-то из раненых. И еще какие-то крики наверху, на втором этаже.
Лукич медленно — нарочито медленно — прошел мимо людей по лестнице и сел на ступеньку, положив пистолет рядом с собой.
Все, кто был в вестибюле, — почти четыре десятка человек — смотрели на Лукича. И молчали.
И пока не рвались никого убивать — это было главным.
У них включились мозги, с облегчением подумал Лукич. Теперь будет проще. Намного проще. Нужно только перевести дыхание, чтобы сердце не пробило грудную клетку…
— Это же мент! — выкрикнул мужик с залитым кровью лицом. — Ментяра! Я его узнал… Это ж ты, сука, ко мне подходил… Прикидывался… Форму снял — думал, не узнаю? А теперь тут сидишь? В нас стрелял, сволочь! Мочи его…
Мужик подхватил с пола автомат, нажал на спуск.
Автомат молчал. Патрульный ведь так и не успел передернуть затвор.
— Положи ствол, идиот, — тихо сказал Лукич, не отрываясь, глядя в дуло автомата.
В «макарове» участкового еще было семь патронов. Лукич мог пристрелить горластого, но…
— Положи ствол, алкоголик, — сказал Лукич. — Я пришел арестовать преступников. Вот тех…
Лукич ткнул указательным пальцем вверх.
— Тех, кто все это начал. Я пришел их арестовать. Вот мое удостоверение…
Лукич левой рукой вытащил из брючного кармана удостоверение и показал его толпе.
Медали выпали из кармана на ступеньки. Отскочили и упали ниже.
— Ждите меня здесь, — вставая, сказал Лукич. — Я сейчас пойду и арестую тех. А вы будете свидетелями… Слышали? Свидетелями. Бросьте оружие, гражданин… как там тебя?
— Олиференко… — ответил мужик. — Геннадий Семенович…
— Ты, Геннадий Семенович, свои отпечатки пальцев оставил на автомате. Как теперь докажешь, что это не ты стрелял? Ты отпечатки убийцы залапал, а свои оставил…
Олиференко уронил автомат.
— И опять — придурок. Сотри свои пальцы. Ну?
Олиференко стал обтирать автомат вначале голыми руками, потом остановился, растерянно посмотрел по сторонам. К нему подошла женщина и протянула платок.
— Вы тут все — свидетели, — объявил Лукич. — Перепишите фамилии и адреса, чтобы дать показания… Чтобы никто из убийц не ушел без наказания… Стихи, блин.
Лукич повернулся спиной к вестибюлю и стал подниматься по ступенькам.
— И раненым помогите, — сказал он, остановившись возле дверей на второй этаж.
Взялся за дверную ручку, потянул дверь на себя. Только бы не стали стрелять. Ни те, в вестибюле, ни эти, за дверью.
Если меня застрелят, подумал Лукич, Алена меня просто убьет.
Так, с улыбкой, участковый, старший лейтенант милиции Артем Лукич Николаев, вошел в оперативный центр. И был несколько разочарован — на него не обратили внимания.
Все смотрели на оператора-один. А тот танцевал какой-то странный танец, смесь кадрили, брейка и пляски Святого Витта.
И он, между прочим, имел на это полное право. Лешка Трошин также имел полное право танцевать от радости, но не мог — сидел на полу и размазывал слезы по лицу.
…Получилось. Получилось! Слышите, сволочи? Убийцы… У нас получилось… Обломайтесь, козлы…
На лестничной клетке, когда боец оттолкнул его, Лешка вдруг вспомнил, что они с оператором-один совсем недавно совершили должностной проступок, практически уголовное преступление. Они вывели два огнеблока из-под управления системы. Для того чтобы не дать уничтожить кадропроектор.
Они переключили на ручное управление два огнеблока. Трошин влетел в оперативный центр и пинком погнал оператора-один к его рабочему месту. Оператор как раз собирался уходить. Куда-нибудь подальше. Чтобы не видеть всего происходящего…
Ситуацию он понял за полторы секунды. Еще три секунды у него ушло на то, чтобы переключить огнеблоки на себя и на запасной пульт.
Прицел как раз выискивал очередную десятую жертву, когда длинная очередь разнесла огнеблок вдребезги. Второй точкой управлял Трошин, он одной очередью снес последний огнеблок и открыл огонь по блоку связи и координации.
Когда массивный куб блока разлетелся на куски, в оперцентре наступила тишина. Потом все заорали. Каждый свое.
Кто-то бросился обнимать оператора-один, кто-то просто прыгал на месте, выкрикивая что-то несвязное.
Лешка Трошин плакал.
Сволочи… убийцы… сволочи… что же вы так… сволочи… за что…
У него тряслись руки, когда он пытался вытереть с лица слезы. Понимал, что выглядит глупо, жалко выглядит, но ничего не мог с собой поделать.
Минут через пять все успокоились. Затихли. Не получается как-то радоваться, когда на экранах мониторов видны люди — раненые и убитые. Не получается.
И вот, когда наступила полная тишина, от входа раздался негромкий и очень усталый голос:
— Это… я старший лейтенант милиции Николаев. Вы арестованы…
Все оглянулись на вход.
— Бросайте оружие, — сказал Лукич, — там люди нервничают. Убить вас хотят. Сдавайтесь, я гарантирую вам защиту.
Никто в оперативном центре не засмеялся.
— Трошин! — позвал кто-то. — Тут нас пришли арестовывать.
— Ну так арестовывайтесь, — сказал Трошин. — С милицией не спорят.
И с полковником Жаданом подчиненные тоже не спорили. Если он приказывал или просто просил — нужно было выполнять. Не задумываясь, зачем это делается. Даже если приказ выглядит странным.
Вот, например, странным выглядит желание полковника выяснить, откуда именно поступил звонок на его собственный, полковника Жадана, телефон. Не номер его интересовал, а место, из которого звонили.
И плевать, что для этого нужно выходить на центральный узел связи Территориальных войск в Брюсселе. И насрать, что кто-то там пытается не допустить проникновения в базу данных. Если через три минуты информации не будет… то он, полковник Жадан, сделает с нерадивыми такое, что…
Успели.
Полковник Жадан задумчиво просмотрел полученную информацию. Спокойно так просмотрел. Затем ровным голосом вызвал к себе командиров расчетов и продиктовал координаты новой цели. Командиры расчетов удивились, сверившись с картопланшетами. Удивились настолько, что один из них даже попросил подтвердить, правильно ли он понял.
Жадан подтвердил.
Командиры расчетов молча стояли, словно чего-то ожидая. В другое время Старик повысил бы голос и добавил в речь эмоций, но на этот раз молча написал на четырех листках из своего блокнота четыре одинаковых приказа с указанием координат, подписал и протянул командирам расчетов.
Трое из четверых приказы взяли, четвертый отмахнулся и пошел к своей машине.
Полковник отдал четвертый приказ своему начальнику штаба, на хранение. Потом связался со старшим лейтенантом Мараевым.
— Это Старик, — сказал Жадан. — Дай мне свободного агента.
На мониторе было видно, как Мараев подошел к стоящему на коленях Грифу, тронул за плечо и указал на рацию. Гриф оглянулся, кивнул. Встал. Поднял пистолет и выстрелил себе под ноги, в лежащего на бетоне человека.
Подошел к рации.
— Слушаю.
— Если я сейчас пришлю за вами вертолеты, проблем не будет? — спросил Жадан.
— Если вы имеете в виду перехватчики, то я лично за этим прослежу, — пообещал Гриф.
— Сколько у вас там народу?
— Откуда я знаю? Двадцать пять человек смены, ваших полтора десятка, с полсотни партизан… И люди из Клиники. Я не знаю, сколько их тут… Через пять минут сообщу.
— У тебя на все пятнадцать минут. Я поднимаю все, что есть свободного, в воздух. Садиться будем во двор. Если хоть кто-нибудь только фигу покажет в сторону вертолетов — выжгу все и всех, к чертовой матери. Моих грузите первыми. Через пятнадцать минут машины будут у вас. — Полковник отключил связь.
— Немногословный у вас начальник, — сказал Гриф Мараеву уже на ходу. — Давай в спортзал, а я к местному руководителю войск сопротивления.
— Это… — сказал Мараев.
— Ну, что еще?
— А вы как дошли к ангару снаружи? Там же…
— Чужекрысы, — закончил Гриф. — Вот по ним и дошел, крепкие сволочи.
— Как?
— Ножками. Главное — на голову им не наступать: скользкая.
— Сколько народу в Клинике? — с порога спросил у Горенко немного запыхавшийся Гриф. — Врачей, охранников, больных…
Горенко ухмыльнулся.
Гриф поднял капитана с пола за воротник, встряхнул. Голова Горенко мотнулась безвольно.
— Что это с ним? — спросил Гриф у Пфайфера.
— Не знаю. Минут десять назад что-то достал из кармана, растер в руке и вынюхал, — сказал Генрих Францевич. — А мы что, и вправду отсюда отправляемся?
— Да, если вы поторопитесь. — Гриф снова тряхнул Горенко. — Сколько людей в Клинике?
— А, — протянул капитан. — Это ты… Вопросы задаешь… Зачем? Все и так подохнут.
— Если хочешь остаться живым — приди в себя. И ответь мне — сколько людей в Клинике. Больных…
— Адаптантов, — сказал Горенко. — Адаптантов.
— Адаптантов, мать твою. — Гриф замахнулся, но не ударил. — Сколько?
— А нет никого… Никого. Кроме Николаши, охранников, заместителя главного врача и вашей Марии Быстровой… Всех эвакуировали. Эвакуировали-эвакуировали, да не выэвакуировали…
Гриф оглянулся на схему Клиники, густо покрытую зелеными огоньками.
— Это работает программа специально для полковника Сергиевского. Пусть думает, что взял заложников. У них не было времени проверять комнаты и палаты. Просто блокировали пустые помещения… — хихикнул Горенко. — Да что вы меня за воротник таскаете? Взяли моду рукоприкладством заниматься…
Горенко терпеливо стоял прислоненным к стене коридора пять минут, пока Гриф тихо отдавал распоряжения журналистам. Пфайфер кивал, не перебивая, Касеев попытался что-то спросить, но свободный агент указал рукой куда-то вниз — и журналисты ушли. Почти убежали.
Во двор капитан вышел своими ногами. Остановился, сорвал цветок. Люди стояли посреди двора, сминая безжалостно клумбы.
— А там ведь было написано, чтобы по газонам ни-ни… — пробормотал Горенко. — Ни-ни…
Николаша что-то рассказывал двоим солдатам, державшим его за руки. Гриф посмотрел на часы. Время.
Послышался стрекот вертолета.
Вертолет вынырнул из-за крыши, завис над центром двора. Вертолет был тяжелый, транспортный, но размеры двора, слава богу, позволяли транспортнику приземлиться.
Люди подались в стороны, освобождая место для посадки. Листья, клочья упаковки перехватчиков и пыль взлетели в воздух.
Первым из вертолета выпрыгнул полковник Жадан.
— Мараев, — приказал полковник, — на борт со своими людьми.
— Я бы хотел, — сказал Гриф, — чтобы ваши улетели последним бортом.
— Можете оставить свои желания при себе, — резко" обернулся полковник. — Сами придумайте где. А мои люди сядут в первый вертолет. А мы с вами отойдем в сторонку и поговорим. А потом полетим последним бортом. Вместе.
Они отошли в сторону и молча наблюдали, сев на лавочку, как люди грузятся в вертолет.
Когда вертолет взлетел, во дворе осталось человек двадцать. Горенко сидел на бордюре поодаль и, казалось, дремал.
Сел второй вертолет.
— Вы мне что-то хотели сказать? — спросил Гриф у полковника Жадана, повысив голос, чтобы перекричать шум двигателя.
— Сказать? — удивился Жадан. — Нет, наверное, не сказать, а так, обменяться некоторыми соображениями. Произвести обмен информацией, так сказать.
— Начинайте, — сказал Гриф.
Николаша что-то кричал, отказываясь подниматься в вертолет, его скрутили и забросили в люк.
— Значит, так, — сказал полковник, щурясь и прикрывая лицо от пыли, — я выяснил, что Малиновский находится на Территории. Он додумался связаться со мной по телефону… А я смог выяснить место его расположения.
— И что он вам сказал? Предложил объединяться?
— Представьте себе, — кивнул Жадан, достал из кармана пачку сигарет, протянул Грифу.
Когда тот отказался, закурил сам.
— Предложил присоединиться, затем предупредил, что, если его ультиматум принят не будет, чужекрысы пойдут через границу. Десятки миллионов, как он сказал… Заодно посоветовал никому не говорить о нашем с ним разговоре. Я прикинул: если чужекрысы пойдут, то через сутки мы потеряем от трехсот тысяч до полумиллиона человек съеденными. Съеденными, — повторил Жадан. — Как прикажете их остановить?
— Ваших установок здесь не хватит, пожалуй, — заметил Гриф.
— Не хватит, — подтвердил Жадан.
Ушел последний транспортный вертолет. Во дворе остались только Жадан и Гриф.
Прилетели два малых вертолета огневой поддержки, сели на остатки клумб. Пилот из одного вертолета перешел в другой, махнул рукой полковнику.
Вертолет улетел.
— Я так полагаю, вертолет вы водить умеете? — спросил Гриф.
— Да, этот вертолет для нас. Поболтаем наедине и полетим. — Жадан отбросил сигарету, закурил новую.
— И что вы решили? — спросил Гриф.
Во дворе Клиники стало тихо и тоскливо. Всего сутки назад Гриф удивлялся, как здесь ухожено и покойно.
— Вы наверняка помните Владивосток, — сказал Жадан.
— Я там ни разу не был, — ответил Гриф. — Но если вы имеете в виду…
— Именно это я имею в виду. Там взорвался корабль. И в радиусе ста километров не уцелело ничего. Деревья, камни, люди, звери — все спеклось в одно гигантское зеркало… Через двадцать минут истекает время ультиматума. Если я накрою корабль, исчезнут Малиновский, чужекрысы и угроза миллионам людей. Неплохой баланс, не находите?
— И еще почти двадцать тысяч людей, живущих на Территории, — напомнил Гриф.
— Это не люди… Ублюдки… Уроды… — Полковник брезгливо сплюнул и загасил окурок прямо о ладонь, чуть поморщившись. — Если их не станет, только воздух будет чище.
— А что сделают Братья?
— А что они сделали после Владивостока? Ничего. Если Братья есть на самом деле. Не исключено, что Малиновский прав и нет никого, кроме наших землян, прикинувшихся инопланетянами. Не зря ведь так на меня давят из Брюсселя. Не зря…
— Но люди…
— Приходится выбирать.
— И вы выбрали…
— И я уже выбрал. — Голос полковника стал чеканным, зазвучала в нем бронза набатного колокола. — А мы с вами пойдем в вертолет…
— Идите один, — сказал Гриф.
— Вы меня не поняли? — удивился полковник. — Через двенадцать минут ракеты накроют корабль. Еще через семь-восемь минут облако взрыва дотечет сюда.
— Вот видите, у меня осталось всего двадцать минут до смерти, а вы мне не даете прожить их по-человечески. — Гриф развел руками. — Летите, я остаюсь.
Жадан встал с лавочки, спрятал сигаретную пачку в карман. Достал наручники, бросил их на дорожку, под ноги Грифу.
— Надевайте.
Гриф усмехнулся.
В руке полковника вдруг оказался пистолет. И пистолет смотрел точно в переносицу свободного агента.
— Вон даже как… — протянул Гриф. — Убить, значит, можете.
— Могу. Но не хочу. Предлагаю надеть наручники и пройти в вертолет. — Голос полковника стал сухим и бесцветным.
— А я все думал, — засмеялся Гриф, — кто и когда обратится ко мне… Оказывается, вы. Хотя, с другой стороны, логично. Все очень логично. В конце концов, вы практически единственный человек, кто мог так спокойно действовать возле Территорий. И совсем единственный, кто точно знал, что Территория исчезнет в ближайшие дни в огне праведного гнева установок залпового огня «буря».
Пистолет в руке даже не дрогнул.
— И что из этого следует? — холодно осведомился полковник.
— А из этого следует, что только вам было необходимо быстро вывести из Территории запас зародышей. И вы нашли беднягу Быстрова, который ради дочери был готов на все… Раньше с ним служили? Или просто пересекались по службе? С Ринатом Махмудовым вы плотно сотрудничали до этого — контрабанда и девочки на Территорию… Ринат, кстати, вас так и не назвал. Сказал, заказчиком был ваш комиссар… Ковач, кажется… Или покойный Ковач? Скиф был для вас запасным вариантом. Если что-то не выгорало с уничтожением Территории — он выжигал Клинику и только потом уже погибал. Вы, кстати, и отстрел свободных агентов устроили еще и для того, чтобы подставить несчастному Горенко кандидатуру Скифа… Вот Скиф вас перед смертью сдал. Так и сказал, что за всем этим стоит незабвенный и героический полковник Территориальных войск прикрытия Жадан.
И вы знали, что ни по какой Клинике вы стрелять не будете, изначально вы готовились нанести удар по Территории…
Взрослые люди тут друг другу глотки рвут за власть над миром, над инопланетными технологиями… за свободу Земли, в конце концов, а полковник Жадан просто тырит чужое имущество и готов, угробив тысячи, рискнуть жизнями еще миллиардов людей только для того, чтобы эту кражу скрыть… Вы не Жадан, полковник, вы жадина. И мне противно дышать с вами одним воздухом. — Гриф вежливо улыбнулся.
— Молодец, — сказал полковник. — Уважаю принципы. Можешь даже не садиться в вертолет. Посиди здесь, подожди волны с Территории. Просто скажи перед смертью, куда спрятал зародыши.
— Иначе что?
— Иначе та девочка, Маша, кажется… у нее возникнут проблемы. Не знаю, чего ты к ней так привязался, но… Если я нахожу зародыши там, где ты их спрятал, ее просто передадут в какую-нибудь клинику. Если там не окажется ничего — она будет мучиться долго. Ты же знаешь, как оно бывает у недотраханных. Решай. — Полковник сделал несколько шагов назад, к вертолету.
Гриф засмеялся.
— Не нужно со мной шутить, — предупредил полковник.
— Я и не шучу. Это нервное, — сказал Гриф, стирая с лица остатки смеха. — Мешки в моем офисе, на Территории. Там, куда скоро упадут ваши ракеты. Правда смешно?
Желваки проступили на лице полковника.
— Ты врешь, — сказал Жадан. — Врешь.
— Я говорю правду. Никто не станет искать что-либо в офисе свободного агента на Территории.
Жадан постоял, словно колеблясь, потом шагнул к вертолету. Остановился.
— А сам подохнуть решил? — спросил полковник.
— Все мы когда-то умрем, — ответил Гриф. — Кто-то сегодня…
— Ладно, — сказал Жадан, — девчонку я не трону. Отцу обещал, что помогу. Он мне когда-то жизнь спас, на Сахалине. Зародышей, конечно, жаль, но придется обходиться без них. У меня есть небольшой запасец, на первое время хватит.
Полковник сел на место пилота. Захлопнул дверцу.
Лопасти винта пришли в движение, вертолет взлетел.
Гриф достал из кармана «блеск», прицелился. Вертолет завис на секунду над Клиникой, развернулся и улетел.
Гриф постоял еще немного, словно ожидая, что он может вернуться. Спрятал оружие и пошел к Клинике.
— Слышь, агент, — послышалось сзади, — красиво ты, конечно, пообщался с полковником, но неужто собрался подыхать здесь?
— Слушай, Горенко, ты мне надоел — хуже не бывает, — не оборачиваясь, сказал Гриф. — Ты-то почему не сел в вертолет?
— Старую шутку вспомнил, про швейцарских банкиров. Если они прыгают в окно, прыгай за ними — это принесет прибыль. Ты, конечно, не швейцарский банкир, но что-то в тебе есть. — Горенко подошел к Грифу. — Но, если ты и вправду решил тут подохнуть, я хоть увижу, как ты, сволочь, подыхаешь. Что, согласись, тоже немало…
Командиры расчетов установок «буря» ждали приказа.
— Где Ильин? — спросил Старший. — Он должен был прибыть в Клинику еще десять минут назад.
В голосе еще не было паники. Пока не было паники. Но чувствовалось, что она уже близко. На подходе. Буквально в нескольких секундах полета.
Младший активировал пульт связи, отмахнувшись от вызова Клеева. Телефон на столике зазвонил и замолчал, обиженно звякнув от пинка ногой. Ильин не отвечал. Не отвечала его торпеда.
Остальные торпеды двигались на запад, их отметки бойко перемещались по карте к Брюсселю.
Одна отметка просто зависла в сотне километров от Клиники.
Над городами снова вспыхнули кадропроекции.
Гриф протянул руку, чтобы открыть дверь, и замер. Горенко показалось, что тело свободного агента свело судорогой — лицо побелело, пальцы рук скрючило.
— Ты что? — спросил Горенко.
